В одном обычном доме, который стоял в кругу таких же обычных домов, побеленных в один цвет, находилась комната. Всю стену комнаты, от двери до противоположной стены занимал шкаф. Каким он был красивым, зеркальный, под цвет окружающего пространства, как легко скользили его двери по горизонтальным желобам, туда-сюда, сюда-туда. Необыкновенный шкаф, сколько приятных и чудесных вещей таили его внутренности. Как любили подходить к нему люди, чтобы открыть его, взять какую- нибудь вещь либо положить что-нибудь обратно, или просто отразиться в его зеркалах, ведь он был единственным в доме, кто отражал их целиком, с головы до ног. Конечно, никто не называл его Глубокоуважаемый шкаф, но что-то глубокое в нем, безусловно было. Шкаф упирался прямо в потолок, под которым находились яркие лампочки, такие же лампочки были внутри шкафа, похожие на серебряные колокольчики. И когда открывали двери шкафа, лампочки вспыхивали и заливали шкаф цветом. Это было сделано для того, чтобы никто ничего не потерял в шкафу, взял именно то, за чем пришел. Вот как умно было придумано!
Шкаф был важным, но конечно, он же был хранителем вещей, Лордом-хранителем, как казалось ему в воображении, ему так хотелось, чтобы его спрашивали: глубокоуважаемый шкаф, позвольте мы коснемся ваших прекрасных дверей и отворим их, чтобы…Но никто так не говорил, двери просто открывались и…закрывались. Иногда правда слышался крик, -«Танька, ты опять брала мои вещи, смотри, а то всыплю». Как грубо! Если бы шкафы не владели своими эмоциями, то он бы обязательно поморщился, но увы, приходилось терпеть такие крики молча, хорошо, хоть подобное происходило не часто. В общем, шкаф смотрел на всё сверху вниз, при таком- то богатом внутреннем содержании он мог себе такое позволить.
В шкафу красовалась блестящая алюминиевая перекладина, занимавшая не менее половины шкафа, вся усыпанная разноцветными плечиками. На них, висели платья, костюмы, юбки, шорты, маечки, на самой дорогой меж всеми, висело платье, такое маленькое и черное, что все, кто глядел на него и читал этикетку, могли сказать лишь «О». Над каждым подплечиком у него было по подушечке; чтобы не дай Бог, ткань не обвисла, а само оно было удивительно нежно и мило, ну точь-в-точь любимый ребеночек, только не живой. Что было совершено немудрено при такой сумме денег, которую за него отдали.
Рядом с ним и поотдаль висели другие вещи, но разве они могли с ним сравниться по красоте и стоимости. Им оставалось только молча завидовать. И хотя доставали из шкафа его не часто, но зато на такие важные мероприятия, после которых они вешалось в шкаф, чуть хмельное, от него стоял такой аромат, что у всех кружилась голова, если бы она существовала, то ведь был нежный запах духов и шампанского.
В самом углу, вдали от других вещей, висело и другое платье, старое, немного выцветшее, тронутое штопальной иглой и, даже, как говорили, с заплатками. Уже много лет его никто не доставал из шкафа, время от времени оно сдвигалось всё дальше и так оказалось в самом углу, где и висело, всеми забытое и ненужное.
Рядом со старым платьем висел костюм, грубый, из мужественного шершавого твида, старый, но еще удивительно крепкий, что-то неуловимое бертланкастерское было в его облике. Он казался таким надежным, что хотелось прижаться е его грубому твиду, запутаться в его рукавах и остаться в них навсегда. Они с платьем уже давно висели вместе, в далекие времена, о которых мало кто из обитателей шкафа помнил, их куда-то уносили вдвоем, вечером они возвращались уставшие и довольные, пахнувшие рекой, парком и ветром. Затем стали уносить только костюм, все реже и, реже, последнее время, как подсчитал шкаф и сообщил всем своим обитателям, его стали брать только раз в год, весной, в начале мая.
