Тени будущего

    Сквозь полуприкрытые глаза, Льюис увидел слабый свет и ощутил  прохладу, окутавшую его измученное тело невесомым покровом. Он нашел в себе силы медленно  пошевелить пальцами. Тело, похоже, начинало действовать, но с большой неохотой и после продолжительных пауз, как бы раздумывая, сомневаясь, стоит ли снова подчиниться воле хозяина. Импульсы мозга застревали где-то на пол-пути;  лишенные четкости,  они воспринимались как робкие пожелания, в конце которых стояли вопросительные знаки вместо необходимых  для исполнения команд восклицательных. «Скорее всего, они ничего не заметили,» - подумал  Льюис, отмечая сильное головокружение и слабость. Он сделал попытку снова пошевелить пальцами – на сей раз получилось немного лучше. Успех приободрил его, и он попытался поднять ладонь. Медленно, словно загипнотизированная, рука плавно приподнялась, но, не выдержав собственной тяжести, тут же упала. « Куда же они все смотрят?» - думал Льюис с  бессильной обидой. Он попробовал пошевелить  сухими, тяжелыми, словно мешки с песком, губами и позвать – вместо этого получился тихий, полусвистящий хрип. «Агнес!» - наконец ему удалось прошептать ее имя. Он продолжал ждать, но по-прежнему ничего не происходило, лишь беспомощное тело  вздрагивало на ветру, словно иссушенный непогодой лист на трепещущей ветке .

     Собственное бессилие становилось невыносимым. «Агнес... Агнес... укрой меня!» - капризно проговорил он слабым, срывающимся голосом. Прошла целая вечность, пальцы ног и рук совсем уже закоченели, но никто не спешил на помощь. Собрав все оставшиеся силы, он напрягся и выдохнул с силой и негодованием: «Агнес, черт тебя побери!». То ли злость придала ему сил, то ли тело и мозг наконец договорились, но он вдруг почувствовал, что в состоянии открыть глаза. Более того, ему вдруг показалось, что он может легко вскочить на ноги, открыть дверь и заорать во все горло, требуя внимания и помощи от тех, кто  так бессовестно  позабыл о его существовании.

...Вокруг простирался  молочный туман, похожий на тот, который видишь из самолета, взлетая над ненастным городом. Очертания предметов  на глазах превращались в  прерывистые линии, будто невидимая рука небрежно стирала их резинкой. Лишь несколько странных фигур неподалеку, словно сгустившиеся тени, выделялись на тусклом, матовом фоне. Одна из них склонилась над ним, но он не мог разглядеть лица. Льюис захотел приподнять голову с подушки, но понял, что  подушка исчезла, а вместе с ней  исчезли кровать, занавешенное синими портьерами окно  и дверь  - все  эти неизменные и до отвращения знакомые детали окружающего мира, сузившегося до размеров  тесной палаты, где вот уже много недель подряд он отбывал свое  бессмысленное заключение под  бдительной охраной людей в белом. Больничная обстановка растворилась, вместе с ней исчезли и  те,  кто  распоряжался его жалким существованием все это время. « Какой  тяжелый, бессмысленный  сон! - подумал он, - Что они мне вкачали на сей раз? Им же  главное, чтоб не стонал и не беспокоил,» - он   скорчил презрительную гримасу, думая о  медперсонале больницы. К своему удивлению, он услышал тихий смех и кто-то сообщил ему равнодушным и бесцеремоным голосом, явно наслаждаясь производимым эффектом:

- Это, батенька, не сон. Бросьте придуриваться! Это - смерть!
 
     Льюис широко открыл глаза и посмотрел в лицо бородатого мужчины. Несмотря на то, что он находился совсем рядом, черты казались размытыми и напоминали портрет, нарисованный акварельными красками по мокрому фону. Льюису  страстно захотелось отправить этого ехидного типа куда подальше с его неумными шуточками, но раздаржение вдруг расплылось, как круги на воде, гасимое странным пониманием того, что этот человек прав.
 
    Окончательно придя в себя, он снова осмотрелся, заметив теперь, что находится в некоем подобии  просторного зала с мраморными колоннами, что под ним простирается гладкий, как зеркало, гранитный пол, где-то вдалеке по сторонам горят неяркие светильники, а прямо над головой, вместо потолка, висят облака, бесшумно перемещающиеся от дуновения ветра, словно легкие занавески, потерявшие форму и цвет. Полная фантасмагория окружающей обтановки мало смутила его. Ему даже показалось, что он уже видел это место раньше. Вот только не мог припомнить, где.

