В десятом классе Андрюха как-то резко повзрослел, и это все сразу же очень даже заметили. Голос его огрубел, стал более жестким, а суждения – категоричными.
Такое ощущение появилось, что будто бы он стесняется нас, своих одноклассников, и тяготится этим ежедневным посещением школы, ношением этой надоевшей за десять лет формы. И еще стал дерзить старшим.
Сделает учитель ему какое замечание, а он огрызается. Учитель- то видит это, и начинает его нравоучениями давить. А Андрюха наш всего и подросток-то, если уж по уму разобраться, только и вымахал как мужик, а в голове-то ни жизни еще не было, ни опыта. И ответить мгновенно учителю не знает как, чтобы красиво да витиевато, а ответить хочется, чтобы марку свою мужицкую держать. Вот и оставалось, что дерзить да огрызаться.
Ну, учителя - они тоже все люди разные. Кто сразу все это понимал, и вел себя с Андрюхой корректно. Нет, без заискивания, Боже упаси. Ну, так переводили все в разговор, как будто со взрослым, не унижая и без издевки. С такими у Андрюхи конфликтов не было. А вот кто мало того, что двойку поставит, так еще и перед всем классом начнет нотации ему читать, да еще с «приколами», да ежели при этом учитель - женщина, да еще и не предпенсионного возраста, а как говорится в самом этом женском соку… . В общем, тут наш Андрюха зверел не на шутку.
И вот на месте такого учителя, такого тореадора с красной тряпкой для молодого бычка - Анрюши оказалась наша же классная, Раиса Михайловна. Преподаватель русского языка и литературы. Уж как они бились в словесных перепалках. И к завучу она его водила, и на педсовете разбирали парня по косточкам. Конфликт разгорался не на шутку. Андрюха уперся рогом, позиций своих не сдавал, ну и Раисе другого выхода уже не оставалось, не увольняться же из школы из-за какого-то ученика. Назревала буря.
И тут на горизонте замаячил вечер литературных чтений. И Раиса Михайловна решила то ли на мировую с Андреем пойти. А может и показать перед всем педагогическим коллективом, что в силах сама с ним справиться, но предложила она при удобном случае нашему Андрею «на слабо» взять и прочитать какое-нибудь стихотворение со сцены, перед всеми учителями, представителями горадминистрации, родителями и учащимися. И даже доверяет ему право самому выбрать, что он будет читать.
Этим «слабо» она его и зацепила. Знала, что не откажет. Ну, Андрюха через пару недель к ней подходит и сообщает, что читать будет Есенина. Раиса Михайловна виду не подала, только попросила все-таки сообщить о каком именно произведении идет речь. И еще попросила выбрать не слишком уж хулиганское. Андрюха подумал немного, и согласился.
На репетиции и последний генеральный прогон, это когда все по настоящему, но без зрителей, Андрюха не ходил. Не хватало ему еще с пятиклассниками штаны протирать, ждать своего выхода на сцену, и потом читать несколько раз одно и то же, с более правильной дикцией, ударениями, паузами. Да и Раиса Михайловна не настаивала.
И вот, настал тот самый литературный вечер. Актовый зал был забит до отказа. Пришли и ученики, и их родители, и практически весь педагогический коллектив, включая физрука и трудовика. Директор с завучем - в президиуме, там же и Раиса Михайловна, еще какие-то тетки с администрации.
Сначала читали те самые пятиклашки. Кто-то от волнения заикался, кто-то декламировал с выпученными от страха глазами, а кто-то и не декламировал совсем, а практически кричал, по принципу «чем громче, тем лучше».
Затем пошли чтецы постарше, уже седьмой и восьмой класс. Они тоже волновались, но не так заметно. Выступления воспринимались хорошо. Зал хлопал каждому и подолгу. Члены президиума выставляли свои баллы, изредка перешептываясь друг с другом. Все шло своим чередом. И вот настал черед Андрюхи.
Отличие сразу бросилось в глаза всем. Во-первых, по сравнению даже с восьмиклассниками, он был на голову выше любого из них, во-вторых, Андрюха вышел в костюме, а не в этой куцей и надоевшей за десять лет форме. Это был вечер, и школьную форму можно было не надевать. В третьих, он вышел на сцену как-то по другому: спокойно, с достоинством. Ну и впрямь, не ученик, а сформировавшийся уже мужчина. Остановился, слегка расставил ноги, оглядел зал, начиная с президиума, и далее по рядам, в самый конец, набрал воздух в легкие, и начал:
Сыплет черемуха снегом,
Зелень в цвету и росе.
В поле, склоняясь к побегам,
Ходят грачи в полосе.
Зал просто замер. Замолчали и эти шумные пятиклассники, что и минуты не могут спокойно просидеть на одном месте, и прыщавые ученики с восьмых классов, половина из которых уже летом закончит школу и уйдет в училища и техникумы, умолкли родители, возможно вспоминая что-то из своей давней или не очень молодости. Замер даже президиум. Директриса и завуч сидели с каменными лицами, боясь пошевелиться.
Даже мы, одноклассники Андрюхи ну никак не ожидали услышать такое. Речь его действительно лилась как будто из самого нутра его - в меру громко, в меру плавно, с какой- то легкой печалью и непередаваемым тембром, от которого становилось то зябко, то жарко.
Никнут шелковые травы,
Пахнет смолистой сосной.
