Следователь Савельев Аркадий Георгиевич сидел в своём кабинете, изучая дело. Было совершено убийство: двое мужчин средних лет застрелены в дачном посёлке в доме, как выяснилось, никому не принадлежащем. В каждого было произведено по одному выстрелу: первому в область сердца, второму в живот. Личности убитых были установлены: оба являлись ранее судимыми за кражи и вымогательства, да и по сей день числились в розыске. И вот, найдены. Вроде бы, что тут такого – оставалось лишь пробить их подельников и дело в шляпе. Но ход следствия замедлялся следующим обстоятельством: на том же месте обнаружено ещё одно бездыханное тело, но оно не было убито. Скорее, тело было смертельно подавлено психологически. Иными словами, произошло самоубийство, что следовало из предсмертной записки, написанной до ужаса корявым почерком и размокшей от слёз: «Я обезумила от любви, а позже окончательно потеряла рассудок от ревности. Он благородный человек. Он спас меня, а я была этого не достойна. Я не могу жить с таким грузом на сердце. Не жду прощения и просто ухожу из жизни»
Женщина тридцати пяти лет ушла в мир иной через повешенье. Следствие установило, что её звали Дарьей и она работала медсестрой в онкологическом отделении городской больницы, что располагалась в Митинском лесопарке в трёх километрах от места случившегося. Неприметная особа, в порочащих связях не замечена. Однако, по словам некоторых лиц, была стеснена в средствах и часто залезала в долги.
Но палкой в колесе следствия по этому делу стал отрубленный безымянный палец, что лежал возле записки. Дарье он не принадлежал, как и другим лежащим здесь телам. Палец был, кажется, женский. Отпечаток пальца не установил его владельца. Наистраннейшее дело.
О случившемся в полицию сообщил гражданин в половине девятого утра. Он просто проходил мимо к своему участку и увидел валявшегося на пороге мужчину. Дачный сезон подходил к концу, и потому место действия не собрало зрителей. Длившееся уже шесть часов расследование не выявило свидетелей и каких-либо следов, которые могли к чему-то привести. Группа продолжала работать на месте, а следователь Савельев, тем временем, пытался собрать картину случившегося. Но фрагменты этой мозаики казались деталями совершенно несвязанных друг с другом дел. Анализ медэкспертов установил, что убийство мужчин произошло примерно в час ночи, смерть Дарьи наступила двумя часами позже, а палец был отрублен вчерашним вечером.
Наибольший интерес вызывал таинственный благородный человек, что спас Дарью. Кто этот человек? С чего это он благородный? От чего можно было такого спасти, если в итоге она покончила с собой? Кто убийца? Что стало с владельцем пальца? Эти и прочие вопросы рвали непрочную цепь рассуждений Савельева. Не хватало связующих звеньев.
В очередной раз вскипев и безнадежно выдохнув, он откинулся на спинку стула и стал недоумевающе смотреть в потолок. Как вдруг, к нему в кабинет постучались.
- Войдите! – раздраженно.
На пороге стоял дежурный, а рядом с ним человек лет тридцати четырёх. Одет был в брюки и рубашку, а в руках пиджак. Внешне помятый. Его лицо имело уставший вид, а в глазах поблёскивала тревога.
- Аркадий Георгиевич, к вам свидетель по делу. По сегодняшнему! - сказал дежурный.
- Да что Вы говорите… - сдерживая изумление, – Пусть заходит!
Дежурный вышел. Савельев стал доставать форму протокола.
- Вы садитесь… как ваше полное имя?
- Довлатов Иван Николаевич, – спокойно отвечал свидетель, - И… я уже изложил свои показания на бумагу.
Иван достал из пиджака несколько листов и протянул их следователю.
- Очень интересно. Давайте посмотрим! Дело-то серьёзное! А Вы – пока что единственный свидетель, - рассудительным тоном сказал Савельев и приступил к чтению.
«Я - Довлатов Иван Николаевич, работаю механиком в трамвайном депо. Семьи нет. Депо находится вблизи Митинского лесопарка, и там от скуки я нашёл себе место в развилке яблони, что растёт у дороги, ведущей к городской больнице. Несколько раз на неделе скука загоняет меня на это дерево. Шёл восьмой час ничего не обещающего вечера. Я смотрел на дорогу, уходящую в лесной массив, и надеялся, что в поле моего виденья что-нибудь произойдёт.
