ПРЕДИСЛОВИЕ
Я чувствую ветер. Какой он? Как можно определить ветер? Он сильный, холодный, пронизывающий, ласковый, старый. Старый? У ветра может быть множество оттенков, сколько личностей на земле. Надо найти тот самый ветер, с которым знаком каждый. Между ветром и безветрием нет никакой разницы. Пусть будет сильный февральский ветер. Ветер может встре-титься только на улице, значит его надо почувствовать через свою одежду. Сильный февраль-ский пронизывающий ветер. Что же делать с лаской и старостью? Ласки в ветре исключительно мало, по крайней мере в наших широтах, но если выйти на улицу после бани, обязательно в шубе, и быть разгоряченным до этого медным кипятком и веником, то вполне возможна - неожиданная ласка. Итак, сильный февральский пронизывающий ласковый ветер. О чем еще можно мечтать? О истории, только о ней одной, только она одна дает надежду, что где-то, в са-мом недоступном месте, в пещере, скрывается тайна, которая прольет свет на всю нашу заколо-ченную действительность. Поэтому – старый. Он уже встречался несколько раз, тогда он был тем же, а мы были другими. Сегодня мы новые, а он все такой же. Или все наоборот? Он встре-тил тебя, когда ты выбежал на улицу, не застегнувшись, с красным от жаркого спора лицом, хо-телось разогреть эту холодную зиму своей яростью, растопить сугробы, но постепенно ласка сменилась одиночеством. Такой ветер может быть классифицирован и занесен в картотеку, по-тому что смерти нет, а есть только один ветер.
А на картине Левитана «Март» ветер отсутствует. Может он и был, но не в тот мо-мент. Как легко перейти от одной мысли к другой, перескочить. Школьные сочинения вытра-вили тягу к прекрасному, и некоторые живописные картины так и останутся тройкой в восем-надцати листовой тетради. Когда мысль закончится, закончится человек. Всю жизнь думать од-ну мысль, изо дня в день, просыпаться и вспоминать, что запланировано на день грядущий, ожидания от запланированного, и сразу вся нескончаемая философия из ведра на голову. Мож-но из ковшика, а можно из алюминиевого бачка. Если бы не было памяти, мы бы были свобод-нее в своих поступках, но непредсказуемы, общаться было бы невозможно. Сегодня я - изверг, завтра я – тишайший. Тогда, когда тишайший, ходишь молча по снегу, грязь на дороге, обувь промокла, а внутри все клокочет. Весна! Новая жизнь, старые сани. Можно добежать по сугро-бам до леса, остановиться и упасть. Все! Теперь все будет по-другому, теперь весна, теперь вес-на, теперь на очереди почки, листья и теплый южный молочный ветер. Как же звали эту ло-шадь? Кличка такая королевская, но с грустинкой.
Дианка точно не одобрит того, что я сейчас скажу. А придется. Когда лошадь тащит сани, а сильный ветер задувает ей в морду, то ей нет дела до идеи. У нее нет идеи, то есть она не связывает ветер с самой собой. Она слышит, как бьется хвост о мохнатый бок, принюхивается к горелому запаху, который быстро растворяется, видит каждую снежинку, особенно ту, которая прилипла к реснице, чувствует страх, которым пропитана вся эта местность, по которой лошадь везет телегу по снегу, в телеге лежит сено, за телегой плетутся голодные волки. Отец с сыном погоняют лошадь, но у нее уже совсем нет сил. Волки перебегают дорогу и занюхиваются оставшимися на снегу следами лошади. Люди им не нужны, с ними много мороки, им нужна старая, повидавшая много на своем веку кобыла, уставшая и горячая. Отец все время погоняет, а сын пристально вглядывается на играющих волков. Отец садит вместо себя сына, а сам зажи-гает сено, бросает пучки на землю, волки боятся приближаться к телеге. Показалась деревня, ветер стал слабеть, отец снимает шапку, проветривая вспотевшую голову, сена совсем не оста-лось. Что они расскажут своим? Мальчик, что на славу одолели волков. Отец, что надо было возвращаться по старой дороге. Лошадь, что снег в такую ненастную погоду особенно сладок.
25 апреля появилась идея. Летала идея по земле и долеталась. Появились ростки тео-рии, подкрепленной сомнительной практикой, но все же идея появилась. Очевидный источник нашего сопротивления – холод, человеку нужно утеплиться себя, чтобы не замерзнуть. Холод – настоящий враг для северного человека. Идея началась с того, что нужно перестать ощущать холод, потому что холод является сформированным представлением. Обуздав холод, можно пе-реключиться на другие окружающие угрозы. Идея должна связать все факты в одну правильную последовательность. Апрель можно считать проверенным временем для обновления. Например, сделать ремонт. Идея и ремонт – близкие понятия. А все началось с Дианки.
ГЛАВА 1. ФИНАЛЬНАЯ
Если Дианка успеет, то одарю ее стогом сена. Она скачет во всю прыть, ей не часто выпадает такой шанс. Нет, все-таки Дианка еще многое может, просто она стеснительная. Какая же прекрасная природа и все ее творения! Нет мочи молчать, высунусь, ветка шлепнула по ли-цу. Еще! Жаль, что нет сейчас со мной крестьянки Таньки. Сейчас все, кому не лень называют девочек Танями. Ай, да Пушкин, ай хитрец, ай да сукин сын! Уметь так надо, уметь. А у Таньки волосы, что солома, пахнут так же, мышей только не хватает. Я торможу повозку. Дианка запы-халась бедняга. Не успеем, нет. Но половину стога она заслужила. Подгоняю Дианку, чтобы она не останавливалась. У нее так всегда. Как только погорячишься, немного осадишь, то все, она начинает тупеть, пребывать в каком-то забвении и полетах. С самого детства у нее так было. Пойду пешком.
Я выпрыгиваю из повозки, земля очень мягкая. Выпрыгиваю и срочно начинаю дви-гаться. Улицами, закаулками, галереями, между тесных рядов. Иду быстро, не оглядываясь, главное запомнить маршрут. Он очень простой для тех, кто бывал в столице. Еще немного и можно остановиться. Оборачиваюсь, помню. Ко мне подходит лавочник и просит зайти в его лавку. Оборачиваюсь, помню. Иду зачем-то с лавочником, а у него в лавке, на самом видном месте, стоит уменьшенная статуя Колосса Родосского, лицо его не чье-то, а самого Александра Македонского. Маленький Македонский, покоривший время, за так продается в серой лавке. Какая ирония. Я быстро выхожу из лавки. Все время проверяю на месте ли деньги. Ничего по-купать не буду, даже, если захочется. Долг надо отдать вовремя, иначе снова начнется маскарад. Успеть отдать и стать свободным. Быть свободным. Между стать и быть есть огромная разница. Тому, кто становится, тому всегда мешают нормально жить глупые воспоминания. Да, те самые. Выхожу из лавки, оборачиваюсь, не помню. Примерно помню, но в точности не смог бы найти Дианку. Захожу в соседний дом, поднимаюсь по лестнице на второй этаж. В парадной темно. Внизу падает метла на таз. Обожаю этот неосторожный звук. Захожу в квартиру. Карточная иг-ра – ключ к успеху, играть надо с достоинством.
Ко мне подходит рыжий Крюков, тот самый. Он же не рыжий, вернее, я его помню не рыжим. Сто лет его не видел. Совсем забыл, что он насмехался над тем, что я учился в Уни-верситете не студентом, а своекоштным, как бы мы это сегодня сказали, на платной основе, а потом еще был отчисленным. Все, как и сейчас. И потом! Не хочу с ним разговаривать. Отво-дит меня в сторону и начинает негромко что-то говорить. Я его не слышу, а обвожу глазами всех, кто присутствует в комнате. Некоторых я знаю. Те, кто мне знаком, выглядит встревожен-но. Откуда я могу их помнить? Не забыть сделать запись в дневнике. Простить Крюкова за его насмешки. Вот мы с ним посмеемся на старости. Это всего лишь насмешки. Что же он говорит? Он говорит, говорит. Слушаю его внимательно. Рыжий цвет ему определенно не идет.
Ко мне подходит невысокий мужчина с жидкими усами. Он начинает мне рассказы-вать о своих ратных подвигах. В этот момент я прозреваю ушами и слышу, как все эти люди, мужчины в военной форме, только и говорят о войне. Невысокий мужчина похлопывает меня по плечу и выдает мундир, внизу болтается сабля. Не стал проверять саблю. Он задает мне во-просы, больше расспрашивает о семье, я нехотя отвечаю, а сам хочу сбежать из квартиры. Уби-вать! Выхожу незаметно. Убивать! Дианка где-то ждет меня. Убьют! Мне показалось или там был брат? Убьют молча и без сожаления. Точно, это был брат. Возвращаюсь в ту квартиру. Дом тот же, этаж тот же, квартира та же, но уже никого нет, мундир мой с саблей висит на прежнем месте. Были в квартире и другие комнаты, надо их проверить. Много комнат, иду через анфи-ладу, в окна стараюсь не смотреть, захожу в последнюю дверь. Брат! Он самый. Убьют случай-но, неожиданно. Брат сидит спиной к двери.
Он рассказывает мне, как надо колоть человека. Ох, уж эта служба. Колоть в живот с прокруткой. Русский штык самый надежный друг. В пылу резни ты можешь оказаться на зем-ле, единственным оружием станет лежащее на земле ружье с блестящим штыком. Вырвал из мертвых рук ружье и отбиваешься, пока есть силы. Иногда натиски бывают такие сильные, что руки затекают от усталости. Брат гладит собаку, лежащую на полу. Так мы с ним провели вме-сте целый вечер. Время пролетело незаметно, что в следующую минуту, та, что следует за пер-вой, в которой произошла вся моя скромная жизнь до того, мы спускаемся по лестнице, дверь держит Федька. Мы спускаем под встревоженные взгляды домочадцев и всех крестьян. Где же Танька? Как всегда, когда она так нужна, ее нет. Я ставлю рундучок в повозку, брат уже сидит там и мило о чем-то беседует с попом. Бросаю плащ на сиденье, иду за дом. В повозке мы тря-семся не долго, брат опять что-то рассказывает. Его слушать – одно удовольствие. Ему совер-шенно идет маска моего умершего отца. Нашего отца. Своего отца я хоронил три года, медлен-но забывая его черты.
Никогда не любил заведения, в которых ставят оценки, где оценивают тебя. Какая это мука - быть оцениваемым. Сколько мыслей роится и всевозможных финалов. Но если бы ты был частичкой серой массы, то может быть и не был заметен, но, как известно, серая масса не существует, потому что серый – это смешение всех цветов. Мусорка! Разве может быть человек частью мусорки? Думается, что нет, но стоит проверить. И вот эта вся оценка, она такая спор-ная. Университетская оценка, например, больше, чем оценка. В ней намешаны охапки трав. Тьфу. Начал говорить, как безнадежный романтик. Не забыть сделать запись в дневнике. Изба-виться от слов-паразитов. Обманываю себя нагло. Конечно, я романтик и идеалист. В универ-ситетской оценке содержится: оценка прошлых заслуг (это 68% от общей оценки), настроение преподавателя (это 30% от общей оценки) и 2% того, что называется «ответ на вопрос». Но эта формула справедлива в отношении тех оценок, которые ставит преподаватель, знающий тебя лично.