Ой вы, луга и дубравы,-
Я одурманен весной.
Что он с нами делал. Все взгляды были устремлены на него, все ловили эти слова, вслушиваясь и прошептывая внутри себя. На заднем ряду кто-то шмыгнул носом, слева скрипнул стул, но в остальном зал заворожено и молчаливо внимал Андрюхе.
Радугой тайные вести
Светятся в душу мою.
Думаю я о невесте,
Только о ней лишь пою.
После этих строк случилось что-то невероятное: у Раисы Михайловны, той Раисы Михайловны, у которой не то что при виде, а даже при упоминании Андрюхи уже перекашивалось от злобы лицо, потекли слезы, и она стала доставать из сумочки платок, и затем, промокать им то под левым глазом, то под правым. А Андрюха разошелся не на шутку
Сыпь ты, черемуха, снегом,
Пойте вы, птахи, в лесу.
По полю зыбистым бегом
Пеной я цвет разнесу.
Когда Андрюха закончил читать, зал просто взорвался аплодисментами, кто-то из родителей стал кричать «браво», директриса с завучем встали, продолжая аплодировать, и вслед за ними встал весь зал. Андрюха наверное никогда в жизни не получал такой адреналин. Ни до, ни после. Он стоял на сцене, неловко улыбаясь, и слегка кланяясь одной лишь головой, в которой была еще какая- то скрытая от нас мысль, о которой мы узнали немного погодя. А в ту минуту он вопросительно посмотрел на Раису Михайловну. Она, утирая слезы, махнула ему этим мокрым платком, и тот, как бы получив индульгенцию на еще одну попытку, слегка поднял правую руку, пытаясь успокоить зал.
Хлопки стихли, и Андрюха опять принял позу чтеца, правда ноги уже стояли не параллельно, как в первый раз, а немного по другому. Левую ногу он отвел немного назад, как бы упираясь в случае чего. Причем если бы кто-нибудь догадался в тот момент провести воображаемую линию перпендикулярно его плечам и далее в зал, то непременно бы наткнулся именно на Раису Михайловну, держащую свой платочек у лица и попеременно вытирая слезы и сморкающуюся в него же.
Она уже простила Андрюхе все его выходки и грубости, высказанные им в порыве ненависти, простила пропуски занятий, срывы классных мероприятий, а бывало так, что и уроков. Она уже даже начала думать, что это не он такой трудный и неудобный подросток, а она, да – да, именно она со своим педагогическим образованием во всем и виновата, поскольку не смогла вовремя найти контакта, понять, раскрыть.
В общем, никто ничего не подозревал, а Андрюха уже начал:
Гой ты, Русь, моя родная,
Хаты — в ризах образа...
Не видать конца и края —
Только синь сосет глаза.
Читал он примерно в том же духе, только постепенно с каждым новым словом ритм слов становился все чеканнее, слова - жесткими, а лицо Андрюхи - все более наливалось краской.
Как захожий богомолец,
Я смотрю твои поля.
А у низеньких околиц
Звонно чахнут тополя.
После второго четверостишия в воздухе запахло бомбой. Это почувствовали даже пятиклашки. А голос Андрюхи становился все громче и громче.
Пахнет яблоком и медом
По церквам твой кроткий Спас.
И гудит за корогодом
На лугах веселый пляс.
Далее Андрюха не читал, а просто выкрикивал слова. Плечи его начали трястись в ритм с выплевываемыми фразами, он непроизвольно стал раскачиваться взад – вперед, и, пожалуй бы упал, если бы не эта отставленная назад левая нога.
Побегу по мятой стежке
На приволь зеленых лех,
Мне навстречу, как сережки,
Прозвенит девичий смех.
И наконец финальным аккордом
Если крикнет рать святая:
«Кинь ты Русь, живи в раю!»
Я скажу: «Не надо, Рая…
Он буквально впечатал эти последние слова в Раису Михайловну. И она это поняла. И поняли все, даже самые маленькие пятиклашки, для кого именно предназначалось это стихотворение, и в кого были нацелены эти последние слова.
И вот после этих слов замерло уже окончательно все. Возникла такая гнетущая тишина. И вес смотрели уже не на Андрюху, а на Раису Михайловну.
А Андрюха… а Андрюхи хватило сил выпалить все это, но на большее его уже не хватило.
Потому что на самом деле он же был пацан, сформировавшийся физически, но все еще с детской, наивной психикой. И после этого «Не надо, Рая», лицо его исказило судорогой, он стал хватать ртом воздух, глаза его закатились куда – то поверх задних рядов. Так он постоял несколько мгновений, а затем левая опорная нога его подвернулась, и Андрюха вдруг стал медленно опускаться на сцену.
Ну, Андрюшку потом сразу водичкой попрыскали, он и очнулся. Мероприятие это, конкурс чтецов свернули тут же, без оглашения победителей и вручения призов, и с тех пор больше такого конкурса в нашей школе не было.
Раиса Михайловна на следующий день на уроки не пришла, сказали, что заболела. И потом она тихо перевелась в другую школу.
А Андрюха после этого стал каким-то задумчивым, и каким-то замкнутым. Да он и сейчас такой. Женился, двое детей. С женой своей не ругается. После работы – сразу в семью. Не пьет совсем. Ну прям, образцовый гражданин для общества.