И тут появился человек – хорошо одетый, но одежда будто была ему не по размеру. Выглядел интеллигентно. С виду был старше меня на несколько лет. Он ступал прогулочным шагом по дороге. Неожиданно из кустов выскочила собака. Порода – ротвейлер. Она что-то держала в пасти. Собака подбежала к этому человеку. Он воскликнул – «Джим! Дай лапу!» Видимо, он был её хозяином. Человек присел, поглаживая своего любимца, сунул руку между зубами и достал что-то. То ли камень, то ли палку. Собака, освободившаяся от своей находки, попятилась назад, виляя хвостом, и через мгновение умчалась в лес. Человек продолжал сидеть, держа находку в руке, сжал ладонь, снова разжал, снова сжал, и когда он вторично разжал ее, на его находке что-то сверкнуло. Ознакомившись с ней, он поднял её на уровне глаз и подержал её так долю минуты. И тогда я понял, что же нашла собака в лесу. Это был палец, а из-за сверкания я сообразил, что это был безымянным палец. Человек бережно завернул находку с кольцом в тот платок, который прежде как кавалер лелеял в нагрудном кармашке своего пиджака. Я испытал чувство симпатии к этому человеку: очень достойный, подумал я, хорошо бы с ним познакомиться.
Я окликнул его. Он отреагировал с досадой, я бы даже сказал – высокомерно.
– Хорошая у вас собака!
- Это не моя собака. Что вы делаете на яблоне? – немного растерянно.
- Это всего лишь яблочки, всего лишь китайка. Ради Бога, ничего не бойтесь, - сказал я.
- Какое мне, собственно, дело до вашей китайки? И чего я должен бояться?
- Ну, знаете ли, вы вполне можете считать меня райским змием, ибо китайка существовала уже тогда.
– Аллегорическая болтовня. – негодующе сказал он.
- А что это Вы выгуливаете чужую собаку? – поинтересовался я.
- Сомневаюсь, что у неё есть хозяин. Она сама по себе. Просто знакомая собака по кличке Джим.
– А что это такое принесла она Вам?
– Камень она принесла.
– И вы прячете камень в карман?
– Я вообще люблю носить камни в кармане.
– А мне то, что принесла ваша собака, скорее напоминало палочку.
– А мне без разницы, палочка или камень.
– Причем палочка подвижная?
– Вы утомили меня, я пошел.
– Палочка телесного цвета?
– Занялись бы вы лучше своими яблоками.
– Палочка телесного цвета, подвижная и с кольцом?
– Чего вам от меня надо? Я обычный прохожий, который решил прогуляться в столь чудном месте после рабочего дня.
- А кем Вы работаете, и, простите, как вас зовут?
- Александр Михайлович Стравинский. Доктор психиатрии, - почему-то ответил он мне.
- А я Иван Николаевич, работаю механиком в трамвайном депо. И у меня к Вам такой вопрос: нельзя ли мне надеть на мизинец, хотя бы на секундочку, то премиленькое колечко, которое сверкало на вашей палочке, превращая ее в палец?
Не исключено, что зло привыкло обитать преимущественно в развилках ветвей. Возможно, загоняющая меня сюда скука сама по себе и есть зло? А что заставило этого человека отвечать на мои докучливые вопросы? Как он мне позже признался – одиночество. Но одиночество – не есть ли оно имя скуки? Я делюсь этими соображениями, чтобы понять этого человека.
Уступая моей просьбе, он после некоторых колебаний надел кольцо с безымянного пальца, на редкость, впрочем, легко снявшееся, на мой левый мизинец. Кольцо оказалось впору и порадовало меня. Разумеется, еще до того, как его примерить, я покинул свое привычное местечко в развилке. Между нами завязался разговор, мы коснулись несколько политических тем и просто поговорили по душам. Мы сошлись во мнении, что этот палец принадлежал женщине. И всё же, мой новый друг настоял, чтобы я вернул кольцо. Что я и сделал.
