ДВЕ СВАДЬБЫ И ОДНИ ПОХОРОНЫ.
1)
«Где стол был яств, там гроб стоит!» - это семейные пьяные разборки! Где автомат Калашникова явно уступает в популярности кухонному ножу! К бабке не ходи. А если наоборот, это поминки! То есть - сначала гроб, а потом стол.
В этот раз на межзоновскую больничку «Мерчека» в Красноярске (Ныне она называется межобластная туберкулезная больница. По крайней мере на спутниковых картах так обозначена!). В этот раз тут-то вам и «Здрасте!» Попал на нее Груздь совсем не по делу! Только жизнь в родной зоне наладилась. На общаке к Верхней Тугуше. Положение в обЧестве, связи, веревки, перекиды, «воровской угол» в бараке… Всё коту под хвост!
Проснулся утром Гроздев, глаз раскрыть не может! Оплыло лицо. Ни с того ни с сего. Мент на утреннем разводе его сам в больничку направил. Мол, надо бы разобраться в природе этих синяков! А то еще допрос предстоит с пристрастием, объяснительная и штрафной изолятор (ШИЗО).
И «Костя-херург» - главшпан здешней больнички. Вольняшка. Когда нужно хер его чем проймешь! Хоть вены себе вскрывай, хоть голову отрежь! А тут на тебе: «Собирайся на этап! Как раз сегодня очередной отправляем. Вон у надзорки на плацу стоят! Так что бегом за шмотками в барак.» Называется: «Хватай мешки, вокзал отходит!»
Разве это сборы набегу? Шмотки, причиндалы подготовить не успел. Не то, что дела доделать. Завещания отдать.
Три фуфайки на себя не оденешь! «Костюм лесника» новый, с иголочки на весну лежит. С пристяжным капющеном и всеми прочими делами. Курева и чая полная тумбочка. Самая ходовая валюта в зоне. За день он бы обратил это все в деньги. А так…
«Всё что нажито непосильным трудом. Три куртки замшевых, три портсигара отечественных…» И далее по списку. Матрац двойной, одеяло царское, подушка купеческая… Не даром восточная мудрость гласит: «Два переселения равны одному пожару!»
Столыпин. Вечные спутники: Особняки с Грамадска, строгачи с Краслага, этапный люд… И вот он уже на больничке. В хирургии. Оттуда всегда кутерьма начинается, когда диагноз не ясен. Хотя, что тут яснее: Почки не справились.
«Как пойдет звезде на пропасть, так и все шишки на нее летят!» Одно к другому. Затемнение у него в легких обнаружили. Туберкулез первая стадия.
Перевели во физиотерапевтическое отделение. А это, если диагноз подтвердится, пол года контовки! Короче, «Входя в обитие сие покинь надежды!» (Данте Алигиери. Божественная комедия.) На зоне уже про него забыть успеют! Всё за ново придется начинать.
2)
И здесь всё за ново. Поселили Витьку в большую перенаселенную палату. Тут все валом: И Ингаш и Тугуши. Мужики, шерстяные, черти… И те, у кого только подозрение. И те, кто уже кровью пополам с гноем харкает! Не было ТБЦ, так будет!
Зима на дворе. Лютая, Сибирская! Впрочем, это на зоне важно! Где аврал, перенаселение, поголовная вшивость, чесотка, дистрофия… Здесь как-то ровнее. Хотя, принцип сообщающихся сосудов! Нагнали в зоны людей – клопу с потолка спикировать некуда! Определенная часть сейчас же перетечет на больничку!
Если разобраться, практически здоровых на зоне вообще нет! Дистрофия и голодные обмороки вообще болезнью не считаются! Но авитаминоз формы от А до Я, практически у всех!