Костюм вздыхал. Надо же, они давно никуда не ходят, он все время один, да один, и здесь в шкафу, ну да, они висят рядом, и что? Она так давно висят вместе, знают все свои вытертости, проплешины и заплатки. Каждый день одно и тоже, ничего нового. Старое платье пыталось прикоснуться к нему, но тот сердито шелестел твидом.
Старое платье была все равно счастливо, так радо, что и сказать нельзя. Милый, старый, добрый, пусть и немного надутый костюм висел рядом. Время шло, бежало, а счастья не становилось меньше. Радостно улыбаясь, глянуло оно на окружающую одежду - она ведь видели, какое счастье выпало ей на веку, кому же и оценить его, как не соседям по шкафу! Но брюки висели строго вытянувшись, юбки надулись и досадовали, что их давно не надевали, а тут это старое платье со своей дурацкой радостью, а костюмы прямо готовы были свалиться с вешалок от злости! Платье устыдилось своей радости и застенчиво спряталось за твидовый костюм.
Вечером шкаф снова открыли, вещи затрепетали и подались к свету: «возьмите нас, наденьте нас скорее», костюмы расправили плечи и протянули рукава, как ребенок тянет ручонки, к любимой матушке. Но в шкаф повесили элегантное маленькое черное платье, которое этим днем и доставали из него, в эту же минуту дверь шкафа захлопнулась; стало темно и грустно! Платье неожиданно повесили в угол, рядом с твидовым костюмом. Бедняжка, подумали другие вещи, как не повезло, попалась в западню к этому старью и теперь пропахнет черт тебе знает чем! Платье не замечало перестановки мест, оно было в упоении, еще недавно оно отражалось в окнах дорогих машин, просторе улиц, дышало свежей зеленью парков, дробилось в пирамиде стаканов с шампанским, как хорошо и привольно было ему там, на свободе! Оно еще дергалось и трепетало, ее ткань плавно скользила на плечиках, задевая окружающие вещи, коснулась она и костюма.
Никто давно, кроме старого платья, не задевал его своей тканью. Эта ткань была так легка и свежа, что можно было сойти с ума. Сперва, костюм нахмурился, затем отбросил свою нерешительность, ведь это же бесподобно! Вот уж не думал, не гадал-то! Как мне, однако, повезло! А ведь старые вещи, твердили мне: “Оглянуться не успеешь, как уж песенке конец! Выбросят вон из шкафа, как многих из нас до тебя”. Много они понимали! Песенке моей совсем не конец! Моя песенка только теперь и начинается. Вот счастья привалило! Главное не упустить его!
-Добрый вечер! – сказал Костюм. Платье небрежно колыхнулось на плечиках, чуть скользнуло, подалось вперед и задело краем подола шершавую ткань костюма. Костюм покраснел, платье поморщилось, фу, какая грубая ткань.
- Бырышня, вы так прекрасны, что я не знаю с чего начать. Как ваше имя прекрасное дитя?
Какое старомодное обращение,- подумалось ей, к платью так никогда не обращались. Она подвинулась к костюму. Я Chanel.
Какое красивое имя. Разрешите представиться, Davies & Son.
Они немного поболтали. Она рассказала ему про вечеринки, на которых бывала, он ей про свои военные подвиги. Откровенно, ей было неинтересно слушать про танковые сражения, форсирование рек и постоянные бои. Ей хотелось чего-то более лёгкого, after-party, допустим. Но костюм ничего не знал про after-party. Он был слишком старомоден. Платье откровенно заскучало. Костюм казалось, ничего не замечал, он рассказывал и рассказывал, про войну и строительство после войны, как работали по 24 часа в сутки, как в нём бывало и спали. Он даже прихвастнул, что качество ткани такое, что она даже не мялась, и он утром выглядел таким же свежим и выглаженным, как вечером прошлого дня. Качество ткани, было единственным, что заинтересовало платье.
Наконец, он замолчал, старое платье, стыдливо и виновато дотрагивалось до него воланом полурукава.
