Можно не уметь жить
Можно никого не любить
Можно ничего не знать
Можно всё позабыть
Нужно уметь умирать
Игорь Холин
Отставной майор уже забыл то время, когда был майором. Когда-то служил на Кольском полуострове в ракетных войсках. Потом комиссовался по состоянию здоровья. Сказалось преступное пренебрежение мерами защиты при работе с ракетным топливом – как он смеялся с такими же старослуживыми идиотами над молоденьким солдатом, одевшим костюм химзащиты. Знал бы солдатик его теперешнее состояние – вот уж посмеялся бы. Если, конечно, сам еще здоровый. Покровы государственной тайны надежно скрывали всю опасность ракетного оружия не только для врага.
Пришлось долго привыкать к штатской жизни – отсиживать какие-то должности, ходить по врачам, ездить в санатории. И вдруг плюнул на все это, стал жить для себя – бросил службу, врачей, превратился в постоянного посетителя вино-водочного отдела, короче, стал философом стакана. В перерывах делал ремонт в квартире, даже научился изготавливать примитивную мебель.
Третья степень рака поставила между майором и жизнью непробиваемую стеклянную стену. Уже мог только наблюдать происходящее вокруг. Все другие человеческие функции были недоступны. И, вообще, весь смысл жизни теперь сводился к его военной пенсии, на которую, собственно, семья и существовала.
На лето жена отвезла его в небольшой белорусский городок, в дом своего отца.
Городок сохранил себя в местечковой лени: на советское время его «закрыл», расположившийся рядом полк бомбардировщиков, носами направленных на Запад. По берегам озера возвышались колонны Парка культуры и отдыха, где, наверное, до сих пор гуляют призраки с кусочками неба на фуражках – под руку с девушками в белых платьях. Статуя Ленина на центральной площади, милое здание бывшего горкома, Универмаг – все, что осталось от того уже все более легендарного времени.
А от площади во все стороны растекались кривые улочки с домиками, покрытыми пылью прошлого. Только католический костел и православная церковь, странно новые и загадочные, тихо противостояли на берегах, заросших плакучими ивами и кустарником.
Дом отца имел двойственный характер: на улицу, очерченную заборами, он глядел фасадом, ничем не отличавшимся от прочих незамысловатых строений, но в сад широкими стеклянными окнами выходила веранда, основной наблюдательный пункт майора. Если с улицы дом был приземист (входная дверь на уровне земли), то терраса возвышалась над садом как сторожевая башня. Дело в том, что дом стоял на уклоне в сторону озера. Веранда громоздилась на стене, сложенной из камней, а сад как бы сбегал вниз, к самому берегу.
Майору осталась жизнь глазами, воспоминаниями и еще чем – мыслями. О чем? – О смерти. Но ведь эти мысли человек всю жизнь гонит от себя. Смерть до сих пор была абстрактным понятием и вот она стала конкретной, почти ощутимой, особенно по ночам. И в то же время такой ощутимой стала жизнь, каждая минутка кричала, что она, быть может, последняя. Крайним смыслом наполнилось каждое утро. Если ночь была почти смертью, то каждое утро стало новым рождением.
Как только ночь бледнела, внутри зажигалась надежда, которая крепла по мере продвижения солнца. Майор собирал силы, поднимался с постели и спускался в сад – встречать светило.
Оно долго пряталось, как застенчивая девушка. Только небо все сильнее светлело, теряя темную глубину. Деревья и кусты постепенно проявлялись каждой веточкой и листочком. Множились птичьи голоса, крепли и сливались в деловые перебранки.
Вдруг солнце ударяло острыми лучами из-за костела и становилось окончательно ясно, что жизнь продолжается. Из конуры выбирался больной пес Бонька и принимался яростно чесаться. Сквозь свалявшуюся шерсть просвечивало розовое тело. Майор спрашивал меньшого собрата: «Что, Бонька, еще поживем?» – и осторожно наполнял грудь прохладным воздухом.
Пробуждавшаяся природа обещала новый день.
Вот мимо пролетел шмель. «На службу спешит, – удовлетворенно заметил майор, – и нам пора делом заняться». Он вернулся в дом, присел на диванчик возле окна и включил планшет, подарок сына. Гугл отыскивал нужные мысли.
«Каждое утро думай о том, как надо умирать. Каждый вечер освежай свой ум мыслями о смерти. Воспитывай свой разум. Когда твоя мысль постоянно будет вращаться вокруг смерти, твой жизненный путь будет прям и прост. Твоя воля выполнит долг, твой щит станет непробиваемым. Из заповедей японских самураев»
– Хорошие заповеди придумали японские самураи, главное весьма полезные для военного сословия, – подумал майор, – а я добавлю еще одну – собственную, возможно, глупость.
