РЕПЕТИТОРЫ
(рассказ)
Это был не самогон, это была амброзия – коньячного цвета, со щадящим запахом и нужными градусами. Теща знала какую-то уникальную технологию, никому её не выдавала, включая и нас с Серёгой. И правильно делала – зачем нам технология, когда столько готового пойла? Им была заставлена целая полка в сарае, где хранились продукты впрок. Амброзию теща закатывала, как компоты, в банки, большей частью трехлитровые, и кто бы мог догадаться, что за огурцами, на третьей полке слева – она, родимая…
Закусывали хорошо и, имея по стойкому организму с богатым опытом культурного возлияния, - сколько бы ни сидели, не выходили за рамки разговорного жанра.
Дело было на азиатском юге. Мы уединялись в саду, где облюбовали самый дальний закуток - под черным шатром густой сирени и низкого виноградника, начинали партию в шахматы, но вскоре её прерывали, ставили на доску граненые рюмки и со всей бесстрастностью застойных настроений предавались интеллектуальному трепачеству и трюкачеству, к коему имели определенные склонности – в виду университетского прошлого, и по причине давнишней вовлеченности в кухонно-подзаборное тореодорство с по-бычьи упрямым догматизмом «брежних» времен.
Пыхтя болгарским «опалом», «стюардессой» или «БТ», мы ночь напролет могли спорить о роли личности в истории или об истории какой-нибудь личности, не играющей никакой роли в истории.
Себя мы оба причисляли именно к этой, последней, категории граждан, ибо наши благородные порывы поставить этот мир на уши вряд ли доносились дальше соседской усадьбы, где жила хохлушка Глафира с мужем Борисом и разбитной дочерью Анькой, которую называли Нюркой. Насчет Бориса мы с Серёгой иногда посмеивались: пьем мы, а алкоголик почему-то – Борис.
Глафира же - видели – баба в соку, и, понятное дело, изнывала от недобора мужского напора. Нас, однако, она стеснялась – мы и помоложе и погородскее, а она – попроще. Тем не менее поглядывала с лукавой улыбкой, а иногда и заговаривала о пустяках – всегда с какой-то задоринкой и задиринкой:
- Как-то интересно у вас получается – жёны в доме, а вы тут сами по себе в тенёчке гуляете…
Мы ей отвечали в том же духе - дескать, потому и гуляем, что интересно получается, и приглашали выпить с нами по-соседски.
Дворы разделяла еле живая изгородь из хилой ягодной растительности и старой сетки-рабицы, обходить которую Глафире было далековато, чтобы это не выглядело слишком отзывчиво с её стороны. Поэтому однажды мы просто задрали низ изгороди и впустили Глафиру в наш стерильный до той поры мальчишник.
Она слегка выпила и вскоре ушла тем же путем от греха подальше – «еще приревнуют ваши девки» . Ей было приятно, что в ответ на это мы только улыбаемся и не возражаем. Она не думала, что это - проявление снисходительности, ибо видела по глазам подвыпивших самцов, что они разглядели и учуяли близость её переспелых прелестей и соскучившейся души…
Стояло лето, горячее южное лето. Теща затеяла смену полов в доме. И мы с Серёгой – как движущая сила этого процесса – поселились у нее на все время ремонта. Серега отдыхал от бесконечной учебы – вместе со школой уже лет двадцать, а я, работая в малопонятном НИИ, мог свободно злоупотреблять творческим доверием начальства.
Жены были довольны – маме помощь, да и сами отдохнут от ежедневных хлопот по поддержанию в квартире постылого порядка, тем более что дети - в пионерском лагере и тем более, что в преддверии вступительных экзаменов в вузы моя Верка опять загрузила себя репетиторством, а растолстевшая Серёгина Анжелика помешалась на всевозможных диетах, при помощи которых, видимо, рассчитывала ниспровергнуть Серёгино право на лево, которым он начал очень активно пользоваться пару лет назад – после того как дура Анжелика ткнула его носом в какую-то порнушную газету, из которой он узнал, что имея рост 195 см., не туда вырос. Ситуация усугублялась тем, что дело происходило в азиатском краю, где нередко даже в центре города возникали ишаки, - явно уступающие в холке и жеребцам, и верблюдам, и быкам, но никому при этом не уступающие в том, что Анжеликина газета считала правильным направлением роста, и примерно демонстрирующие это направление даже при восседающем сверху бабае.
