Пережитое, рассказ «простого человека».
Давайте посмотрим, как обстояли дела (в т.ч. и с дезертирством) на другой («красной») стороне фронта в годы Гражданской войны.
Для этого обратимся к очень интересным воспоминаниям участника трех войн (Первой мировой, Гражданской и Великой Отечественной), простого военного фельдшера Петра Сергеевича
Он написал свои воспоминания еще в 60-х г.г. прошлого века, посвятив их своим сыновьям.
Воспоминания П.С. Гончаренко были написаны, что называется, «в стол», т.к. в советское время их издать было невозможно, слишком откровенно описывалась там как царское, так и советское время, со всеми присущими им недостатками и достоинствами.
Это одна из немногих книг о Первой мировой и Гражданской войнах, написанной не бывшими «благородиями», а обычным, «простым» человеком, выходцем из многодетной крестьянской семьи.
Так вот, в 1915 году Петра Гончаренко мобилизовали в армию. Некоторое время он проходил первоначальную военную подготовку в Иркутске, а потом с маршевым пополнением их направили на Юго- Западный фронт.
Петр с детства любил читать, хорошо учился, и это очень помогло ему, можно сказать, что грамотность спасла ему жизнь.
Командир его взвода Скворцов был неграмотным, и Петр, во время следования эшелона, часто писал, под его диктовку, письма семье своего командира.
За это Скворцов записал его в «фельдшерские ученики» и кандидатов в фельдшера направили на «испытания грамотности».
После того, как Петр их успешно прошел, его отправили в Киевский главный военный госпиталь на учебу:
«Я поблагодарил Скворцова, дал ему 10р. денег и уехал. При госпитале была фельдшерская школа, где мы 6 часов в сутки занимались теорией, а остальное время ходили на практику.
Я был прикреплен к 3-му нервному отделению и 2-му хирургическому. Один раз в неделю ходили в анатомический покой на вскрытие трупов. Учебой я заинтересовался, но учиться было трудно», - вспоминал П. Гончаренко.
Обратите внимание, что командир взвода не побрезговал взять эти 10 рублей «чаевых» (приличная сумма, по тем временам) у простого солдата, своего подчиненного. Ну, да это дело его совести, конечно.
Интересная особенность: «на фельдшера» в царской армии тогда учили целых полгода, и учили довольно основательно: 6 часов в сутки – теория, потом практические занятия, даже еженедельно вскрытие трупов практиковалось. Учили не бояться крови, гноя, обезображенных трупов, людских страданий, Причем будущих фельдшеров подбирали из числа грамотных солдат (которых тогда было совсем немного), слабонервных, лентяев, тупиц и неумех безжалостно отчисляли «в войска».
А вот «на командира взвода» в годы Первой мировой учили всего четыре месяца, и готовили их плохо, забыв суворовский завет «учить войска тому, что необходимо на войне. Вместо этого в офицерских школах процветала шагистика, показуха и увлечение теорией, в ущерб полевым занятиям и изучению новых тактических приемов ведения боя, которые выдвигала война.
О том, что из этой учебы, нередко, получалось, вспоминал генерал А.П. Будберг, писавший про: «огромные недостатки, которыми болели наши офицерские тыловые школы, выбрасывавшие нам десятки тысяч абсолютно не готовых к войне офицеров; эти школы заботились о внешней выправке, о зубрежке теоретических данных и ничего не давали на практике; выяснилось, что армия не может существовать на офицерах четырехмесячного курса обучения или, как их называли между собой солдаты, на четырехмесячных выкидышах…
Нет оправдания тем, кто ведал подготовкой офицеров в тылу и занимался с юнкерами тонкостями отдания чести и показной белибердой мирного времени».
Как бы там ни было, но в нашей ПЕХОТЕ (в артиллерии и кавалерии потери были относительно небольшими и кадровых офицеров там сохранилось намного больше, чем в пехоте) эти самые «четырехмесячные выкидыши» и составляли, уже к началу 1916 года, огромное большинство среди командиров взводного и ротного звена.
