Сколько бы человек не прочитал книг,
он останется всегда только тем,кто
он есть. Только находящее отклик в
душе и является его сутью. Пока чело-
век сам не изменит что-то в себе пу-
тем длительного и упорного труда над
собой.
(Автор)
Во дворе Леонида встретил недружелюбный порыв ветра, швырнувший в лицо то ли дождь, то ли мокрый снег. Следом шли врач и фельдшер «Скорой», вызванной им ввиду частых и сильных головокружений с потерей равновесия на фоне высокой — под тридцать девять — температуры. Что это было, и относилась ли температура к головокружениям или была следствием обычной простуды? — Он не знал, да и врач «Скорой» не дала никакого вразумительного ответа. После сделанного укола явления с головой прекратились.
В эти несколько шагов от подъезда до машины Леонид подумал: «Столько дел, а тут…» и вздохнул, испытывая смешанное чувство сожаления, тоски и, не признаваясь себе, загоняемой в закоулки сознания радости, — отдохну хоть от всего!
Врач, черноволосая и черноглазая молодая женщина, — наверное, она по совместительству и была водителем, по крайней мере, сейчас, в ночное время — едва Леонид с фельдшером уселись в салоне — каждый по заведенному порядку на своем месте — с силой захлопнула дверь, резко крутанула ключ в замке зажигания, чихнул от неожиданности стартер, взревел мотор, не успевший остыть, и мы с места в карьер понеслись по улице еще ночного в пять утра по зимнему времени городу.
А он в это время суток жил своей, совершенно особой, отличной от дневной жизнью. Невесть для кого горели назойливо яркие рекламы, отражаясь в февральских лужах на пустых тротуарах, мигали светофоры и, казалось, никого живого, кроме нас в машине, не было — лишь изредка шмыгнет маленькой серой тенью за угол кошка, испуганная мчащимся автомобилем, или пробежит в своем вечном поиске пропитания худющая собака. Город казался кораблем-призраком, который таинственным образом покинул экипаж, и он, отданный на волю стихии, продолжал идти в темном море ночи.
Леонид стал смотреть через стекло — не скоро ли больница? Ночной город стал убегать в обратную сторону, словно от чего-то страшного, что было впереди, и куда неслась в пустоте, поскрипывая рессорами, «Скорая».
Но вот уличный фонарь высветил ярким светом фасад здания, в котором, какие желтым, а какие синим, светились несколько окон на разных этажах. Здание и спало, и не спало, одновременно, будто одним глазом, посматривая сквозь дрему на подъездную площадку — не появится ли кто?
«Скорая» лихо притормозила у двери, над которой также горел яркий фонарь. Фельдшер открыл дверь, жестом показал — выходи! — а сам остался в салоне. Врач-шофер также лихо, как и притормозила, выскочила из кабины и, ежась от ночной прохлады, — легко одетая, — нажала на кнопку звонка.
Леонид, дрожа от озноба высокой температуры, подошел к двери. Мимо, на несколько секунд остановившись и поняв, что поживиться нечем, пробежала стая вертких и худющих бродячих собак.
Дверь отворилась, врач и, видимо, сестра приемного отделения что-то негромко сказали друг другу и пропустили его в помещение.
— Присядьте, — сказала сестра и, отметив что-то в бумагах, вышла в соседнюю комнату.
— Спасибо, — промолвил Леонид вслед врачу «Скорой».
— Поправляйтесь, — улыбнулась она, и он залюбовался ее вмиг ставшим красивым лицом.
Дверь приемного отделения закрылась, и Леонид погрузился в тяжелую дрему. Одиночество и тоску нарушила пожилая женщина в домашнем халате и косынке, — то ли больная, то ли санитарка, — которая позвала его в комнату, куда только что ушла сестра. Там он, едва успев снять куртку и ботинки и уложить их в пакеты, был приглашен к врачу.
За окном все сильнее завывал ветер, и колючий мокрый снег горстями сыпал в окно, тут же превращаясь в «слезные» потоки. А в комнате было жарко, то ли топили хорошо, то ли от разгоряченного высокой температурой тела. Голова снова закружилась, и Леонид едва не повалился на кушетку, вовремя опершись на руку. Ему снова сделали укол и дали градусник. Подмышкой он чувствовал, что вскипающая ртуть вот-вот пробьет стекло градусника и, шипя и обжигая, разольется по вспотевшему животу. Леонид осторожно, словно боясь расплескать ее, вытащил стеклянную трубочку и, как сквозь туман, рассмотрев — тридцать девять и пять, — передал градусник врачу.