На работу выгнали, крышу ФТО (ФизиоТерапевтического Отделения) утеплять. Керамзитом, опилками, пенопластом, стекловатой… И бетоном до кучи! Шпала письмецо домой написал, с крыши скинул. Чтоб через волю без цензуры дошло. Здесь можно откровенно правду матку гнать! Куда в посылке деньги ныкать, что из шмоток в зону катит…
Примотал письмо к половинке кирпича, для тяжести. Чтоб через запретку перелетело. Мимо вышки часового. На булыжник записка дополнительно: «Подобравшего прошу отправить письмо заключенного матери.» Сколько таким образом на волю выкидывал: по этапу на ходу поезда, из воронка, на полустанках… Все до дому дошли! Отзывчивый народ в Сибири! И отношение к каторжанам особое!
Без конверта, голые малявы домой отправлял! Карандашом писанные, корявым подчерком… Когда на этапе на коленке писал. Прямо на листках делал приписку: Отправить по такому то адресу.
А на следующий уже день, ТАК СРОСЛОСЬ! Вызвал его к себе в личный кабинет лечащий врач. Сказал, что был в командировке в Красноярске Витькин дядька, по служебной необходимости. Заезжал к нему в зону на Верхние Тугуши. Но там, естественно, Шпалу не застал. Адресок лишь выведал. Короче, дядька у него мировой мужик! (Кто б сомневался? Только видел этого дядьку Груздь лет десять назад. Родич ведь в Казахстане жил с семьей в частном доме.
А потом у них на поселке решили сельхозакадемию организовать. Много ученого народа требовалось! И дядька, с тремя классами церковно приходской школы и множеством различных коридоров образования там пригодился. Потому что проныра был непревзойденный. Переехали из Казахстана с семьей. Квартиру получили. Снабженцем работает.) Проныра – это дядькино призвание! По призванию он и профессию себе выбрал – «доставала». Нужная должность во времена всеобщего дефицита! Потому хирурга обоять ему было раз плюнуть! Пригласил его в ресторан…
Короче, забашлял он врачу. Всё теперь у Виктора на мази. Харчей вон ему дядька передал. Врач частями отдавать будет, чтоб в отделении не засекли. Из общей хаты переводит его в палату класса «люкс» Небольшую, теплую и контингент спокойный. Денег Шпале передал. Но пока они ему ни к чему, мент его продуктами подогревать будет. (Врачи на больничке военные. Форму носят, звания имеют.) Из лекарств выпишет ему маргаликов кое каких. Наркотик не бог весть, но загнать повару или санитару можно! Лечиться ему тут предстоит теперь минимум пол года. А там видно будет.
3)
И покатила жизнь больничная – новая. А письмецо то, которое Шпала через запретку перекинул. Оно домой только спустя пол года дошло! Так получилось. С подтеками. Видно зимовало в снегу. По весне только оттаяло. Нашли, переслали.
В этой палате, назовем её палатой номер шесть, и случилась эта замечательная история.
Кровати стояли в нашей комнате двухъярусные, вдоль трех стен. А по центру и у окна одинарные. Сюда приходили играть в карты. Света много потому как! И днем от окна и ночью. Лампочка точно над головой расположена. Лишних глаз и ушей нет. Дверь угол кровати от случайного ливера защищает. Кроме того, палата славилась своей «Дорогой». Окно, зарешеченное, как и везде, в этой палате состояло из двух створок решетки.
Сварганили когда-то из подручного материала. Сварили, поставили и забыли. А умные головы и золотые руки распилили две створки. И получилось так, что каждая из них по углам окна снизу и сверху штырями уходит в потолок и подоконник. А по центру одна створка чуть больше другой. В ней, когда-то был сверху и с низу приваренный штырь, уходящий так же в пол и потолок. Только теперь эти центральные штыри существуют отдельно. Они от решеток отпилены.
Кроме того, решки разъединены друг от друга. Если центральные штыри вынуть, половинки можно раскрыть створками. При этом, в закрытом состоянии они становятся так, что большая половина находит на меньшую и придавливает её собою. А центральные штыри были вбиты и приварены в натяг, если их вставить, то они стопорят всю конструкцию.
Чем это замечательное сооружение дивно? Тем, что окна в туберкулезном отделении большие. Решетки тяжелые и громоздкие. Возиться с целыми долго и неудобно! А так с комфортом: открыл – закрыл. Не мешаются. Места в комнате не занимают! И, что самое главное, времени на возврат в исходное положение требуют минимум.
