Владимир Сергеевич Мусатов
На фото автор в 2012году.
Алтарь Победы — пирамида
костей и черепов героев,
преступников, войны изгоев.
На Щучинском провинциальном базаре полно инвалидов войны. Сюда, в эту людскую клоаку нас, мальчишек с Каменно-Карьерской улицы, тянуло, как магнитом. Перед нашими глазами разворачивались картины людского горя, трагедии и драмы послевоенной жизни.
Здесь хорошо видны гримасы Великой Отечественной войны, в каждом углу огромного базара мы смотрели сцены большого людского театра с реальными актерами.
Вот забился в судорогах и упал на землю контуженный фронтовик, народ обступил его и гадает, что с ним такое? Белая пена пузырится на губах несчастного, и мне кажется, что он умирает. Но бывший солдат постепенно затихает и хорошо видно, как вздымается и опадает его грудь. Значит, дышит, значит, живой.
Его товарищ в гимнастерке, застиранных солдатских галифе подсунул под голову страдальцу старую телогрейку, будто на поле боя:
— Тихо, тихо, Леха... Ничего, ничего. Люди, он оклемается. Вот полежит и... Принесите водички. С ним такое не впервой, как шарахнуло его под Кенигсбергом, с тех пор...
Вечно пьяная с красным лицом баба раздвигает зевак, чтоб продыху было больше упавшему, заодно клянчит мелочь на выпивку. Рада, если вместе с медной трешкой вдруг блеснет белая монетка.
Инвалид с обрубками вместо рук, правый обрубок заключен в железный протез с двумя острыми концами, бьет в пустую бочку, приговаривая: «Будешь, сука, знать, как меня обижать, я тебя проучу», он уже выпил где-то с утра пораньше кружку самогона-первача. Хорошо еще, что с бочкой воюет, чаще, спустив штаны, демонстрирует всем свои гениталии. Мало кто смотрит, отворачиваются люди, а он: «Нет уж, ты посмотри, как оторвало мне руки-то вместе с яйцами, когда я тебя на фронте защищал».
В центре в окружении базарного люда бравый гармонист, вроде бы и не инвалид вовсе, лихо играет на гармошке, поет про мать, склонившуюся над убитым сыном-партизаном. Оборвав неожиданно жалостливую песню, показывает, обнажив до локтя, руку, всю в складках обожженной кожи, и норовит засунуть палец под одну из складок. Это ему удается, палец действительно показывается из-под складки с другой стороны, как будто она резиновая.
Однако глазами зорко следит за своей бескозыркой, в которую падают медные монеты. Потому как тут же шныряют чумазые детдомовские пацаны, им ничего не стоит стащить у гармониста бескозырку с монетами. Они знают: сердобольные граждане таких артистов любят и мелочи для них не жалеют.
А на прилавке под навесом местные шулеры лихо дурят головы заезжим из окрестных сел колхозникам, продавшим личную картошку. У них появились денежки, которые им обещают безмерно увеличить. Ловкий шулер весело декламирует ходкое четверостишье:
Вот она, вот она
Ночью работала,
Днем продается,
Чуть не даром отдается.
Раскидывает три карты шулер и предлагает отгадать, где пиковая дама. Тут же второй шулер, выглядящий как обычный горожанин, накрывает нужную карту. Есть, выиграл пять рублей! Первый шулер повышает ставку, всячески, показно отвлекает второго и как будто незаметно подменяет даму.
Приезжие селяне клюют на эту приманку, садятся играть. А через некоторое время чистенькие, без заработанных от продажи денег, чешут затылки и удивляются: «Вроде бы не отвлекался, когда же он, гад, подменил мою даму».
Вдруг базар качнулся в сторону входа, горластый глашатай приглашает всех на стадион: «Бедило-богатырь, завтра будет бороться в парке с самыми сильными щучинскими, кокчетавскими борцами. Красавец Чуйко схватится с ним в жарком поединке. Бедило будет поднимать гири, жонглировать ими, рвать цепи, гнуть и ломать подковы и многое другое».
Поднялся шум и гам, который разбудил мирно спящего за прилавком выбеленного временем нищего. Тот резко повернулся и правым локтем задел свой нехитрый товар.
Стенка, сложенная из различных кусков хлеба, которые он денно и нощно клянчит у голодных, истерзанных войной горожан, развалилась, некоторые упали на землю. Тут же подскочили две рыжие, тощие собаки и мгновенно проглотили упавшие куски. Нищий старик растерянно, дрожащими руками построил из кусков хлеба новую стенку, затем послюнявил химический карандаш и написал на клочке бумаги новую цену товара. Сел и тут же снова уснул.
Даже детдомовские пацаны не трогали хлеб нищего, наоборот,они иногда подкладывали ему куски, которые им удавалось стащить в хлебном магазине, когда туда привозили повозку с хлебом.
Под шумок рыжий Санька с нашей улицы стащил стакан семечек. Торговка незлобно ругалась: «Вот паразит, ну попросил бы, я бы сама насыпала ему в карман. Нет же, стащил вместе со стаканом. Ну, не паразит разве, чем теперь я буду семечки-то насыпать». Тут же нашелся пьяный благодетель и предложил взять у него стакан на время.
— Бери, бабка, все равно в него наливать пока нечего. Но как только приедет бочка с пивом, я тут же его заберу, потому как он самому нужен.
В этот стакан благодетель сливает недопитые остатки пива из кружек подгулявших мужиков и баб.
