(Из цикла "Скромная наша юность")
Пусть простят меня дамы, особенно, Вы, сударыня. Но я должен же с чего-то начать.
Вы, сударыня, конечно, уже знаете, что мужчина некоторым образом отличается от женщины.
Ну, понятно, он груб, жесток, теряет носки, неуёмно ест и громко спит.
Да, это так, и такими их создал Бог.
Но это не все отличия. При ближайшем рассмотрении мужского тела обнаруживается некий выступ, подобного которому на женском теле не находится, сколько это тело ни рассматривай.
Бьюсь об заклад, сударыня, Вы это отличие изучили давным-давно, еще учась в пятом классе, когда рассматривали в музее статую Аполлона Бельведерского.
Этот выступ на теле мужчины сильно беспокоит его, ночами не дает спать, а если мужчина всё-таки засыпает, то в некоторых сновидениях это место на его теле становится центром всяческих событий – порой сладостных, а порой позорных.
Каждый мужчина, начиная с юношества, гордится своим отличием от женщин и часто даже жалеет последних за то, что у них нет такого славного выступа, как у него.
А ещё некоторые мужчины радуются размерам своего выступа, хвастаются перед друзьями, особенно, перед теми, кому не повезло с размерами. А те, убогие, кому не повезло, вырастают в больших ученых и пишут статьи в умных журналах, что размер – не главное, а главное – чувства и, конечно, самое чистое и лучшее из чувств. Ну а какое – догадайтесь сами с трёх раз, на букву "л...".
Мой друг Юрик после института не поехал сразу в Сибирь по распределению, а задержался подзаработать на стройке коровника. Несколько человек, еще чувствующих себя студентами, собрались и подумали: когда они еще смогут вот так, ни с того, ни с сего построить какой-нибудь корове целый коровник? Навряд ли вообще такой случай еще предвидится.
Взяли и нанялись в одно украинское село что-нибудь построить, и как раз коровник.
Вы знаете, сударыня, как я щепетилен, когда дело касается документальности моих мемуаров. Вы твёрдо помните, что я никогда не выдумываю? Поэтому для достоверности хочу дать название этому селу, вдруг, там еще помнят этот случай.
Сейчас я с закрытыми глазами ткну пальцем куда-нибудь в карту и сообщу, куда попал. Ага, БорОмля, на Украине. Гм, может, еще раз ткнуть? Но тогда пропадет достоверность. Пусть останется Боромля.
Хорошее название.
Бригаду поселили в клубе. Председатель сказал, что это лучшее здание в селе.
Спали на раскладушках, поставленных в зрительном зале. А на сцене был просто быт – играли в шахматы и чаёвничали. Занавес на сцене имел надпись: «Мы славно поработали и славно отдохнём!» На подоконниках валялись запыленные подшивки старых газет и журналов за много лет назад. Была даже подшивка любимого журнала Юрика – «Наука и жизнь».
По вечерам в клуб заглядывали местные птичницы и доярки.
Нет, сударыня, это не то, что Вы подумали. Настоящие доярочки с близлежащей фермы.
Заглядывали они, конечно, по инерции. Хотели по привычке, выработанной ещё до пришествия студентов, получить порцию культуры в виде кинофильма или хотя бы книги.
А вместо этого утыкались в порцию студентов. Готовых, впрочем, предоставить им порцию чего-то более приятного и интересного, чем книги, и заодно к культуре имеющего самое непосредственное отношение.
Доярочки и птичницы подхватывали каждая своего культуртрегера под руку и уводили в темноту, где культура воспринималась куда как проще и доходчивее, чем, например, в зрительном зале. А ещё и какими порциями!
Среди бригады студентов был один крепыш . Я не знаю, как его звали, поэтому условно назовём его Славиком. Славика не интересовали подвижнические опыты товарищей. На беду доярок, у него была любовь с девушкой Любой из Харькова. Девушка Люба каждый день присылала ему по одному письму. Иногда даже по два. В письмах она спрашивала, любит ли ее Славик. Славик читал эти письма, и лицо его становилось похожим на стандартное лицо счастливого жениха, которого ведут на заклание.
И когда в зале пустело, Славик принимался за ответ, где спрашивал, любит ли его Люба.