-Он раздраженно поморщился: «Чего тебе?».
- Хочу задать тебе вопрос.
Ему захотелось быть более современным, тем более в глазах нового платья: «Давай, валяй».
- Если бы я была такой, как она, изящной, не тронутой временем и заплатками, в яркой не выцветшей краске, как тогда, когда мы встретились, ты бы любил меня больше и не отворачивался от меня?
- Да, наверное.
- Почему?-прошептало платье
- Потому что она красива и изящна, у нее такая красивая этикетка, и строгий, надежный цвет, и вообще оно создано во Франции, наконец. Ты же знаешь, что Франция столица моды. Там нет ничего не красивого. Ты же пошита здесь, на фабрике имени ЦК профсоюза швейников, какая тогда была мода. Мне кажется, что мы не пара, нас насильно связали, я все таки имею английское происхождение. Меня утомил этот разговор. Я все решил. Мы будем висеть рядом, и я буду зарываться рукавом в ее складки.
-А я, ты подумал обо мне, что станет со мной?
- Ты будешь висеть одна, в конце концов во всем есть свои плюсы, у тебя прибавится места. Я наконец перестану задевать тебя своим шершавым твидом.
- Но мне всегда нравилось, как ты задевал меня своим твидом, шершавым,- выдохнуло платье.
- Не замечал.
- Или не хотел.
Костюм замолчал и снова потянулся к платью от Chanel. Платье усмехнулось всеми складками, но не отстранилось, оно было в игривом настроении, шампанское еще не выветрилось с её поверхности. Почему бы не поиграть, висеть без достойной пары так скучно, а старик по виду явно европеец или, на худой конец, американец. Надо завладеть его сердцем, а затем бросить, это так забавно, собирать разбитые сердца. Тем боле жить коротка и можно одновременно играть со многими, её хватит на всех. Она подалась навстречу костюму.
Старое платье забилось в угол, из которого вскоре послышались приглушенные рыдания. Настолько приглушенные, что их почти никто из окружающих вещей не слышал. Лишь маленький топик, который висел невдалеке, спросил старое платье:
- Почему ты плачешь, ведь жизнь так весела и упоительна, зачем тратить ее на слезы?
- Ты кто?- сквозь всхлипы выдавило платье, удивляясь размерам спросившего.
-Я маечка, но друзья зовут меня топик.
- Удивительно и ты, одежда, -удивилось платье,- что же ты прикрываешь?
- Я не прикрываю, я подчеркиваю,- гордо произнесла маечка.
-Что подчеркиваешь?
- Сексуальность.
- Что это?
- Ну когда ты идешь, вся такая крутая, открытая, как бы ни на кого не смотришь и все тебя хотят.
- А я не знаю, что такое сексуальность, я знаю, что такое женственность,- наконец то успокоилось платье и перестало всхлипывать,- больше скрывать, чем показывать, намекать, чем пресыщать. И когда ты идешь, и ветер с тобой заигрывает, овевает, иногда немножко поднимая подол кверху, а ты идешь вся такая гордая и независимая, туфельки лодочки цок-цок, и тебя не хотят, о тебе мечтают.
-Это теперь не модно, теперь нужно быть сексуальной, притягивать, а не таить.
Вот я и притягиваю. Мы вдвоем это делаем. Видишь, за мной, мой друг- шортики.
Шортики приветливо взмахнули короткой штаниной.
- Он дополняет меня. Вместе мы секси, мы несем людям радость,- пропела маечка.
- Ага, бабуля, ты не в теме, точняк- усмехнулись шортики.
-Так, что же ты плачешь?
- Я уже не плачу. Просто мой костюм меня расстроил.
- Это тот, старый немодный материальчик, который заигрывает с платьем от Chanel?
- Да.
- Не расстраивайся. Его там не ждут. Для нее это все игра. Она его бросит.
- Но ему же будет больно. Он такой ранимый. Может ему удастся завоевать ее сердце? Как когда- то мое?