«Человечество – это стадо, которое не любит белых ворон (тогда, ви-димо, стая, а не стадо). Оно все время кого-то непохожего выталкивает из своей среды, делает изгоем, особенно тех, кто в беде. Не понимая того, что главный изгой – это смерть. Тот, кто ступил на путь смерти, сразу становится чужаком для всех, так называемых живых. А ведь умрут-то, в конце концов, все! Неужели не ясно?! Майор Ковалев»
Вчера в магазинчике покупал бутылку вина. Продавщица – простая баба – с брезгливым выражением толстого лица взяла купюры. Ей противно было смотреть на живого скелета, лишнего в этом мире.
Майор прилег и закрыл глаза.
Через час он вышел из забытья – весь в поту, среди солнечных пятен. Предстоял день, который надо было прожить. Он сделал усилие над собой и поднялся. Прошел на кухню и приготовил зеленый чай, который, по словам жены, полезен для здоровья.
Теперь можно было понаблюдать жизнь – через окуляры бинокля.
Девушка входит в воду. Оттягивает перед собой трусики и заглядывает туда. – И я бы не прочь, – усмехается майор.
Впрочем, на самом деле у него такого желания нет. Мелькает мысль, что белая кожа девушки не отражает солнечные лучи, а как бы светится сама. Он вспомнил выражение – «девушки – это свет».
На задний двор костела вышла женщина в сером платье. В руках несла ведро. Возле мусорных бачков вылила из него воду. Взгляд ее остановился. Бинокль последовал за ним. Рабочие строили каменную ограду из красного кирпича. У молодого парня на загорелой спине играли мышцы. Женщина не могла оторвать глаз от этой спины. На ее лице сохранились следы былой красоты. Тыльной стороной руки смахнула прядь русых волос со лба.
По озеру плывет лебедь по кличке Яшка. Дети на мостках что-то кричат ему. Белоснежный красавец с черным клювом приближается. Дети кидают ему куски хлеба. Подходит баба с корзиной белья и разгоняет веселую компанию. Полощет белье.
На берегу, возле воды, на голой земле сидят похмельные мужчины, разливают вино по стаканам. Мутная жидкость гипнотизирует их. Подошел третий – с тоской в глазах. Они глянули на него со звериной злобой. Третий как голодная гиена присел в стороне. Мужики выпили. Закусили яблоком – одним на двоих. Закурили. Помолчали. И вдруг взглянули на третьего человеческими глазами. Протянули стакан. Тот робко подполз и благоговейно принял драгоценный напиток. Три человека стали о чем-то, не спеша, разговаривать.
Хозяин дома работает в саду. Элегантная фигура старика с тяпкой почти нереальна: соломенная шляпа, белоснежная майка, кримпленовые брюки с широкими подтяжками – американский то ли фермер, то ли миллионер.
Войну с немецко-фашистскими войсками он встретил в польской армии. Сдача крепости прошла в духе старинных традиций: немцам передали ключи, те отдали честь и отпустили защитников с развернутыми знаменами. Молоденький гусар явился в этот дом, который уже к тому времени оказался на советской территории. Война пришла и сюда – безо всяких традиций, с огнем, кровью и смертью. Ему повезло: раненого солдата эвакуировали на Урал. Так как по профессии он был портным, после выздоровления поставили начальником пошивочного цеха, в котором работали двести пятьдесят женщин.
О русских женщинах он всегда отзывался с большим уважением.
До сих пор, каждый раз, выходя из дому, он непременно попадал в беседу с какой-нибудь старушкой. Он долго и терпеливо сносил удовольствие от своего общества, прижав шляпу к груди и внимательно слушая. Даже издалека было видно, что для женщин он был чем-то вроде благородного удава.
Возле курятника юнец водой из шланга моет тощее тело. Ополаскивая скукоженные причиндалы, блаженно улыбается.
Снизу поднимается пухлый мужчина в сопровождении двух девушек. Юнец их не замечает. У девушек глаза сначала расширяются, затем сужаются. Вдруг они зажимают рты – юнец наклонился, нацелив в них орудие из двух ягодиц, напоминавших орехи.
Видимо, услышав их возглас, он приседает на корточки и вприсядку скрывается за курятником.
Мужчина подводит девушек к высокой вишне. В руках у девушек пустые ведра. Они принимаются собирать ягоды.
Пухлый мужчина – старший брат жены майора, тоже приехавший сюда на лето. Кандидат наук, доцент университета, разговаривая, втыкает указательный палец в грудь собеседника – как и собеседницы. Восстановление дома считает своей миссией.
Кстати, как потом узнал майор, девушкам он, так сказать, сдал вишни в аренду, то есть позволил по сходной цене собрать урожай.
Юнец – его студент. Двоечник здесь отрабатывает несданный зачет.
Бесстыдство доцента поражает майора. Откуда в стране всеобщего равенства появляются такие вот любители рабовладельчества? Впрочем, раб вполне доволен своей участью: кормежка бесплатная, ежедневное потребление дешевого винца с «преподом», ловля рыбы в свободное время.
