Они получили у комендантши свежее, пахнущее озоном, белье. Застелили свои койки и блаженно растянулись.
- Все-таки хорошо, что мы поехали скорым,- сказал Протасов,- Выехали на час позднее, и уже здесь два часа. А наши дурики подтянутся еще часа через два…. Может, пока разомнемся пивком?
Они вышли на улицу. Путь от завода до общаги был уже изучен. Поэтому пошли смело. Выбрались на улицу Дзержинского. Протасов указал на цветущие газоны. Около каждого звенели струями «поливалки».
- Отключи воду и все зачахнет. Искусственная жизнь… Но какая красивая. Мне бы около дома такой газончик…. О, смотри, ресторан… «Кристалл». Надо запомнить… Хотя вряд ли мы сюда попадем. С нашими пацанами только по ресторанам и ходить.
Григорьев не понял.
- Жадные… Каждую копейку жмут. С такими каши не сваришь… О, смотри, кинотеатр «Ударник». Рукой подать до общаги. И это радует.
Григорьева волновал только один кинотеатр в целом мире. За тысячу километров отсюда.
- Я лично с пляжа не вылезу,- угрюмо заверил он.
- Ты и так черный. А потом кинотеатр – это вечер. Последний ряд, девочка с сиськами.
Григорьев совсем сник.
Впереди замаячил Тракторный завод. Протасов остановил проходящего навстречу мужичка и спросил про магазин. Тот посмотрел понимающе и указал направление. Через несколько минут они вышли к «Универсаму».
- Смотри, рынок,- обрадовался староста,- Ща пива возьмем, а потом помидоров прикупим на закусь.
Зашли в «Универсам». Протасов рванул в вино - водочный отдел, а Григорьев в колбасный. Через десять минут они встретились у касс. Григорьев прикупил три сорта колбасы, а Протасов сиял.
- Представляешь, здесь есть водка по три шестьдесят две. У нас такой не сыщешь… Пришлось взять. Чего ж от халявы отказываться. Ну и пива… Короче, закусь нужна поосновательнее.
Зашли на рынок, и Протасов пришел в восторг.
- Помидоры по десять копеек! Дешевле картошки. Смотри, какие!... А вон те, вообще, по восемь. Берем?
Они набрали помидоров, картошки, копченого сала, шпика, сметаны, лука, петрушки, укропа и со всем богатством явились в свою комнату. И тут до них дошло, что единственный холодильник стоит в «девчонычьей» комнате. Решили исправить ошибку и быстренько перетащили холодильник в свою комнату. Запас холода в нем уже был. Закидали в морозилку пиво и опять вышли на улицу.
Невдалеке у волейбольной сетки девушки играли в волейбол. Четыре на четыре.
- Ща накатим по стакану и сыграем,- размечтался Протасов.
Чего он желал больше? Накатить? Или сыграть в волейбол с девчонками? Для Григорьева это осталось загадкой, потому что староста вдруг поинтересовался.
- А скажи честно, друг мой, как Воробьиха на передок?
- Понятия не имею.
- Ты ее не…….?- изумился Протасов,- Пиндишь.
- Хочешь верь, хочешь не верь.
- Во как…. А я думал, что вы там вовсю….
Он посмотрел с интересом на Григорьева.
- И чего ты тогда такую бурю устроил? Ежели у вас ничего не было…
Григорьев попытался объяснить, что существует еще душа.
- Какая на х…. душа. Ты о чем? Женщина может держать только сексом. У нее между ног есть такая хитрая штука… Может, слышал? Вот ей она и держит. А вся эта лирика забудется через пару месяцев. Я- то думал… А ты просто с жира бесишься. Как дите, ей богу.
- Я думаю, что главное все же в другом,- не согласился Григорьев.
Он попытался объяснить про родство душ и флюиды. Протасов хохотал от души и смотрел как на умственно отсталого.
- Только секс, Юрец. Помяни мое слово. Бабы и есть бабы. Две руки, две ноги и дурная голова. И только в той штуке скрывается индивидуальность.
- Да какая к хрену индивидуальность,- вскипел Григорьев и вспомнил эпизод из далекого детства.
Когда Юра был маленьким, он иногда жил у бабушки с дедушкой. Дедушка до пенсии заведовал терапевтическим отделением в районной больнице, а бабушка занималась домашним хозяйством.
В бабушкином доме была большая терраса. А на террасе стоял большой книжный шкаф с книгами. Дверь шкафа всегда была заперта на ключ. И это казалось маленькому Юре странным. В их квартире тоже был книжный шкаф. Ни мама, ни дядя Витя никогда не запирали шкаф, и Юра мог в любой час достать любую книгу.
Юра был так устроен, что до сути любил доходить сам без подсказок. Поэтому, не побеспокоив «дедов» лишними вопросами, он в один прекрасный день подобрал к шкафу ключик из огромной связки старых ключей, валявшихся в кладовке. Дверь открылась, и перед ним предстали запыленные временем разнокалиберные корешки медицинских книжек. На одной он прочел надпись:-«Сердечно сосудистые заболевания», на другой «Неврология», на третьей «Эндокринология». Книги были толстые, их было так много, что в глазах рябило, а главное, они были неинтересными. К чему было запирать их от Юры? Он вздохнул и хотел уж было закрыть дверь, но одна книга привлекла его внимание. В темном переплете, наверняка, старая дореволюционная, с широким корешком и надписью «Гигиена». Вот эта надпись и смутила его ум. Потому что он немного представлял, что обозначает слово «гигиена», и не понимал, что можно написать о ней такого, чтобы хватило на толстую книгу. Он снял ее с полки и распахнул на первой попавшейся странице. Картинок не было, одно скучнейшее описание. Он еще перевернул несколько листочков и обомлел. Одну из страниц занимало ужасное изображение невиданного существа. Юра поворачивал книгу и так и сяк. От этого изображение становилось все страшнее и страшнее. Он захлопнул книгу, поставил на место и поскорее запер шкаф на ключ. Теперь он знал, почему дедушка запирал шкаф. Он не хотел, чтобы Юра увидел страшных чудищ, изображенных в них.
Он убежал играть с приятелями в футбол и играл в этот день необычно плохо. Тогда Сашка Арсеньев поставил его на ворота, и Юра за минуту пропустил два мяча. Его с позором выгнали из игры, а он почему-то не расстроился. Он даже на поле задерживаться не стал. Пока бежал к бабушкиному дому, мечтал только об одном. Чтобы на террасе никого не было.
Опять он отомкнул дверь шкафа и с трепетом взял книгу. Нужную страницу нашел быстро и впился глазами в изображение. На этот раз оно не показалось таким страшным и неведомым. Что-то забытое знакомое проступило в странных очертаниях. Рисунок был сделан или карандашом или тонкой кистью. Линии были четки, и чем дольше Юра вглядывался в них, тем притягательнее они становились.
А потом он вдруг вспомнил, что умеет читать и даже прочел несколько страничек из «Войны и мира». Правда, ничего не понял….
Тогда он пригляделся к малюсеньким буковкам под рисунком и прочел следующее.
«Половые органы девственницы 27-ми лет в натуральную величину».
Он ничего не понял. При чем тут пол, и что такое девственница? «Война и мир» давались легче.
Короче, с этого момента загадок стало еще больше. Теперь он каждый день минут по двадцать изучал загадочную картинку, и все больше ему казалось, что изображение это где-то встречалось ему раньше.
Он успел прочесть несколько глав из «Айвенго» Вальтера Скотта, а надпись под рисунком понятнее не становилась. И тогда Юра не выдержал.
Его приятели весь день пропадали в «детском садике» неподалеку. У них не было такой бабушки, как у Юры. Он дождался, когда в садике закончится тихий час, и ребятишки из старшей группы выбегут на площадку. Он сразу увидел того, кто был нужен сейчас, и тихо окликнул.
Через двадцать минут они прокрались огородами к бабушкиному дому. Юра, его приятель Конягин и еще пятеро, примкнувших к ним знакомых пацанов.
Юра торжественно распахнул книгу. Конягин ахнул и сказал восхищенно:- П….а.
Об этом знали еще двое, а трое других, также как и Юра, увидели в первый раз. Они тоже ужаснулись. Также как он сначала.
А Конягин уже рассказывал, как видел такую штуку у пьяной тети Раи – соседки по дому. Он красочно изобразил, как она сидела на столе за сараем вот так, а дядя Миша подошел и достал…, а потом….
Все ахнули:- «Зачем»?
Конягин сам толком не знал, зачем это делали дядя Миша с тетей Раей, но заверил, что так делают все взрослые. И не очень взрослые тоже. Васька Баранов из восьмого «В» всегда так делает. С Люськой с Декабристов и с Танькой со Слободы.
Ребята недоверчиво косились на него, а он рассказал о такой штуке, которая называется «гондон», и поверг всех в шок окончательно.
Напоследок еще раз осмотрели рисунок, а Конягин даже потрогал рукой. Он указал в одно место и авторитетно объяснил, что это именно то самое, где побывал дядя Миша.
В первом классе Юра носил портфель за одной соседкой - черноволосой и черноглазой Натой, приехавшей погостить к бабушке из солнечного Еревана, да так и застрявшей на целых два года в холодном Волжске.
Он носил ее портфель уж третий день, и она, наконец, согласилась стать его невестой. Его родители и Наткина бабушка с умилением смотрели на парочку симпатичных воркующих голубков.
- Юра- настоящий кавалер,- говорила бабушка,- Смотрите, как независимо он держится. Над ним ведь пытались смеяться и дразнились. Мне Ната жаловалась. А он оказался выше, и теперь его никто не дразнит, потому что поняли, что Юра с Наточкой дружат по-настоящему.
Она не знала, что Юра пересчитал зубы нескольким своим приятелям и наставил много-много синяков на разные части тела, прежде чем достиг с ними консенсуса.
Через неделю Юра поцеловал Натку в губы. Завел за сарай и поцеловал. И сказал, что так положено жениху и невесте. А чтобы она не сомневалась, дал почитать «Тома Сойера». Она проглотила книгу за два дня. Теперь они целовались регулярно, и им это нравилось все больше.
- Как хорошо быть невестой,- говорил Ната,- Я даже не думала, что так хорошо…. А как ты думаешь, если мы поженимся, будет еще лучше?
Юра не был уверен в этом. Она поняла, что он сомневается, и начала расспрашивать. Тогда, после небольшого раздумья, он поведал ей, чем им придется заниматься после женитьбы. Она растерялась и не поверила. Тогда он рассказал, откуда берутся дети, и она пришла в ужас.
- Отсюда!!!?.... Ты не врешь?
Он дал ей переварить услышанное и побежал до ветру. Когда вернулся, она смотрела на него с умоляющим отчаянием.
- Юр, мы ведь пока не будем жениться?- спросила она с надеждой.
На следующий день он показал Натке книгу. Было воскресенье, они разбежались по домам обедать, а часа через два снова оказались рядом. Натка выглядела очень смущенно. Она поделилась печалью с Юрой.
- У меня совсем не похоже на книжку,- сказала печально,- Наверное, я еще не девственница.
Вечером она поведала печаль бабушке. Та даже следующего дня не дождалась. По телеку показывали «Веселых ребят». Как раз в тот момент, когда в клубе отчаянно дрались музыканты, в дверь позвонили.
Много новых слов Юра узнал в тот вечер. Некоторые, даже запомнил. «Растлитель» - оказался самым ласковым эпитетом.
На книжный шкаф прикрутили стальные «уши» и заперли на амбарный замок. Натка обходила Юру десятой дорогой. Один раз подошла и с обидой сказала:- «Ты меня обманывал. Бабушка все мне рассказала. И откуда дети берутся, и все остальное. Ты врун, врун..».
- А ты дура,- парировал Юра,- Небось, сказала тебе бабка, что тебя в капусте нашли, ты и рада.
- Не в капусте, не в капусте…. И аист меня не приносил.
- И откуда же ты взялась?
- Из пупка. Понял?... Сам ты дурак и врун несчастный. Я больше с тобой не дружу…. И не смей называть мою бабушку бабкой.
- Ну и не дружи,- огрызнулся он,- Больно надо.
Он потрогал пупок под рубашкой.
- У меня тоже пупок есть. Значит, и я могу родить?
Натка перестала кричать и задумалась, а Юра благоразумно улизнул.
-- Ну и что дальше?- заинтересованно спросил Протасов.
- А дальше ничего. Натка уехала в Ереван.
- Никогда больше ее не видел?
Григорьев улыбнулся задумчиво.
- Видел… Летом 71-го. Мы года за три до этого получили новую квартиру и перебрались в другой район. Вдруг встречаю троюродную сестру Лиду. Мы учились в одной школе. Только я перешел в восьмой, а она в десятый. Поговорили о том, о сем. Потом она говорит:- «Твоя невеста приехала». А сама так смотрит хитро, будто чего-то знает, чего не знаю я. Я сначала не врубился. Какая невеста? Она начала смеяться. «Натка. Не помнишь такую? К бабушке приехала погостить». Представь, прошло шесть лет, да и были- то мы тогда малявками, а в сердце что-то отдалось. Я вида не подал, с сестрой простился, а сам решил вечером наведаться в гости. Часа через два лежим с пацанами на пляже. Солнце слепит. Жарко. И перед нами вьется лентой тропинка. Прямо против солнца. А по тропинке идет женщина в ярком халате, а рядом девочка -подросток. Подходят ближе. Мать чесная. Девочка – это моя сестра Лида… А рядом смуглая красивая черноволосая женщина…. Бедра, грудь. Лет двадцать не меньше…. Я смотрю на нее и понимаю, что это Натка. Я поднялся. Я сам то вроде не маленький был и не хилый… А подошел… Тут еще завязки начали развязываться. Помнишь, тогда все ходили в плавках с завязками?
- Еще бы.
- Вот у меня начали развязываться завязки. Сначала верхняя. Я ее завязал. Нижняя развязалась.
- Потом обе,- сострил Протасов,- Плавки свалились, и ты ей засадил.
- Никуда я ничего не засадил. Она стоит, улыбается, а я как ребенок перед ней. Будто опять в первом классе. Ты даже представить себе не можешь. Была такая же солобонка, как и я… И вдруг стала такой…
- Девственницей.
Она пригласила его тогда домой. Он пришел. Они пили чай с песочным тортом. Юра чувствовал себя не в своей тарелке. Разговор не клеился. Они вышли в сад и прошли до калитки. Он не знал, как объяснить ей, что это их последняя встреча. Она грустно улыбалась. От чего грустила она? Может от того, что через несколько лет, когда ее русские сверстницы расцветут, она уже начнет увядать?
- Опять расквасился,- заворчал Протасов,- Сейчас-то что? Батяню вспомнил?
- Чегооо?
- Ну, помнишь как в кино….
- Нет, не помню.
- Понятно. Первый признак шизофрении…. Все, хватит себя жрать. Пошли пивка дернем.
Бутылки покрылись инеем. Слава богу, все не поместились в морозилку.
Мешали теплое с ледяным и пили с наслаждением. Закусывали мясистой сочной помидориной. Таких в Калинине и Волжске отродясь не было. Помидор можно было ломать руками, как яблоко. Он трескался, и излучал неповторимый аромат пасленовых. Щепотка крупной соли сверху делала вкус неповторимым. Томат таял во рту. А пиво лилось живительным ручейком.
- Сейчас бы еще бабу,- сказал Протасов, блаженно потягиваясь.
И сразу убил приятеля. Пришлось откупорить бутылку по три шестьдесят две. И уж раз пошла такая пьянка, взяли у комендантши кастрюлю и тарелки. Молодая скороспелка сварилась за десять минут. К этому времени нарезали шпик и колбасу. Разложили по тарелкам нарезку, помидоры, зеленый лук, петрушку с укропом и хлеб.
И приступили к незатейливой трапезе.
Когда в коридоре загрохотали каблуки и голоса однокурсников, приятели уже прикончили одну бутылку.
- А говорили, что нас здесь ждут,- колокольчиком зазвенел голос Наташи Фридман,- А здесь все заперто.
И голос Руденского.
- Здесь должен быть Протасов.
Они безрезультатно толкались во все двери. Наконец, добрались до последней. Кто-то толкнул ее сильно. Она распахнулась, и в комнату влетел Руденский.
- Оппаааа,- выдохнул он,- Те же….И с тем же. Вас куда ребята не отправь…
Из-за его плеча выглядывали однокурсники.
И начались будни. Григорьев остался в комнате, а Протасов с Руденским определяли ребят на постой.
Девушкам комната не понравилась. Больше всего Рите. До Григорьева долетел ее возмущенный голос. Он не совладал с собой и вышел в коридор.
- Не комната, а свинарник,- шумела Рита,- Шторам сто лет. Потолки облезлые, лампочка тусклая… А батарея то!…. Батарея!
Зачем ей дуре летом понадобилась батарея?
- Батареи грязные,- орала она,- Владимир Павлович, чего вы застыли в коридоре? Идите сюда. Полюбуйтесь.
Руденский вздохнул тяжко и рысцой рванул на призыв.
- Кто выбрал для нас эту комнату?- шумела Рита.
Руденский что-то сказал в ответ.
- Я им сейчас устрою. Алкошня чертова.
И она фурией вылетела в коридор. Григорьев оказался перед ней.
- Ну-ка покажи свою комнату,- потребовала Рита, сверля его глазами.
Григорьев смутился от ее взгляда.
- Заходи, пожалуйста,- сказал он хрипло.
Она зашла. Увидела стол, тарелки с объедками и сморщила носик. Оглядела придирчиво комнату. Дураку было понятно, что девчонычья комната светлее и чище. Она сникла, но тут ее взгляд наткнулся на холодильник.
