С наступлением весны экипажи военно-транспортной авиации вместе с перелётными птицами потянулись с юга на север. Начинались, так называемые, овощные рейсы. По заказу военторга самолёты загружались на южных аэродромах первыми овощами и везли их в далёкие северные гарнизоны, где жители, измученные долгой полярной ночью, с нетерпением ожидали свежих витаминов.
С грузом огурцов, редиски и зелёного лука мы приземлились на военном аэродроме близ Архангельска. Предстояло выгрузить половину содержимого грузовой кабины, догрузить освободившееся место товарами военторга и отвезти всё это на Новую Землю. Руководил разгрузкой-погрузкой довольно упитанный подполковник с петлицами артиллериста.
– Подполковник Ковбаса, начальник военторга всего Севера, – представился он нам: – Я буду сопровождать груз.
Загрузив на борт партию ковров, двести коробок коньяка и десять сорокалитровых молочных бидонов берём курс на архипелаг. В полёте нас вызывает гражданский диспетчер:
– У вас посадка на двойке?
– Следуем по плану, – отвечаем ему как положено.
Здесь надо уточнить, что наш аэродром посадки ещё со времён испытания хрущёвской «кузькиной матери» считался режимным. Его название, как и позывной, в открытом эфире запрещалось произносить.
– Ну, я и спрашиваю – у вас посадка на Амдерме-два? – наседает диспетчер.
Как потом выяснилось, у «граждан» этот аэродром назывался Амдерма-два, и два раза в неделю туда летал Ан-24. Но мы тогда этого не знали.
– Следуем по плану, – как попугай повторяет помощник командира.
Поняв, что из нас как из Мальчиша-Кибальчиша военной тайны не вытянуть, диспетчер продолжает:
– Ваши военные позвонили. Аэродром, куда вы следуете, закрылся по погоде. Вам посадка в Нарьян-Маре.
Сели в Нарьян-Маре. Створки грузолюка до кабины стрелка были выпачканы чем-то белым, а на полу в конце грузовой кабины по колено лежала сметана. В полёте на высоте её выперло под давлением из под крышек бидонов. Сметана хорошая густая, хоть ножом режь.
– И что теперь с этим делать? – спрашивает у начальника военторга мой командир.
– Да что хотите. Хотите, ешьте её, хотите, продавайте, невозмутимо отвечает подполковник: – Мне лишь бы пломбы на крышках были целы.
Поскольку на пустынном аэродроме продавать сметану было некому, мы, не ожидая повторного предложения вооружившись ложками, накинулись на эту халяву словно голодные коты. Ковбаса тоже принял участие в этом празднике живота…
Говорили же нам, что жадность до добра не доведёт, а всё без толку. Минут через двадцать весь экипаж с начальником военторга во главе рядком сидел на краю бетона, свесив свои обнажённые пятые точки над чистым снегом размышляя о прекрасном. Продолжать полёт в таком подвешенном состоянии было бессмысленно. Надо было лечиться. Соль у нас была, а второй ингредиент народного средства предоставил начальник военторга, выставив коробку коньяка.
– Мне процент на бой бутылок положен, – успокоил он нас и себя.
Не помню уже, после которой бутылки из того процента Ковбаса начал рассказывать нам свою историю:
– Я сам с Украины, – в чём мы и не сомневались, – И тоже мечтал стать лётчиком, но судьба так сложилась, что стал тыловиком. И нисколько не жалею об этом. Ведь без нас и самолёт не взлетит, и танк не поедет, и пушка не стрельнёт.
– Конечно, конечно, – соглашались мы, с удовольствием поглощая его дармовой коньяк.
– Вы не обижайтесь, авиаторов я всегда уважал, – продолжал подполковник: – Но после одного случая моё отношение к лётчикам переменилось. Я только что получил майора. Идём с женой по Крещатику, а навстречу младший лейтенант в авиационной форме. Явно под хмельком, руки в карманах, фуражка набекрень, в углу рта сигарета. Проходит мимо меня, как мимо столба, даже головы не повернул. Я, естественно, останавливаю его и, как положено, представляюсь:
– Начальник тыла училища майор Ковбаса.
Этот мамлей, окинув меня затуманенным взглядом, не вынимая рук из карманов, выплюнул на асфальт окурок и заявил:
– Ни хрена себе, устроился, – и пошёл дальше, как ни в чём не бывало.
– А вы что же? – интересуемся мы.
– А что я? Патруля рядом не было, не драться же мне с ним при жене. К тому же он был на голову выше меня…
На следующее утро, придя на самолёт, мы выбросили в снег глыбу заледеневшей за ночь сметаны. Пусть хоть песцы погрызут. Запустились и перелетели на Новую Землю.