Иногда ловля бывает удачной. Тогда он приносит несколько неболь-ших рыбок. Происходит одно и то же – в глубине дома раздается топот, кот Мурзик вылетает на веранду и ударяется о ноги студента. Тот бросает в него рыбок, слышен ужасающий хруст – и все, рыбок как не бывало.
Майор кладет бинокль, ложится и проваливается в прошлое. Чем легче тело, тем тяжелее душа – она в любой момент готова провалиться во времени и пространстве.
…Замполит Харченко осуждающе отчеканивает: «За потерю партийного билета в войну расстреливали. Я больше не могу считать себя вашим другом». Увидев найденный билет, радостно докладывает: «Теперь другое дело, я снова твой друг».
Далее из прошлого выплывает плац. Строй бойцов. Перед строем замполит разбивает водочныебутылки, произносит показательную речь об отдельных недостойных личностях, прячущих в каптерках алкогольные напитки. После, в кабинете на вопрос «не жалко ли водку», показывает шприц и бидончик под столом.
Армейское прошлое втягивает в себя.
Лица солдат плывут мимо. Одно останавливается. Грустное, затравленное, в кровопотеках. Татарин Замалетдинов. Замполит кривится: «Странный парень – совсем не умеет врать. Ведь про водку это он сказал».
Солдат погиб на учениях. Ночью на него спящего наехал тягач. Майор до сих пор помнит спину отца, приехавшего за цинковым гробом.
Может быть, душа проваливается не в прошлое, а в совесть?
Майор выныривает также внезапно. Глядит в окно.
Старик приносит девушкам лестницу. Снимает шляпу, что-то расска-зывает. Девушки недоуменно переглядываются и вдруг начинают бешено хохотать: видимо, дошло. Старик уходит. И через некоторое время приводит студента – за руку. Студент забирается по лестнице в крону дерева. Майор понимает, что всем им там сейчас очень даже весело.
Берет планшет.
«Когда читаешь эпитафии, возникает ощущение, будто бы спасти мир можно, только воскресив мертвых и похоронив живых. Пол Элдридж»
«Некоторые люди так боятся умереть, что просто не начинают жить. Генри Ван Дейк»
«Я научился смотреть на смерть просто как на старый долг, который рано или поздно придется заплатить. Альберт Эйнштейн»
Добавляет свое.
«Смерть – это полное и окончательное одиночество. Одиночество – единственное благо, которое человек может подарить себе. Оно как кислота растворяет все мелкие чувства типа зависти, жадности, подлости. Одиночество делает человека существом разумным. Мысли рождаются только в тишине. Значит и смерть – благо? Главное – понять это как можно раньше, что, к сожалению, бывает не часто. Майор Ковалев»
Он полюбил одиночество. Наконец понял, что это свобода. А как в свое время обожал пьяные компании. Это безумное варево из людей, изрыгающих правду – каждый свою. Иногда правда заканчивалась драками, иногда более постыдными поступками, например, утром можно было очнуться в постели с женой друга.
Участь офицерских жен в дальних гарнизонах была незавидна: скука, безделье, солдафонская тупость и постоянная занятость мужей. На этой почве случались разные забавные истории.
Раз комполка обнаружил холостого лейтенантика у себя в спальне, в обществе, так сказать, своей жены. Ходок оказался и прыгуном –выпрыгнул в окно. Из армии ему пришлось уйти. Потом случился великий развал империи. И в часть прибыла делегация независимого Казахстана. Комполка пришлось отдавать честь казахскому генералу, тому самому бывшему лейтенантику.
Интересно, а изменяла ли майору жена? Он вдруг стал замечать, какими глазами она смотрит на красивых мужиков – тоскливыми, как у голодной собаки. Наполнился жалостливыми мыслями. О ней? О себе?
Снаружи раздался грохот.
Возле ограды стоял грузовик с бревнами. Доцент и молодой мужик скидывали их во двор. Бревна, подпрыгивая, скатывались по склону. Внизу студент собирал их в штабель. Одно бревно в полете чуть не попало ему по голове. У майора остановилось дыхание. Слава богу, подошел старик и увел недоросля за шею.
Вообще, доцент был большой любитель организовывать разные опасные работы, особенно для студента. То опускает на веревке сверху, из чердачного окна тяжеленную оконную раму прямо на хилого студиоза, примостившегося на перекладине высокой лестницы. Если б юнец не заверещал от страха, валялся бы расплющенным на земле. Или заставляет копать канаву, выше роста, в песчаной почве, и только чудом края не обрушиваются.
За такие вещи майор хотел бы набить морду доценту. Все-таки страшная вещь – власть в руках дурака, вернее даже не дурака, а просто самодовольного эгоиста, поглощенного собственной выгодой. А такие-то вот и лезут в начальники и командиры. Весь ужас в том и состоит, что на земле, наверное, и места такого нет, чтоб без начальников. И командиров. И, вообще, начальник сидит в каждом человеке. Только проявляется по-разному.
Занес в планшет.