Сначала я хотел заниматься музыкой, бредил этой идеей. Идея сама меня должна бы-ла довести до конца, когда наступит предел, когда откроется тайна жизни. События, люди, несчастные случаи. Это остановки на пути к тайне. Начать с музыки, а закончить исповедью. У Руссо так же все начиналось. И брат у него был старший. В «Исповеди» Руссо был в начале мо-мент, когда приходит осознание взрослой жизни. Мы уже не копались в земле и не вскрикива-ли от радости, видя, что брошенное в нее зерно дало росток. Убьют, как дичь на охоте. Убьют, как следует. И Страшный суд – это индивидуальный конец света, а рай – это самая прекрасная человеческая выдумка, чтобы поверить в бессмертие. Вся жизнь до самого этого рундучка, в котором лежат самые необходимые вещи и пара книг, Руссо не брал, кажется глупой. Брат го-ворит, что собственные дети завершают картинку мира. Защищал свои принципы так яро, что сейчас они меркнут. А даже та же учеба. Что мне стоило доучиться? Надо было приложить еще немного усилий, выкрутиться, чтобы остальные выдали мне бы одобрительный билет. Все идет своим чередом, я попадаю в ту социальную прослойку, в которой и должен находиться. Все люди постоянно оценивают друг друга, молча, про себя, иногда советуясь с кем-нибудь, оцени-вают быстро, жестко, без компромиссов. И не дают, бывает, шанса. Всякая оценка субъективна, если она вылетает из рта человека. А мог бы и доучиться! Мог! Привыкнуть к дурным привыч-кам преподавателя, посредственному окружению, ищущему лишь ублажение своих мокрых же-ланий, привыкнуть к серой аудитории, к скучному виду из окна, к неумехам-деканам, не име-ющих управлять, а только растворяющихся в науке, привыкнуть к запаху, нескончаемому гулу, нескончаемой пыли, нескончаемому смеху. Даже, если бы Крюков и вправду был рыжим, то и тогда мог. Но привыкать не стал, и вот еду с братом и надоедливым попом в скрипящей повоз-ке. На войну.
Если выбрал службу, то стоит забыть о привычках, тут выдают свои, проверенные. Если выбрал службу на Кавказе, то вместо всех казенных привычек, выдается только одна. Привычка не иметь привычек. Не имеешь привычки горевать по убитому, имеешь здоровый сон. Не имеешь привычки спать на белых простынях, то рад любому настилу, главное, чтоб без мышей в соломе. Ветер постоянно допытывается, откуда мы приехали. Я снова в компании иг-роков. Новый долг. Я играю медленно и безнадежно. Неожиданно проигрался, уезжал от дол-гов и связей, а приобрел новые связи и проигрался. Кладу карту, вторую, хорошая может выйти партия, загадываю, как распоряжусь выигрышем. Уйти будет нельзя, нельзя. Выигрыш обяза-тельно надо потратить, пока деньги горячие. Деньги становятся податливыми перед новым вла-дельцем, а потом, как водится, в наших деревнях, садятся на шею и верховодят. Выигрываю! Офицеры не удивлены моему выигрышу, один младший подносит мне вина. Я ставлю часть выигрыша и снова в почете. Офицеры начинают присматриваться ко мне. Одноглазого я встре-чал в Москве, тоже, наверно, сбежал. Ставлю весь выигрыш на хвост счастливой сороке и про-игрываюсь, пытаюсь отыграться и окончательно загоняю себя в долги. И так все живут. Все. От проигрыша к стенке. Одна радость на Кавказе – это стычки, в них есть хоть какой-то смысл. Го-ворят, что Шамиль собрал приличные силы. Скажем «Спасибо!» англичанам, которые спонси-руют войну на Кавказе с противоположной стороны. У них там своя карта с османами.
Одноглазый тип, знакомый по московской распутице, в очередной раз рассказывает мне и еще двум зевакам про смерть Марлинского. Две детали из этого рассказа кажутся стран-ными. Во-первых, в то время еще не было Адлера, как такового, а были только намерения по-строить крепость Святого Духа. Военные очищали берег и методично возводили укрепленные селения. Император Николай лично решил посетить покоренные земли, в связи с чем морской десант теснил горцев в горы. Ветер был сильный. В крепость Святого Духа Императору так и не удалось попасть. В Геленджике был смотр, ветер сбивал с ног. Император зашел к раненным, рядовой Тенгинского полка Максим Лученко хотел припасть к руке монарха, но ранение обес-силило его. Император сел на край койки, разговорился с Луценко, узнал, как тот получил ра-нение, протянул руку и положил на грудь солдата георгиевский крест за № 21942. Луценко скоро умер. Вторая непонятная деталь рассказа о смерти Марлинского состояла в том, что не мог человек, прошедший сложный путь, просто подставить себя под пулю.
По ходу рассказа был выдвинут искаженный образ декабриста Марлинского, отмы-вавшего кровью свою запятнанную честь. Честь семьи. Он стал известен всей России именно тогда, когда находился среди кавказских гор. Его сочинения активно тиражировались. Роман-тизм был в ту пору в моде. И только послышалось, что он погиб, сразу же разлетелось. Обстоя-тельства не ясные, вопросов много. Тут-то наложили одно на другое. На загадочную смерть сверху легло произведение двухлетней давности, где начало загадочной смерти сам Марлин-ский предсказал главному герою, очень похожего на самого автора. Предсказал свою смерть с высокой степенью точности. Это дано не каждому. Он был убит. Погиб при высадке десанта на восточном побережье Черного моря. Куда-то туда, где сейчас находится Адлер, русские устре-мились на кораблях, пожгли английскую контрабанду, которую перевозили турки, проредили лес корабельной артиллерией. Солдаты привычно выскочили в воду, в мокрой обуви заняли кусочек суши, застрельщики не очень эффективно убивали горцев, спрятавшихся за деревьями, нужно было идти в штыковую. Писатель с громким именем, удачливый декабрист, благород-ный воин. Он просто погиб и тело его не нашли. Кавказ оказался совсем не таким, как о нем рассказывал Марлинский. Никто толком и не знает, как погиб Бестужев. Какова цена его сла-вы? Когда забудут меня? Это когда-нибудь случится. Великих героев забыли, то меня забудут в 150 раз меньший срок.
Я снова захожу в самый первый дом, в тот, в котором встретил своего брата. Захожу не в каком-то прошлом, а захожу сразу после рассказа одноглазого. Захожу в квартиру, та же толпа, но теперь знакомых лиц уже больше. Некоторых я встречал на Кавказе. Оглядываю мас-су, ищу кого-то глазами. Спускаюсь по лестнице, натыкаясь на брата, сидящего на лестнице. Зову его на улицу, а он, будто прилип к ступеням, еле отрываю его и веду по мостовой, через железный мост. А он мне кричит, я не оборачиваюсь, кричит о том, что теперь мы едем на Ду-най. Это именно сейчас. Сейчас я еду с братом. Поп все-таки привязался, напросился до города. В сундучке самые необходимые вещи. Руссо не брал. Чем дальше, тем я убеждаюсь в его право-те. Домашние привыкли к моему отсутствию. Если они получат весть, что я погиб при невыяс-ненных обстоятельствах, то и представить не смогут обстоятельства кончины. Придумать себе правдоподобную смерть. Поп чешет за ухом. На перегоне собака пристала к коляске, бежит, не отстает. Поп кидает собаке кусок булки. Собака останавливается. Пыль за коляской скрывает черного пса. Поп говорит, что этот пес постоянно гоняет коляски на этом участке, держит тер-риторию. А неделю тому назад пес запрыгнул в остановившуюся коляску одной почтенной да-мы и укусил ее. Я опускаю руку. Хочу, чтобы и меня он укусил.
Поп едет с нами до самого Дуная. Брата нет, как не было. К повозке привязан краси-вый персидский диван, небольшой диван с протертыми подлокотниками и красивой отделкой по спинке. Начинают появляться солдатские палатки. Спрашиваю попа про брата, а он мне вто-рит, что он и есть мой брат. Смотрю и не верю своим глазам. Брат, он другой. Я обнимаю свое-го брата, будто долго не видел, лет двадцать. На горизонте показывается море, и мы останавли-ваемся. Сидим на диване, как графы. Денщик брата приносит жаренных голубей. Я не верю своим глазам, жаренных голубей едят уж на крайний случай. Неужели, так все плохо? Добра-лись до безобидных созданий. Мертвые лошади лежат на земле, над ними роются мухи с зеле-ными глазами. Я не верю, что голубей нужно есть. Брат говорит, что это лучшая еда сейчас в Севастополе. Я отчетливо вижу перед собой Северную сторону. Дуваны уже остались позади, там было очень тихо. Я спрашиваю у брата обстоятельства того, как мы воевали на Дунае. Брат смеется надо мной. Ему смешно, а про Дунай ничего не помню. Ни начало, ни конец.
Брат смеется надо мной, я прошу рассказать подробнее. Он рассказывает, как я уве-ренно руководил батареей, как отбили три атаки османов. Потом перевод на полуостров, неде-лю в пути из-за глупой остановки. По словам моего брата, я влюбился в цыганку и хотел про-ситься в отставку, чтобы остаться жить в степи со своей цыганкой. Цыганку не помню, готов уже поверить в слова брата. Я бы мог так поступить. Мог. Любовь, простые чувства, простые эмоции, ветер попутный, конь резвый. Брат смеется надо мной. Говорит, что пошутил, такого не было. Как же не было? Я уже все это себе представил. Теперь я точно хочу подать в отставку и отправиться на поиски своей цыганки. Одна из двух лошадей оборачивается ко мне и тоже ржет надо мной. Я смотрю на нее и вижу, что это Дианка. Наша Дианка! Которую я забыл в столице. Дианка тоже меня узнает. Теперь она возит людей по южным уездам. Дианка! Я тол-каю брата, делюсь с ним своим открытием, останавливаем коляску, заставляю обниматься брата с Дианкой. Обнимаю их двоих. Брат чернее тучи. Я вижу, что он нехотя обнимает Дианку, от-водит глаза. Что же случилось? Так быстро изменилось настроение? Брат сажает меня в коляску, и мы едем дальше. Он с научными выкладками рассказывает, как нужно вести себя с англича-нами и французами. Воевать с европейцами надо умеючи, это не османы или горцы.
На переправе я остаюсь один, он уходит. Дианка уходит вместе с ним, так надежнее. Ветер врывается нагло в бухту, пролетает над крышами, закручивает мусор. На переправе дох-лые кони стащены в одно место. Как запомнить запах этой самой минуты? Ветер растаскивает запахи по берегу. Тут тебе и продают, и перевозят, и накормят, и приберут. Никто не обращает внимание на раскаты пушек. Бьют по нам. Южная сторона вся в дыму, там ветер разносит звуки смирения и запахи смерти. Этого полно. Я сажусь в лодку, со мной едут гражданские, пару низших, кривой унтер, два матроса с одного из потопленных кораблей. Я молча. И вздумалось мне поучить жизни кривого унтера, который сплевывал кровяные слюни в море. Я строго спрашиваю его о болезни, и что нужно оградить себя от общества. Он не поднимает глаза и го-ворит, что здоров. Здоровый не будет сплевывать свои слюни в море. Слюни – это важный эле-мент процесса пищеварения, но более важно то, что заразные слюни могут заразить воду, а вода заразит рыбу, а потом рыбу поймают и съедят. И тогда все заразятся. Унтер трет нос, смотрит в воду. Пассажиры отводят от меня глаза. Да, это не так важно. Все это понимают, каждый пас-сажир этой лодки, понимают, что ерунда все это, сущая небылица, как один дворянин решил бороться на чистоту. Я сажусь в свой угол и тоже смотрю на приближающийся берег.
Это было в мае, точно в мае. Солнце ужо было жаркое. Мы – в центре мира. Что мо-жет быть важнее войны? А в центре мира самые лучшие товары и услуги. Жаренная тыква. Красивые женщины. Когда семена в тыкве начинают прорастать, то семечка начинает прида-вать горечь ростку и корешку. Эта горечь и передается всей тыкве, всей системе. Запускается программа умирания для всей тыквы. Тыква начинает гнить, ростки начинают прорастать. В бою на Кладбищенских высотах погиб генерал Адлерберг, тело его не было найдено. Сын ге-нерала, узнав о кончине отца, бросился на поиски тела родителя и тоже погиб. Обоих потом нашли и похоронили в совместной могиле. Если у человека тоже запускается в определенный момент программа умирания, то что такое тогда война? Тут не программа, тут полчище, орда. Не забыть сделать запись в дневнике. Есть на передовых редутах, перед Малаховым курганом, есть там один инженер саперных дел, зовут его Адам Орда. Он самоотверженно роет ходы для закладки бомб. Адам – это начало жизни. Орда – это начало конец жизни. Здесь – заканчивается жизнь и спускается в южную бухту. Сбрасывают вместе с мертвыми лошадями. В одном един-ственном человеке соединились две стихии, а он роет себе и роет. А я его еще не видел ни разу. Надо сходить на него посмотреть. Поспорю, что в данный момент все это кажется пошлым и бессмысленным. Есть во всей войне смысл, может быть самый главный.