Как правило, они имели очень невысокий авторитет среди основной массы солдат. Если добавить к этому слабый унтер-офицерский состав (лучшая часть которого была выбита во время безжалостных сражений и потерь 1914-15 г.г.), традиционно низкую в русской армии дисциплину, и страшную усталость войск от 2,5 лет тяжелейшей мировой войны, станет понятным, почему царская армия так быстро и легко разложилась после Февраля 1917 года…
Вернемся к воспоминаниям П.С. Гончаренко.
Он закончил свою учебу только в конце 1916 года, уже после завершения тяжелейших и кровопролитнейших боев лета-осени 1916 года, во время которых погибли (или были покалечены) все его товарищи из маршевой роты. Был убит и комвзвода Скворцов.
Гончаренко попал на относительно «тихий» Румынский фронт, в тыловую команду, занимавшуюся подвозом на лошадях и ишаках всего необходимого для боевых частей:
«Фронт всегда был 10-15 килом., неприятельские снаряды не долетали, за 1,5 года два раза немецкий самолет налетал и сбрасывал небольшие бомбы и стрелял из пулемета. Были небольшие жертвы, убито и ранено несколько лошадей и 4-5 человек».
Конечно для тех, кто попадал в пехоту, да еще на передовую, шансов выжить было намного меньше…
Интересно наблюдение Петра Гончаренко о тогдашней жизни румын: «Румынские крестьяне жили очень бедно, питались мамалыгой из кукурузной муки.
Пшеницу и рожь они не сеяли, это было достоянием помещиков и попов».
Потом в Петрограде произошла Февральская революция, весть о которой докатилась и до Румынского фронта:
«Я был избран при своей части секретарем совета солдатских депутатов. На совет депутатов была возложена роль контролировать всю работу войсковой части. Как-то было смешно, когда ко мне стали подходить штабные писаря или фельдфебель-хозяйственник подписать счет на купленный фураж или продукты.
Командир части уже был не правомочен решать один эти дела. В воинских частях все чаще стали появляться представители революционных партий, меньшевики, эсеры, большевики на собраниях и митингах выступали, защищая и пропагандируя идеи своей партии, и, заручившись протоколами голосований, исчезали.
Нам, солдатам, мало понятны были идеи всех партий, нам скорей хотелось кончить войну и уехать домой...
Офицерство в воинских частях стало преследоваться, а тех, которые любили бить солдат, теперь солдаты стали избивать и расстреливать. В войсках пошло разложение дисциплины, наши офицеры подобру-поздорову покинули свои посты, и мы остались на произвол судьбы, под командой мужика-фельдфебеля.
Приказов от высших инстанций не получали и вынуждены были бездействовать 2-3 месяца».
Ну а после Октября 1917 года фронт и вовсе развалился и в начале марта 1918 года П. Гончаренко, с большими трудностями, сумел добраться домой в Саратовскую губернию, где его ждала жена с сыном, и начал крестьянствовать.
«В июле 1918 г. началась мобилизация в Красную Армию для борьбы с белогвардейцами Деникина, Краснова, Врангеля, Юденича и проч. наемников иностранных капиталистов. Среди своих односельчан и я был в рядах Красной Армии», - вспоминал П. Гончаренко.
Как видим, ни про каких «чекистов», которые, по мнению новоявленных монархистов, под угрозой расстрела сгоняли крестьян в РККА, у него и речи нет. Никто и никогда не брал из его семьи никаких «заложников», чтобы удерживать его в Красной Армии.
Сначала он оказывается в Царицыне, где воюет с белыми отрядами как простой боец. Потом П. Гончаренко назначают фельдшером стрелковой роты.
«В то время война не имела фронта, противники делали налеты, внезапно появляясь из какого-либо укрытия, поэтому кавалерия считалась самым грозным родом войск, обладая большой подвижностью, она могла появляться неожиданно, особенно ночью, вселяя панику и переполох в месторасположение неприятельской пехоты. Такие неожиданные набеги белогвардейских казаков, части которых состояли преимущественно из кавалерии, настигали врасплох нашу пехоту, и завязывалась смертельная схватка».