«Каждый человек ненавидит начальство, но сам мечтает быть таковым, не понимая, что главный начальник – смерть. Майор Ковалев»
Между тем день катился дальше.
Послышались монотонные удары колокола со стороны костела. Тут же в такт стал подвывать Бонька. Появился доцент, посадил пса на поводок и повел гулять – на берег озера. Через какое-то время заполошный лай взлетел к небу и унесся вдаль. Вернулся взбешенный доцент, с размаху кинул поводок и скрылся в доме. Подошел старик, покачал головой, поднял поводок и отправился искать обезумевшее от свободы животное. Польский гусар не переваривал грубость сына.
Старик принес девушкам пыльную бутылку и кружку. За каменной стеной под верандой размещался старинный погреб, хранивший прохладу под сводчатыми потолками и многочисленные бутылки с домашним вином из яблок. Девушки с удовольствием угостились. То же сделал студент, спустившийся по лестнице. Старик со шляпой в руке что-то рассказал им. Сборщики вишни недоуменно переглянулись и бешено захохотали: видимо, шутка дошла.
Студент и девушка (одна из тех, которые собирали вишни) пошли на озеро. Когда проходили мимо старика, тот сделал студенту неприличный жест. Студент покраснел и отвернулся. У девушки была прямая спина и стрижка мальчика. Лопатки на спине юнца ходили ходуном. Возле мостков он сбросил одежду и молодцевато вспрыгнул на серые доски. Видимо, доски оказались скользкими, и студент нелепо грохнулся в воду. Девушка застыла в полусогнутой позе, но, увидев появившуюся голову, продолжила процесс раздевания. На мостки она вошла осторожно и нырнула аккуратно – рыбкой.
Их головы оказались одна возле другой. Девушка положила на студента руки и купальщики исчезли. Затем появились вновь. Даже отсюда майору было заметно, что лица утопленников полны восторга и визга.
Майор узнал девушку. Вернее, не девушку, а молодую женщину. Мать-одиночка являлась социальным работником, обслуживающим старика.
Тем временем возле ямы, вырытой студентом, развивался какой-то скандал.
Майор подошел.
Человек в синей спецовке кричал доценту: «Сами полезайте в эту могилу!» Доцент, возводя руки к небу: «Боже! В этой стране сантехники самые важные люди!» На что самый важный человек махнул рукой и ушел.
– А в чем проблема? – спросил появившийся рядом мужик, давеча разгружавший бревна с доцентом.
– А проблема, собственно, в том, – доцент ткнул палец в мужика, – здесь идет водопроводная труба. Она прогнила и ее нужно заменить.
– Разве это проблема? – пожал плечами мужик.
– О, это проблема проблем, – опять возвел руки доцент, – это архипроблема, это сверхпроблемейшая проблема…
– Несите инструмент, – перебил мужик и стал снимать одежду.
Майор узнал его. Богатырь появился в доме как из сказки – неожиданно и с истинно богатырскими силой и добротой. Бывший детдомовец успел к данному времени жениться, завести двух сыновей, открыть собственный бизнес по перевозкам, построить громадный дом на хуторе. Не хватало лишь корней, и они нашлись, в этом самом городишке. Благодаря сметливому доценту, список благодеяний неожиданного родственника стремительно ширился: в короткий срок прибыл кирпич, была заменена печь, отремонтирована крыша, поставлены новые рамы в окна и много еще такой всячины.
С трубой он разобрался так же лихо.
Взял инструмент и спустился в яму.
Появились зрители – старик, жена, студент и девушка.Сгрудились вокруг.
И началось нечто вроде смертельного номера в цирке. Стоило только отсоединить трубу, ударила мощнейшая струя и внутри все буквально забурлило. Сноп брызг взметнулся над ямой. Зрители отпрянули.
Теперь им не было видно, что творилось на дне ловушки. Тем страшней было слушать озверелый рев воды и видеть, как она периодически вырывалась наружу, над головами замершей публики.
Борьба, казалось, продолжалась целую вечность.
Вдруг все стихло и на белый свет – как шахтер из забоя – вышел родственник, с могучим торсом, улыбающийся, мокрый и грязный.
Женщины тут же приветили парня – девушка протянула ведро с вишнями, жена побежала за полотенцем. Пошла химическая реакция.
– Вкусные, – оценил ягоды богатырь и улыбнулся широчайшей улыбкой.
– Вкусные, – согласилась девушка и ответила такой же.
А бедная жена гладила полотенцем обнаженные плечи победителя с таким видом, что тому стало неудобно.
Майор вернулся в дом. Взял планшет.
«Жизнь не перестает быть забавной, когда люди умирают, также, как она не перестает быть серьезной, когда люди смеются. Бернард Шоу»
«Смерть – это не самое худшее, что может произойти с человеком. Платон»
«Жизнь – это большой сюрприз. Я не понимаю, почему бы смерти не стать не меньшим. Владимир Набоков»
«Жил, жил человек – и умер. А чего ты хотел? Сергей Довлатов»
Добавил свое.