- Тааак,- протянула она зловеще,- Владимир Павлович, идите сюда.
Тот уже сам заходил в комнату.
- Смотрите,- негодовала Рита,- У них холодильник, а у нас нет.
Протасов услышал раскаты грома и ворвался в комнату.
- Ну и что? Что мы его у вас украли что ли? Холодильник стоял в этой комнате. Значит, он наш.
- Он будет стоять у нас,- категорически заявила Рита.
- С какого перепуга?
- Потому что мы женщины.
- А мы мужчины. Мы любим холодное пиво. Если вам надо сохранить молоко или кефир, пожалуйста…. Вам, девочки, мы всегда рады.
- И, правда, Рита, ты уж слишком,- начал Руденский.
- Не слишком, Владимир Павлович. Нам не только молоко хранить, а и другое.
- Да ради бога,- согласился Протасов,- Несите все.
- Да!? А если это не для ваших глаз?
- Это ты про что? Я, вроде, все про вас знаю,- начал Протасов.
Рита разъярилась.
- Владимир Павлович! Или холодильник будет у нас, или я к чертовой матери, прямо сейчас позвоню в институт.
- Не надо никуда звонить, Маргарита. Ребята, берем холодильник и несем к девочкам.
- И пускай все свое пиво оттуда забирают,- победно продолжала Рита.
Руденский прикрыл глаза, пытаясь овладеть собою. Ему плохо удавалось это, и он отошел в сторону, просительно взглянув на Протасова.
- Хорошо,- согласился тот,- Отдадим мы вам холодильник. Толик, Миша, выгружайте продукты.
Рита с триумфом наблюдала, как пустеет холодильник. Сало, шпик, колбаса оказались на столе. Следом пиво и сметана.
- Колбаса пропадет,- сказала Маевская за спиной.
- И черт с ней. Это их проблемы,- огрызнулась Рита.
Зайцев стоял в сторонке и не вмешивался в спор. Сидоров и Маковский подхватили холодильник и поволокли на прежнее место.
- Недолго мы покайфовали,- сказал Протасов Григорьеву,- Если эта сука будет так себя вести, Заяц получит полноценных п...лей за то что не воспитывает жену. А я бы на твоем месте облегченно вздохнул. Разве можно жить с такой тварью?... Чего теперь делать с продуктами?
Григорьев подавленно молчал. Продукты его не интересовали.
- Отдай девчонкам,- сказал он.
- Разбежался. Чтобы эта сука жрала нашу колбасу?
- Перестань,- попросил Григорьев.
- Ааааа. Полный ты чудак на букву «М». С тобой каши не сваришь.…. Пойду- ка я, зайду к комендантше.
Он вернулся через десять минут. Угрюмый и озабоченный.
- В принципе, холодильник имеется,- начал он,- «ЗиЛ»…. Но…. Он стоит на втором этаже в двадцать третьей комнате у студентов из Еревана.
Григорьев не понял сути.
- Видишь ли,- продолжал Протасов,- Комендантша сказала, что выделила им целых два холодильника. Такие же две «Оки», как наша. А они прихватили еще и этот. По наглому.
- Так это меняет дело. Значит, мы можем забрать его себе.
- Тут, Юрец, не все так просто. У тебя вот армянка была в невестах… А ты связывался когда-нибудь с армянами? А я связывался…. В армии и в стройотряде…. И комендантша связывалась. У них ничего не отберешь. Там, что упало, то пропало… И никаких законов.
Григорьев уже не слышал его.
- Ты куда?- крикнул вслед Протасов.
Появился Руденский. Смущенный и расстроенный. С сожалением посмотрел на продукты и совсем неинтеллигентно поскреб макушку.
- Евгения не против. И другие девушки…. А Рита закусила удила…. А с ней, извини, я связываться не буду. Мне моя работа дорога…. Евгения обещала ее уговорить… А пока, может, в сетку и за окно?
- Да за окном жарче, чем в комнате.
- Тоже верно. Я чего-то не подумал.
- Ну почему так, Владимир Палыч? Ну полный ноль, ну никто… И ставит всех раком, извиняюсь за выражение. Всех загнобила. Посмотрите на Юрку.
- С Юркой ты сам виноват. Предупреждал тебя, просил, чтобы ты его отговорил. Меня Евгения пытала. Спрашивала:- «Поедет Григорьев или нет»? Я, понадеявшись на тебя, сказал:- «Нет»…. Хотя, с другой стороны… Он что дите, что ли? У всех в жизни такие штуки были. Налей немного, пока никого нет.
Они выпили грамм по сто.
- Скажу тебе по секрету, Вова, у меня такая любовь была. Такая девка…. Красивая, умная… Папа зам министра…. Она меня бортонула. Я сначала думал, что жить не смогу. Хотел руки наложить на себя. Честное слово. А потом как- то начал обходиться без нее… И вот сейчас я до сумашествия….
Руденский осекся и испуганно посмотрел на Протасова.
- Вова, никому. Понял?
- Да никому я не скажу. Только это и так все видят… Кроме Юрки.
- Все видят?- изумился Руденский,- И что говорят?
- Да ничего не говорят. Вы взрослые люди.
- А Юрка твой почему не видит?
- А он вообще ничего не видит.
- Это очень плохо…. Кстати, у тебя ведь вроде тоже любовь неразделенная была?
- Была. Я даже золотой перстень дарил. Ну и что? Я это сразу из головы выкинул.
- Тут голову свою не пришьешь. Каждый переживает по-своему.
Зашла Маевская, и Палыч просветлел. Она смущенно посмотрела на него и покачала головой.
- Вариант один,- сказал зло Протасов,- Дружно сесть за стол и все сожрать. Только без Риты и Зайца.
- Ты, Владимир Васильевич, перегибаешь палку,- начал Руденский.
В этот момент дверь распахнулась, и четыре носатых армянина занесли в комнату белоснежный «ЗиЛ». Сзади шел Григорьев.
- Вон в тот угол,- приказал он.
На следующий день до самого обеда устраивались на работу. Завод работал по непрерывному циклу. Вечерняя и ночная смены выходили на работу уже сегодня, а утренняя только завтра.
Протасов с Григорьевым оказались в утренней смене. Они подходили уже к общаге. Протасов вдруг сказал:
- Ты любишь вишню? Я обожаю. Пойдем на рынок и купим ведерко.
Они пришли на рынок, но купили не ведро, а два кулька по килограмму. В общагу не пошли. Зашли на стадион и сели на дальнюю трибуну.
Футболисты разминались на поле. На второй площадке играли в волейбол, оглашая окрестности победными криками.
Ребята развернули кульки. Григорьев опасливо перебирал вишню.
- Не мытая. Дрищ не проберет?
- Ни хрена не будет. Протри носовым платком и нормально.
Вишня была крупной сочной и сладкой с кислинкой. Такая в средней части России не родится.
- Как вкусно…. Ах как вкусно,- повторял Протасов,- Ты смотри, какая вкусная вишня.
- Ты, как Николай Иванович из Чеховского «Крыжовника»,- подколол его Григорьев.
- Чего?
- Да так. Просто к слову.
- Я предложил мужикам купить ведро. На всю комнату,- сказал Протасов,- Отказались. Сидор такие глаза выкатил. Вот жмотяра.
Григорьев вспомнил прошлое лето в конце экзаменов.
Он всегда обходился без темных очков, а тут решил: - «Почему бы не взять на халяву»? В магазине такие потянули бы рубля на три, а Базунин,- бывший одноклассник отдал за рубль. Обычные очки отечественного производства в черной пластиковой оправе с блестящей дужкой. Григорьев примерил их и остался доволен. Не жмут, на уши не давят и цвет стекол приятный. Коричнево розоватый. Видишь окружающее в розовом свете. На следующий день солнце особенно рьяно взялось за работу. Часа в три дня Юра возвращался с пляжа. Его догнал одногруппник Толик Сидоров. Покосился на очки и сразу попросил:- «Дай глянуть». Повертел их пренебрежительно в руках несколько секунд.
- Сколько отдал?
- Два рубля,- соврал Григорьев.
- Они не фирменные,- презрительно скривился Сидоров.
- Ясный перец.
- Я себе куплю Карреры. Хамелеоны. Двадцать пять рублей. Вот это вещь.
В «Диетической», что у «Звезды», полно народа. Маковский помахал рукой, Григорьев подошел и бессовестно встал в очередь впереди Маковского. Сидоров гордо толкал поднос перед собой. На носу очки. Те самые «карреры», которые он грозился купить. Увидел, что Григорьев разглядывает очки, и сразу прирос сантиметров на пять. Кассирша сдавала сдачу. Толик приподнял очки и тщательно пересчитал мелочь.
- Очки-то сними,- посоветовала кассирша, выразительно поглядывая на поднос.
Тот что-то пробурчал, но очки снял. Наверное, чтобы добраться до стола и не грохнуть поднос. Рядом с Толиком разместился Генка Платонов, а напротив Григорьев. И сразу понял взгляд кассирши. Порция рассольника с малюсенькой капелькой сметаны в центре, большая тарелка с двойным картофельным гарниром и шесть ломтиков черного хлеба.
- Юр, не жмись, дай ложечку сметанки,- попросил Сидоров Григорьева.
Тот подтолкнул к нему стакан. Толик зачерпнул столовой ложкой добрую четверть и перенес в свою тарелку.
- Шницель будешь?- спросил Григорьев.
Толик посмотрел удивленно.
- А компот?- продолжал Юра.
До Сидорова начало доходить.
- Тебе чего, сметаны жалко?
- Нет, не жалко. Просто тошнит, когда человек жрет пустую картошку и бурду с перловкой для того, чтобы купить Карреры.
Дообедали в полном молчании.
Григорьев вспомнил тот случай, но озвучивать не стал.
- Ты ведешь себя по-другому,- вдруг сказал Протасов,- Палыч тоже заметил. Боится уезжать.
- Пусть спокойно возвращается.
- На самом деле, старик, с чего такие перемены? Электрика загнул, потом армян.
Через три часа Григорьев постарался ответить на этот вопрос. Руденский отбывал на вокзал и подозвал Юру.
- Прокатимся до вокзала?- предложил он,- Я оплачу оба конца.
В такси они говорили о пустяках, а больше молчали. Когда вышли у вокзала, до отправления поезда оставался час. Руденский начал тот же разговор, что и Протасов накануне. Григорьев давно не верил никому. А Руденскому почему -то верил. Может, Капошино было тому причиной.
Сначала он хотел объяснить свое состояние в двух словах. Но разговорился. Двух слов оказалось мало. И ста не хватило. Слишком много всего передумал он за прошедший день.
- Можно любить девушку или женщину,- начал он свою исповедь,- Можно любить людей. Не «вообще» всех. В такую любовь я не верю. Но любить конкретных людей (я не считаю родителей) можно. Даже не можно, а нужно. Люди должны любить кого-то еще, кроме своих детей, родителей, жен или мужей. Тогда в мире все переплетется любовью…. Это утопия, конечно…. Но в моей жизни были люди, которые, как я думал, меня любили. Мне казалось так. И я готов был для этих людей…. Теперь это не важно. Тогда я не мог никого унизить. Мне претило это. Я ведь как понимал. У всех есть девушки, друзья, и они ждут с ними встреч. А тут я со своим занудством. А потом все рухнуло. По мне прошлись отбивным молотком, как по куску мяса…. И мне стало легко. Легко общаться с людьми. Вчера унизил электрика.. В голове сидит, что творю не то, а в душе безразличие. Наплевать мне на Васю, на то, что у него есть жена и дети. Он просто мясо. Завтра я заставлю его чистить толчок и сожаления не почувствую. Я раньше думал,- как же мой дядька руководит? Беременные, косые, хромые, уголовные, несчастные – все ходят у него по струнке…. А теперь понял. Он не вникает в их проблемы. Может, они завтра помрут, а ему плевать. Он гнет всех под себя и заставляет поступать по-своему. И при этом не чувствует ни сожаления, ни раскаяния. Я думаю, что Жуков и Рокосовский были такими же, и Королев с Туполевым…. А вы не переживайте. Ничего я здесь не устрою…. Может быть, стану еще злее. Я знал, что они относятся ко мне не очень. Но что так ненавидят….
Руденский думал о чем-то. Слова Григорьева оставались словами. Он вспомнил Капошино, вспомнил Загорск, и в который раз пожалел, что не отказался от кураторства.
- Короче, так,- сказал он,- У меня два билета. Поедем домой. Документы Протасов перешлет. Я предупредил. А чемодан ребята привезут потом…. Давай, соглашайся. Деньги у меня есть. Сходим в ресторан… Выпьем.
Григорьев задумался.
- Может, правда, уехать? Целый месяц не жить. Бог с ним с Мамаевым курганом. Видел из окна трамвая и общее впечатление имею.
- Нет, Владимир Павлович, я останусь. Наверное, мне это испытание не просто так дано. Не бойтесь. Я выдержу.
Протасов встретил удивленно. Думал, что Григорьев уедет с Палычем.
Зайцев работал с четырех до половины первого ночи. Хоть в этом был плюс.
В первый рабочий день Григорьева поставили на конвейер, где собиралась пружинная подвеска трактора. На простую операцию. Следовало закрутить электрическим шуруповертом три болта М-10 в корпус подвески. Юра закрутил уже тридцать с лишним болтов. Вдруг очередной болт не пошел. Шуруповерт напрасно содрогался и трещал муфтами. Видя, что узел вот-вот уйдет на следующую позицию, Григорьев надавил что было сил на тревожную кнопку. Подбежал мастер Паша. Молодой, но как повторяли все, перспективный товарищ. Он посмотрел на Григорьева, как на умалишенного, потом вызверился на пожилого дядьку, назначенного Григорьеву в наставники. За то, что не научил студента уму разуму. А затем Паша взял небольшую кувалду, лежащую прямо около рабочего места, и забил болт в тело подвески с двух ударов. Следующая подвеска оказалась такой же. Теперь Паша доверил забить болт самому Григорьеву. Тот с непривычки промазал, и удар достался подвеске. Зато следующие три удара достигли цели. Потом попалась подвеска, где пришлось заколотить два болта, а потом все три. К концу смены Григорьев так «насобачился», что начал загонять болты с одного удара. Оказалось, что и в монотонной работе можно найти изюминку.
Смена закончилась. Григорьев подошел к мастеру.
- Слушай, Павел Иванович, объясни мне одно. Придет такой трактор в совхоз и вдруг сломается. И чего делать бедному слесарю? Чем он болты открутит, ежели они забиты?
Паша посмотрел сурово. Так смотрят перспективные руководители и шизоиды с манией величия.
- А с чего ты взял, что наши трактора ломаются?- спросил он строго,- Запомни, советские трактора…
Ему надоело корчить из себя «бугра», и он превратился в нормального парня.
- Ломаются… Один за другим. И тут нормальный слесарь проявляет смекалку. К примеру, можно высверлить болт, нарезать резьбу побольше. Например, на двенадцать… И закрутить новый болт.
- Так зачем же мы заведомо гоним брак? Чтобы слесаря в совхозах без дела не сидели? Так их там почти не осталось. Я был недавно в совхозе. Там вот эти самые трактора стоят мертвые. Их присылают, они сразу ломаются и ржавеют у мастерских.
- Да плевать мне на совхоз. У нас завод и план. Понял? Если я не сделаю шестьсот подвесок, меня вместе с бригадой оставят без премии.
- Я про план не хуже тебя знаю. Но ведь можно так сделать, чтобы все закручивалось без кувалды.
- Можно. А кому это надо? Ну на хрена мне ломать голову над этим, если я могу просто взять кувалду и забить…. Ты, вообще-то, хочешь получить деньги в конце месяца?
Естественно Григорьев хотел получить деньги.
- Вот и помалкивай,- Паша назидательно поднял указательный палец,- И веселее стучи кувалдой.
С завода Григорьев возвращался один. Так получилось. Пока болтал с мастером, остальные успели помыться в душе, переодеться и убежать на пляж. Григорьев на пляж не пошел. Узнал, что Рита там, и не пошел. Недалеко от проходной его нагнала Наташа Фридман.
- Как дела?- спросила она.
Григорьев пожал плечами. А потом рассказал про конвейер и про кувалду.
- Не бери в голову,- посоветовала она,- Нам главное отработать и написать отчет. Тебя на самом деле волнует, что будет делать какой -то слесарь в каком- то колхозе? Мне лично наплевать.
- Вот ты закончишь институт, придешь на завод…
Она не дала договорить.
- Какой завод, Юра? Я пойду в аспирантуру, потом буду преподавать в институте. Учить таких оболтусов, как ты…. Забудь ты про этот завод. Смену отстоял и забудь до следующей.
Они шли по улице Дзержинского. Наташа рассказывала. От нее Григорьев узнал, как повезло девушкам. Их назначили табельщицами в цеха. Не пыльная работа. Принести пропуска с проходной, отметить пришедших и опоздавших, а в конце смены выдать пропуска.
А Риту с Женькой забрали «наверх» в БТПП - «бюро технической подготовки производства». Они по несколько раз в день разносили по цехам различные приказы и распоряжения технического характера. Это занимало от силы час или два. Остальное время бродили по отделам или пили чай с «коллегами».
- У них такая начальница интересная,- рассказывала Наташа,- Сама будто с обложки «Плейбоя» и команду набрала такую же. Естественно, наши тоже попали. Я не удостоилась. Извините, на «б» не похожа.
- А кто похож?- спросил рассеянно Григорьев.
Он сейчас витал в других краях и в другом времени.