— Вы меня убедили! — сказал тот, глядя на него поверх очков, и распорядился сестре: — Оформите!
***
Сестра что-то долго писала, видимо, оформляла карту сидящей рядом с ним на краешке кушетки женщины, которая, несмотря на сделанный ей обезболивающий укол, тихонько постанывала и поеживалась, как это обычно делают от холода либо от неизбывной телесной боли, когда уже и стонать тяжело. В глазах ее была тоска и печаль, будто она мысленно прощалась со всем привычным, милым, родным и радостным, которое было сейчас так далеко от нынешней больничной реальности, как бы в иной жизни, оставленной для некого принудительного похода, где ты уже и не хозяин своей судьбы, а тобой полностью распоряжаются руководители этого мероприятия.
— Возьмите ваш паспорт, — сказала медсестра, закончив писать. — Проводите больную! — Обратилась она к санитарке.
Леонид проводил взглядом удалявшихся женщин, подал документы сестре и, прислонившись к стене, решил отдаться на волю медицины. Процедура писания повторилась. «В России, наверное, никогда не исчезнут очереди и бюрократическая писанина», — поймал он себя на негативной мысли и с тоской взглянул на сестру.
Завывания ветра за окном и телесный жар неким таинственным образом соединились в нем. Время остановилось. Леонид лежал на поверхности тягучей, колышущейся жидкости, которая легко раскачивала его: вперед-назад и в стороны.
Сестра продолжала медленно (наверное, каллиграфически) писать в книгу жизни (а может, смерти?). Белое одеяние ее все же внушало ему уверенность, что он более жив, чем мертв. «Не в рай же я попал, в самом деле», — подумал Леонид, ибо всегда критически относился к себе.
Начала болеть голова. Боль пульсировала, и это одно только и уверяло его, что он по-прежнему на бренной земле. Жалости к себе и страха не было, единственно жалел о предстоящей потере времени для писательского труда, которым серьезно занимался в свободные от работы часы и минуты, в чем и видел всю ценность своей теперешней жизни. Тем более что недавно с ним произошла духовная метаморфоза — принял решение писать только о хорошем в жизни, приводить только положительные примеры, а о негативном вообще не упоминать, — ведь столько его вокруг! Люди будут читать и становиться лучше.
Наконец сестра отправила Леонида с нянечкой в отделение. Передвижение вывело его из впадения в полуболезненное-полунереальное состояние, и он, сдерживая боль, двинулся за цветастым халатом в неизвестное ему пока больничное будущее-пространство.
В отделении по ранней поре свет горел только у стола дежурной сестры, которая в круге яркого освещения казалась ангелом в облацех. Леонида посадили на стул, и вновь началось оформление, но теперь уже как больного конкретного отделения.
Когда же его уложили на топчан (свободных мест в отделении не было) и сделали укол, как ему сказали, от болей в голове, то, несмотря на жесткость, он почувствовал себя на верху блаженства и уснул. Разбудил Леонида голос сестры, протягивавшей градусник. Он сунул его подмышку и вновь задремал. Из забытья вывел отнюдь не ангельский голос сестры:
— Так, что у вас там? — спросила она. — Ого! Тридцать девять и пять! Правда что ли?
— Да, у меня и в приемном отделении мерили — было столько же. Перемерить?
— Ладно. Не надо.
Еще через некоторый промежуток тягуче-сладкого времени раздался мужской голос:
— Вы у нас раньше лежали?
Леонид очнулся и, оглянувшись, увидел, что двое соседей по палате сидели на койках, а перед ним стоял врач в голубом одеянии. «Обход», — понял он.
— Нет.
— Что у вас?
Он рассказал.
Обход закончился, врач вышел из палаты, и Леонид снова окунулся в легкий сон, сквозь который слышал слова соседей, звуки шагов и голоса медперсонала из коридора, — больница проснулась, и его охватило добродушие, успокоение и некая внутренняя уверенность, что все образуется, общими усилиями наладится, что он теперь не один на один со своей болезнью, и вокруг него уже беспокоятся другие люди, которых он пока еще не знает. И от этого стороннего беспокойства и сопричастности, от того, что его болезнь стала не сугубо личным, а неким общим делом целой группы людей, Леонид почувствовал удовлетворение и с этим чувством уснул.