Спустя час после нашего знакомства мы решили продолжить общение в другом месте. Вызвали такси. Пока мы ждали машину, и даже ранее – во время разговора, как я теперь припоминаю, в лесу кто-то звал Джима. Видимо, у этого пса всё же был хозяин. Мы приехали в изысканный ресторан. Некоторое время мы сидели у барной стойки, с барменом Александр разговаривал весьма доверительно, из чего я сделал вывод, что доктор Стравинский, вероятно, завсегдатай этого заведения. Мы обильно поужинали и завершили все это бутылочкой шампанского.
В двенадцатом часу мы доехали на трамвае, сами того не заметив, до Митинского лесопарка. Мы стояли в полном согласии, провожая последний по расписанию трамвай, въезжающий в депо. Это красивое зрелище. Вокруг нас – темная окраина города, вдали, поскольку на дворе пятница, горланит пьяный рабочий со стройки. В остальном – тишина, ибо последний возвращающийся в депо трамвай, даже когда он звонит и заставляет звучать закругленные рельсы, шума не производит. Большинство сразу въезжает в депо. Но некоторые продолжают то тут, то там, пустые, но празднично освещенные, стоять на рельсах. Чья же это была идея? Это была наша общая идея. Но высказал ее я. «Ну, дорогой друг, а что если?..» Саня кивнул, мы не спеша влезли, я забрался в кабину вожатого, сразу в ней освоился, мягко тронул с места, быстро набрал скорость, короче показал себя хорошим вожатым. В депо, судя по всему, наш отъезд даже и не заметили, потому что никто за нами не гнался, нас можно было также без труда задержать, отключив ток.
Город оставался уже позади, когда мне вдруг пришлось круто затормозить, потому что на путях стояли три человека и скорей требовали, чем просили меня остановиться.
Доктор Стравинский ушел вглубь вагона, чтобы выкурить сигарету. И пришлось мне на правах вожатого кричать: «Прошу садиться». Я заметил, что третий из них, женщина – была одета в больничный халат, а оба других, в чёрных кепках, зажав её с обеих сторон, держали посредине. При посадке она то ли по неуклюжести, то ли по слабости зрения несколько раз ступала мимо подножки. Сопровождающие – или охранники – довольно грубо помогли ей подняться на мою переднюю площадку, а оттуда пройти в вагон. Женщина, не поднимая головы, смирно сидела и плакала.
Я уже тронул с места, когда услышал из салона сперва жалобное повизгивание, потом такой звук, словно кто-то отвешивает затрещины, потом, к своему успокоению, решительный голос Стравинского, укорявшего севших и призывавшего их не бить женщину.
– Не лезьте не в свое дело! – рявкнула одна из чёрных кепок. – Она еще узнает сегодня, где раки зимуют. И без того история слишком затянулась!
Стравинский покинул салон и подошёл ко мне. Шепнул:
- Я знаю её. Работает медсестрой. Думается мне, изнасилуют её эти двое.
Я, поглядывая в зеркало, посмотрел на эту троицу, но не знал, что ответить. Нужно было что-то предпринять.
За три остановки до конечной, из салона одна из кепок басом потребовала остановить трамвай. Мы подъехали к дачному посёлку. Саня тихо сказал мне:
- Как сойдут, отъедь на сто метров вперед и тормозни.
Я так и сделал. А он смотрел на них через окно. Они шли в сторону дома. Женщина шла с трудом, кепки, считай, волокли её.
Проводив их взглядом, Александр тоже вышел из трамвая, сказав мне, что он знает, что нужно делать, а я должен остаться здесь и ждать его. Дом, в который они зашли, был в трёхстах метрах от остановки. Через некоторое время мой новоиспеченный друг был возле него, я знал это, потому что не стал сидеть в трамвае. Я незаметно пошёл за ним.
Он осторожно подкрался к окну. В доме горел свет свечей, и шла оживлённая беседа. Я расположился возле кустарника. Мне было хорошо слышно – о чём говорили черные кепки с медсестрой.
- Возвращай долг, тварь!
- Говорю же, сегодня я хотела всё вернуть! Но чёртов пёс… - жалобно вопила сестра.
- Какой ещё пёс?! Что за чушь ты несешь!