  Он также обратил внимание на то, что вдруг начал воспринимать все детали окружающей действительности удивительно четко – без труда мог разглядеть прожилки на  высеченных острым резцом листьях, украшавших самую верхушку стоявшей рядом колонны, замечал крошечные  золотистые вкрапления в гранитной плите пола,  удивлялся вычурной роскоши и искусности исполнения  старинных  бронзовых  светильников, находившихся метрах в тридцати от того места, где от находился. Он подумал, что даже в очках не смог бы их рассмотреть так детально. Но очков на нем не было. Была лишь четкость и ясность видения - совсем позабытая, оставленная в очень далеком детстве, когда бизорукость – следствие неуемного пристрастия к чтению - растушевала линии предметов на всю оставшуюся жизнь.

      Удивительно было и то, что фигуры людей, окружавших его,  в отличие от интерьера, казались  размытыми. Лица и руки еще можно было различить, но вот тела больше напоминали сконцентрированное на небольшом пространстве северное сияние – зеленоватый, порой радужный свет, мерцающий, меняющий яркость. У бородатого типа, сообщившего Льюису о смерти, тело было  наименее заметным -  казалось, что свечение, наполнявшее его изнутри, постепенно угасает,  подобно последним лучам заката, превращаясь в бессильный отблеск,  готовый покорно кануть в  бездонную темноту.
 
     Он осмотрел себя – тело имело привычные очертания – руки, ноги на месте. Больничная пижама исчезла  - он стоял, полностью обнаженный, ежась и переминаясь с ноги на ногу,  ощущая себя  совсем неловко в этом совершенно чужом и, похоже, враждебном, окружении.

- Что, любезнейший, обеспокоены наличием своих драгоценных регалий? – поинтересовался бородатый. – Они у вас скоро исчезнут -  тут это хозяйство никчему!  Представляете, всю жизнь трястись над тем, что, в конце концов сгниет и развалится под натиском пирующих червяков!

- Хватит ерничать, Савье! Вы сами были не лучше, когда явились сюда! – оборвал его твердый мужской голос.

- Ой, кто это тут у нас записался в обвинители! Господин Доктор!? Неужели? Да вы сами орали на все поднебесье, что  вы не труп, раз  видите, слышите и разговариваете! Помните? Вы все уповали на объективные доказательства того, что живы и ждали, что ваши коллеги вас откачают! А им, вашим коллегам, было на вас начхать! Так же как и вам на тех, кто отходил в мир иной, не вызывая нареканий со стороны закона. Ведь вы же, накрыв тряпкой несчастного, шли домой, ели сытный ужин, выпивали бокал  бренди,  читали морали своим  великовозрастным детям, либо изощренно тешились со своей любовницей в то время, как какой-нибудь ваш пациент сидел вот тут и ждал, что его откачают!

- Вы не смеете, Савье! - вперед вышла фигура в прошлом высокого и худощавого человека, чье узкое, осунувшееся  лицо выдавало крайнюю степень недовольства и раздражения – Закройте свой продажный, бесстыжий рот!

- Хватит! – между двумя фигурами появилась тертья, приземистая и неказистая, в которой можно было узнать человека средних лет,  когда-то, видимо, обремененного лишним весом и  страдавшего одышкой. – Вы еще подеритесь перед лицом Господа, бессовестные! – он повернулся к Льюису, на его лице светилась сочувтсвенная улыбка, в его высоком, немного писклявом голосе чувствовалась  торжественность и официальность.

- Сын мой, - обратился он негромко к вновьприбывшему, - не бойтесь и не слушайте тех,  кто на самом деле может только болтать. Вы отошли в мир иной, к Господу, вас сотворившему и призвавшему к себе в день и час им определенный. Уповайте на его милосердие, молитесь и верьте в его милость – ваши старания не пропадут зря, ибо это единственное, что  нам всем остется делать, если мы заранее не заботились о своей душе при жизни,  так, как Он заповедал нам... Как вы себя чувствуете?

 Доктор презрительно усмехнулся. – Папаша, ваш вопрос не имеет смысла – он мертв!

- Это для вас он мертв, безбожник! – злобно отозвался беседовавший с Льюисом господин. – Вы и после смерти не прониклись сочувствием и уважением к человеческой душе, – и он многозначительно погрозил доктору зыбким пальцем.- Ну ничего, расплатитесь за свою гордыню по полной,  все вы еще вспомните меня! – отблески на полупрозрачном теле говорившего стали ярче, грозно заполыхав,  словно зарницы перед грозой. Слегка успокоившись, он снова стал светиться ровно, без всполохов, напоминая горящую сквозь зеленый абажур  лампу.

-  Итак, сын мой, что вы испытываете в данный момент? – он снова обратился к Льюису, глядя на него озабоченно и с искренним участием.

