"Да будет свет, когда душа во мраке!"
(Шекспир, "Ромео и Джульетта")
Пригородный поезд - красивый электрический угорь, в снопах искр стремительно ускользает в ноябрьскую ночь. Его старая кожа, содранная о перрон, еще извивается и слабо флюоресцирует в золотом ореоле привокзального "натрия". Это мы - только что отторгнутые им пассажиры, топчемся, сталкиваемся, мнемся, совершая колебательное броуновское движение. "Все смешалось..." - так классик начал свой роман, окончившийся теткой под электричкой. Талантище! Наверняка он тоже жил тут, в Сусанино!
За погостом платформы, где мы отдавливаем друг другу мозоли, густая и маслянистая Тьма Адская. Что ты тут высветишь своим телефончиком? Я умоляю! Тут зенитный прожектор в пору. Нам не хочется в эту жирную створоженную мглу, а надо! Тянуть нельзя - из режима экономии перронное освещение гасят через минуту после отхода поезда. И вот мы, будто диковинные глубоководные рыбы, извлекаем и включаем свои карманные и налобные фонарики.
Пробегают по шевелящейся человеческой массе отдельно вспыхнувшие электрозаряды, шарахает, искрит, коротит, пахнет озоном. Но звездная россыпь по толпе становится все гуще, разнополярное в надежде притягивается, одноименное с отвращением отталкивается - масса колышется и вполне целенаправленно растекается к противоположным пандусам платформы. А направленный поток зарядов - суть электричества. И вот оно, наконец-то, уверенно в нас зажглось, загудело и двумя переливающимися световыми потоками выплеснулось в лабиринты поселка.
В нужную мне сторону деревни поток больше и ярче - в начале пути со мной об руку идут многие. Наш пульсирующий червячок, ползущий вдоль железнодорожного полотна, мимикрирует под электрического угря - только что отошедшую электричку. Но нет, не червячок даже, а вереница светляков. Она тепла, энергична. Она даже пыхтит и позвякивает на стыках. Это вездесущие бабушки, волокут из Питера до отказа невесть чем набитые "пенсионерки" на колесиках.
Нам светло и хорошо. Темнота вне нашего пути дружит всех и сближает. Неважно, кто действительно топает с тобой рядом. Главное свой - живой и теплый, не хуже тебя, а может и лучше! Первые двести метров, пока батарейки свежи, люди еще щедры светом, предупредительно озаряют соседу дорогу, судачат, кричат весело:
- Бабки, не будьте эгоистками - идите вперед! Из вас песок насыплется, нам за вами не так скользко будет!
- Народ, а вот кочка тут, пааааберегииись!
- Люди, а давайте завтра утром возьмем лопаты и с дороги все эти ледяные кочки собьем?
- Внимание, канннава! Кошёлки стары, вас предупреждаю: свои сумки и мослы не растрясите!
На всю немаленькую деревню всего дюжина столбов с фонарями. Половина из них - вдоль главной дороги - на перекрестках ответвляющихся улиц. А дальше уж как хочешь, дальше ты уж сам сусам! Предчувствие неизбежной разлуки в темноте несколько портит настроение.
- И какой леший так дорогу искорябал, и главное - дела никому нет!
- Поразъездились на машинах, ироды, а нам теперь тут ноги ломай?
- Столько в жилконтору платим, а фонари на улицах повесить не могут!
Минуты две спустя народ рассортировывается. Кто помоложе, да пошустрей - гуртом вперед ушли. Мелкими группками в хвосте процессии бабки с тележками и налобными фонарями, как шахтеры в забое, сосредоточенно прут свои груженые вагонетки, перекликаются. Я постоянно забываю дома фонарик - не приучен еще, поэтому держусь бабок. Проверено – им со мной по пути дольше всех.
- Ой, лета наши тяжки, года наши темны...
- Да, слушай: эта Машка-дура, соседка твоя которая, вчера ... бла-бла-бла ... коза облезлая ... дрова-то... чивир-чивир-чивир... туды ее растуды!
- Чтооо?! Ах ты, лепешка коровья! Ты мне самой в глаза про меня же!?
- А батюшки, Мария Степановна? А я со-слепу и не признала, стара совсем стала - глазки не видють, ножки не держуть! ... Дровишки-то наколола? Твой, говорят дома сиднем сидит, геморрой замучил? Как самой здоровье-то? Все капельками на спирту лечишься?
Обиженная соседка еще дуется в темноте, сопит и громко топает. Но плестись еще минут 10, молча скучно и тоскливо. И она отвечает мерно колеблющемуся силуэту слева:
- Да сидеть-то, родимай, сидит, а вот срать-то боится. Не жрет ничо, отощал.
- Чего-чего!? - силуэт неожиданно отвечает удивленным мужским басом.