- Он выхватил из рук палец… на нём было кольцо… ценное, принадлежало, небось, самой Екатерине, - голос стал спокойнее.
- Что?! – недоумевающее воскликнули обе кепки.
- Хорошо, расскажу…
И она, не упуская подробностей, поведала эту мрачную историю. Доктор Стравинский, как это слишком часто случается в кино и в жизни, стоял между обеими медсестрами. Она (Дарья) любила Стравинского. А Стравинский, как она думала, любил Марию. А Мария, возможно, никого не любила, ей, по слухам, был симпатичен один больной из психиатрического отделения. Но она не пресекала ухаживания состоятельного доктора. А тут Стравинский заболел. И она стала часто у него бывать, потому что он лежал у нее в отделении. А на днях, Дарья увидела ослепительное кольцо на пальце у Марии. Дарья этого никак не могла стерпеть. И потому уговорила сестру Марию погулять вместе с ней минувшим вечером. В лесу она припрятала лопатку, и в том же месте убила ее или, скажем так, устранила. Лопаткой она отрубила безымянный палец с кольцом. И в тот самый момент, когда палец был у неё в руках, из кустов выбежал чёртов пёс и выхватил у неё палец из рук. Она побежала за ним, но спотыкнулась, подвернула ногу и разбила очки. Собака жила в дворике у больницы. Дарья на протяжении часа звала Джима, но он не объявился. Она пошла в сторону больницы, надеясь обнаружить его там. Но наткнулась на черные кепки, которым она задолжала не малую сумму.
- Перестань! Хватит заливать! Кто поверит в это?! – с лёгкой насмешкой, но негодующе восклицали кепки, - Да что б ты, слепая курица, – убила кого-то… бред!
- Клянусь!
- Хватит с нас этой ерунды, сейчас будешь расплачиваться по-другому!
- Нет, прошу… не надо, пожалуйста! Всё отдам! - умоляла сестра.
- Конечно, отдашь… - ехидно улыбаясь, говорила одна из кепок, и, как мне было видно через окно, этот бугай подошёл к ней и схватил её за волосы. Она закричала, но он заткнул ей рот рукой.
Неожиданно, Александр подошёл к двери. Прежде он, как и я, смиренно слушал. Я не видел его лица и не мог понять, что он в тот момент чувствовал. Дарья только что поведала душераздирающую историю о нём. Упомянула о том, что он болен. Я и подумать не мог, что этот человек страдает каким-то недугом. Он действовал спокойно и решительно. Он подошёл к двери и постучался. Из дома еле слышно донеслось:
- Молчи, сука!
Дверь распахнулась, на пороге стояла первая кепка:
- Чего тебе?! Свали отсюда по-хорошему!
Стравинский внезапно достал из кармана пистолет и выстрелил, потом сделал шаг в дом и выстрелил ещё раз. Две кепки слетели, и больше не подавали признаков жизни. Я пришёл в неописуемый ужас, оцепенел и не мог сдвинуться с места. Сидел возле кустарника и смотрел в окно. Дарья тоже пребывала в шоке. Она смотрела в сторону двери, и на пороге видела человека. Она щурилась, пыталась разглядеть его. Она была весьма слаба зрением, да и в комнате тускло горели свечи. Ещё раз с ног до головы окинув взглядом незнакомца, она признала его:
- Саша, ты? – волнительно вышло из её уст.
Он не сказал ни слова. Подошёл к ней и из кармана своего пиджака достал палец, но без кольца. И сунул его ей в руки. Дарья тяжело задышала, а потом, кажется, и вовсе потеряла сознание. Я не видел, что случилось далее, потому что смекнул, что надо бежать к трамваю. Но я не собирался уезжать. Заняв место вожатого, я стал ждать, как того и обещал. Через десять минут он вернулся и молчаливо прошёл вглубь трамвая, достал сигарету и закурил.