Рита с Женькой действительно попали в БТПП благодаря внешности. Начальник отдела кадров только взглянул на них и сразу скумекал, что в цехе среди работяг таким делать нечего. Ничего, кроме непристойностей в свой адрес, девушки не услышат. Показал их начальнице БТПП, и та с радостью забрала к себе. Время было отпускное и кадров катастрофически не хватало. И не такая уж вольготная жизнь была в бюро. Девушки разносили распоряжения по цехам, а в остальное время печатали на машинке эти самые распоряжения. В первый же день обе поломали ногти. Пальцы с непривычки болели до конца дня. Впрочем, свободного времени тоже было достаточно, и девушки от любопытства прошли по всем отделам. Рита козыряла кольцом, давая понять мужской половине, что граница на замке. У Женьки такого кольца не было, но приставали с ухаживаниями к ней меньше. Сначала она списала это на внешность и обиделась на подругу. Но одна опытная дама из бюро объяснила, что к замужним пристают больше. Потому что «с такой можно переспать, не думая о последствиях». Рита сразу сняла кольцо. Муж зашел как-то к ней в бюро и увидел, что она без кольца. Рита долго объясняла свой поступок, а он не верил.
Все это произошло чуть позже. А в первую субботу случился первый общий выход на городской пляж.
Пляж находился на острове, как раз напротив Тракторного завода. Между городом и островом курсировал катер.
Собрались кто когда смог и на пляж прибыли не дружно. Последними явились Протасов, Григорьев и Сидоров. Юра с облегчением заметил, что Зайцевых на пляже нет. Но радовался несколько мгновений, потому что понял, что прямо сейчас молодожены наверстывают упущенное в свободной девчонычьей комнате. И сразу на душе стало тошно. Он так и застыл с пакетом в руках. Приятели уж принимали солнечные ванны, а он продолжал топтаться на месте.
- Юр, ты чего не раздеваешься?- спросила Наташа.
- Куда ему еще? Он и так весь черный,- сказала Таня,- Юр, ты где был? В Крыму?
- Да. В Алуште.
- Когда же ты успел?
- Похвастайся загаром,- ехидничала Женька,- Спой светик, не стыдись.
Девчонки засмеялись. Григорьев чертыхнулся про себя и снял рубашку. Смех оборвался. Наташа резко поднялась и ушла к реке. Юра пошел следом. Песок обжигал ступни. И это в десять утра. Он -то по наивности думал, что таким горячим песок может быть только в Крыму или на Кавказе.
Они зашли в воду одновременно. Наташка нормально плавала. Он помнил по Алуште. Сейчас она призналась, что в реке чувствует себя не уверенно. «В море тебя толкает наверх, а здесь наоборот».
- И здесь толкает вверх. Думай, что перед тобой море, и плыви. В случае чего, я подстрахую.
Она оттолкнулась и поплыла неправильным брассом. Григорьев догнал ее и поплыл рядом. Они добрались до красного бакена. Наташа ухватилась за него рукой и несколько раз глубоко вздохнула, успокаивая дыхание.
- Тяжело с непривычки….В море плавать намного легче…. Ой, смотри, как нас отнесло. Вон наши. Далеко-далеко.
- Течение,- сказал Григорьев.
Она улыбнулась.
- Я знаю, что течение.
Она дотронулась до шрама на его груди.
- Ты только этого не стесняйся. Ты, наоборот, теперь такой….
- Какой?
- Как гладиатор. Помнишь кино «Спартак»?
- Удачное сравнение. Теперь еще кто-то большой палец загнет вниз, и мне кирдык.
- Ты Ритку имеешь в виду?
- При чем тут она?
- При всем. Лживая дрянь. Всех уделала. Валерку, тебя… Теперь за бедного Зайца взялась. Нам всем так его жалко.
Она улыбнулась и вдруг стала серьезной.
- А у вас что-то было?
- Нет. Мы просто иногда встречались.
- Как мы с тобой. Пару раз вместе… А знаешь, это хорошо, что ничего не было. Значит, ты легко все забудешь. Поцелуйчики, романтика… Это быстро забывается. А вот если было, то это, как заноза.
- Значит наши отношения, «как сон, как утренний туман»?
- У нас все по-другому. Ты прекрасно понимаешь. Это, наверное, дико, но я ничего не могла сделать…. А наши смотрят. Наверное, гадают, чем мы тут занимаемся. Поплыли?
Когда они добрались до берега, течение отнесло их метров на двести вниз.
Рита сидела на одеяле рядом с Женькой. В ярко- красном купальнике и черных очках, закрывавших пол- лица. Зайцев возлежал на пузе в полуметре от супруги. Его покрасневшая спина блестела от крема. Наверное, Ритка постаралась. Заботится о муже. Григорьев молча кивнул ей. Она ответила небрежно. Он лег рядом с Наташей и надел «хамелеоны». Только сейчас он осознал в полной мере дикость своего положения и пожалел, что не согласился на предложение Руденского.
Он успокоил сердце и задремал. А когда проснулся, рядом никого не было. Наташка заботливо накинула ему на голову свою соломенную шляпку с широкими полями.
Красный купальник мелькал среди волн. Рядом крутился Заяц.
Григорьев лег на одеяло, подставив спину солнцу, и задремал. Проснулся от холодных уколов в спине. Женька бесстыдно стряхнула на него воду с плавок. Будто напомнила, что однажды в одном совхозе показывала ему свои прелести. Григорьеву стало не по себе от близости ее лобка, отделенного от мира лишь синей тряпочкой. Он сразу вспомнил другой. И этот другой в красном тоже был рядом. Юра закрыл глаза, чтобы не видеть их.
- Все проспишь,- сказала радостно Женька,- Одну проспал, сейчас другую проспишь. Вовик у вас шустрый.
Рита взглянула на нее грозно и ушла снова к реке.
- Иди-иди,- сказала вслед Женька,- А то Заяц утонет, и останешься вдовой.
Они заговорили с Таней о предстоящей свадьбе. О той самой «проставе», которую сулили Зайцевы. Они называли «проставу» свадьбой, и до Григорьева вдруг дошло. Это же по сути и будет свадьба. И сегодняшние и завтрашние мучения ничто по сравнению с тем, что его ждет в следующие выходные. И Руденский понимал это и хотел увезти его из Волгограда. А ведь Протасов все объяснил с самого начала. Зайцевы обещали собрать однокурсников и напоить в честь своей женитьбы. А он решил, что речь идет о заурядной пьянке перед сном.
Таня дотронулась до его плеча.
- Юр, мы собираем по «чирику». Ты один остался.
Женька зашипела ей на ухо так громко, что уж лучше бы промолчала.
- Дура. У них же…. Он не пойдет.
- Я не пойду,- подтвердил Григорьев.
- А где же ты будешь?
Резонный вопрос. А, правда, где?
С реки вернулись девочки и мальчики, откопали, запрятанные в песке банки с пивом и квасом, а так же пиво в бутылках и водку. Врубили «Спидолу». Зуйков покрутил регулятор диапазонов.
- «Я каждый жест, каждый взгляд твой в душе сберегу
Твой голос в сердце моем звучит звеня
Нет, никогда я тебя разлюбить не смогу
И ты люби, ты всегда люби меня»…
«Лейся песня»,- авторитетно и весомо заявила Таня.
- Хрень,- Зуйков презрительно сплюнул,- Ща бы «Бони-М».
Он попытался покрутить настройки.
- Оставь,- рявкнула Женька.
Прямо, как Рита.
- Оставь,- подхватили остальные,- Все равно ничего лучшего не найдешь.
- Да слушайте чего хотите,- огрызнулся Зуйков и начал разливать водку.
- «До чего ж я невезучий, до чего ж я невезучий
Так хотел тебя увидеть и опять не повезло
Чем себя напрасно мучить, я влюблюсь в другую лучше
Вот увидишь, вот увидишь, я влюблюсь тебе назло!!!»
- Давно пора,- сказала Женька, как бы между прочим, и «нечаянно» задела Григорьева коленом.
-«Словно плыл рекой широкой, словно плыл рекой широкой
И на самой середине унесла вода весло
От надежды мало проку. До чего ж мне одиноко.
Вот увидишь, вот увидишь я влюблюсь тебе назло!!!
Вот увиииидишь, вот увидишь, вот увидишь.
Я влюблюсь тебе назло!!!
Вот увиииидишь, вот увидишь, вот увидишь.
Я влюблюсь тебе назло!!!
- Вот увиииидишь,- подхватила Женька,- Вот увииииидишь….
И «нечаянно» задела ногой Риту. Та приподняла очки и посмотрела свирепо. Женька «угорала».
- Талантливый человек сочинил,- продолжала она,- Сразу видно, все пережил сам.
- За талант,- предложил нетерпеливо Протасов и поднял стакан.
Выпили.
- Теплая. Поганая,- запричитали девушки,- И квас как чай. Ребята, придумайте что-нибудь.
- Если только в воду закопать.
- Так закапывайте. Не сидите.
Ребята подхватились, но Протасов остановил ретивых.
- Стоп. Еще по одной….. А потом закопаем.
В «Спидоле» пошли «новости». Зуйков опять взялся за колесико.
- Стоп,- рявкнула Женька.
- «У тебя в твоем доме телевизор уют
Я уеду на север, где метели метут
Где олень бродит замшевый
Сосны смотрят во тьму
Почему же ты замужем?
Почему, почему?»
- В тему,- Женька визжала от восторга,- Песни, как на подбор.
- Потому, что у всех одни и те же проблемы,- объяснил Протасов.
- И у тебя?
- И у меня. Будто ты не знаешь,- с вызовом начал Протасов.
- А почему ты так со мной говоришь?- взвилась Женька.
- Как ты заслужила.
- Вы чего, обалдели?- изумился Григорьев,- Еще не выпили толком, а уже ругаетесь.
- Как с цепи сорвался,- Женька обиженно надула губки,- Защити меня, Григорьев, от своего друга.
- А как? Телом своим прикрыть?
- Прикрой.
Закапывать напитки пошли целым гуртом. Остались только Протасов, Григорьев и Маевская.
- Ты поплавать не хочешь?- спросил Протасов, взглянув многозначительно.
Григорьев понял намек и пошел к воде. Он размышлял о переплетении судеб и клял судьбу за то, что Рита появилась в его жизни. Ведь как все начиналось. Первый курс. Никакой Риты нет в помине. А Женька уже была. Почему он тогда ее не разглядел? Шикарная девчонка. Похуже Риты… Но не настолько. Мог влюбиться в нее на первом курсе. Может, она была бы уже Григорьевой…. Вот Протасов умнее. На Риту не глядел и теперь подкатился к Женьке. Если она осталась с ним одна сейчас, значит дело слажено…. Евгения Протасова. Звучит?... Маргарита Зайцева…. Такое красивое имя к такой фамилии. Дура Рита. Была Воробьихой. Стала Зайчихой…. Ой, дура.
Он прошел мимо однокурсников, словно через пустоту. Зашел в реку и брел, пока вода не покрыла плечи. Оттолкнулся от песчаного дна и поплыл хорошим кролем. Ушел далеко за бакены и спохватился только тогда, когда увидел рядом спасательную лодку. Его не стали позорить и затаскивать на борт. Просто вежливо попросили плыть к берегу. Он вернулся за бакен и лег на спину. Долго смотрел в голубое небо, жалея, что не захватил «хамелеоны».
На берегу в это время произошел переполох. «Политеховцы» дружно потеряли место, где закопали напитки. Каждый помнил, что где- то здесь, но не больше. Долго лазили по дну. Наконец, нашли… Но чужой запас. Опять взялись за поиски.
Только Григорьев любовался небом и завидовал Протасову. Если бы он знал…
Как только он двинулся к реке, Протасов грозно спросил.
- Ты чего творишь?
- А тебе-то что?- Маевская равнодушно зевнула, дав понять, что разговор ей не интересен.
- Ты дура? На хрена ты заводишь пацана?
- Я хочу, чтобы он вернулся в Калинин.
- Ты?!- изумился Протасов,- А почему, ты?
Женька помедлила секунду другую.
- Меня попросил Владимир Павлович,- объяснила она.
- Что попросил?
- Ты чего, глупый?.. Чтобы Григорьев вернулся в Калинин. Вот я и пытаюсь создать ему невыносимые условия.
- Палыч ослеплен,- пробормотал Протасов.
- Чего?
- Мудрый мужик, но сейчас думает не той головой. Попросить тебя о таком… Видно у него от тебя голова кругом пошла.
- Чего ты несешь?- радостно возмутилась Женька,- Я все рассчитала. Еще несколько подкольчиков, и Юрик не выдержит.
В этот момент подошла расстроенная Таня и сообщила, что квас и водку кто-то спер. Потом подошла Наташа и обрадовала, но оказалось раньше времени. Только через полчаса все расселись по местам. Радостные и возбужденные от переживаний. Напитки заметно охладились. Девушки накинулись на квас, а ребята на пиво.
Подошел Григорьев и лег на одеяло возле Маевской.
- Юр, ты у нас начитанный,- защебетала она,- Читал про Сирано Де Бержерака?
- Ты намекаешь, что у нас похожие носы?
Он вдруг вспомнил, как Рита когда- то любовалась его носом. Они лежали в ее комнате на скрученной в жгут, мокрой от пота, простыне….
- У тебя красивый нос,- сказала Женька,- Правда, Рит, у Юры очень красивый нос?
Та что-то пробормотала нечленораздельное.
- Юр, а чего ты не пошел в артисты? Например, во ВГИК… Или ГИТИС. Представляешь, снялся бы в одном фильме с… с Остроумовой. Представляешь, такая девушка с шикарными льняными волосами до задницы. Уж ты бы там себя показал…. А потом съемки закончились. Она к себе, ты к себе… А мы бы к тебе толпой за автографами. Впереди всех – Зайцев. Саааш, ты бы стал брать автограф у Юры?
- Обязательно,- проворчал Зайцев.
- А ты, Рииит?
- Отстань!- рявкнула та.
Совсем неподалеку из воды подымалась деревянная вышка для прыжков в воду. Таких в Волжске была тьма. Григорьев начал с двух метров. Лет восемь назад. Через год дошел до пяти. А в позапрошлом году одолел «десятку».
Ничего бы не случилось, если бы не Женька с Сидоровым.
Очередной прыгун лихо соскочил с пятиметровой отметки.
- Красиво,- восхитилась Женька,- А наши мальчики только водку пьют.
Сидоров сидел рядом, и она щелкнула его по лбу.
- Толичек, хватит пить. Залезь на вышку и покажи класс.
- А чего я?- удивился тот,- Я человек сухопутный. Это вон Зайцев у нас Волжанин.
Рита дернулась, но Женька уже подхватила.
- Саша плавает, как топор.
Зайцев покосился на жену и вскипел.
- У меня разряд…
- Тогда прыгни.
- Прыгни,- подхватили остальные.
Рита не сообразила, чем все это может закончиться.
- Ну, что, дорогой, покажи им класс,- улыбнулась она.
И Заяц послушно побежал к вышке. Сначала, он вышел на пятиметровую площадку, посмотрел вниз и спустился на два метра. Прыгнул вполне прилично, почти без брызг. Вернулся под победные аплодисменты. Гордый и счастливый. Рита наградила его поцелуем. Душа Григорьева горестно вздохнула.
- Настоящий Волжанин,- уважительно похвалила Маевская,- А с пяти слабо?
В этот момент, как по заказу, с пятерки стартанули сразу трое. Два парня и девушка в голубой шапочке.
Зайцев замялся. Сигать с «пятерки» ему явно не хотелось. И все бы обошлось, но тут Сидоров вспомнил о Григорьеве.
- Юрок,- вскричал он,- А ты чего в сторонку забился? Ты же тоже Волжанин, такую-то мать.
Рита закусила губу и искоса взглянула на Юру. Тот решил перевести выпад Толика в шутку.
- Настоящие Волжане прыгают только с утесов,- сказал он.
- С каких утесов?- не поняла Женька.
- «Есть на Волге утес…»,- пропела Наташа.
Но Женьку уже понесло.
- Отговорочки. Признайся, что боишься.
Если бы он был трезвый, он бы признался, что очень боится.
Григорьев вскочил с одеяла и побежал к реке.
Он прыгнул с «пятерки». Соскочил солдатиком, сделал полуоборот и вошел в воду вниз головой. Берег взорвался аплодисментами. Григорьев прошел сквозь строй любопытных, делая вид, что не причастен к прыжку никаким боком. Вернее, он просто думал о своем и взирал на мир отстраненно. Если бы он не ослеп и не оглох от мыслей и посмотрел вокруг, сколько увидел бы прекрасных девичьих глаз, обращенных на него.
Он вернулся к своим. А пока шел, думал лихорадочно, что надо немедленно уезжать из Волгограда. Сегодня же вечером.
Однокурсники аплодировали ему дружно и громко. И Рита похлопала в ладоши, но он этого не заметил, потому что боялся поднять глаза на нее.
Зуйков разлил водку и предложил выпить за удачный прыжок. Выпили.
- Дай, я тебя поцелую, Юрик. Раз больше некому,- томно «пропела» Маевская и чмокнула Григорьева в щеку,- Ты так красиво прыгнул. Ты занимался прыжками? Колись.
Он ничего не ответил и приложился к бутылке с пивом.
- Я пью за свой отъезд,- думал он как в тумане,- А они не знают. Завтра придут сюда без меня… И будут говорить обо мне гадости.
- Смотрите!- вдруг воскликнула Таня,- Сашка!
Зайцев застыл на «семерке». В полной тишине, наступившей внезапно, Рита с ужасом прошептала:- «Дурачок».
