- Что-то тихо стало, Феликс Эдмундович, - сказал Владимир Ильич. - Не пора ли расстрелять с десяток людишек по вашему выбору?
- Мы и без расстрелов, как говорится, без дела не сидим – стараемся…
- Да вы саботажник, милый мой, форменный саботажник! Расскажи кому-нибудь, что председатель ГПУ саботажник – ведь не поверят!.. Скажут пиз<…> Владимир Ильич, в то время как это – истинная правда!
- Зря вы так, Владимир Ильич. Обидно слышать ваши несправедливые упрёки. Вот вчера, например, группу бывших офицеров задержали…
- Расстреляли?
- Нет ещё…
- Расстрелять немедленно, без волокиты и проволочек! Расстрелять, как проституток!
- Вообще-то проституток не расстреливают, Владимир Ильич, - улыбнулся Феликс Эдмундович. - Их, мягко выражаясь, <…>.
- А я говорю: расстрелять! Сначала <…>, а потом расстрелять!
- Кого, Владимир Ильич?!
- Проституток!
- А офицеров?
- Да причём здесь офицеры? – закричал Ильич. – Что вы меня путаете?
Дзержинский подозвал Ягоду и коротко распорядился:
- Расстрелять.
- Кого? – спросил Ягода.
- Кого-кого… Проституток – ты же ясно слышал!
- А где их взять – проституток этих?
- А то ты не знаешь, где они обитают? – взорвался Феликс Эдмундович.
- Всех?!
- Всех, но сначала, мягко говоря, <…>.
- Будет сделано: сначала <…>, потом расстреляем.
- Не забудь, - напутствовал его Дзержинский, - для проституток это, как последняя папироса для курильщика.
- Есть! – сказал Ягода. И тут же отбыл выполнять указание.
Сидели они в старинном парке на берегу реки Пахры. Большой двухэтажный дом маячил за спиной. Стояла ранняя осень. Сухая листва шуршала под ногами обслуживающего персонала. Светило солнце, и где-то безмятежно, взахлёб, как петух "кукареку", кричал паровозик.
Когда-то эта усадьба принадлежала царскому генералу Рейнботу, градоначальнику Москвы. Теперь в ней обитали товарищ Ленин, его разнокалиберные сёстры, брат с семьёй, ну, и, конечно же, Надежда Константиновна: куда он без Крупской? Ни в <…>, ни в Красную Армию.
Последнее время Ильич сильно болел. Лечащие врачи и заезжие медицинские светила посещали его беспрестанно… -
но вот очухался, нащупал тропку сознания и цепко, как ребёнок, схватился за нити управления разболтанным государством.
- Несколько месяцев назад, - сказал Ильич, - я давал вам задание выслать к чёртовой матери, т.е. к английской королеве, всех либеральных умников – меньшевиков там всяких, кадетов и прочую интеллигентную сволочь…
- Дайте срок – вышлем, - сказал Дзержинский.
- Чтобы знать, кого высылать, надо иметь списки. Есть у вас списки, Феликс Эдмундович?
- Есть. И более того, в этих списках высылаемые либералы разбиты на группы: беллетристы, публицисты, политики - меньшевики в первую очередь… Экономисты, технари, преподаватели…
- Этого мало, - сказал Владимир Ильич. – На каждого интеллигента должно быть дело. Запомните, Феликс Эдмундович: на каждого!.. Поручите высылку толковому человеку. Скажите кому, и я дам ему индульгенцию, как Троцкому под Свияжском. Без Менжинского, как видно, вам не обойтись. Хотя, если честно, не думаю, что высылка – сложное мероприятие. Свежий пример – взял я вчера петроградский журнал "Экономист". Глянул – и ахнул: что ни фамилия, то враг! Тут даже думать не надо: перечень этой сволочи помещён на обложке – в списке сотрудников. Прямо по этому списку и высылайте за границу…
И без лишних сантиментов: одно летнее пальто, одно зимнее, один костюм, две рубашки, две пары кальсон…
И никаких нательных крестиков, ни одной книжки, ни, тем более, рукописей, ни одной исписанной бумажки! Высылайте без объяснения мотивов. А иначе придётся расстреливать…
И предупредите: того, кто возымеет желание вернуться, прямо на границе и шлёпнем!..
- Так-то оно так, да только не желают они расставаться с Россией…
- Неужели за границу уехать не хотят? Не жаждут? Неужели эта сволочь так любит Россию?
- Любит, Владимир Ильич, но странною любовью: от революции пострадав, революцию не проклинают и ни о чём не жалеют.
