24. НЕЗАМЕЧЕННЫЙ В КУНСТКАМЕРЕ СЛОН
Да, ну и МОЛНИИ, конечно, которые и привели нас к этому массированному обрушиванию "декораций", закрывающих подлинное гоголевское повествование, - имеют ко всему этому художественно-символическому комплексу самое непосредственное отношение. Они, теперь уже - совершенно откровенно, "работают" на ту же историческую тему: совпадают, один к одному налагаются на известные МОЛНИИ чёрных ЭСЕСОВСКИХ МУНДИРОВ.
К тому же молний этих ДВЕ: у цыгана в пятой главе (внутренне-психологические, "молнии" его духовной жизни; молнии, можно сказать, забегая вперед, - истории всего мiроздания: сатана, упавший с неба, КАК МОЛНИЯ), - и у цыгана в девятой (две молнии огнива, разжигающие его каганец; "молнии", с которыми здесь сравниваются, которым уподобляются две летящие "искры": не потому, чтобы они были похожи, а поскольку есть общее у двух этих слов - то, что они являются НАЗВАНИЯМИ ГАЗЕТ: "газета-молния" и - большевистская, ленинская газета "Искра"). И у эсесовцев в петлицах, на рукавах: ДВОЙНЫЕ МОЛНИИ.
Это - о том, что дает для понимания девятой главы содержание главы, описывающей диалог Грицька и цыгана, внешность этого последнего персонажа. А теперь - о том, что, наоборот, дает содержание девятой главы, и именно того начального ее фрагмента, детально проанализированного нами, для понимания происходящего в главе пятой. И именно - уж симметричность, так симметричность! - в ПОСЛЕДНЕМ ее фрагменте.
Я всё никак не мог понять - читая, рассматривая этот фрагмент, - почему цыган, взявшись выполнить для Грицька некую работу, а именно - вернуть ему невесту, - ПЛАТИТ ЕМУ ЗА ЭТО ДЕНЬГИ; дает задаток - вот эту вот "синицу", синенькую ассигнацию, о которой мы говорили и которая связывает этот пассаж - с синей свиткой одного из торговцев в начале третьей главы. Ведь, кажется, это Грицько - должен, наоборот, платить ему деньги за услугу и, перед выполнением этой работы - давать цыгану, на нее подрядившемуся, этот "синий" задаток!
Поэтому, когда я читал этот завершающий главу диалог, в котором происходит этот уговор, мне все казалось, что в нем перепутаны реплики персонажей:
" - А спустишь волов за двадцать, если мы заставим Черевика отдать нам Параску?
...
- Не за двадцать, а за пятнадцать отдам, если не солжешь только! - отвечал парубок, не сводя с него испытующих очей.
- За пятнадцать? ладно! Смотри же, не забывай: за пятнадцать! Вот тебе синица в задаток!
- Ну, а если солжешь?
- Солгу - задаток твой!
- Ладно! Ну, давай же по рукам!
- Давай!"
Мне все казалось, что фраза, в которой предлагается задаток, - случайно "приклеилась" к реплике цыгана; что она должна принадлежать - Грицьку. А в следующей реплике - цыган обещает, как это и полагается между деловыми людьми, - вернуть этот задаток своему "нанимателю" в случае неудачи.
И только теперь, вглядевшись, наконец, по-настоящему, как следует, в этот текст, я понял смысл головоломной торговой операции, которая происходит между двумя этими персонажами, и которую так трудно понять простому читателю, не будучи бухгалтером или экономистом. Цыган рассчитывается с Грицьком за свою работу - действительно тем, что ПЛАТИТ ЕМУ ДЕНЬГИ. Но только весь фокус в том, что платит он МЕНЬШЕ (ровнехонько на пять каких-то не названных Гоголем денежных единиц, может быть "гривен"?), чем заплатил бы, если бы этой услуги ему оказать не довелось. Оказывается, цыган хочет купить у приехавшего на ярмарку торговать Грицька - волов; торгуется; и, пользуясь удачным для него стечением обстоятельств, добивается снижения первоначальной цены на целую четверть.