Зайцев отчаянно оттолкнулся и полетел камнем вниз. Девчонки зажмурились. Сашка врезался пятками в воду чуть под углом и наделал много брызг и шума при падении. Но ему хлопали с берега оглушительно. Как первому отважному покорителю «семерки».
Зайцев получил поцелуй и восторженный взгляд. Григорьев был разбит в пух и прах.
- Не кисни,- смеясь, подбодрила Женька,- Саша летает на крыльях любви, а у тебя крыльев нет.
- Обрезали,- съехидничала Таня.
- Опалили,- добавил Сидоров.
На него грозно посмотрели и постучали по лбу.
- Зачем я выкинул записку?- думал Григорьев.
Женька плеснула водки ему в стакан.
- Не надо,- попросила Рита
- Командуй мужем. Правда, Юр?
Григорьев молча выпил и пошел к реке.
- Ююююр, не надо,- крикнула Наташа.
Он и не собирался прыгать. Просто хотел напоследок окунуться в Волгоградскую Волгу.
«Десятка». Внизу покачивается река… И берег. А ветер, незаметный на берегу, здесь крепок и упруг. Так и норовит скинуть с вышки. А река кажется узкой-узкой. В биллиардную лузу попасть легче, чем в эту реку. Доля секунды. Всего лишь. А потом стало спокойно. Река остановилась, и он хорошо различил однокурсников на берегу. Они повскакивали с мест и, задрав головы, смотрели на него. Наташа стояла в воде и махала рукой. Пришла мысль. «Если он сейчас расшибется, то опозорится на весь Калинин и встанет в один ряд с придурками вроде Громова и Белоконя».
Ему опять аплодировали. Только намного ярче. Он молча прошел мимо Наташи. Он был бы рад, если бы кто-то сейчас принес его одежду, и он смог бы уйти, не попрощавшись.
И пока он про все это думал и топтался на месте, что-то изменилось вокруг. К берегу заспешили люди. Почему-то все сразу. Мимо пронеслась Женька, Таня, Сидоров с Протасовым, Зуйков…. Завыла сирена спасательного катера.
Наташа с ужасом смотрела на Григорьева.
- Сашка разбился,- сказала она.
Зайцев пролежал в больнице чуть больше суток. Его тело просветили рентгеном, взяли анализы… И признали, что ничего страшного не произошло. Отделался парень ушибами да синяками.
Рита все воскресенье ходила мрачная, как туча, и, что удивило Григорьева, на него «полкана не спускала». Маевская семенила следом и ловила каждый взгляд подруги. А взгляд был еще тот…
На следующий день появился Руденский. Прилетел самолетом. Долго беседовал с Зайцевым, потом с Ритой в комнате девушек. Потом позвал Григорьева. Тот зашел в комнату. Руденский сидел за столом, а Рита на своей койке. Юра сразу понял, что насчет него все решено. Руденский указал на стул возле стола, и Григорьев послушно сел.
- Юра, скажи честно, ты считаешь себя виноватым или нет?- спросил куратор.
Григорьев вторые сутки пытался сам себе ответить на этот вопрос.
- Я не отрицаю… Я виноват,- сказал он.
- И что теперь с тобой делать?
- Решайте сами, Владимир Павлович. Можете поставить вопрос о моем отчислении.
- Я же предлагал тебе уехать.
Григорьев представил вдруг с острой тоской, как нелепо поворачивается его жизнь. Отчисление из института, армия… А потом неизвестность. Что станется с ним через два года? А что скажет мама?
Он взглянул на Риту и сразу отвел взгляд.
- Собирайся,- сказал Руденский.
Григорьев уже приготовил чемодан. Понял сразу, что с институтом «труба».
Они спустились вниз и сели в такси. Их никто не провожал. Кто-то работал, а остальные ушли на пляж. Он уже сидел в машине. Взглянул в окошко, нашел третий этаж и свое окно. Вдруг остро почувствовал, что больше не увидит Риту. Может быть никогда. В соседнем окне мелькнуло чье-то лицо. Может, ее? Он не успел разглядеть. Такси резко рвануло с места.
Они мчались по проспекту Ленина.
- Мамаев курган,- воскликнул радостно Руденский,- Так и не попал… Но обязательно попаду…. А ты видел?
- Не успел. Ничего я не успел.
До аэропорта проехали молча. Руденский забронировал места еще в Москве, и проблем с билетами не случилось. Прошли регистрацию, зашли в самолет, пристегнули ремни… 154-ый начал разбег. И только тогда Руденский сказал:
- Практику пройдешь в Волжске на механическом. Это я решу.
- Как в Волжске? А я думал, что все.
- Об этом инциденте никто в институте не знает. Только я.
- Я думал, что Рита позвонила отцу.
- Она никуда не звонила. Евгения позвонила мне на квартиру…. Я, видишь ли, в отпуске.
- Простите, что так получилось.
- А что получилось, Юра? У тебя, дорогой мой, обостренное чувство вины. Ты прыгал с вышки, он прыгал. Ты же его не заставлял. Тебя никто ни в чем не обвиняет. И Рита тоже…. Но пойми, Юра…. В деревне, в Загорске…. Вы бодались между собой из-за нее. Обычное дело…. Но теперь все иначе. Она вышла замуж…. За того, не за того… Но вышла. И бодаться уже бесполезно. Прими это как неизбежность, и живи дальше.
- Так я и пытаюсь жить. Но почему- то судьба загоняет нас в узкую трубу.
- Потерпи. Уж недолго осталось.
Руденский не обманул. Через два дня Григорьев пришел на механический завод в Волжске.
А потом, как в тоскливом сне, прошел последний в жизни учебный семестр, пролетели экзамены, преддипломная практика, защита…. На выпускной он не пошел. Он пытался жить дальше. «Стоически» выдержал сборы в Путиловских лагерях рядом с бывшим приятелем. Жалкое подобие солдатской учебки показалось тогда настоящим испытанием. После присяги прибыли в Калинин и устроили «отвальную». Кто-то радовался, а больше тосковали по неповторимому беззаботному студенчеству. А Григорьев вдруг почувствовал свободу. И когда делились адресами и фотографиями на память, Григорьев тихо ушел. По- английски, не попрощавшись ни с кем.
Он мысленно попрощался с юностью, с «миражами», в которых то ли жил, то ли не жил последние два года. И те, с кем он не попрощался,- свидетели этих миражей, раздражали память, и в судьбе Григорьева им не было места. Они превратились в тяжелый сон, который необходимо было забыть навсегда.
1989 год.
Рассаживались за столом. Валентина сидела в голове рядом с матерью, детьми, сестрой Клавой и ее мужем. На Риту покосилась не добро. Не из-за покойного мужа. Из-за Григорьева. Рита расценила ее взгляд по-своему и решила сразу обозначить позиции.
- Валя, я думаю, нам с тобой делить нечего. Ты знаешь, мне досталось от жизни так… Врагу не пожелаешь.
- Я к тебе нормально отношусь, Рита,- возразила та,- Хорошо, что приехала. Наверное, Саша рад, если сейчас нас видит. Давай его помянем.
Наполнили стопки, и поднялся Протасов. Повторил вкратце то, что говорил у гроба на кладбище.
- Юры нет,- думала с горечью Валентина,- Вот кто мог бы сказать о Саше по-настоящему. Он знал…
- Пусть земля ему будет пухом,- закончил Протасов.
Выпили. Разговор не клеился. Руденский многозначительно посмотрел на Сидорова. Тот начал разливать водку.
Теперь поднялся Руденский. И начал вспоминать студента Зайцева.
Опять выпили и снова наполнили. Слово взяла Женька. Вспомнила, как совсем недавно, лет пять назад, праздновали в этой самой квартире Сашкин день рождения. И как весело он умел шутить и какие анекдоты рассказывал. А как танцевал…
Выпили и вспомнили Васю Зернова - коллегу из НИИ. Заводной Вася тогда так затанцевал Женьку.
- Голова кругом. Я ему:- «Пригласи другую. Ну что у нас девок мало?» А он прилепился ко мне. И вдруг Сашка:- «Потанцевал, дай другим».
- Да, молодец был Вася. Далеко бы пошел.
(Через несколько дней после того дня рождения Васю Зернова сотрет с лица земли огромный трехосный «Урал». Васе было только тридцать.)
- Васе было тридцать, Саше тридцать два. Какая несправедливость,- говорила Женька.
- Афган прошел,- сказал Протасов,- Школа, институт, Афган… А пожить не успел.
- Ну, положим, институт и школа- это тоже жизнь,- возразила Рита.
- Но я другое имею в виду. Взрослую семейную жизнь.
- Саша очень хотел съездить в Пицунду,- вспомнила Валя,- Вот и съездили.
- Ты много не потеряла,- усмехнулась Клава,- Были мы в этой Пицунде два года назад. Ничего особенного. Я же тебе говорила.
Клава пережила уже один стол и мыслила размыто. Впрочем, и остальные дозревали.
- На Кавказе влажно,- сказал Протасов,- Лучше отдыхать в Крыму.
- А мы были с Сашей,- озарилась Валентина,- В 84-ом году. В Ялте…. Такая красотища. Три недели пронеслись как один день. Так здорово. Море, солнце… Мы столько фоток нащелкали. Саша тогда как раз купил новый фотоаппарат. «Зенит». Я сейчас покажу.
Валентина подошла к серванту и извлекла из ящика фотоальбом в красной бархатной обложке.
- Вот, взгляните.
Она передала альбом Руденскому и достала еще один, потом еще и еще. Бархатные, кожаные, атласные разных цветов и форматов.
- Если Саша нас сейчас видит, ему будет приятно, что мы смотрим его фотографии,- на ее глазах блеснули слезы.
- Мам, можно мы погуляем?- спросил сын.
- Только не долго.
- Не волнуйся, Валь, я с ними прогуляюсь,- успокоила мать.
Альбомы разошлись на ура. Руденский разглядывал фотографии вместе с женой. Рита присоединилась к ним. У нее замирало сердце. Боялась увидеть себя. Но фотографии были поздними. Вот Ленинград. Зайцев у Петропавловской крепости, у Эрмитажа, у Исакиевского собора… Вот Минск, вот Таллин, вот Кижи. Цветное фото с «Золотых песков». Рига…
Странно, она тоже бывала в этих местах. В другое время, с другим мужем.
Ничего удивительного. Просто все носятся по одним и тем же местам.
Вот Крым. Вот «Ласточкино гнездо». Когда-то она целовалась с Сашкой на фоне «гнезда». Даже фотография осталась.
Альбом закончился. Женька взяла другой и открыла.
- Ой, смотрите!- взвизгнула она,- Маленький и такой важный.
Рита узнала альбом. Много лет назад Сашка показывал этот альбом ей. В Кимрах. Большой черный альбом в кожаной обложке, заполненный фотографиями наполовину.
- Первый класс, четвертый,- Женька листала страницы,- У меня похожие дома… Десятый… Боже мой, таким я уже его знала. Даже костюм тот же.
Она перевернула страницу.
- Вот институтские… Ой, смотрите!…. Я!… Рит, и ты тоже.
Рита вздрогнула.
- Покажи.
На фотографии двенадцать человек. В центре Дронов. Она рядом. Зайцев притулился в самом уголке.
- Это на втором курсе,- догадалась Женька,- Помнишь, вернулись с картошки?
- И ты была влюблена в Валеру,- с улыбкой прошептал Руденский.
- Нет! Нет! Нет! В тебя. Я влюбилась в тебя после первого же танца. Ты меня так за попу хватал.
- Прекрати, я такое не мог сделать.
- Ребята, это поминки,- прошептала Рита.
- Просим прощения,- Руденский смутился, но увидел, что никто уже ничего не замечает и успокоился,- Да ладно, здесь все свои.
Рита рассеяно перевернула страницу.
- Армия,- сказал Руденский.
- Армия?- встрепенулся Протасов,- Дайте глянуть. Ну, пожалуйста. Все равно вам армия не интересна.
Рита передала ему альбом, и Протасов впился взглядом в фотографии.
- Никогда нам не показывал,- причитал он,- Говорил, что вообще армейских фоток нет. А тут смотри сколько.
Клавин муж тоже уставился в альбом.
- Фотографии конечно плохие. Качество дерьмо,- говорил Протасов.
Клавин муж кивал.
- У меня дембельский альбомчик… Закачаешься,- протянул он мечтательно.
- А у меня?- взвился Протасов,- Фотки одна к одной. Качества изумительного. Каждая складочка на шинели видна. А это что? Поэтому Санек их и не показывал.
Он перевернул страницу.
- Ну что это такое? Лица едва различимы.
- Оооо, БМП,- воскликнул Клавин муж.
- Сам ты БМП. Это БТР. Бронетранспортер. Когда я служил, таких еще не было. Видал, пулемет торчит? Калибр 14, 5 мм. Представь! Башку начисто отрывает.
- Ну, дорвался,- Женька всплеснула руками и хихикнула не подобающе для поминок громко,- Ты начальник отдела, а в тебе ни капли солидности.
- Я же не на работе. Ты сначала посмотри на машину, а потом говори.
- Нужно мне,- хмыкнула Женька.
Она уже листала следующий альбом. Вдруг замерла и прижала ладонь к щеке.
- Смотрите, ребята, это как раз с того самого дня рождения.
Руденский с интересом вглядывался в фотографию. Рита тоже.
- Вот я тут какая. Господи, еще совсем молодая,- ахала Женька.
- Ты и сейчас молоденькая,- возразил Руденский.
- Володя, Саша, Толик,- перечисляла Женька,- А этот тот самый Вася Зернов. Смотри, как улыбается. Он всегда такой был. Энергия через край… Через три дня его не будет. Мы в том же составе придем на его похороны.
- Мы с тобой были вместе,- напомнил Руденский.
- Да, правда. А я уже забыла.
- А как он умер?- спросила Рита.
- Попал в аварию. Где-то на Ленинградском шоссе,- ответила Женька.
- Он возвращался из Москвы поздно вечером,- вмешался Протасов,- За месяц до этого купил «Запорожец». Там на «ленинградке» есть одно гиблое место. Перегон между Ямугой и Спас-Заулком. Десять километров неосвещенной трассы. Его сбил «Урал». Огромный вездеход. Водитель был пьяный, заснул и вышел на встречку. А тут Вася. От «Запорожца» остался только моторный отсек и задняя часть кабины с диваном.
- Юровский тоже на этом перегоне разбился,- вспомнил Руденский,- Только он ехал в обратную сторону.
Валя сидела в сторонке и не вмешивалась в разговор. Но услышав фамилию Юровский, вздрогнула.
- Кто это?- спросила она.
- Да был один деятель,- Руденский покосился на Риту,- В 79-ом году вдруг перевелся из Москвы. Из «Станкина», кажется. Там был старшим преподавателям, а у нас сразу стал доцентом, а через месяц заведующим кафедрой. Моего шефа подвинули в очень грубой и унизительной форме.
- Володя, не надо,- предупредила Женька.
- А чего тут такого? Все и так все знают. Короче, мой шеф Воробьев Андрей Федорович оказался не у дел. Человек всю жизнь посвятил кафедре, а его… Короче, этот Юровский еще тот был поганец. Бездарь несусветная, но со связями. Нет, надолго он в Калинине задерживаться не собирался. Попрыгал бы годика три в должности зава и слинял в столицу.
Руденский обернулся к Рите.
- Я тогда твоего отца уговаривал потерпеть годик другой. Все равно Юровский без него не смог бы. А Андрей Федорович ни в какую. Уволюсь и точка.
Рита вспомнила те жуткие для семьи дни и украдкой смахнула слезу.
- Неделю он успел процарствовать,- продолжал Руденский,- А в субботу вечером отправился в Москву на своих «Жигулях» и как раз на том самом перегоне не справился с управлением и улетел в кювет. Машина вдребезги, Юровского собирали по частям. Выжил, но остался инвалидом. Даже говорить не мог.
- И что дальше?- спросила Валентина.
- Андрей Федорович снова стал завом. Юровского мы больше не видели.
- Валь, а почему ты вздрогнула, когда услышала эту фамилию?- спросила все замечающая Женька.
- Я уже слышала эту фамилию. От Саши.
- Естественно,- сказал Протасов,- Саша был в то время зятем Андрея Федоровича.
- Все, давайте сменим тему,- перебил Руденский,- Ну-ка, Володя, дай сюда альбом. Что у тебя там за чудо машина?
- Бери, гражданский человек.
- Ой,- всплеснула руками Женька,- А ты прямо вояка. Володя, кстати, старший лейтенант запаса.
Она тихонько засмеялась.
- Ошибаешься, я капитан,- улыбнулся Руденский.
- Уууу, почти генерал.
Руденский, между тем, всматривался в фотографии.
- БТР-80,- сказал он.
- Чего?- не поняла жена.
- Эх, темнота. Модель такая БТР-80.
Женька взглянула на фотографии.
- Я видела такую сто раз. В кино и по телеку…. А где тут Саша?
Около бронетранспортера стояли семеро военнослужащих. В одинаковых куртках и панамах. Детали из-за плохого качества снимка были не различимы, но Руденский все равно узнал своего бывшего студента.
- Вот он. Второй слева.
Женька пригляделась.
- Точно, он.
Рита заглядывала через ее плечо. Армейская жизнь бывшего мужа не коснулась ее.
- А это кто?- спросил вдруг Руденский.
На второй фотографии был запечатлен другой БТР. И люди, стоящие возле него, хоть и были одеты в такие же куртки и панамы, были другие. Только Зайцев перешел из первого фото во второе. Теперь он занимал центральный передний план. Руденский указывал на другого, стоящего рядом с Зайцевым.
Женька пригляделась.
- Да нет, просто похож,- сказала она нерешительно,- Рит, погляди.