Влюбленные люди, сударыня, удивительно забывчивы. Этот обоюдный склероз, поражающий почему-то даже людей внешне вполне здоровых, заставляет их спрашивать при каждой встрече или в каждом письме: любит ли он её (она его)? А как любит? Часто ли? И всё это, несмотря на недавние, буквально еще вчера, уверения, что да, всё верно, пока любит. И вчера любила, и сегодня и, возможно, завтра!
Вся бригада уважала Славиково чувство и подразумевала, что будет приглашена в своё время на свадьбу.
Но пока на свадьбу надо было еще заработать. Бригада вкалывала по 14 часов и сильно уставала. А еще и доярки.
Бригадир ходил вечно сонный, ронял рулетку в цементный раствор и путал потом на ней цифры. Коровник выходил кривоватым и кособоким, как будто его замышлял великий Корбюзье. А всё потому, что бригадира каждый вечер уводила красивая передовая доярка Клавдия, а утром он вставал последним и успевал только за счёт того, что не умывался.
Однажды утром все проснулись на десять минут раньше от вопля, переходящего постепенно в громкие надрывные мужские рыдания.
Вскочив, бригада обнаружила Славика, разглядывающего что-то в своих трусах.
Юрик потом рассказывал, что подумал в тот момент, что некие злодеи доярочного (нет, правильнее сказать, дояристого) вида прокрались ночью к ним в клуб и что-то унесли у Славика из трусов.
Но правда открылась еще более удручающая. Всё оказалось наоборот: в трусах не убыло, а прибыло.
Когда Славик по требованиям товарищей, сильно стесняясь, открыл ту картину, которую до этого созерцал сам, то никто от ужаса даже не смог сказать «ах!» или «ох!» или что там Вы, сударыня, восклицаете перед тем, как изящно опуститься в обморок. Да даже видавшие виды мужики застыли, открыв рты. Только бригадир воскликнул:
- Мама моя, мамочка! Лампочка!..
То место, которое отличает мужчин от женщин, теперь отличало Славика ещё и от мужчин!
Ну, бывают разные размеры мужского выступа, форма и даже, как я не успел в начале сказать, цвет. Но такого!..
Из тела Славика вместо ожидаемого бельведерского фрагмента выдавалось что-то невообразимое, похожее на огромную лампочку.
В этом месте рассказа мой друг Юрик всегда уточнял мощность лампочки: ватт на двести. Или переходил на более понятные единицы – метры и килограммы, в зависимости от профессиональных предпочтений аудитории.
Цвет «лампочки» отличался от человеческого в синюшную сторону - отвратительное зрелище.
Возможно, какой-нибудь инопланетянин и гордился бы подобным отличием, но на Славике, даже при его внушительной фигуре, такая форма и величина были неуместны, чем, собственно, и пугали всех.
- Болит, Славик?
- Ой, братцы, куда же мне теперь, о, боже… Да нет, вроде не болит. Ой, братцы, о, боже мой…
- Может, зелёнкой помазать? – предложил Юрик. На него посмотрели, как на изверга.
- Дураки, я не из эстетических соображений! - оправдывался Юрик. В бригаде его прозвали Дизайнером за то, что кирпичи клал аккуратнее всех. - У нас на целине доктор был, так он всем нам животы зелёнкой мазал, хоть при поносе, хоть при ангине… Исцелялись…
- Постыдился б, исцелитель. – сказали Юрику.
- Славик, ну может, хоть чешется или как-то беспокоит? – спрашивала бригада.
- Беспокоит, - отвечал Славик, поглядывая в тумбочку на пачку писем от девушки Любы.
Самое страшное, что никто не знал, будет ли «лампочка» расти дальше. Набирать, так сказать, киловатты. Или вернется когда-нибудь в прежние размер и форму.
Срочно отправили Славика в Харьков, в 20-ю поликлинику. Это километров сорок на автобусе.
Не знаю, как сейчас, сударыня, а в наше время 20-я поликлиника лечила только студентов. Студенты-медики там проходили практику. А летом подрабатывали на незначительных должностях.
Для маскировки Славикова горя бригадир отдал ему свой парадный черный пиджак.
По дороге на остановку Славику встретилась спешившая к нему почтальонша. Она шла, чтобы вручить очередное письмо, из вчерашней вечерней почты. Славик с горестным лицом повертел письмо, затем вернул его почтальонше и попросил написать на письме, что адресат выбыл.