- Вот дурачьё! – воскликнул Ильич. – И-ди-о-ты…
- Может, надеются на общественное мнение?
- Общественное мнение, общественное мнение… - нараспев сказал Ильич. - Не говорите глупостей, Феликс Эдмундович. Остракизм – любимейший в древности способ расправы с инакомыслием. Каких людей высылали из Греции – и куда? Да на кудыкину гору – я имею в виду Афон. И ничего – проглотили! Может, поперхнулась пара злопыхателей, так никто на них внимания не обратил. И чем, скажите, негуманная высылка хуже гуманных расстрелов?..
Вздохнул, суетно огляделся по сторонам и продолжил:
- С нужными людьми у нас плохо – это да. Буквально на пересчёт. Возьмите Сталина - какой он всё-таки мягкотелый! Я просил у него яду, а он не принёс… Кисейная барышня, а не генсек. Телёнок. Ему бы с Троцкого взять пример! Этого даже я боюсь – Ленин…
- И я, - сказал Феликс Эдмундович. – Страшный человек! Сталин по сравнению с ним тютя…
- Что не мешает ему, однако, быть грубым. Недавно он во всеуслышание заявил, что педерастам в Кремле приходит конец. И это сказано о моих ближайших соратниках! Ну, скажите, Феликс Эдмундович, разве мои товарищи - педерасты?!
- ГПУ такими сведениями не располагает…
- Вот именно! – воскликнул Ильич. – Вот именно! Если даже ГПУ не знает, то какие же они педики? Умнейшие на белом свете люди! Товарищи, каких мало! Безотказные, доступные, добрые, доверчивые…
И вот ещё что, Феликс Эдмундович, пока не забыл: в каждом районе устройте концентрационный лагерь, пусть маленький – на 10 персон, например, но лагерь…
- Так ведь война уже кончилась, Владимир Ильич!
- Это вам кажется, что кончилась. На самом деле она непрерывна как лента Мебиуса. Враг затаился – и ждёт, когда мы расслабимся. Непременно, безусловно – в каждом районе по концлагерю. И чтоб в каждом городе была рота латышских стрелков!
- Да где же их столько взять – латышей?
- А это уже ваша забота – зря, что ли, мы вас на эту должность назначили?
Он опять огляделся по сторонам, потом заглянул под скамейку.
- Чего вы всё время ищете, Владимир Ильич?
- Я? Любимую женщину.
- Надежду Константиновну?
- Надюшку я уже хлопнул по заднюшке – с неё достаточно. Я говорю о любимой, вот только имя её запамятовал – Громада? Армада?..
- Может быть, Арманд?
- Точно – Арманд!
- Так она же того… - Дзержинский смиренно сложил ладони, возвёл очи к небу и стал подобен польскому ксендзу. Из-за этой похожести его и возвели в папское достоинство в органах чрезвычайного правопорядка, коротко именуемого ВЧК.
- И где её упокоили? – спросил Ильич.
- На Красной Площади, - ответил Феликс Эдмундович.
- На Красной?
- На Красной.
- И где она - эта площадь?
- Так возле Кремля, Владимир Ильич, в центре Москвы.
- Съездить что ли, навестить, - пробормотал Ильич, - цветочки положить. Так ведь не поймут, скажут – некрофил.
- А вы всё-таки съездите, - сказал Дзержинский. И поднялся. – Пора мне, Владимир Ильич. Дела зовут. Можно сказать, вопиют.
- Ну да, ну да, - сказал Ильич (Дзержинскому послышалось "мудак"). – Не забывайте нас, навещайте…
И крикнул напоследок - вдогонку:
- И расстреляйте вы хоть кого-нибудь право слово!
А Надежда Константиновна помахала платочком из окна…
Ласково так…
По-доброму…
У ворот стоял Сталин. Курил трубку и нервно покашливал.
- К нему? – спросил, поздоровавшись, Феликс Эдмундович
- К нему, да только идти не хочется - надоел он мне хуже горькой редьки!
- Так и не ходите, - сказал Дзержинский.
- И рад бы, да не отвертишься. Вот, записку прислал. – И Сталин прочитал: "Архисекретно, у Н.К. начались месячные".
- И что? – спросил Феликс Эдмундович.
- Рад до поросячьего визга, - ответил Сталин.
- Но причём здесь вы?! – удивился Дзержинский.
