Я вернулся во Вторую роту в четвертом часу пополудни и столкнулся в подворотне с дворником, который сообщил мне неожиданную новость:
- Сударь, тут о вас человек один сегодня расспрашивал.
- Какой человек? - удивился я.
Дворник замялся, переступая с ноги на ногу и кашлянул в кулак.
Я дал ему пятиалтынный.
- Благодарствую, - сказал он с легким поклоном. - Человек этот цельное утро здесь ошиваться изволил. Рожа на куль овса похожа, а росту поболе вашего. Спрашивал, в какой квартире живете. Я сказал, что у титулярной советницы Кулебякиной со студентом Ильиным комнату снимаете. А он снова: «А Ильин каков из себя будет?» А я ему: «Росту малого, собою худ, каковы все студенты бывают, а с лица ни хорош, ни дурен. » Он и ушел.
Я не на шутку встревожился этим проишествием и тот час же рассказал все Ильину, на что тот только отмахнулся:
- Да мало ли тут всяких дураков шляется?
- А почему он о тебе спрашивал? - не унимался я.
- А я почем знаю? - отозвался Ильин. - Ты не забыл, что мы сегодня званы на обед к твоим Шнурковым? Я уже полгода ничего путного не ел. Мяса, кроме колбасы, никакого не нюхал, ни вареного, ни жареного… Тут живот подводит, бифштекса до смерти хочется, а у тебя всякая ерунда на уме!..
Шнурковы были черезвычайно рады нашему приходу.
Ильин, увидав накрытый стол, едва не лишился чувств от счастья и набросился на закуски с таким воодушевлением, что мне пришлось два раза незаметно пихнуть его носком ботинка для того, чтобы Николай Степанович с Анастасией Ивановной не подумали, что он плохо воспитан или голоден, как собака. Хотя последнее, скорее всего, и было правдой.
После закусок подали суп из раковых шеек с пирожками из слоеного теста, телятину с бешемелем и печеные овощи.
Я старался поддерживать разговор, который крутился вокруг наших с Ильиным планов на будущее, но от внимательного взгляда Анастасии Ивановны не ускользнуло, что я был не таков, как третьего дня.
Она стала распрашивать, что со мной случилось и от чего я так печален, на что Ильин сказал ей, что я получил какое-то огорчительное письмо из дома.
Пришлось рассказать все.
Ильин даже жевать перестал, а Николай Степанович сказал только:
- Странная история…
- Душа моя, а не позвать ли нам к чаю Константина Афанасьевича? - неожиданно спросила у него Анастасия Ивановна.
- Я и сам об этом только что подумал, - отозвался Николай Степанович. - Позвать, конечно же позвать!
Тотчас же призвали горничную и отправили ее с запиской от Николая Степановича к Константину Афанасьевичу, который жил в этом же доме этажом выше.
На словах ей было велено просить его пожаловать непременно.
- Константин Афанасьевич - окружной судебный следователь, - пояснила Анастасия Ивановна. - Вы, Евгений Федорович расскажите ему все в подробностях и письмо от матушки покажите, если оно при вас. Не смущайтесь, он человек хороший и особого склада ума - что-нибудь да подскажет.
Константин Афанасьевич пришел незамедлительно. Откровенно говоря, его вид меня несколько разочаровал, так как он более походил на пожилого аптекаря, нежели на судебного следователя. Кроме того, он был подслеповат и носил круглые очки с толстыми стеклами.
Выслушав все, Константин Афанасьевич помолчал немного, отпил пару глотков чаю и произнес:
- Дело, безусловно, непростое и темное. Уездной полиции не по зубам. Им проще будет представить все несчастным случаем, что они скорее всего и сделают. Но если вы хотите разобраться во всем самостоятельно, я попробую вам помочь. Прошу вас с вашим товарищем пожаловать ко мне, поговорим обо всем подробно.
Квартира Константина Афанасьевича была обставлена просто и строго. С первого взгляда она показалась мне пустою и необжитою: ни вазочки, ни салфеточки какой-нибудь, ни картин, ни модных фотографических карточек, которые стало принято вывешивать на стенах целыми гроздьями…
- Не люблю лишнего, - пояснил Константин Афанасьевич, приглашая нас сесть за стол, покрытый простой полотняной скатертью. - Следствие не прощает пренебрежения к мелочам, в которых часто и таится разгадка преступления. Бываешь так обременен размышлениями, как из всей этой дребедени составить единую картину, что к концу дня ничего, кроме голой стены и видеть не хочешь.
Мне стало неловко и я стал благодарить его в самых учтивых выражениях за то, что он, несмотря на занятость и усталость решил уделить мне свое внимание.
- Полно вам, Евгений Федорович, - сказал он, - к вашему делу это не имеет никакого отношения. Николай Степанович мой друг и я охотно помогу вам, чем сумею. Официальных полномочий, чтобы заняться этим делом у меня нет, но служебный опыт немалый. Прежде всего, скажу вам, что во всякую метафизику не верю. Тут одно из двух: либо барышня действительно лишилась рассудка, либо за всем этим стоит чей-то злой умысел. Расскажите мне о Лизавете Павловне. Какова она?
- С первого взгляда можно посчитать весьма миловидной, - сказал я, - но, когда присмотришься и узнаешь поближе, так вроде бы и не очень хороша. Более того, думаю, что она и сама не хочет казаться красивою. У нашей Аннушки волосы всегда завиты и прелестно убраны, а Лизавета Павловна причесана просто и как попало, но ни мало об этом не беспокоится, как, впрочем, и о манерах. Они у нее не то, что бы дурны, но уж очень отличны от принятых в обществе.
Тут Афанасий Константинович спросил, кто занимался воспитанием Лизаветы Павловны. Я отвечал, что она провела восемь лет в институте, но более помышляет о науках, нежели о замужестве.
- Говорите, "помышляет"? - переспросил Констанин Афанасьевич. - Стало быть не верите в то, что она умерла?
Я сказал, что решил почитать ее живою, до тех пор, пока не доказано обратное.
- Замечательно, - отозвался Константин Афанасьевич. - Я тоже склонен к предположению, что девица не утонула.
- Отчего же? - спросил Ильин.
Константин Афанасьевич взглянул на него поверх очков и ответил:
- Из-за капота. Река-то, я полагаю, равнинная? Стало быть, течение слабое, берега в зарослях. Вы уж простите меня за подробности, но мертвое тело всегда ложится недалеко от предполагаемого места утопления, а нести его начинает на третьи или четвертые сутки, когда оно со дна поднимается в следствие естественных процессов разложения. Вот тут-то капот и мог бы с него соскользнуть каким-то образом. А до этого никак.
(Продолжение следует)