Пиджак в жарком и душном автобусе оказался очень кстати: он удачно прикрывал Славиковы чресла. Сидящий рядом тщедушный дедушка подробно рассказывал Славику о международном положении, изредка задавал контрольные вопросы и требовал ответа. В зависимости от того, на гласную или согласную букву заканчивался вопрос, Славик отвечал «Да» или «Нет».
Попадать удавалось не всегда. Дед горячился и приводил всё более убедительные доводы против империализма и его военных поползновений, пока не подоспела его остановка.
- Ну, сынок, слабоват пока ты в политграмоте. В армию тебе надо. Или к доктору. – сказал он на прощанье. Славику неудержимо захотелось в армию.
В поликлинике, несмотря на лето, около регистратуры толклись люди. Славик завидовал невинности их страданий.
Он сидел на стуле и ждал, когда рассосётся очередь. Пиджак позволял ему удерживать руками «лампочку», почему-то издающую теперь зуд. Славику казалось, что зуд усиливается и «лампочка» растёт с каждой минутой. Он с тоской ожидал, какие невзгоды его еще ждут, и будут ли, например, делать уколы.
Дело в том, что Славик рос крепышом, и за свою жизнь ни разу ничем не болел. В школе убегал от уколов, так как панически их боялся. Его ловили всем классом, но он был здоровее всех и удачно отбивался. Поэтому такая часть жизни, как медицина, прошла мимо него стороной.
Даже поносы и ангины как-то не запомнились Славику. А тут сразу такое...
Нет, конечно же, он слышал кое-что. Врачи разделяются по человеческим органам. Каждый лечит только свой, известный ему орган, но зато со всех сторон. Глаз – окулист (левый глаз – левый окулист, правый – правый). Только «ухо-горло-нос» лечит сразу четыре органа: два уха и по одному горло-носу.
Какой врач лечит нужный Славику орган, знал он лишь приблизительно.
Наконец, у окошка не осталось никого. Придерживая под пиджаком зудящую «лампочку» руками, Славик осторожно подошёл.
За стеклом сидела прекрасная юная девушка, наверно, первокурсница. Любимый Славиков архетип: блондинка с серыми глазами. У Любы такие же. Были. Когда-то. Еще вчера…
- Что у вас? Вам к какому врачу? – спросила девушка, удивляясь про себя, что за напасть могла поразить такого здоровяка среди лета.
Вы, возможно, не знаете, сударыня, что крайняя степень смущения у скромного человека – наглость. Это его защитный прием. Организм, возмущенный неловкостью положения, выпрыгивает из своей сути и наказывает себя тем, что совершает что-нибудь наглое. Мальчик в школе дергает девочку за косичку. Ему-то на самом деле хочется её приласкать, но смущение заставляет делать всё наоборот. Поэтому он дергает, да ещё и показывает язык.
Обдирая уши, Славик просунул в стеклянное окно голову, отчего девушка чуть отпрянула. Лицо Славика, красное от волнения и жуткого расстройства, как-то остолбенело, приняло заговорщицкий вид, и голова пару раз огляделась по сторонам, не подслушивает ли их кто со злым умыслом.
- Мне… К гинекологу! – выпалил здоровяк и зачем-то для верности еще подмигнул девушке правым глазом.
Это у Славика от невероятного напряжения сработал нервный тик.
- К кому? – испуганно переспросила девушка и оглянулась на дверь, ведущую из регистратуры куда-то в недра медицинской жизни.
- К гинекологу, - уже уверенней сказал Славик, почувствовавший себя полноправным участником этой жизни.
- Сейчас! – успела пискнуть девушка и порскнула за дверь.
Впечатлённый скоростью её исчезновения Славик приуныл. Он понял, что его случай – редкий в харьковской медицинской практике, а возможно, и в мировой. Раз девушка проявила такую прыть, значит, сейчас его будут немедленно спасать. Возможно, делать уколы. В голове его потемнело.
В проеме двери появилась пожилая женщина. За спиной её пряталась девушка, которая показывала пальцем на Славика, но выходить из-за женщины остерегалась.
Женщина подошла изнутри к окошку и ласково спросила у Славика, что с ним.
Славикова голова, торчащая в окне и ободрённая тем, что уколов пока не делают, стала мычать и многозначительно показывать взглядом на что-то внизу своего организма. Женщина поняла.
- Попробуйте к урологу, - сказала она,- в 18-й кабинет. И помогла продеть назад уши.
