Я возвращался домой.
Я никогда не думал что ночью так пустынно. Я думал всегда по дорогам ездят машины и ходят люди, а они все спят. И я один не сплю. Я один ночью и могу ходить по проезжей части без угрызения совести. Так пустынно аж страшно.
***
-- Мне казалось, Сонь я тебя уже не увижу. И ты прекрасно знаешь что это ложь. Мне никогда ничего не кажется. Исчезнешь и исчезнешь. Ей Богу, ты так сотню раз делала!
Она отвела взгляд и закрыла ладонью глаза. Она была уставшая, вымотанная.
-- Я хожу к тебе как на каторгу! Да что же это такое! Опять кофе, опять шахматы! Тебе не надоедает?
-- Ты в состоянии предложить что-то лучше?
-- Давай разговаривать! Это так просто, давай болтать про погоду или новое кафе, недавно открывшееся на углу, и какие там ужасные цены! Давай обсуждать политику и винить ее во всех бедах. Говорят это забавляет.
Она уже в упор посмотрела на меня, но я сделал вид, что не вижу ее.
-- Все негодяи общительны! И пожалуйста не докучай меня такими разговорами. Мне пора на работу. Отпуск кончился и деньги тоже!
Я вредничал как малое дитя, просто настроение такое было. Соня рассмеялась и в пару ходов поставила мат. Я этого ожидал. Теперь уже я устало закрыл ладонью глаза. Соня еще больше стала хохотать, но когда сделала глоток кофе физиономия ее была несколько омерзительна:
-- Нет, пытаешься тут ему жизнь разнообразить, новое что-то ему предложить, а он еще тут кричит. Болван!
-- Скорее консерватор.
-- Определенно.
Теперь уже я издал издевательский смешок.
-- Определенно? Милая нет ничего определенного чем налоги и того что ты поставила мне мат, а я тебе поддался. Лучше употреблять слово «кажется». Тут оно подходит лучше всего.
Я вредничал. Настроение такое… Я молча встал и ушел из квартиры. Соня даже не посмотрела мне вслед. Она смотрела на доску и восхищалась своей победой! Конечно она не закроет дверь, у нее ключей нет.
Я не пошел на работу, жалкая отговорка. Люди перестали читать книги и ходить в библиотеки. Если говорить честно я там и не нужен. Поэтому совершенно без угрызения совести я пошел в парк. Самое ужасное место, но идти куда-то еще не имело никакого смысла. Маленькие дети- эти злобные садисты, мучающие животных, бегали и веселились. Старые бабушки улыбались и смотрели на своих внуков, а их дедушки стояли в очереди за пивом и ворчали. Ранним утром здесь всегда так. Вечером эта компания уходит и на смену ей приходят влюбленные парочки и бомжи…
Сев на лавочку и закрыв глаза и попытался забыться или по меньшей мере задремать, но солнце было столь ярким, что даже через закрытые веки оно слепило меня. Очень сложно разрушать всякие мнимые морали, всем своим существом веря в их подлинность. Однако, у меня это получалось. Или не получалось. В конце концов морали мнимые и разрушить их не возможно, но я умудрялся.
Я совершенно не заметил как ко мне подсела пожилая дама и уже как минут пять пыталась что-то мне сказать.
-- Знаете молодой человек, я сижу на этой самой лавочке уже двадцать четыре года! Вы только представьте, двадцать четыре года! Э… Так вот. Я сижу на этой лавочке и кормлю голубей. Признаться я настолько добра что они уже в конец разжирели… Но не в этом суть. Так что же я хотела сказать… А! Вот! Я сижу на этой лавочке двадцать четыре года! Вы только представьте двадцать четыре года я кормлю этих жирных тварей! Двадцать четыре года!
-- Так перестаньте их кормить. В конце концов будьте немножко эгоистичны и добры одновременно. Дайте им похудеть, так сказать.