-  Как вам сказать, - задумался Льюис. – Мне холодно, непривычно,  не скрою, немного страшно. Но, вцелом, я чувтвую себя намного лучше, чем... чем, когда я был...жив. – последние слова дались ему с трудом – разум пребывал в шоке от происшедшего.   – Видите ли, я долго и продолжительно болел, был уже немолод, знал, что умру, умру скоро. От этой болезни нет лекарств. - вздохнул он. – Но, честно говоря, смерть не сильно пугала меня. Иногда я даже просил ее прийти, хоть, наверное, это и грех? – он вовпросительно посмотрел на собеседника.
- Бог простит, - утвердительно кивнул головой тот. – Бог велик и милостив - Он прощает раскаявшихся.  Скажите, смогли ли вы исповедаться перед смертью?
Льюис отрицательно покачал головой. – Не успел. Смерть была неизбежна, но наступила, как это часто бывает, внезапно.

- Сын мой, я могу облегчить ваш страх и смятение пред Высшим Судом, приняв от вас исповедь. Если вы пожелаете удалиться в более укромную часть этого места, я бы мог Вас выслушать и отпустить ваши грехи, дав тем самым надежду на спасение и уменьшив ваши терзания.

- Не слушайте его - у папаши у самого рыло в пуху, вот он и пытается заработать последние бонусы в надежде, что его простят, – закричал бородатый Савье.
- Вы - священник? – поинтересовался Льюис.

- Проповедник, - отозвался бывший толстяк. –  вы можете меня звать отец Джо. Или, даже, просто Джо, если вам угодно. Сан теперь уже ни при чем.

- Спасибо, отец Джо, - искренне поблагодарил Льюис. Но я – человек не особо верующий. Родители крестили меня при рождении, но я не сильно усердствовал при жизни, посещая цековь и читая молитвы. Я видел свое предназначение в другом. Честно говоря, я не чувствую себя большим грешником и  не вижу нужды исповедоваться после смерти.
 
     Савье и Доктор одобрительно закивали, многозначительно переглянувшись. Из врагов они  вдруг превратились в союзников, придвинувшись ближе друг к другу и молча наблюдая за происходящим.
 
- Нехорошо, сын мой, нехорошо – нахмурился отец Джо.- Вы страдаете непомерной гордыней, как и они – он небрежно кивнул в сторону двух других. – Разве можно считать себя безгрешным? Кто вам дал такое право? Разве все, что вы делали при жизни было  правильным и после смерти вы не оставили обиженных? Разве нет у вас сожалений и угрызений совести, чувства вины и  испепеляющего желания исправить содеянное, или хотя бы покаяться? Каким монстром нужно быть, чтобы считать себя непогрешимым!?

- Папаша подыхает от нездорового  любопытсва, все жаждет узнать, как другие получали удовольствие от жизни, в то время как он глотал слюну и втихаря маструбировал! –  язвительно прокомментировал Савье.
 
Доктор громко прыснул, давая понять, что сам относится к идее покаяния и искупления весьма скептически.

     Джо поджал полупрозрачные губы, махнул безнадежно рукой и отошел в сторону, громко стеная – Прости мне Господи,  все грехи, за которые Ты поместил меня в это осиное гнездо! Прости меня, грешного и прости всех богохульствующих, пораженных  чванством, слепых в гордыне своей! Прости их, ибо не ведают, что творят чада твои– он присел на гранитный пол у одной из колонн поотдаль, прикрыл глаза и зашевелил губами, видимо, читая молитву.
 
 - Ну что ж, - обратился к Льюису Доктор. - Вот вы и увидели основных действующих лиц этой драмы, - обратился он к Льюису. – Разрешите представиться. При жизни я был докотором и это было для меня важнее, чем имя, фамилия, вероисповедание или политические взгляды. Зовите меня просто Док – меня так все звали, не только коллеги и пациенты, но и  друзья, соседи, страховой агент, жена, любовницы, знакомые лавочники, портные и полицейские. Самое главное обо мне вы уже узнали. Моя профессия была смыслом, образом и целью моей жизни. Теперь я гол, бестелесен, бессилен, но я все равно – врач!

     Он протянул свою полупрозрачную ладонь и попытался пожать  все еще осязаемую, почти материальную руку Люиса. Льюис уловил легкое покалывание,  слегка похожее на слабый электрический разряд. Это ощущение было странным, непривычным, но, в некотором роде, приятным . Он почувствовал  направленный на него поток приветливых чувств и расслабился, забыв о пронизывающих сквозняках и онемевших ногах.

- Ну а я – Савье Матео Дюмонт.  – представился бородатый. - В отличие от Дока, мое имя   в свое время значило для меня и для других очень много. Достаточно было его произнести вслух, и  лица менялись, принимая подобострастно-завистливое выражение. Я родился в Нанте,  – живописном, старинном месте, шестом по величине городе Франции. Может вы и не слышали про Нант, зато наверняка знаете, кто такой Жюль Верн. Он – мой земляк! И, как ни странно для такого реалиста, как я,  он был моим самым любимым писателем в молодости!

