Вглядываясь в годы своей юности, я задаюсь вопросом, что же я и мои друзья не сумели тогда понять. Почему не определились с нравственными границами, переступать которые не следовало бы ни при каких обстоятельствах. Какие принципы не проросли в наших душах, которые не позволили бы нам в годы зрелости пресмыкаться и угодничать перед ворами у власти, теряя собственное достоинство.
Каждый раз я поражаюсь, насколько Господь наш мудр. Мы, глупцы, порой, не понимаем, что испытания духовные и телесные, которые ниспосылает Он нам, направлены на укрепление и совершенствование наших душ. Только благодаря этим испытаниям мы приобретаем великолепные качества: сострадание и самопожертвование, прозревая настолько, что начинаем замечать тех, кто нуждается в нашей помощи, ощущая в себе готовность и силы эту помощь оказывать.
Мы с Сашкой играли в настольный теннис. Ракетки у нас были самодельные, а шарик – клееный-переклееный. Играли во дворе особняка, где когда-то проживал ученый-химик. Сейчас одну половину дома занимали родственники умершего ученого, а вторую – семья отставного полковника. Стол для игры был изготовлен из досок. Сколько мы не бились, но так и не сумели устранить щели между досками стола, хотя их периодически шпаклевали, покрывали краской, добиваясь ровной и гладкой поверхности. Они во время игры вновь вылезали наружу, словно издеваясь над нами. Непредсказуемый полет теннисного шарика после его соприкосновения с неровностями стола вызывал у нас немало споров. Вот и сейчас после моей подачи шарик, подпрыгнув на Сашкиной половине стола, улетел в сторону, где мой дружок его не ожидал. Мы глянули на Валерку Илюшина, моего тезку, который исполнял роль рефери. Безнадежно махнув рукой, тот заявил, что надо снова шпаклевать стол.
Был тихий субботний вечер последних дней мая. Один из тех дней в преддверии жаркого украинского лета, когда набравшая силу зелень радовала глаз, ветерок ласково покачивал на фруктовых деревьях еще не созревшие плоды, а воздух, насыщенный ароматами цветов, казалось, сам по себе проникал в легкие. Недавно прошел дождь, во всем чувствовалась влажность, и под ногами было достаточно скользко.
Гоняли мы теннисный шарик по столу, в общем-то, от нечего делать, дожидаясь прихода Толика Кондрашова. Сашка с Толькой перешли на второй курс строительного техникума, а мы с Валеркой стали десятиклассниками. Игра проходила вяло, доставляя радость одному Рексу, слегка дурковатой овчарке, который с восторгом путался у нас под ногами. Поэтому мы решили сменить теннис на игру в преферанс. В картах наша компания уже понимала толк, но сильнее всех играл Валерка. Да и немудрено, так как каждую субботу в его доме собирались приятели отца, преферансисты. Папиросный дым во время игры стоял там коромыслом, а тишина в комнате нарушалась только отрывочными короткими фразами: «Я пасс, а я – раз». Ему иногда позволялось стоять за спиной одного из игроков. И здесь он познавал суть этой замечательной игры, которая доставляла вам радость, если при этом вы не были обуреваемы меркантильными интересами, а получали интеллектуальное наслаждение.