«Мужчины иногда бывают шляхами, а женщины – шлюхами. Особенно это заметно через призму смерти. Майор Ковалев»
Провал.
… Замполит Харченко рвет кобуру: «Нарушителей надо сбивать! Радары обнаружили! Приказывай, сука!»
Майор медлит: «Так что? Ядерная война?»
«Какая, на хрен, ядерная война – чужой самолет! Приказывай, сука! Пристрелю!» – визжит замполит.
Появляется боец: «Какой, на хрен, чужой самолет! Из штаба сообщили: Урхо Калева Кекконен летит!»
Майор очнулся.
– Привидится же такое, – пробормотал.
Неужели что-то такое было на самом деле? Но точно – существовала железная традиция: когда один другому предлагал выпить, то спрашивал: «Ну, что, по урхо калева?» – и спрашиваемый отвечал: «Кекконем».
Вообще, война – девушка-наводчица: из тех, кто подсаживаются в ресторане к взрослым мужчинам и объясняются им в любви. А, когда взрослый мужчина, развесив уши, отправляется за ней, то оказывается в окружении крепких парней, которые в лучшем случае ограничатся отбором денег.
Планшет.
«– Знаешь, что говорят про любовь и войну? - Да, одно связано с кучей физической и душевной боли, а другое – это война. Долбанутые (Spaced)»
И, конечно, майор добавил свое.
«Война – игра для мужчин, то, что в иностранных фильмах называется – русская рулетка. По сути дела это издевательство над высоким смыслом смерти. Майор Ковалев»
Снаружи возник шум. Он рос, приближался и ворвался в комнату.
Перед майором возник доцент. С лицом оскорбленного психопата вывалил неожиданную новость. Старик надел свой лучший костюм и отправился в военкомат.
Доцент возвел руки к небу:
– Вспомнил, что во время войны подбил немецкий танк, и за это ему положена награда, которую он недополучил!
Майор улыбнулся и занес в планшет.
«Награды нужны человеку, чтобы было с чем явиться к богу (шутка). Майор Ковалев».
Посмотрел у Гугла.
«Люди рождаются, умирают, а если еще что-то происходит в промежутке, значит, повезло. Фрэнсис Бэкон».
Вошла малюсенькая важная девочка с льняными волосиками, дочка соседки, приносившей молоко. Прошла мимо. Возле окна остановилась. Поправила волосики. При этом скосила глаза сначала на запястье, затем на майора. Потом повторила движение.
Майор догадался:
– Катя, какой у тебя красивый браслетик.
Девочка махнула ручонкой:
– А, ерунда.
Подошла к нему. Стала в упор рассматривать, сложив ручки на животе. Вздохнула и спросила:
– Дедушка, ты почему такой худой, болеешь?
– Да, милая.
– Ты умрешь?
– Видимо, да, милая.
На личике отразилось безмерное детское горе.
– Бедный, бедный дедушка.
Постояла, погоревала и вышла, еще раз посмотрев на запястье.
Майор внес новую запись.
«Пока есть дети – смерти нет. Майор Ковалев»
Вечером – общий ужин на веранде. За столом собрались все, даже какой-то всклокоченный мужичок, неизвестный майору. Доцент заполнял пространство. На сей раз все знакомились с его будущей книгой – «Похвала глупости. О закате великой империи».
То ж не трагедия, то ж комедия.
О том, как он пришел в конструкторское бюро автопрома молодым ухватистым человечком, полным идеек. А ему предложили – сбрить бородку: дескать, в советском учреждении не место всяким там хиппи. Он попробовал возразить – дескать, и Карл Маркс носил бороду, можно даже сказать бородищу. А ему в ответ: «Но вы же не Карл Маркс, так что сбрейте, пожалуйста…» «А то что?» – загрубиянил он, «а то то» вежливо пообещали ему, и тут же пришла повестка из военкомата – военные сборы. А, между прочим, как раз случился Чернобыль.
Когда Михаил Сергеевич на совещании автопрома пообещал обогнать Америку в автомобилестроении, все поняли – то ж не комедия, то ж трагедия.
А так жизнь в КБ была веселая. Однажды сами конструктора позвонили начальнику, якобы из райкома партии. Весь отдел чуть не поумирал со смеху, наблюдая как за стеклянной перегородкой начальник, обливаясь потом, стоял навытяжку с телефонной трубкой в ухе.
По утрам частенько уборщица обнаруживала между кульманами безжизненные тела конструкторов. Пили все – даже непьющие евреи.
Молодые специалисты – рабы галерные, умело прикидывались полудурками. Один такой Остап Бендер показал начальнику повестку в военкомат, добытую за плитку шоколада: дескать, уходит в армию, нельзя ли повысить в должности, чтобы было, чем кормить семью по возвращении. Начальник на радостях повысил разгильдяя. А тот продолжает себе работать и продолжает. Начальник вызывает его и спрашивает: «Ну, когда же, наконец, торжественный момент?» А молодой – невинно так – и переспрашивает: «какой такой момент?». И начальник, багровея, напоминает про армию. А молодой разгильдяй и отвечает, что его не взяли. Бедный начальник – как только его инфаркт не хватил.