Как проверяется цельность решеток ментами при осмотре, шмонах, ЧП и т. д.? Да очень просто. Отработанный прием. Что в Белгородской тюрьме на малолетке, что за пять тысяч километров в Красноярске - всё едино! Деревянной кувалдой. Стукают по решке. Смотрят и слушают, не дребезжит ли где. Если подпилена – должна извлекать какие-то звуки! А эта решка притерта так, что одно другое прижимает и дребезжания нет!!!!
И вот получается фокус: Летит через запретку перекид и падает у окон ФТО 2. Вдруг из окна выпрыгивают арестанты, хватают балобас и обратно в окнах исчезают. Прибегают менты. Они уже примерно знают, из какой палаты выпрыгивали. Стучат решетку, щупают, вылизывают, а повреждений найти не могут. Потому как, прежде чем открывать решетку, делается специальный замес из хлебного мякиша и графитной пыли с карандаша.
По цвету черный и эластичный ровно пластилин. Схватили перекид, запрыгнули в палату, створки сразу закрыли. Одни прячут грев с водкой. (Обычно в туалет. В сливной бачек или за унитаз.) Другие сразу навалились, поджали створки, центральные штыри вставили. И все пропилы замазали этой мастикой.
4)
И ЕЩЕ БЫЛ В ПАЛАТЕ ПАЦИЕНТ - Дерсу Узала. Оленевод с Хатанги. Какая там национальность у оленеводов? Одно видно сразу: Туберкулез косил их племя тысячелетиями. Впалая, узкая грудь. Кожа смуглая. Семь лет сидит, а впечатление такое, что до сих пор от чумн6ого дыма, от сажи костра не отмылся. Раскосые глаза, смоляные волосы. Морда блюдечком. «Строен как коромысло и красив как собака!» За шваброй спрятаться может.
Он тяжело болен. Двое таких чудиков по этажу: Дерсу и Шарик. Оба тубики со стажем. Шарик вообще с одним легким. И с этого, оставшегося две трети еще подлежит уничтожению. Легкие, говорят, растягиваются? Но не до такой же степени! Насколько я помню, из той прошлой жизни: в каждом легком по три сегмента. И удаляются они только по ним!
Но у Шарика дела, судя по ощущениям, лучше. Скачет козлом! Врачи нагадали ему комиссовку. Узале волю давно уже обещают. А он чувствует – не дотянет уже до освобождения! Лекарства ему колят сильные, обезболивающие. Иногда он свой укол продает кому нибудь для кайфа.
И вот раз они с Шариком заквасили как-то в своем уголке. Спирт у оленевода водился. Шарик кайф поймал, гонит бухарику-собеседнику про сладкую жизнь на воле. Дескать, там питание цимусное! Барсучий жир ложками жрать будет. Воздух свободы вдыхать полной грудью. Он вмиг на поправку пойдет. Главное до воли дотянуть, не сдохнуть! А там пара операций и он практически здоров!
Узала уже стреляный воробей. Он знает, что ни ему, ни Шарику на волю живым не выйти. И повело его вразнос! Слезы ручьём. «За какую-то вонючую дыру жизнь себе сломал! Дали десять лет, а теперь погибать в этой тюремной камере! Не успеют уже родичи ему комиссовку выхлопотать. Не дождется Дерсу воли. Так и помрет здесь!
Узала почему-то особо возненавидел за свою смерть именно Шпалу. Лежащего напротив него через проход. Любви он, конечно, и к остальным особой не испытывал. И вот шепчет Шарику. Ничего, мол, раз такая масть ему выпала, заберет он с собой на последок хоть одного. Хоть вот этого здоровяка Груздя напротив. Остальных успеет ночью порешить или нет, а этому напоследок горло точно перехватит.
Выпили, излили друг другу душу. Один еле живой домой поковылял, другой в отрубях спит. Уморился! Дерсу Узала практически уже спать не мог без обезболивающих уколов. А тут допинг помощнее!
