«Моего тела может быть достоин только гений».
Айседора Дункан
* * *
ДУНКАН АЙСЕДОРА (1878, Сан-Франциско - 1927, Франция), танцовщица, возлюбленная С. Есенина. Задушенная шарфом попавшим в колесо автомобиля. Двое ее детей погибли в автомобильной катастрофе. Дети и гувернантка упали в машине с моста в Сену.
«Отбросив традиционную балетную обувь и одежду, стала танцевать босой… иллюстрируя пляской… В 1921-1924 работала в СССР».МСЭ, 1929
* * *
Стихотворения посвященные Айседоре Дункан.
Сыпь, гармоника. Скука... Скука...
Гармонист пальцы льет волной.
Пей со мною, паршивая сука,
Пей со мной.
Излюбили тебя, измызгали -
Невтерпеж.
Что ж ты смотришь так синими брызгами?
Иль в морду хошь?
В огород бы тебя на чучело,
Пугать ворон.
До печенок меня замучила
Со всех сторон.
___________________
Да! есть горькая правда земли,
Подсмотрел я ребяческим оком:
Лижут в очередь кобели
Истекающую суку соком.
С. Есенин
* * *
…Если мое увлечение традиционным или «классическим» балетом, против которого Айседора вела настоящую войну, и не было поколеблено, то все же я и по сей день храню память о том восхищении, которое вызвала во мне американская босоножка… Она как женщина не обладала, на мой вкус, каким-либо шармом — тем, что теперь так грубо означается словом sex appeal. Она не отвечала ни одному из моих идеалов (не то что Цукки, или Павлова, или Карсавина, или Спесивцева, или сестры Федоровы)…Тем не менее, в общем, ее пляски, ее скачки, пробеги, а еще более ее остановки, позы были исполнены подлинной и какой-то осознанной и убеждающей красоты. Главное, чем Айседора отличалась от многих наших славнейших балерин, был дар внутренней музыкальности. Этот дар диктовал ей все движения, и, в частности, малейшее движение ее рук было одухотворено.
Я был среди приглашенных и удостоился чести сидеть рядом с этой несомненно гениальной, но и шалой в жизни женщиной. Естественно, что во время такого пиршества ни о чем серьезном не говорилось. Беседа ограничилась шутками, тостами, изъявлениями восторга. Особенно вдохновенным характером отличалась речь милого, совершенно обезумевшего от восторга, все еще продолжавшего пылать юношеским пылом Яна Ционглинского. Перед тем, как произнести ее, он нагнулся через стол ко мне и, захлебываясь от волнения, произнес (по-русски, но с очаровательным польским акцентом) незабываемые слова: «Ты понимаешь, Александр, что это такое? Это не женщина, это ангел, это черт какой-то!!» Свою ангелобесовскую натуру Айседора тут же проявила. Она, сильно запьянев, вдруг заявила, что желает плясать…
1904, А.Бенуа
* * *
Я сидел теперь во 2-й от сцены ложе 1-го яруса и даже без бинокля мог видеть отчетливо все мелочи. Зал был полон: и я не отрицаю, что среди впервые идущих смотреть Дункан, т. е. вовсе ее не видевших и не имеющих самого понятия о том, что она делает, есть этот мотив - увидеть на сцене полуголую женщину. В бившейся около кассы огромной толпе, получившей в большинстве отказ за неимением билетов, было много неинтеллигентных, грубоватых и плосковатых лиц. Но, повторяю, это - толпа с улицы, бившаяся перед театром и в театр не вошедшая. Это - "наша толпа", "русская толпа", до Дункан и без Дункан. …Порыв "взглянуть на нагую женщину" есть именно наш порыв, порыв Петербурга, Москвы, России, может быть, даже Европы, - порыв и готовность "заплатить что угодно", чтобы хоть одним глазком и хоть издали, а поглядеть на танцующую женщину в таком виде, в таком раздеванье, как "в другом месте и за дешевле не увидишь". - "Взгляну. А потом выругаю, сотворю мораль", - самое русское суждение, "человека себе на уме"; и, вероятно, оно-то главным образом подняло и покатило громаду молвы о Дункан.
И вот выходит Дункан с босыми ногами. Она некрасива; хотя в портретах лицо ее и красиво, "классично", но в натуре это - типичная, умная, интеллигентная англичанка, американка, - саксонская кровь, из которой откуда же вырасти классическим чертам?! Нет, обыкновенное лицо немецкой складки, без единой в себе классической линии. Волосы лежат хорошо, с этой греческой простотой и греческой красотой. Когда они полураспущены - тоже хорошо; но это - простое повторение статуй и рисунков на вазах и монетах. Там все хорошо. Ноги в самом деле босые, и полупрозрачный хитон серого или вяло-желтого цвета, скорее грязного или пепельного, дает видеть ногу до колен, даже когда она недвижна. Это - узловатые, худые, крепкие ноги, с дурной кожей, не чистой и отнюдь не белой. Почему она их не попудрила или не забелила? Средства косметики так бесчисленны. Но, в самом деле, она ничего на них не положила; а женщины так щекотливы насчет красоты ног! И лицо некрасиво, а ноги и совсем нехороши: европейские, немецкие ноги, которые вот древним искусством зарабатывают себе хлеб…
Но ниже торса, крупа, даже при неподвижности, все тело, бедра почти до самого живота, совершенно просвечивали через хитон, давая видеть всю красоту вообще ведь прекрасной человеческой фигуры, лучшей фигуры в мироздании! С этим-то, - что человек был сотворен "прекраснейшим из всего на земле", - и Филарет не спорит. Дункан сказала: "Вот, смотрите на меня, вот - человек!"
Скромная, с некрасивыми ногами, без косметики, - она была хороша! Горсть пудры, брошенная на себя, - и, кажется, все закричали бы на нее: "Вы говорите, что человек прекрасен сам в себе, а между тем обсыпались мукой". Все отвернулись бы. А теперь все жадно смотрели "просто на человека".
Во время танцев она ни разу не взялась за край платья пальцами… Платье лежало на ней почти как брошенное на стул, - недвижное, не вызывая к себе никакого внимания. Она не чувствовала своего платья, и психологически на ней как бы не было вовсе одежды: она не имела к ней никакого, ни положительного, ни отрицательного, отношения. Не "занималась" ею и ничего "с ней не делала". Просто, Греция…
И эти пляски женщины, и без пудры и без трико, в силу отсутствия умысла и намеренности остались так невинными и чистыми, хотя в то же время были физиологичны, как остается невинно одинокое купанье девушки и вообще невинна вся физиология без зрителя…
________________
Как хорошо, что эта Дункан своими бедрами послала все к черту.
В. Розанов
* * *
Вечером на вечере Айседоры Дункан в ложе бенуара. Несмотря на сделавшееся безобразным тело, она была и интересна чем-то новым и значительным, многое было прекрасно и вдохновенно. Но старость не дает ей возможности танцевать легко и быстро, как бывало прежде, многое в ней безобразно: ноги, повисшие груди, толстое лицо с мешком под подбородком, который она скрывает тем, что держит голову вверх.
1922, К. Сомов
Ее лицо выглядело так, словно оно было из сахара и кто-то уже полизал его.
Бернард Шоу