12
Невыдуманная чужая жизнь – это тебе не реферат аспирантки, текст которого требует редакции или хотя бы коррекции, к чему так привыкла Александра Адамовна. Машин дневник вызывал у нее не только чистый интерес, с большой долей женского любопытства, но и как документ, где судьба ровесницы отразила общую для обеих эпоху.
«В бытовых мелочах, – думала Саша, шагнувшая из одного века в другой уже старухой, – эпоха бессильна перед желанием себя украсить. Но почему мы получились такими разными – в одно и то же время?»
Александра Адамовна и не заметила, что стала задавать себе вопросы. Она не привыкла этого делать. Она привыкла задавать их другим, но не себе. Так было всегда, с ее пионерского возраста. Когда у нее спрашивали: «почему», она всегда знала ответ. Потому что до самой старости не знала сомнений. Так ее воспитала школа, мама Роза Михайловна, комсомол и компартия, куда пришлось вступить, иначе бы ей не доверили заведование кафедрой.
И этот вопрос – «почему мы получились такими разными» – повис в воздухе.
К самокритике никогда Александра Адамовна не была расположена. Она жила твердыми принципами, ими гордилась, но они с самокритикой не уживаются по причине этой самой твердости.
Она не могла забыть, как Артем в далекой молодости сказал: «ты сама себе сталевар», имея в виду ее внутренний стержень. И то, как он, предпочитавший легкую болтовню с девушками, а не серьезную беседу, спросил у нее во время прогулки – своим обычным шутовским тоном:
– Ваши дальнейшие планы, мадмуазель?
Это было в конце первого курса, но планы на жизнь у нее уже тогда простирались на десятилетия вперед.
– Закончу университет, поступлю в аспирантуру, потом – защищу кандидатскую диссертации, буду преподавать на филфаке. Выйду замуж, рожу двоих детей, потом – докторская диссертация, – отчеканила Саша, как на экзамене.
– У-умница ты моя! Завидую, – восхитился он, но как-то подозрительно улыбаясь при этом. – Все расписала, как по нотам. А если не получится?
– Как это? – удивилась тогда Саша.
– Ну, мало ли что? Заболеешь, например, и карьера сорвется. Муж сбежит, детей не будет? Тему диссертации не утвердят? Ты же, небось, в деканы метишь?
– Ничего не сорвется. А почему ты думаешь, что замуж могу не выйти?
– Замуж ты как раз выйдешь. С твоей-то красотой и характером…
– А все остальное – вообще ерунда, только от меня зависит. Сбудется, – ответила Саша на полном серьезе.
Она в то время не умела иронизировать или шутить, приписывая эти качества легкомыслию.
– Ну, значит – у тебя не стержень вот тут, – он показал на грудную клетку, – а штырь какой-то. Завидую!
И засмеялся, но как-то нехорошо. Не понравилось ей..
«Штырь» вместо стержня ее даже задел, но Артему она, влюбленная, тогда простила бы все – из страха поссориться. Это был единственный человек, который заставлял ее сомневаться. Но не в себе самой, а только в том, что было связано с его поступками и мыслями, ей недоступными. И живой страх потерять его равнял ее с другими влюбленными девочками.
Замужество тогда виделось ей мечтой абстрактной, и в персональный жизненный план Артем входил не в качестве реального персонажа, а именно как мечта, от нее не зависящая.
И когда в ее жизни появилась плохо знакомая однокурсница Маша, походя надломившая в ней тот самый «штырь», Саша изо всех сил ухватилась за его обломки, чтобы выстоять.
Хорошо, что и обломки оказались крепкими, хотя и больно ранили то эфемерное, что все привыкли называть душой. Саша плакала ночами, не осознавая, что сейчас она живее всех своих подруг, не испытавших этой боли. И Роза Михайловна плакала. И плакала ее подруга, Валентина Ивановна, то есть мама «предателя Артема», попавшего в эту категорию для всех Сашиных знакомых, восхищенных красивой парой и убежденных в их скором союзе.
Понятно, что у красивых да умных всегда найдутся завистники. Количество их на женском факультете зашкаливало. Так что Саша оказалась в плотном кольце искренне сочувствующих и так же искренне злорадствующих однокурсниц. Их дыхание сделало воздух таким плотным, что Саше не хотелось ходить на лекции, и она впервые прогуляла несколько первых пар – в том кинотеатре под названием «Сачок», в который все и бегали с лекций. Смотрела невидящими глазами советские фильмы и «трофейные», выпрямив спину на скрипящем кресле, в темном зале с никудышней акустикой, в толпе презираемых недавно студентов-прогульщиков всех соседних институтов, но не могла отвлечься....
