В девяностом году прошлого века мой отец создал крестьянское хозяйство, получив от государства надел земли - глухое место на берегу лесной речушки, заросшее кустарником и лесом. Было в этом наделе и урочище со странным названием – «Черное». В детстве мы с братьями ходили туда собирать грибы. Урочище представляло из себя большое количество продолговатых борков, в длину метров шесть, в ширину чуть больше двух метров, и обязательно с ямкой в центре борка. Место было очень красивое: с высокого берега лесной речки открывался прекрасный вид на противоположный берег, более отлогий, всплошную затянутый лесом. В десятом году отец нашел в этом урочище странный камень, в человеческий рост размером, обтесанный с двух сторон, со странными насечками с обработанной стороны. Это были не надписи, но и не рисунки – просто какие-то значки. Происхождение этих значков было явно искусственным. И если это запись, то прочитать её возможности не было. Скорее всего, создатель этих значков и не хотел, чтобы их прочитали…
Отец перетащил этот камень поближе к дому, долго срисовывал и сравнивал эти значки с рунами, буквами, иероглифами – ничего похожего не находилось. В конце концов, он закрыл камень деревянной пирамидой, ориентированной по звездам, и установил в той пирамиде зеркала Козырева. Что он там видел – не говорил. Всё отмахивался, что ничего существенного там, похоже, нет.
У отца был друг, Сергей Петрович. Слегка «сумасшедший» как говорил отец. Сергей Петрович разговаривал с духами, пытался лечить людей, пытался быть экстрасенсом, как сейчас стало модным. Вот ему-то отец и предложил поэкспериментировать с камнем и установкой. Включил генератор, выдал включенный диктофон и оставил Петровича одного в пирамиде. Петрович вернулся из пирамиды через час, бледный, трясущийся, ни с кем не разговаривая, сел в машину и уехал.
Диктофон отец так и нашел в пирамиде включенным. Диктофонная запись была им прослушана много раз. Потом он отдал её мне. Качество записи плохое, много непонятных слов, некоторые слова не разобрать совсем, но речь связная, не бессмысленная, поэтому я и предлагаю вашему вниманию этот немного обработанный и переведенный на современный язык монолог.
Висбор.
Я – Висбор – последний из рода волхвов – хранителей Велеса. Я нарушил все законы Рода, и нет мне прощения. Наш Род жил в месте впадения реки Край Тишины в Великую Свитодь. Решением Совета Родов нашему Роду было поручено хранить память о воинах наших Родов, павших во имя жизни племен.
Мы внуки Велеса. Наш Род живет здесь тьму веков. Селение называется Велесов Двор. За ручьем, на поляне – храм Макоши, богини Мрака и Тишины. Храм создан раньше селения. Храм – это круглый шатер из копий, накрытый щитами павших воинов, подобно рыбьей чешуе. В храме по стенам развешаны мечи, прошедшие погребальный огонь. Копья упираются одним концом в каменную лавку, кольцом опоясывающую храм. На лавке лежат пережженные погребальным огнем, тщательно вычищенные кольчуги, шлемы, металлические части лат. В середине шатра на цепях висит медный котел, в котором не реже раза в неделю кипит ворвань, чтобы металл не ржавел, а дерево не гнило. Вход в храм закрывается волчьей шкурой. Перед храмом – большая площадка для совершения ритуала кронирования. Вся территория огорожена частоколом из нетолстых бревен, у западной стены – большая поленница дров. В изгородь ведут двое ворот: огромные двустворчатые ворота входа на территорию храмового комплекса и небольшие ворота – выход на само кронбище. Храмом по прямому назначению не пользуются уже больше двух веков – сменились времена, сменились боги, сменился сам обычай упокоения павших. Тела воинов уже не сжигают в священном огне кроны, а просто закапывают в землю. И только остатки нашего Рода продолжают свято чтить законы Рода и хранить память о воинах наших племен, павших в непрерывных боях за родную землю. Из уст в уста, в преданиях и сказах, передаётся память поколений о людях, населявших и защищавших от врагов эту землю – землю наших предков. Чтобы стать волхвом-хранителем, надо пройти долгое и трудное обучение с самого детства, надо знать и уметь всё, что знали и умели предки. Все родичи с детских сказок, считалок, игр, приучаются к ритуалам и обычаям Рода. Мне же больше нравились боевые игры и охота, чем непрерывная череда имен и дат, порядок и последовательность применения заклинаний, ритуальность процессов.
В сказаниях и легендах меня больше всего интересовал сам процесс становления воинов героями – и это я в детском воображении становлюсь героем, я погибаю, защищая родных, я не жалею здоровья и жизни своей во имя счастья родов наших…
Тридцать пять зим назад случилось событие, перевернувшее всю мою жизнь. Анфал Никитич, брат убитого Двинского воеводы, привез в Храм кроновать тело своего наставника и учителя, варяжского воина Конана. Воины Анфала расположились лагерем на берегу Свитоди, а Анфал ночевал в храме, готовясь к ритуалу. Там-то мы с ним и познакомились. Мне было четырнадцать лет, Анфал старше меня лет на шесть, но был уже мужик мужиком, сильный, огромный, высокого роста, широкоплечий.