Во время одного из боев Петр стал свидетелем такой душераздирающей сцены:
«Ночью пошли к станции Лог, километров 30. И наутро столкнулись с казаками, которых было не больше сотни, в результате боя часть их убежали, а 15 человек взяли в плен. Казаки были исключительно пожилого возраста, бородачи.
В этом бою участвовала наша кавалерия, отряд, состоящий из 70-80 чел.
Среди них были молодые казаки, участвовавшие на стороне Красной Армии. Пленные были разоружены, стояли, окруженные нашей пехотой.
Среди наших солдат слышались крики: «Руби их, сволочей, бородачей!»
В это время через толпу пробирался высокий стройный казак из нашей кавалерии и просил – пропустите его посмотреть, нет ли здесь землячков.
И когда прошел к пленным, то обратился к высокому старику «Ну что, папаша, попался?» Тот только мог сказать одно слово: «Прокляну…» - и под ударом сабли сына свалился на землю.
Такая же судьба постигла и остальных четырнадцать человек.
После выяснилось, что встретились сын с отцом, имеющие противоположные убеждения. Отец был белогвардеец, а сын красноармеец.
Жители ст. Качалинской, когда отец собирался воевать против Красной Армии, уговаривали сына идти вместе с ним, сын отказался, обещая воевать на стороне красных.
То отец ему сказал «Если ты уйдешь к красным, я тебя встречу и собственной рукой зарублю».
Сын ему сказал «А может получиться так, что я тебя зарублю».
Старик со злобой схватил саблю, но сын убежал и больше не возвращался домой, и поступил в ряды Красной Армии, где и разрешился их спор.
Трудно было себе представить такую озлобленность, чтоб нанести смертельный удар родному отцу.
Но впоследствии подтвердилось, что это не единственный случай между казаков. Так как все пожилые казаки и часть молодежи были на стороне белогвардейцев, а молодые на стороне красных, и в боевых схватках рубили отец сына, а сын отца...»
Как видим, вопреки рассказам современных мифотворцев, далеко не все казаки тогда воевали на стороне Белой армии.
Очень часто «старики», действительно поддерживали «белых», а вот молодые казаки либо сохраняли «нейтралитет», либо и вовсе уходили к «красным».
Впрочем, разговор о казачестве в годы Гражданской заслуживает отдельной, обстоятельной главы, и мы еще к нему вернемся.
Читая о ТАКОМ ожесточении и остервенении людей, понимаешь, до какого уровня дошла тогда взаимная ненависть и как мало стоила человеческая жизнь.
Те, кто способен был не то что застрелить, а собственноручно ЗАРУБИТЬ даже своего родного отца, или сына, тем более были способны на ЛЮБУЮ жестокость по отношению к посторонним для них людям, или иноплеменникам…
В конце 1918 года П. Гончаренко был направлен продолжать службу фельдшером роты во 2-й Советский Московский полк, вместе с которым, в феврале 1919 года, он был откомандирован на Северный фронт, воевать против англичан и войск генерала Миллера.
(Видимо обстановка на деникинском фронте ТОГДА позволяла командованию РККА производить такие смелые переброски по внутренним операционным линиям на большие расстояния).
Прибыв на станцию Плесецкая, полк пешком совершил 60 км марш (зимой, по глубокому снегу!) до ближайшего села, без всякого транспорта, бойцы на себе тащили пулеметы, патроны, продукты.
Там произошли следующие характерные события:
«Дошли до деревни Озерки, раскинувшейся по лесной равнине, к западу от деревни была низменность с замерзшими болотами-озерами. Дома были деревянные, двухэтажные, причем нижний этаж предназначен был для сарая, где находился скот, дрова, а верхний этаж для жилья. Население жило очень бедно. Несколько дней отдыхали, подбирали харчишки. Получали мясные консервы, а хлеба было мало, по несколько дней не получали. Наша разведка узнала, что недалеко по лесам расположены английские войска в землянках, из которых слышны граммофонные звуки...