Разобравшись в правилах игры и познав ее классические приемы, особенно искусство блефа, наша четверка, бывало, часами просиживала за картами. На этот раз мы успели разыграть только один распасс, как заметили, что в калитку входит Кондрашов. Интересно было наблюдать за выражением его лица. Это было лицо человека, наконец-то осуществившего свою мечту, а, следовательно, получившего возможность смотреть на мир свысока. Снисходительная улыбка блуждала на его губах, а торжество широко лилось из его глаз. Чтобы понять суть момента, нужно было знать сложности бытия семьи Кондрашовых. Излишествами в платяном шкафу судьба их явно не напрягала. А в шестнадцать лет до чего же хотелось покрасоваться в брюках клеш и сверкающих югославских туфлях! Валик, его брат, был на год старше Толика, хотя рост и комплекция у них были одинаковы. Вот и уговорились они, что один приобретает брюки, а другой туфли, и все это в общее пользование. Туфли Валька всеми правдами и неправдами давно уже достал. С брюками же у Толика вышла задержка по причине отсутствия денег. Деньги, как известно, сегодня отсутствуют, а завтра появляются, главное только – очень хотеть их иметь. Выход Кондрашовым был найден: разгрузка вагонов с цементом на товарной станции железной дороги. За шесть ночных часов работы там можно было получить десять рублей, сумма по тем временам немалая. Обычно бригада грузчиков сколачивалась из шести человек на недельный срок. Основной контингент – студенты вузов, каковых в городе было предостаточно. Не помню кто, да это и не столь важно, посоветовал Тольке таким способом подзаработать денег. Окрыленный этой идеей, наш друг отправился на товарную станцию, где и получил от ворот поворот. Все хлебные места на станции были заняты, а конкурентов там не любили. Толик был настойчивым парнем и сообразил, что, прежде чем соваться в дело, нужно изучить схему приема на работу и расчета по истечении ее сроков. Подъехав к одному из студентов-грузчиков с предложением распить бутылку вина, он получил от него исчерпывающую информацию о порядках и нравах, царивших на станции. Порядки оказались полукоррупционные, а нравы – полукриминальные. Всеми делами по сколачиванию бригад, объему выделяемых работ и конечному расчету заведовал Шкворень. Этот двадцатипятилетний верзила с физиономией, на которой можно было прочесть, что если он ещё не сидел, то скоро сядет, был племянником какого-то там железнодорожного начальника. Его мамаша работала нормировщицей и бухгалтером по совместительству в этой же конторе, то есть налицо вырисовывалась семейная мафия. А это и подкормка милиции, патрулировавшей железнодорожную станцию, и зарплатные ведомости, где грузчики расписывались за одну сумму, а на руки получали вдвое меньшую. День расчета с бригадой в конце рабочей недели был особым днем, проходившим в неформальной обстановке кафе-забегаловки на той же станции. После распития «Столичной» под горячую закуску, разумеется, за счет бригады, каждому грузчику Шкворень выдавал его кровные рубли. В один из таких дней, прихватив с собой бутылку водки, Кондрашов подсел за столик захмелевшей компании, примостившись рядом со знакомым студентом. Взглянув одобрительно на водку, выставленную Толиком на стол, Шкворень поинтересовался, какие у того проблемы. Хочу поработать в бригаде, – был ответ. На этот раз Кондрашову такая возможность была предоставлена. Что пришлось вытерпеть ему в течение недели и как он это выдержал, знал один лишь Толик. Шесть ночных смен в трусах и майке, в резиновых сапогах, стоя на досках, положенных поверх раскаленного цемента, насыпал он этот цемент в грузоподъемную тару, обливаясь потом и сплёвывая проникавшую в носоглотку гадость.
Так были заработаны деньги.
Дядя Ваня, отец Толика, не был ни отставным генералом, ни отставным полковником. А был простым шофером, всю войну прокрутившим баранку. Мать же Толика, больная и рыхлая женщина, с грехом пополам занималась домашним хозяйством. Семья проживала в хибаре, где основной пищей был пшенный суп, заправленный обжаренным в растительном масле луком. Примечательно, что во дворе таких домишек было множество, и все они, как один, походили друг на друга. Частым гостем здесь было безденежье. Но вот что бросалось в глаза, когда, бывало, захаживали мы к приятелю, так это приветливость и дружелюбие, царившее среди жильцов этих домов, двери которых были раскрыты для гостей. Вопрос о национальной принадлежности здесь никогда не возникал. Хотя проживали тут белорусы и евреи, русские и украинцы. Не раз мы находили Кондрашова, поедавшего кашу с салом вовсе не в своем доме. При этом нас тут же усаживали за стол, на котором возвышалась огромная миска с этой самой кашей.