- Вы даже на него чем-то похожи! – заметил Льюис.

- Был похож, - добавил Савье с оттенком печали в звучном голосе. – Мне многие это говорили при жизни... Но, вобщем, это неважно. Там, при жизни, я был  очень известным адвокатом. Брался за самые безнадежные дела и выигрывал их  легко и без усилий, как казалось моим завистливым коллегам. Но на самом деле, за каждой победой стоял упорный, многочасовой труд, тщательная продуманность каждого слова, жеста, выражения лица, поворота головы. Плюс, конечно же, природный талант находить подземные ходы под неприступными стенами закона. Меня уважали и боялись. Я слыл одним из самых образованных людей в своем окружении. Многие приходили в зал суда просто послушать мою речь. В момент выступления я чувтвовал себя магом, способным играючи направить мысли и чуства аудитории в нужное мне русло. Бывало, что судьи плакали, а подсудимые смеялись, позабыв обо всем на свете, завороженные силой слова и натиском моей бешенной энергии. Но все это в прошлом, друг мой, все в прошлом. – он  отвернулся и замолчал ненадолго, видимо, предавшись невовремя нахлынувшим воспоминаниям. Его фигура стала немного ярче, в ней появились вкрапления нежно-сиреневого света,  который быстро угас, словно искры костра в зимнюю ночь.

- Вы, наверное, подумали, что мы с Доком – заклятые враги. –  продолжал он, - Но, поверьте, это Вам только так показалось. Да, мы иногда скалимся, рычим и даже покусываем друг друга, но на самом деле, мы с ним – с одной псарни. Эскулапы и адвокаты вроде бы заняты разными вещами, но их пути так часто пересекаются, не правда ли, Док? – он повернулся к молчавшему все это время доктору. Тот утвердительно кивнул. – Вот, Док согласен! Видите ли, и те и другие имеют дело с человеческой изнанкой, а это - нечистоты. Да, это, извините, человеческое дерьмо, кровь, боль, страдания и искаженная этими страданиями психика. Мы знаем, как люди устроены на самом деле, потому, что видим это собственными глазами каждый день. Мы спасаем их жизнь и даруем свободу, но становимся при этом циниками, потому, что цинизм – это конечный продукт развития логики, основанной на трезвом мышлении. Это – неизбежный взгляд на жизнь, появляющийся  тогда, когда  число неумолимых фактов, собравшись в  чудовищную лавину,  беспощадно сносит ханжеские покровы иллюзий навсегда.  Поэтому сказки про милостивого боженьку нас с Доком  бесят, равно как и все эти обещания вечного блаженства в обмен на послушание при жизни. Наши руки по локоть в грязи, но мы – те, кто действительно спасает -  буднично и ежедневно, даже тех, кто этого не достоин. Мы не терпим елейный треп, потому, что это – призыв к бездействию, это  подмена личной  ответственности за свою жизнь  недоказуемыми постулатами и пустыми обещаниями,  основанными на желании одурманить и отобрать у человека его главное оружие  –  разум.

 - Профанация, чистейшей воды профанация – отозвался из-за колонны отец Джо. - Вы слишком много берете на себя, господа, считая, что спасение только в ваших руках! Признайтесь честно - разве у вас обоих не было случаев, когда все ваши усилия шли прахом и человек умирал или шел на плаху несмотря на все ваши потуги и отработанное до автоматизма мастерство? Разве не случалось, что безнадежный выздоравливал а осужденный вдруг выходил на свободу? Вы хоть когда-нибудь задумывались, почему это происходит? Почему то, что вы называете «счастливая случайность» или «несчастный случай» постоянно вмешиваются в ваш холодный, построенный на узколобых рассуждениях мир? Почему, когда человек умирает, от него остается лишь  бесполезный набор  из костей, мышц и внутренностей, в то время, как его способности  любить, сопереживать и творить бесследно исчезают?  Ученые научились выращивать органы, словно овощи на грядке, но если вы соедините все эти органы по схемам и чертежам, словно детали автомобиля, получится ли у вас человек? И, наконец, если то, чему учит религия – ложь, то что вы тут оба делаете? По- вашему, вас просто не должно быть, потому, что вы – механизм, котрый действуе только тогда, когда все части исправно взаимодействуют и их приводит в движение поступающая из пищи энегрия.  Когда вы в последний раз обедали, Савье? Вылечили  ли такие как Док, ваш цирроз? А вы, глядите, какой шустрый! Вы здесь дольше нас всех, ваше тело постепенно исчезает, но не исчезает ваша способность воспринимать, мыслить и чувствовать. Извольте спросить, почему?

- Я не отвечаю на идиотские вопросы! – отрезал Савье.