Вскоре нам всем стало известно наличие врага, который бесцеремонно стал обстреливать деревню артиллерийским огнем. Решено было обезвредить огневую точку. Но как? Мы не располагали артиллерией в данный момент. Нужно было сделать обходной маневр, окружить врага, отрезать его от коммуникаций. И вот в одну ночь (а ночь зимняя там 20 часов) двинулись в обход, который выпал на долю нашему батальону во главе с командиром батальона Цветковым. Прошли дорогой километров 15, потом свернули в лес и пошли по глубокому снегу гуськом. Прокладывать дорогу было очень трудно, поэтому, пройдя несколько десятков метров, передний солдат оставался на самый зад, а его сменял следующий и т.д. Шли по лыжному следу разведки. За 15 часов прошли 15 километров. На рассвете остановились у перпендикулярно идущей дороги. Это была дорога, по которой англичане доставляли продовольствие и боеприпасы своим солдатам. Вскоре на дороге показались английские подводы, которые были окружены нами, возничие взяты в плен, продукты и курево было роздано солдатам. На дороге поставили посты, а остальные пошли забирать англичан в землянках.
Но оказалось не так-то просто, землянки были ограждены колючей проволокой и охранялись пулеметами и минометами. А мы могли располагать только винтовками да двумя-тремя «кольтами», а станковых пулеметов по снегу протащить не могли. Первая наша атака захлебнулась в собственной крови. Потеряв командира роты и 15-20% солдат убитыми и ранеными, мы вынуждены были отступить.
Командир батальона сообщил командованию полка о результате атаки, вновь получил приказ атаковать англичан. Вторая попытка кончилась тоже плачевно. Враг сидит в укрытии, обороняется. На войне, как правило, наступающий теряет больше, чем обороняющийся. Командир батальона доложил начальству о результате второй атаки и высказал свое мнение о бессмысленной затее данного маневра без прикрытия и помощи артиллерии.
Командование приказало безоговорочно атаковать до тех, пор пока будет задание выполнено. Командир батальона отказался приносить в жертву жизни солдат в бою, заведомо обреченном на провал.
Тогда был дан приказ комиссару батальона об аресте командира батальона Цветкова и препровождении в штаб. А на его место назначить командира роты Сливина. Комиссар, выполнив приказ командования, в свою очередь стал на путь истины, доказывая, что без помощи артиллерии бессмысленно атаковать – лишние жертвы. Начались телефонные пререкания и кончились тем, что солдаты взяли на себя ответственность за судьбу комиссара батальона и ночью пошли обратно к основной дороге.
Измученные, усталые солдаты валились в снег, не говоря уже о тяжело раненых, которые остались на месте замерзать….
Чем закончилась наша вылазка, я узнал после. Когда солдаты вернулись, кто мог, а вернулись благополучно и организованно очень мало, с ними был комиссар батальона и вновь назначенный командир Сливин. К исходному рубежу прибыло начальство штаба полка и бригады.
Стали делать разбор атак, обвиняя комиссара в невыполнении боевого приказа, комиссар положил оружие и говорит: «Вину беру на себя, делайте со мной что хотите, но людей не уничтожайте даром, они вам еще пригодятся».
Ему сказали: «Вы арестованы», - посадили в сани и увезли. А солдат отозвали в деревню и больше такой трюк не предпринимали до весны».
Вот так и воевали наши «отцы-командиры», нередко…
А ведь этими полком и бригадой наверняка командовали какие-нибудь «военспецы», бывшие офицеры, в немалых чинах и с опытом Первой мировой войны.
И вместо того, чтобы просто приказать блокировать землянки и укрепления англичан в этом лесу (благо единственная дорога, по которой их снабжали уже была «перерезана» батальоном Цветкова), командование несколько раз посылает людей атаковать укрепившихся за колючей проволокой англичан, имевших пулеметы и минометы. Атаковать в темноте, по глубокому снегу и в сильный мороз, заранее обрекая всех своих раненых на замерзание и смерть.
Сам Петр Гончаренко тоже наверняка замерз бы в той атаке, как и многие другие красноармейцы, но его, уже замерзавшего, чудом заметил и вытащил на себе в тыл земляк.
Трудно сказать намеренно отдавали те военспецы такие убийственные (для собственных войск) приказы, или привычка атаковать «в лоб» сохранилась у них по опыту Первой мировой войны. В любом случае, такими приказами они наносили больше вреда своим войскам, чем неприятелю.