Та поглядела.
- Да ну, ерунда.
И сморщила носик.
- Валя, ты видела эти фотографии?- спросил Руденский.
- Наизусть знаю. А что?
- Вот на этой рядом с Сашей стоит офицер. Он очень похож на Григорьева.
- Это и есть Юра. Они служили вместе в Афгане.
- Опа,- сказал Протасов.
Все остальные молчали.
Узкая лента шоссе рвалась навстречу.
Промелькнул указатель «Московская область». Впереди маячили одинокие «жигулевские» габаритки. Промелькнуло село с красивым, немного завораживающим названием «Спас Заулок». Габаритки стремительно удалялись.
На спидометре поползла вправо стрелка.
- Кто бы ты ни был, я тебя достану,- подумал он и «втопил» педаль газа.
Какой же русский не любит быстрой езды? Даже тот, чья фамилия оканчивается на «й».
«Й», наверное, думает, что рядом такой же, как и он, припозднившийся житель «Московии», решивший поиграть в гонщиков. Сейчас он поймет, что ошибся. В темной кабине не видно лица, но это определенно он.
Короткий поворот руля вправо.
На дороге никого. Темень….
Григорьев очнулся. Что это было? Сон или явь?
Машина подъезжала к «Волжску».
- Юрий Владимирович, куда прикажете?- спросил Славик.
- Домой.
Есть не хотелось. До отвала наелся Ритиным зае..ом. Сварил кофе, включил «видик». Накануне достал кассету с «Крестным отцом», а посмотреть до конца не успел.
Удивительная история. Офицер, вырвавшийся из «понятий» клана, в конце концов возглавит его и превзойдет в жестокости своих предшественников. От себя не убежишь и себя не обманешь.
Звонок телефона прервал мысли.
Межгород. Григорьев взял трубку.
- Вас вызывает Калинин,- сообщила телефонистка.
Далекий-далекий голос куратора.
- Юра, слышишь меня?
- Слышу.
- Юра… Ну, короче, нам Валя все рассказала. Про Афган и про другое… Прости.. Ты бы сам рассказал…
Щелчок и голос Протасова.
- Слушай, Юр, я, конечно, прошу прощения, но ты и сам тоже хорош. Мог бы толком объяснить все как есть. Мы, наверное, тоже люди, если ты заметил.
Опять щелчок и голос Руденскова.
- Приезжай на девять дней. Пожалуйста. Мы просим… И Валя.
- Я постараюсь,- сказал Григорьев после паузы.
В трубке раздались длинные прощальные гудки.
- Зря ты не поговорила с ним,- сказал недовольно Руденский,- Потом жалеть будешь, Рита.
- Не буду. Я сказала то, что думала. Про папу правильно сказала, а здесь он сам виноват. Нечего секреты устраивать. Лимонадный Джо.
Руденский остался недоволен Ритой. И собой. Сели в машину, и он до самого ее дома не проронил ни слова. Женька тоже молчала, понимая состояние мужа.
Рите было наплевать на их молчание. Она уже все решила. Около родительского дома попрощалась вежливо и вышла из машины.
- Рита, конверт,- напомнила Женька.
Вот балда. Чуть не забыла конверт на сидении. Даже не конверт, а пухлый, склеенный из ватмана пакет, похожий на небольшую бандероль.
Уже уходили. Валентина вдруг ойкнула и скрылась в комнате. Вернулась с «бандеролью» в руке и протянула ее Рите.
- Возьми. Саша велел передать перед смертью.
Когда листали альбомы, Рита с легким беспокойством искала свои фото. Альбомы закончились, и беспокойство сменилось обидой. Эх, Сашка, Сашка. Уничтожил фотографии. А она хранила. Не на видном месте, конечно. В старом детском альбоме на самой верхней полке под стопкой журналов. Но хранила.
Зря на Сашку грешила. Все он сделал правильно. Другой бы перед смертью думал только о себе, а он все аккуратно сложил и заклеил. Эх, Саша, Саша.
Зашла в квартиру. «Бандероль» положила на тумбу в прихожей.
- Это что?- поинтересовалась мать.
- Фотографии. Саша оставил.
- Значит, он был уверен, что ты придешь на похороны?- удивилась мать.
И правда. Как она сама об этом не подумала. В последний раз она видела Зайцева лет пять назад. Приезжала к родителям на выходные и случайно встретила его в универмаге на Тверском. Они даже прошли вместе метров триста. От универмага до троллейбусной остановки у цирка. Больше не встречались, не переписывались и не перезванивались. Даже на кладбище приезжали в разные дни. Так договорились с самого начала. О смерти Зайцева узнала от Женьки и решила приехать. Чистый экспромт. Платье одолжила у Женьки. Та приготовила целых три. На похороны, на девять дней и на сороковины. Знала, что Зайцев лето не переживет.
Ну не мог Зайцев знать, что она явится на похороны.
- Ты есть хочешь?- спросила мать.
- Смеешься?
Рита взяла пакет и прошла в свою комнату. Когда- то этот диван они делили с Зайцевым. Целых два года. Теперь на нем лежит все, что осталось от той любви. Уместившееся в один бумажный пакетик.
Разорвала хрупкий ватман. Добросовестный Зайцев и тут себя проявил. Фотографии были плотно завернуты в толстый целлофан и перетянуты изолентой. Рита вдруг вспомнила. Подошла к телефону и набрала междугороднюю. Услышала привычное:- «В течение часа».
Зашла на кухню. Родители пили чай. Лето Воробьевы проводили на даче, но приехали в квартиру из-за дочери.
- Я завтра уеду,- пообещала Рита.
- Да ради бога. Можешь вообще не уезжать,- сказала мать,- А чего это ты с Волжском вдруг взялась разговаривать?
- Да так. Решила извиниться перед одним человеком. Я не хочу об этом говорить, мам.
- Да ради бога. На похоронах много людей было?
Они поговорили про похороны, про поминки. Рита под разговоры выпила два стакана чая.
Вдруг зазвенел телефон. Она рванула в прихожую и схватила трубку.
- Волжск. Соединяю.
- Слушаю,- раздалось с той стороны.
- Это ты?- спросила Рита.
- Я.
- Прости… Но..
- Я сам виноват. Я уже слышал это сегодня.
- Нет, не виноват… Просто прости.
Они молчали и только слышали дыхание друг друга.
- Ты приедешь на девять дней?- спросила она.
- Приеду. А ты?
- И я… До свидания, Юра.
Она повесила трубку.
В дверях замерла мать.
- Ну что ты, мама, смотришь на меня, как на больную. Я давно большая взрослая девочка.
Рита зашла в свою комнату и плотно прикрыла дверь. Взяла ножницы и разрезала изоленту. Под целлофаном оказался следующий бумажный пакет.
Может, это розыгрыш такой? Никаких фотографий нет, одни пакеты. Как матрешка.
Она разрезала пакет и, наконец, увидела фотографии. Те самые. Их совместная жизнь от А до Я. От любви до ненависти. Хотя, ненависть, наверное, слишком страшное слово. От любви до равнодушия. Так вернее.
Рита перекладывала фотографии. Много-много фотографий. У нее самой хранились десяток, не больше. Вот эта и вот такая тоже. Поцелуй на фоне «Ласточкиного гнезда». Господи, как давно было это. Будто в другой жизни. Она перевернула снимок. 80-ий год. Машке еще нет годика. Они оставили ее бабушке с дедушкой и рванули в Крым. Счастливое время, счастливая семья. До кошмара еще полгода.
Рита утерла слезу. Долго успокаивалась.
Огромный веер из фотографий. И чего теперь с этим богатством делать? Не домой же везти.
Она достала из шкафчика старенький альбом. Пусть лежат здесь. Раскрыла на случайной странице и увидела Григорьева. Большая фотография 10 на 15. Когда-то он подарил эту фотографию ей.
Стоп. А где фотографии, которые она дарила Зайцеву? Рита еще раз перемешала фотки. Нет ни одной.
- Может он взял их с собой в гроб?- ужаснулась она и сразу отогнала мысль.
Скорее всего уничтожил после развода. А эти не решился. Почему?
Она собрала снимки. Время воспоминаний еще не пришло в ее жизнь. И пусть не приходит подольше. Фотографии будут ждать своего часа долго-долго. В своей бумажной крепости.
Убрать фотографии в конверт сразу не получилось. Слишком толстая пачка. Вдруг Рита заметила в конверте еще что-то, похожее на сложенный листок бумаги. Достала и увидела письмо. Предназначенное совсем не ей.
- «Если ты читаешь эти строки, значит я уже в гробу под толстым слоем земли. Наверное, ты догадался, что я приглашал тебя недавно не для того, чтобы просто поговорить о Рите и отдать ее фотографии. Конечно не за этим. О многом хотел поговорить с тобой. Долго готовился. И не сумел. Сижу за столом и пишу это письмо. Стараюсь передать то, что все эти десять лет носил с собой. У меня не получится стройное повествование. Буду писать в том порядке, в котором приходят мысли.
Итак, с чего же начать? Может с одного из сентябрьских дней 75-го года? Вы уехали тогда на картошку, а я успешно «закосил». А знаешь, почему? Узнал, что Рита все-таки едет с нами. Я уже любил ее больше жизни и не мог видеть, как она будет целый месяц с Дроновым возле меня.
В тот день я шел по тротуару вдоль улицы Урицкого в Кимрах. Ты знаешь, где эта улица. Мимо проезжал рейсовый автобус, и в окошке я увидел тебя. Ты не заметил меня. Я был скрыт кустами и деревьями, растущими у дороги. Я сразу понял, куда ты держишь путь. На железнодорожную станцию в Савелово. Я тогда подумал, что ты тоже, может быть, пытался «откосить», но неудачно. И теперь добираешься до Капошина своим ходом. Так или иначе, но я решил тебя догнать. Дождался следующего автобуса и рванул следом. И не успел. Видел издали, как ты заскочил в так называемый «рабочий поезд». Через полминуты поезд тронулся…. Ну и ладно.
Я уже позабыл об этой истории, но дня через два случайно встретил Вовку Вострякова из второй группы. Он ведь мой земляк. Я зашел в магазин, а он как раз стоял у кассы. От него я узнал все, что произошло в совхозе. И о том, что в лесу у Капошина нашли три трупа, тоже.
Я никому не сказал, что видел тебя в автобусе. Даже тебе. Что-то, наверное, тогда уже почувствовал. Потом, когда уже начал встречаться с Ритой, узнал подробности. И про то, что твои земляки решили учинить самосуд. Я сопоставил факты и ПОНЯЛ.
Те трое вышли из села как раз в тот момент, когда «рабочий поезд» прибыл на станцию. Я думаю, ты ехал не один. Твои друзья уголовники были с тобой. Я даже мог бы допустить, что ты сам лично никого не убивал. Если бы не одно но… О нем я скажу позже. В моих умозаключениях есть слабое звено. Выезжая из Волжска, вы не могли знать, что те трое окажутся на тракте именно в это время. Может, вы собирались поквитаться с ними в другом месте, и ваша встреча на тракте- случайность? А как вы добыли себе алиби? Тоже не ясно. Но уверен, что в главном я прав. Я помню, как ты явился первый раз на занятия в октябре. Твой внешний вид подтвердил мои догадки.
Помнишь, как в начале 77-го ты сказал мне, что для того, чтобы остаться с Ритой, я готов на любую подлость по отношению к тебе. Ты был не прав. Я не выдал тебя. Хотя, что было проще? «Стукнул» бы куда нужно, ты бы укатил в Магадан, и Рита досталась бы мне раньше.
Я много чего знаю, Юра. Однажды Гришаев обидел Наташу Фридман и оказался в больнице. А ты когда- то встречался с Наташкой. Я знаю.
Однажды мой бывший тесть пришел домой в ужасном состоянии. Пьяный в хлам. Я никогда не видел его таким. За день до этого его освободили от должности. Он сидел на кухне и нес такую ересь. Чего-то про то, что видел тебя на своей лекции среди второкурсников. Ты, якобы, пришел позлорадствовать… Они все возмущались и проклинали тебя. И Рита и теща. А я сразу понял, что, что-то здесь не то.
В субботу вы ездили с девчонками на «пикник» на дачу Зуйкова – твоего нового приятеля. Девки напились, Зуйков тоже. А ты, по-видимому, нет. Дня через три я встретил случайно Тому Вишнякову, одну из тех двух девиц. Она и рассказала мне эту историю. Сказала, что ты козел. Напоил ее и бросил одну, а сам умотал к другой на «Жигуленке» Зуйкова. Вернулся под утро.
Куда ты ездил, Юра, той самой ночью, когда разбился Юровский?
Я думаю, дело было так. Ты узнал, естественно, что Ритиного отца сняли. Юровского ты лично не знал и, думаю, вражды к нему не питал. И пошел на лекцию, чтобы посмотреть на Воробьева и почувствовать его состояние. Наверное, ты почувствовал, и Юровский стал для тебя врагом. А дальше ты поступил так, как поступал всегда. Разобрался с врагом.
А потом судьба свела нас в Афгане. В роте капитана Артамонова.
Когда я уходил в армию, то взял с собой маленькую фотографию Риты. Я все еще любил ее. Я показывал эту фотку тебе. Однажды она пропала, и я решил, что это ты украл. В тот же день я зашел в канцелярию и почувствовал странный запах чего-то сгоревшего. В пепельнице лежали остатки обуглившейся бумаги, но пахло по-другому. До меня дошло. Ты сжег Ритину фотографию. Ты сжег память, которую я хранил. Я ничего не сказал и не обвинил тебя. В конце концов, я даже тебя постарался понять.
Через несколько дней мой «замок» Мажура героически погиб. Ему присвоили звание Героя…
Я помню, как это было. Он не выполнил мой приказ и поперся со своим корешем Сабуровым в брошенный кишлак. Для чего? Непонятно. Их окружили душманы. Ребята отстреливались до последнего, а потом Мажура взорвал себя гранатой. Твой взвод был неподалеку, но на помощь придти не успел. Слишком быстро все случилось. Мой взвод в это время отходил. Я ничего не смог предпринять. Когда услышали стрельбу и взрыв, было уже поздно. Когда мы ворвались в кишлак, все было кончено. Духи исчезли, Мажура лежал, разорванный гранатой. Сабуров метрах в пятидесяти. Тоже мертвый со свернутой шеей и с простреленными ногами.
Все давно прошло, отгремело и поросло быльем. И война уже признана никому не нужной. Я не эксперт и не специалист в области криминалистики. Но…. Мажура не взрывал себя гранатой. Он был убит до этого. Дыру от «семьдесят четвертого калаша» я ни с чем не спутаю. У духов тогда не было этих автоматов…. Зато был у тебя, Юра…..Это ты застрелил Мажуру. Сабуров был далеко. На груди «броник», на голове каска. Ты выстрелил в то, что не было защищено. В ноги. Думаю, из автомата Мажуры. А потом добил одним из своих приемов. Но Мажура- то был застрелен из семьдесят четвертого, и ты решил замести следы. Положил под Мажуру гранату и инсценировал «подвиг».
Зачем ты это сделал? Вот в чем вопрос. Уничтожил двух наших бойцов. Может ты агент ЦРУ? Или не поделил что-то с моим заместителем?
Я опять промолчал, Юра, хотя догадался почти сразу. Через несколько дней я узнал правду. Ты не воровал фотографию из моего кармана. Это сделал Мажура. А потом надрочил на нее и бросил в туалете. И похвастался перед приятелями, а ты как-то узнал об этом. Я даже знаю, как. Твой «дятел» настучал. Мой был не такой расторопный, и я узнал все намного позднее. Я думаю, ты пошел в туалет или послал своего «дятла». Тот принес тебе фотографию, и ты сжег ее в пепельнице. Ничего мне не сказал и решил разобраться сам.
P. S. Я бы, наверное, не отправил тебе это письмо. К чему? Чтобы похвастаться, что разгадал твои ребусы?
Так получилось, что мы оба прошли по одной тропке. Ты чуть раньше… Я знаю о Громове (его мать подходила ко мне, как когда-то к тебе), знаю о Белоконе. Редкая в наших краях фамилия. Я такую только в кино до этого слышал. Три года назад, когда ты приезжал ко мне, я услыхал эту фамилию от тебя. Ты звонил в Дубну и спрашивал Белоконя, а потом называл его Витей. На следующий день я дозвонился до матери Белоконя и многое узнал. Ему сделали операцию за границей за два года до этого. Хотя, чего я пишу, ты сам все знаешь. Операцию делали на твои деньги. А сейчас он работает в институте ядерных исследований в Дубне. Перед этим закончил «Физтех» с красным дипломом. Он здоровый и сильный как прежде. У него есть жена и ребенок.
Тогда я понял, что ты еще можешь сострадать, и написал тебе письмо. Видишь ли, Юра, ничто не сравнимо по ценности с человеческой жизнью. Ни сгоревший вагон, ни карьера моего бывшего тестя, ни Ритина, пусть сто раз обдроченная фотография. Ты совершил очень много зла, Юра. А я догадывался и молчал. Мой грех еще тяжелее. Потому, что ты хотя бы отстаивал свою идею. Ложную, порочную, но все же идею. А я просто молчал и не пытался остановить тебя. Если есть иной мир, я, наверное, буду гореть в аду, а у тебя еще есть время покаяться и исправить свое будущее.
Ну, все. Будь счастлив».
Рите не хватало воздуха. Она подошла к окну и распахнула настежь все створки. Щеки горели, будто ей только что надавали пощечин.
Через два дня.
Не удержался, остановил машину и зашел в знакомый «Гастроном». За прилавком застыли две продавщицы. Совсем другие. Он окинул взглядом витрины и грустно улыбнулся.