Эти пять неведомых нам денежных единиц, исчезающих из денег, которые покупатель заплатит продавцу, - и есть та сумма, которую Грицько фактически ПЛАТИТ цыгану за его помощь. И эту же самую сумму, пять единиц, синенькую ПЯТИРУБЛЕВУЮ ассигнацию, совсем наоборот, ЦЫГАН В ЗАВЕРШЕНИЕ ЭТОГО РАЗГОВОРА ОТДАЕТ ГРИЦЬКУ В ЗАДАТОК!
Тут уж просто до плакатной, графической ясности доходит то, что мы понемногу, черточка за черточкой собирали по ходу того, как анализировали всю эту сцену: два человека, стоящие друг напротив друга и протягивающие друг другу банкноту одного и того же достоинства! Человек - перед зеркалом; vis-a-vis со своим ОТРАЖЕНИЕМ В ЗЕРКАЛЕ!
И действительно, Гоголь строит всю эту главу именно - В КЛЮЧЕ ЭТОГО ОБРАЗА. Отсюда и полная симметричность при изображении двух этих персонажей в параллелях с предшествующими и последующими главами, превращающая этот эпизод в подобие дорожного столба со стрелками, торчащими в разные стороны. А вслушаться только как следует в реплику цыгана, в которой он предлагает Грицьку свои услуги: "...если МЫ заставим Черевика отдать НАМ Параску..."! Что значит... "нам"?!
Ну, конечно же: это - тот же самый Грицько, который жаждет получить назад свою невесту, но только - РАЗДВОИВШИЙСЯ на себя и свое отражение в зеркале; разговаривающий - со своим ДВОЙНИКОМ (лет пять тому назад вышедшая книга Антония Погорельского так и называлась: "Двойник, или Мои вечера в Малороссии"; срв. название книги Гоголя: "Вечера на хуторе близ Диканьки"!). Вернее же, в порядке того, как Гоголь преподносит эту идейно-художественную проблематику своему читателю: два человека, два совершенно различных, отдельных друг от друга персонажа - В ХУДОЖЕСТВЕННО-СИМВОЛИЧЕСКОМ, ГЛУБИННОМ ПЛАНЕ повествования сливаются в одно ЛИЦО; лицо и - его отражение "в зеркале".
А вот вам, пожалуйста, еще один "слон", не замеченный до сих пор, кажется, ни одним читателем и исследователем этой повести. Первые фразы пятой главы:
"Рассеянно смотрел парубок в белой свитке, сидя у своего воза, на глухо шумевший вокруг него народ. Усталое солнце уходило от мира, СПОКОЙНО ПРОПЛЫВ СВОЙ ПОЛДЕНЬ И УТРО; и угасающий день пленительно и ярко румянился".
Это - ЧТО?!! Только вдуматься в слова, произнесенные Гоголем: солнце проходит свой полдень, ПОТОМ - утро, и после этого - ДЕНЬ УГАСАЕТ!!! Что же это значит: время движется - в противоположную сторону?! Солнце идет в обратном направлении: встает на западе, чтобы взойти на востоке? День, дневное время суток начинается вечером и заканчивается - утром???
Да нет, конечно, это просто - стилистическая шутка Гоголя; иллюзия мирового переворота, достигнутая всего-навсего простым изменением положенного, полагающегося в данном описании порядка слов. Но шутка эта - полностью, всецело отвечает художественно-изобразительному замыслу всей этой главы, только что открытому нами. Время представляется Гоголем в этой фразе - как бы идущим навстречу самому себе, своему "двойнику". Солнце - движется, как бы перед неким мировым "зеркалом", навстречу своему отражению в этом "зеркале".
Но, спрашивается, почему же никто до сих пор не заметил этого вопиюще-скандального изобразительного трюка? Не возмутился, не изумился, не начал во всеуслышание вопрошать у себя и у всего честного народа: что бы мог сей сон значить? Я могу догадываться по своему собственному читательскому опыту. Меня, правда, с первого же раза поразила, резанула мне ухо эта нелепая, необъяснимая фраза. Но - и только. Я просто не знал, что с ней можно поделать; что по этому поводу можно сказать.