***
Но поспать так и не удалось, медсестра разбудила, как оказалось, тут же, когда Леонид заснул, — необходимо было сдать анализы, пока еще времени было всего восемь тридцать утра, и сделать ЭКГ. Так и прошло все утро в исполнении сих необходимых при поступлении в больницу процедур. К процедурам же следует отнести и регулярное, по часам с минутами скромное питание, которым далеко не балуют обитателей сих заведений. Это питание можно было бы назвать воздержанным и диетическим, если бы не полные продуктами холодильники, которые с поразительной скоростью опустошаются пациентами, назло всем ценам и падениям рубля, всем диетам и предписаниям врачей восполняющими пробелы своими силами.
Сегодня на обед дали гороховый суп. Как давно Леонид не ел ничего подобного, почитай с институтской поры, вернее со времени военных сборов, на которых он был сразу после окончания института. Тогда однажды вместо обычных жидких щей неожиданно дали гороховый суп и капустный салат.
Это было воспринято всеми как деликатес. Вернувшись домой, в течение месяца просил мать готовить на первое только такой суп. Однако после уже просто глядеть на него не мог…
После обеда не давали спать разговоры с соседями по палате. Ну, как же без обсуждения того, как кто докатился до «такой жизни»?
Вечером, где-то часов в девять, все же удалось заснуть. Но спал Леонид опять недолго и проснулся от сильного позыва в туалет. Встав, он вновь ощутил головокружение, но беспокоить дежурную сестру не стал, подумав: «Всего-то пройти по коридору туда и обратно!» По пути головокружение повторилось несколько раз. Дрожащей рукой Леонид открыл дверь туалетной комнаты и вошел. В этот момент подкосились ноги, и он, потеряв равновесие, упал…
…Рушатся стены дома, грохот, пыль столбом. Не выдержало здание, проседало, косилось на одну сторону. И вот… А Леонид, молодой прораб, говорил ведь начальству, что нельзя надстраивать к пятиэтажному зданию еще два этажа, не выдержит оно, по всем проектным расчетам видно. Нет, не послушали. Начальника СУ потом вызывали в Москву, в министерство, и оттуда был звонок: «Кто его начальником назначил?»…
«…Почему топчан такой холодный и мокрый? И почему нет подушки, и одеяло куда-то подевалось, упали что ли?»…
… Сын с женой года три тому назад купили квартиру, как говорится, «на фундаменте». То есть был только заложен фундамент здания, а деньги уже собрали. Людям, конечно, выгоднее, чем покупать уже готовую (даже без отделки) квартиру, дешевле ведь. И что же? Опять вместо семиэтажного — по проекту — здания возвели девятиэтажное. Но дело даже не в этом. Дом-то построили, а квартиры все нет и нет. Пошли разбираться всей семьей. Оказалось, что все квартиры уже выставлены на продажу. «Как так? — спрашиваем. — Ведь мы внесли оплату за квартиру еще три года тому назад? Вот документы!» Но квартиру не дают и деньги не возвращают. Как ни бились — все бесполезно. «Организации, которая деньги собирала и дом строила, уже нет — банкрот, — говорят. — А мы совсем другая фирма…» Вот и все дела, и концы в воду. У жены после этого случился инфаркт …
…«Сколько времени?.. Ночь ведь уже, а они что-то кричат, бегают… Что случилось?» — мысли тяжело ворочаются в голове. — Почему так холодно и сыро?.. Но я привычен к этому. Недаром несколько сезонов проработал на золотом прииске на Колыме, приходилось отмывать драгметалл, стоя порой в холодной проточной воде»…
…Сильный укол в ягодицу на несколько мгновений привел его в себя. Леонид понял, что его кладут на носилки, и снова потерял сознание, ощущая, будто снег падает на него.
…Обвалились стены и потолок тоннеля, а вместе с ними «ухнуло» в провал и шоссе, которое проходило как раз над ним. Это было в Ташкенте после землетрясения 1966-го года, когда со всей страны приезжали бригады восстанавливать. И ЧП, случившееся с тоннелем, было тогда из ряда вон выходящим явлением. Прилетел сам директор треста из их города. В течение нескольких часов под его наблюдением самосвалами засыпали, бульдозером сравняли, утрамбовали и только закатали асфальтом — приехал Рашидов, первый секретарь Узбекистана, член Политбюро ЦК КПСС — шишка по тем временам огромная! Но обошлось…
…А тогда на Колыме, чтобы выбрать от полграмма до полутора граммов золота, нужно было переработать порой не один кубометр породы. При этом смены были по двенадцать часов, пока погода позволяла. А когда вода в реке стала иссякать, руководство решило увеличить сток воды из каскада озер, которые, неописуемой красы, находились недалеко. Поручили это сделать Леониду как бригадиру. Однако он отказался, сказав: «Не хочу войти в историю поселка, как губитель озер!..»
