Как - то у нас в коллективе зашёл разговор о смерти, о том, какой возраст считать для этого подходящим. Предшествовала этому разговору смерть нашего шестидесятилетнего коллеги, о которой одна молодая девушка сказала, что он пожил достаточно, можно и умирать. Девушку понять можно, ей двадцать и до шестидесяти ей ещё долгих сорок лет. А как тем из нас, которые перешагнули этот рубеж? Получается нам уже прогулы на кладбище ставят. Завязался спор.
И мне вспомнилось. Когда мне было двенадцать лет, мне думалось, что жить стоит лет до восемнадцати. Тогда ещё песню пели “... в жизни раз бывает восемнадцать лет... “, но подошли мои восемнадцать тихо, незаметно, ничего особенного и не особенного не произошло, даже влюблённости ни к кому не было. Что ж, умирать? Я только посмеялась над своей прежней глупостью.
Когда мне исполнилось сорок, одна особа поинтересовалась не страшно ли мне от этой цифры. Я тогда ответила, если бы мне сорок, а тебе всё двадцать, было бы страшно. А так, мне сорок, а тебе уже тридцать, всё как и задумано природой. Не страшно.
Отец умер очень рано, в пятьдесят четыре, он только вернулся с Севера, имел много планов, мечтал собрать на новоселье всю родню, туда - то к нам никто не ездил, и первым сбором оказались его похороны. Дожив до его возраста я поняла каким же молодым он ушёл.
В семьдесят три года умерла тётя, самая любимая всей роднёй мамина сестра, добрейшей души человек, блокадница. Как ни жаль, но что делать - пришло время. И казалось, в этом возрасте уже можно умирать.
Мама в семьдесят лет отмечая свой юбилей, сказала что больше отмечать не будет, вряд ли доживёт до следующего года, но пришлось отмечать с такими же словами ещё лет пять, пока ей не сказали:- Нина, перестань кокетничать. До восьмидесяти пяти лет она ещё самостоятельно ездила в гости к своим приятельницам. Умерла она в девяносто.
Когда мне стукнуло шестьдесят и я посетовала на годы, коллега по работе, которой было семьдесят пять, возразила: - Ох, мне бы ваши годы! Уж я бы развернулась!
Другая тётя в свои восемьдесят четыре выглядела так, что ни у кого язык не поворачивался назвать её старушкой. Осанка пpямая, аккуратно одетая, всегда с причёской, она не только не нуждалась ни в чьей помощи и полностью себя обслуживала, но ещё нянчилась с моей внучкой и гуляла с собакой. Она была так красива в свои лета, что глядя на неё было не страшно дожить до её возраста. Умерла она в восемьдесят шесть лет от рака, наши уговоры согласиться на операцию, которую ей предложили, отвергла: - Зачем продлевать мучения, я прожила долгую жизнь, всё видела, моих уже никого нет и мне здесь уже не интересно.
Умирала мужественно, пила обезболивающие и читала книги. Только последний месяц, когда силы оставляли её, просила: - Скорее бы, устала.
У моей приятельницы умерла бабушка, восьмидесяти семи лет. Она устроила шикарные поминки, накупила деликатесов, созвала всех старух со двора: - Это ведь поколение, которое прошло через разруху, голод и холод, войну и перестройку, привыкло себе во всём отказывать, пусть хоть наедятся досыта. Поели они, выпили и запричитали:- Бедная Аннушка, безвременно ушла, безвременно. Вон у неё внучка какая хорошая, ей бы ещё жить и жить.
Рассказывала она об этом со смехом, дескать вот расшухерились старушки, когда же тогда умирать?
А пожилая соседка по больничной палате, у которой трое детей, сказала, что дети так перепугались её болезнью, когда она стала отдавать им распоряжения по поводу наследства, сказали: - Мамочка, нам ничего не надо, никакого наследства, мы сами всё себе заработаем, и помогать нам ни в чём не надо, ты только будь. Будь.
Вот и получается, пока в своём уме, пока есть силы ухаживать за собой и помогать другим, надо не о смерти думать, она никого не минует, надо жить и радоваться каждому дню. Жизнь – это подарок, который достался не каждому. ”… А смерть придёт, помирать будем...”, так пелось когда – то в одной старой песне.