. Это было первое в ее налаженной жизни поражение, нарушившее программу на будущее. И перенесла она его на людях стойко, никому ничего не объясняя.
Зато все прочие планы оставались нерушимыми, хотя кое-что и в них пришлось подкорректировать.
Не получилось, например, с кафедрой литературы. Саша успела написать первый реферат на этой кафедре, заработала пятерку. А на втором курсе во время экзамена по русской литературе случился конфуз: преподавательница, которую она считала лучшей на факультете, прослушав ее ответ и уже выписывая в зачетке привычное слово «отлично», вдруг посоветовала:
– У вас, деточка, аналитический склад ума, вам нужно идти в науку, но… на кафедру языка.
Не услышав логичного вопроса «почему?», преподаватель сама и ответила:
– Мне кажется, у вас дефицит воображения. Творческого. Художественного. Вам нужно брать тему, связанную с конкретными исследованиями в русской грамматике. Не в стилистике, а именно – в морфологии языка. У вас получится!
– Спасибо, я подумаю, – горделиво приподняв подбородок, поблагодарила Саша.
«Кретинка!» – уже в коридоре обозвала Саша свою «глубоко уважаемую» преподавательницу.
Саша не стала доказывать, что есть у нее творческое воображение, чтобы писать научную работу по литературе, есть! Ведь «кретинка» прочно сидела на кафедре, так как до пенсии ей не хватало двадцати лет, а унижаться перед нею Саша не стала.
Пришлось заняться языком, и даже стилистикой – назло «кретинке». И переплюнуть ее в количестве диссертаций. Ибо многолетняя звезда факультета так и осталась в доцентах, а Сашенька Ташковская выбилась в лидеры еще до заката бывшего факультетского светила.
И вот через много-много лет Александра Адамовна сидит в кресле с чужим дневником на коленках и пытается найти тот зафиксированный момент в жизни соперницы, который разрушив все ее планы, изменил вектор ее женской судьбы.
Однако момент затерялся на просторах дневниковых записей. Нужно было вспомнить конкретную дату или хотя бы приблизительное время случившегося, а не получалось.
«Ладно, буду читать все подряд», – в который раз сказала себе Александра Адамовна, решив искать не сам момент, а логику этого разрушительного мгновенья. Ведь под ним долгое время формировалась подходящая почва. – Не так ли, Саша?»
«8 марта.
Все, я свободна. Сразу после зимней сессии я оформила академический отпуск на год. То есть, вернусь на занятия уже в следующем году, прямо на второй семестр. Врачи считают, что за это время я непременно зарубцую свою язву, если буду лечиться…
Так что впереди год безделья, а это ужасно… Я не люблю сидеть, лежать, отдыхать. Я не умею даже медленно ходить. Когда иду куда-то с тетей Лидой, она меня стыдит:
– Ты девушка из приличной семьи! Куда гонишь? Шаг должен быть не широким, как у мужика, а вот таким!
Она показывает каждый раз, как нужно по-женски семенить, но сама сбивается, потому что тоже всегда спешит. А ей так хочется из меня вылепить приличную девушку!
Я решила прочитать все, что положено по программе, за год вперед и больше. У нас такая масса программной литературы, что если бы я не прочитала львиную долю еще в школе, то уж точно бы пришлось перед сессией слушать чужие пересказы книжных сюжетов. А этого я терпеть не могу.
Что еще? Жизнь моя протекает сейчас так однообразно, без всяких событий, что и писать не о чем. Разве что о тете Лиде, за которую я рада: все у нее со своим Пашей складывается хорошо.
Он мне тоже нравится. Такой спокойный, нет, скорее сдержанный мужчина, обстоятельный, надежный. Среднего роста, чуть выше тетушки, темноволосый, но с красивыми седыми прядями – под цвет его серых глаз. С приятной улыбкой и слегка замедленными движениями.
Рядом с ним тетя Лида кажется намного моложе себя и его, потому что она – огонь!
И как жаль, что по возрасту своему моя вторая мама (нет, давно уже первая!) не может иметь детей.
– А зачем мне дети? – сказала она мне недавно. – У меня есть ты. И я подозреваю, что скоро выйдешь замуж, нарожаешь мне внуков. Квартира у тебя теперь есть….
– А дядя Павел? – напомнила я. – Зачем ему чужие внуки? Имел бы своих…
Тетя Лида вздохнула протяжно:
– Это такая рана, такая…Но он сильный, ты же видишь? Он и меня не хочет нагружать своими переживаниями. Говорит мне: «Ты для меня сейчас семья, и твоя семья – это моя семья. А Машенька – чудная девочка, ее нельзя не любить». Вот как он о тебе..