- О, госпидя, энто хто тут?! Ой, погоди отдышусь, дух занЯлся... Милай, ты пошто старуху пугаешь!? Тьфу те в харю, совести нету! - смачно харкает наугад через плечо, целясь в фонарь. А не тот фонарь-то, и он немедленно отворачивает от дороги, оскорбленно пригасая.
Все смолкают, растягиваясь вдоль проселка. Со стороны глянуть - прям шествие Диогенов в поисках Человеков. Неее... скорей, погребальная средневековая процессия с факелами. Натыкаясь на первый перекресток, огненная река распадается на ручьи, ручьи крошатся в шевелящиеся уголья, уголья раскатываются по омутам дворов и шипят там, угасая.
Уже нас мало, нам темно и неуютно. Чтобы узнать, кто с тобой об руку, нужно повернуть к нему свое лицо и свой луч, ослепив, выхватить из тьмы луноподобный щурящийся лик попутчика. Погоди, дружок, не прячь от света глаз, дай разглядеть - человек ли ты? Но изучать с тобой бредущих - непозволительная роскошь. Морозно, на холоде наши притомившиеся батарейки садятся быстро. Чем дольше, тем тусклее от нас свет, обманчивей тьма, тем скорее шаг, тем глубже тоска. Никак не решаемся отвести блеклый лучик от своих ног. А уж осветить кому другому тернии - дудки! Самим мало!
Однако, заметил я: односельчане фонарики зажигают только вечером, когда тащат пожитки, сопят угрюмые гномы-горняки, возвращаясь гуртом по домам. А на поезд идут по одиночке и без них. Хотя, ранняя темнота абсолютно та же - ночная. Заряд экономят? А видят как? И что их ведет? Что им в пути порукой? Еще не поблекшая в дневном свете лучистость собственного свежего утреннего взгляда? Или маяк – сочащееся светом рыжее облако над станцией?
Тогда вечером зачем иллюминация? Не видят обозначенной цели пути? А это всасывание света в переулочки, это угасающее настроение, это удовлетворение оконченной дневной жизнью, это предвкушение теплого ужина, сытой усталости, сна... словом, предчувствие маленькой ежедневной смерти требует краткого озарения собственного финала. Звезда, сгорая, светит ярче.
Парадокс: ближе от станции, где прямей и ровней дорога, там расточительно много живого света. После дорога кособочится, идет рябью - тут почему-то света меньше. Еще дальше она вообще мало хожена, норовисто корчится, заужается, сминается в складки, петляет в кустах... словом, как раз там, где как так нужен живой добрый свет, его почти совсем не встретить. И счастлив тот, кто живет вблизи пункта прибытия, чей путь прост, краток и ярко озарен лучами многих. Когда живешь на отшибе - стезя к тусклому фонарю у последнего желанного перекрестка долга, терниста и одинока. И ты на ней любым неосторожным вихлянием способен покалечиться иль вообще свернуть шею.
Мне идти минут 15, на самую окраину. К зиме там остается обжитых домов раз-два и обчелся. Потому, нет у меня сотоварищей до конца пути моего. Постепенно попутчики отворачивают в стороны. И берет уже тоска такая, будто живьем кишки тянут. Минут пять, я еще мотыльком жмусь к чужим неверным огонькам, которых и осталось-то три-четыре.
Один деловито взвился и осел за какой-то калиткой. Другой радостно мигал и вертелся, пока счастливая хозяйка нашаривала в сумке ключи. Третий метнулся влево за забор, потух было, но тут же обратился небольшой рыжей лампочкой над крыльцом.
Дольше всех со мной последний фонарик, голубовато-белый, от которого почти никакого толку. Он неверно дрожит и мечется в двух шагах впереди. Он боится моих шумных потоптываний за спиной, нервничает, отдаляется. Удивленный прыткостью старушки, я тоже ускоряю шаг, уже почти бегу, боясь потерять этот последний маячок и остаться во тьме египетской.
Вдруг огонечек высоко подпрыгивает и исчезает прямо посреди дороги. Что за дьявольщина? Словно в пропасть канул! Даже калитка рядом не скрипнула, ледок не хрустнул. И жилых домов тут нет, все заколочены, жилые-то есть, но гораздо дальше. Что еще за болотная замануха заставила зашевелиться мои волосы на загривке? Я останавливаюсь, щупаю ногой тропу, мгновенно обросшую волдырями кочек, бородавками ледяных наростов, ощетинившуюся кустами. Задерживаю дыхание, прислуживаясь к звону в ушах.
Аааа! Видимо, трусоватая попутчица погасила фонарик, дрожит настороженно в сторонке, пропуская вперед меня - подозрительного, неприятного преследователя. По крайней мере, я очень на это надеюсь! На всякий случай, я выталкиваю в тьму через онемевшие губы: "Спасибо, до свиданья!" В ответ мне молчит затаившаяся, словно перед броском, тьма. От звука своего надтреснутого жалкого голоса я еще больше нервничаю.