Как-то встретил знакомого. Когда-то вместе учились в институте, редкой тупости был человечек, еле тянул на тройки, но бычьего упорства. Оказалось, что сейчас он – доктор философских наук.
– А потом случилась перестройка со всеми вытекающими! – торжественно поднял палец доцент, – великая страна покатилась ко всем чертям и власть упала в грязь, простите за каламбур. Я прочитал биографию Муссолини и понял, любой ловкий человек может ее поднять. Об этом намекнул сыновьям, те ухватили мысль и вступили в партию анархистов. В смутное время их можно было частенько встретить в центре города на площади перед Дворцом спорта, где, как они выражаются, «тусила» самая продвинутая молодежь. Над ними гордо веяло черное знамя с надписью «Анархия – мать порядка!» Затем дела завязались посерьезнее: дети организовали газетку под названием «Новости из дурдома». И пошли давать в кости всем подряд. В результате старшему какие-то неожиданные люди возле подъезда свернули челюсть. Он вышел из больницы со словами «Нас не сломят». Взялись за власти. В результате на пороге дома родителей появился судебный пристав. Сыну присудили штраф за клевету и пришли к родителям описывать имущество. Доводы о том, что сын уже давно с ними не живет, не подействовали. Пристав со вздохом предложил выкупить имущество обратно. «Уступлю по самой дешевой цене», – умолял он. Пришлось собственную немолодую мебель покупать вновь. Когда доцент сообщил сыну, тот непреклонно заявил: «Нас не сломят».
– То ж не трагедия, то ж комедия, – сделал вывод доцент и замолчал с видом человека, улавливающего исторические вехи.
Все вдруг услышали хрип: «Не сметь…»
Доцент удивленно огляделся и спросил майора:
– Что?
Скелет сжал вилку, ударил ей по столу и повторил:
– Не сметь…
– Что не сметь?
– Смеяться над Родиной…
У доцента округлились глаза в комическом ужасе, и он ничего не ответил.
– Выпьем за Советский Союз! – вдруг радостно вскрикнул всклокоченный мужичок. Все дружно стали пододвигать граненые стаканчики.
Доцент, разливая, вопросительно посмотрел на майора, тот кивнул. Жена обеспокоенно глянула, но ничего не сказала.
Что может быть прекраснее деревенского застолья? Спешить некуда, беседа течет куда попало, на столе – гора дымящегося картофеля, море свежего салата – прямо с грядки, щедрые пучки зеленого лука и – верх блаженства – неисчерпаемые запасы жареных ребрышек в умопомрачительном соусе. Все это спрыскивается прохладной водочкой.
Богатырь передает салат девушке, та отвечает опущенными ресницами. Студент, не сводя глаз с девушки, уничтожает еду. Жена майора подкладывает ему на тарелку. Мужичок напряженно следит за бутылкой. Доцент обгладывает косточки. Старик внимательно рассматривает содержимое вилки. Даже залетевшую пчелу никто не гонит.
– Как поживаешь, Ваня? – спросила жена мужичка.
– Узнала, наконец, свою школьную любовь, – ухмыльнулся доцент.
– Нормально, – ответил Ваня.
– Женат?
– Да, двое сыновей.
– Двоеженец, – хихикнул вдруг старик.
– Да-да, – засуетился мужичок, наливая себе, – у меня две семьи.
– Как это?
– А вот так. Все знают, никто не против.
– Весь город смеется, – добавляет старик.
– Ну и что? – не смущается Ваня, – главное все довольны.
У жены, что называется, отвисла челюсть.
Девушка рассказывает о том, что в их городе есть литературное объединение, куда она ходит показывать свои стихи. Студент просит прочитать что-нибудь.
Девушка проговаривает стихи. О том, что все в прошлом – и встречи и любовь.
Студент веско подытоживает: «Типичные женские стихи».
Доцент замечает вслух, что у девушки слишком большие глаза, возможный признак Базедовой болезни. Далее рассказывает, как они с юношей ходили в местную баню.
Оказывается, в заведении печь соединяет две парилки – мужскую и женскую. Если открыть дверцу и заглянуть, то можно увидеть, что происходит в соседнем помещении.
– Настоящее видео, – говорит доцент и добавляет, захлебываясь от смеха, – а когда он смотрел, оттуда плеснули воду и ошпарили зрителю физиономию.
И указал на студента. Все рассмеялись и тут же отвели глаза: на мальчика было больно смотреть.
– А двоеженцу пришлют наследство из Америки,– говорит старик.
– Ну, это еще неизвестно, но у меня действительно есть состоятельная тетя в Соединенных Штатах, – спокойно сказал Ваня, наливая себе, – приглашала меня в гости.