-- Не могу. Молодой человек, неужели вы не понимаете что они все до единого улетят к Татьяне Марковне за соседней лавочкой. А я к ним так привыкла за двадцать четыре года. Нет, вы только представьте! Двадцать четыре года! Что-то я хотела вам сказать… Э… Не помню. Какая жалость! Вы даже не представляете! Какое огорчение. Ах, да! Я сижу на этой лавочке и кормлю голубей уже двадцать четыре года! Вы представляете молодой человек? Двадцать четыре года…
Я уже собирался уходить, но только я начал вставать, бабушка как бешеная завизжала:
--Молодой человек! Пожалуйста не уходите! Я уже который год сижу здесь на лавочке в парке. Вы обязаны со мной поговорить. Это ваш долг!
-- Весьма старомодное занятие.
-- Говорить?
-- Выполнять свой долг, сударыня. Ваши голуби в конец разжирели, а вы здесь сидите уже двадцать четыре года и кормите их. Вы самая настоящая эгоистка!
Бабушка посмотрела в даль, а потом на голубей.
-- Но разве не голуби эгоисты?
-- Они жертвы, сударыня. Прошу простить меня, мне пора на работу.
-- Да кто же сейчас работает?! Время обеда!
Я тоже посмотрел в даль, а потом наг голубей.
-- А вы предлагаете мне поесть у вас?
-- Ничего я не предлагаю! И вообще идите отсюда! Я двадцать четыре года уже здесь сижу и до сих пор не встречала такого нахальства!
Я ущел не оборачиваясь. Действительно было время обеда и меня жутко одолевал голод. К счастью поблизости был ларек. Скудный и непримечательный, но все же ларек. Там я и купил самый скудный и непримечательный пирожок. И запил его не менее скудным растворимым кофе. Все это было невкусно, но и не отвратительно. К тому же на более высокую роскошь- кафе, у меня не было денег. И мне бы следовало бы пойти на работу, но день стоял солнечный и ясный! Самый отвратительный, который только может быть! Я попросту не могу наслаждаться этим солнцем, зная что кого-то это самое солнце убивает и выматывает в Африке. Совесть не позволяет.
Силы мои давно иссякли. Точнее сказать я никогда не чувствовал себя хорошо в физическом плане. Всегда слабый, всегда хилый. Этакое состояние когда хочется лечь в постель и спать. Год, два, неважно. Главное долго. Но профессия , увы, не позволяет. Все таки надо мне зайти в библиотеку. Она была недалеко, поэтому я прошелся пешком и совсем вымотался. Зайдя в это вечно пустое пристанище хоть чего-то полезного я опрокинулся на мягкое кресло и глубоко вздохнул.
-- Твой отпуск закончился три дня назад. Я подменила тебя эти три дня. Не думай что все это не безвозвратно. С тебя шампанское, мальчик.
-- Как?! Три дня? Какая глупая ошибка, не думайте что я такой бездарь. Я хотел ошибиться на неделю!
Лариса Петровна с ехидной улыбкой посмотрела на мои ботинки. Признаться, Лариса Петровна была самая неадекватная бабушка, которую я только знал. В свои семьдесят она умудряется совмещать легкий алкоголизм, курение, и ,черт возьми, десятикилометровые кроссы каждое утро. В глубине я восхищался ей. Единственные посетители нашей библиотеки были ее внуки, хотя и те приходили только за печением, которые Лариса Петровна пекла постоянно. Однажды я сделал попытку дать им книгу, так они как какое-то незабываемое сокровище взяли ее в руки и долго смотрели, а потом аккуратно положили на полочку и убежали. Теперь они со мной не разговаривают. Не смотрят на меня, вообще меня больше не существует для них. Лариса Петровна куда-то ушла и вернулась с бутылкой коньяка и своим печением.
-- Что, Сережка, выпьем за пустоту в этой библиотеки и ущербность этого мира?
-- Нет, все крайне пессимистично. Лучше давайте выпьем за то, что нам не надо работать.
-- Но это ведь одно и тоже!
-- Зато выглядит по другому.
Мы чокнулись с Ларисой Петровной и смакуя каждый глоток немного отпили из рюмки. Я взял печенье. Оно было как всегда вкусным и нежным.
-- Нет, Сережка, какая тут правда? И без нее дышать невозможно. Нам повысили зарплату, ты знаешь?
