Дед

Будильник как всегда пищал, так занудно, почти жалобно. «Да встаю, встаю» - уже окончательно проснувшись, пробормотал дед и сел на край кровати. Ноги коснулись холодного деревянного пола и хотели было отпрыгнуть, вернуться назад под еще не остывшее шерстяное одеяло. «Ну-уж нет, идем. Сейчас и тапочки наденем» - скомандовал он сам себе и нащупав тапки встал. Дальше все шло по отточенной системе: туалет, ванна, ранний завтрак из крепкого чая и двух бутербродов с чёрным хлебом, маслом и тонкими кусочками докторской колбасы. Если точнее это был очень, очень ранний завтрак или же даже невероятно поздний ужин. На часы можно было не смотреть, и так ясно, около трех двадцать. Через полупрозрачные кружева кухонных занавесок глядела на него холодная зимняя тьма. Каждый год с начала января и до конца февраля она становилась, какой то особенно жуткой и даже враждебной. От одного взгляда в окно уже чувствовался нависший над городом и взявший его под свое тяжелое крыло, холод.
«Пора» - подумал дед и погасив за собой свет, направился в коридор. Ноги не слушались, наоборот, они «ныли». Скулили как побитая палками собака. Всему виной возраст, да и отморозил он их пару раз, поэтому теперь и холода боялись. «Ничего. Холода бояться - на улицу не ходить. А мы так не можем» - не давая им и возможности на оправдания, в слух осек он.
Меховая ушанка, за которую во дворе, деда и прозвали «Мазаем», тесно обхватила седую бороду, завязанными на подбородке «ушами». А старый тулуп с двойной подкладкой,  хотя и был овечьим, с виду больше напоминал шкуру плешивой дворняги. Однако, несмотря на такой вид, дело свое тулуп знал и уже семь лет спасал Мазая от сибирских морозов.
 «Все ли взял? Проверим… Шахтерский фонарик на лямке, с трехкилограммовым аккумулятором, преданно ждал его на тумбочке возле двери. Два термоса с горячим чаем в рюкзаке, старенький сотовый телефон, подаренный ему на годовщину Великой отечественной, в клубе ветеранов, в кармане. Что еще? Мазь…. мазь. Чуть не забыл. Вот старая голова, ничего запомнить не можешь, а еще жизни меня учить пытаешься» - закончив перечисление, и даже не соизволив разуться, ведь завтра все равно собрался убираться, он направился к холодильнику. И с гордым видом взял пол-литровую банку с пластмассовой полочки на дверки. Через прозрачное стекло и куски частично оторванной этикетки, утверждавшей, что в банке некогда жили огурцы, проглядывалась бурая маслянистая гуща. Словно что-то невероятно ценное, дед обернул банку, в, с годами пожелтевшее вафельное полотенце и аккуратно засунул в рюкзак, где ту, уже ждала компания из двух термосов и свертка белых сухарей в одноразовом пакетике.
Дед взял черный фонарик, с лакированной тумбочки и перекинув его лямку через плече, ухватился за громоздкие сани, будто куском чьего то забора они стояли у стенки, на расстеленной под ними серой ветоши. «С богом» - как обычно одна и та же мысль, толи на удачу, толи прощание такое, с уютной каморкой-квартирой, вроде фразы «на посошок».
Как и ожидалась, улица была не приветлива и встретила лишь темнотой и холодом. Старик побрел пробираясь сквозь дворы к дороге. За ним податливо следовали сани, а ореол желтого света, мерцая, а иногда и вовсе прячась в темноте, освещал наваленные за неделю сугробы, мирно раскинувшиеся по бокам тропы. Вот и дорога, дорожные фонари, словно договорившиеся работать по очереди, и через одного светившие тусклым светом. Дул холодный ветер. Взявшие непонятно откуда влагу, ресницы, теперь слиплись и были окутаны пушистым инеем, из-за чего дед, теперь выглядел как зимний волшебник, Морозко или типа того. Сейчас он упорно шел, по известному лишь ему одному маршруту, не замечая ни окружающую его темноту, ни скребущий в окна домов и неприятно хрустящий под ногами, сорокаградусный мороз. Закончилась улица. Дед остановился и немного постояв закрывая лицо окаменевшими варежками, ему казалось так оно немного отмерзало, нырнул  в темную подворотню. Желтый круг света скользил по сторонам, освещая, нападавший с крыш и теперь лежавший большими кучами, снег. Все дальше и дальше заходил дед в темный переулок, оглядывая при этом каждый сугроб, словно ища потерянные, некогда днем, квартирные ключи.
«Эх…» - тихо вырвалось откуда то, из под обледеневших бороды и усов. Теперь они больше напоминали замершие куски стекловаты, что часто встречались, на вечно протекающих трубах в глубине синих панельных подъездов.