Женщины тут тоже на войне, не сидят в стороне. Куда им деваться? Это такой тип женщин, которые любят справляться с трудностями, прут, как паровоз. Этим они и берут. Ры-жая Соня в трактире. Вот и она с моей тыквой и рыбой. Все до одной бабы тут знают, что, когда придут французы с англичанами, они не будут спрашивать паспорт. Каждой юбке достанется по сотне отборных помидоров. Поэтому, своих они любят крепко и безнадежно. Сейчас уже ле-то на дворе, а только прислали зимние платья. Зимой мужики копали траншеи, как проклятые, будто даже бог забыл о них. А зимняя одежда пришла только в мае. Говорят, ее сгрузили в Симферополе и там она сгниет. Соня никогда не дергается, когда рядом с трактиром падает яд-ро. Стены потряхивают, она не дергается. Окно разобьется, она не дергается. Известка начнет сыпаться в еду, она не дернется. Начать с ней разговор, когда она подойдет. Сказать нужно нужное и важное, а в голову лезут обычные фразы, которые кидают пошлые офицеры. Начать на французском – это уже перебор. В особом отделе дневника сделать запись. Первый шаг ни к чему не обязывает. Стать смешным – это не быть смешным. Стать смешным – это лучше, чем вообще никаким. Кусать локти после. Вспоминать и корить. Бабка из слободки носила нам пи-рожки, вкусные с капустой, а вчера не пришла. Еще женщины живут с мужьями в землянках, у них там своя жизнь. Муж на батарею идет, жена провожает его до самой пушки. Все они тут слоняются. Раненные, больные, одинокие, забытые.
Я поднимаюсь между туров, прохожу заброшенные ложементы, по ним можно дойти до самых французов. Немного постараться и оказаться в тылу, прийти к ним в лагерь и начать общаться на чистом французском языке. Поговорить о Руссо. Руссо взял с собой. Одна книжка где-то лежит. В каком-то доме. Я останавливаюсь, разворачиваюсь. Надо успеть к разводу. Успею. Где-то есть дом, в котором я бывал, дом, где лежит Руссо. Иду за ней. За первым домом сворачиваю, спускаюсь по улице, встречаю телегу с трупами, у библиотеки опять возня, снаряд попал в госпиталь. Мелькает пристань, ухожу левее, во дворе дома курят солдаты, прохожу ми-мо них, в соседнем дворе никого нет. Захожу в дом. Поднимаюсь по лестнице, меня уже ждут. Федька открывает дверь, к тетке снова приехал поп. В дальней комнате. Прохожу, здороваюсь только бровями, будто очень занят. Иду не быстро, не медленно. Мне нужна только она. Заде-ваю столик с разбросанными картами. И тут картежники! Если это не наркотик, тогда что? Тет-ка. Тетушка просит меня разобраться в одном вопросе. Мне нужно за книгой, но я остаюсь. Во-прос следующего плана. Зачем богомолиха есть богомола. Вот какой вопрос их заботит. А предыстория такова. Поп настаивал, что часть женщин подвержены агрессивности, как богомо-лиха, которая откусывает голову своему мужу. Мужу! А тетка настаивала на версии, что бого-молиха откусывает голову своему мужу богомолу по той причине, что он понукает ею и не дает свободно развиваться. Какая выпала удача! Веселить двух маразматиков. Я мог бы уйти, ска-заться больным, отделаться шуткой. Я мог бы понять их. Я мог бы припадать урок. Как часто бывает такая ситуация. Я мог бы сделать многое, но не сделал. А сейчас есть шанс выбрать лю-бой вариант.
Я смотрю внимательно на попа, внимательно на тетушку. Говорю, что данный факт имеет свое отражение в научной литературе. Поп делает ехидное лицо. Наука – это главный объект насмешек религиозных деятелей. Поп говорит мне о том, что научное знание требует проверки. Тетка тоже недовольна тем, что тема разговора может смениться. Тетка хочет про-учить попа за то, что он потерял уже всякое приличие. Выражается двусмысленно, насмехается над женщинами. Может быть это самый главный выбор для меня в жизни? Выбрать мужскую позицию или женскую, просвещенную или религиозную, родственник или чужак. Я заявляю, что не знаю верного ответа, так как это очень узкая специальность биологии, а тут нужен спе-циалист с академических образованием и опытом работы не менее пяти лет. Нелепа вся эта си-туация на войне. Дохожу до комнаты, ищу книгу. Я всегда все книги ставлю на место. Опять племяши тут рылись. Смотрю под диваном, в уборной, в ящиках. Нахожу под одеждой. Чужой одеждой. Выхожу незаметно по двор, держу книгу под мундиром. Надеюсь, я не натащил им в дом гарнизонных блох? Сразу бы вычислили меня. На раз-два. Сажусь на подбитую лавку, от-крываю книгу. Он! Как надо мало человеку! Читаю с последнего места, пробегаюсь глазами, а затем медленно вычитываю, возвращаюсь на строчку выше. Подходит брат и говорит, что пора ехать. Куда еще можно ехать?
Я дохожу до своей батареи. Прислуга вновь новая, новые лица. Не успеваю привы-кать и начинают казаться одинаковые люди, судьбы, кармы. Они молчат. Мы готовимся не быстрее обычного. Я читаю книгу в землянке. Одна баба, хорошая баба, помогает некоторым солдатам. Она еще не очень старая, но в возрасте. В ее землянке читаю я Руссо. Она не красави-ца, но с жалкими глазами. Дикими и жалкими, какие встречаются у озлобленных на жизнь лю-дей. Она хвалит мою писанину, говорит, что язык до Киева доведет. Полистала Руссо, сказала, что не любит французов, вышла на улицу и громко, по-мужицки, плюнула в сторону францу-зов. Других на этом фланге врагов нет. Какие же длинные ночи в ее землянке, нескончаемые. Я сплю так крепко, даже, когда бомбардируют. Подушка у нее лоснится от засаленных волос, она стесняется своих волос и прячет их под косынку. Дивная женщина. Справилась с клопами. Она толкает меня, я бреду к своей батарее. Летят ядра, сцепка впилась в землю. На зубах скрепит пе-сок. Докладывают, что готовится вражеская атака. Летят ядра, картечь свистит. Постоянно что-то летит с неба. Выносят на носилках первых раненных. Отдаю четкие приказы. Ничего лиш-него. Никогда так не любил май. Всегда любил декабрь.
Постоянно темно, солнце почти не видно. Все заволокло дымом, солдат врезался в столб. В ящике из-под пороха можно хранить зерно, мышь не проскочит. Тупая боль в затылке. Иду несколько шагов медленно. Поворачиваю голову, держусь за голову. На ладони кровь, прошу посмотреть Гриню, что там у меня с головой. Сзади. Гриня щупает мне голову, боли нет. Осколок задел кожу. Голова затекла. Ядра бороздят землю. С Малахова кургана сняли часть войск, ожидают атаки здесь. Ядра шлепаются глухо, ракеты оставляют красивый след на небе. Дым от пушек даже в кармане. Когда из белого полога возникает заветренное лицо вестового, становится неуютно. Приказы приказывают. Солдаты молчат, а матросы ропщут. Они вообще не понимают людей, которые живут на земле. Каждая мысль – отдельное действие. Симфония разыгрывается у меня в голове. Я вспотел, но мундир не расстегнул. Особые любителя прини-мают горячую ванну с морской водой. Здесь столько соленой воды, что все могут принимать ванны и обстреливаться обмылками. Читаю Руссо в землянке, одно и то же место, прочитываю на несколько раз, смысл не могу уловить, все мысли только о ней.
Руссо позволил себе вольность. Немного превознес себя. Глава одиннадцатая. С 1760 по 1762 года. Все это время я читал это место. Я зациклился на цифре 62. Это ведь можно рас-смотреть, как и 1862. Мои 62. Что будет в 1862 году. Я вспомнил весь путь, который завел меня в эту теплую землянку. Канонада не прекращается, я уже давно вернулся с батареи, уже давно жду ее, а ее все нет. Я совершенно не хочу спать, глаза мои устало пульсируют, в ушах уже дав-но не проходит шум. Если этот шум останется на всю жизнь, надо научиться его не слышать. В 62-ом у меня может быть настоящая жена или я не доживу до того года. С самого детства эта привычка. Глаза читают, но ничего не понятно. Отдельные слова, имена, но ничего существен-ного. Когда учительница по литературе спросила о том, кто прочитал «Преступление и наказа-ние», я единственный поднял руку, зная наперед, что прочитал лишь я один. И всему классу было известно до начала урока, что прочитал лишь я. Я один осилил этот роман. Не ложился спать. Некоторые куски просто пролистывал. Отдельные слова, имена, количество процент-щиц, бредовые идея. Никто не любит долгих философствований. В итоге, ничего существенно-го по поводу содержания я сказать не мог. Я негромко об этом сказал учительнице, что не спал всю ночь, читал всю ночь. И действительно читал. Читал всю ночь, но ничего не понял. Учи-тельница согласилась, что смыл книги не прост. Я уже был готов возрадоваться, но учительни-ца попросила пересказать сюжет. И снова бублик. Она ругнулась на своем литературном. Никто особо ничего не заметил, потому что урок литературы был в математическом классе, и все уче-ники занимались не литературой, а математикой. Вот она возвращается. Теперь в землянке дол-го будет пахнуть вишней. Книгу надо начать читать снова, а то общий смысл не особо понятен. Она рассказывает последние слухи. Землянка наполняется тонким вкусом вишни. Говорю мало, иногда не знаю, о чем с ней говорить. Третий день не прекращается пальба.
Появился генерал Пелисье. Говорят, что в Алжире он чинил зверства. Запер жителей одной деревушки в пещере и спалил их. За это получил прозвище «коптитель». Многие фран-цузы поддерживают зверские способы ведения войны. Дохожу до своей батареи. Артиллерий-ская прислуга не поменялась, не выгонишь их по казармам. Хотят скорее погибнуть. Бомбарди-ровка не заканчивается. Ядра перелетают над бастионом и попадают в городские кварталы. Пе-лисье отправили в Крым с четким планом. Собрать силы и отрезать Севастополь от большой земли, поместить в кольцо. Французский император дал четкие указания Пелисье. Но Пелисье решил сделать совершенно обратное, он усилил атаку на передовые редуты перед Малаховым курганом. Эпицентр войны был на территории этих редутов. Несколько дней французы пахали русские укрепления. Солдат разрывало на куски. В пять часов вечера бомбардировка стихла. Подготовка завершена. Из земли пробиваются полуживые обороняющиеся. Генерал Жубокрит-ский снял большую часть войск с передовой. И теперь тридцать тысяч крестоносцев навалились на несколько сотен русских солдат. Еще живых. Когда Жабокритский узнал, что готовится штурм, то подло сбежал из штаба, сославшись на недуг. Нахимов чудом уцелел, когда объезжал передовую. Присутствие на передовых укреплениях адмирала Нахимова внушило обороняв-шимся спокойствие. Бог забыл людей, а адмирал вспомнил. Начался штурм. Французы по не-сколько человек кидались на одного русского. Матросы громко защищали свои пушки. Успева-ли их заклепать. Командир Камчатского люнета, того самого, который был, как кость в горле у нападавших, Тимирязев попросил судить его после окончания боя. Чтобы выяснили причину оставления люнета. Удержать его было невозможно такими малыми силами. Пришло время от-крывать карты. Все было не в нашу пользу. По городу тут же разнеслось, что французы отбили два редута и люнет. Французов остановили с большими потерями.