Слово за слово, завязался разговор. Из разговора возникла взаимная приязнь. По окончании тризны сбежал я с Анфаловым отрядом из отчего дома, и мотала меня путь-дорога по бескрайним землям от моря Белого до Черного, от Уральского камня до Балтии…
Строили мы с Анфалом светлое царство на Вятке – свободную землю,
собирали народы, освобождали рабов-русичей, гоняли иноземцев-захватчиков. Да, много чего было, и не было у меня друга ближе, чем Анфал Никитич. ...Хотя, вру, был у меня ещё друг, даже больше, чем друг – человек, которому я обязан жизнью не один раз – это моя Рада-Радушка, девушка-воин, прибившаяся к нашему отряду еще подростком где-то на Волге. Иногда мне казалось, что она в отряде была вечно. Она была одним из лучших воинов, и никто, в том числе и я, никогда не видел в ней женщину. Меня она выбрала сама, как-то незаметно мы стали с ней сначала лучшими друзьями, потом мужем и женой….
Анфал был убит около двадцати лет назад. Мы кроновали его по обычаям наших предков, как воина, на берегу Вятки. Прах его был спущен в реку…
Три лета назад мне пришлось кроновать и Раду…Мы вдвоем уходили на полуночник. Уже были разбиты все наши отряды, уже не нашей была наша столица – Хлынов, уже рассыпались, разбежались, а то и погибли ватаги наших воинов. Часть оставшихся воинов двинулась к Черному морю, кто-то пошел к Урал-камню, мы же с Радушкой решили идти к моему Роду.
Под Вельском, на берегу Ваги, собирая малину, сцепилась она в схватке с медведицей… Там я их и нашел: медведицу с ножом в грудине и заломанную Раду. Рада была воином, и тризну по ней справлял я как по воину…
Добравшись до селения нашего Рода, я нашел его в полном упадке. Род погибал в бесконечных набегах лихих людей, во всем, когда-то большом селении, осталось шесть жителей, живущих в двух избах, прочие были разрушены и сожжены. И не было уже на свете ни тяти, ни мамани, ни братьев, ни сестер…
Двор держал старший брат отца, старый волхв Верес, высокий худой старик, совершенно белый от седины, вечно в белых одёжах, и только он не изменился за прошедшее время. Его баба Меланья уже была неходячей, из избы сама выйти не могла. С ними в избе жили младшая дочь Свида и её сын – внук Вереса Сашка. В соседней избе жил с моей двоюродницей примак из пришлых, звали его Гриня, все хозяйство держалось на нем. Гриня был маленький худой мужичок неопределенного возраста, и, как все в нашем селении, тихий и немногословный.
Меня приняли настороженно, сказалась обида от моего побега в детстве.
Лето заканчивалось. Лес начал желтеть, до осени оставались считанные дни, ночи стали сырые и темные. Весь световой день все население занималось заготовками припасов на зиму. На ночь мы с Вересом уходили в святилище. Храм пропадал. Ограда со стороны гнилого угла упала, ритуальная площадка заросла кустарником и даже лесом, щитов много не хватало – были растащены при набегах, часть копьев сгнила, да и сам храм показался мне маленьким и пришибленным, как старик.
Верес не позволил мне уменьшить храм, пришлось заменить сгнившие копья, заделать лапником и корой дыры в крыше, не меняя ничего в форме храма.
Длинными ночами при свете жертвенного огня я скоблил и чистил оставшиеся неразворованные оружие и броню. Главные реликвии Верес сохранил – меч Сетегора и шлем Велеса.
В ту ночь погода была неспокойной – ветер рвал тучи, большая круглая луна то выглядывала, освещая бледным светом всю округу, то пряталась в тучи и темень опускалась на лес. Верес сегодня не по обыкновению оделся в совершенно новые одежды и весь вечер бормотал о чем-то, разговаривая с богами. Дождь все не собирался. В воздухе остро висело чувство опасности.
Вдруг Верес резко встал, взял ритуальный посох, коротко мне крикнул: «В броню!» и быстро вышел из храма, только шкура хлопнула. Почему-то именно сегодня я чистил и чинил кольчугу своего размера.
Я успел уже надеть кольчугу, застегивал правый наколенник, когда услышал голос Вереса: «Стойте! Здесь нет злата, здесь память». Потом яркая молния осветила окрестности, словно Вересовский посох и на самом деле что-то мог. Я уже бежал к воротам, когда в оглушительной тишине, наступившей после раската грома, отчетливо услышал знакомый свист стрел и шлепки вхождения их в живое тело. Верес давал мне время облачиться в броню, уже мертвый спиной прижимая ворота. Я не посмел ударить его воротами, я ждал…
За воротами гомон, человек пять, оттащили Вереса, луна опять выглянула полным диском, стою, жду. У меня мой щит для рукопашного боя, с отточенной нижней кромкой и меч Сетегора. Кольчуга, конечно, жидковата, зато блестит в свете луны как серебрянная, и шлем Велеса мне великоват.