Каждый сантиметр пути рождал воспоминания. Вон там они остановились. Он держал велосипеды и пытался обнимать ее. Она шептала что-то нежное в ухо. Вот тут ее подрезал «Ковровец», и она упала.
Говорят, что память мудра. Оставляет только светлое и чистое. Но память может быть страшной. Если ее напрячь, сломать мудрую защиту, она вынесет на поверхность всю горечь, накопленную за десятки лет. Сразу, в один миг, весь ужас, все мучения прошлого обрушатся на тебя.
Он остановил машину у ворот и пошел по знакомой улочке. Он подошел к знакомому дому. Ничего не изменилось. Может, яблони были другие. И кусты крыжовника у крыльца. Но насос тот же. И крылечко, и наличники на террасе. За тюлевыми занавесками мелькали неразличимые силуэты. Наверняка, на него сейчас смотрели из-за тюля. Ему показалось, что он чувствует острый взгляд.
Он поднялся на крыльцо и нажал на кнопку звонка. Послышались шаги. Дверь открылась, Григорьев узнал Людмилу Петровну. Прошедшие годы наложили отпечаток на ее внешность. Морщинки не пожалели прекрасного лица. Григорьева вдруг опалило:- «Рита тоже когда-то станет такой». Но…Ритина мама не расплылась, как многие ее сверстницы. Талия была все так же тонка, а ноги, выглядывающие из-под не слишком длинного халата, все так же стройны.
- Здравствуйте, Людмила Петровна,- голос внезапно осел,- Узнаете меня?
На ее губах играла легкая улыбка.
- Намекаешь на то, что сильно изменился? Ты такой же, как и был. Здравствуй, Юра. Проходи.
Он зашел на террасу и неприятно поразился. Риты не было. За столом сидели мужчины. Хотя, нет. Одна женщина все же была. Рядом с капитаном- лейтенантом Романом Шумновым. Симпатичная, светловолосая, совсем не похожая на Риту. В синих джинсиках и белой футболке. На шее золотая цепочка, а на правой руке золотое колечко. И у Ромы на пальце сияло обручальное кольцо. И у его соседа – капитана ВДВ. Чем-то этот десантник напоминал Романа.
Тот стол, который запомнился Григорьеву, был в два раза меньше нового. За тем было тесно вчетвером, за этим, судя по приборам, разместилось шесть человек, и места еще хватало. Воробьев сидел справа, спиной к окну, а капитаны и светленькая – напротив. Рядом с десантником, судя по табурету и столовым приборам с закуской, кто-то только что трапезничал. Не Рита ли? Заметила его в окно и исчезла. А десантник- не новый ли муж ее, о котором пока знают только самые близкие?
Григорьев понял, что в очередной раз получил «по носу».
- По голове,- поправил он себя,- Я только что получил контрольный в голову.
Но приличия соблюдать следовало, и он вежливо поздоровался. Его чуть толкнули сзади. Он подумал,- Рита. Но это оказалась ее мать с чистой тарелкой и стаканом в руках.
- Ну чего ты застыл в дверях? Проходи,- улыбнулась она,- Сколько ты у нас не был- то?
- Тринадцать лет.
- Тринадцать!… Как время летит. Как будто вчера все было. Ты проходи, садись вот сюда.
Григорьев подошел к столу, обменялся рукопожатиями с мужчинами и уселся на предложенное место в торце стола.
Профессор слегка погрузнел, но лицом был еще свеж. Жена села рядом, Григорьев с изумлением заметил, что она выглядит гораздо моложе, чем ему показалось вначале. Он сообразил, что пока разглядывал капитанов, она успела припудрить морщинки. Это открытие доканало. Раз Воробьева смело общалась с десантником в своем естественном обличии, значит он свой человек в этом доме. А Григорьев - посторонний на всю жизнь.
- Позволь, Юрий, узнать, как твои дела?- спросил Воробьев витиевато.
- Живу. Работаю… Как все. А у вас как?
- И мы живем и работаем. Я там же. В институте.
- И я там же,- сказала мать,- А ты где?
- В Волжске. На том самом заводе, где когда-то бывал Андрей Федорович.
- Да, точно бывал,- профессор странно хмыкнул и переменил тему.
- Ты женат, Юра?
- Был.
- Был,- повторил Воробьев печально,- И наша тоже была.
- Не наводи тоску,- попросила жена и обратилась к Григорьеву,- Юра, ты Рому сразу узнал?
- Как же его не узнать. Тем более в такой форме.
- А это его брат Борис. По отцу. Заметил в них сходство?
Григорьев кивнул.
- Боря постарше года на два. Боря, ты с 55-го?
- С 54-го, теть Люд,- гаркнул десантник.
- Ну вот, значит на три. Боря был в Афганистане. Награжден медалью…. А вот это,- Лера – жена Ромы.
- Очень приятно,- Григорьев склонил голову,- У тебя, Рома, очень красивая жена.
Лера засмущалась и благодарно кивнула.
А Григорьев ликовал. Судя по возгласу Воробьева, с личной жизнью его дочери было хреново.
Профессор руководил столом. Самолично наполнял стаканы своей фирменной. И Григорьевский наполнил до краев.
- Чего ты, Юра, как просватанный?- дивилась Воробьева,- Давай уж я поухаживаю за тобой.
Как в былые времена. Жаркое, помидоры, огурцы.
- Кто скажет?- спросил Воробьев,- Давай ты, Рома.
- Я скажу, но давайте подождем Татьяну.
- Ей все равно нельзя,- возразил десантник,- Можно я скажу?
- Давай, Боря.
Борис поднялся.
- Я хочу выпить за Советскую армию. Чтобы ее никакая зараза не смогла уничтожить.
- И за флот,- добавил Роман.
- И за Советский флот.
Выпили.
- Под заразой ты кого подразумеваешь? Американцев, что ли?- спросил профессор.
- Таня - Борина жена,- прошептала Григорьеву профессорша,- Она в положении…. Пошла прогуляться.
- Под заразой я подразумеваю Горбача, дядь Андрей,- горячась выдал Борис.
- Во как. Ни больше ни меньше?
- Он хуже НАТО и ЦРУ вместе взятых. Вы представляете, что сейчас творится в армии? Уууу… А я расскажу.
- Пойдем, посекретничаем,- прошептала Воробьева.
Она покинула террасу, заинтригованный Григорьев пошел следом. Они зашли в большую комнату. Тут много чего поменялось. Другая люстра, другой телевизор, другие обои. Появилась мягкая мебель. Воробьева опустилась на диван и жестом пригласила сесть рядом.
- Тут такие дела, Юра…. Не знаю, как сказать… Короче, сейчас Рита привезет сюда своего жениха. Знакомство у нас будет… Очередное. Боже мой, Юра, если бы ты знал, как мне это все надоело.
Она еще что-то говорила. Ей бы замолчать и посмотреть внимательнее. Она распиналась перед трупом. Она только что убила Григорьева. Одним точным ударом в сердце.
Воробьева вдруг умолкла.
- Извини, что я тут свои проблемы…. Я думала, ты пришел к Рите. А ты…. Юра, а зачем ты пришел, а? К кому? Тебе ведь на все наплевать. Я вижу по твоим глазам. И чего я перед тобой распиналась? Вот дура старая.
- Вы не старая,- сказал Григорьев,- А дурак здесь я…. Я встретил Риту. Два дня назад…. Потом она мне звонила. И я подумал…. Какой глупец…. Простите, Людмила Петровна… За мою дурь. Пойду я. Прощайте.
Было такое ощущение, что она чего-то ждала от него, а он не оправдал надежд, и она на него обиделась.
- Прощай, Юра.
За дверью послышался незнакомый задорный женский голосок.
- Таня вернулась,- объяснила Воробьева,- Пойду, сварю ей манки.
Они вышли в прихожую. Дверь на террасу заслонила молодая черноволосая женщина небольшого роста в свободном красном сарафане. Около нее высокий мужчина средних лет в светлой рубашке с короткими рукавами и светлых брюках. Рядом с ним стояла Рита. В темно- синих джинсах и голубой футболке без рукавов.
Григорьев только взглянул на нее и сразу понял, что просто так уйти не сможет. Он спрячется за «кустами» и просмотрит всю сцену дурея от горечи. Людмила Петровна тоже поняла это, и, словно позабыв о том, что они только что распрощались, сказала, подтолкнув молодого человека к террасе:
- Проходи, Юра, проходи.
Рита, вроде как потеряла дар речи. Смотрела на Григорьева и молчала. Тот прошел на террасу, Рита с кавалером прошли следом.
- Знакомьтесь,- Рита казалась необычно смущенной,- Это Геннадий Михайлович…. Мой сослуживец.
Она начала перечислять присутствующих.
- Моя мама, мой папа, это наши хорошие знакомые Валерия и Татьяна с мужьями…. А это….
Тут она сбилась. Пока она представляла других, Григорьев с каким-то противоестественным интересом ждал своей очереди. Хотелось узнать, как же она представит его.
- Это мой бывший однокурсник,- Рита окончательно смутилась и замолчала.
А чего еще она могла добавить?
Женщины ехидно посмотрели на Григорьева и Геннадия Михайловича. Роман давился от смеха. Вероятно сейчас он прославлял тот миг, когда Рита покинула его.
Сели за стол. Григорьев, чувствуя себя полным идиотом, сел тоже. Рита уселась рядом с отцом, а ее кавалер у края стола напротив Шумнова. Геннадий Михайлович водрузил на стол две бутылки «Армянского» пятизвездочного и бутылку «Хереса».
- Вы как хотите,- пробурчал Воробьев,- А я свою фирменную.
- Я тоже,- сказал Григорьев.
Роман посмотрел на него с улыбкой и откупорил коньяк.
- Я коньяк не люблю,- Лера поморщилась,- Мне Андрей Федорович нальет своей.
Рита посмотрела на нее недобро.
- А я буду коньяк.
В конце концов с напитками разобрались.
- Давайте за знакомство,- предложила Рита, заметив, что все дружно прячут от нее взгляды.
- Давайте,- согласился невесело Воробьев.
Выпили не чокаясь. Как на поминках. Геннадий отпил половину и поставил стаканчик на стол.
- Так не годится,- возмутился Роман,- За знакомство пей до дна. Иначе не подружимся.
- Пей до дна!- завопила левая сторона.
Геннадий послушно выпил и зажмурился. Морщинки разбежались по лицу, как трещины по стеклу.
- Ему под полтинник,- подумал Григорьев,- Минимум сорок пять.
- Геннадий, с вами можно на ты?- спросил Борис.
Тот закивал.
- Конечно. Я буду очень рад.
- Ты, Геннадий, служил в армии?
- Бог миловал.
Он сказал и тут же смутился, поняв, что брякнул не то, и попытался оправдаться.
- Я офицер запаса. В институте была военная кафедра, потом сборы.
- Знаю я эти сборы. Хрень это все. Какие вы офицеры к едрене фене. На сержанта не потяните. На младшего. Так, Ром?
- На ефрейтора не потянут,- поддержал Роман.
- Я же и не претендую,- усмехнулся Геннадий,- Каждому свое.
- Ага! Одному за кульманом пыхтеть, а другому пулю в башку?- в голосе Бориса прозвучал вызов.
- Гена, Боря служил в Афганистане,- тихо произнесла Рита.
- Вот именно!- вызов достиг апогея.
- Вы так, Борис, говорите, будто это я послал вас туда.
- О!- Борис поднял вверх указательный палец,- Вот это, дядя Андрей, то самое, о чем я говорил. Вот она зараза.
- Стоп!- взорвалась Рита,- Боря, немедленно извинись перед Геннадием Михайловичем. Это честнейший и порядочнейший человек. И не надо его оскорблять…. И потом. Не один ты там был… Юра тоже был в Афганистане… И молчит.
- Ты был в Афгане?- ахнул Воробьев.
А Воробьева взглянула с испугом.
- Пришлось побывать,- ответил Григорьев негромко.
- В каком году?- деловито спросил Борис.
- В восемьдесят втором.
- Я как раз был там в это время. Под Кандагаром.
- Я тоже.
- Где? В какой части?
Григорьев ответил.
- Я знаю многих из этой части.
Борис прикрыл глаза, припоминая.
- Это у вас был такой сержант Мажура – Герой Советского Союза?
Рита вздрогнула, услышав фамилию из письма, и впилась взглядом в глаза Григорьева. Если бы он знал, сколько она знает про него.
- Был такой,- подтвердил Григорьев.
- Ты его знал?
- Немного знал.
Он заметил, что Рита не сводит с него взгляда, но не мог понять ее выражения.
- Геройский был пацан?- не отставал Борис.
- Я очень плохо его знал.
- За просто так Героя не дают,- сказала Лера.
Рита смерила ее презрительным взглядом и опять уперлась в Григорьева.
Борис снова прикрыл глаза.
- Стоп. Я вспомнил. У вас был такой комбат Легостаев. Знал такого?
- Так, немного.
- Все немного и немного. Будто не служил… Он черный был такой. Еврей, одним словом… Ну, он там у вас же был. Неужели не знал?... Ты кем там служил? Комвзвода?
Григорьев кивнул.
- Должен был ты его знать. Просто забыл.
Григорьев взглянул на Риту и вдруг понял, что она может опять заподозрить его во вранье.
- Да помню я,- признался он нехотя,- Грузный, высокий с маслянистыми глазками.
- Во-во. Он. А чего ты о нем нелестно так?
Григорьев пожал плечами.
- По честному, дерьмовый был мужик. Натуральная мразь,- Борис сделал вид, что сплюнул под ноги,- И ты сам так же думаешь…. Ладно, дело прошлое…. Слушай,- оживился Борис,- Значит, ты должен был знать ротного Артамонова. Капитана…Помнишь такого?
Рита услышала вторую знакомую фамилию и снова впилась в Григорьева взглядом.
- Очень смутно,- ответил тот.
Борис разочарованно смотрел на Григорьева.
- Я Артамоныча хорошо знал…. Суровый был мужик… И справедливый. Помнится, у него в роте были два «летехи». Два взводных лейтенанта. Один на другого постоянно строчил доносы. Артамоныч собрал их штук двадцать. Нам показывал. В чем только не обвинял… И в антисоветчине, и в мародерстве…. У них был случай. Я подробностей не помню. Но было приблизительно так. Был бой, духи отступили, лейтенант с тремя или четырьмя бойцами ворвался в кишлак. Там никого, одна только девчушка подстреленная…. А бойцы злые…. Короче, не дал лейтенант ее на растерзание, взвалил на плечо и, как мешок картошки, тащил километра три. По склонам, камням… И второй взводный накатал на него телегу. Что он, якобы, пытался изнасиловать девку, а бойцы ему не дали. Улики на лицо. Рожи у всех побитые. Они же просто так ее не отдавали. Пока он им рога не поотшибал…. Артамоныч не поверил. Вместе с «замком» прижали бойцов. Те и раскололись.
- С каким еще замком?- спросила удивленно Воробьева.
- Заместитель командира взвода. По-простому – замок.
- Чего же твой Артамоныч с тем стукачом не разобрался?- спросила Рита.
- А он говорил так. Пусть он лучше у меня пишет. Я его вирши под сукно и порядок. А уйдет в другую часть? Там-то, может, такого, как я не окажется. И начнут гнобить ребят.
- Резонно,- согласился Воробьев.
И все дружно закивали головами..
- Я одного не могу понять. Юра, ты же с Артамонычем в одном батальоне служил. Неужели не помнишь?- не унимался Борис.
- Я же сказал, очень смутно. Считай, что не помню.
- Хороший был мужик. Справедливый.
- Он погиб?- Рита не сводила глаз с Григорьева.
- Жив Артамоныч. Видел я его года два назад. Так и остался капитаном. А старше меня лет на десять. Неудобный для командования человек. Мог сказать в глаза правду. Таких в армии не любят.
- Таких нигде не любят,- сказала Лидия Петровна.
- Но на них держится мир,- возразил Борис,- Я вот в бога не верю…. Но, что-то, наверное, есть… Артамоныч тогда такую штуку рассказал. Он прятал доносы «под сукно». Рвал, сжигал… Короче, в дело не пускал. И тот сучонок понял это и начал доносить в батальон. И Легостаев Артамонычу ввалил по полной. За то, что тот мер к взводному не принимает. А сучонок совсем свихнулся и обвинил своего приятеля чуть ли не в убийстве сержанта…. А Артамоныч уперся рогом. Не отдает взводного. Не виноват и точка. Он мне говорил:- «У меня башка уже кипела. Сам не знал, чему верить, чему нет. Но решил взводного не сдавать»…. А через два дня они попали в засаду. Артамоныч с двумя взводами. Попали под Пакистанский спецназ. Артамоныч велел взводным уводить бойцов, а сам остался. И еще прапорщик. Прапорщик почти сразу погиб. Артамоныч говорил:- «Вижу – все, кирдык». И в этот момент рядом пулемет. Взводный вернулся. Тот самый, на которого доносы строчили. Со своим «замком». Побило их здорово. Но все трое остались живы…. Вот Артамоныч и говорил:- «Не зря я, получается, взводного прикрывал. Будто чувствовал, что однажды благодаря ему останусь жить».
- А дальше что было?- спросил Воробьев.
- Оказались они в госпитале. Под Душанбе. У взводного срок службы истек. Он же «пиджаком» был.
- Кем?- не поняла Воробьева?
- «Пиджаком». Институт, военная кафедра…
- Неужели таких брали в Афганистан?- ужаснулась Воробьева.
- Всяких брали. Вон Юра сидит. Самый настоящий «пиджак».