- Пару недель тому назад он позвонил и сказал, что у Н.К. задержка. Волновался безмерно, можно сказать, безудержно. "Представляете, И.В., у меня будет наследник. У меня – наследник! Или наследница! Маленький Ленин или крохотная такая - Ленинка! Представляете?! Нет, вы представляете? представляете?"
Ну, купил я томик Пушкина с детскими сказками, подчеркнул там пару строчек – "Родила царица в ночь то ли сына, то ли дочь…" - и послал в Горки. Потом позвонил Н.К. и поздравил. А Пушкина, сказал я ей, лучше всего читать в положении…
И вот теперь – отбой. И опять он рад безудержно, можно сказать, безразмерно. "Не время, говорит, наследников заводить. Дел невпроворот, и зверья вокруг недобитого – стаи!"
- Вечно ему мерещатся заговоры, - вздохнув, сказал Дзержинский.
- Навязчивая идея, - согласился с ним Сталин. - Каждый день он пишет десятки писем и прячет их под подушку, под матрац, в шкафах и других укромных местах. В письмах этих полным-полно нецензурных выражений. А не то повесит стопку матерных цидулек на гвоздике в туалете - медперсонал жалуется: ну разве так можно? Вождь всё-таки, не хрен собачий! Да и расстрелять могут за такой автограф…
Часами сидит на телефоне и налево - направо раздаёт дурацкие указания. А чуть что не так, впадает в истерику. Кричит, ногами топает…
Четвёртый аппарат разбил на этой неделе…
Пьёт много воды и каждый час бегает в туалет… Или мочится, где попало…
- Да, трудно с ним, - сказал Дзержинский. - Недавно говорит мне: "Слышал я, что в детстве вы застрелили из ружья собственную сестрёнку, Ванду Эдмундовну, и с тех пор – остановиться не можете. Вот что значит один неверный выстрел!"
Я ему говорю: "Да как же вам не стыдно, Владимир Ильич? Вы же сами поставили меня на эту расстрельную должность. Сказали: надо, Феликс. Разве не так?" – Так, отвечает Ильич. А сестрёнок всё-таки стрелять не хорошо, не порядочно… - "Так ведь случайно, Владимир Ильич! Не понарошку!" – Знаю, что не понарошку, а всё равно - стыдно…
- Самое ужасное – никому не расскажешь, что он чокнутый! – сказал Сталин. – Хочется, а нельзя!..
Тут послышался шум, и из кустов, отряхиваясь от пыли, выбрался Ягода.
- Ты ещё здесь? – удивился Дзержинский.
- Феликс Эдмундович, отмените приказ – ну, не могу я расстреливать проституток! Ведь не виноваты они в преступлениях против советской власти!
- Жалко?
- Не то слово!
- А либеральных отщепенцев тебе, значит, не жалко? Нет? Профессора, расстрелянного за буржуазные методы преподавания математики - не жалко?
- Нисколечко, - ответил Ягода.
- А проституток жалко?
- Проституток - жалко.
- Ладно, - сказал Феликс Эдмундович. – Я ничего не говорил, ты ничего не слышал, понял? И сгинь, чтобы глаза мои тебя не видели.
- Бегу и спотыкаюсь! – вскричал Ягода и исчез - в одночасье.
- О каких проститутках идёт речь? - поинтересовался товарищ Сталин.
- О наших, разумеется, доморощенных.
- А наших-то за что? Нет, я понимаю, если иностранных дев любви подвергнуть репрессиям, - одна из них Ильича сифилисом заразила…
- Не может быть! – вскричал председатель ГПУ. – Вражеские сплетни!
- Вражеские? - усмехнулся Сталин. – Не уподобляйтесь Ильичу, дружище. Один из вражеских докторов, приглашённых нами, - Нонке его зовут - подтвердил этот диагноз. Он как раз по этим вопросам специализируется. Да и Ильич признался, что в юности заразился венерической болезнью от одной швейцарской шалашовки, когда таким своеобразным способом пытался привлечь её к нелегальной революционной деятельности. Он и умом-то тронулся, потому что сифилис у него застарелый, недолеченный…
- Ебическая сила! – воскликнул Феликс Эдмундович и мелко-мелко перекрестил уста. – Час от часу не легче. Да пропади пропадом вся эта социал-демократия!
- А она-то тут причём? – удивился Сталин. – Сифилис, Феликс Эдмундович, идеологических пристрастий не имеет – заражает всех, кого не попади… Ох и сволочная болезнь!..
- Не приведи, Господи! – прошептал председатель ГПУ и опять нарисовал в воздухе крошечный крестик.
"Слева направо", отметил про себя Иосиф Виссарионович.