Тусклый свет фонарика, будто бы уцепился за серое пятно у обочины, вдалеке дороги. Не замечая, что ноги увязли уже по колено, Дед спешил туда. Санки дергались, создавалось впечатление, что им это все, как бы не надо, да и надоело уже, однако «поводок» из джутовой веревки не оставлял им выбора, заставляя покорно следовать за хозяином.
Серое пятно выросло, в небольшую бурую горку. А сейчас, когда он приблизился уже совсем близко, в ней ясно виделись очертания мужчины. Свернувшись комком тот лежал, уткнувшись в сугроб. Такой спокойный и недвижимый.
«Потерпи, потерпи сынок. Сейчас, сейчас согрею» - и хотя скулы деда немного свело и голос его прерывался, в словах отчетлива слышалась материнская нежность и отцовская забота.
Дед подкатил сани к лежавшему парню и нагой вдавил их в мягкий снег. Затем, упал на колени рядом и подсвечивая себе фонарём принялся рыться в рюкзаке, снятом с плеча и теперь валявшемся на снегу перед ним. «Потерпи… Сейчас» - приговаривал он доставая обмотанную полотенцем банку. Рукавицы мешали и чтобы открыть железную крышку, пришлось одну из них снять и кинуть рядом. Тёплой руке, крышка поддалась сразу же.
От мази пахло всем. И спиртом, и перцем и горчичным маслом, был там и дёготь и какой-то специальный крем. Рецепт отрабатывался годами. Дед небрежно откинул в сторону вторую рукавицу и принялся стягивать с бедняги, промерзшие меховые сапоги. Не сразу, но все же почувствовав его касания парень вяло прожевал, - «Ээээ….эээ». Мозай не слушал, только тер своими руками, смазанными мазью, его окоченевшие стопы. «Сейчас потеплеет, приговаривал он надевая сапоги обратно» - от произнесенных слов сосульки на его усах зашевелились, казалось даже что они еле слышно позвякивали.
Дед надел варежки и обхватив лежачего за талию, полу волоча, полу перекатывая, втащил его на сани. Снег прилипший к рукавицам чувствовался лишь выше кистей, сами же кисте горели огнем волшебной мази. Слово вспомни что то, дед вновь стянул рукавицы и достал из карманы потертый телефон, с огромными цифрами-клавишами. Динь… динь, динь, пищал телефон куда то в темноту при каждом прикосновении его пальца.
- Алло. Алло. Скорая – крикнул он в трубку, приложив ее к уху. Динамик зашуршал и от туда еле слышно донеслось, - «Да. Говорите. Что там у вас?».
- Парень. Обморожение. Я его к церкви на Пушкиной вывезу. Приезжайте… побыстрее – голос у деда хрипел, а моргающие глаза то и дело слипались, склеивались морозом и приходилось делать небольшое усилие, чтобы их вновь раскрыть.
  - Дедушка. Вы? Сейчас вышлю машину – вновь через динамик зашипел женский голос.
- Давай. Давай милая – пробормотал он в ответ и не дожидаясь продолжения разговора, сунул телефон обратно в карман.
Скрепя снегом ехали сани. Парень в них что-то неразборчиво бормотал. Может это был бред от наступающей горячки, а может последствия пьянства. Идя впереди, словно конь в упряжке, дед почти не чувствовал ног, да и вообще почти ничего не чувствовал, лишь крепкий запах перегара, который доносил до него обгоняющий его ветер. Он с детства не переносил этот приторно-кислый, припудренный человеческим дыханием химический запах. Его отец пил… и конечно бил. Мать не била, но тоже пила. Пили и соседи по площадки, да и в общем весь дом тоже пил, то и дело оставляя за собой этот противный запах в коридорах и на лестничных клетках подъездов. Деду иногда казалось, что так было и во всем городе, а про то, что так могло быть и на всей Земле, он даже боялся подумать.
Сапоги тонули в сугробе, а фонарь уже изрядно подсел и теперь из него вырывался лишь тонкий полупрозрачный пучок тусклого зарева, который еле-еле освещал темную дорогу. Одно радовало, вдалеке виднелись фонари, а там уже и церковь близко. Ноги вроде и не слушались, но толи из-за упорства, толи просто по привычки все шли и шли, шагали, утопая в снегу.
- Все на месте – радостно пробормотал дед и остановился, пуская изо рта в воздух, облако пара, подсвеченное уличным фонарём. Парень, обхватив руками колени, прижимал их к груди. Сейчас он выглядел как маленький ребенок. Большой, свернувшийся в комок и едва не вывалившийся из саней - нелепый ребенок.
Дед, было хотел достать из рюкзака термос с заготовленным чаем, но услышал доносившийся из за поворота звук серены, передумал и теперь просто стоял и ждал прижимая холодные варежки к лицу.
Скорая остановилась в двух метрах от них. Старая «таблетка», с небольшим прожектором на крыше и цепями на всех четырех колесах. Из кабины вышел укутанный в пуховик высокий парень.