Обратите внимание на поведение комиссара батальона. Он отказался бессмысленно губить людей и выполнять приказы командования о новых наступлениях, а впоследствии публично взял на себя вину за невыполнение боевого приказа, прекрасно понимая КАКАЯ ответственность ждет его за это в боевой обстановке.
Сейчас нашими кинодеятелями принято изображать комиссаров, по геббельсовским лекалам, в роли тупых и безжалостных кровожадных убийц. А этот – берег людей, понимая свою ответственность и рискуя собственной головой.
Жалко, что его фамилию П. Гончаренко не запомнил…
В июле 1919 года П. Гончаренко получил месячный отпуск и поехал домой в саратовскую область. Там ему рассказали, как жилось под белыми «освободителями»:
«Дома мне рассказали о вторжении белогвардейцев в село Тарапатино, об их бесчинстве и грабеже. Сейчас они находятся в Рудне».
Проработав весь отпуск вместе с семьей «в поле», П. Гончаренко решил обратиться в воинскую часть, которая находилась в его Тарапатине.
«Здесь был перевязочный отряд 2-й бригады 39 стрелковой дивизии. Начальник отряда был врач Власов Павел Петрович. Проверив мой отпускной билет, он принял меня в качестве фельдшера».
Известно, что в то полуанархическое время была такая практика: командир части мог принять к себе «нужного» ему бойца (а фельдшер был очень ценным «кадром»), отправив соответствующее сообщение по месту его прежней службы.
Это не считалось чем-то противозаконным, и уж тем более, дезертирством.
Скучать на новом месте службы Петру не приходилось:
«В армии вспыхнула эпидемия тифа, фронт ослабевал. Тысячи красноармейцев поступали к нам в перевязочный отряд в бессознательном бредовом состоянии. Мы, мобилизуя подводы, на лошадях, быках отправляли их в тыловые госпиталя. С наступлением осенне–зимних холодов эвакуация тифозно-больных осложнилась – пришлось мобилизовать одежду (тулупы, валенки, брезенты) для утепления больных. Грузили людей на подводы как какой-либо мертвый груз, потом накрывали сверху соломой или брезентом, и бесконечной вереницей тянулись обозы с полуживыми людьми. Многие из них в дороге умирали, замерзали.
В конце ноября 1919 г. был организован врачебно-питательный пункт на ст. Липки. Заведование этим пунктом было возложено на меня. В моем распоряжении был один фельдшер, 10 санитаров. При станции организовали кипятильню и кухню-столовую, где готовился обед и чай. Обслуживающий персонал столовой был из местного населения. Задача этого пункта была такова: проходившие эшелоны с больными и ранеными проверялись мною.
Нуждающихся в неотложной помощи (кроме хирургической) оставляли на станции, где был организован стационар.
Характер этого стационара был таков: занимали двухэтажный дом, больные располагались на полу, вместо коек и матрацев была солома, которая время от времени менялась. Санитары были подобраны из числа переболевших тифом солдат, которые были иммунизированы и вторично уже не заболевали.
Работа была трудная, круглые сутки находился около тяжело больных, с упадком сердечной деятельности, которых нельзя было эвакуировать. Таких больных в наличии было каждый день 60-80 человек.
Шприц не сходил с рук, проводили уколы камфары, кофеина для поддержки сердечной деятельности. Были моменты такие, что воткнув иголку в кожу больному, тут же засыпал стоя, забыв, что ты проводишь какую-то процедуру. После этого где-нибудь привалишься в уголок и уснешь крепким сном. А через полчаса, самое большее через час, тебя разбудят санитары, какому-то больному грозит опасность, слабеет пульс».
Что и говорить, ситуация, конечно тяжелейшая: голод, холод, отсутствие лекарств, многие сотни изможденных тяжелобольных людей ежедневно.
Их кормили, поили и обслуживали всего несколько человек: ОДИН фельдшер и 10 малограмотных санитаров.