Тетя Лида мне однажды рассказала о гибели его семьи, а потом предупредила:
– Учти, эта тема закрыта. Старуха осталась жива, потому что не пошла в гости с его женой и своей внучкой. А бомба попала как раз в тот дом, где собирались эти гости. Кто-то там решил во время войны день рождения своего ребенка справить. Чтобы вечером не возвращаться, все остались ночевать, а как началась бомбежка ночная, не успели добежать до убежища. Всех и накрыло. Я тебе покажу этот дом, он на проспекте. Его, правда, уже восстановили…Все боялись получить похоронку с фронта, где воевал Павел, а получилось наоборот: он выжил, хотя и два ранения имеет, а семья погибла.
В общем, дядя Павел – сильный человек, раз держит все при себе…И я верю, что меня в конце концов полюбит, потому что он искренне радуется моему приходу. И как же расспрашивает подробно о моей болячке, самочувствии, лекарствах! Приходил ко мне в больницу…
Он работает на заводе имени Бабушкина, инженером, и мечтает купить машину.
– Мы экономим сейчас жутко! – призналась тетя Лида. – Зато потом будем на море ездить все вместе.
Она поправилась и похорошела. Когда я ей об этом сказала, тетя Лида ответила:
– Конечно, я ведь своей цели добилась! Вышла замуж за хорошего человека. А что еще нужно женщине?
Теперь я думаю: а действительно, что еще нужно женщине? Мне, например?
Пока мне хватает Илюшиных писем и воспоминаний о том, как я выписалась из больницы, а он впервые меня обнял не по-братски.
– Смотри, – сказал он мне, распахивая дверь своей комнаты. – Я навел тут порядок!
Комната ждала своего хозяина много лет. Представляю, сколько там было пыли и мертвых запахов! И понятно, что тетя Лида к этому порядку приложила свои усилия, превратив заброшенное жилье в « «уютное холостяцкое гнездо», по ее словам. Даже ковер на стенку повесили, купленный в комиссионке.
Она деликатно вышла, оставив нас наедине в этом «гнезде». Илюша не стал терять времени – обнял меня, словно мы это делали все время, не стесняясь.
Прижал к себе так сильно, что чуть не сломал меня, а на моё «ой!» засмеялся:
– Какая ты у меня…хрупкая! Вот я медведь!
– А был кузнечик с острыми коленками, – напомнила я слова тетушки.
Пока он обцеловывал мое лицо, в теле была какая-то истома, в голове туман, сквозь который вдруг пробивались вполне трезвые, но вялые мысли: « И как себя вести? Отбиваться? Поддаваться?»
Тело решило, что отбиваться – глупо. Можно обидеть человека. И я поддалась. Конечно, не до конца.
Спасибо Илюше, что он не воспользовался моей телесной слабостью. Не лез ниже головы, то есть не раздевал меня, руки держал на уровне талии.
Я в общаге наслушалась исповедей девочек, как у них было впервые «это». Ведь если вспомнить, что говорили девочки о своих чувствах в решающий миг, то оказывается: никто и не хотел «этого»! Хотя все с удовольствием целовались-обнимались.
– Главное – почувствовать прикосновение его тела к своему! – делилась со мною Анечка, уже все испытавшая со своим Гришей.
Я помню, что она толковала мне о процессе раздевания. Мол, если не раздевает, значит, есть два варианта. Либо мальчик неопытный, либо не любит. Я предпочитаю думать, что Илюша – мальчик неопытный, и меня это устраивает. Хотя целуется он по-взрослому.
Правда, откуда мне знать, КАК надо целоваться? Не считать же детские Илюшины (давние ) чмоканья в щечку поцелуями!
До самого отъезда Ильи мы так и целовались – вовсю, как мне кажется. Но я себя чувствовала в полной безопасности. Значит… мальчик? А в письмах он переполнен нежностью. Обещает сразу же после окончания академии жениться на мне. Я – верю, верю. И потому мне спокойно. Жаль только, что нет его рядом…
Забыла вот! Еще одно событие было: мы с Анечкой ходили в филармонию, на симфонический концерт. Играл наш местный оркестр, но нам понравилось. Слушали Бетховена, «Героическую симфонию».
Аня временно одинока (Гриша уехал домой к заболевшей маме) и потому вспомнила обо мне, постоянно одинокой – по причине ее дружбы с Гришей. У меня абонемент на двоих. Раньше мы с тетей Лидой пользовались им по очереди.