Открыл заднюю дверь и посмотрев на покрытого снегом и сосульками деда вяло произнёс, - «Помоги закинуть».
Они вместе затащили закоченевшего парня в машину и уложили на носилки. «Эээээ… Че? Че делаете?» - полу-связно пробормотал тот, почувствовав удар, когда его положили.
-Эх, Мазай… Мазай – оглядев парня и покачав головой, обратился к деду водитель. Затем, немного помедлив, добавил, - «Сдались они тебе? Бухают да потери сознания, а тебе собирать. Раз сами свою жизнь ни во что не ставят, почему ты должен? Спал бы сейчас себе спокойно, в теплой постели».
Дед все выслушал.
 – Пойду я. Спасибо тебе, что так быстро приехал – договорив, он закинул на плече рюкзак и лямку фонарика, незадолго до этого оставленные им около дорожного фонаря. Затем взял за поводья санки, побрел вдоль дороги, дальше, в сторону шоссе. «Сейчас к Михеевскому прогуляюсь, а потом домой. Там теплая ванна и телевизор, лежа под одеялом» беззвучно говорил он сам себе, как бы успокаивая насквозь продрогшее тело.
Узкая дорога вильнула и перетекла в большое шоссе. Дед шел вдоль обочины, снега было не много и идти было легко, правда ветер сменил направление и теперь холодным, то нарастающим, то убывающим потоком бил, в покрытое инеем морщинистое лицо. Машин на трассе почти не было, лишь изредка, какой ни будь джип, проезжал мимо, со спины освещая, потертый дедов тулуп своими фарами.
Дед шел и думал о доме. Послышался шум мотора очередной ехавшей машины. Черный внедорожник быстро приближался, донося до деда не только гул, но и быстрые ритмы музыки. Словно по замершему в темноте и безмолвии городу, плыл маленький черный кораблик веселья.
Машина, уже почти поравнялась с медленно идущим вдоль обочины стариком, тянущим за собой громоздкие сани. Внезапно джип вильнул, из под его колес вырвались клубы снега, он еще раз вильнул, но теперь уже в другую сторону, еще раз, и черная груда метала с треском раздавила деревянные сани. Казалось, в самый последний момент кузов внедорожника дернулся, пытаясь уйти от столкновения, но было уже поздно. Заледеневший дед почти ничего не почувствовал. Услышал только треск ломающихся саней, а затем какая-то неизвестная ему сила, отбросила его вперед, заставляя кубарем котиться по земле, оставляя позади себя и рюкзак и фонарик.
Машина резко затормозила, но сумела остановиться лишь в десяти метрах. Одновременно открылись обе передние двери и из салона вылезли двое парней, на вид чуть старше тридцати.
- Дима. Ты че? Ты че, заснул что ли? – направляясь в сторону валяющегося на обочине деда, дрожащим голосом пробормотал тот, что вышел со стороны пассажира.
- Да заткнись ты. Не видел что ли, он сам виноват – водитель был немного крупнее, он тоже приближался к деду, немного пошатываясь и крепко закутывая обеими руками расстёгнутую на груди дубленку.
- Дед какой-то – воскликнул пассажир, первым добравшийся до лежавшего.
- Дед!…  Дед, ты живой? – водитель склонился над стариком и неспешно тряс его за плечо.
Дед ничего не чувствовал. Да, боль была, но там, где-то вдалеке. Он был расслаблен как некогда раньше, просто лежал и думал о доме.
Одно только не давало ему покоя, тот самый приторно-кислый запах, который невзлюбил он еще в детстве. Сейчас  этот запах заполнял все пространство вокруг него.
- Сынок…  - губы уже не слушались, да и голос деда звучал еле слышно и неуверенно, но все же он продолжил, -Сынок… Не пей… не пей больше. Пожалуйся.
Парень, склонившийся над стариком и трясший его за плечо, не сразу понял, что тот бормочет. А когда до него дошло, он опешил. Попятился было назад и чуть не упал, споткнувшись о заледеневшую калию.
- Давай! Давай, поехали! Посадят же… посадят – теперь он казался полностью трезвым и бегом мчался к машине.
- Погоди, а этот как же? – спросил второй, растеряно стоя у тела старика и не зная, что ем делать.
  - Поехали, или без тебя уеду – зло выкрикнул водитель, залезая в дверь.
И они уехали, оставляя за собой лишь выплюнутые из-под колес, куски прессованного снега и еле заметную, становящуюся все тоньше и тоньше, красную полоску крови.
А дед лежал. Лежал и чувствовал, как все его естество погружается в воцарившийся вокруг холод. Вверху, далеко в небе виднелись пару одиноких звезд. Глаза закрывались сами собой, и как обычно, по привычки, уходя, он еле слышно произнес - «С богом».