- Ага...Конечно! – злорадно прошипел Джо, – потому, что у вас нет на них ответов! Кончились ваши ответы! А вы –нет! Нет ваших клиетов, роскошного автомобиля, огромного загородного дома, солидных счетов в банке, а вы – есть! Так о чем должен думать человек пока жив – о том, что в конце концов развалится или достанется другим, или о том, что останется с ним на вечные времена, щедро дарованное Тем, кто  не творит  по формулам и инструкциям,  а милостливо наполняет  бессмысленный  материальный мешок  искрой своей  бессмертной сути? – отец Джо встал и прошелся с триумфальным видом из стороны в сторону, словно римский император перед  толпой поверженных варваров. Его контуры стали ярче, лицо оживилось. Чувтвовалось, что впервые за долгое время он получил возможность высказаться и это придало ему сил и уверенности.

- А что касается спасения... - продолжал он спокойно и с некоторй иронией в голосе, -  что ж, существует момент, когда каждый из вас опускает руки. Что вы можете предложить обреченным на смерть или заточение, когда всесь арсенал ваших средств  исчерпан? Что вы можете дать  тому, кто измучен непереносимой болью или  бескомромиссной совестью? Вы, Док, скорее всего пропишете наркотик, а вы, Савье, организуете идущему на смертную казнь сносные условия или роскошный обед. Согласитесь, что при этом вы расписыветесь в собственном бессилии. И тут появляюсь я, или такой как я, и дарую несчастному надежду! Я даю ему точку опоры, выслушивая его, и наставляя на путь, ведущий туда, где нет ни смерти, ни страданий. Я объясняю ему, что есть Тот, кто любит его и способен прощать самые тяжкие грехи. Все, что нужно сделать – принять эту любовь и поверить. Я не копошился в грязном белье и чужих кишках, но, в отличие от вас, не презирал людей за их пороки!

- А чем же вы все время занимаетесь, преподобный? – вдруг вспылил Доктор.
- Я не преподобный, - огрызнулся Джо.

- Ну, преподобному подобный, какая разница! Вы же ходите тут с презрительной миной и всех нас уличаете в безбожии, гордыне, еще черт знает в чем и грозите кровавой расправой со стороны вашего любвеобильного боженьки!

- Да л-а-а-адно, Док, не кипятись, - лениво протянул Савье. – Горбатого могила исправит.

- Как видите, не исправила...

- Да ну его, - махнул Савье рукой.- Пусть лучше человек представится.

     Наступило молчание, все взгляды были направлены на Льюиса, в воздухе висело  напряжение, словно вот-вот должен был грянуть гром. Он понимал, что  от его слов зависела расстановка сил в этой странной игре, но врать или притворяться было не в его правилах. Он не испытывал  особой симпатии ни к одному из присутствовавших, равно, как и  сильной нерпиязни. Все это было до скуки знакомо и меньше всего хотелось учавствовать в их разборках.
 
- Меня зовут Льюис, Льюис Кравски. При жизни я преподавал историю в старших классах. Моя профессия  не приносила существенной прибыли, но давала стабильность.  Поначалу это  и привлекло меня, перепробовавшего кучу разных специальностей в попытке найти своему гуманитарному образованию хоть какое-то практическое применение.  Поначалу меня тяготила необходимость вправлять мозги всем этим лодырям и скучающим девицам с томными взглядами. Удручало еще и то, что из года в год приходилось твердить одно и то же – те же факты, даты, имена, карты, фотографии. Но, постепенно, я стал видеть в своей работе некую миссию – всем этим подросткам доставалось мало внимания от родителей и многие из них просто не понимали , что  делать с собственной жизнью, телом, комплексами, каверзными вопросами, терзавшими их незрелые умы, как утвердиться и найти себя в этом огромном мире,  в котором нет четких ориентиров, но есть жестокие законы… Что еще я могу сказать о себе? Я был женат – не очень удачно... Мы с Агнес были  разными людьми. За сорок лет совместной жизни мы научились терпеть друг друга, но любви и понимания между нами никогда не было. – Льюис почувствовал, что  ему хочется закурить и с усмешкой подумал, что вот, наконец, столь раздаржавшая Агнес привычка исчезает. – Но я благодарен ей, да... искренне благодарен. Она была со мной до конца.

- А почему, позвольте спросить, вы мучили себя и ее все эти годы? Не проще ли было разветись?

-  Что, клиента упустили, Савье? – ехидно заметил Джо.

- Нет, папаша. Разводами я не занимался. Но в отличие от вас, знаю, что такое несчастливый брак – это сущий ад на земле!
 