Трамвай тронулся и мы поехали в сторону посёлка "Мирный", что связан с городом трамвайным сообщением. Я смотрел в зеркало и удивлялся спокойствию Стравинского. Он источал безмятежность. Мне передалось его спокойствие. Мы медленно катились по сельской местности, вдали от домов, под звёздным небом. Полная луна покрылась желтизной, стала похожа на сыр, а редкие облака и тучки, как белые и серые мышки, надкусывали её. Ритмичное перестукивание колёс звучало в унисон с нашим сердцем. Вдоль трамвайных путей стояли фонари. Когда мы проезжали под ними – по салону тянулись причудливые и жуткие тени, и даже страшно было подумать, что отбрасывало их. Впереди себя я видел колею, её озарял свет, идущий от фар трамвая. Я подумал о том, что мы могли бы сделать вид, что не знаем друг друга. Каждый бы вошёл в свою колею, в том месте, где мы нечаянно сошли с пути и случайно встретились. Но разве это возможно? Скорее, встреча и не была случайна. Наверно, наши линии жизни на ладонях пересеклись и слились в одну. И теперь трамвай скользил по этой линии. Словом, судьба. Я вновь посмотрел в зеркало, Стравинский смотрел на свои руки. По нему было видно, что его тоже одолели мысли о жизни и смерти. Они терзали его, ведь ещё недавно он гладил рукой собаку и этой же рукой приветствовал меня и людей в ресторане, зажимал отрубленный палец и, о ужас, он же ещё при нашей встрече знал чей это палец, а после кольцо, и в той же руке у него был пистолет. Я остановил трамвай, не доезжая до конечной. Мы сошли и улеглись в поле. Первым заговорил он, обращая взгляд в ночное небо:
- У тебя есть мечта Иван?
- Я хотел бы хоть раз совершить поступок, единственный в своем роде, такой, который только что совершил ты, причем совсем один, совершить и попасть в газеты, чтоб там большими буквами пропечатали: это сделал Довлатов Иван Николаевич, - сказал я искренне.
Стравинский засмеялся как бесчеловечный Бог. Стал рвать пучки травы и подбрасывать их. Его хохот оскорбил меня.
- Друг мой, да нет ничего проще! Поспи чуток, а утром садись в трамвай и езжай прямиком в полицию. Там сделай заявление, и уже завтра ты увидишь свое имя во всех газетах.
Поначалу я не захотел принять его предложение. Но он меня убедил. После недолгого разговора нас одолел сон.
Я проснулся в шестом часу утра, кто-то лизал мое лицо: тепло, шершаво, равномерно, влажно.
Вряд ли полиция добралась сюда и облизывает тебя, чтобы разбудить. Это была корова. Она была пятнистая, черно-белая, она лежала возле меня, дышала и облизывала меня, пока я не открыл глаза. Стравинский смотрел на нас с улыбкой.
- Не мешкай возле этой коровы, каким бы небесным взглядом она не глядела на тебя, как старательно ни успокаивала и укорачивала твою память шершавым языком. Утро на дворе. Тебе пора со своим заявлением в полицию. Ты донесешь на меня, следовательно, мне нужно бежать. Серьезные показания ничего не стоят без серьезной попытки скрыться. Корова пусть мычит, а ты беги.
Я только кивнул. И немедля сел в трамвай. Облизанный, умытый и причесанный коровой я двинулся в город делать заявление»
Следователь Савельев откинулся на спинку стула и потёр глаза. Он переваривал это заявление, но недолго думая спросил:
- Значит, вы утверждаете, что Вы повстречали Стравинского Александра Михайловича в восьмом часу вчера и… всё далее описанное чистейшая правда? – сказал он так, как будто Иван – душевнобольной.
- Подписываюсь под каждым словом. И надеюсь увидеть своё имя во всех газетах.
Савельев выпучил глаза, но сказал следующее, что, мягко говоря, выбило из колеи Ивана:
- Доктор Стравинский скончался в полночь после продолжительной болезни. Рак лёгких.
- Да что Вы…
- Подождите меня здесь, пожалуйста, я отлучусь ненадолго, - сказал Савельев и вышел из кабинета.
Он решил выяснить, говорил ли этот человек правду. Так как поверить в этот рассказ было как-то затруднительно. Савельев позвонил в депо, и оказалось, что Довлатов Иван Николаевич, действительно, работает там механикам. Давно и исправно. Других сведений о нём не сообщили, так как в депо были озадачены пропажей трамвая. У Савельева расширились зрачки. «Что же это получается, правду говорит… вот те на!» Хотел он было уже набрать по телефону своих, чтобы те прочесали лес возле больницы, но его опередили:
- Алло, слушаю!
