Из записных книжек 241. Не подаю

Владимир Васильевский
     Идем с приятелем по одной из Питерских улиц. У стены дома на коленях сидит старуха. Перед ней небольшая картонная коробка с мелочью. Там же -  иконка Николая-Чудотворца. Голова старухи трясется вверх-вниз, укутана платком и опущена. Лица не видно. Медленно непрерывно крестится. Приятель говорит.
   - Никогда не подаю таким вот бабкам. Усердно трясущим головой.
   - Из идейных соображений? Или боишься?
   - А и то, и другое. Много давать не могу. Достаток не тот. А мало дашь - проклянет.
   - А и много дашь проклянет. Даже скорее.
   - И то верно. Ведь она, сидя на коленях перед всем миром этим говорит, мол, я ниже всех вас. У вас - все. У меня - ничего. Смилуйтесь, подайте. Так мы должны читать ситуацию. Но совсем не факт, что она так думает.
   - Да, скорее, с точностью до наоборот:"Как я вас всех ненавижу! У вас - все, у меня - ничего".
   - Вот, вот! Правда, бывают исключения.
   - Что ты имеешь ввиду?
   - Знакомый следователь как-то по случаю рассказал об одной нищенке. Она тоже всю жизнь перед миром на коленях милостыню просит. В шестнадцать лет родила. Знаешь, на железнодорожных полустанках бывают дощатые туалеты?
   - Да, да. С вонючей выгребной ямой.
   - Вот прямо туда. В выгребную яму. Да еще и рукой в дерьме его утопила.
   - Это невероятно! Что ты такое говоришь?!
   - Следователь рассказывал, что пришла и призналась во всем. Но ... двадцать пять лет спустя. Конечно, никто уже ничего расследовать не стал. Вообще сочли ее не вполне нормальной.
   - Так оно, наверное, и есть. Нормальная на такое не способна.
   - Она несколько раз пыталась покончить с собой. В психушке побывала. Потом ударилась замаливать грех. Приходила в церковь с открытием, весь день молилась на коленях, и вечером не выходила, выводили. И так не один год. Затем вот к следователю явилась. А кончила тем, что стала молча просить милостыню, стоя на коленях перед прохожими и весь день тряся головой. Так искупая грех.
   - Но тут действительно исключение. А эта, мне кажется, просто работает.
   - Да, я раньше видел  ее. То на Васильевском, то в Озерках, то здесь. Еще в нескольких местах. Думал, переезжает с места на место. Но потом пригляделся, по некоторым деталям понял - разные.
   - Они что, друг у друга перенимают? Или их кто-то где-то готовит?
   - А хрен его знает. Только все равно - подавать нельзя. Проклянут. Даже может быть и не желая того, невольно.
   - Да. Еще Гоголь в "Вие" предупреждал. Помнишь? "Все бабы - ведьмы, а те, что постарше - уж точно ведьмы". А ведьма как не проклянет?
   - И друг его Пушкин это знал.
   - Ты о чем?
   - Пушкин как-то с Никитой Всеволожским, приятель его, гулял по Невскому. Ему тогда было лет девятнадцать. И от нечего делать, как он сказал "из проказы", зашли к кофейной гадалке, немке Александре Кирхгоф. И та почти за двадцать лет до трагедии сказала ему:"Может быть, ты проживешь долго, но на тридцать седьмом году берегись белого человека, белой лошади или белой головы".
   - А ведь Дантес действительно был блондин.
   - Да еще и белый мундир носил.
   - Кстати, почему? Как-то это по-дамски.
   - А он и был даминистом.
   - То есть?
   - Так тогда геев называли.
   - Однако, эта Кирхгоф ведь не прокляла, а предсказала.
   - Не ведьма разве способна предсказывать?
   - И то верно. 
   - Эта Кирхгоф была ведьмой высшего класса. Пушкин ведь сначала не придал значения ее гаданию. К вечеру уже и забыл. Но она кроме белого человека еще кое-что предсказала.
   - Тоже нечто судьбоносное?
   - Да нет. Скорее, житейское. Но оно вскоре в точности сбылось.
   - И что же?
   - Она сказала, что на днях ему будет сделано выгодное предложение по службе. А затем он по почте неожиданно получит деньги.
     И, действительно, примерно, через пару недель, и опять же на Невском, Александр Сергеевич встречает давнишнего приятеля, который служил в Варшаве при Великом Князе Константине Павловиче, а теперь перевелся служить в Петербург. Приятель предложил ему, и очень советовал, занять его место в Варшаве, уверяя, что Цесаревич этого хочет. Вот когда Пушкин вспомнил о гадалке.
     А еще через несколько дней в самом деле, совершенно неожиданно, получил с почты письмо с деньгами.
   - И кто же прислал?
   - Лицейский товарищ. Они, еще воспитанниками лицея, как-то играли в карты и Пушкин обыграл. Теперь, получив наследство после умершего отца, товарищ прислал долг. Пушкин давно забыл об этом долге. 
   - Да-а! Вот так ведьма!
   - Пушкин с того момента уже не сомневался в "белом человеке". И, поскольку она сказала "бойся" и "может быть, ты проживешь долго", всячески старался избежать встречи с ним.
   - В самом деле так было?
   - Да. Он ведь действительно собрался было поехать на службу в Варшаву, к цесаревичу Константину Павловичу. Но там правительственные войска  вели борьбу с повстанцами, и один из деятелей повстанцев носил фамилию Вайскопф. В переводе с немецкого - белая голова. Пушкин, узнав это, остался в Москве.
   - Похоже, не на шутку озадачился этим "белым человеком".
   - Не на шутку. Позже его угораздило вступить в масоны, но когда ему стало известно, что один из членов этой организации тоже носит имя, связанное с белой головой, попытался отойти от них. Правда, здесь уже было поздно.
   - Что значит поздно?
   - В масоны можно только вступить. Выйти по собственной инициативе - не реально. Только вперед ногами.
   - Так сурово?
   - Да...
   - Послушай, а это гадалкино "может быть, ты проживешь долго", наверное, просто нечто щадящее. Из жалости к молодому Пушкину.
   - Возможно. Пожалуй, она точно знала, что в тридцать семь он погибнет от "белого человека". Но пожалела. Дала надежду.
   - В ведьмах иногда тоже просыпается что-то человеческое.
   - Иногда почему бы и нет? Булгаковская Маргарита вон какая тонкая, нежная, любящая. Молодая. Просто шикарная женщина. А таки - ведьма!..
   - Булгаков, похоже, солидарен с Гоголем: все бабы - ведьмы.
   - А то!
   - Куда ж нас, однако, занесло. Во времена Булгакова, Пушкина. А начали с вон той коленопреклоненной современницы, трясущей головой.
   - Так ведьмы вне времени. Они вечны. Были, есть и будут. Нет разницы - тогда ли, теперь. Одно понятно. Не подходи к этим. На улице. Твой пятак, или пятисотка, не важно, для нее лишь повод зацепить крюком проклятья твою неприкрытую душу. Ты ведь приблизился. Жалеешь ее, расслабился. Ей только того и надо. Не деньгами, душами она в действительности кормится.
   - И к гадалкам не ходи. Результат - тот же.
   - И к гадалкам не ходи. Может быть, эта Кирхгоф сама и накликала "белого человека".

     Невольно с опаской глянул я снова на эту старуху, и мы подались с приятелем в кофейню. Перекусить, да пропустить по маленькой. Как-то не спокойно было на душе. Растерянность какая-то что ли.

   - присутствую и на стихи.ру