Ворота распахнулись на две створки. Четверо, пятого нет. Прыжок, кручусь по солнцу, как в молодости, второго, третьего, четвертого – лезвием меча, неглубоко, кости не рублю, что бы время не терять и силы. Первого – щитом с разворота – наглухо.
Выбегаю из ворот – две дюжины воров, не меньше, луки, мечи. Знаю – мне нужен ближний бой, бегу…. Две стрелы отбил щитом, одна воткнулась в правое плечо, пробив старинную кольчугу. Боль…
Звуки сгустились, стали протяжными, как вой, кровь прилила к голове, молоточки в висках стали стучать много реже, всё вижу как днем, боль ушла. Пришел кураж боя, это состояние мне хорошо знакомо, только бывало оно лет пятнадцать назад, но сейчас оно мне кстати.
Всё, работаю мясником, режу всех, весь сброд, всех вижу, вижу лица, перекошенные в ярости, вижу броню, вижу огрехи в броне, знаю, куда ударить, бью. В кураже боя бьются берсерки – воины-медведи, дети Велеса.
Пот. Пот заливает все тело, течет ручьями. Все кончено. Меч Сетегора стоил тех легенд и войн, что из-за него затевались, резал пряжки и кости – и без зазубринки. Только вот щит развалился.
Дикая усталость. Снял неловкий шлем – большая была голова у Велеса.
Слышу треск в кустах, оборачиваюсь, бегу к ним. Щелчок. Свист. Удар в левое колено. Боль. Кидаю меч на шорох. Падаю. Осмотрел ногу – задета кость. Стрела – болт самострела – из-за такого оружия мы и проиграли войну за светлое царство. Самострел в хороших руках уравнивает шансы с любым берсерком. Ползу за мечом. Воистину меч Сетегора волшебный – убивает сам – в кустах пацаненок лет пятнадцати, разрубленный почти пополам. В руках самострел конструкции мне незнакомой, я таких еще не видел.
Сделал шину на ногу. Вырубил два батога. Надо ползти в селение, прибрать Вереса, прибрать воров.
Иду. Иду тяжело. Дождь таки пошел. Мелкий, нудный, грибной. Луна больше не высовывается. Темно. Только где-то над селением слегка отсвечивает лунный свет.
Дошел до Ботова ручья. Нашел мостик. Боль. Слабость. Сижу весь мокрый. Знаю – не дойти. Идти надо. Встал. Иду. Обносит на мостике, падаю в ручей. Темно. Хорошо. Тихо.
Очнулся утром, или уже днем. Морось – дождь-обложник. Ногу не чувствую. Боль во всем теле. Едва стянул кольчугу, вытащил обломок стрелы из плеча. Снял жгут с ноги. Ногу придется отрезать, омертвела. Завязал обратно – знаю – три дня у меня все равно есть. Нашел свои батоги, полез в гору из ручья. Воняет сырым дымом.
Выбрел на пожню и увидел, что селения уже нет, только дымок с паром от бесформенных куч в тех местах, где стояли дома. Знаю, что смысла бежать уже нет, как могу бегу, падаю, встаю, снова бегу.
Свида лежала обгоревшая на пороге с разрубленной головой. Меланья, видимо из избы не выходила, там и сгорела. Гриня оказался воином, так и убит был с окровавленным топором в руках. Двоюродница, я так и не спросил её имя, видно, тоже пыталась драться: короткий меч в руке и пять стрел в теле. Сашка видно не было. Сашку было строго-настрого наказано никуда не встревать: он – надежда Рода, он – его будущее, его вечная жизнь. Даже схрон ему был построен отдельно и припасы запасены. Поэтому я и побрел к схрону. Не добрел…. Сашок лежал изрубленный на бугорке, пустой колчан и лук в стороне, короткий меч в руках. Род жрецов, занимавшийся сохранением памяти воинов, сам стал воином и погиб, защищая эту память….
До ночи управлялся я с телами моих родичей, похоронил как воинов, только сил тянуть прах на кронбище уже не было, зарыл в старый погреб.
К ночи меня стало разжигать, сказались раны и усталость, нашел в схроне дедовы лечебные зелья, обработал раны, выпил отвары и уснул – как провалился.
Сколько спал – не знаю. Вылез из схрона заполдень. Надо было прибирать Вереса, да забрать кольчугу – чужая, в храме не было брони не героев. Дорога к храму заняла времени много больше, чем от него.
Тело мертвого Вереса было прибито стрелами к открытым воротам, а храма не было совсем. Всё было разрушено и сожжено. С моим Родом закончилась и память. Там, за полуночными воротами, у нас был еще один схрон, туда-то я и утащил Вереса, сложил к его телу оставшиеся реликвии, что смог собрать на пепелище. Шлем Велеса так и не нашел. Собрал все, что мог, залез в лаз, здоровой ногой выбил стойку лаза. Вход обвалился. Я обнял меч Сетегора, лег рядом с Вересом, и поплыли перед глазами моими лица людей, которых я любил, которыми дорожил, которым многим был обязан….