Полностью проигнорировав философию на счет правды я стал интересоваться поднятием зарплаты.
-- Надо же, руководство поменялось?
-- Все куда проще. Инфляция. Но ведь перед этим я сказала потрясающую фразу на счет правды. Ты намеренно ее не заметил! Чертов материалист!
-- Вы еще скажите, что я полное ничтожество и вам противно с таким как я материалистом пить.
-- Именно! Но поскольку я очень мудрая женщина, я сделала так, чтобы ты понял это сам!
-- Чертов идеалист, Лариса Петровна! И вы в самом деле уверены что это лучше? Циники! Вот за кем мир. Идеалисты давно себя исчерпали. Все в прошлом. А вот циники самое то!
Лариса Петровна посмотрела на меня как на самого глупого человека в мире. Она взяла печение и принялась его медленно жевать. Я встал и стал расставлять книги. Библиотекарь всегда должен расставлять книги. Я не знаю почему я так решил, но это по крайней мере убивает время. Прожевав печение, Лариса Петровна стала пристально смотреть на меня
-- Это уже получается полный бред, Сережа.
-- Да… Наверное. А вот старая бабка спортсмен и курильщик это и есть истина. Конечно. Так и есть.
Она совершенно не воспринимая всерьез моих слов и стала курить. Да-да, курить. Как малое дитя в этой бабушке бродит дух противоречия. Или же просто ей захотелось курить. Одно из двух.
-- Ах, это ваша потная философия! Право же, как толстая девка она разрушает все представления о прекрасном.
Я вдруг представил эту самую «толстую девку» и передернулся. Признаться, на этой работе меня держала исключительно Лариса Петровна и непоколебимая громада книг, в большинстве своем бесполезных, но можно было найти и что-нибудь интересное.
-- Сколько же времени? Насколько я помню рабочий день у нас заканчивается в четыре.
-- Тоесть ты пытаешься мне сказать что не расслышал моего высказывания на счет твоей философии? Философия у материалистов всегда одинаковы, мальчик. И ты боишься это признать.
-- А может в душе я самый искусный поэт?
-- Нет… Конечно нет. А если даже ты и поэт, то самый циничный и некудышный.
-- Вы хотели сказать гениальный.
-- Смотря что ты считаешь гениальным. Кто-то шибко умный сказал что бездарность это тоже в своем роде гениальность. Но конечно ты понимаешь что он это сказал только в утешение таким бездарям как ты.
***
Я возвращался домой, в тесный, неуютный, обитый бетоном и кирпичом кокон, в котором даже мыслям бывает тесно. Сони не было. Ее и не могло быть. Так рано она не приходит, или же приходит еще раньше…
Ларисе Петровне было все безразлично кроме утренней пробежки и коньяка. Таких людей мало, но на них все строится, все совершается. Соня была далеко непростодушна, но ее волновало многое. На таких людей ничего не строится. Возможно они могут изобрести что-то гениальное, но настоящей системы и отдаленности от нее им не понять.
На столе ничего не стояло. Обычно что-то стоит… А тут ничего. Только записка, видимо от Сони. Я конечно прочел это безграмотное послание и там говорилось, будто как железная ворсинка, Соня придет ко мне после смены. Довольно странный образ, но внушительный. Был вечер и люди возвращались с работы, кто-то гулял, щелкая семечки прямо на асфальт. Я не вношу темноты и обычно ухожу куда-нибудь. Но куда мне собственно было идти. Уж не в эту ли прекрасную кофейню где работает Соня?
Ночью парк особенно ужасен. Днем есть люди и пустые разговоры. Ночью ты один, и , возможно, если повезет, то какой-нибудь пьяный мужчина. Сегодня мне явно не везет. Ужас это не слово. И , не дай Бог, состояние души. Ужас это понимание происходящего. Человек должен быть глупым! Иначе от просто умрет от всего этого. А глуп ли я? Конечно. Очень глуп. Надо признать я просто идиот. Но ведь это не из-за того что мозгов у меня нет. У меня нет смелости и , собственно , желания тоже нет. Широта вкусов это чрезвычайно огромный риск одиночества.
Со спины ко мне подошла худая женщина. Она видимо дворник и убирала дорогу от снега.
