Удивительна сила писательского таланта! Я ещё раз внимательно перечитала повесть Валентина Распутина "Последний срок" и с изумлением поняла, что при первом прочтении "смотрела в книгу и увидела фигу!"
Первый мой порыв после прочтения повести (думаю, не только мой) - обличить старухиных детей в вопиющем бездушии по отношению к матери и пригвоздить их к позорному столбу, что я и сделала, описав свои первые неостывшие впечатления (в рубрике "Личное мнение" http://www.proza.ru/2015/01/15/1401 ). Да ещё высказалась за других читателей, объединив себя и их местоимением "мы".
Как говорится, не беги впереди паровоза (первое впечатление может быть ошибочным). Валентин Распутин не тот писатель, который может взяться за простенькую тему, абы что-то написать. Его повесть "Последний срок" - это айсберг с небольшой видимой верхушкой, за которую и цепляются читатели, забыв о том, что у айсберга осталась скрытой его основная массивная часть.
Так о чём я? О детях старухи. Сама Анна Степанна - это отдельная песня, которую можно петь соло, писатель много о ней пишет, и портрет старухи более/менее ясен. Другое дело - её дети, два брата и три сестры.
Именно те, которых мы (куда ж деться от "мы") дружно осудили за эгоизм и бессердечие.
Это они (Варвара, Илья, Люся, Михаил и Танчора) замечены нами в чёрствости, равнодушии, прагматизме и отсутствии уважения к последним часам жизни их матери. И мы имеем право их за это осудить, потому что мы (не в пример им) любящие, душевные, сострадательные и отзывчивые на чужую боль. Мать - святое! Вот мы бы не уехали от умирающей матери, а остались бы с ней до её последнего вздоха!
Ведь как они они поступили? Увидев, что мать ожила, стала есть, разговаривать, сидеть и даже смогла выползти на крыльцо, посчитали, что она пошла на поправку и решили разъехаться по домам, тем более, что мать остаётся не одна-одинёшенька, как, например, Мирониха, а в семье Михаила.
Нееет, мы (сострадательные и любящие) поступили бы человечнее: мы уговорили бы начальство продлить наше отсутствие на рабочем месте на неопределённый срок (!) и остались в доме матери, чтобы ждать ... чего? Её смерти? Фу, как нехорошо сказано! А по-другому и не скажешь, вот в чём дело! Если задуматься, чем мы стали заниматься, если бы мать застопорила свой уход к Богу неизвестно на какое время?
Нуу-у, мы сразу поменяли бы под матерью простыни, по нескольку раз причёсывали её, сидели возле неё, прислушиваясь к дыханию и поднося зеркальце к губам, мы каждый день варили бы ей манную кашку (а вдруг захочет?), гладили по бессильной руке и всматривались бы в её лицо, ища и не находя признаки выздоровления. И искали бы, чем заняться.
Варвара опять пошла бы за сплетнями по деревне (я вам, а вы мне), Люся стала бы бродить по знакомым с детства местам и предаваться воспоминаниям, Илья с Михаилом продолжили бы "уговаривать" оставшуюся в ящике водку, а Надя привычно вела хозяйство. А ещё мы засыпали бы Танчору гневными телеграммами, типа, пошто не приезжаешь, ведь мать при смерти!
А дальше?
А дальше трепаться по деревне надоело бы, ломать ноги по лесным дорогам тоже, водка закончилась бы, и мы постепенно привыкли бы к ожиданию смерти, заскучали, стали тяготиться бездельем, бродили бы по дому, натыкаясь и огрызаясь друг на друга и с надеждой поглядывая в сторону матери: "Жива, нет, й-ееех!" И стали бы завидовать Танчоре, которая оказалась самой дальновидной и не отозвалась на тревожную телеграмму Михаила.
А потом вдруг прибежала бы Люся и сказала, что мы можем успеть на пароход, потому что следующий будет только через три дня. И мы все дружно бы выдохнули и стали быстренько собираться домой.
Нет, мы не чёрствые дети, мы любим свою мать и желаем ей здоровья и бодрости, но остаться не можем, прости нас - жизнь зовёт.