Я тоже не мог чувствовать себя слишком уверенным в моей Верке, так как неоднократно замечал, что репетиторство не изматывает ее, как других, а наоборот умиротворяет. Серега советовал мне относить это на счет чувства удовлетворенности фактом поступления куда надо очередного оболтуса, которому она подсказала правильное направление роста.
В общем, каждый день в эту летнюю пору заканчивался у нас с Серёгой посиделками в нашем любимом виноградно-сиреневом закутке. Амброзии было – хоть залейся. Мы пили, ели, понемногу играли в шахматы и, конечно же, предавались нашим бесконечным спорам-разговорам обо всем на свете, кроме тещиных полов.
При этом мы оба весьма охотно использовали вполне отборный мат, так как, перемежаясь с наукообразными, академически безупречными языковыми конструкциями, он давал образцы уникальных в своей убедительности форм воздействия. Иногда мы и сами были настолько ошеломлены силою сказанного, что, независимо от того, кто это произнес, замолкали в торжественном почтении к невероятной мощи разума.
Иногда засиживались и до утра. Иногда засыпали на полуслове. Спали либо здесь же – на курпаче, служившей нам и дастарханом и матрасом, либо уползали во времянку, где стояли деревянные кровати. Вставали поздно, ели остывший завтрак, который оставляла теща, уходя по делам своей собесовской службы, и брались за дела – устанавливали новые лаги, сортировали доски, отпиливали, подгоняли, забивали…
В субботу приехали девки, заглянули под наш виноградно-сиреневый шатер, и Анжелика, как наиболее порицающий элемент, что-то унюхала, но потом, приглядевшись к нашим рожам, отмахнулась утешительным для всех заключением: "Алкаши".
Наутро Серега, когда вышли на крыльцо покурить, глубокомысленно заметил: "Все когда-нибудь кончается, иногда очень быстро. Не кончается только тещин самогон"
Из баньки действительно доносился легкий сивушный душок, и было слышно, как позвякивает знакомая посуда.
К вечеру народ разъехался, и все пошло своим чередом.
В отсутствие тещи заглянула Глафира: «Ой, чего-то я хотела попросить и забыла. А вы, я вижу, и по строительной части мастаки – ишь как досочки подогнали, тютелька в тютельку»,- сказала она, пройдясь каблучками по новому полу.
- Что-то ты путаешь, Глаша, - отозвался Серёга, жуя гвозди во рту,- тютелька в тютельку – это у лилипута с лилипуточкой, а у нас – шпунт в шпунт.
Глафира слегка не поняла или постеснялась понять, но потом все-таки заулыбалась.
- Это значит, вы сами по себе нынче?.. И как вас только жены отпускают?
- Да мы-то всегда сами по себе, чего с нас возьмешь? А вот как тебя, такую молодую и красивую, муж твой отпускает?
- А то не знаете, что муж давно груш объелся… Ой, ладно, чего-то я разболталась! Да, вот что: Нюрка моя повадилась в саду ночевать, дома душно очень, так вы её шибко уж не пугайте… Ну когда там сидите.
Я обалдел:
- Как в саду! Это ж она все наши маты-перематы слушает! Что ж ты раньше не сказала!?
- Ой, да что ей ваши матюги, она не такое каждый день выслушивает от папаши родного. Не матюги её пугают - боится она, что вы из-за ваших больно уж жарких споров начнёте бить друг дружку. А так вы ей не мешаете,- наоборот, говорит, - интересно слушать и хорошо засыпается... Да вот она и сама. -
В дверях появилась глуповато-очаровательная мордашка Нюрки, возбужденно потрясающей балаболками в ушах. - Ну скажи им хоть спасибо.
- Ой, да не то слово! Вы же так складно, так ладно излагаете, все как по полочкам разложено, и такие убедительные факты... При этом вы же спорите, то есть - столкновение разных мнений. А этого только и надо, - поясняет Нюрка, - чтобы, значит, в столкновении разных точек зрения. Экзаменатор мне так и сказал: вот это я вижу, что не зубрежка материала, а его глубокое усвоение и даже творческое осмысление в свете идейного и научно-технического прогресса...
- Да, старик, умище не пропьешь?!
- Я же говорю: не самогон – амброзия.