Таким же образом и для всей аудитории Гоголя этот казус остается незамеченным, мимо него как бы проходят с закрытыми глазами. По той простой причине, что он до сих пор - остается ВНЕСИСТЕМНЫМ ЯВЛЕНИЕМ; неким стилистическим солецизмом; и совершенно неизвестно, какое место он занимает в гоголевской художественно-изобразительной системе; с чем, с какими иными стилистическими явлениями и художественными закономерностями он в ней соотносится.
Но, позволительно будет спросить, не означает ли это - просто-напросто того неутешительного обстоятельства, что ХУДОЖЕСТВЕННО-ИЗОБРАЗИТЕЛЬНАЯ СИСТЕМА ГОГОЛЯ - НАМ ДО СИХ ПОР НЕИЗВЕСТНА?
25. ВОТ И ВСЁ!
Теперь мы можем сказать, что в этом же - смысл двойного, в отношении каждого из этих персонажей происходящего, соотнесения этого эпизода - с девятой главой. Соотнесение это - также подчинено общему замыслу этой сцены, происходящему в ней опознанию двух персонажей - как человека и его "двойника".
Ведь, как я выяснил на самой последней стадии нашего анализа, эта глава, ее замысел - также подчинен этой теме: человека и его антагониста, совпадающего с ним и вместе с тем полностью противоположного ему, как отражение в зеркале; в историческом плане - генерала Власова и Лазаря Кагановича; большевика - и фашиста. А начинается эта глава - тем же самым пассажем, диалогом, которым пятая глава - заканчивается. В стилистическом отношении: той же самой путаницей в идентификации персонажей, в том, кому из них, каким именем или каким названием определяемому лицу ("Влас", "цыган", "другой цыган") - принадлежит та или иная реплика или действие.
И - один и тот же в обоих случаях СМЫСЛ этой путаницы: разницы нет в том, кому что принадлежит; под тем и под другим (и под третьим, добавлю: только сейчас мне пришло в голову, что описательным выражением "ДРУГОЙ ЦЫГАН" в этом тексте Гоголя может обозначаться - ТРЕТИЙ собеседник этого разговора, не подающий голоса, но выполняющий действие, которое отказывается выполнить просто "ЦЫГАН", Влас, и о котором его просит какой-то безымянный и неведомый по своей национальности "один из толпы спавшего на улице народа") - под этими обозначениями, встречающими нас в начале девятой главы, - скрывается ОДИН И ТОТ ЖЕ ЧЕЛОВЕК; один, и другой, и третий (а может быть - и т.д.?!) персонажи - сливаются в одно лицо.
Недаром, нет, недаром я с такой почтительной педантичностью обходился все это время с нумерацией гоголевских глав! Сейчас возникает подозрение, что главы эти - образуют некое симметрическое построение (подобное, может быть, тому, строго симметричному в своей затейливой витиеватости, чертежу, с помощью которой А.Белый в своей знаменитой книге "Мастерство Гоголя" изображал "барочное" строение обобщенной модели гоголевской фразы).
Не знаю, как относительно остальных глав, но эти две - уже обнаружили перед нами полную свою соотнесенность, собственно даже - совпадение по своей художественной концепции, так же как симметричность своей внешней композиции, расположения функционально соотносимых кусков текста в порядке их следования. И теперь обратим внимание, что две эти главы - расположены также симметрично и в общем порядке следования глав. Одна - пятая от начала, другая пятая - от конца. И разделяет их три главы, обе они - одной главой отделены от седьмой, центральной.
Быть может, дальнейшие исследования поэтики этой гоголевской повести, если таковые будут когда-нибудь производиться, покажут, что этой же симметрической закономерности - подчинены и остальные ее главы? Тогда мы и впрямь узнаем что-то новое о замысле этого произведения; окажется что оно построено не только по аналогии с произведением драматургии, но и - подобно некоему АРХИТЕКТУРНОМУ СООРУЖЕНИЮ; например - храму.
Такова "форма плана" - одна и та же форма замысла двух этих симметрично расположенных глав. А вот как быть - с наполнением этой формы; с ее содержанием? В пятой главе мы видим двух персонажей: молодого малороссийского парубка Грицько и "высокого загорелого цыгана", с самыми что ни на есть таинственными чертами внешности, окружающими его каким-то неясным инфернальным ореолом. Это - так сказать, выражаясь, может быть, несколько высокопарно, но зато точно и всецело обоснованно, - оборотная, темная сторона души того же самого Грицько, созерцаемая в зеркале его духа.