– Вот тебе и богатый жених, – сказал доцент сестре. У той, что называется, отвисла челюсть.
Все посмотрели на майора. Тот выпил водки и вышел.
Волны слепой ненависти раскачивали кровать.
– Бедная, бедная Родина, – шептал майор.
Вся твоя история в двадцатом веке обернулась ужасом с фарсом в итоге. Захотела свободы, а попала в руки монстров. Усатый – ради кровавой мечты – измордовал тебя, а ничтожества из этой мечты сделали кучу дерьма. Непутевые дети превратили тебя в страну дураков.
– Все-таки ни хрена у вас не получится, господа америкосы! – крикнул он. – Накося - выкуси! Мы еще покажем вам кузькину мать!
Казалось, что крик потряс все вокруг. Однако его хрип никто не услышал.
Потом оказался на площади какого-то знакомого города. Была ночь. Горели фонари. Внизу гуляли какие-то люди. Внизу – потому что висел в воздухе. Он вдруг понял, что может летать. И стал подниматься все выше и выше. Снизу что-то кричали. Но он не обращал внимание. Неизъяснимое наслаждение разливалось по телу.
Неизвестно – как долго летал над городом.
Пока не увидел впереди дом, в котором горело окно. Там, в комнате на кровати сидела жена. В сорочке и с распущенными волосами. Она пела какую-то грустную песню. Ему нужно, во что бы то ни стало, попасть туда. Но он падает.
Изо всех сил старался удержаться, но не смог. Упал – и проснулся.
Вернее, очутился в душной темноте.
Протянул руку – пусто. Есть кто? – спросил. В ответ – тишина. Прошел на веранду – никого. Стол – чист, словно никакого застолья и не бывало. Вышел в сад – кромешный космос. Безжизненное пространство. Воздух – вата, плотная и непроницаемая. Кошмар без облика, древний ужас, ничто – полное невидимых призраков.
Вдруг жизнь откликнулась. Женский смех. Даже не смех, а ржанье молодой кобылицы в ночной степи. Тут же храп жеребца, полный сдержанного нетерпения. Все это вспыхнуло и ушло. О, эта громовая тишина чужого счастья!
А затем – тоненький стон, словно щенок скулит.
Темнота обрела очертания.
Майор шагнул между деревьев и безошибочно ухватил студента за ногу. Тот свалился с ветвистой яблони и зарыдал. В руках он держал веревку.
Майор вырвал ее и хлестнул юнца по лицу:
– Отставить! Что, понимаешь, придумал, дурило!
Замахнулся, чтобы подкрепить назидание, но передумал – провел рукой по голове несчастного сопляка.
– А теперь – отбой! Марш домой и спать! Приду, проверю!
Студент перестал всхлипывать, поднялся и ушел в дом. Через пять минут уже похрапывал, чем немного огорчил майора. Тот намеревался провести с ним воспитательную беседу.
Он хотел рассказать о том, как жизнь прекрасна, как много еще впереди всякой удивительной всячины. В голову пришла фраза – «жизнь человеку дается только раз и прожить ее надо так, чтобы не было обидно и больно за бесцельно прожитые годы». Плюнул и пошел к себе.
Неожиданно началась гроза и ночь заполыхала.
Гугл.
«Жизнь, Джеймс Киркхем, это долгая игра между двумя безжалостными игроками — рождением и смертью. Все мужчины и все женщины играют в нее, хотя большинство из них плохие игроки. У каждого мужчины и у каждой женщины хотя бы раз возникает желание, за которое они добровольно отдали бы душу — а часто и жизнь. Но жизнь — такая грубая игра, управляемая наудачу, если вообще управляемая, и с такими запутанными, противоречивыми и безвкусными правилами. Абрахам Меррит. Семь шагов к Сатане».
«В этом мире есть много способов быть сильным. Иногда в понятие «храбрость» входит способность отдать свою жизнь за что-то большее, чем ты сам, или за кого-либо. Иногда сюда входит способность отказаться от всего, что ты знал, или от человека, которого ты когда-либо любил, ради чего-то великого. Тем не менее, иногда в этом понятии нет ничего. Иногда это не более чем боль сквозь стиснутые зубы и результат каждого дня, медленная дорога к лучшей жизни. Вероника Рот. Эллигент»
– Что-то про жизнь не очень интересно, про смерть лучше – отметил он и закрыл планшет.
Под утро явился доцент. Озаряемый сполохами продолжавшейся грозы, повис над майором загадочным истуканом.
– Представляешь, – заявил он, – со мной, доцентом, кандидатом наук обошлись как с каким-нибудь…
Оказывается, Ваня предложил ему посетить двух знакомых медсестричек. Дескать, те вполне готовы доставить удовольствие двум приличным мужчинам. А почему бы двум приличным мужчинам и не получить это самое удовольствие?
Идти пришлось на край города.
