Николай КРАСИЛЬНИКОВ
В ЭЛЕКТРИЧКЕ
Инженер Пименов раз в месяц навещал свою мать. Жила она в пригороде, минутах в тридцати езды на электричке.
Ну, подправить там забор (совсем ветхим стал от солнца и дождей), наколоть дров, покопаться в огороде… Одним словом, помочь старушке и отвлечься заодно от суетных городских дел и дум.
Субботняя электричка, перрон, как всегда, были набиты дачным людом: говорливым, нетерпеливым в суждениях, с авоськами, рюкзаками, наполненными немудрёной снедью, и необходимым инструментом для садовых и прочих работ.
И вдруг в этой толчее вавилонской, за несколько минут до отхода электрички, в дверях вагона возникла тётка. Небольшого росточка, в аляповатом плаще и помятом платочке. А глаза блуждающие, растерянные. Никто бы тётку и не заметил, если бы не пронзительно жалостливый голос, враз заставивший людей замолчать и обернуться.
— Миленькие! — запричитала она. — Я, конечно, понимаю, что унижаюсь, но у меня безвыходное положение… Вчера сыну в Коломне сделали тяжёлую операцию, а мне и выехать-то не на что. Подайте, кто сколько может.
Пассажиры задвигались, недоверчиво переглядываясь между собой, зашушукались.
— Работать надо, — проворчала какая-то полная женщина и, поближе пододвинув к себе хозяйственную сумку, отвернулась к окну.
— Я правду говорю, клянусь своим сыночком, — залепетала тётка и стала суетливо показывать завёрнутые в тряпицу какие-то документы. — Вот посмотрите, если не верите…
Многие потянулись к не очень тугим своим кошелькам (воистину, чужого горя не бывает!), посыпалась медь, гривенники…
Пименов полез в куртку, нащупал бумажный рубль (мелочи не оказалось), немного подумал и протянул его тётке.
Та смахнула слезу.
— Спасибо, милок, пусть счастье не минует тебя, — и заторопилась к выходу.
Поезд тронулся, и Пименову вспомнился вдруг далёкий залитый солнцем среднеазиатский городок. Послевоенное детство… Сколько их, безногих, безруких, слепых, хромых, покалеченных варварски войной, скиталось по тесным улочкам, трамваям, базарам, магазинам, очередям!.. И люди здоровые, чем могли, делились с калеками. Деньгами, едой, одеждой.
Без нищих, инвалидов, нельзя было представить тогда ни одного населённого пункта. «Подайте кто сколько может», — сделалось привычным для слуха.
Но были и иные просьбы (они почему-то особенно отпечатались в мальчишеской памяти) — властные, за ними стоял как бы вызов несправедливой судьбе:
— Товарищи! Не требую, прошу…
Причём «товарищи» из его уст звучало грубо и воспринималось, не иначе, как «товар ищи»! И взрослые протягивали мелочь бывшему фронтовику с тёмной повязкой на глазах и наградами на грязной гимнастёрке, хотя прекрасно знали, что вечером он будет валяться в хлам пьяный у пивного ларька и ни один милиционер не подойдёт к нему…
Запомнился Пименову и один нищий чудак. Рассказывали, будто он был военнопленным немцем, сошёл с ума и каждый день ходил на главпочтамт, пытаясь на собранные гроши, отправить телеграмму в Берлин в рейхканцелярию Гитлера, чтобы тот немедленно прекратил войну. Этот городской сумасшедший подходил к каждому прохожему и невозмутимо просил по установленной им же самим твёрдой таксе:
— Дай пять копеек!..
А потом вдруг нищие и калеки однажды разом все пропали. Говорили, что тех, кто ещё не помер, власти устроили в дом инвалидов. Может, и так…
Пименов ещё раз вспомнил про тётку и подумал, что ею вполне могла, сложись иначе обстоятельства, оказаться и его мать. Немолодая, беспомощная в этой людской коловерти. Сердце его больно сжалось. Он даже пожалел, что не дал больше…
Случилось так, что через неделю Пименову срочно нужно было отвезти матери лекарство. Он занял, как всегда, место у окна. Развернул газету. И тут с грохотом распахнулась дверь…
— Миленькие! Я, конечно, понимаю, что унижаюсь, но у меня безвыходное положение… Вчера сыну…
Пименов, услышав знакомый пронзительный голос, недоумённо поднял голову. Сделалось так не по себе, что он расстегнул верхнюю пуговицу.
Женщина жалостливо говорила о сыне, которому якобы сделали тяжёлую операцию, показывала какие-то засаленные бумаги. Всё повторилось, словно по сценарию, как тогда, в прошлый раз.
Послышались недовольные голоса дачников, кто-то полез за мелочью.
Тётка подошла к Пименову, и глаза их встретились. Она, конечно же, вспомнила человека, давшего ей недавно рубль… На секунду остолбенела, что-то всё-таки задело её душу (если она у неё была), и быстро-быстро, под недоумённые взгляды протянутых с подаянием рук, стала продираться к выходу…
1989