Пусть так. Но соотносится ли природа двух этих персонажей, человека и - в художественно-символическом плане гоголевского повествования - его двойника, возникших, родившихся в глубинах творческого воображения Гоголя, и обретших затем в его творческом, творящем сознании свою специфическую, литературно-художественную "реальность", - соотносится ли этот литературный феномен с тем, что творится на той же самой художественно символической плоскости - в девятой главе? Соответствует ли это тому качественному наполнению той же самой формы "двойника", тем головокружительным историческим проекциям, которые мы в ней обнаружили?
На этот вопрос мы сейчас и попробуем ответить читателю. И именно сейчас, ради ответа на этот вопрос, пришло время дать объяснение той последней, четвертой фразе из перечня загадочно-оборванных фраз во второй главе - объяснение которой мы отложили на будущее в соответствующем месте нашего исследования.
Вот первое, что повествователь решает сообщить из того, что видит, прогуливаясь по ярмарке, его героиня, Параска:
"...ее смешило до крайности, как цыган и мужик (!!) били один другого по рукам, вскрикивая сами от боли..."
Мы уже знаем, почему, в художественном плане, Гоголю было так важно сообщить в этом перечне, что бабе "давали киселя"; что другие бабы, торгующие на ярмарке в то же самое время "перекидывались раками" и, с другой стороны, к ним в это время подбирался вороватый "москаль". Теперь же нам предстоит понять, почему столь же художественно необходимо было, чтобы рядом возникла эта пара - "мужик и цыган", и чтобы пара эта - занималась тем, чтобы "бить один другого по рукам", и почему, наконец, это действие подчеркнуто, интенсифицировано повествователем тем, что они при этом - "вскрикивали сами от боли".
Вновь мы имеем дело - с ОБОРВАННОЙ ФРАЗОЙ; вновь перед нами - "верхушка айсберга", подводную часть которого - надо где-то искать. Поди туда, не знаю куда? Нет: адрес в этом случае - точно указан. И мы его, этот адрес, цитируя фразу, отметили двумя восклицательными знаками. МУЖИК И ЦЫГАН - это и есть действующие лица пятой главы! Здесь ее, эту объясняющую все отсутствующую "подводную часть" и надо искать.
Только все дело в том, что здесь ее - нет. Адрес - совершенно точный, и мы, действительно, встречаем в этой главе, встретили уже в приведенной цитате заключительного диалога, варьирующее повторение той же самой фразы, одну из тех "флексий", встречаемых неоднократно в гоголевском повествовании, которая указывает на эту "подводную часть айсберга", на эту повествовательную СВЕРХ-единицу, которая должна быть обнаружена и, благодаря этому указанию, соединена с чем-то другим в осмысленную повествовательную цепочку; один из фрагментов подлинного гоголевского повествования.
Но в том-то все и дело, что "флексия" эта, вариант фразы, который мы находим в девятой главе, - также ничего, по-видимому, не дает для обнаружения, для установления этой СВЕРХ-единицы, этого отсутствующего на поверхности повествования текста, фрагмента текста, который, соединившись с остальными, должен дать нам подлинное повествование:
" - Ладно! Ну, давай же по рукам!
- Давай!"
Вот и все!
26. ПРОРЫВ
Я бы, конечно, не стал заваривать эту кашу, если бы не знал, что она - сварится. Секрет, хитрость, которая позволяет нам извлечь искомое из этих, казалось бы, безнадежно глухих, никуда далее самих себя не ведущих фраз, заключается в том, что ответ можно найти, присматриваясь не к той или другой из них по отдельности, но только - к ним в совокупности, в совокупности одной фразы, из второй главы, и - художественного содержания, окружающего другую фразу в пятой главе. Того акцента, который в одном случае придается жесту, и того вопроса по поводу исторического измерения, исторического наполнения персонажей, этот жест совершающих, - который мы задали в другом. Это - две "флексии", совместно, совместными усилиями указывающие на одну и ту же СВЕРХ-единицу; только при условии сложения, соединения их - позволяющие открыть к этой последней доступ читателю.