Медсестрички даже дверь не открыли. Тогда Ваня предложил зайти в гости к нему. Дескать, жена окажет удовольствие приличному человеку. Несмотря на абсурдность предложения, доцент его принял, уж очень Ваня был убедителен.
Идти пришлось на другой край города.
Вначале все вроде бы шло хорошо. Их встретила высокая красивая женщина. Накрыла на стол. Угостила. Правда, присутствовали два рослых парня, ее сыновья. Но те быстро ушли. И когда женщина зачем-то вышла, Ваня шепнул доценту, что все договорено, и доцент может идти в спальню и готовиться. И доцент, имеющий степень кандидата наук, поверил.
Прошел в соседнюю комнату, разделся, лег в постель и стал ожидать. Через какое-то время вошла женщина, не зажигая света, разделась и легла. Но, как только доцент коснулся ее, она закричала таким истошным голосом, что доцент, схватив в охапку одежду, выпрыгнул в окно.
– Какой этаж? – осведомился майор.
– Первый.
– Ну, ничего страшного.
– А тащиться босиком через весь город под дождем?
– Ты забыл обувь?
– До того ли было.
– Надо было не снимать, – поучительно заметил майор.
Доцент оторопело взглянул на него и, поняв, что сочувствия ждать не придется, вышел, полный возмущения.
Вдруг стыд из детства поразил майора. Он вспомнил своего дедушку Сережу. Тишайшего человека – сейчас таких уже нет. Трехлетний внучек ударил его деревянным молоточком по голове – из какого-то сознательного баловства. А молоточек для дитяти с любовью сделал собственными руками этот скромнейший человек. До сих пор в ушах стоит его слабый голос: «Сашка! Что же ты делаешь!»
И этот голос – все, что осталось в памяти от дедушки Сережи. Очень уж незаметный был человек, вечно занятый какой-нибудь работой. «Уж когда дедко живой был, я и горя не знала, – вспоминала бабушка, – весь день-то он все кокшил и кокшил». То есть работал. И умер незаметно, за работой – неся воду из колодца. Никто и не подозревал, что у него больное сердце.
…Деревенский дом. Прохладные сени. В углу – бочка с огурцами. Какое упоение в жаркий день окунуть руку в прохладную жидкость и среди листьев смородины выловить хрустящий огурец. А затем тихонечко раскрыть скрипучую дверцу шкафчика и вынуть оттуда крынку молока…
В деревне, которую помнил майор, все жители до седых волос были Васьками, Витьками, Маринками, Наташками. Только отдельные экземпляры носили нечто похожее на прозвища – Гусар, Бронзовый, Макар (вовсе не по имени, а по профессии – милиционер). Родного дядю майора звали Железный. Будучи одним из лучших сплавщиков, свои юные и зрелые годы он провел там, куда тот самый Макар телят не гонял. В драке потерял глаз и носил стеклянный. Вообще, выпив, любил вспоминать про драки, из-за которых, собственно, и оказывался в тех местах. Еще мальчишкой майор, затаив дыхание, слушал рассказы Железного о жизни в лагере. О смертельной защите присланного из деревни мешка с сухарями. О том, что спать приходилось, спустив штаны, чтобы не мерзли ноги. О том, что уркаганы к концу его срока пожалели, что приняли за своего, а он оказался простым мужиком. «Хер бы они меня поймали, – говорил Железный особенным жестким голосом, – я был фартовым парнем, на ходу подметки рвал».
Так вот этот Железный, мало кого уважавший, рассказывал о том, как Серега (дедушка Сережа) получил на войне орден Красного знамени.
«–За что, – спрашиваю, – тебе орден дали?
– Работал, – отвечает, – бревно стругал.
– За это ордена не дают.
– А я сапером был, переправу наводил.
– И за это не дают.
– А бомбили.
– И ты не убежал?
– А зачем работу бросать? Если убьют, то и так убьют, если не убьют, то и так не убьют».
– Во, дурак-то! – с восхищением заключал Железный.
И майор вдруг со всей ясностью понял, что именно из-за таких дураков и победили в войне, ужасы которой сейчас и представить невозможно.
«Россия способна вынести любые поражения, но побежденной ей не бывать. И нет такой силы, чтобы сломить ратный дух русского человека. Валентин Пикуль. Честь имею»
«— С русскими всегда так, — ворчал он, тщательно пережевывая пищу. — За один день с ними никогда не справиться. Они умеют наступать даже в том случае, если им оторвать ноги. Валентин Пикуль. Честь имею»
И был такой боец в его подразделении.
Украинец, между прочим.
Лег на гранату с выдернутой чекой. Спасая товарища, выронившего эту гранату.
Был такой боец. Даже выжил. Даже потом в госпитале стеснялся корреспондентов. На вопрос – «Зачем ты это сделал?», отвечал – «Та дурень був».
Украинец. Можно даже сказать, хохол.
И майору показалось, что он знает, как надо умирать. Или как надо было жить?