Славик поднялся на второй этаж. В 18-й кабинет никто не сидел. Славик постучал и получил разрешение войти.
Доктор с рыжей бородой и весёлыми глазами сидел за столом и о чём-то болтал с медсестрой, теребящей в руках шприц без иголки. Медсестра была того же архетипа, что и в регистратуре, только у этой были еще и выдающиеся архетити.
«Наверно, главврач подбирает на свой вкус», - краем сознания подумал Славик.
- Что у тебя там, показывай, - приказал врач.
- Пусть она выйдет - попросил Славик умоляющим тоном. Но таким тоном тут разговаривали все. Врач сделал очень строгое лицо и сказал бодрым голосом, рассчитанным на присутствующую женскую публику:
- Не бзди, она такой доктор, что вылечит любого.
Сестра ухмыльнулась. Видно было, что у них с доктором прекрасные рабочие отношения.
Уши Славика, горящие и до этого ярким пламенем, теперь засветились, как протуберанцы на солнце. Судорожным движением Славик снял пиджак и негнущимися пальцами стал расстегивать брюки. В голове звенело.
- Приспусти трусы, - приказал доктор.
Не в силах видеть свой позор, Славик отвернул лицо к окну и приспустил.
- Ого! – доктор, поражённый, остался с открытым ртом. – Бог ты мой!.. Прямо лампочка! Ты видела когда-нибудь такое?
Сердце Славика ухнуло вниз и повисло где-то там, удачно зацепившись за пресловутую «лампочку».
- Не-а. Никогда-а, - сестра сощурилась на потолок, как бы перебирая в памяти всё, что она видела до сегодняшнего знаменательного дня, и твёрдо повторила, – Никогда!
Дальше Славик помнит себя уже на кушетке.
Сестра только что сделала ему укол, положила шприц в какую-то медицинскую коробочку и уже перевязывала ему руку. Оказывается, падая, он ударился о железную кушетку.
У обоих – и доктора, и сестры лица были серьёзны, но спокойны.
Славикова уцелевшая рука судорожно поискала трусы. Трусы были на своем месте, то есть, на Славике. Славик забеспокоился, что пока он был без сознания, ему ампутировали «лампочку». Но та тоже была на своём месте, то есть, на Славике. Цела и невредима. Славик не знал, радоваться ли ему этому обстоятельству или нет.
Он сел. Доктор показал на полу его брюки.
- Консилиум медиков… - доктор оглянулся на сестру, приглашая её в медики, - определил, что тебя укусила муха. Маленькая такая, чёрненькая. А ты ночью расчесал во сне. Езжай домой, мажь зеленкой по утрам и сиди в марганцовке по вечерам.
Назад Славик ехал в прекраснейшем настроении, даже слегка вольном. Уколы, оказалось, не главное медицинское средство. Пакет марганцовки и пузырёк с зелёнкой лежали в кармане чёрного бригадирова пиджака. Советская медицина его спасёт однозначно – он беззаветно поверил консилиуму.
Пассажиры автобуса тихо дремали. Никто не приставал с международным положением.
«Интересно, а что сказали бы все эти сонные люди, если б я показал им сейчас такое - подумал он и представил, как его выбрасывают из автобуса. – Нет уж, правильно, что медики хранят тайны».
_____
Слава советской медицине, сударыня - всё прошло!
Но не сразу.
Сначала наша почта, Почта СССР, уже на следующий день нашла выбывшего адресата!
Как явствовало из письма девушке Любе, адресат и не выбывал никуда. Это почта напутала (тут в Боромле такие забавные почтальоны!). А он, Славик, на самом деле ездил выбивать из областных бюрократов фонды на кирпич для коровника. Его выбрала бригада как самого смелого и энергичного. - В этом месте взгляд Славика упал на перевязанную руку, и он дописал: - Пришлось даже кое-где стукнуть кулаком и не только кулаком. Пусть знают…
Встречное письмо от девушки Любы адресату дышало восхищением и любовью. Люба уверяла, что целует Славиков кулак тысячу раз и будет целовать всю жизнь, куда бы этот кулак ни стучал. Да, конечно же, она его любит, и ещё как! А сам Славик для нее – свет в её жизненном туннеле, а точнее - в избушкином окошке лампочка…
(Это письмо впервые в жизни было Славиком не дочитано, а после слова «лампочка» почему-то порвано и сожжено. По непонятной причине).