В этих условиях можно было сделать только одно: обеспечить минимальный уход и «кормежку», и главное – организовать круглосуточное получение людьми кипятка, чтобы люди могли пить его, а не сырую воду. Брюшной тиф, холера и дизентерия в России тогда свирепствовали, и пить сырую воду было смерти подобно…
С этой задачей Петр Гончаренко и его подчиненные санитары справлялись, и их стационар был на хорошем счету у начальства.
Для сравнения, посмотрим какие впечатления остались у ротмистра А.А. Столыпина (кстати говоря, племянника самого П.А. Столыпина) о его пребывании и порядках в «белом» офицерском госпитале в Одессе, примерно в то же самое время.
Вот запись из его дневника:
«14 февраля 1920 г.
Вот уже давно я забросил свой дневник, но это не по моей вине. Сколько пришлось пережить за это время всяких мучений, и нравственных, и физических! Теперь у меня нервы истрёпаны, здоровье расшатано: я старая измотанная кляча, никуда не годная...
В полубессознательном состоянии я еду по улицам Одессы. Город представляет жалкую картину. Магазины почти все закрыты; жители мечутся в каком-то лихорадочном состоянии.
Оказывается, нигде в лазаретах нет места. Меня с трудом устраивают в только что открытый лазарет Союза городов.
Но не отдых сулит мне это, а только начало новых мучений и испытаний.
Нас ведут в приёмный покой и кладут на землю, на соломенные маты. Больные лежат рядами; тифозные, вперемешку с другими, полные вшей, заражая друг друга, в грязи, в изодранных шинелях.
Иногда появляются сестра или доктор, быстро обходят больных, но ни лекарств, ни какой-либо помощи всё равно не дождёшься. Температуру не меряют, пить дают прямо сырую воду.
Рядом со мной лежат доктор Гукасов - наш полковой доктор, Вишневский и Гоппер. На пятый день нам делают ванну. После горячей ванны заставляют подниматься по крутым лестницам на третий этаж и кладут на носилки в нетопленой комнате.
Нет даже одеяла, чтобы укрыться. Градусов в комнате самое большее 3-4.
Санитар из жалости даёт мне свою шинель. Мои вещи взяты в дезинфекцию.
Приходится устраивать скандал, и меня переводят в более тёплое помещение. «Более тёплое» - это, конечно, понятие относительное, ибо градусов там, наверное, не более восьми. Вместо одеяла на меня кладут матрац, набитый соломой. Холодно и голодно».
Как говорится, «почувствуйте разницу». Лазарет, где лежал ротмистр Столыпин, находился не на каком-то жалком полустанке (как «стационар» фельдшера Гончаренко) а в Одессе, принадлежал он богатому Союзу городов, имел в штате и доктора, и санитарок. А отношение к больным и раненым офицерам - самое безобразное.
Еще можно пытаться как-то оправдывать отсутствие лекарств и элементарных удобств в этом лазарете, но почему в нем раненых и тифозных, во время разгула эпидемии, поили сырой (!!!) водой ни понять, ни простить таким «докторам» невозможно.
Наверняка САМИ-то они пили кипяченую воду, а вот больных и раненых поили сырой…
Так уж в России повелось, что огромную роль в работе любого учреждения (и медицинских в том числе) играет личность, требовательность и порядочность его руководителя. Там где он «на высоте положения», даже в самых тяжелых условиях, учреждение работает нормально и порядок в нем имеется.
Там где руководитель ленив, безынициативен и беспринципен, процветают безответственность, воровство и развал.
В конце концов, и сам Петр Гончаренко заразился от своих больных и заболел тифом.
О порядках в здравоохранении у «красных» и «белых», и том, какой тяжелейшей болезнью был тиф, мы подробнее поговорим в следующей главе, а пока посмотрим, как П. Григоренко после этой болезни оказался «дезертиром», и что он испытал.