А вот инвалид, торгующий синькой в маленьких бумажных пакетиках. Потерял руку на фронте, да разжился где-то в разбитой Европе столь ценным товаром и торгует теперь, сидя на прилавке в офицерской шинели иностранного производства. Иногда достает из внутреннего кармана белую тряпицу, утыканную трофейными иголками, очень нужными в каждой семье, и торгуется с деревенской бабой. Да как торгуется, ни копейки «чертов паразит» не уступает. Наконец сторговавшись, баба, оглядываясь вокруг, отходит в уголочек, поднимает длинную деревенскую юбку и из-под резинки чулка достает спрятанный подальше узелок с деньгами, отсчитывает оговоренную сумму и отдает, приговаривая: «чтоб тебе, жадюга, сатана вторую руку-то отхватил».
— Вовка, хочешь семечек? — рыжий Санька протянул мне стакан.
— Во-первых, ворованные семечки предлагать грех. Во-вторых, поди, дурак, стакан верни бабке, повинись, она не злая. А я, как командир, отчислю тебя из нашей стаи вовсе, если ты еще хоть раз что-нибудь стащишь, скотина.
Отнес, Санька пустой стакан, повинился, простила его бабка, но очень удивилась.
—Что это с тобой сделалось, никак пришел деньги у меня высмотреть, гляди у меня, чертенок рыжий!
— Нет, бабушка, приказ получил, не воровать, а то из стаи прогонят.
— Из какой еще стаи, милок? Ты, чай, не птица, хотя, правда, рыжий воробей. Ну ладно, скажи, простила я тебя.
— Вовка, пошли на перрон, скоро московский придет, а у меня чинарики кончились.
— Колька, если отец почувствует запах и спросит меня, я тебе честно говорю, прикрывать не стану, скажу как на духу, курил!
— Ну, Вовка, ты прямо, как Олег Кошевой из «Молодой гвардии»!
— Просто хочу, чтобы ты бросил курить, кашляешь, как туберкулезный. Я младше тебя на два года, а в школе с тобой уже в одном классе.
— Ну и что, может, я не хочу учиться.
— Если отец определит на работу, у тебя нет специальности, что ты будешь быкам хвосты крутить, окурки собирать? А если от туберкулезника окурок попадется?
— Ну ладно, что ты разошелся, как комиссар на войне. Пошли-ка лучше железо собирать. Сдадим, да на вырученные денежки в деповской столовой пшенки поедим, а то в животе урчит, кишка кишке рапорт отдает.
— И то верно, но обещай, что закончишь школу.
— Закончу, Вовка, только ты переходи в нашу школу, будем сидеть за одной партой, а?
— Да разве отпустит наш директор, он планирует меня выпустить с золотой медалью. И физрук ужасно расстроиться.
— Вот, вот ругаешься, а помочь брату…
— Ладно, Колька, решено, перейду в твою школу, но заниматься начнем уже сейчас, летом.
— Хорошо, пошли.
— Стой, Колька, смотри, опять эта компания карманников промышляет, вот гады. Видишь, норовят у женщины сумку срезать.
— Держи сумку, срежут — заорал я что есть мочи. Женщина встрепенулась, карманники отпрянули от нее и повернулись.
— Это мусатовский выродок орет,— прошипел один из них.
— Порежем,падлы!
— Попробуй!
Я приладил на ладонь свинчатку и позвал рыжего Саньку, Колька вытащил свой знаменитый кнут и щелкнул им, как заправский пастух.
— Санька, свистни Вита с Линем, вот моя пятерка и будет в сборе. Тогда посмотрим кто кого.
— Ладно, суки, в следующий раз посчитаемся.
— Таких мы говорков сшибали хреном с бугорков,— Колька лихо щелкнул кнутом по пустому прилавку, раздался резкий с хрустом щелчок, на доске прилавка остался след от завитой в конец кнута медной проволоки. Для большей острастки он пнул лежащий рядом обломок кирпича.
— Видел! Врежу по копчику, месяц в лазарете валяться будешь!
— Пошли, у него на ботинках железные подковы с загибом, сломает гад ногу, если по ноге попадет. Пошли не знаешь что ли этих придурков, у них пахан, и тот с молотком не расстается, с ворами всё воюет.
Не ходил бы по ночам отец вокруг огромных складов с пшеницей, где он работал завскладом, растекалось бы зерно ручейками по воровским мешкам и сидеть бы ему снова в тюрьме.
Очень не хотелось фронтовику снова в рудники Джезказгана, загнали его туда в 1937 году, четыре года маялся. На войне за то поругание на фашистах крепко отквитался, вернулся победителем.
Пополнилась семья двумя сестрами и братиком. Трудно, но надо поднять семерых детей, троих уже потеряли. Слава Богу, Мария в силе еще, тащит семейную лямку, словно породистая кобыла плуг на пашне, а пашне-то конца края не видать.
— Пойдем, Вовка, вечно ты думы какие-то думаешь. Я знаю, где отработанные буксы в шлаке закопаны, там их свалено штук десять, килограммов 100 будет. Сразу можно сдать рублей на пять, если впятером за час управимся, а потом в столовую.
Мы нашли Вита с Линем и ринулись на шлаковые отвалы. Паровозов там стояло в ряд штук двадцать в заглушке на случай войны.
Хорошо бы ее не было, потому как...
Алтарь Победы — пирамида
костей и черепов героев,
преступников, войны изгоев.