Все покинули меня, после чего окунаюсь в глубокую, беспросветную темень. Хоть бы одна скотина со свечкой вышла! Хоть бы лампочки у крылец зажигали, жлобы хреновы! Тычусь в заборы, спотыкаюсь на ухабах, продавленных в ноябрьском снежке. Кто ведает, что там, в деревенской тьме этой? Что это за блуждающие огоньки? Чьи это шуршащие тени? Растопырив чувства, руки, пальцы, папилляры, медленно на ощупь в кромешном мраке невесть куда бреду я - человек, ищущий Диогена? Чем ярче место, где обитал, тем дольше потом не можешь привыкнуть ко мраку. Тут и света почти не было, а теперь вот хоть глаз выколи!
По сторонам дороги угадываются крыши нежилых изб, черные на черном небе. В голову лезет всякое. Навернуться в канаву стремновато. Но еще хуже уткнуться сейчас ладонями во что-нибудь аномальное, мохнатое и жуткое. Неожиданно в шаге от меня нечто грузно шевельнулось и охнуло. Может та спрятавшаяся бабка оступилась?
Мурашки сбежали с затылка и метнулись по ягодицам к икрам, придав импульс. Срываюсь, полубегу куда-то в прежнем направлении, спотыкаюсь, с размаха расшибая об лед коленки: "Чтоб вас, - горячо шепчу. - Да, чтоб вас!!!" Быстрей. Бегом! Чуть сбился с тропы - сразу под глаз впился сучок. "Да, твою ж...!" Искры-искры веером, но бардовые, кровавые, дорогу не освещают ни хрена. Но синяк будет завтра точно. Тьфу на него! Тьфу! Бегом. Бегом! Главное - домой добраться! Залететь на крыльцо, выхватить в свете телефона скважину, два оборота ключа вправо... влететь... два оборота влево, прижаться спиной к двери, подпереть ее кочергой, и уфффф... там уж отдышаться, содрать пропотевшую одежду, ледяной воды из ковша глотнуть.
Но до дома еще минут 5-7, а мало ли, что тут в коварном черном киселе копошится? Ориентиров на весь путь во мраке - один забор с собачьим лаем, да пара столбов с ртутными фонарями. Они, словно маяки - светятся, но не освещают ни хрена. Один - за квартал до дома. Горит, правда, только днем. Второй - почти у дома. Обычно горит, но не каждую ночь. Сегодня вот, вроде, горит - за кустами его блесточку видно. Хвала Создателю! Лечу вслепую, по приборам, как самолет в тумане. Есть телефон в кармане, но излучение его тускло и мертвенно, откровенно замечу - потусторонний такой пламень. Включить его можно, конечно, но есть риск выхватить таким вот светильничком из темноты инфернальное кабанье рыло, дьявольски тебе лыбящееся сквозь окровавленные клыки. Нутром чую, много чего роится в нехорошей осенней тьме этой, ох, много! Лучше уж так добежать, ориентируясь на раскачивающийся по ветру тусклый фонарь шагов за пятьсот впереди. Главное - сосредоточиться, не упасть, не расшибиться. А то найдут меня на рассвете возле дома, заиндевевшего, скукоженного... и с "фонарем" под глазом.
Все! Успел! Добежал! Стою в бледном пятне света, обняв столб. Ухом слышу, как отдается в его замерзшем древесном нутре канонада моего сердца. Коленка не болит, но липко намокла - хорошо я шандарахнулся значит. Глаз саднит. Пальцы на морозце еле отстегивают от рюкзачка ключ.
Оборачиваюсь к жмущейся и скулящей во тьме нечисти, не смеющий войти в магический световой круг. Хочу крикнуть им что-то дерзкое, обидное. Швырнуть крестом, окатить святой водой! Но вовремя спохватываюсь - от столба до дома уличный фонарь слегка достает, там еще метров 50 полумрака и что-то вполне способно проползти в длинных тенях к самому дому.
Гордым, но скорым шагом, стараясь не коситься по сторонам, достигаю двора, громко хлопаю калиткой, добегаю до крыльца... и застываю, ощущая пристальный взгляд за спиной... медленным движением онемевшей руки щелкаю выключателем на крыльце - зажигаю свое маленькое персональное 70-тиватное галогеновое солнышко, распыляя полумрак (какой я молодец, что его сюда прикрутил!)... выжидаю секунд пять, дав время отползти во тьму израненным светом тварям, медленно оборачиваюсь... никого! Освещенный двор в инее волшебно искрист и прекрасен! Хоть не уходи. И уже не хочется кричать во тьму, злиться, ругаться, переживать, нервничать.
Преспокойно открываю и закрываю дверь, неторопливо разуваюсь, сбрасываю тулупчик, шапку. В кухне прижимаюсь всей душой к еще теплой сутра печке, миролюбиво щурюсь на бесстыдно-голую лампочку без плафона... и обволакивает меня бесконечное всепоглощающее человеческое счастье!