Я рассказываю всю эту историю Грине. Он оглох на одно ухо. Говорю громко. Про-сит меня говорить тише, можно вспугнуть зверя. Я будто не слышу его. Я все еще в Севастопо-ле душой, а тело мое уже в других местах. Это было одно маленькое воспоминание. За малень-ким воспоминанием скрывается бездна. И если бы наш язык был более содержательным, то до-статочно было бы двух-трех слов. Не люблю язык, он только ограничивает наши мысли и ниче-го более. Чтобы освежить одно воспоминание, нужно было начать с самой Дианки. Гриня задал какой-то вопрос, а я погрузился в воспоминания. Он спросил меня, как английские солдаты называли шерстяной чулок на голову с прорезью для лица. Такой простой вопрос и куча карти-нок из той далекой жизни. Я не понимаю, зачем ему это знать. Гриня говорит, что лицо мерз-нет. Но я знаю, что на дворе стоит май. Я весь там, на бастионе, в самой печке, в огненном жер-ле, рядом с самыми честными людьми. Только смерть может сделать человека честным. Из меня – не самый лучший охотник, мне хочется проникнуть в мысли к животному. Другие охотники появляются из-за деревьев. Собаки скулят от задора.
Война закончилась. Можно уже успокоиться. Мне тридцать лет и жизнь только начинается. Но почему тогда у меня усталость в голове? В тридцать надо перестать себя оста-навливать. В тридцать надо еще сильнее разогнаться. А меня будто чем-то прижало. Ветки хлестко бьют по лицу. Сейчас, и вправду, не помешала бы балаклава, о которой говорил Гриня. Рука примерзла к ружью. Кто-то окликает меня, голос за спиной, крик за спиной. Я медленно оборачиваюсь. Передо мной стоит медведь. Стоит на четырех лапах, замечает мой страх и бро-сается в мою сторону. Я не успеваю зарядить ружье. Руки не слушаются, падаю на снег. Все-таки зима. Декабрь, как старая любовь. Пячусь в сторону от медведя, боюсь встать или повер-нуться к нему спиной. Лучше лицом к лицу. Медведь хватает меня за ногу. Я отбиваюсь второй ногой. Охотники прицелились, но боятся задеть меня своим выстрелом. Медведь впивается в ногу, боль терпимая. Медведь начинает пробовать зубами мою ногу. Царапает мою ногу. Кровь в моих кровеносных сосудах грозит взорваться. Страх забивается ко мне в рот. Рот полный, ужас стекает в горло, горло расширяется от потуг, вся грудная клетка начинает хрустеть. Стре-ляй! Но рот занят. Я кручу, но звуки не появляются. Чувствую горячую кровь на ноге. Гриня умрет, как большое старое дерево.
Пробуждение от сна. Это был лишь сон. Сон, сон. Мы столько всего знаем о челове-ке, мире, космосе. А все еще не знаем, как работает сон. Я лежу в оцепенении. Часть меня еще борется с медведем. Медведь успел зацепил. Когда-нибудь мои сны сведут меня с ума, и я пере-стану различать явь. Надо успокоиться. Расслабиться. Это был всего лишь сон. Хоть такой и яр-кий. Когда изобретут совместные сновидения, то перестанет существовать кино. Высшим про-явлением дружбы или доверия будет пустить другого человека в свои сны. Человек не может быть один. Это был сон, всего лишь сон. Опять заела старая песня. Опять про Крымскую. Евро-пейцы соскучились по крови, как саранча налетела на скромные поместья, порабощая местное население. Все, хватит! Хватит этой войны, надо забыть обо всем. Выбрать правильный вари-ант. Остаться со своими грезами или сгинуть в обыденности? Свет за веками просит открыть глаза. Ресницы не слипаются, глаза легко откроются.
Сколько мыслей появляется в голове за одну секунду. Все эти мысли сложены по полочкам и информация выдается сразу пачкой, в обложке, с самым важным. Но нога спросо-нья и правда побаливала. Я приподнял голову, все было, как и прежде. Солнце светило в окно. Обернулся назад, за моей спиной лежала хозяйка, женщина, у которой я арендовал небольшую комнату. В какой это вселенной женщине за пятьдесят позволено так нагло нападать на мужчи-ну? Она лежала позади меня и у меня было несколько секунд для принятия решения. Ее гладкая, только что бритая нога, блестящая, но все же старческая, придавила мою ногу. Решительности ей было не занимать. Напротив кровати висела репродукция картины К. Брюллова «Венециан-ский полдень», приклеенная к деревяшке, покрытая лаком, с отверстием вверху и прибитая к стене. Наш человек любит забивать гвозди в стены, так спокойнее. На этой картине барышня срывает виноградную гроздь. Какие были у людей проблемы? Какими бы они не были, моя проблема с полуобнаженной старой женщиной, куда серьезнее и глобальнее. Пытаясь найти начало гладкой бритой ноги, я наткнулся лишь на легкий халат, который потом оказался моей рубашкой. Не самой любимой и находящейся в числе скучных. Пожилая посторонняя женщина в моей скучной рубашке закинула на меня ногу и начинает гладить мои вялые руки, завидев мое же робкое пробуждение. Солнце поселилось в экране маленького телевизора, радушно от-данного однажды ею мне. Она пожертвовала своим досугом ради меня. Все сходится! Эта жен-щина решила заманить меня в свои сети. Как паучиха.
Еще в институте я получил кличку «Генерал», потому что хорошо описывал воен-ные действия. Пара десятка рефератов, диссертация, колонка на малопопулярном портале, те-лефоны. Продавать телефоны, оказывается на много проще, чем историю. Никто не знает, что скрывает продавец телефонов. В институте я увлекался баталиями, стратегиями, но посещать военную кафедру отказался. Бумажные войны куда опаснее. Там у нас был такой узкий кружок любителей всего такого. Мы обсуждали, спорили, разбирали по деталям события кровавых мя-сорубок. В узком кругу. Семь человек и один болтающийся. Фактически восемь. Наша личность проявляется во всем: даже в манере содержать кухню, даже в скорости работы компьютера, и том, как называются папки на рабочем столе. Фактический восьмой обладал такими манерами. Причем все в одном месте. Он жил за компьютером, там же у него была кухня, там же он рабо-тал. И при этом – образцовый порядок. Никаких стереотипов! Чистота и порядок. Но так ле-нился общаться с живыми людьми, что постоянно придумывает отговорки. Поэтому, в клубе семь человек и болтающийся. Болтающийся на информационном столбе. Этот Вадим и говорил совсем мало. Чаще выражался аксиомами и цитатами. И когда однажды я спросил Вадима о том, почему он так мало говорит, то он дал достойный ответ. Мы опускаемся ниже животных, когда говорим для того, чтобы ничего не сказать. Хлестко. Всего лишь не нужно было разгова-ривать с хозяйкой. Ни на какие темы.
Я дернулся с дивана. Голова побаливает, стучит и сухо. Ведь точно, я сам дал повод для этой несчастной женщины. Может быть все началось с разговора о свободе выбора? Помню я погрузился в философские рассуждения о свободе собственного выбора и получения удоволь-ствия от этого самого выбора. Все свелось к желанию и нежеланию удовольствия. Удоволь-ствие – это когда просыпаешь в объятиях желающей женщины. Но в моем случае, судьба пода-рила скверную насмешку. Так посмеяться надо мной! И вот в том разговоре, я предлагал хозяй-ке смириться с тем, что удовлетворение от поступка, само его наличие, мы определяем сами, хотим ли мы получать удовольствие или нет. Возможно, эти слова оказали свое действие, как бомба замедленного действия. Эта свобода была похожа на ту, которую проповедовал Руссо. Идти, куда захочешь, и избавляться от ненужных связей и отношений, не поддаваясь им. Руссо бродил пешком по Европе, не по всей, но по центральной ее части. По старой Европе, земля ко-торой веками пропитывалась кровью убитых солдат ради ненасытных мечтаний Ареса. Не за-быть сделать запись в дневнике по поводу того, что уже пора избавляться от высокопарных слов. Становится пошло.
Вскакиваю на пол, стою перед ней в одних трусах. Пока я спал, она трогала меня всего, пользуясь моей сонной беспомощностью. Быстро натягиваю футболку и штаны. Она все еще лежит на диване в моей рубашке и продолжает гладить то место, на котором я лежал. Она гладит мятую простынь своей рукой. Пальцы на ее руке замерли в одном положении. На ногтях облупившийся лак. С возрастом женщины становятся небрежны. Она говорит, чтобы я не вол-новался и расслабился. Якобы мы можем доставить друг другу удовольствие. Я парирую тем, что у меня есть девушка. Хозяйка привстает и оглядывает комнату. Не видит никакой девушки. Мне тридцать и у меня есть девушка. Приходящая, уходящая, но есть. Хозяйка испытывает меня своим взглядом. Девушка – девушкой, а опытная женщина еще никому не помешала. Она пред-лагает мне набраться опыта. В солнечном свете она мне кажется еще старше. Кроме ног. Ноги кажутся моложе.
Я иду в ванную. Ванная у нас общая вместе с ней. Одна полочка у меня, одна полоч-ка у нее. У меня синяя зубная щетка, у нее розовая. У меня гели с мужскими запахами, у нее то-же. Говорит, что сейчас такое время, что некоторые мужские запахи вполне могут использовать женщины. Не все женщины податливые и угодливые. Ведро для отходов у нас общее. Соседка заходила на прошлой неделе. Застал лишь обрывок разговора. Моя хозяйка говорила о каких-то простынях, а соседка ей поддакивала. Я быстро возвращаюсь в комнату. Застаю хозяйку, пере-одевшуюся, снимающую с дивана простынь. Не заметил сразу, что простынь чужая. Пришел домой поздно, не ел, лег спать. Хозяйка вернулась рано утром со смены. Ее часто мучает бес-сонница. Я стою позади нее. Она поняла, что попытка ее не удалась. Спрашиваю про просты-ню. Говорит, что хотела на чистом. Законное желание для любого человека. В ее глазах снова одна покорность, совсем другое выражение, не такое хитрое, как несколько минут назад. Воз-вращаюсь в ванную, громко щелкаю щеколдой. Слышу, как заработало радио на кухне. Можно подумать, что ничего не случилось. С месяц назад она предложила готовить на двоих. Продук-ты пополам. Люблю домашнюю пищу, но привередлив.
Хозяйка говорит, чтобы я не болтал об этом происшествии своим друзьям. Будто ко-му-то есть дело до этой женщины. Она вернулась два месяца назад из своей деревни. Три года ее не было ни слышно, ни видно. Постоянно закрытая комната. Раз в полгода приезжала прове-рять состояние квартиры. Одинокие мужчины не внушают ей доверие. В компании – тоже не внушают. К мужчинам хозяйка имела однозначное отношение. Презирать слабых, восхвалять сильных. Однажды она вскользь поведала о своей судьбе. Был у нее муж, который сбежал в первый из вечеров. Мать мужа обрадовалась тому, что избавилась от сына, сидевшего у нее на шее. Муж сбежал, но успел зачать ребенка. Счастье хозяйки было коротким. С тех пор она пре-зирает слабость в мужчинах. Она говорила, что ее муж забился в угол, а потом сбежал. Слова хозяйки наполнились желчью, никакого просвета. Она так ясно видела забившего в углу муж-чину, все время указывала на угол, где стоял комод. Но даже этот трагизм ее судьбы не заставил меня относиться к ней по-другому.
Оделся, пробежался глазами по комнате. Все на месте. Проверил заначку. Захожу на кухню. На полу, под столом, у самой стены, стоят две темные бутылки, похожие на шампан-ское. Хозяйка варит себе кофе. То есть пришла со смены, приняла душ и сразу ко мне в постель. Кофе был ее утренним ритуалом. Я стараюсь не разговаривать с ней, не смотреть на нее, вызы-вая в душе дополнительное отвращение. Она говорит, что привыкла ко мне. Что подумала о совместном будущем. Квартиру перепишет на меня. И заживем мы весело и в бесстыдстве. Я обещаю никому не рассказывать о произошедшем. Соврал.