…В палате было тихо, хотя все соседи были здесь, — кто дремал в пижаме поверх одеяла, кто читал или смотрел телевизор по сотовому телефону, вдев наушники. За окном было темно. Часы показывали без четверти двенадцать ночи.
— Что-то не спится… А вы почему все не спите?
— Так такое было…
— Что?
— Ты, Леонид, ничего не помнишь? Ты же упал в туалете, потерял сознание, бредил о каком-то туннеле, квартире, золоте… Случаем, не в законе?
— Да нет, ребята, что вы?.. И давно это было, то есть упал?
— Так с полчаса в палате лежишь, да столько же в туалете на полу провалялся. Почитай час будет.
— Ясно… Вот поэтому я здесь и нахожусь. Но, думал, после уколов не будет этого. А оно вон как…
Только сейчас Леонид заметил, что лежит не на своем топчане, а на обычной койке. Повернув голову, увидел, что на его месте лежит новый больной.
***
Утром новый больной представился своим соседям:
— Меня зовут Андрей Макарыч. Можно просто Макарыч.
И что тут началось: вокруг него еще до обхода засуетились медсестры с нянечкой. «Хороша ли постель?..» — «Койку тут же поменяем, как только…» — «Не нужна ли уточка? (Это ходячему-то больному!)» — «Устраивает ли палата?»… И так далее — может то, может это? И врач все: «Андрей Макарыч, да Андрей Макарыч!» с заискивающей улыбкой.
Прошло буквально часа два после обхода и нового перевели в другую палату на свободную койку, — видимо, кого-то срочно выписали.
«Старо, как мир. Плохое не исчезает и не меняется в этой жизни, а только увеличивается там, где главное мерило — рубль. Скоро людей доброго прежнего воспитания и не останется на земле», — подумал Леонид, и тут из соседней палаты, где был телевизор, раздался крик:
— Эх, мазилы! Опять продули! — шел репортаж с чемпионата мира по биатлону, и наши мужчины и женщины на всех дистанциях с завидной обязательностью промахивались при стрельбе.
Ему вспомнились, как потом шутили собутыльники, «веселые стрельбы», когда военком, его зам и они, двое «партизан» или «пиджачников», как называли, подшучивая, участников военных сборов — офицеров запаса, после изрядной выпивки собрали пустые бутылки и, поставив их в ряд у шоссе, стали соревноваться в меткости. А по шоссе в обе стороны двигались автобусы и автомобили. С людьми могла случиться трагедия… Но случилась она как раз со стрелками, так как в это время мимо проезжал секретарь райкома. «Партизаны», конечно, отделались легко, мол, при начальстве были: «Что прикажут…» А вот начальству сильно не поздоровилось, по-крупному — с понижением в должности и наказанием рублем…
Раззадоренные спортивным репортажем с биатлона, вернее, очередными плачевными результатами, соседи по палате завели разговор еще на одну больную тему.
— Почему наши хоккейные звезды, блистающие в НХЛ, не играют, как следует, за Россию? — задал риторический вопрос сосед слева.
— А зачем им играть? — вопросом на вопрос ответил сосед справа.— Деньги ведь получены вперед, авансом, уже за одно участие, и деньги немалые, даже очень большие.
— Да, и в футболе та же картина. Хоть и многие наши «гастарбайтеры» вернулись с ихних полей, получив хорошие зарплаты, но играть в полную силу не хотят. А зачем, если и так хорошо уже платят за одно имя? — поддержал разговор сосед напротив.
— Пока не будет создана система детско-юношеских — и далее по возрастающей — школ вплоть до Академии футбола и хоккея с обязательным патриотическим воспитанием… — начал было сосед слева.
— Опомнитесь! О чем вы говорите? Пока в головах одни деньги, в душах — страсть к накопительству всего и вся и «в каждом глазу по доллару», ничего по-настоящему профессионального и патриотического не будет! — заявил сосед напротив.
— Вы оба и правы, и неправы, — прервал его сосед справа. — Все имеет право быть: и деньги, и потребление, и профессионализм, и патриотизм. Только все дело в том, что и на каком месте стоит, и в какой пропорции.
— Я бы их расположил в обратном порядке, чем вы назвали, — промолвил Леонид.