И вот во время антракта я увидела Сашеньку Ташковскую, на которую когда-то хотела быть похожей. Даже украла с Доски почета ее фото, чтобы любоваться. Потом, правда, я немного охладела к этой девочке. Она красива, но спесива, а я не люблю таких.
Саша была со своим парнем, его знает весь факультет. На них приятно смотреть: оба высокие, стройные, разные по масти, но красивые – ужасно! У него красота нордическая, у нее – восточная, а я обожаю все красивое, это у меня пунктик.
Первой их заметила Аня:
– Смотри, Ташковская шагает! Да как важно!
– Кто-кто?
– Сашка, ваш неизменный комсорг. Уже забыла? И этот – красавчик, журналист. Артем.
В голосе Ани была насмешка, меня это удивило. С чего бы?
– Клеился ко мне ее Артемка, – ухмыльнулась моя совсем не злая подружка.
– Быть не может! Они же встречаются второй год! И все знают, – засомневалась я.
– Да бабник этот парень!
И даже посмотрела на нее внимательно. Что моя Анечка красивая тоже, я знаю. Чем-то похожа на Сашу, такая же черноволосая и глазастая. Только у нее лицо… как бы это сказать? Если бы я была режиссером в драмтеатре, то именно Аньку назначила на роль Наталки-Полтавки из комедии «Запорожец за Дунаем». Образец украинской сельской красавицы. Простовата она, хотя все черты лица правильные. А у Саши в лице есть что-то благородное…
В общем, мы не договорили, потому что поравнялись с этой парой. Я поздоровалась с Сашей, та ответила. И вдруг «бабник», словно подтверждая свою репутацию, впился в меня глазами. А когда мы разошлись, а потом снова столкнулись в толпе, на входе в зал, этот тип снова стал пялиться на меня. И я невольно спросила его взглядом: «Ты кто? Бабник?»
Мне вдруг захотелось опровергнуть Анины слова – стало обидно за Сашеньку. И пока мы шли к трамвайной остановке, я спросила:
– А когда это он к тебе приставал? До Гриши?
– На танцульках, в главном корпусе строительного института. Я с девочками ходила тогда. Регулярно, по субботам. Там и подцепила своего Гришу, о чем не жалею. И эти ходили, со второго курса, целой бандой. Девочек клеили. Пару раз потанцевала с Артемом, он здорово танцует, но уж слишком тесно прижимается. И руку норовит на попу положить, а не на талию. Поболтали с ним, он с юмором парень, Но зато потом как пристал! Две недели не давал проходу. Назначал свидание, приглашал в театр, в «Сачок», во Дворец студентов. И если бы не Гриша, с которым я познакомилась буквально через неделю, я бы пошла с ним. А что? Приятно идти рядом с таким видным мальчиком! Но к Грише меня сразу потянуло, а к этому пижону – нет.
– А Саша, Саша где была?
– Мне откуда знать? – пожала плечами Аня.
– Но ведь все видели: он встречается с Сашей!
– Значит, ухитрялся не только с нею погуливать. Да не завидую я этой гордячке.
На этом мы расстались. Я домой пешком дошла, потому что живу в центре, а Аня уехала в свою общагу. Могла бы я пригласить ее на ночевку, но что-то в последнее время мне не хочется никого тащить в свой дом. У меня появилась собственная крепость».
Александра Адамовна сняла очки, откинулась на спинку кресла. Мыслей противоречивых, смутных, было столько, что не переварить за весь вечер. Мысли были не так горькие, как обидные, унижающие ее: « Машка меня пожалела! Это же надо! Меня! А Аня? Кто она такая? Не помню никакой красавицы Ани, похожей на Наталку- Полтавку! Правда, а кого я вообще помню? Значит, Артем -бабник? Неужели все так просто? Так примитивно? Что же он искал в женщинах?»
Не получив ответа, Александра Адамовна заставила себя переключиться на телевизор, где показывали новости. Там возле парламентской трибуны шли кулачные бои между оппонентами, и она сказала себе:
– Идиоты, конечно. Мордобой в парламенте – дикость. Зато, как, наверное, успокаивает нервы!
Сделав себе на ночь коктейль из пустырника, валерьяны и корвалола, Александра Адамовна выпила его одним глотком и закусила запрещенной халвой.
Уже засыпая, подумала: «Нет, все не так просто. Он не бабник, она не разлучница. Это я – глупая курица. А потому должна понять, что…»
Продолжение http://www.proza.ru/2015/01/23/971