Наши русские люди молчаливые и скрытные. Как настоящие люди средневековья. Средневековый человек скрывал свою личность, поэтому носил непроницаемую маску на лице. Молчал он от того, что не умел превращать виртуозно свои мысли в свои слова. А самые мол-чаливые и скрытные люди ездят в метро. Их тут масса. Каждый день толкотня и каждый день новые лица. Никогда не сажусь, потому что не хочу вставать, если придется. И так, или так. Еще раз прокручиваю в голове картинку. Гладкая старческая нога, темная нога, как после зага-ра, обвивает мою ногу. На самом деле, мы живем в средневековье, просто работает внушение, что наступила развитая демократия. Заглядываю в планшеты пассажиров. На выход обязательно дожидаюсь оленя, который будет раздвигать спрессованные тела. Теперь искать новое жилье. Оставаться с ней под одной крышей я не собирался. У нее была нога бывшей спортсменки. Приседала в ванной, когда нечего было делать. Я слышал ее кряхтения. Когда я спускался по лестнице, то встретил ту соседку. Пособницу. Поздоровался с ней обычным тоном. Она спро-сила про хозяйку. Я зачем-то пробурчал, что не знаю где она. Хотя сам знал. Хозяйка всегда возвращается со смены тихо, не хлопая дверьми. Ключ поворачивает плавно. Иногда я просы-паюсь от приятного запаха с кухни. Она сидела там и обдумывала запасной план.
Мою девушку зовут – Моцарт. Не имя. Фамилия у нее такая. Она из каких-то пересе-ленцев. Марта Моцарт. Она работает в соседнем павильоне. Мы часто встречаемся глазами. Она всегда ждет меня на выходе из метро. Оттуда мы идем вместе, затем расходимся по своим пави-льонам. Она продает игрушки, я продаю телефоны. Если бы нас не было, нас нужно было при-думать. Она внимательно просматривает каждого выходящего. Чтобы не пропустить. Искомые параметры – я. Мне с ней бывает хорошо в нескольких ситуациях. Секс, после секса, иногда за полчаса до. В остальное время я стараюсь ее не замечать. Когда ее мать отсутствует дома, то мы едем к ней. Белла Германовна, ее мать, добрая женщина, поэтому часто задерживается у своих подружек. Белла Германовна всегда улыбается при виде меня. Говорит, что я хороший человек, если постоянно читаю книги. Говорит, что Марта должна радоваться такой встречи. Со мной всегда есть, о чем поговорить, хоть я сам и неразговорчив. Иногда жалеешь, что матери бывают добрее дочерей. Если бы их поменять. Добрая мать стала девушкой, злая девушка стала мате-рью. Хотя неизвестно, какой вариант выгоднее. Белла Германовна давно жила одна, поэтому давно смирилась с миром. Марта делает уверенные шаги в мою сторону.
Я рассказывая ей утреннюю истории. Лицо Марты меняется на глазах. От веселой улыбки при встрече, к удивленной улыбке через минуту, к напряженному лицу через две мину-ты, к ужасу до конца дней. Она начинает плакать, биться. Я старался рассказать кратко, будто про легкое недоразумение. Но Марта все видит по-другому. И как результат – слезы. Обнимаю, стараюсь утешить. Она забилась под руку и уснула. Я положил ее в карман и донес до работы, там уложил в кроватку из кувшинок. Я старался забыть об инциденте, а она постоянно дознава-лась о подробностях. Вдруг закрутился маховик. Совсем не думал, что эта девушка испытывает ко мне глубокие чувства. А не осмелей сегодня хозяйка, так и не узнал бы о чувствах Марты. Я так закрыт в своем мире. Зациклен на книгах и истории, что иногда совсем не вижу связей с миром. Летаю, летаю. Мне что-то говорят, а я не слышу. Клиент спрашивает, а я, как дурак, ки-ваю, улыбаюсь. Иногда и этого достаточно. А еще я вспомнил, что хозяйка в последнее время, последние два месяца нашего совместного проживания, стала носить в дом книжки по истории. Попадались редкие книги. Говорила, что давно мечтала окунуться в историю. Именно – оку-нуться. Мне еще это слово показалось подозрительным. Откуда такая любовь?
После обеда, как всегда по четвергам, стоит обязательный тренинг продаж. Как про-никнуть в желания человека. Примерить на себе шкуру другого человека. Понять его. Все, что с этим связано. И хоть я и неразговорчив, но пока не увольняют. Не все продавцы должны быть улыбчивые, заводные, энергичные. В идеале иметь четверых продавцов под каждый темпера-мент. Подстройка. Совместная завывалка. Идеальным примером для четырех темпераментов является роман «Три мушкетера». Четыре мушкетера – четыре темперамента. Портос - сангви-ник, Атос – флегматик, Арамис – меланхолик. Я долгое время метался между меланхоликом и флегматиком. Выбрал флегматика. Слизь, инертный, малоподвижный, уравновешенный, ин-троверт, очень трудолюбивый, медленно приспосабливается, алхимический элемент – соль. Но кроме всего этого есть что-то еще. Не можем мы сузиться до таких примитивных категорий. Так же и у клиента. Нельзя его узнать, пользуясь только линейкой темпераментов. На мой этот во-прос был получен ответ. Ведущая тренинг женщина Мария сказала, что для продаж достаточно и этого. Всю остальную шелуху можно выкинуть. Из которой мы состоим. У Марты тоже бы-вают тренинги, когда продажи стремительно падают. Но тренинги Марты, по ее описаниям, больше похожи на раздачу орденов и медалей.
У витрины с самыми дорогими телефонами стоит челочек. Мужчина. В нашем узком кругу любителей истории его называли Артур. Не по имени. По названию города - Порт-Артур. Этот специализировался на Русско-Японской войне. Я всегда считал, что со мной он был бли-же, чем с другими. Отдаленно родственная душа. Оба любим русские обороны. Хотя, как мож-но любить человекоубивание. Нет, не любовь. Восхищение. Перед теми людьми, которые геро-ически защищали светлые идеалы. В каждом убитом русском солдате есть частичка сегодняш-него спокойствия (в любых его формах). Подхожу к Артуру. Он выглядит очень прилично. В институте он снисходительно относился к внешнему виду. Длинные пальцы рук всегда были похожи на лапы гиббона. Высунул руку из кармана. Такие же! Такие же лапы гиббона. Артур отрывается от витрины. Я иду к нему. Параллельно со мной идет еще один консультант. Игорь. Бойкий, активный, странный. Артур еще не заметил меня.
Что я скажу Артуру? Что пропил наши институтские идеалы? Заколотил ящик? Ему нужно будет что-то рассказать достойное. Придумать отговорку о моей скудной жизни. Но ко-торая меня полностью устраивает. Будто я проповедую аскезу. Когда ничего нет, то и терять не-чего. Он, конечно же, все поймет. У них, у богачей, именно так. Им все сразу понятно. Еще ни-чего не понятно, а им уже все понятно. Кто сколько своровал, кто на чем построил бизнес, кто плохой работник и бездельник, кто умеет только языком трепать, кто самый умный, кто самый сообразительный. Все они знают и повидали. Сбавляю скорость. Игорь выходит вперед и стоит уже возле Артура. Артур делает вид, что не видит Игоря. Не слышит его вопросы. Как Игорь демонстрирует забор из белых зубов. Артур смотрит на меня. Я на него. Теперь было бы глупо делать вид, что не узнал. Артур!
Игорь смотрит на меня косо. Вот сейчас бы забраться в голову к Игорю. А не когда он пытается меня убедить, что Рональдо лучше Мэсси. Любить всегда. Любить везде. До дней последних донца. Любить! И никаких гвоздей. Вот лозунг мой и солнца! Женщина Мария все-гда советует на тренингах такое упражнение. Когда в одинокой душе возникает злоба по отно-шению к коллеге, который перехватил вашего клиента, то повторяйте это стихотворение. Оно было создано в специальной лаборатории. Его придумали для таких ситуаций. Оказывается, что Артур работает на престижной работе, но не говорит на какой. Может по-потребительски. Но интересно пока только это. Представим, что он изменился только внешне. Вадим иногда не за-мечал, что находится в помещении один. Сквернословил себе под нос. Иногда прикреплял грязное ругательство. Ругался на Артура, так как тот был слегка заносчив. Артур мог прилюдно высмеять, наглядно утереть нос, пройтись по очевидным недостаткам. Если честно, то не пом-ню настоящего имени Артура. Он просит продать меня один дорогой телефон. Я не сразу реа-гирую, с отставанием начинаю вялую презентацию. Артур рассказывает, как на работе обло-мился еще кусок. Теперь они празднуют. А телефон – подарок для одной женщины. Говорит Артур все так же сбивчиво. Говорит, что я продаю связь. А им нужны связи. Говорит, что в их отделе освободилось место. Что-то с Васей. Обстоятельства неясные. Место вакантное.
Весь наш тесный кружок уже работает на Артура, в той организации. Кроме меня. Я не сразу это понимаю. Кроме меня. Не забыть сделать запись в дневнике. Затаившаяся обида похожа на горчичник. Постоянно жжет. Кроме меня. Вася исчез. Нужен проверенный человек. А меня, оказалось, трудно найти, но им удалось. Я тщательно заметал следы. Регистрацию не делал. Терял специально паспорт. Ники придумывал отвлеченные. А найти человека, подклю-ченного к сети, проще, чем кажется. Кроме меня! Кроме меня. Повторяю эти два слова, словно мантру. Вдруг вспомнилась мантра, от которой никак не могу избавиться. Мой воображаемый дневник. Мантра так и звучит. «Не забыть сделать запись в дневнике». В воображаемом днев-нике уже несколько томов. Заводил несколько живых. Вел. Но потом забывал делать записи, редактировал прошлые записи, вырывал листы. Кроме меня. Вася, как мы его называли, исчез внезапно. Артур не стал вдаваться в подробности. А я не стал его пытать. Он выбрал телефон, оплатил его, все время молчал. Я был готов сорвать с себя синюю рубашку с желтым галстуком и бежать, бежать, бежать за Артуром. На любую работу, на любых условиях. Только чтобы сбе-жать от телефонов. Правы некоторые клиенты. В салонах работают не мизантропы, а просто – продавцы-консультанты.
Выбегаю за Артуром. Он садится в машину. Кричу ему негромко. Никто даже не оборачивается. Это постоянная проблема. Иногда нужно крикнуть. А я боюсь крикнуть. Все бу-дут смотреть на меня с укором. Так, мол, не положено. Кричу громче. Но не всё имя Артура, а только первые две буквы. Ар! Второго такого шанса не будет. Надо громко крикнуть. Артур! Кричу уже уверенно я. Оборачивается, кто не надо. Но и Артур останавливается. Говорю ему, что хочу попробовать поработать со старой компанией. Выражаю искреннюю озабоченность. Начинаю рассказывать о недостатках нынешней работы. О желаниях. О том, что труднее нахо-дить нужную литературу. О просроченном билете в историческую библиотеку. Хотя к делу это не имело отношение. Артур говорит, что надо подумать. Я соглашаюсь. Говорю, что он теперь знает место, где можно меня найти. И все с серьезным видом. Я несколько лет не видел челове-ка, а готов ему льстить неприкрыто, чтобы немного улучшить свои финансовые возможности. Льщу. Он торопится. А мне еще нужно столько рассказать. Потому что рубаха нужна всем. Вот и приходится подстраиваться. Поднимаюсь в салон. Оборачиваюсь. Вижу Марту у входа. Она курит с коллегой. Я подхожу к ней. Марта делает вид, что не замечает меня. Очередная ее игра. Терпеть не могу августовских львов. Все время считают, что про них снимают фильм. У них постоянные перепады настроения.
Стоит сказать несколько слов о Марте. Как это часто бывает. Она разрешила выбрать ее. Не противилась. Выражала интерес. Не отказывалась от подарков. Смеялась над моими шут-ками и курила. Курила медленно и глубоко. Как прапорщик. С ней было одновременно и весе-ло, и скучно. Целовать весело. Звонить скучно. Поймать ее поцелуй было сложно, но достижи-мо. Я не закрывал глаза и всегда наблюдал за ней. Звонил всегда я. Она никогда не звонила. Я всегда определял в конце разговора, что позвоню в определенное время. Она соглашалась или отвергала. В момент поцелуя она отрывалась от моих губ и делала вид, что у нее перехватило дыхание. Это уже было лишним. Был один раз, когда она позвонила. Ошиблась номером. Но не бросила трубку, а решила поболтать. Говорила медленно и глубоко. Вся жизнь у нее – медлен-ная и глубокая. Одна из причин, которая привлекала меня в ней, была ее фамилия. Девушка с такой редкой фамилией. Одна восьмая выбора приходилась именно на фамилию. Одна восьмая на добрую улыбку. Две восьмых, то есть одна четвертая, приходилось на Беллу Германовну. Половина, четыре восьмых, приходилось на ее гладкие стройные ноги.