Посмотрим, подумаем, чем именно снабжает Гоголь фразу, произнесенную им во второй главе; ради чего он так усиленно подчеркивает обозначаемое ею действие, так интенсифицирует, так раздувает его - что наблюдателя это действие "смешит до крайности", а самих его совершающих персонажей заставляет - "вскрикивать от боли". Это, ради чего написана и так старательно оснащена эта фраза, - в ней отсутствует. Не произнесено. Подразумевается.
Представим себе, что происходит, когда двое с такой силой бьют себя по рукам, что это вызывает боль, от которой они не могут сдержаться. Ну? ну?
Происходит, наряду с их вскрикиваниями, - другое звуковое явление: ХЛОПОК. Вот ради этого вся эта каша Гоголем и заварена, и именно это позволяет этой каше - свариться. Потому как, надо думать, точно таким же образом, как принято это на Сорочинской ярмарке между покупателем и продавцом вообще, били друг друга по рукам цыган и Грицько, договариваясь о заговоре против Солопия Черевика.
Так кто же, спросим мы, эти два персонажа, один из которых - МЕЧТАЕТ СТАТЬ ЦАРЕМ, а другой - издает громкий ХЛОПОК, заключая с ним сделку? Неужели так трудно догадаться, КТО они, если добавить, напомнить читателю то, что я твержу уже чуть ли не в каждом абзаце: что одного из них зовут ГРИЦЬКО. То есть: ГРИГОРИЙ. Григорий, говорю я. А фамилия у него: ГОЛОПУПЕНКО (жена Черевика называет его еще "голодрабцем"). Если и это еще непонятно, то я, вместо Гоголя, переведу вам эту фамилию с малороссийской мовы на русский язык: ОТРЕПЬЕВ.
Ну, а "хлопающий" цыган - это, соответственно: ХЛОПУША. В повести Гоголя встречаются персонажи двух пушкинских произведений: одного - уже написанного, лет пять назад, другого - которое еще будет, лет пять спустя, написано, то есть - перенесено из творческого воображения Пушкина на бумагу.
Два бунтовщика. Два самозванца; один - самозванец в полном смысле этого слова, к тому же - добившийся своей цели, действительно, как и мечтал Грицько Голопупенко, ставший царем. К тому же - нареченный сын Ивана Грозного ("Тень Грозного меня усыновила, Димитрием из гроба нарекла"). Того самого Иоанна Грозного, ТЕНЬ (!) которого, в тренировочном костюме советского инженера, так и мечется, так и шныряет по тексту гоголевской повести.
В костюме, напяленном вместо скинутой, в булгаковской пьесе, черной монашеской рясы (напоминающей об аналогичном одеянии все того же чернеца Гришки Отрепьева), смененной там же, в том же драматическом произведении - не на костюм (!!), а на обноски, отрепья (!!!) проходимца и вора (ну, я уже не знаю, сколько восклицательных знаков поставить!) Жоржа Милославского. Да, конечно, у Булгакова в пьесе, как мы видим это уже из костюмов его персонажей ("встречают по уму, а провожают - по одежке"?!), проводится та же самая тема "двойника", совпадения антагонистов, и выраженная - с помощью той же игры слов, реализации внутренней формы имени исторического персонажа, как это мы только что открыли у Гоголя. Иоанн Грозный явно выступает у позднейшего драматурга - в обличье узурпатора имени своего сына, идет по стопам, оказывается в ситуации своего будущего (?) преемника, беглеца и самозванца Гришки Отрепьева (да он и сам, как известно, - убийца своего сына, только другого).
Другой же персонаж пятой главы, в своей литературно-исторической проекции, - помощник, подручный другого самозванца, Емельяна Пугачева; да к тому же - самозванца-неудачника, не сумевшего, в отличие от своего предшественника, добраться до Москвы и венчаться на царство.