- Видите ли, - как-то неуверенно продолжил Льюис. – Я не могу сказать, что это был сущий ад. Агнес была очень преданной женой, прерасной матерью и порядочным человеком. Мы поддерживали друг друга в трудные минуты, у нас были дети. Я каждый день был свидетелем того, как развод безжалостно калечит  беззащитные детские души и  разбивает на тысячи острых осколков их доверие к людям. У нас двое сыновей - я не хотел причинять им боль, пока они были маленькими. А когда сыновья подросли, развод стал совсем бессмыленным. Нам обоим предстояло встретить старость, а этого лучше не делать в одиночку.
- Грустная история, - заметил Док.

- Самая тривиальная, - отозвался Савье.

- Это история тех, кто заботился о благе ближнего больше, чем о своем собственном, - назидательным тоном промолвил отец Джо. - Мой вам поклон и уважение, Льюис. Вы достойно прожили свою жизнь!

-  Да это элементарная трусость, прирытая фиговым листочком - мнимой заботой о детях! – раздраженно проговорил Савье. - Я был женат трижды, и только в тетий раз нашел женщину, с которой был по-настоящему счастлив. Я не боялся подниматься и уходить, оставляя за собой укоры, проклятия и нажитое тяжелым трудом имущество. Шут с ним, с этим совместно нажитым имуществом - я себе знал цену и не боялся остсться без гроша в кармане. Но я всегда верил, что  лишь счастье и  взаимная любовь делают брак осмысленным. Я знал, что  могу дать много, очень много и получить взамен то, что ищу, равно как и то, что достоин понимания, а не упреков. Я – нелегкий человек. И потом, эта моя страстная, увлекающаяся натура... я часто принимал страсть за любовь и не понимал, что выгодный брак для некоторых женщин – самый легкий способ нажить капиталл ничего не делая. Однако, я не мирился с этим! Я совершил кучу ошибок, но нашел, в конце концов, то, что искал всю жизнь. И если Бог пожелает организовать для меня рай, ему придется приволочь сюда мою Жастин. А это будет несправедливо по отношению к такой молодой и любящей жизнь женщине.  Так, что, папаша Джо, ваш идиллический, пуританский раек с яблочками и бабочками – не для меня! Я там еще раз помру - от тоски! Следовательно, мне дорога - в ад. А ради этого не стоило  обкрадывать себя и заниматься всю жизнь  разными глупостями, о которых вы тут твердите.
 
- Но дети, как же ваши дети? –  с тревогой в голосе спросил Льюис.  - Ведь они оставались позади, вместе с брошенными матерями,  в опустевших домах, отчаявшиеся хоть когда нибудь вернуть  предавшего их отца!

- Драгоценный, я - не ваш ученик! – грозно прорычал Савье. - Меня не надо учить уму-разуму! Ваше счастье, что я не сидел в вашем классе. Вы бы у меня в два счета отрелись от педагогического поприща на всю осташуюся жизнь! Еще один святоша нашелся! Я, в отличие от вас, знаю, что у несчастливых родителей счастливые дети не вырастают. Поэтому у меня была только одна дочь – с  Жастин. Клэр выросла свободной, красивой и уверенной в себе девушкой, потому, что она – дитя, рожденное и выросшее в настоящей любви! Это то, что дает ей силы идти вперед с высоко поднятой головой, это – полный бак до последнего метра ее пути, сокровище, которое у нее никто и никогда не отнимет, то единственное и главное, что родители могут дать своим детям!

- Но не все так могут, - возразил Док. – Я, например, женился по любви, но чувтва менялись и отношения  стали развиваться в другом направлении. Через пару лет мы стали просто хорошими друзьями и оставались ими всю жизнь. У нас родились сын и дочь, которые выросли в атмосфере согласия и уважения, получая все необходимое для своего развития – любовь, заботу, внимание и достойные условия жизни. Моя жена -  художница – тонкая, впечатлительная, легко ранимая натура. Она была заложницей своего настроения – вот она порхает, улыбается, щебечет, как зяблик весной, творит на кухне какой-нибудь шедевр, а то вдруг запрется в своей мастерской и  сутками ни с кем разговаривать не желает. Я это все, конечно, понимал, уважал. Даже гордился ею - она невероятно талантлива. Но у меня такая работа – понимаете, видеть смерть и боль каждый день ... это страшное,  нечеловеческое напряжение, взрывающее сознание.  Иногда лезвие склальпеля кажется  многополосным шоссе по сравнению с гранью, по которой приходится  ходить. Его нужно как-то снимать, это напряжение,- иначе окажешься в одной палате со своими пациентами.   И потом, все время адреналин в сумасшедших дозах... я работал в  реанимации,  дежурил ночами, позже оперировал. Постепенно становишься зависимым и начинаешь испытывать непреодолимую потребность в остроте, новизне, даже некоторой жестокости, прежде всего в интимной сфере. Хочется называть вещи своими именами и отпускать свои инстинкты на волю. А моя жена была самой нежностью и беззащитностью. Я чувствовал себя просто чудовищем, приходя с работы  - мне нужна была  мощная разрядка, а она ждала от меня  ласки и внимания... Я не разлюбил ее, вовсе нет! Напротив, все больше и больше привязывался к ней, берег, словом, испытывал чувства, скорее отеческие, чем супружеские...