После нескольких месяцев болезни, Петр с большим трудом «на перекладных» добрался до своего дома, где его свалил приступ возвратного тифа:
«Перед рассветом приехали домой. Посмотрели на мою одежду, она была усеяна вшами. Раздели меня, обмыли, надели чистое белье и уложили в постель. Стали давать молоко, пресное, кислое, масло, яйца всмятку. Пять дней я пролежал с высокой температурой. Наступил кризис. Значит, первый приступ возвратного тифа прошел. Через 5-6 дней надо ожидать второго приступа на 4-5 дней. Потом третий, а может быть и четвертый. Больницы, кроме Рудни, не было, да и та была забита больными.
Пришел председатель сельсовета убедиться, действительно ли больной или, может быть, дезертир, ему уже сообщено, что я дома. Убедившись лично, что я чуть живой, он отправился, посоветовав, если выздоровею, то обратиться в госпиталь Рудни для комиссования. Через пять дней начался второй приступ, который чуть не уложил меня окончательно, опять ослаб до изнеможения. Третий приступ миновал, и у меня появился «волчий аппетит», я стал принимать хорошее питание, быстро поправляться».
Тут требуется небольшой комментарий.
На всю обширную волость (район по нынешнему), при царе-батюшке была построена только ОДНА небольшая больница (в райцентре), которая, разумеется, была «забита» больными. Поэтому те, кто мог, лечились дома или у родственников. Так же, дома, лечился и Гончаренко.
Проверить в каком он состоянии и убедиться, что действительно болен и не является дезертиром, к нему домой явился не «отряд чекистов» (как думают многие нынешние псевдомонархисты), и даже не участковый милиционер, а простой председатель сельсовета.
(Скорее всего, они по должности входили в состав районных комиссий по борьбе с дезертирством, и это вменялось им в обязанность).
Убедившись, что Петр действительно болен, он посоветовал ему обратиться в госпиталь после выздоровления для оформления соответствующих документов и комиссования.
А вот после выздоровления у П. Гончаренко и начались проблемы:
«Через месяц я отправился в Камышин на пересыльный пункт для поступления на службу. Объяснившись о причине пребывания дома, предъявив справку от сельсовета, думал, что этим дело кончится.
Но справку и мои объяснения не приняли как доказательство моей правоты, и направили меня под конвоем в комиссариат по борьбе с дезертирством.
Там меня направили к председателю комиссариата, я детально ему объяснил с начала дня моего заболевания до дня прибытия домой в тяжелом состоянии. Но на слова мне не поверили, потому что самочувствие и вид внешний у меня был хороший, без документов я доказать не мог.
Меня направили в барак подследственных, пока наведут справки в моей части о том, что действительно ли я заболел в феврале месяце».
Как видим, П. Гончаренко заподозрили в дезертирстве ввиду того, что он, будучи военнослужащим, длительное время находился вне своей части и не имел оправдательных документов от военного госпиталя, или лазарета о своей болезни.
Справку о его болезни от сельсовета в комиссариате «забраковали». Требовалось подтверждение из его части, о том, что он действительно заболел еще в феврале.
Никто и никаких «заложников» ни в его семье, ни в семье других лиц, подозреваемых в дезертирстве, при этом не брал. Каждый подозреваемый сидел сам и ждал своей участи.
«Между арестованными я чувствовал себя удручающе. Стал перебирать все прожитые трудности за время войны, сколько пришлось пережить невзгод, и за все это попал в среду дезертиров. Но потом постепенно смирился с этой обстановкой, ибо была надежда на то, что на запрос комиссариата моя часть даст ответ в мою пользу. А когда это будет, неизвестно. Одно сознание, что ты арестован, уже убивает тебя…
Писал заявление в комиссариат, указав весь пройденный путь с начала гражданской войны до дня болезни, и просил направить на работу в действующую армию, но мне не верили и дали ответ: «По получении из вашей части подтверждения о вашей болезни немедленно будете освобождены».
Проходили дни, недели, прошел месяц, ответа нет, я нахожусь под следствием, никто меня не допрашивает, никто не вызывает. Некоторых вызывают на допрос, отдают под суд военного трибунала. А меня никто не тревожит, никто не интересуется мною.
Но сидеть в неволе убийственно, стоишь у окна, видишь, как люди ходят свободно, вдыхают свежий воздух, работают, а ты как какой-то преступник лишен этой воли».