И в то же время он, как мы знаем, - ЗЕРКАЛЬНОЕ ОТРАЖЕНИЕ первого, и поэтому - тоже одет в ОБНОСКИ, ОТРЕПЬЕ, одежду, реализующую внутреннюю форму фамилии его исторического визави, беглого монаха Григория. Которая к тому же получает у описывающего ее повествователя странное обозначение - КОСТЮМ. И мы теперь понимаем, что, среди прочих значений этого гоголевского слова, он - выступая в хорошо уже знакомой нам форме оборванного слова, слова без необходимого продолжения, - является частью, обрывком устойчивого словосочетания, отсутствовавшего, конечно, во времена Гоголя, но ставшего, тем не менее, неотъемлемым элементом художественного строя его повести: "тренировочный КОСТЮМ". То есть - является также отражением того одеяния, черты которого угадываются в одежде его "двойника" Грицько.
Сам же Грицько одет в БЕЛУЮ СВИТКУ, которая, как на негативе фотографии, о чем мы уже догадались, отражает ЧЕРНУЮ РЯСУ - но только теперь скажем: отражает черную рясу не только булгаковского персонажа, но и - персонажа пушкинской трагедии!
И вот почему этот цыган, как мы знаем, снабжается, в описании своего психологического облика, "эсесовскими" молниями. Черный цвет эсесовского мундира, который они с необходимостью предполагают, - меня, признаться сейчас, поначалу смутил, о чем я умолчал в соответствующем месте изложения. Мы с вами к тому времени уже знали, правда, что цвет этот, среди цветов одежды гоголевских персонажей, присутствует в этой повести: именно как "негатив" белой свитки Грицько. Но я в тот момент не мог понять, какое отношение он имеет, как связан - именно с фигурой этого вот цыгана. А ведь он - именно с ней должен быть связан, вслед за "эсесовскими" молниями.
Но теперь, коль скоро мы распознали этого персонажа как - "двойника", как отражение Грицько; да и этого еще мало: как отражение, двойника Грицько в его "ипостаси" Гришки Отрепьева, - то все становится совершенно понятным. Вслед за отрепьями, которые ОТРАЖАЮТСЯ на этой фигуре от фамилии его "визави", он становится еще и причастным к черному цвету его монашеской рясы.
И происходит между персонажами повести Гоголя в третьей главе ее такой диалог:
" - Ты, верно, ЧЕЛОВЕК ДОБРЫЙ, не знаешь меня, а я тебя тотчас узнал.
- Может, и узнал.
- Если хочешь, и имя, и прозвище, и ВСЯКУЮ ВСЯЧИНУ расскажу: тебя зовут Солопий Черевик.
- Так, Солопий Черевик.
- А вглядись-ко хорошенько: не узнаешь ли меня?
- Нет, не познаю. Не во гнев будь сказано, на веку столько довелось наглядеться рож всяких, что чорт их и припомнит всех!
- Жаль же, что ты не припомнишь Голопупенкова сына!
- А ты будто Охримов сын?
- А кто ж? Разве один ЛЫСЫЙ ДИДЬКО, если не он".
И вовек мы, читатели гоголевской повести, не узнаем: то ли действительно парубок этот - сын Охрима Голопупенко, старого приятеля Солопия Черевика, то ли - напросился он ему в сыновья, разузнав, разведав хорошенько обстоятельства жизни того, кого ему хочется видеть своим будущим тестем. Узурпировал себе фамилию Голопупенко - точно так же, как Григорий Отрепьев узурпировал титул московских царей; напросился, навязался - в сыновья Ивану Грозному, его прославленной не менее, чем призрак отца Гамлета, "тени".
27. "АРХИПЕЛАГ ГУЛАГ!"
Реминсценции из будущей, еще не написанной повести Пушкина "Капитанская дочка" - также присутствуют в других местах гоголевского повествования, кроме пятой главы. И, если наш анализ дойдет до этой стадии, я еще продемонстрирую их читателю и покажу их функцию, которые они в нем выполняют.
Пока же, в качестве иллюстрации, можно привести один пример из XII главы, в которой персонажи - Черевик и Цыбуля, между прочим - пойманные "Хлопушей"-цыганом, оказываются в том же положении пленников, в каком оказываются герои будущего пушкинского романа. Подчеркну: именно В ТАКОМ ЖЕ, потому что, как и в случае с Гриневым, этот плен - мнимый, инсценированный, и сразу же после появления перед пленниками Грицько - они снова оказываются с ним на дружеской ноге.