- И поэтому вы спали со всеми медсестрами подряд, забывая порой, как их зовут и различая их лишь по величине груди  и форме задницы! – радостно сообщил Савье.

- Знаете, господин адвокат, я сам не ангел и не пугаюсь пошлых замечаний! Вы меня этим не впечатлите. Но я нашел свой путь к счастью. Пусть и неправильный с чьей-то точки зрения, зато избавивший от боли и меня и тех, кто мне был дорог. В конце концов, именно в этом я  и видел свое предназначение . А тот, кто знает или умеет лучше – пусть следует в рай. Мне эта перспектива не грозит. Тут, Савье, я с вами согласен.
 
 -  От боли он их, видишь ли, избавлял...анестезиолог хренов, - добродушно проворчал Савье.

 Отец Джо засуетился под своей колонной, не то всхлипывая, не то сморкаясь.

- Извините, мне все кажется, что у меня насморк. Дурацкая привычка человека, вечно страдавшего от сырого климата и сквозняков...Но давайте оставим все наши разногласия. Ведь ему нужно объяснить...вернее..показать...Ну... вы понимаете, о чем я.

- Да, пожалуй  вы правы, папаша. – Льюиса насторожило, что впервые эти двое хоть в чем-то согласились. – Ему и в самом  деле следует об этом знать.

- Я провожу, - поспешно предложил Джо.

- Нет уж, миляга, не получится! – разгневанно отозвался Док. – Вы ведь только и ждете момента, чтобы вцепиться в жертву, как бешенный крокодил. Сидите на месте, голодная пиявка! Я сам его провожу. Он обойдется и без ваших комментариев.

- Но ведь только я знаю...- начал возражать отец Джо.
 
- Что вы знаете?! - презрительно прервал его Док. - Знали бы хоть что - нибудь – сидели бы в другом месте! – Пойдемте, Льюис. Вы и в самом деле кое-что должны узнать, - и он легонько подтолкнул Льюиса вправо. Вернее,  не  совсем подтолкнул,  но Льюис подумал, что не знает, как назвать возникшее ощущение по-другому.

       Он последовал за Доком в глубину этого огромного помещения, отмечая про себя, что больше не страдает от холода и скованности. По гранитному полу шли двое, но только шаги двух  босых ног гулко отдавались в тишине – Док скорее плыл, чем шел, бесшумно передвигаясь все дальше в  янтарном свете бронзовых чаш, посылавших рваные всполохи в глубину зала .

     Льюис впервые за все это время остался на едине с собой и, следуя вперед за плавно скользящей полупризрачной фигурой своего нового знакомого, вдруг  серьезно задумался о том, что с ним произошло. Он не боялся смерти, никогда не боялся, ведь, с его точки зрения, глупо бояться того, что неизбежно. Он рассказывал своим ученикам, как умирали герои, как погибали армии , как безумцы горели на кострах за свои убеждения, как эпидемии косили слепо и безжалостно и юных и дряхлых, превращая цветущие города в безмолвные каменные могилы. В силу своего образования, он всегда осознавал, что история цивилизации –  это история  человеческой смерти, в той же мере, что и  история человеческой жизни. Раздумывая об этом на досуге, он пришел к выводу, что смерть - лишь веха, за которой начинается другая жизнь, также как за одной исторической эпохой приходит другая и тогда все меняется – правители, религия, идеалы, мышление, цели. Старое гибнет,  порой трагически, но новое неизменно рождается  на его руинах и так – всегда.
 
      Наблюдая за природой, он видел отголоски того же принципа – вот цветение слив и вишен сменяет жаркое лето; вот завязи превращаются в сочные плоды; вот собирают урожай и птицы покидают насиженные гнезда; вот землю застилает белый покров, похожий на саван, а может быть –  на чистый лист, с которого начинается все новое. А потом   все повторяется и деревья растут вверх,  протягивая живительному солнцу ветки, доверчиво выпуская трогательные липкие листочки, которым через несколько месяцев суждено  высохнуть и упасть на землю, из которой все приходит и в которую все возвращается. Если природа и история цикличны, как человек может стать исключением из правила?  Все подчняется одним и тем же законам. Смерть – это просто конец витка, за которым всегда начинается новый.  Давно приняв для себя такую картину мироустройства, он не считал нужным трепетать перед смертью и трусливо прятаться от ее незримого присутсвия. Поэтому он не был сильно напуган, когда благообразный  молодой врач  официальным тоном сообщил  диагноз. В смерти не было ничего пугающего. Страшно было только мучительно умирать...
 
