Кот

МАКСИМ ПЧЕЛОКОТ - http://www.proza.ru/avtor/pchelokot - ВТОРОЕ МЕСТО В 49-М КОНКУРСЕ ДЛЯ НОВЫХ АВТОРОВ МЕЖДУНАРОДНОГО ФОНДА ВЕЛИКИЙ СТРАННИК МОЛОДЫМ

 Вежливо поблагодарив водителя автобуса, я спустился по ступенькам, и тут же почувствовал прикосновение тёплого июньского ветра. Автобус громко затарахтел и уехал, а я остался стоять на остановке в пригороде. Это был посёлок, растянувшийся на два — три километра, прямо у подножия горы, и его тут называли «Северный», а сам город располагался километрах в трёх — четырёх отсюда. Автобусное депо уже давно не работает, и я решил пойти в город пешком.

Под палящим солнцем я шёл чуть больше часа, и попал в сам город. Никогда ещё прежде я не видел, чтобы тут было так пусто. Но город только создавал видимость, что вымер: редко проскакивали прохожие, гудел завод, шумели машины, а из окон иногда доносился крик какой-нибудь обеспокоенной матери на своё дитя.
Пройдя второй по счёту микрорайон, я пришёл к дому, в котором была наша первая квартира.

Это была ничем не примечательная двухэтажная хрущёвка с треугольной крышей, по обеим сторонам которой располагались два маленьких окошечка, словно теремки. Я заглянул в окна нашей старой квартиры. Там уже не было ничего, что напоминало бы обо мне и моей семье. Всё внутри изменилось, согласно вкусам новых хозяев. Вдруг мне стало тоскливо оттого, что прожив всё детство в этой квартире, я не могу зайти внутрь, оглядеться, дотронуться до этих стен, хранящих в себе память обо всех жильцах. Сев на качели, я в голове начал перебирать все воспоминания, связанные с этим домом, двором, городом.

Из-за угла выглянула маленькая головка, с небольшими ушами, белой мордочкой, и большими зелёными глазами. Он пристально посмотрел на меня несколько секунд, и взволнованно вздохнув, подбежал ко мне.
Рыжий, только от самой мордочки, до передних лапок белый, пушистый кот, подняв хвост, начал тереться о столб качели, и щурясь поглядывать на меня. Я начал гладить его, а он, в свою очередь, громко мурлыкать.

Через некоторое время он побежал к углу дома, пару раз останавливаясь и оглядываясь на меня. Мне показалось, что он хочет, чтобы я пошёл за ним.
Он привёл меня в палисадник, в котором кое-где кирпичами были выложены клумбы, стояла старая лавочка, а сам он почти весь зарос сорняками.

Сев рядом с небольшим кругом из камней, он стал пристально смотреть на меня, будто ожидая чего-то. Когда мне было девять лет, на этом месте я похоронил кота. Спящая в моей душе тоска о нём проснулась, и сев на трубу возле стены, я со своим новым другом начал вспоминать того необычного кота.

Всё началось в самый обычный майский день, когда мне было семь. Соседка с первого этажа откуда-то принесла его. Толстый, упитанный, серо-голубой кот вальяжно обхаживал свои новые владения в виде двухкомнатной квартиры. Но буквально на следующий день квартира показалась ему маленькой, и он уже вовсю осматривал наш двор.

Поначалу я не обращал на него внимания, но позже, когда проходил мимо квартиры этой старушки, всегда видел его сидящего возле двери. Он громко мяукал, когда я уходил, и до меня не сразу дошло, что он хочет в квартиру. У старушки был плохой слух, и достучаться до неё было трудно, но всё-таки мне удавалось помочь этому коту попасть домой.

С этого и началась наша дружба.

Бывало, что выйду на улицу, а он лежит на форточке и нежится на солнце, вдруг встанет, потянется, зевнёт, и сонными глазами смотрит на меня. А потом, ближе к вечеру, возвращаясь домой, увижу, что он лежит уже на лавочке возле подъезда, подойду, поглажу, и он замурчит как моторчик, посидим так несколько минут, и пойдём по домам.

Связь, наверное, была между нами какая-то. Почти всегда выходя на улицу, я встречал его, если только он не обходил наш, нет, свой двор. Да и при обходе, только завидев меня, нёсся не замечая ничего. Я присаживался, чтобы погладить его, а он бился мне о колени своей мордашкой, и мурлыкал так громко и горячо, что, казалось, за этим маленьким, пухленьким тельцем, стоит огромная, исполинская душа, переполненная любовью, и жаждущая отдать её.