Но пока, в начале главы они об этом не знают, и чувствуют себя - на самом деле захваченными своими врагами, которые собираются их судить и покарать. И вот в этом самый момент один из них восклицает:
" - Горе нам, СИРОТАМ БЕДНЫМ!"
По другую сторону этой же главы, в ее окончании, после освобождения пленников, - как мы знаем, находится реминисценция из мультфильма "Падал прошлогодний снег...", дающая принципиально необходимый комментарий к следующему сразу же за этим, в начале последней главы, монологу Параски.
И приведенная реплика Цыбули - может восприниматься на фоне этой реминисценции. Следует вообще обратить самое серьезное внимание на то, что эта глава - буквально наполнена реминисценциями из современных нам детских произведений, как литературных, так и кинематографических. Выяснение причин этого феномена - может очень многое нам сказать о замысле Гоголя.
Сама эта ситуация - поимки отца ради женитьбы на его дочери - это, конечно же, ситуация мультипликационного фильма "Бременские музыканты". ЛУК, Цыбуля, посаженный в темницу, - это не что иное, как эпизод из сказки Джанни Родари "Приключения Чипполино".
Ну, а приведенная нами реплика, принадлежащая именно куму Цыбуле, содержащаяся в ней жалобная автохарактеристика, - это дословная цитата из реплики Карабаса-Барабаса в сказке А.Н.Толстого "Приключения Буратино, или Золотой ключик": именно так, комично, себя называет грозный, длиннобородый Карабас-Барабас, пришедший в конце к градоначальнику жаловаться на убежавших от его тирании кукол.
Ну, а в повести Пушкина, как мы помним, именно этим словом именуют Марью Ивановну - в качестве аргумента, способного разжалобить Пугачева, когда Гринев возвращается к нему в захваченную Белогорскую крепость и находится там на точно таком же положении полу-узника, полу-друга, в каком гоголевские персонажи находятся в руках "Хлопуши" и "Григория Отрепьева". Причем называет ее так - не только Гринев, но и подхвативший это слово-аргумент Пугачев (которому ведь - самому нужно убедить, оправдаться перед своими соратниками - один из которых и есть безжалостный, беспощадный Хлопуша - в своем желании проявить милосердие), грозно интересующийся у перебежчика Швабрина: кто это, мол, здесь сироту обижает?
Черный юмор этой ситуации состоит в том, что именно Пугачев-то - и сделал Машу Миронову сиротой, лишив ее не только отца-офицера, сражавшегося с ним с оружием в руках, но и - бросившейся на него с голыми руками и проклятиями на устах матери.
И вот мы видим теперь, в этой самой точке нашего изложения, как исторические проекции персонажей, присутствующие в девятой главе, - СЦЕПЛЯЮТСЯ, благодаря одному из художественных мотивов, с историческими, а также литературными, проекциями персонажей в главе пятой. Черный цвет мундира штурмовика ХХ века - совпадает, по некоей "ленте Мёбиуса" перетекает - в черный цвет рясы монаха, ставшего царем-самозванцем (точно так же как настоящий царь Иоанн - наоборот, стал иноком, постригся в монахи).
В повести Гоголя, на глубоко потаенном художественно-символическом плане ее, как в некоей вневременной бесконечности, - находятся вместе, встречаются друг с другом исторические лица разных эпох. В литературе это, впрочем, - имеет уходящую в глубь древности традицию: "Разговоры в царстве мертвых", где также на одной плоскости встречаются друг с другом и общаются литературные герои разных времен. Григорий Отрепьев - со сподвижником Пугачева Хлопушей. Но это бы - ладно. Но сюда же, на эту повествовательную плоскость, как мы видим, попадают и герои истории, еще не родившиеся, пребывающие не ПОСЛЕ, а ДО своего бытия в этой, земной, исторической жизни: Каганович и - Власов; Сталин и - Булгаков.
Или так? Сталин - и... Вот и пришло время завершить круг, и, вместо "Б", которая, вообще-то говоря, должна идти после "А", но - уже нами сказана, произнесена, вновь произнести ту же самую букву, с которой начинается имя тирана. И - одновременно, его антагониста; непримиримого противника. И тоже - писателя.