- Нет. Не удастся, у нее нет сердца. Только этикетка. Лучше расскажи, как вы познакомились.
О, мы с ним познакомились очень давно, еще до войны, его привезли из Англии. А меня купили в ЦУМе. Я была местной уроженкой, а он настоящий английский лорд, ведь его сшили на Savile Row. Но мы сразу полюбили друг друга и никогда не расставались, он был такой смешной, все время вымазан мелом и иногда акварелью. Мы катались на лодочке в парке, на каруселях, сидели за одной партой, у нас было так много общего.
- А потом?
- Потом что- то случилось. Все слушали радиоприёмник и ходили взволнованные. Он сказал мне, что уходит, я заплакала, он утешал меня, говорил, что это ненадолго, через два месяца он вернется, как только наши разобьют проклятых фрицев.
- Кто такие эти фрицы?
- Не знаю, наверное, какие-то другие, черные и зеленые костюмы.
- Какой противный цвет. Фу.- дернулся топик
- А он пришел только через четыре года.
- А ты?
- А что я? Я ждала. Сперва, висела одна. Потом меня бросили в чемодан, на самое дно и куда повезли. Чемодан кидали, толкали, пихали, он качался.
- А потом?
- Потом я услышала чей то голос: «Всё, приехали, Ташкент, выходи». В Ташкенте я почти все время провисело в полусогнутом состоянии на спинке кровати, лишь пару раз выходила на улицу. Затем меня кинули обратно в чемодан и опять куда-то повезли. Как оказалось, домой.
-И?
- Потом вернулся он. Каким он был прекрасным, настоящий принц. Принц-победитель, который только что вернулся со страшной войны. Когда он уходил он пах мелом, а когда вернулся от пах табаком, и…немного войной.
-Как пахнет война?
= Война? Она пахнет порохом, кровью, водкой, холодом, животным страхом, злобой, ненавистью. Не дай Бог тебе ощутить этот запах. Он не любил рассказывать о ней. Говорил, чего я только не видел, вздыхал и замолкал, только рукава немножко колыхались и вздрагивали, но это наверное от сквозняка в шкафу.
- Кстати, а что за дырочки у твоего костюма на груди?
- Дырочки? Ты думаешь, их проела моль? О, нет, это место, куда крепились ордена. Он был очень храбрым. У него их много. Теперь он висит без них, чтобы ткань не рвалась и не оттягивалась. Он скучает по ним. Раз в год, правда, его берут из шкафа, прикручивают ордена и куда- то уносят. К вечеру он возвращается, очень гордый и веселый, он чувствует себя, как свежий номер газеты, в нем так много информации и он жаждет ей поделиться…со мной,- тихо добавило платье.
- А ты?
- Я уже давно никуда не выходило. Вишу здесь, забытое и одинокое, а ведь когда- то нас уносили вместе. Теперь лишь иногда, в шкаф просовывается худая, морщинистая рука старого мужчины, я чувствую, что он поглаживает меня, а затем всхлипывает и...
- И?
-Отдергивает руку, шаркает ногами, потом шаги его затихают…и все.
Совсем всё?
- Не совсем, я еще слышу женский голос: «дед, опять, тебе же нельзя нервничать, я его выброшу к чертовой матери».
Топик замолчал, переваривая услышанное.
На соседней вешалке новому платью стало скучно, некоторое время оно из вежливости колыхалось, затем перестало делать и это. Всем своим видом показывая, что костюм ей надоел. Костюм притих.
Наконец, мучения платья закончились, дверь шкафа распахнулась: «куда это, блин, я его вчера дела? А вот оно. Олег, тащи новый свой костюм, я его рядом со своим платьем повешу». Платье забрали и перевесили в противоположный угол, к синему, как глаза Пола Ньюмена костюму от «Kiton». Он небрежно оглядел платье и, растягивая буквы, произнес; «Дееткаа, может вечером в клубец, я угощаю?». Платье немедленно согласилось.