Кот, что сидел со мной здесь несколько минут, собрался и куда-то ушёл. Наверное, тоже обход.


Все во дворе умилялись нашей дружбе. Помню, у нас прямо в середине дома, на первом этаже был продуктовый магазин, и часов в десять — одиннадцать утра, когда посетителей ещё не было, а жаркое солнце стояло уже высоко, продавщица выходила и смотрела на наши с ним игры:

 - Тёть Люда! Смотрите, как Васька умеет! – кричал я её, и она, облокотившись на деревянные перила возле входа в магазин, хохоча, смотрела, как пухлый Васька подпрыгивает почти на метр в высоту, а потом бежит за мной, пытаясь схватить свою любимую игрушку: плюшевую змейку на верёвочке.

А потом, наигравшись, мы шли по домам, обедали, встречались возле подъезда, и многозначительно посмотрев друг на друга расходились по своим делам. А вечером, вернувшись к подъезду, садились на лавочку, недолго думали о своём, и расходились.

Бывает такое у людей преклонного возраста – им становится одиноко. Непросто одиноко, будто поговорить не с кем, или же некому рассказать прошедший день, нет, это горькое чувство одиночества, появляющееся сразу по приходу домой, и наваливающееся лавиной тоски перед сном. Это противное чувство ненужности, слабости, что ты отжил свой век, и даже дети, живущие в другом конце города, за год навестили тебя лишь раз.

И старушки появился другой кот. Самый обычный рыжий кот, только вот от самой мордочки, до подушечек передних лапок был белым. Он был достаточно молод, уже не
котёнок, но ещё несозревший самец.

Дружба моего Васьки с новеньким началась очень хорошо. На какое-то время он даже забыл про меня, но я не сильно расстроился, ведь новенькому, наверное, было бы одиноко, если б не Васька. Вскоре мы играли уже втроём.

Прошёл год, мне исполнилось восемь лет, Ваське пять, а Барсику (детской фантазии не хватило на сильные изощрения) полтора года. Он был ловчее Васьки, и мог забираться домой сам, через форточку, но Васька также по старинке просил меня постучаться в дверь.

Однажды, в середине лета, я услышал жалобное мяуканье с тополя, стоящего прямо напротив моего окна. Выглянув в окно, я увидел Барсика, вцепившегося в ствол дерева, и ранее невиданного здесь мною чёрного кота, с белым пятнышком на груди. Я спохватился, и побежал скорее к двери, как услышал шипение со стороны открытого балкона. Решив проверить обстановку снизу, я зашёл на балкон и увидел картину, что навсегда сохранилась у меня в памяти.

Дерево находилось в центре палисадника, под ним уже взъерошенным чёрный кот, ошарашенными глазами смотрит на только что вышедшего из-за угла Ваську. Он шипит ещё громче, но мой друг, ни разу не изменившись в мордочке, или поведении, словно танк идёт на него. Чёрный же в испуге не понимая, что делать, вдруг застыл на месте. Васька подошёл к нему на расстояние одного человеческого шага… половины шага, остановился, и пристально посмотрел на чёрного. Неожиданно, наверное, для самого себя, он так рявкнул на этого кота, будто разразился гром, и по небу чиркнула молния. Это громкое, сильное «мяяяяу» длилось чуть больше двух секунд, и чёрный даже отклонился назад, словно его сдувает ветром, и мигом развернувшись, рванул куда глядят глаза.

Барсик спустился с дерева, обменялся взглядом с Васькой, и тоже ушёл.

Ещё недели две я думал об этом случае, поразившем меня. Значит, в такой большой, чистой, светлой, наполненной душе любовью, есть место злости? Или же вся эта любовь может обратиться в гнев, когда на неё посягают?

Ближе к концу августа случилась трагедия – старушка, у которой жили два друга, умерла. Барсика, из-за того, что все считали его домашним, отдали в другую семью, живущую далеко отсюда. А Васька остался на улице. Не ну а что? До этого, можно сказать, жил на улице, и теперь поживёт. Только теперь это не день, и не два, теперь это длинная кошачья жизнь, наполненная опасностью.

У него забрали всё, что нужно коту: дом, и любящую душу. Но когда он смотрел на меня, мне казалось, что в его взгляде есть что-то говорящее мне: «Не беспокойся мой друг, я не один, пока ты со мной», и это единственное, что помогало мне не волноваться за него, потому что взять к себе домой я его не мог: эта чёртова аллергия на шерсть у мамы.