Я стою возле нее, она курит. Стоит ко мне спиной и курит. Предлагаю ей отойти. Отходим. Она бросается мне на шею. Коллега, которая осталась стоять в стороне, ухмыляется. Срываю ее с себя. На глазах снова слезы. Она хочет сегодня остаться со мной. У меня. У нее нельзя, так как Белла Германовна приболела. Говорю, что лучше бы ей остаться с матушкой. А завтра с утра, когда вернется хозяйка со смены, то поговорю с ней. Проснуться к ее приходу. Обязательно заранее. Марта напрашивается побыть у меня, а потом уехать домой. Поддерживаю ее идею. Обнимаю ее крепко. От слез у нее поднялась температура тела. Через накинутое наспех пальто чувствую ее горячее тело. Она прости не жаться сильно. Отпускаю ее. Она возвращается к коллеге. Коллега заканчивает курить ровно в тот момент, когда подходит Марта. Я остаюсь один.
Налетел сильный холодный ветер. Он задрал мой нелепый галстук. Символ принад-лежности к определенному классу. Иногда надеемся, что расслоения нет. А оно есть. И по внешнему виду иногда очень легко определить принадлежность. По сравнению с 19-ым веком, атрибутика развилась до немыслимых размеров. А проверить это очень легко. Так произошло в нашем салоне. Один бывший консультант пришел на работу в непривычном виде. Издалека все обычно. Черные брюки, синяя рубашка, желтый галстук. На ногах были аккуратные лапти. Вместо ремня на брюках была завязана веревка. Он ходил с довольным видом. Все! Больше не мог терпеть. Это был крик души. Возвращение к истокам в салоне телефонов. Ходил доволь-ный до тех пор, пока старшего менеджера не поставили в известность. Доложили. До того ин-формация перетекала без реакций. Старший консультант посмеялся, администратор прибежал и сфотографировал лапти. Менеджер сделал недовольное лицо, но не придал значение. Один из простых консультантов. Я. В шутку рассказал старшему менеджеру о лаптях. Бедолагу вызвали, прочитали о нормах. Патология была на ногах. Даже с веревкой могли смириться. Потом его уволили. Не за лапти. Нашли, конечно, другую отговорку. Продажи упали по вине консультан-тов. Последний выбывает. И критерии такие, что выбывает именно парень в лаптях. Для них всегда отговорки найдутся.
Нога прошла, больше не болит. Волшебное тело снова справилось с этой задачей. Ветер задувает. Думаю, надо быстрее идти с холода, а то протянет где-нибудь. Идти не хочется. Хочется немного примерзнуть. Дверь торгового центра открывается при моем приближении. Какая вежливая дверь. Женщина иногда не может дождаться от мужчины таких вежливостей. Мужчины, мне кажется, вообще перестали замечать женщин. Вот женщины обозлились и под-няли феминистское движение. А мужчины больше озабочены собою. На втором этаже, в мага-зине с товарами для автомобилей, магазин занимает четверть этажа, мужская часть коллектива устроило турнир по настольному хоккею. Мужчины выбили себе право провести все матчи на территории магазина, по окончанию рабочего дня. Даже, при наличии начальника-женщина. Нашли, конечно, другую отговорку. Продажи упали по вине консультантов. Надо сплотить коллектив. Объединить. Поддержать. Наладить межличностные коммуникации. Сколько слов! Все не наши. Внедряют западные образцы, а всякие нормы игнорируем. Стараются внедрять, а все равно всякие правила отрицаем. Тут нужна система, основанная на особенностях характера народов. Так оно и есть. Системы внедрены с учетом мнения трудящихся, но ясно и младенцу. Пока. Пока такая обстановка, но может наступить момент. Незаметно. Придет строгий началь-ник. Проникнется этой системой. Выстроит систему на работе. Выстроит систему дома. Детей подгонит под систему. Даешь жизнь системе – получаешь сахарок. И дети вырастут с системой в волосах. И пойдет эта пришлая система по земле. И будет она чинить разлад и козни. Мужи-кам из магазина запчастей система не нужна. Им важен настольный хоккей. Потому что это це-лый мир. Ходов, проходок, трюков, своевременных физических усилий, реакции. Старший консультант отдела масел выиграл финальный матч в ожесточенной борьбе. К окончанию по-единка счет был равным. Но случай был на его стороне, и шайба сама закатилась на ребре в во-рота соперника. Соперник отыграться не успел. Кубок и поздравительные грамоты были вру-чены всем финалистам.
Поднимаюсь к себе на этаж. Окна открыты, горячий воздух с улицы заходит на лестничную шахту. На каждом пролете стоят курящие. Курильщики. Женщин становится боль-ше. Если забраться в голову к человеку. Сколько потребуется времени, чтобы разбросать все привычки? Перелопатить, отскрести чистое, настоящее, светлое. Есть главное, есть второсте-пенное. Не забыть сделать запись в дневнике. Разобрать сегодняшний сон. Неожиданный сон с медведем, который покусал мне ногу. Проанализировать в метро. Еду уже в метро. Вечер. Начинаю разбор с самого начала. С засыпания.
Мои сны очень длинные. Засыпаю очень быстро. Все хочу поймать этот момент, но не получается. Момент, после которого сознание проваливается. Можно вечером клюнуть пару раз. Пару раз дернуться, экстренно выбраться из сна. Ложусь спать поздно. Быстро устраиваюсь на подушке, никогда не лежу с открытыми глазами. Сладкое засыпание иногда мне кажется приятной прелюдией. Хожу по одному месту, гоняю мысль по кругу. Останавливаюсь. Оцени-ваю уровень засыпания. И серьезно берусь за эту мысль. Двигаюсь несколько шагов. Двигаюсь. И снова попадаю в круг. Опять гоняюсь за началом мысли по кругу.
С точки зрения засыпания. Засыпание ребенка самое страшное. Наверно, поэтому их так трудно уложить спать. Все замирают, выключают елку, свет. Начинают молчать, не реаги-ровать на эмоцию. Ребенок в замешательстве. Почему все остановилось? Ему нужно понять этот мир. Понять срочно. Он весь в этом понимании. Других дел у него нет. Иногда игра. Часто игра. Дать себе передышку. Отдохнуть в компании красивого предмета. И все это вдруг закан-чивается. Хочется, очень хочется! Наедине с собой. Без лишних звуков, без лишних ламп. Наедине оставаться страшнее всего. Поэтому он и плачет. Когда его укачивают некоторое вре-мя, прерываются, снова начинают. Наедине с собой. Внимание так и останется его главным ин-струментом. Инструмент будет расти вместе с ребенком. Вырастая до масштабов вселенной. Та-кой инструмент удержать сложно. С маленьким может и легче. Елка – временный предмет. А вот свет. Свет всегда. Есть только свет и приходящая тьма. Совсем не как в привычном пони-мании. Где свет приходящий и временный. А все остальное тьма. Из тьмы приходим, в тьму и уходим. Между этими двумя действиями катаемся на звезде собственного имени. Когда количе-ство живших на земле людей сравняется с количеством звезд в Млечном Пути, то закончится наше время. Ребенок вдруг засмеется. Неожиданно. Засмеется во всю беззубую улыбку. Он все еще верит, что это такая игра. Когда все смолкают и уходят. Все еще верит, что все сделано ра-ди игры. Смех – это последняя попытка перевести все в игру. Но сон сильнее. Сильнее. Силь-нее.
На несколько секунд отключился. Клюнул. Станцию еще не проехал. Очередность выучил за месяц. Названия станций слева направо, справа налево. Еду серьезно. Не знаю, что должно произойти, чтобы я по-детски начал безостановочно смеяться и хвататься за живот от радости. Смеяться приходится редко. Выхожу на своей станции. Так и живется. Обещаю себе, клянусь и не делаю. Простые дела. Ничего не делаю. Только обещаю, обещаю. В редких случаях подлатаю свою судьбу, но не более. Только появляется шанс побороть себя, сразу становится лень. Лень, даже, думать. Быстро пробегаюсь по ключевым событиям. Крымская война. Тут по-нятно. Диплом на этом защищал. Рыжий Крюков. Рыжий Крюков. С Крюковым все очень ин-тересно. Он хотел попасть в наш узкий кружок. Парень был неплохой, приветливый. Была только одна веская причина не выдавать ему членский билет. Он был слишком простой. Без за-уми. Легко вступал в контакт, легко заводил беседу. Мы его однажды пригласили на Большую игру, так он серьезную дискуссию перевел в треп об автомобилях. Вроде все было довольно за-кономерно в моем сне. Про войну даже мало. Но вот откуда взялась охота? Я не охотник, жи-вотных, можно сказать, люблю. Рассказ, история, фантазия, заметка, слух, разговор. Количество мест, где чужая информация попадает в уши. Или в глаза. Их уйма. Можно было, где угодно подхватить огрызок разговора. Вывеску прочитать. Хозяйка меня изрядно подкосила. Я выбе-жал из дома, как ужаленный. Впопыхах надел грязную рубаху. Запасная была еще не поглаже-на. Галстук решил развязать и завязать заново. Провозился еще несколько минут.
Вопросов нет. Но с утра испытал огромное давление за внешний вид. У некоторых людей такая страсть. Замечать признаки алкоголизации. Что проходной вопрос. Пил? Стано-вится насмешкой. Накануне, перед сном, действительно пил. Не так, чтобы показывать паль-цем. Я выпил две бутылки. В полном одиночестве. Было приятно в самом начале. Потом стало грустно. Потом я уснул. Уснул быстрее быстрого. Повода, чтобы выпить не было. Выпил про-сто так. Первую бутылку выпил быстро, вторую растянул. Бутылки положил в пакет, пакет в ведро, ведро под стол. Марта перед выходом с работы сказала, что съездит домой. Я не возра-жал. Можно будет успеть сделать небольшую уборку. Лишь бы хозяйка была на смене. Она могла и неожиданно прийти. Что у нее еще на уме? Покоя не дают ее гладкие ноги. Интересно. Какие они на ощупь? Сами ступни не люблю. Особенно пятки. Марта явно что-то удумала. Она была слишком решительная, когда прощалась. Я, конечно, соврал, что должен был задержаться на работе. Она сделала вид, что поверила. Дождался, когда она выйдет из здания. Проследил в окно. Только потом стал собираться. Охраннику подаю руку. Он только пришел. Он дежурит на этаже. Есть такой тип мужчин. Жмут руку на разный манер. Охранник жмет руку на особый манер. Он сначала подает свою вялую селедку, дает понять, что смиренный и гладкий. А потом, когда я крепко вцепился в его селедку, сжимает с силой, что костяшки хрустят. Поэтому с ним никто не здоровается по средствам подачи и сжатия рук. А я жму его руку тоже сильно. Вот мы стоим и выжимаем из друг друга. Он вдруг обмолвился, что будет смотреть ночью футбол.
Захожу в дом. Квартира на последнем этаже. Поднимаюсь не быстро. Запах старого дома отчетливо замечается на третьем этаже. Дому тоже выдают корвалол. Я позвонил Марте перед тем, как вошел в дом. Она не ответила на вызов. Подхожу к двери квартиры. Вставляю ключ. Дверь закрыта изнутри. Дергаю ручку. Прислушиваюсь, что происходит за дверью. Голо-са. Нажимаю на тугую кнопку звонка. Простая трель. Хозяйка любит простые звуки. Взял у нее как-то будильник, чтобы просыпаться раньше. Чтобы уходить раньше, пока она не вернулась с утра. Будильник простой, трещит громко и беззаветно. Когда он звонит, то я вскакиваю мгно-венно, в холодном поту. От громкого звона. Сегодня с утра она выключила его. Он не звенел. Да и хозяйка пришла раньше. После звонка в дверь, голоса замолкают. Я стою одиноко, как ду-рак, на лестничной площадке. Взрослый мужик, который снимает комнату у сексуально озабо-ченной старушки. Живет скромно и для себя. Слышу шаги за дверью. Дверь не открывают. Зво-ню еще раз. Звоню, не снимая палец с кнопки. Открывается соседняя дверь, из-за которой вы-глядывает женское лицо. Соседка, которую я редко вижу. И никогда не общаюсь. Она что-то бурчит себе под нос. Я переспрашиваю. Ответ заставляет меня волноваться. Соседка говорит, что моя хозяйка вообще ненормальная, больная, дикая. И захлопывает за собой дверь. Настоя-щие тайны раскрываются тогда, когда они уже никому не нужны. Сейчас соседка наблюдает за мной в глазок. И хозяйка наблюдает. Все наблюдают за мной. Звоню еще. Ни голосов, ни ша-гов.