Как ни странно, никто подозреваемого в дезертирстве в военное время, не мучил допросами и уж, тем более, не избивал смертным боем, требуя: «Сознавайся в своем дезертирстве, падло!» - как нам частенько показывают в современных кинофильмах.
Более того, режим содержания подозреваемых в дезертирстве был ОЧЕНЬ мягким.
Посудите сами, вот что вспоминает П. Гончаренко об этом:
«Конечно, не один сидишь в заключении, поэтому, чтоб отвлечься от данного обстоятельства, организовали хор, стали петь песни, которыми заинтересовали часовых, охранявших барак, разводящего и караульного начальника. Часто к нам в барак заходил караульный начальник слушать песни, интересовался причиной нашего ареста. Я в свою очередь рассказал все подробности своего «преступления» и предупредил его, чтоб меня внимательно охраняли, ибо я «опасный преступник».
Он рассмеялся, и с тех пор завели знакомство, он выпускал меня на прогулку, но под присмотром часового, предупредив меня не уходить из поля зрения охраны. А когда приехала ко мне жена и привезла харчей, масла, сала, белого хлеба, я с начальником поделился, и он меня отпустил на два дня на квартиру, здесь же, недалеко от моего барака.
Это взял он на свою ответственность, доверившись на мою совесть. И в эту ночь из другого барака, где находились злостные дезертиры, которые подлежали суду военного трибунала, убежал один арестант.
Сделали тревогу, с фонарями стали искать по баракам беглеца, тогда меня караульный начальник предупредил и отвел в барак, чтоб не попал в руки облавы.
Беглеца же где-то настигли, но он не остановился на предупредительный окрик – «Стой!», и его застрелили. Он оказался жителем с. Сестренок (около Камышина) по фамилии Тузов. Наутро меня начальник под видом отправки на работу отпустил на квартиру».
Вот такие «зверские» порядки были в этом «чекистском застенке» для тех, кто подозревался в дезертирстве.
Арестованные даже организовали свой хор (!) послушать пение которого приходили их караульные начальники. Петра и вовсе отпускали на побывку к жене на двое суток за пределы этого «застенка».
Ну а с теми, кто, действительно, был злостными дезертирами, и пытался бежать, действовали в рамках Устава караульной службы.
Наверное, такое отношение «красных» и стало причиной того, что ситуация с дезертирством в Красной армии, по ходу Гражданской войны, значительно улучшилось.
Энциклопедия «Гражданская война и военная интервенция в СССР» сообщает о 2,368 млн. дезертиров примерно за период с середины 1919 по середину 1920 года.
Главным было то, что во второй половине 1919г. и первой половине 1920г. в РККА добровольно ЯВИЛИСЬ 1,5 млн. дезертиров.
Одна из главных причин этого явления угроза прихода «белых» и нежелание возвращения «старых порядков» среди огромной массы населения России.
А вот в «белых» армиях, нередко, при приближении красных дезертирство возрастало в геометрической прогрессии.
Так, основная часть 800 тысячной армии Колчака за вторую половину 1919 года попросту разбежалась по своим деревням.
И все же в отношении П. Гончаренко справедливость восторжествовала:
«Просидев в заключении 2,5 месяца, я написал вторичное заявление в комиссариат об освобождении или предании суду меня, ибо прошел большой срок, а результата никакого. На второй день пришел сотрудник комиссариата и вызвал меня, объявив об освобождении, было получено из моей части подтверждение о моем заболевании тифом в феврале месяце. Я был направлен в гор. Вольск с большой группой освобожденных подследственных…
В апреле месяце 1921г. меня демобилизовали. По прибытии домой через неделю меня избрали председателем сельсовета».
Вот такая история жизни простого военфельдшера тех грозных лет.
По существу, готовый сценарий для правдивого, основанного на реальных событиях, сценария про то трагическое время, даже с пресловутым «хэппи эндом».
Только такая правда никого из современных «кинотворцов» не интересует.
За нее призов не дадут и на «оскара» не номинируют.
Чернухи маловато…
На фото: Петр Сергеевич Гончаренко
Продолжение: http://www.proza.ru/2015/01/26/512