- И Саша,- вспомнила Воробьева.
- Юра, у вас стучали друг на друга?- спросила Рита, изучая глаза Григорьева.
- Нет. Во всяком случае, я таких случаев не знал.
- Боря, мы тебя перебили. Так что у вас дальше- то было?- спросил Воробьев.
- А дальше – все. Взводный прямо из госпиталя уехал домой. Если мне память не изменяет. Артамоныч еще говорил:- «Думал, сказать или не сказать про доносы. На языке вертелось. И не сказал. Решил – пусть сами между собой разбираются».
- Как же они разберутся, если один демобилизовался?- не понял Воробьев.
- Да там дело темное. Они чуть ли не друзья с детства.
- А фамилии ты их не помнишь?- спросила Рита.
- Нет. Артамоныч говорил, но я запамятовал. Да и какая разница.
- Вот именно,- поддакнул Воробьев,- А Артамоныч твой мудро поступил. Люди вооружены. Дошло бы до смертоубийства.
- Юр, а ты как считаешь?- спросила Рита, буравя его взглядом.
- Я согласен с Андреем Федоровичем. Но…
Григорьев, в который раз за последние полчаса, поймал странный Ритин взгляд и сбился с мысли.
- Что, но?- спросила она.
- Может тот взводный знал о доносах?
- И терпел?
- Есть такой Португальский писатель Пабло Коэльо. Сравнительно молодой. Ему сейчас чуть больше сорока. Я недавно прочел его повесть… Или притчу. Называется «Алхимик». Перевод неважнецкий, но понять суть можно. Есть там такая мысль. «Человек, который предал вас, не обязательно предаст вас во второй раз. Но если он предал вас дважды, то обязательно предаст в третий».
- Это ты к чему?- удивился Воробьев.
- Это я к слову. Я вот думаю, а если бы Артомоныч дал ход тем доносам с самого начала? Могли бы того взводного выкинуть из Афганистана? Отправить до конца службы в Союз?
- Исключено,- безапелляционно заявил Борис,- Могли бы взвода лишить, звездочку снять.
- А я все-таки думаю, что могли. Ушел бы взводный в Союз, спокойно дослужил. Живой и здоровый. Может, его приятель этого и добивался своими доносами?
- Во блин,- восхитился Роман,- А ты оказывается фантазер.
- А ты разве не помнишь, Рома? Он и был фантазером,- раздраженно сказала Воробьева.
- А мне хочется верить в то, что так и было,- признался Григорьев,- А если не верить, то как же жить на этом свете?
- Вот рассуждения типичного «пиджака»,- развел руками Борис.
- Он просто романтик,- вмешалась Татьяна,- Я, например, люблю Грина. Юра, вы любите Гриневского?
- Люблю. Но романтика тут не при чем. Представьте такую абстрактную ситуацию. Два приятеля. Один другому устраивает пакости. Второй ему мстит. Первый мстит ответно…. И так далее. До полного уничтожения. Теперь другой вариант. Два приятеля. Один устраивает пакость. Второй не отвечает. Первый снова подличает. Второй терпит…. И вот я задаюсь вопросом. Может ли так случиться, что первый однажды усовестится? Может, через год, может, через десять лет, может, перед смертью. Мне хотелось бы, чтобы было именно так. Больше всего в жизни.
- У вас, наверное, что-то личное, да?- спросила участливо Таня.
- Пойду, покурю,- Григорьев поднялся и вышел из террасы ощупывая карманы.
- Он начал курить?- удивилась Воробьева.
- От такой жизни закуришь,- промолвил Роман.
- Странный товарищ,- Геннадий покрутил в воздухе рукой.
- Ничего в нем странного нет,- живо возразила Таня,- Просто Боря затронул что-то больное.
- Афган,- сказал уверенно Борис,- Он и у меня-то через день стоит перед глазами. А у этих желторотых…
- Вот я и твержу всем,- перебил Геннадий,- Война в Афганистане – страшная ошибка. Вот вам наглядный пример. Вам, Борис, Афган снится ночами. Сами признались. Юрию, скорее всего, тоже. Так вы хоть не спились и не лезете в петлю…. Я эту тему изучал. Не спорьте. Суицид, наркотики, алкоголизм. Или просто попадают в психушку, извините за выражение. И не результат ли это дичайшей политики товарища Брежнева и иже с ним? Горбачева стало модно ругать. Может он и натворил перекосов. С алкоголем и другим…Но здесь он верно поступил, и я его полностью поддерживаю. Слава богу, вывели войска.
- А я ему все прощаю. И алкоголь в том числе,- сказал Воробьев, волнуясь,- Не прощаю кооперативы. Подложил под страну мину замедленного действия.
- Извините, Андрей Федорович, я за кооперативы,- возразила Лера,- В прошлом году мы были в Грузии. В любой магазин зайди, глаза разбегаются. Шмотья навалом. Майки, футболки, куртки… У нас такого днем с огнем не найдешь… Все пошито цеховиками. Теми же самыми кооператорами. В Грузии они всегда существовали. Пусть теперь у нас будут. Наши неуклюжие фабрики пока раскачаются…. Рооом, скажи.
- Согласен. Там, дядь Андрей, даже обувь другая. На нашу без слез не взглянешь. Страшные, допотопные. А там последний писк моды. Я за кооперативы. Но за такие, в которых люди работают руками. Что-то строят, создают. А вот торгово-закупочные… Вот это действительно мина.
- Так я и имел в виду именно их,- сказал раздосадовано Воробьев,- А вы раскудахтались не дослушав. Пусть создают цеха. Шьют брюки, рубашки, обувь. Пусть даже велосипеды делают и колбасу. Ради бога. Но вот такие «купи-продай»…. Завтра все продадут. Встанешь утром, а ничего нет. Все продано.
- Ну, ты уж хватил,- ахнула жена,- Все продано. Что все? Вот этот домик? Наша квартира?
- Все продадут, матушка. Все, что зарабатывали наши деды и отцы.
- Ты глупость говоришь, Андрюша.
В этот момент на террасу зашел Григорьев.
- Мы вот тут спорим,- начал Воробьев.
- Я слышал.
- Ну и как ты считаешь? Ты, кстати, кем работаешь, если не секрет? По рукам вижу, что не работягой.
- Я в политику не лезу, Андрей Федорович. Неблагодарное это дело. Я хозяйственник. Производственник. Мне главное, чтобы достать подешевле и подороже продать.
Левый ряд вздрогнул. Все, как один, удивленно уставились на Григорьева.
- Как это?- ошалел Воробьев,- Чем ты, Юрий, занимаешься? Ты из этих что ли, из новых? Из кооператоров?
- Из этих самых. И что в этом зазорного?
За столом воцарилось молчание. Воробьев ритмично отбивал такт вилкой по столу. Рита уставилась в тарелку. Остальные переглядывались между собой.
- Тааак,- промолвил, наконец, Воробьев,- Я с вашим сословием не знаком. Проясни нам суть. Вот чем ты конкретно занимаешься? Что-то производишь или просто перекупаешь? Просвети нас, сделай милость. Или это секрет?
- Не секрет,- Григорьев задумался, подыскивая простейший пример,- Ну вот предположим женские ремни. Разноцветные с ажурными пряжками. Вот, как у Леры. Сами ремни мы не изготавливаем. Только пряжки. У нас больше двадцати вариантов по рисунку и размерам, и несколько цветов.
- И что можно с этого получить?- презрительно спросил Воробьев.
- Давайте посчитаем. Тысяча пряжек обходится производству в пятьдесят – шестьдесят рублей. В зависимости от модели. А покупают их у нас по двести рублей. Сто пятьдесят рублей чистой прибыли. А в месяц мы изготавливаем тысяч пятьдесят. Итого семь с половиной тысяч…. Но пряжки это так, мелочевка. У нас есть кузнечный участок, и мы изготавливаем каминные решетки. На другом участке изготавливаем доску, брус, оконные и дверные блоки. Льем кольца для колодцев, вяжем сетку Рабица, варим гаражные ворота и металлические двери. Даже мебельный цех есть.
- Аааа,- озарился Воробьев,- Слышал я о том, что на вашем механическом такие дела творятся. Именно при заводе слепили кооператив, чтобы списывать тепло и электроэнергию на завод. Помнишь, я говорил тебе, Люда?... И всем этим руководит натуральный упырь. Говорят, такой прожженный… Мы в прошлом году звонили генеральному директору. Там же Лифшиц, кажется?
Григорьев кивнул.
- Так вот… Звонили насчет того, чтобы наших студентов на месяц отправить к вам на практику. Договорились со всеми. С министерством, с Лифшицем… И вдруг, этот новоявленный ваш кооператор, черт бы его побрал, все зарубил. Не нужны, мол, пацаны и баста. Самого- то, небось, государство учило и на практику направляло. Я помню, Рита в Волгоград ездила… И в Ленинград…. Да и ты, Юрий, тоже все это прошел.
Григорьев взглянул на Риту, та продолжала изучать тарелку.
- Выучили мерзавцев на свою шею,- продолжал Воробьев,- Ребят мы, конечно, пристроили. Слава богу, хорошие люди пока не перевелись. Юрий, ты понял, о ком я говорю? Как его фамилия?
- Андрей Федорович,- начал поспешно Григорьев,- Стоит ли об этом вспоминать? Уверен, что в этом году…
- Ага, сейчас. Ноги нашей больше не будет на вашем заводе. Кстати, у меня в блокноте все данные записаны. Сейчас принесу.
Он убежал в комнату, и Григорьев горестно вздохнул про себя. Воробьев вернулся через минуту с блокнотом в руке.
- Людочка, дай очки.
- А где они?
- Пап, дай я прочту.
Рита взяла блокнот и тут же уставилась на Григорьева.
- Андрей Федорович, это недоразумение. Даю вам слово,- никто не приносил писем от «Политеха». Был звонок. Один единственный. Кажется, проректор ваш звонил. А я…. Короче, у нас такой завал был.
- Так это ты?- с презрением изрек Воробьев,- Эх, Юрий, Юрий. Добрался, значит, до жирного куска и плюнул на всех. Нехорошо, брат. Вот это то, о чем я говорил вначале. Все на продажу. Честь, совесть, долг….
На Григорьева снизошло спокойствие.
- Только не надо меня совестить,- перебил он,- Живу как могу…. Как умею. А долги я давно отдал. Я этой стране ничего не должен, Андрей Федорович. Я хотел быть оружейным конструктором. А меня не пустили. Я не хотел воевать, а меня послали. Я хотел быть добрым, а меня под пулеметы. Я ни у кого из вас ничего не украл, а вы смотрите на меня как на бандита…. И пришел я совсем не к вам…. Но это уже не имеет значения. Извините за прямоту. Будьте счастливы. Прощайте.
- Да погоди же ты, чудак,- возмутился Воробьев,- Ну куда ты, в самом деле? Ребята, остановите его.
Никто не остановил Григорьева. Он был чужим на этом… Нет, не на празднике. На маленьком островке жизни, в котором он хотел найти место.
Он дошел до ворот, сел в машину и поехал в город ни о чем не думая. Километра через два мотор чихнул пару раз и заглох. Григорьев напрасно насиловал стартер. Потом увидел, что счетчик бензина на нуле. Вышел из машины. Кто-то грубо надругался над пробкой бензобака и слил бензин. Высосал до дна. Судьба.
Он откатил машину на обочину и стал ждать какую-нибудь легковушку.
Кажется, он задремал, когда позади раздался шелест шин и легкий скрип тормозов. В окошко постучали. Григорьев приоткрыл левый глаз. У двери стоял молоденький лейтенант ГАИ. Григорьев опустил стекло.
- Сотрудник автоинспекции лейтенант Юрьев. Ваши документы.
- А что собственно,- начал Григорьев и вспомнил, что документы благополучно лежат в кармане куртки, а куртка висит на вешалке в домике Воробьевых.
Этого еще не хватало для полного счастья.
А инспектор уже почувствовал характерный запашок.
- Выйдите из машины.
Григорьев вышел.
- Предъявите документы.
- Понимаешь, парень, забыл я документы дома.
Короткий кивок. Из ГАИшных «Жигулей» выбрался дюжий сержант с «Калашом» в руках.
- Руки на капот.
- Вы чего, ребята, детективов насмотрелись?
- На капот, я сказал.
Григорьев подчинился.
- Слушай, лейтенант, позвони на свой пост и узнай, кому принадлежит номер этой машины,- попросил Григорьев.
- Сейчас, все брошу и позвоню… Ноги шире.
Сержант был старше и мудрее. Забрался в свою машину. Слышно было, как потрескивает рация. Григорьев томился в ожидании.
- Юр!- крикнул сержант, и Григорьев вздрогнул,- Давай сюда! Быстро!…. Ну, иди скорее, дубина!
Вернулся лейтенант. Темный, как туча.
- Как я могу быть уверен, что вы точно тот самый Григорьев? Может быть, вы убили Григорьева и разъезжаете в его машине?
- Лейтенант, ты не понял? Документы в доме.
- Я обязан удостовериться.
- Да ради бога,- вскипел Григорьев,- Поехали…. Только в моей бензина ни капли.
Сержант достал из багажника двадцатилитровую канистру и воронку.
- Смотрите, Юру ведут,- воскликнула Таня.
Она первая заметила процессию. Впереди лейтенант, за ним Григорьев, позади – сержант с автоматом.
Документы возымели действие. Неужели лейтенант и в самом деле считал Григорьева преступником?
- Разрешите идти, товарищ Григорьев?
- Иди, иди. Спасибо ребята за бензин и за то, что обо мне позаботились.
- Простите, товарищ Григорьев. Больше не повторится.
Григорьев отвернулся.
- Идите, лейтенант.
- Есть.
- Ребята, выпейте хоть чая,- предложила Воробьева.
- Извините, мы на дежурстве,- лейтенант краснел и умирал на глазах.
Капитаны смотрели на ГАИшников с насмешкой, Геннадий иронично, женщины сочувственно. Рита опять «сверлила» Григорьева.
- Ты все сделал правильно, лейтенант,- сказал он,- Не переживай.
ГАИшники ушли.
- Ты чего такой взбаламученный?- спросил Роман.
- Вот откуда это в нас? А я ведь зауважал этого лейтенанта. Давай документы и точка. Все ведь правильно сделал парень. Может, я, в самом деле, вор? Еще подумал:- «Есть же нормальные ребята. Значит, живет страна». А он начал извиняться. За что? Что это за нация у нас такая? Только и ждем, чтобы кому-то задницу вылизать.
Рита с изумлением уставилась на него.
- А в этом вы должны винить себя, товарищ Григорьев,- воскликнул Геннадий,- Да-да, не смотрите удивленно. Это вы и подобные вам воспитываете таких людей. Вот вы, извиняюсь за выражение, пьяный сели за руль и преспокойно едете. И никакой закон вам не писан. Меня, к примеру, лишили бы прав, а перед вами извиняются. За то, что посмели задержать. Этот лейтенант знает прекрасно, что если скажет слово поперек, вылетит с работы. Потому что вы там все повязаны одной веревкой, извините за выражение. Он и извинился, и готов, как вы сказали, одно место вылизать, лишь бы вы на него не нажаловались руководству. Ну, ребята дорогие, все, кто здесь присутствуют, ну что, я не прав? Борис отвлекитесь от фронтового братства. Прав я или нет?
- Нууу, в принципе,- начал Борис и замолчал.
- А вы, Андрей Федорович, что скажите?- не унимался Геннадий.
- Да прав, прав,- кисло произнес Воробьев,- Только так всегда было, есть и будет. Вот попробуй, тронь нашего ректора. Поедет в любом виде, и хрен кто докопается.
- Да я же не про это. Я же не с Луны свалился,- вскипел Геннадий,- Просто я не понимаю, зачем товарищ обвиняет человека, которого сам же заставляет так себя вести.
- Вы, Геннадий Михайлович, ставите телегу впереди лошади,- возмутился Григорьев,- Это не мы делаем людей, а наоборот, люди делают нас. Вот этот пацан, который лейтенант, и тысячи ему подобных молча взирают на хамство, творящееся вокруг, и молчат. Ну ладно при Сталине… Даже при Брежневе. Но сейчас- то? Ведь можно уже что-то и сказать…. Нет, тишина. А раз тишина, раз люди молчат, значит с ними можно делать все, что угодно.
- Вы забыли хорошую пословицу, товарищ Григорьев,- язвительно произнес Геннадий,- Рыба тухнет с головы. Или вы не согласны?
- Не согласен. Может рыба и тухнет с головы. Я не знаю. Не рыбак. Но общество, это не рыба. Оно тухнет с основания. Есть такое меткое выражение. «Каждый народ достоин того правителя, которого заслужил». Очень верно. Наши граждане в своем большинстве- аморфная масса. И правители ведут себя соответственно. На каждом уровне. Творят беспредел, а масса одобряет. Народ сам должен организоваться. Стать кристаллической решеткой…. Я эти штучки насчет «головы» давно для себя опроверг. Помяните мое слово. Пройдет десять, двадцать лет… Может даже строй поменяется. А люди останутся теми же. И будут сидеть в том же дерьме.
- Ну насчет строя ты положим загнул,- усмехнулся Воробьев,- Советскую власть и Партию никто не отменял и никогда не отменит.
- Да я образно.
Тут все загомонили разом, и Григорьев как-то незаметно отошел на второй план. Удивительно, но женщины доказывали правоту Григорьева, а капитаны и Геннадий не соглашались. Профессор в споре не участвовал. Сидел безучастно и поглядывал на Геннадия.