Спускаюсь вниз по лестнице. Выхожу на улицу, обхожу дом. Смотрю наверх. В ок-нах на последнем этаже горит свет. Хозяйка должна быть давно на смене. Решила мне препо-дать урок? Делаю два круга вокруг дома. Звоню Марте, она снова не берет трубку. Отправляю ей сообщение. Жду ответ. В ожидании ничего нет, кроме ожидания. Руки замерзли от холодно-го ветра. Получаю ответное сообщение. Поднимайся. Мне написала, чтобы я поднимался. Кро-ме, как подняться обратно в дом, больше некуда. Не совсем еще понимаю, что происходит. Поднимаюсь обратно. Слышу скрип половицы за дверью соседки. Дверь в мою квартиру при-открыта. Я нерешительно ее открываю, шагаю в коридор. В узком коридоре выключен свет и стоят сапоги Марты. Решила вступить в игру? Слышу голоса на кухне. Марта говорит мне, что-бы я зашел на кухню. Иду в ванную, мою красные от холода руки. Кожа на руках совсем огру-бела и шелушится. Не хватает женской руки в уходе за мной. Неподвижно смотрю на себя в зеркало. Думаю, как поступить в этой ситуации. Вернее, не думаю. Думаю, что думаю. Объяс-нил свой поступок на допросе тем, что не хотел принимать решение.
Выхожу из дома, иду по улице, выключил телефон. Застегнулся на две пуговицы, шапку свернул в карман. Оборачиваюсь назад. Конечно, за мной никто не гонится. Прохожу несколько домов. Делаю круг, переходя на другую сторону шумной дороги. Через светофор. Потом перебегаю, когда приближаюсь к дому. Смотрю на окна. В них еще пуще горит свет. Вернуться и все прояснить? Выхожу снова большую дорогу. Спешу на метро. Пока там доста-точно народу. Не люблю, когда в метро мало людей. Просыпаются темные силы, которые рыс-кают по пустым вагонам. Час пик – идеальное время для сближения с людьми. Спускаюсь под землю, выхожу на платформу. Темные силы уже проснулись. Они только и ждут, когда падет ценз пристойности. Темнота все сгладит.
Электричка выскакивает на светлую платформу. Это предыдущая станция перед мо-ей. Той, на которой я выхожу, когда еду на работу. Никогда не рассматривал ее внимательно. А тут обратил внимание, что она не так плоха, как кажется. И был на ней всего пару раз. И район тот мне не знаком. Проезжаю эту станцию. Без особого сомнения встаю и выхожу на своей привычной станции. Мой мир меня бережет. Так написано на двери вагона. Как утверждал Райнер Вернер Фассбиндер, то записи на стенах в общественных местах свидетельствуют о сек-суальных проблемах. У кого? У тех, кто это пишет? У тех, кто читает? Или у тех, кто не смыва-ет эту надпись? У тех, кто доложит, куда следует, что в таком-то вагоне появилась такая-то за-пись. У тех, у кого слабое зрение, не представляется возможным увидеть написанное. Утвер-ждал и утверждал! Сейчас все, кому не лень могут штамповать афоризмы. Мой мир меня бере-жет. Об этом надо рассказывать в школе.
А началось все с того, что нашему деканату потребовалось создать инициативную группу. Для исследование каких-то проблемных областей. Так образовался наш узкий кружок натуралистов. В сферу наших интересов входили не только вопросы истории. Они, конечно, занимали 90% нашего времени, но оставалось место и для необычных увлечений. К примеру, Вадим очень любил переносить действия на язык животных, объясняя некоторые закономерно-сти развития общества или отдельного народа законами природы. Естественный инстинкт, продолжение вида, закон сохранения и подобные научные выскочки. Его идеалом были му-равьи. Маленькая бегающая слабость. У них нет места игре, нет места зависимости, нет места ничему лишнему. Идеально работающая голова. Только самое важное, существенное. У муравь-ев-листорезов 27 каст, 27 самых важных функций, требуемых для жизнедеятельности муравьев. И певцов нет. Нет художников, философов, актеров. Только строители благополучия. Есть у них охранники, которые охраняют муравейник и всех его обитателей, изгоняют муравьев-вредителей, уничтожающих чужие муравейники. Есть у них собиратели листвы, отрезающих часть зеленого листа и несущих добычу в муравейник. Есть грибоводы, которые выращивают гриб для питания всего муравейника. Каждый занят своим делом. Нет такого дела – спорить и доказывать. Эволюция вида все доказала. Поспорить можно только о том, что на дереве не рас-тет больше листвы. Остальные вопросы стерла программа выживания.
Кроме меня. Кроме меня одного. В моих мыслях роилось сомнение. С одной сторо-ны, я бы хотел поменять свои пристрастия, с другой стороны, было удивительно, что мои спо-собности оказались не востребованы. Созданная деканатом группа не носила конкретного названия. Боевая ячейка. Для любых целей науки. Артур уже в то время проявлял лидерские ка-чества. Выбивал аудиторию, договаривался о доступе к хранилищу, издавал дискуссии. На наши баталии иногда заглядывал сам декан. Закончилось же все очень быстро. Для меня. Экза-мены не стал сдавать, диплом не получил. Уехал в свой город и больше не видел никого из нашей ячейки. Не переписывался и не искал встреч. Жизнь настоящего отшельника. Только настоящим я был для себя самого.
Выхожу из метро. Плетусь к торговому центру. Дожидаюсь, когда охрана пропустит меня. Пришлось долго их убеждать, что у меня безотлагательные дела. Как не печально. Но ма-газин сейчас – самое спокойное место. Телефон не включаю. Захожу в зал, прохожу на склад. За мной увязался тот охранник с железной хваткой. Пристал и не отстает. Пришлось признаться ему в том, что нужно переночевать. Он похлопал меня по плечу. Стало даже теплее. Он ушел, а я долго мостился на вытертом диване с пятнами от пролитого кофе. Ночь. Проснулся от голода. Встал, выпил воды из атомного кулера. Холодную разбавил кипятком. Съел найденный засох-ший пряник. Не впечатлило, а только усилило. Выхожу в коридор, иду к туалету. Сон прошел. Лицо умываю теплой водой. Вытираюсь бумажной салфеткой. На выходе встречаю охранника, который похож на рака. Спрашиваю о футболе. Наши, как оказалось, проигрывали. Охранник позвал к себе и обещал угостить бутербродом. Делаю вид, что неудобно, но соглашаюсь. Иду за ним. Молча иду, будто ведут на расстрел. Захожу в небольшую подсобку, где шипит в углу ма-ленький экран телевизора. Смотрим концовку второго тайма. Пьем чай и смотрим. Заканчива-ется футбол на ничейной ноте. Охранник немного отходит от своей лихорадки. Пересказывает запоминающиеся моменты первого тайма. Собираюсь уходить, предварительно поблагодарив за бутерброд. Но охранник никак не отпускает, продолжая рассказывать и рассказывать.
Он говорит мне, что считает меня хорошим человеком. И тут же! Весь мир мой ме-няется, и я наполняюсь каким-то розовым оптимизмом. Как юнга. Слово постороннего человека бывает важнее собственных суждений. С человеком провожу лишь час, а себя знаю всю жизнь. Это нестерпимо. Напасть не имеющая диагноз. Стоит только человеку похвалить меня, сразу возникает к нему добросердечная симпатия. В девушек – влюбляюсь без разбора. Могу по де-сятке за день. И все мечтаю, мечтаю. На первом этаже, не знаю в каком магазине, появилась но-вая особа. Не обращал на нее внимание, пока она не пришла к нам, чтобы купить новую карту. Пробил чек по кассе. Она похвалила, как я деликатно рассказал ей о недостатках отдельных операторов связи. Отыграл классическую схему. После ее визита. Три дня ходил и следил за ней. Издалека. В коридор провожал покупателей. Перемещался. Искал глазами ее вожделенное тело. Его еще нужно было внимательно изучить. Но все наблюдения получались смазанными. Нужно было приблизиться к ней. А потом она исчезла. Вместе с ней и один из планов, как начать строить дорогу к ее вожделенному телу. С поп-звездами сложнее. План нужно долго об-думывать. План-мечта. Вернее, мечта о вожделенном теле поп-звезды. Для нее нужен един-ственный возможный план. Для мечты. Каким образом, где и при каких обстоятельствах про-изойдет наша первая встреча. Как попасть в поле ее зрения. Чтобы потом обаять ее с такой си-лой, с таким рвением! Я и поп-звезда. Добротный такой план, вплоть до того, что нужно было переплыть Берингов пролив. Поэтому и охранник вселил в меня стихийный оптимизм.
Я решил остаться один. Ни Марты. Ни хозяйки. Ни Беллы Германовны. По порядку. Марта сама подписала себе приговор. Ее никто не просил ехать к хозяйке. Тем более, судя по тону их разговора. Тем более. Неизвестно, о чем они там договорились. Хозяйка выбывает по возрастному цензу. Хотя ноги ее были, куда лучше, чем представлялись. Она рассказывала, что занималась спортом. На лыжах бегала. Жаловалась на боли в суставах. Белла Германовна тоже жаловалась на суставы. Но на лыжах она не бегала. Бегала по судам, судилась с бывшим мужем. Отцом Марты. Фридрихом Великим. Так его называла Белла Германовна. За то, что он завое-вывал все новые и новые области маразма. Тонкий намек на возраст. Чтобы осуществить заду-манное, мне нужно было забрать свои вещи. Было в этом бегстве немного от всех моих бегств. Марта будет завтра ждать на работе. И никак не избежать разговора. Можно только оставить работу. Экстренно уволиться. И найти Артура. Только он мог мне помочь в моих скитаниях. Один. Сбежать. Такие приятные слова.
Дожидаюсь открытия метро. Рядом шатаются невинные жертвы бессонницы. В нашем узком кружке была такая игра. Мы ее называли большой. Большой. Предварялась она выбором жертвы. Чтобы никому не было обидно, статус жертвы был переходящим. Мы собира-лись один раз в квартал. В самой дальней аудитории. В полутемном помещении. Один испыту-емый в окружении семерых дознавателей. Какова была цель всего этого? Мы сами толком не понимали. Нас пронизывали идеи, течения, факты. Голова была кругом от того, чего мы еще не знали. Жадно передавали интересные книги из рук в руки. История менялась у нас на глазах. Мы уже были так далеки от школьных мифов и штампов. Как просоленные Колумбы. По сере-дине аудитории стоял стул, вокруг него горели свечи, играла классическая музыка. Можно про-сто жить, а можно жить с музыкой. Жертва садилась на стул. Из темноты появлялись мы. Или они, когда я оказывался на стуле. Это было один раз. На подготовку отводился один день. Цель Большой игры заключалась в одном. Подвергнуть человека страданиям. Уличить его прилюдно в том, что у него мало знаний. Хромает фактологическая база. Идеалы скучны и приевшиеся. Судьи нагло измывались над жертвой. Переносили из одной области в другую, смеялись. Если честно, то было жутковато. А Вадима вообще заставили сбежать с Большой игры. Такие были правила. Группа судей не спроста так себя вела. В жизни. Или на учебе. В любом месте. Ваши знания будут подвергаться сомнению. Подвергаться сомнению сам образ мыслей. То есть стел-лаж, в котором стоят книги. Английский, немецкий стеллаж. Не важно. Будут испытывать, внушать глупости, лепить свои правила. Найдется обязательно в окружении один человек, ко-торый всегда будет опровергать ваши слова. Соглашаться и тут же опровергать. Представьте, что таких людей не один, а все. Все хотят уличить на месте преступления. Потом судьи расхо-дились. Жертва еще трепыхалась. На дворе был четвертый час ночи. Так побеждалась бессон-ница.