- Аркадий Георгиевич, нашли владельца пальца… Волкова Мария Дмитриевна – работала медсестрой. Люди гуляли и обнаружили тело. Без пальца. Заведующая больницей нам сразу позвонила, - сказал сотрудник.
- Я сейчас приеду. Хочу лично поговорить с заведующей.
- Ждём…
Савельев вернулся в кабинет. Он посмотрел Ивану в глаза и молвил:
- Поедешь со мной.
- Куда?
- В больницу.
- Как скажете.
Прибыв на место, Иван остался снаружи здания, по просьбе следователя. Савельев поднялся на третий этаж, где располагался кабинет заведующей. Из её кабинета был хорошо виден стоящий на улице Иван, который с понурым видом держал в руке пиджак. Видимо, был раздосадован тем, что вышла задержка с публикацией его имени в газетах.
На заведующей не было лица. Савельев сочувственно завязал беседу и через несколько дежурных фраз спросил:
- У вас больные из психиатрии все на месте?
В глазах заведующей блеснул испуг.
- Знаете ли… нет. Есть у нас один такой, он на особом положении…
- Как это понимать?
- Он у нас так давно, наверно, с десяти лет. Тяжело ему пришлось в детстве. Да и не было у него детства. До того, как попал к нам, жил недалеко – дом стоял возле Митинского лесопарка. Дома там уже нет. Но там растёт яблоня… он любит туда ходить. Стравинский, упокой Господь его душу, был благосклонен к мальчишке. Он тогда ещё не заведовал отделением психиатрии, был молодым врачом и на протяжении долгих лет был ему лучшим другом, старшим братом и даже отцом. И… всегда с ним была Мария – медсестра, и, откровенно говоря, она испытывала к мальчишке чувства. А когда он подрос, то и вовсе влюбилась в него. Несколькими днями ранее, они помолвились. Стравинский дал кольцо и благословил их, - через паузу, - Как же могло такое случиться?! – не сдерживая слёзы, говорила заведующая, - Теперь не стало ни Марии, ни Стравинского… Что это такое? Ему сейчас наверно очень тяжело… где он сейчас, что с ним... горе-то какое! А ещё Дарья… ужас что творится!
- Простите за вопрос, больной работает где-то?
Вытирая слёзы…
- Механиком в трамвайном депо. Его взяли туда под ответственность Стравинского. У него свободный график… как мне известно, делает не больше чем - принеси-подай. Больше ему не позволяют. Но человек он способный.. С детства увлечён трамваями..
- Стравинский держал оружие в кабинете?
- Да, какой-то револьвер. Подарок. В сейфе, несмотря на то, что я не раз его просила убрать оружие из больницы. А что такое?
- Можно вас попросить… подойдите к окну и посмотрите вниз на стоящего человека возле входа.
Не понимая, в чём дело, заведующая подошла к окну и сквозь немеющие губы вышло:
- Иван… а что это на нём… одежда Стравинского…
Не успела она и договорить, Савельев уже пустился вниз по лестнице.
Иван стоял озарённый лучами вечернего Солнца. Был по обыкновению безмятежен. Он достал что-то блестящее из кармана пиджака и стал смотреть на эту вещь в солнечном сиянии. Это было кольцо, которое он надел Марии на палец, а после снял. Оно мерцало так, как мерцали звёзды последней ночью. Воспоминания захлестнули Ивана. Он вспомнил яблоню и одолевающую его скуку, пса Джима и корову в поле. Зачем он взял вчера пистолет с собой на прогулку? Почему зло живёт в развилке ветвей? Неужели он – зло? Бежать? Некуда бежать! Иван достал пистолет. Раздался звон, трамвай тронулся. Опоздавший кричал – «Остановись!». Трамвай продолжил движение в неведомую кромешную тьму. Через мгновение ритмичное постукивание звучало реже, а свет фар гас. Трамвай остановился, потому что линия была прервана. Он сошёл с неё, обесточенный, пустой и холодный.