В общем-то говоря, я догадался о значении столь часто употребляемого Гоголем выражения "красная свитка" почти сразу после того, как все эти современные, ХХ века исторические проекции - так и посыпались к нам со страниц его повести. Но мне не хватало одного: ИМЕНИ, самым что ни на есть необходимым, неразрывным образом связанного с интерпретацией этого выражения, и которое не может не присутствовать в тексте гоголевского произведения, в том случае, если интерпретация эта - верна.
И вот, вчитываясь, всматриваясь, в диалог этих необыкновенных персонажей, завершающий пятую главу, пытаясь разобраться в путанице их идентификаций и понемногу понимая, что связаны они - вот этой литературной фигурой "двойника", которая дает форму всему этому эпизоду в целом, я наконец - ВСТРЕТИЛ в нем это искомое, предсказанное мной, как звезда - астрономом, как Колумбом - Америка, имя.
СВИТКА - это, по внутренней форме самого этого слова, нечто свернутое, скатанное в некий рулон. Или - кольцо. Или - КОЛЕСО. Ну, конечно же, Гоголь твердит и твердит это выражение - "красная свитка", с той единственной целью, чтобы напомнить нам, читателям конца ХХ и начала ХХI века, о романе Александра Исаевича Солженицына "КРАСНОЕ КОЛЕСО", в котором писатель попытался рассказать то, что знает о кровавых, катастрофических событиях, открывших невероятную, бедственную историю двадцатого столетия. Сказать нам о том, что он - тоже знает этот роман; примкнуть к нам, солидаризироваться с нами в знании об этих событиях.
И вот, в пятой главе мы видим, как реализуется, обыгрывается имя, фамилия литературного персонажа - героя трагедии Пушкина. Фамилия, между прочим, образованная от слова, имеющего негативную оценочную окраску (что обычно для русских дворянских имен, которые возникали от прозвищ, получаемых их носителями в грубой, армейской среде).
А рядом, в том самом заключительном этой главы диалоге, в котором и находится КЛЮЧ, позволивший нам открыть доступ к этим историческим проекциям, присутствующим в этом фрагменте гоголевского повествования, обыгрывается - фамилия писателя ХХ века, и тоже - образованная от слова, имеющего негативную оценочную окраску, глагола "солгать". Причем - в той именно его грамматической форме, которая по своему звучанию соответствует этой фамилии:
" - Ну, а если СОЛЖЕШЬ?
- Солгу..."
Фамилии, которая начинается на ту же букву, что и фамилия тирана, борьбе с которым посвящены книги ее обладателя.
А вслед летит - тот же самый глагол в другой форме, в звучании которого слышится теперь - фамилия другого писателя, который вступит в литературу десятилетием позднее Гоголя, графа В.А.СОЛЛОГУБА. И самое известное произведение которого, очерковая повесть, явившаяся одним из достижений той самой "натуральной школы" 1840-х годов, основателем которой, ни с того ни с сего, будет провозглашен - Гоголь, называлась: "ТАРАНТАС". Название, подхватывающее, развивающее - мотив КОЛЕСА, который звучит в названии цикла романов Солженицына.
Это мотив, который, заметим, играет существенную роль в творчестве Гоголя: от аналогичного соллогубовскому названия повести "Коляска", также озаглавленной по фигурирующему в ней средству передвижения, - и до того колеса чичиковской брички, которое будут обсуждать "два русских мужика" в первой главе поэмы "Мертвые души".
Вот почему в глагольной форме этой, "СОЛГУ" - нам слышится литературное имя и другого писателя, взятое им псевдонимом, но писателя - совершенно иной эпохи, эпохи "русского символизма", начала ХХ века: Федора СОЛОГУБА! Ведь это именно коллега Сологуба по литературной "школе", Андрей Белый, так увлеченно рассматривал, прослеживал в своих гоголеведческих исследованиях проходящий в произведениях писателя все тот же самый мотив "колеса"; был высмеян, высмеиван за это деятелями "реалистического" искусства, наследниками той самой "натуральной школы", в качестве юродивого.
Окончание: http://www.proza.ru/2015/01/20/324 .