Призадумался Шпала. Как ему быть? Нож у оленевода под головой лежит. Полезешь под подушку, пастух потом в себя придет, объявит, что у него кроме ножа там еще тыща была заныкана. А спать иначе предстоит только днем, урывками. Да и то гарантии нет!
Днем Оленевод хлестался по пьяной лавочке, что Шпалу завалит. Потом отрубился. А Груздь до зорьки глаз не смыкал, всё так и эдак варианты прибрасывал. Да и не заметил, как сам в сон провалился. Просыпается на утренней зорьке. Оно поздно по зиме светает то!
5)
В общем, вынырнул он из забытья. Ужаснулся своей оплошности! Неужели оленевод все еще в отрубях. Слушал – слушал – нет храпа. Нет сопения. Нет свиста легких у Улугбека. Все спят. Встал тихонько. К Узале подошел. Руку уже осторожно под подушку ему засовывать начал. Чует - мертвый индеец. Так и умер во хмелю без мучений.
Разбудил он товарищей по палате. Те Дерсу пощупали – холодный. Санитара кликнули. Тот пришел, посмотрел. Ладно, говорит, всё равно трупоносов из морга вызывать бесполезно. Только морока одна. После завтрака придут, заберут. Торопиться не им ни Узале некуда. Ушел.
Только свет в палате потушили – шумок в окно с воли. Даже камешком по стеклу звякнуло! Разъяснилось уже хорошо. Выглянули, со стройки вольной через запретку им маяки дают. Окно открываем. Родичи Узалы приехали всей тундрой. К окну его требуют. Радостную весть спешат сообщить: Добились его освобождения! Забирать приехали.
Что им сказать? Веселое семейство. И на веселее, видать. Труп к открытому окну подтащили. Родичи кричат, Узалу ободряют. Требуют им сказать что нибудь в ответ. А мы труп у окна держим в полусидячем состоянии. Я взял руку Узалы, помахал им для успокоения. А сказать, мол, он не может – слаб очень!
Они кричат: Шамана с собой притащили могучего. Трав чародейских. Пусть только не помирает, до освобождения потерпит. Сила трав его оживит! Мертвых воскрешает!!! А пока, мол, пусть держится. Они сейчас через забор все сполна перекинут! И огненной воды, и барсучьего жира, и медвежатины и трав.
Полетел перекид к окнам. Выскочили, собрали балобас. Даже «Квакушка» на запретке не сработала. Тревога не поднялась! Без спешки всё, без шмонов и «гонок по вертикали». Отправились родичи забирать больного. А мы выпили и закусили у его тела за упокой души, и за щедрые дары родичей.
Говорят, душа эвенков летит в далекие дали к безбрежным просторам, дымам хлебосольных костров… И к праматери всего живого – Серой Оленице! Я написал на его смерть стихотворение, которое сейчас постараюсь припомнить как можно полнее. Помню в нём были такие слова:
Перешагнув последний Рубикон
Лежишь велик в спокойствии своём
Ни яд насмешек, ни болезнь, что гложет
Ни что уже тебя не потревожит!
Вгляжусь опять в знакомые черты
Ведь это ты. И всё таки не ты…
Тебя уж нет! А это лишь обличье
Чело отрешено от суеты.
В глазах твоих застыло безразличье
А в Хатанге далекой в юрте мать
Узнав, судьбину будет проклинать
И как и прежде в далеке селений
Осядут стойбищем стада оленей
Ты так любил об их красе мечтать!
Девятый час, а на дворе темно
Стучит рассвет в широкое окно
Но ничего глаза твои не просят
Прощай, мой друг, тебя уже уносят!
Потом стихоплеты Витькино творение на творческом литературном диспуте раскритиковали! Дескать, Рубикон не может быть последним. Он и есть РУБИКОН. Возврата нет!
Бога ради. Я не пиит. Я стал им по необходимости! В местах заключения не позволяют писать художественные произведения, и вообще делать какие-либо заметки не по делу! Шмоняют, отбирают. Тюрьмы, этапы, неизвестность впереди. Неожиданные перемены в жизни, переезды. Вот как в данном рассказе… А рифмы дают возможность запомнить суть случившегося.