В метро было главное не заснуть. Людей в вагонах еще мало. Иногда посмотришь на спящего человека и не знаешь, стоит его будить или нет. В метро потерять счет времени, если растягивать его ожиданием. Наблюдение за темным окном приводит к неминуемому зомбиро-ванию. Метро такое место, где не урегулирован процесс смотрения. Куда нужно смотреть. Куда можно смотреть. Куда смотреть нельзя. Все должно быть четко, разложено по полочкам. Ин-струкция возле автоматических дверей. Пассажиры должны своим взглядом выражать скром-ность и приветливость. Пассажиры могут рассматривать красивых женщин, но таким образом, чтобы не смущать самих женщин. Пассажирам запрещается смотреть в рот, в бездну, на ино-странцев, так как им и без того страшно спускаться в наши шахты. Вагонетка возит людей меж-ду рудниками. А если правила не по нраву, то метро стоит объявить самым лучшим местом для знакомства. Количество встреч и столкновений зашкаливает. Встаю и подхожу к двери. Не прислоняться. На платформе уже стоят люди, спешащие на работу. Они мешают выйти. Стою на платформе, на которую врывается быстрый поток воздуха. Иду на выход. С тех пор, как уехал с работы. Как оставил охранника Тараса. Не произнес ни одного слова. Шепотом говорю еле слышно. Почти не открываю рот, губы немного кривятся. Первое слово первой мысли. Дет-ство. Оно так и не закончилось. Я притворяюсь, что взрослый. Смотрю на окружающих и не выдаю свою самую радостную тайну.
Подхожу к дому. Свет в окнах не горит. Медлю и не вхожу в дом. Во дворе бородач выгуливает своего черного мопса. Мопс похрюкивает. Поднимаюсь по лестнице. Стою на лестничной площадке. Сначала прикладываю ухо к двери соседки. Тишина. Затем приклады-ваю к своей двери. К своей уже бывшей двери. Решимость заполняет бассейн. Звуков не слыш-но, осторожно вставляю ключ. Открываю дверь. Никого нет. Быстро снимаю обувь, быстро проверяю кухню, комнаты, ванную. Никого нет. Быстро иду в свою комнату. Не сразу замечаю, что в ней образцовый порядок. Одежда сложена на стуле. В шкафу висят чистые рубашки. Кни-ги сложены в правильные стопки. Показной порядок начинает мозолить глаза. На кухне поря-док. Именно такой, который должен. Чистые кастрюли убраны в шкаф, а не стоят друг на друге где не попадя. Такое ощущение, что всю ночь прибирались. Вдвоем? Я насторожился. На лест-нице послышался шум. Забежал в свою комнату. Стою у двери. Шум прекратился, выглянул из комнаты. Никого не было. Вернулся на кухню не зная зачем. Открываю холодильник, нахожу свои продукты. Несколько заморозок, консервы, молоко, на столе лежат пряники. Любимое мое лакомство. Достаю молоко, достою пряники. Быстро пихаю пряники в рот, не раскусывая, за-ливаю холодное молоко. От ветра и так першило в горле, а тут добил холодным молоком. Со-бираю самые необходимые вещи. Кофту, рубашку, штаны, записи, несколько книг. Все осталь-ное хозяйка отдаст Марте. Если у них вдруг возникли такие теплые отношения, что по ночам убираются в квартире.
Стал вспоминать все встречи, где были одновременно и Марта, и хозяйка. На моей памяти были только три встречи. Первая встреча произошла год назад. Хозяйка приехала за деньгами, мы ее встретили, сами пошли гулять. Хозяйка осталась дома. И когда мы пришли, ее уже не было. Марта тогда еще сказала, что от хозяйки пахнет кошатиной. Вторая встреча про-изошла пару месяцев назад. Хозяйка неожиданно вернулась и объявила, что будет жить в квар-тире. Нам показалось это не обременительным, так как ее присутствие не мешало нашим отно-шениям никаким образом. Хозяйка вернулась с котом. С обыкновенным упитанным котом, ко-торый постоянно шипел на меня. Кот был порабощен. Когда хозяйка была на смене, то я целе-направленно подавлял кота своими тапками, швабрами и шариковой ручкой. В результате нашего противостояния. Кот всегда прятался под кресло, когда видел меня. И третья встреча. Самая странная из всех. Хозяйка предложила снизить плату. Якобы из-за того, что она достав-ляет неудобства. Я сказал, что можно оставить все, как есть. Но в принципе не возражаю. Марта устроила истерику и сказала, что понижать нельзя. Это не предусмотрено условиями договора. Хозяйка удалилась. Марта стала рассказывать историю, как одну ее знакомую, которая возвра-щалась из клуба, поймав такси, изнасиловали прямо на обочине. Знакомая не сопротивлялась. Я так и не понял, для чего Марта рассказала мне эту историю. Так ей и сказал. Она делает вид, что не понимает меня. В ее мире краски немного темные. На выходе нас останавливает хозяйка и говорит о том, что ей нужно пойти искать кота, который сбежал накануне. Хозяйка носила его к ветеринару и на обратном пути. Когда они переходили дорогу. Кот вырвался и сбежал. Марта мигом предложила свои услуги. Я говорю Марте, что мы договорились пойти библиотеку. Но Марта утверждает, что в данный момент нужно помочь хозяйке. Я выхожу с ними. Недоволь-ный. Пошел в библиотеку один.
Именно в тот поход взяли книги, а сейчас придется их оставить с некоторыми ве-щами. Наверняка, начислят штраф. Несколько секунд листаю библиотечные книги. Открываю самую потрепанную. Приклеена серая бумажка с указанием номеров читательских билетов. До меня ее читали очень много. Судя по следам клея. Были наклеены бумажки. Книга повествует о социалистическом движении. Автор стерт жадными пальцами читателей. Социализм – это фи-лософия, которая смогла покорить тело. А не только ум. Первая попытка человечества спло-титься. Найти что-то общее и сплотиться. Найти одну общую черту и развить ее до масштабов целой планеты. Только идея должна быть очень живучая, надежная, как крокодил. Нужен еди-ный смысл, одно слово. Которое будет одинаково на всех языках. И когда ребенок первый раз спросит свою просветленную мать о том, что означает это слово. Это самое слово, которое всех объединяет. Она ему все доходчиво объяснит. И у ребенка не будет сомнений. Когда он вырас-тит он всегда будет помнить это слово и вкладывать тот смысл, которые вкладывают все люди на планете. После этого возникнет философия этого слова, а если получится, то и религия. Бо-лее новая, более совершенная. Как вера в солнце. Солнечный пророк Эхнатон несется сейчас по небу. Открываю последнюю страницу. Она с одной стороны чистая, на другой написан текст от руки. Читаю его наспех, вырываю эту страницу, складываю ее и кладу в карман.
Перед выходом еще раз пробегаюсь глазами по своей комнате. Ставлю сумку с ве-щами возле входной двери. Хожу почти на цыпочках, словно преступник. Наспех собираю предметы гигиены. Банное полотенце уже никуда не входит. Принимаю решение и его оста-вить. Прохожусь по квартире. Заглядываю в комнату к хозяйке. У нее тоже образцовый поря-док. Хожу по ее комнате. Она еще не выбросила вещи кота, думает, то он вернется. Открываю шкаф, перебираю скучные платья, залажу в карман пальто. В комоде тоже не было ничего инте-ресного. Ничего конкретного не ищу. В маленьком столике у окна перебираю бумаги, открыт-ки, золотинки. Нахожу тетрадь с зеленой обложкой. Быстро пролистываю страницы. Это что-то вроде черновика. Судя по тексту. Хозяйка пишет письмо какой-то целительнице. Несколько ва-риантов письма, с помарками и исправлениями. В тексте она вкратце рассказывает о своей жизни, о неудачах, о желаниях. И просит избавить целительницу от недуга. Сексуальная озабо-ченность совсем свела ее с ума и не дает спокойно жить. Мол, все женщины ее возраста живут спокойно, а у нее постоянно зудит. Просит помочь. Из-за этого недуга она считает себя не та-кой, как все. И даже, больной. Я кладу тетрадь на место. Возвращаюсь к двери и выхожу.
Еду снова в электричке. Народу уже много. Половина еще обдумывает ночные сны и ищет в них смысл. Как я. Достаю из кармана свернутый листок, который был вырван из биб-лиотечной книги. Наверно, странно, что я хожу в библиотеку? Не думаю. Это прекрасное дей-ство, если любишь книги. Новинки, пополнения, подборки, автографы. Тут собираются истин-ные фетишисты, которые прошли долгий путь со своей манией. Перебираю маленькие карточ-ки, как Мефистофель. Будто судьбы. Оцениваю качество вырванного листа. Мусолю пальцами бумагу. Пытаюсь прочитать. Стихотворение. Заканчивалось так. Пробуди свеченьем Сына, мо-лим голосом о Ком, пусть из Розовой пустыни встанет снова Эхнатон! Конец. Мои слова. Я нахожу взглядом черной окно с мелькающей действительностью. Усатый мужчина с армейской выправкой целует женщине руку. Незнакомец незнакомке. Он видит автора книги, которую читает незнакомка. Бальзак.
На допросе я подтвердил, что не имею никакого отношения к египетской мифоло-гии, к шаманам и подобным деятелям. В секте не состою. Хотя некоторые совместные увлече-ния людей довольно явно смахивают на секту. С сумкой прихожу на работу. Сумка вызывает удивление. Игорь шутит, что я подался в бега. Никак не реагирую на его слова. Делаю все спешно и постоянно озираюсь. Высматриваю Марту. Работать под одной крышей с ней было все-таки ошибкой. Я обещал свозить ее в Австрию, на родину Моцарта. Теперь ей придется ис-кать себе нового попутчика. Рассматриваю внимательно старшего менеджера. Он пытается найти в толстой книге с законами закон, что я могу так срочно уволиться. Хорошо, что у него отдельный кабинет. Смотрю на его спортивные часы и деловой костюм. Наручные часы явля-ются атрибутом отдельной касты. Любители старины. Те же фетишисты. Какой фетиш серьез-нее? Я говорю менеджеру, что нужно срочно уехать. Сумка должна подтвердить серьезность обстоятельств. Не забыть сделать запись в дневнике. Узнать, кто сильнее: человек или обстоя-тельства. Он делает вид, что верит мне. Но расчет будет только на следующий день. Соглаша-юсь. За трудовой книжкой надо ехать в головной офис. Пишу быстро заявление, отдаю ему. Он просит переписать заявление, так как неправильно указано название организации. А помарки не допускаются. Пропускаю его комментарии мимо ушей. Пишу новое заявление, вскакиваю пулей. Старший менеджер немного удивлен. Жму ему руку. Подхожу к двери и медленно ее открываю. Из помещения есть аварийный выход. Иду к нему. Там трутся двое работников. Шу-тят по поводу моей сумки. Почти не слышу их голосов. Вся моя сущность уже на улице. На хо-лодной улице, где одному единственному человеку на свете нужно немного тепла. Можно даже не человеческого.
Спускаюсь по дальней лестнице, выхожу на улицу и быстро ухожу. Оборачиваться не стал. Хотел забыть всю свою жизнь с момента окончания института. Захожу в кафе. С утра мало народу. Или такие же с сумками, или доходяги, или студенты. Покупаю себе большой зав-трак с горячим кофе. Сажусь напротив окна. Ем. Звонит телефон. Король Артур. Это тот самый Артур. У него такая фамилия. Король. Над ним сошлись все звезды. Я глотаю еду и отвечаю на звонок. Он предлагает встретиться. Я снова пытаюсь презентовать свои достоинства. Говорю, что проблемы на работе. Про личную жизнь оставлю на потом. Расскажу, что бросил Марту из-за ее неопределенности в жизни. Про хозяйку рассказывать никому не буду. Та, жизнь до этого кафе начинает уплывать. Еще сотню раз отмотаю назад, но по ногам уже побежало тепло. И они стали ватными. Я плыл по самому себе. Допил кофе. Взял еще одну чашку с тортом. Праздник, как никак! Доел, допил, вышел из кафе. Сильный, холодный, пронизывающий, ласковый, ста-рый ветер обдувает лицо. Я несколько метров иду без шапки. Уши замерзают.