- Ну? – спросила бригада вечером, когда Славик вернулся и все пришли с работы.
- Сказали - муха. Чёрная и маленькая. Мазать зелёнкой и сидеть в марганцовке.
- А я что говорил! – обрадовался Юрик. – Хорошо бы и живот…
Бригада с уважением оглядела Юрика, как будто увидела впервые. Так дикари смотрят на шамана, веря, что он всегда может вынуть дождь из кармана пиджака.
Юрик и вправду вдруг почувствовал себя народным целителем. Не зная почему, ему вспомнилось ещё кое-что из любимого журнала «Наука и жизнь»:
- Я читал, что в Африке живет племя йоко-йоко. Так там, когда заболеет вождь, всё племя тоже охает, катается по земле и стонет. Тогда вождь в пять раз быстрее выздоравливает.
Возникла пауза. Все посмотрели на бригадира.
- Ты что хочешь сказать? - заорал бригадир на Юрика. – И нам мазаться зелёнкой? Ну, нет! Я – ваш вождь! И я здоров. Вот вам всем! На все четыре стороны! Чтоб я… Отстаньте от меня! У меня сегодня Клавдия, в конце концов…
Клавдия – это был сильный аргумент. Из всех доярочек она была самой острой на язык. А ещё она была самой смешливой.
Племя задумалось.
Но тут все вдруг увидели, какими умоляющими глазами смотрит на них Славик…
Под эстетическим руководством Юрика вся бригада раскрасила свои лампочки зелёнкой. Всем было щекотно и смешно. Улыбался даже Славик. Это свидетельствовало, что выздоровление началось немедленно.
Сомнения брали только в одном - поможет ли. Ибо суммарная мощность всех подключённых к единой идее лампочек, определённая на глазок, не перевешивала Славикову одну. Даже если пересчитать на килограммы. Болезнь могла не заметить усилий бригады. Юрик предложил нарисовать всем еще и фиговые листки, надеясь добавленной художественной ценностью увеличить целительный эффект. Ему дали дружеский подзатыльник и переименовали из Дизайнера в Аполлоны.
И уже со следующего вечера наплыв доярок а также птичниц в дом культуры заметно возрос. Причина такой небывалой тяги к культуре была необъяснима, ибо все клялись друг другу, что молчат, как рыбы.
Неделю по вечерам бригада смотрела на сцене спектакль одного актёра, где Славик сидел в тазике и читал «Науку и жизнь», которую ему подсовывал Юрик.
Выздоровление шло невиданными темпами. Узнай об этом доктор, он немедленно ушел бы в шаманы, а медсестра благоговейно носила бы за ним бубен и тапочки.
Когда какая-нибудь любознательная доярочка не вовремя заглядывала в клуб, занавес поспешно задёргивали. Бригада свято хранила свою врачебную тайну.
Всякое лекарство, даже самое эффективное, сударыня, имеет побочный эффект.
Побочным эффектом от марганцовых ванн было небывалое повышение дисциплины в бригаде. Первый, кто просыпался утром, истошно кричал:
- Муха!
И вскакивали все, даже вечно сонный бригадир. Никто не хотел сидеть в марганцовке.
В конце концов, коровник был закончен. Коровы понимали, что теперь они живут и столуются в здании, которое ЮНЕСКО вот-вот внесет в свои списки. Поэтому давали молоко тоннами.
Юрик отправился на другой конец страны по распределению. Ему не удалось погулять на Славиковой свадьбе
А вот бригадир побывал. Потому что свадьба у них была совместной со Славиковой. Юрик получил от них фотокарточку.
На фото Славик и бригадир, оба в черных пиджаках, почему-то руки свои засунули в карманы брюк под фалдами вместо того, чтобы положить их на соответствующие талии. Почему бы это?
Как будто держат там, в карманах, некую медицинскую тайну. Ухватили и стерегут.
Но не будем злословить, кольми паче*, что и не хочется. Ибо Люба и Клавдия рядом с новобрачными такие счастливые, такие... Ну как будто ангелы над ними!
Глядя на них, сударыня, твёрдо верится, что правы именно те ученые, которые утверждают, что главное в жизни – это как раз то самое, что называется… Ну, сударыня, с трёх раз, на букву "л"... Нет, сударыня, не лампочка! Ну? Во-от! Теперь правильно!
_____
*тем более (церковно-слав.)