Всё время, до наступления холодов, я искал Ваське жильё. Никто из двора не хотел его брать к себе. Тогда я написал около сорока объявлений от руки, и развесил их во всём городе. Но так никто не позвонил, и не пришёл. И тогда я решил сам соорудить ему жильё. На подоконнике в своём подъезде я сделал лежанку для Васьки, чтобы в холодные дни ему было тепло.

Он заметно похудел. Я выносил ему всякую еду, а он бросался на неё словно хищник: вытаскивая когти, держал ими мясо, впивался в него, а клыками рвал мягкую пищу, при этом чавкая, и закидывая голову на бок, пытаясь захватить побольше. Однажды, я смотрел как он рвёт одну из двух сосисок, как вдруг запрокидывая голову, он случайно поймал мой взгляд. Мне кажется, если бы кошки умели плакать, в тот вечер весь подъезд был бы в слезах. Он, уже забыв про еду, лез ко мне ласкать, как будто извиняясь, и я сел к стенке и прижал его к себе. Горячий, пушистый, он мурлыкал так громко и тоскливо, будто зная, что его ждёт. Да, ему было жаль, что он становится таким, каким сделала его природа, ведь чтобы выжить в таком мире, где всем наплевать на небольшой комок шерсти, двух сосисок в день мало. Хотя он ел всё. Но всё же предпочитал сосиски.

Он пережил зиму. Я очень гордился им, ведь самое трудное позади, и вновь огорчался, что это трудное время настанет через какие-то пять — шесть месяцев.
 
В преддверии своего дня рождения я вынес ему побольше еды.
Наверное, он чувствовал себя обязанным, и оставлял мне приличный кусок от каждой сосиски. Я же отнекивался, и протягивал ему этот кусочек. Смотря на меня, и глубоко вздыхая, он, наверное, думал: «Раз ты не голоден, пожалуй, я съем твой кусок».

Не знаю сколько бы он ещё так прожил. Он одичал, бросался на людей, если те пытались приблизиться к нему. Но со мной он был всё так же добр. Может быть, это из-за еды.

Случилось всё весной, прямо в тот день когда мне исполнилось девять.
Я захватил приготовленную мамой для Васьки еду, и выйдя из квартиры побежал искать его. Спускаясь, я услышал, как несколько мальчишек выбегают из подъезда, при этом громко смеясь, и делясь впечатлениями.

Прямо на выходе из подъезда я увидел маленькие капли крови. Они тянулись следом, и вели в подвал, в котором тускло горел свет. Я сразу понял что произошло. Пакет с едой выпал из моих рук, и мягко упал на пол.

Я бегом спустился туда, и по следам крови нашёл Ваську. Он развалившись лежал возле стенки, и пытаясь поймать воздух, тяжело дышал. Мне показалось, что всё вокруг меня утихло, и я услышал это тяжёлое, глубокое дыхание умирающего друга. Сев на колени я легонько начал гладить его. Всё кончено. Ветеринарной клиники на тот момент у нас в городе не было, идти с ним было некуда, да и попытавшись взять его на руки, я лишь причинил ему ещё больше боли. Но он сам смог встать. С его рта капала кровь, а глаза медленно закрывались. Сделав пару шажков, он упал головой на мою ладонь, похрипывая, пытаясь одобрительно мяукнуть, мол: «Ничего, друг, всё будет хорошо». Он замурлыкал, так же громко и горячо, насколько хватало сил, и пристально заглянул мне глаза. Я не выдержал этого взгляда, и передо мной всё поплыло.
Так он и умер, лёжа у меня на ладонях.

Я выкопал яму под тем тополем, и завернув друга в простыню, положил туда и закопал. Жаль игрушку ту мы потеряли, так она бы осталась навсегда с ним.

Отойдя от воспоминаний, я осмотрелся. Рыжего кота уже давно нет, и в этом забытом всеми палисаднике был только я. Вдруг трава зашелестела, и из неё вышел тот кот,сжимая в зубах потрёпанную старую змейку.

Вспоминать о тех радостных минутах можно бесконечно, ведь Васька был жив. Был жив в моём сердце, и в сердце уже взрослого Барсика, что сидит прямо передо мной со старой игрушечной змейкой в зубах, и спустя столько лет не забывшего своего друга.