В одном из таких домиков жил портной дядя Изя с сыном Яшей, молчаливым пареньком с печальными глазами, где, казалось, всемирная скорбь обрела свое пристанище. Дядя Изя был вдовцом, а Яша – полусиротой с телосложением, далеким от телосложения древних греков-олимпийцев. Но в слабом теле жил твердый дух. И однажды этот дух бросил парня наперерез мчавшемуся грузовику, чтобы выхватить буквально из-под колес зазевавшуюся маленькую девчушку. Произошло это на глазах всего двора, застывшего в ужасе. После этого случая соседи при встрече старались первыми здороваться с Яшей, который стал вхож в нашу компанию.
Как никто другой, видел сын портного тех, кому требовалась поддержка, кто сник духом от беспросветной нищеты и монотонности чередующихся дней или устал бороться с физическим недугом. А уж если был нужен дельный совет, то дворовой люд знал, к кому обращаться. Голова у Яши была светлая, а в светлой голове рождаются светлые мысли. Однажды, выслушав жалобы одинокой старушки, жившей напротив дома дяди Изи, что ей необходимо дорогостоящее заморское лекарство, которого нигде не достать, он исчез со двора на несколько дней. Когда Яша вернулся домой, то ошеломленная старая женщина обнаружила упаковку с дефицитными таблетками у себя на тумбочке. Мы догадывались, откуда и каким образом появилось лекарство. У Яши по материнской линии были в Киеве дальние родственники, работавшие провизорами в аптеке.
Многие слабости прощал он людям, но никогда и никому – попытку унизить человеческое достоинство. Человек, позволивший себе это свинство по отношению к стоящему на ступень ниже на социальной лестнице, для него переставал существовать. Порой казалось, что каждого из нас он видит насквозь. Когда мы замечали его проницательный взгляд, то у нас пропадало желание прихвастнуть или приврать.
Я бы не сказал, что с Кондрашовым у него все выходило гладко. Замечал он завистливые взгляды нашего друга, если у кого-то из нас появлялась обновка, и как при этом у того надолго портилось настроение, и его стремление к лидерству, и чтобы последнее слово было за ним. Но обладал Толик огромным достоинством – неспособностью к предательству, в любой беде был до конца с другом. Мог отдать ему последнюю рубашку, и Яша высоко ценил эти качества.
Как-то поздним летним вечером, когда жара уже ушла с заходившим на западе солнцем, а воздух, казалось, застыл на месте под неумолкаемый треск цикад, в поисках Толика зашел я во двор, где увидел Яшу, задумчиво и одиноко сидевшего на скамейке. Взглядом, направленным в небо, отыскал он Венеру, вечернюю звезду, сиявшую на фоне разливавшегося бирюзового света, и, вроде как, ни к кому не обращаясь, заметил: «Вот Мироздание, и вот мы с тобой, и кто мы во Вселенной, и зачем мы ей нужны? А если нужны, то какие? Ведь жизнь так быстротечна. Сколько же зла успевает натворить человек за отведенное ему Богом время, не ведая, что сторицей вернется оно к нему и к его потомкам. Бабахнет его липкой лапой и в лучшем случае прозреет человек в последний миг своего существования, да поздно будет. Так почему же мир делится на добро и зло, и почему зло так часто празднует победу? Может, мы уже подошли к той критической черте, за пределами которой нас ожидает взрыв с полным обновлением всего живущего на Земле? И есть ли для нас путь избавления, если мы забыли заветы Бога и рвемся к власти и деньгам, как бешеные псы к кровавым кускам мяса. Сметаем на своем пути и судьбы, и жизни нам подобных. Рожаем и воспитываем таких же бешеных псов, готовых продолжить глумление над человеческими душами?» Не ожидал я от всегда молчаливого Яши услышать подобные философские изречения. Искал я Кондрашова с гораздо более прозаическими мыслями, собираясь на пару дней перехватить у него немного денег. Когда же вдумался в то, что было сказано, у меня мороз прошел по коже, и неясная тревога надолго поселилась в моем сознании.