***
Долго тянулись дни в больничной палате, тяготило однообразие — обходы, уколы, капельницы, получение таблеток и их прием по часам, измерение температуры, прием пищи по расписанию, а не когда и что хочется есть. Но более всего удручало его, — молчуна и «думателя», — как называла жена, любившего в тиши подумать о том, о сем, — бесконечные разговоры соседей. Нет, были и интересные темы, суждения, но, как крупицы того же золота в огромной массе пустой породы, редки среди непрерывного «бла-бла-бла» по типу детской игры в города, когда следующий игрок называет город на букву, которой заканчивается предыдущее название. Вот сколько он уже лежит, а разговоры, причем, — эмоциональные — все льются и льются, одна тема рождает другую. И так — вот уже третья неделя заканчивается. Единственное время, когда он мог от всего этого отдохнуть — это ночь и пара часов «тихого часа». И то — нужно «беруши» втыкать, так как вдруг кому-то захочется до двух часов ночи телевизор смотреть, или зазвонит сотовый — и сна как не бывало.
Книжки же свои, что жена принесла, он уже все прочел. Да и, по правде, не хочется что-то читать. Проснувшись как-то ночью и долго засыпая, он подумал, что, сколько бы человек не прочел книг, он останется только тем, кто он есть, и только находящее отзыв в душе и является его сутью… «Так о чем писать, на чем делать упор тогда — на положительном или отрицательном? Ведь если описанный в произведении негатив свойственен читающему человеку, или он сотворил нечто подобное, то это будет действовать, находя отклик в душе читателя, как эффект зеркала — «Посмотри, вот это ты и есть!..». Известно же, что самая эффективная, хотя и медленная, работа по изменению человека производится его собственной совестью. Наверное, я все же был неправ, когда решил концентрироваться в основном на позитивных примерах. Это не даст эффекта, так как положительные люди еще раз порадуются своей положительности, а у отрицательных все пролетит «мимо ушей»… — решил Леонид.
…Так в труде своей болезни и провел он почти месяц. Но сколько не болей, а срок выписки неумолимо приближается. Кто же будет, тем более в наше — сугубо меркантильное — время держать человека в больнице до полного исцеления на деньги «налогоплательщиков», ведь трудовой стаж не в счет, те деньги давно испарились?.. Подлечили немного, и в путь-дорогу. Только вот куда она приведет? — Вопрос.
«Ну, да не будем!..» — он мысленно махнул рукой.
Как известно, повторяющееся изо дня в день да в одно и то же время создает иллюзию ускоряющегося времени. Но, так или иначе, наступил ранемартовский, еще весь в снегу, хотя уже и в сером, обмякшем, в крупинках грязи, с пронзительным с самых ранних часов ветром, но, даже сквозь плотно, еще по-зимнему закрытые окна, неуловимо пахнущий весной день.
С самых первых мгновений после пробуждения его не оставляло чувство, что сегодня он, наконец, выйдет из сей юдоли скорби, глотнет долгожданный бодрящий и пробуждающий весенний воздух и окунется в пусть не сладкую, не богатую, изобилующую большими и малыми ежедневными неприятностями жизнь.
Так и случилось. Предчувствие его не подвело. На обходе врач решительно заявил: «Температуры нет, голова не кружится. — На выписку, на выписку!»
***
Улица встретила его, не в пример февралю, мартовским легким морозцем. Пасмурное небо, казалось, навсегда спрятало солнце. Но, несмотря на совсем не весеннюю погоду, он вдыхал свежий воздух и чувствовал себя как бы заново рожденным, освободившимся от уз и обретшим долгожданную свободу.
Навстречу шли обычные люди, погруженные в свои обычные заботы и хлопоты; обычные машины как всегда создавали видимость деловитой напористости и загрязняли воздух своими выбросами, обычные галки и вороны что-то активно обсуждали в своем «заседании» на ветвях высоких тополей, а он шел и тихо радовался всему этому обычному, но именно сейчас — необычному, новому, словно двери жизни снова окрылись перед ним. Он шел, вдыхая, хоть и этот городской «букет», но теперь кажущийся чуть ли не свежайшим, воздух. «Как много обычности и суеты, или, вернее, суеты на фоне обычности», — подумал он. Ему нестерпимо захотелось пить. Он зашел в магазин, купил маленькую бутылку воды «Демидовская» и тут же с жадностью опустошил ее наполовину.
«Так, в суете, можно и до конца дней своих не встретиться с собой, — подумалось ему. — Пути Господни неисповедимы!..»