-- Не могли бы вы отойти.
-- Разве вам не интересно что я здесь делаю ночью когда все спят?
Девушка ухмыльнулась и продолжила чистить снег.
-- На кого вы учились?
-- На библиотекаря.
Она вдруг отбросила лопату и посмотрела на меня непонятным взглядом.
-- Вы выучились на безработного!
-- Вы действительно так считаете?
-- Удивительно как жизни людей похожи на их автомобили.
-- У меня нет автомобиля.
Она высморкалась, кашлянула и сказала:
-- Тогда все скверно. Неужели вы не можете взять кредит, залезть в долги, а потом со спокойной душой выпрыгнуть из окна, оставив все своей жене и детям, который в дальнейшем будут вас проклинать? Мне казалось так делают все. Ах, да! Инфляция, конечно. Еще можно все свалить на нее. Инфляция вещь коварная. Ну не может она не затронуть человеческих отношений!
-- А вы на кого учились?
-- На дворника. Интересная профессия , честное слово. Думать не надо. Думать- занятие неестественное. От этого все беды. А мне и так хорошо.
-- Без ума?
Девушка плюнула и продолжила дальше убирать снег.
-- Ничего вы не понимаете, библиотекари. Отойдите, вы мне мешаете.
-- Думать?
-- Убирать снег!!!
Парк был слишком ужасен, а дворник чертовски бездарен. Осознание. Это огромная роскошь, которую я не могу себе позволить. Кислая мима, разорванный взгляд. Я ведь вдоль и поперек сшит из этой унылой субстанции! И что же? Я так проживу до восьмидесяти четырех лет, а потом умру от рака легких? Нет, я не допущу такого унижения. Соня скорее всего уже пришла. Так хочется верить что все это просто идиотизм, но нет же! Это реальность, дорогой! А впрочем, кто сказал что реальность не идиотизм? Никто об этом не говорил…
Я возвращался домой. В окне горел свет, мягкий, склизкий, немного противный. Но все же я как навозная муха иду на этот свет, хотя знаю что он может быть вполне убийственным, может быть спасительным. И это уже не имеет значения. Главное само наличие света как самого главного.
Дверь открыта, а Соня уже ставит чайник и что-то стряпает на кухне.
-- Почему ты так рано? Не поверишь, но мне только что встретился дворник-философ. Она сказала что все беды от сюда,- я показал характерный жест на голову. Соня внимательно посмотрела на меня, потом заварила кофе и , кажется, хотела что-то сказать, но потом передумала. Тишина это самая глупая ситуация на данный момент. Как стальная напасть она режет последний куст или как огонь поражает последнее дерево, так и эта тишина долбит мне своим молотком прямо по голове!
-- Соня! Черт побери, ты не слышишь? Я говорю дворник-философ мне только сейчас прочитал лекцию о нашем бренном бытие! Это событие! Неужели тебе все равно?
Она еще раз на меня так же посмотрела и улыбнулась.
-- Дворник-философ? Это так по-детски, Сереж… Это ведь молодая девушка, правда? Я с ней тоже общалась когда-то. Только она мне говорила насколько хороша профессия дворника, что она не зря училась шесть лет на медицинском ради этого. И что она безмерно счастлива. Это очень печально, что она безмерно счастлива…
-- Наверное было бы лучше если бы она пошла работать врачом и возможно убила бы тысячи людей неудачными или же безнадежными операциями, а потом несчастная во всех отношениях умерла бы . Это конечно куда лучше ее нынешнего безмерного счастья .
Соня ушла, а я остался. Совсем один. Спать ложиться бессмысленно а размышлять о рассвете глупо. Мне остается только выпить. Конечно есть выбор, но он настолько ничтожен, что буквально выбора и не оставляет. Это парадокс. Курить? Кому это нужно?
Еще неделю назад я связывал курение со спокойствием или же художественном промыслом, но сейчас… Обычная форма потребления, такая же как например покупка моркови. Моя жизнь скучна. Конечно. Дороги пустуют, а я без угрызения совести могу по ним бродить один. Я никогда не думал что в мире так пустынно…