Старый костюм сник и словно постарел намного лет, он виновато заколыхался на плечиках и его рукава потянулись к старому платью, казалось, он вздрагивает и плачет. Старое платье протянула свои полурукава-воланы к нему, прижалась к шершавому твиду и словно успокаивая, заколыхалось вокруг него: «Бедный ты мой, бедный. Ну куда ты полез. Недотёпа». Костюм улыбнулся. Жизнь потекла по прежнему.
Время потихоньку шло. За костюмом никто не приходил. Вскоре в квартире раздались слезы. Потом возгласы: «Выпьем за Иван Сергеевича. Правильный был мужик. Сыновей каких воспитал, внуков, правнуков. Тонечку свою любил и больше не женился, как она умерла. Пусть земля ему будет пухом. Царствие небесное».
Шкаф открывался- закрывался. Вещи брали- возвращали. Только костюм со старым платьем никто не трогал. Однажды, шкаф в очередной раз отворилась, женские руки сняли костюм и платье с вешалок: «Олег, пусть это старье в кладовке лежит, ну куда его в шкафу держать, тем более Танечке уже места не хватает под одежду. Почти невеста. А это тряпье и пахнет затхлым, завоняет нам там всю «фирму», на вот понюхай, или кажется?».
Раздался звук вдыхаемого воздуха, затем еще один. «Не знаю, по-моему, платье клубничным мылом пахнет, а костюм табаком и…? да, порохом».
- Порохом? Ну тебя, скажешь тоже. Тащи в кладовку, сверни там и в угол на полку засунь, чтобы не мешали. Потом на тряпки пустим.
- Бабки с дедом все же вещи, пусть висят, память.
- Их уж нет, кому это тряпье теперь нужно-то. Неси, я сказала.
Послышалось шуршание ткани и торопливые шаги, затем где- то вдалеке открылась дверь, затем закрылась и в квартире повисла тишина.
Костюм с платьем лежали на полке, среди каких- то старых тряпок, баночек с краской и ящиков с инструментами. Но какой это могло иметь значение, ведь они были вместе. Неразлучны, как в старые добрые времена.
Вдруг дверь в кладовку распахнулась, чьи- то руки подхватили платье и костюм, засунули в пакет и понесли. Затем движения пакета закончились, он был поставлен на землю. Несший пакет, потоптался возле него, затем развернулся и пошел прочь, шаги вскоре затихли вдалеке.
К вечеру пакет с платьем и костюмом возле мусорки нашли бомжи. Платье бросили, уж дюже невзрачным оно даже им показалось. Костюм взяли себе.
Костюм чувствовал, что его переполняет ужас и отчаяние, ему казалось, что он горит- но что сжигало его – разлука или неизвестность, этого он и сам не знал. Рукава его тянулись к платью, которое казалось окаменело от горя, и не могло даже двинуться. Он не сводил глаз с платья, оно тоже смотрело на него, и они чувствовал, что вот он- конец, однако все еще глядели друг на друга. Один из бомжей бросил костюм на землю, встал на него, взялся за рукава и стал тянуть их на себя. Платье ногой отбросил за мусорный ящик. Вот и все, подумалось костюму. Прощай, любимая. Платье даже не могло ничего сказать, оно тихо умирало в углу, за мусорным баком.
- Это, хорошая ткань, однако, не рвется, но ничего, рукава я оторву, гетрами у меня станут, теплее зимой ногам будет Хе. Жилетку Нюрке подарю, пусть носит.
К бакам подошел какой-то мужик, выбрасывать мусор, увидел платье: «эй, мужики, ваше?
- Нет.
- Тогда заберу, на тряпки, машину вытирать.
- Бери, нам старье не нужно.
Никто в шкафу и не вспоминал про костюм и старое платье, тем более появилось много новых вещей, всем нужно было перезнакомиться, не до воспоминаний. И только топик на вешалке иногда вздыхал по старому платью, ему так не хватало бесед с ним, ведь больше никто не занимался его просвещением и воспитанием.