Толик понимал, что только дядя Изя сможет ему пошить то, чего он так страстно желал. И ему было известно, что путь в мастерскую портного лежит через его сына.
Уловив с полуслова, чего от него хочет наш друг, Яша пообещал поговорить с отцом, что и было проделано в кратчайший срок.
Встреча договаривающихся сторон произошла в домике портного. После того как все трое отведали жареного картофеля, дядя Изя глубокомысленно заметил, что пошить брюки, – это вам не песню спеть после рюмки водки. Здесь требуется большое умение и сноровка, намекая, что и то и другое сочетается в его лице. «А выбор материи, скажу я вам, молодой человек, тоже дело непростое, да и не обойтись меньше, чем без двух примерок», – заявил он. Холодея в душе, Кондрашов лихорадочно подсчитывал, хватит ли ему денег, чтобы окупить все эти сложности. Но опять-таки выручил Яша, укоризненно глянувший на своего отца. И тот, поперхнувшись, заявил, что друзья его сына – его друзья, а дружба основывается не на деньгах.
На следующее утро Толик и дядя Изя отправились в центральный универмаг города. Там от обилия вывешенных тканей рябило в глазах. Не обращая внимания на растерявшегося Кондрашова, портной сразу нашел то, что и было нужно, – прекрасного качества материю стального цвета.
Так, благодаря всем этим событиям, мы имели сейчас возможность созерцать Толика во всем его блеске. Выглаженная серая рубашка с закатанными рукавами, ладно сидевшие на нем брюки, стрелками которых можно было резать масло, и туфли – мечта каждого из нас. Надо сказать, что Сашка, Валерка и я тоже не выглядели замухрышками, но до Кондрашова нам было далеко.
У нас были грандиозные планы, – все четверо уговорились этим субботним вечером впервые посетить танцплощадку в парке на берегу Днепра. Валька, который там бывал уже не раз, проинструктировал нас, как себя вести на танцах, чтобы в первый же вечер не быть замешанными в драке и не попасть в районное отделение милиции, где он тоже уже бывал не раз. В наши намерения входило знакомство с девочками, и мы считали себя к этому достаточно подготовленными, во всяком случае, Сашка и я, и не без основания.
Инесса, восемнадцатилетняя девушка из нашего двора, считавшаяся непревзойденным авторитетом в амурных делах, целую неделю преподавала нам теорию и практику искусства любви. Сначала шли теоретические занятия. На них познавалось, что нужно с уважением относиться к девушке, с которой встречаешься, и ни при каких обстоятельствах не опускаться до скотских инстинктов, если хочешь завоевать ее доверие. Что ни в коем случае нельзя форсировать события, так как развитие отношений происходит во времени, плавно переходя на все более высокий уровень. А, главное, – это всегда оставаться для своей девушки чем-то не до конца раскрытым, что возможно лишь при условии постоянной работы над собой.
– Совершенствуйся, и перед тобой раскроются невиданные возможности, в том числе и в любви. Не будь лопухом, присматривайся к своей девушке, анализируй ее поведение и поступки, так как только они тебе подскажут, кто есть кто. Неплохо сходить к ней домой в гости, и, если ты не дурак, то сразу поймешь, где ты находишься. – Так поучала нас многоопытная и умная девушка Инесса.
Практика же заключалась в обучении приемам поцелуя. Мы с Сашкой поочередно заходили в темную комнату, где нас поджидала наша учительница, в действии разъясняя отличие легкого поцелуя от поцелуя в засос с захватом всех губ партнерши.