Григорьев вышел из дома и сел на крыльцо. Как тринадцать лет назад. Целую школу и больше половины института. Тогда ему было девятнадцать. Прошло почти столько же. Целая жизнь прошла. Вдалеке.
Он удивился своей мысли.
- Вдалеке от кого? От той, которая сейчас совсем рядом и снова чужая? Чужая жена, чужая невеста.
Смеркалось. Закат гас за лесом. Кто-то вышел из дверей и встал за спиной. Он обернулся и увидел Риту.
- Комары,- сказала она,- Как ты можешь здесь сидеть?
- Они меня боятся.
Рита села рядом.
- Юра, а как ты здесь оказался?- спросила она.
- Решил посмотреть как вы живете.
- Просто посмотреть?
- Какая теперь разница.
Они помолчали.
- Скажи, Юра, ты ведь хорошо знал Артамонова?
Он ждал этого вопроса. Там на террасе, по ее взгляду понял, что она догадывается о чем-то.
- Знаю. Я очень хорошо знаю Артамонова Павла Григорьевича.
- Я так и поняла…. А эти два взводных? Это ты и Саша?
- Я и Саша.
- Ты знал, что он доносил на тебя?
- А почему ты нас расставила именно так? Может, это я писал на него?
- Юр, я не дура. Ты знал или нет?
- Знал. У моего «замка» Кости Богданова был земляк - ефрейтор из Сашкиного взвода. Кое-какие доносики тот солдатик сумел перехватить. В первом он обвинил меня в спекуляции тушенкой.
- Ты, правда, спекулировал?
- Мы зашли в один кишлак. Там были женщины, дети и старики. А мужчины воюют. На нашей стороне…. Или мы на их? Я вижу такое дело. Отдал пару банок из своего пайка. Костя тоже банку отдал. И остальные бойцы. Я не приказывал. Сами отдали… Когда подошел второй взвод, тут уже шло пиршество. Вот Зайцев и накатал донос.
- И ты всерьез считаешь, что за такое тебя могли просто отправить дослуживать в Союз? Тебя могли посадить.
- А может Сашка так считал? Мне очень хочется в это верить. Понимаешь? Знаешь, сколько раз я ждал от него признания? В последний раз приезжал, надеялся, что он признается…. Не признался. Только о грехах толковал. О том, что в рай не попадет.
- И ты бы его простил?
- А я давно его простил. Этот писатель Коэльо где-то прочел мои мысли. Я знал, что один раз человек может предать по недомыслию, а два раза только из-за сущности своей. А значит, он будет предавать всю жизнь. У меня был выбор. Я мог бы служить в другой роте, даже в батальоне. А я остался рядом с ним. Помнишь, как у Высоцкого? «Парня в горы тяни. Рискни». Я рискнул. Надеялся, что из него получится человек. А у него не хватило сил признаться.
- И тебе от этого тяжело?
- Очень.
- Он признался,- сказала Рита,- Он сделал больше, чем ты ожидал. Написал мне письмо незадолго до смерти. И все рассказал. Поэтому я сразу поняла, о чем говорит Борис…. Если ты не веришь, я могу показать письма. Просто там очень много личного. Он вспоминает о наших отношениях. И мне бы не хотелось…
- Не надо. Я верю,- сказал Григорьев не совсем уверенно.
- Он еще написал, что ты утащил у него мою фотографию.
Григорьев оживился.
- В самом деле. Представляешь, украл у Сашки твое фото.
- У тебя было много моих фотографий. Ты выбросил их?
- Нет. Разве я смог бы? Просто такой маленькой не было…. Мне Сашка в последнюю встречу отдал твои фотографии. Много. Только твои. Без него. Я оставлю их себе, ладно?
- Конечно, оставь. Мне будет приятно, что у тебя много моих фотографий.
- Тебе Валя отдала пакет с фотографиями?
- Да.
- Он приготовил его для меня….Наверное, не знал, что ты приедешь на похороны. Я попросил Валю…
- Ты правильно сделал, Юра.
Сумерки сгустились. Он едва различал ее лицо в свете, струившимся из окна террасы.
- Прости меня за то, что я наговорила тебе перед поминками. За то, что обвинила черте в чем.
- Рит, я был тогда на лекции твоего отца. Узнал, что произошло такое… И пришел. Хотел…. Рит, я не знаю, как объяснить.
- Ты знал Юровского?
- Конечно. Его все знали.
- Пообещай, что не обманешь.
- Разве я тебя когда-то обманывал?
- Пообещай.
- Обещаю.
- Как ты отнесся к тому, что его назначили вместо папы?
- Плохо отнесся.
- Насколько плохо, Юра? Ты мог бы его убить?
- Он остался жив.
Она поняла, что Зайцев прав, и содрогнулась. Он почувствовал ее дрожь. В темноте, в стороне от нее он почувствовал, как вздрогнуло ее сердце. Он обнял ее и прижал к себе… И вдруг увидел сержанта Мажуру. Тот стоял перед ним с автоматом на перевес.
- Ты подонок,- процедил Григорьев сквозь зубы,- Ты настоящая мразь, сержант. Если я скажу Зайцу про твои художества, он тебя с дерьмом съест.
- Он тебя съест,- наглые холодные глаза негодяя,- А, хочешь, я тебя прямо здесь кончу? Вот прямо сейчас. И хрен кто чего докажет. Нас двое, а ты один…. Ты на автоматик- то свой не гляди. Пока ты затвор передернешь, я из тебя решето сделаю.
Григорьев всегда держал автомат взведенным, а сегодня даже снял с предохранителя. Мажура не дооценил «пиджака».
- Юра, не надо,- она высвободилась из его объятий,- Все прошло, отгремело…. Мы стали другими.
- Я остался прежним.
- Тебе так кажется.
- Я люблю тебя.
- Нет, Юр, такого не бывает. Тебе просто так кажется. Увидел меня, все всколыхнулось… Все пройдет. Ты уедешь в свой Волжск и опять забудешь обо мне.
- А ты обо мне?
- А я о тебе. Это жизнь.
- Я не хочу такой жизни. Я прожил тринадцать лет как в бреду. Я даже не понял, что прошло столько времени. Я думал, что все еще впереди, что может быть мы еще будем вместе. И вот нам уже по тридцать два года. Еще год, другой… И все.
В этот момент в прихожей застучали каблуки, и на крыльцо вывалилась дружная ватага.
- Ритуль, счастливо, мы пошли домой,- сказал Роман,- Юрец, держи хвост пистолетом.
Борис тоже попрощался. Женщины чмокнули Риту в щеки. Компания растворилась в темноте. Только громкие голоса еще слышались в отдалении. Выглянула мать и позвала Риту в дом. И хоть говорили они тихо, Григорьев все равно расслышал.
- Вам стелить- то вместе?- спросила мать.
- Мам, ну конечно вместе. Что мы дети что ли?
Он резко поднялся с крыльца и понесся к центральным воротам.
В воздухе витал бензиновый запашок. И в салоне тоже. Григорьев включил зажигание. Бензиновый счетчик показывал ноль.
На этот раз пробку даже не удосужились вернуть на место. Она валялась метрах в трех от машины.
- За что мне такие испытания?- подумал Григорьев.
Искать бензин в половине первого ночи он не стал. Откинул сиденье и постарался задремать. Сон не шел. Рита занималась любовью с очередным мужем в ста метрах от него. Ему бы убежать за многие-многие километры, а судьба заставляла «сидеть в кустах».
Он проснулся от тихого неуверенного стука. Открыл глаза и в темноте за стеклом различил очертания Геннадия Михайловича.
- Что за черт? Пришел звать меня в дом? Откуда они узнали, что я здесь? Я сдохну, но не пойду в дом.
Он опустил стекло.
- Простите, вы домой не собираетесь?- спросил смущенно Геннадий.
- Случайно собираюсь. К себе домой. Утром.
- А можно я с вами переконтуюсь?
- Да ради бога. Садитесь быстрее, а то напустите комаров.
Геннадий забрался в машину и напустил целую армию комаров. Они гудели по всему салону как пчелиный улей.
- Простите,- смутился Геннадий.
- Бросьте. А вас- то что сюда занесло?
- Я, Юрий…. Простите, не знаю вашего отчества.
- Какая разница. Зовите меня Юрием.
- Я, Юрий, в некотором смысле совершил страшную ошибку. Принял желаемое за действительное. Подумал, а вдруг? Мне ведь сорок три года, Юра. Наверное, скоро я стану членкором. Зарплата хорошая. Престижная должность, квартира, машина…. Но вот возраст… Если бы ей было двадцать, а мне тридцать один… Другой бы разговор… Слушайте, Юра, а почему мы не едем?
- У меня нет бензина. Слили заразы весь до капли.
- Вы же говорили, что ГАИшники…
- Снова слили. Пока мы спорили с вами.
- Беда. А здесь комары зажрут. И потом просидеть до утра… Пойдемте за бензином.
- Куда?
- К тому же Роману. Вы ведь его, кажется, знаете.
Роман все понял с полуслова и вручил целую канистру бензина.
- Потом отдашь. Давай, счастливо.
Через полчаса выбрались на Ленинградку. Геннадий задумчиво смотрел в боковое стекло.
- Областной центр, а сплошные халупы,- сказал он.
- Мы едем по окраине. Ты города не видел.
- Ты, Юра, так сказал, будто этот город для тебя нЕчто.
- Представь себе.
- Первая любовь?... Понимаю… Кстати, Рита Калинин не жалует. Называет глухоманью.
- Я шел по Парижу. От Нотр Дам вдоль Сены, мимо Лувра, через Тюильри, по Елисеевским полям до самой Триумфальной арки. Потрясающе красиво. Фотопленки извел море…. А в душе не екнуло. Красивый город. Но чужой. Мне чужой. Потому что с теми красотами у меня ничего не связано. Я не встречал рассвет с девчонкой на Сене, не бродил с ней у Эйфелевой башни, мы не кормили уток в Люксембургском саду, не рукоплескали в Мулен Руже и не взбирались на Монмартр. Понял, о чем я?
- Кажется, понял.
- Так на хрена мне другой город, если все связано с этим?
- Но ты живешь в другом городе. Насколько я понял.
- В другом. Ты прав. Потому что если бы я жил в Калинине, он превратился бы для меня в город, в котором я спешу на работу и спешу с работы. В котором хожу в парикмахерскую, в кино, в сортир. Он бы превратился из храма в обычный город, которых десятки по Союзу.
- Ты стихов не пишешь?
- Нет, к сожалению. А может, к счастью.
- Юра, довезешь меня до Клина? Скоро первая электричка пойдет.
Геннадий заснул, а когда проснулся, машина неслась уже мимо Зеленоградских штыков.
Он высадил Геннадия на Остоженке и понесся домой. Вернее, в Калинин. Солнце уже поднялось, когда он подъехал к домику Воробьевых. Посидел на крыльце минут двадцать. Сердце ухало в груди. Наконец, набрался храбрости и позвонил. Выглянула заспанная Людмила Петровна. Посмотрела недоуменно.
- А Риты нет. Она поругалась немного со своим. Он ушел, она поехала за ним.
- На чем?
- На Роминых «жигулях». У нее доверенность есть.
Вот и все.
Возле поста ГАИ он притормозил. Куда катить? В Москву? Он даже адреса ее не знает. На Остоженку к Геннадию? Бред.
Вздохнул горько и свернул на дорогу в Волжск.
Около завода притормозил и посмотрел на себя в зеркало. Небритый, неумытый. Глаза красные от бессонной ночи. Ну ничего. Майка приведет в форму.
Он открыл дверь в приемную. Майка вышла навстречу.
- Ты чего!? Что случилось!?- ахнул Григорьев, увидев ее глаза.
Она ошалело разглядывала его лицо и одежду.
- Юр, я не знаю, правильно ли сделала. Только не ругай меня. Ладно? Жалко стало человека.
Григорьев зашел в кабинет и огляделся. Ничего не понял и обернулся к Майе.
- Вон там,- она указала на комнату отдыха.
Он зашел, стараясь не шуметь. Рита спала на диване, безмятежно раскинувшись во всю ширь. Григорьев на цыпочках вернулся в приемную.
- Значит, она не наврала,- сказала Майя с издевкой,- Сказала, что твоя жена, а я не поверила. Теперь вижу, не наврала.
Она вдруг сообразила.
- Эта та самая?
- Майя, меня ни для кого нет. Ни для кого.
1976 год.
Пронзительный солнечный свет сентября. Пустая голова без мыслей. Чем больше болит тело, тем меньше мается душа.
Он брел по осеннему Волжску, утопающему в огненно- красной листве кленов. Предстоящие две недели каникул казались отсрочкой перед выходом на эшафот.
Сам не заметил, как оказался возле общежития механического завода.
На вахте восседала пожилая дама с усиками под носом. Григорьев, не совсем веря в успех, спросил про Людмилу, вернувшуюся на днях из совхоза.
- Наверное, тебе нужна Дьяченко?- спросила хитро вахтерша.
- Наверное.
- Тридцать пятая комната…. Но у нас вход по документам.
У него не было с собой документов.
- Мне очень надо.
- Всем надо.
Она смотрела с издевкой. В этот момент в вестибюле появилась Люда.
- Юра?- ахнула она,- Ты почему здесь?
Выглядела она странно. Походила на замороженную селедку.
Они шли по улице. Вроде, рядом… И очень далеко друг от друга. Он рассказывал про пожар. Она смотрела с ужасом, а мыслями была далеко. Его рассказ доходил до нее рваными отрывками. Ее глаза то уходили в предельный ужас, то теплели в независимости от повествования. Неожиданно просунула руку под его рубашку.
- Боже мой, одни бинты. Почему ты не лег в больницу?
- И так тошно.
Разговор иссяк. Он сказал все. Они молча брели по заброшенной аллее.
- «Все мы, все мы в этом мире тленны
Тихо льется с кленов листьев медь….»,- прошептала Люда.
Он пораженно посмотрел на нее. Одиночество и боль в глазах.
- Можно, я приду к тебе сегодня?- спросил он.
- Нет,- испуганно ответила она.
- Тогда пошли ко мне. Прямо сейчас.
- Нет, Юра, я не могу.
И заплакала.
Она говорила сбивчиво, а он слушал. Черная злоба ворочалась в душе.
- Ты могла убежать?
- Нет. Он так врезал в поддых… Я дышать не могла. Очнулась, когда эта железяка уже была во мне.
Бесконечно долгий бросок до богом забытой железнодорожной станции. Потом кросс вдоль пустынного тракта.
У обочины притулился «Урал» с коляской. Два мужичка в плащах что-то горячо обсуждали, склонившись над движком.
На всякий случай он свернул с тропинки в лес. И сразу наткнулся на выводок белых грибов. Грибная душа. Забыл о целе визита, скинул куртку, завязал рукава и начал набивать их боровиками.
Непонятный шум в отдалении, треск ломающихся веток. Словно на опушку рвался лось или кабан.
Перед ним стоял тот, кого он желал увидеть более всего на свете. Грибная куртка отлетела в сторону.
- Ты!?- изумился Толик,- Ты с ними!?
Его голос дрожал, и лицо было белым, как мел, а в глазах прыгал ужас. Неуловимым движением он выхватил из кармана нож. С легким щелчком распахнулось лезвие.
- Слыш, парень, пропусти….. Порежу, сука. Пропусти. Ну, так получилось. Из-за Людки…. Приревновал… Понимаешь или нет?
- Скажи еще, что ее любишь.
- А может, люблю?
- Тогда зачем же ты, тварь, посадил ее на переключатель скоростей?
Он не дорос еще до настоящего карате, где побеждает сила духа. В этот момент он позабыл все «КЭАГИ». Увидел тонкое лезвие, блеснувшее навстречу, подскочил, крутанувшись вокруг оси, и ударил неведомым ударом.
Толик запрокинул голову и странно раскинул руки по мху. Мохнатый сонный шмель опустился на его лоб и пополз, путаясь в светлых волосах.
Затрещали кусты. На полянку выскочил коренастый мужик в темно- зеленом плаще. Один из тех двоих, что переругивались возле мотоцикла. Посмотрел на Григорьева, как на давнего знакомого, и склонился над Толиком.
- Готов.
- Как готов?- ахнул Григорьев и только теперь увидел в руке мужика окровавленный нож.
Лесной тропинкой они довезли его до следующей станции. Через два часа он вышел на вокзале в городе Талдоме. Через час на попутке добрался до Клина. Еще через час оказался в Волжске.
Следующим утром вышел в город и снова углубился в знакомые переулки. Дошел до реки и долго глядел в бесконечную воду.
И Волга и переулки оставались теми же самыми. Сосны, дома, заводские трубы как и вчера возвышались в монотонной вечности. И люди, сновавшие мимо, остались прежними. Он стал другим.
1989 год.
Рита чему- то улыбалась во сне. Он сидел в кресле и смотрел на нее. Он мог бы просидеть так целую вечность.
Тихо, одними губами он прочел Асеевские «Простые строки».
«Я не могу без тебя жить!
Мне и в дожди без тебя - сушь,
Мне и в жару без тебя - стыть.
Мне без тебя и Москва - глушь.
Мне без тебя каждый час - с год,
Если бы время мельчить, дробя;
Мне даже синий небесный свод
Кажется каменным без тебя.
Я ничего не хочу знать -
Слабость друзей, силу врагов;
Я ничего не хочу ждать,
Кроме твоих драгоценных шагов».
Ресницы дрогнули.
- Сам сочинил?- спросила Рита.
- Только что.
- Болтун. Ты знал эти стихи тогда?
- Знал.
- Почему я их от тебя не слышала?
- Потому что пришлось прожить целую вечность, чтобы понять их смысл.
1976 - 1994 г.