Мудро поступила эта девушка, подковав нас сначала теоретически, и лишь затем позволив нам заниматься практикой…
Вот и сидели мы сейчас на веранде за столом с разбросанными игральными картами, молча наблюдая, как Кондрашов осторожно усаживается на свободный стул, предварительно убедившись в его надежности. В этот момент к нам подошла мама Валерки с тарелкой горячих пирожков. Она обладала удивительной способностью быть всегда не на виду. Существуют на свете такие женщины, присутствие которых в доме незаметно. Вот и кажется нам порой, что все домашние работы делаются сами по себе, а порядок, установленный однажды, никогда не нарушится. Эти женщины на ногах раньше всех домочадцев, их дневные заботы сменяют друг друга бесконечной вереницей до позднего вечера. Они никогда не повышают голоса, но это вовсе не означает, что раздражение не присуще им, – просто, умея управлять своими чувствами, они отстаивают свою точку зрения на происходящее убеждением, а не принуждением. Уравновешенность характера позволяет им в доме создать особый микроклимат надежности и взаимопонимания. И когда заходишь в такой дом, то покой и умиротворенность наполняют твою душу.
Отдав должное кулинарному искусству повара, – через минуту тарелка из-под пирожков была пуста, – каждый из нас глянул на наручные часы, и вся компания с достоинством поднялась из-за стола.
И здесь сыграл свою роль злой рок, или невероятное невезение, или еще что-то из этой череды. Толик, сидевший ближе всех к лестнице, спускавшейся с веранды, первым сошел с нее, неосторожно ступив на мокрый грунт не всей стопой, как полагается при данных погодных условиях, а через пятку, и тут же был наказан: его нога заскользила по мокрой траве. Чтобы удержать тело в вертикальном положении, он широко взмахнул руками, что принял как агрессию находившийся рядом Рекс, немедленно вцепившийся в штанину Толика. Раздался треск раздираемой собачьими клыками материи, которому сопутствовало гробовое молчание всех присутствовавших. Когда Кондрашов осознал, что произошло, его первыми словами были: «А что я скажу Вальке?» Сказать, что на Толика было жалко смотреть, – значит, ничего не сказать. Трое друзей плюхнулись снова на стулья, а четвертый с недоумением на лице и с разодранной штаниной стоял возле лестницы. Картина, я вам доложу, была еще та!
Танцплощадка, танцы и девочки были напрочь забыты. Знали мы, какой ценой нашему другу достались его брюки, и знали, что они для него значили: не обладая внешностью героя-любовника, Толик полагал, что путь к сердцам девчонок на танцплощадке проложат ему новые туфли и новые брюки. Он и присоединялся-то к нашей прогуливавшейся по улицам города компании тогда, когда надвигавшиеся вечерние сумерки таинственно выравнивали все броское и крикливое со скромным и незаметным, так как считал, что стоптанные каблуки на его обуви не являются убедительной визитной карточкой. Да и характер у Кондрашова был небезупречный. Было в нем что-то такое, что заставляло его неделями обижаться, не показываться нам на глаза, если ему вдруг приходило в голову, что кто-то из нас позволил в его адрес неудачное замечание или насмешку, пусть даже в дружеском тоне. И вот этот парень, наш друг, стоял в такой растерянности, что, казалось, будто весь мир перевернулся. В один миг мы ему простили и зазнайство, и высокомерие, с которым он десять минут назад входил в калитку, и готовы были простить все, лишь бы боль на его лице сменилась счастливой улыбкой. В наших головах в это время крутился один вопрос, что же теперь делать? В голове Кондрашова в этот момент, надо полагать, ничего не крутилось.
Из шокового состояния его вывела мама Валерки: тихо дотронувшись до его плеча, она пригласила Толика в дом. Через десять минут Кондрашов вышел к нам на веранду в Валеркиных брюках, которые были ему немножко маловаты. Какое-то подобие улыбки появилось на его дрожащих губах, когда он нам тихо сказал: «Тетя Вера пообещала, что через неделю у меня будут новые брюки».
Через неделю мы впервые пошли на танцы.