- Они ведь  успели прооперировать вас, - доктор вдуг резко обернулся, отреагировав на мысли Льюиса так, как если бы он размышлял вслух.
 Испытывая легкое недоумение, Льюис уставился на  Дока и тоже остановился.

- Не удивляйтесь и не обижайтесь, приятель. Вы тоже скоро начнете воспринимать мысли также отчетливо, как при жизни воспринимали слова.

- И давно это с вами? – поинтересовался Льюис.

-Как вам сказать... – замялся Док. – Мы все потеряли счет времени и не знаем, сколько тут находимся. Мы также не знаем, сколько времени прошло на земле с тех пор, как мы ее покинули. Поэтому, мне тяжело ответить на ваш вопрос... - видите ли, -продолжал он задумчиво, - мне действительно было тяжело смириться с тем фактом, что я мертв. Во- первых, смерть наступила внезапно – я опаздывал, торопился, а тут этот жуткий гололед, и лобовое столкновение... Все произошло молниеносно, у меня не было времени размышлять и готовить себя к неизбежности, как у Вас, хотя, наверное, это, своего рода, везение...я бы с вами низачто не поменялся, - печально усехнулся он. - И потом, чисто логически,  все, что со мной произошло  позже полностью противоречило моим представлениям и опыту.
      В отличие от вас, я видел смерть не умозрительно. Я констатировал смертельный исход слишком часто, чтобы питать какие-то надежды. Я знаю, как работает организм в деталях, знаю, что это система, чертовски сложная система, которую, тем не менее, можно понять, потому, что в ней все взаимосвязанно и закономерно. В этой системе случаются сбои. В мою задачу входило приводить эту систему в норму, и, по большей части,  мне это удавалось! Понимаете? Я своими глазами видел,  как это происходит, понимая причинно-следственные связи, применяя методы, основанные на эмпирическом опыте, и потому, как мне казалось, обладал четким пониманием того, что такое жизнь и что такое смерть. После смерти происходят необратимые процессы, после которых видеть, слышать и чувствовать невозможно! Для меня «смерть» - это конец. Точка. Это даже не пустота или тьма.  Для восприятия и тьмы и пустоты должна быть задейтсвована  система, хотя бы частично. А система стоит. Ничего не происходит.  Вообще, НИЧЕГО, кроме постепенного распада  самой системы! Даже если принять точку зрения религии, что движущей силой  человеческого существования является некая энергия извне, то после смерти энергия становится бесполезной, ибо система  приходит в негодность. Если ваш компьютер приказал долго жить, электричество не заставит его работать, хоть к пяти розеткам подключай!  А верить в способность электричества или любой другой энергии самостоятельно думать и чувствовать...Извольте...  Извольте, я верю только в то, что доказуемо. Точнее, верил...- заметил он после некоторого замешательства. - Знаете, Льюис, - добавил он задумчиво, -может быть поэтому я относился к жизни так трепетно и старался, так отчаянно старлся вернуть  ее своим пациетам...

- А потом...Что же произошло с вами потом?

- Потом...- задумчиво ответил доктор. – Знаете, я сместил фокус. Я перестал мучить себя вопросом «Что произошло?», вместо этого, я задал себе вопрос: «Что происходит?». И тогда я снова стал врачом – то есть собой. Я им и продолжаю быть, наблюдая, прежде всего самого себя, ну и других, конечно, тоже.

- То есть и я, и Савье, и отец Джо – все мы – ваши пациенты? – удивился Льюис.

- В какой-то мере. Вы, да и я сам, скорее – подопытные кролики. Я пытаюсь наблюдать, анализировать,  как это все происходит. Папаша Джо знает ответ почему, ему легче. Но я не могу принять эти сказки за объяснение, просто не могу. Поэтому, я хотя бы пытаюсь разобраться, как...

- Интересно, - задумался Льюис, - наблюдать , то что называется, «пост мортум» глазами врача.

- О, еще как интересно! –  горячо согласился Док. - Я иногда забываю о том, что происходит на самом деле и думаю: «Какой материал! Какой общирный материал для анализа! Если бы я мог вернуться, я бы просто произвел сенсацию!» Мне  так хочется всем этим поделиться с коллегами! Рассказать миру, о том, что происходит после смерти обстоятельно и грамотно, как ученый...Но, увы,  это только нелепые мечты...

- Даже если бы вы, уважаемый доктор, и смогди вернуться обратно, вам бы все равно никто не поверил. Вас бы просто упекли в психушку. Да вы бы сами не поверили, если бы один из ваших коллег, скажем, переживщий клиническую смерть, вдруг стал вам рассазывать про дискуссии  мертвецов в загробном мире, или еще что-нибудь в этом же роде...

- Не знаю, не знаю...Я ведь не небылицы собираюсь рассказывать, типа «ангелы –черти», «рай -ад», я вижу, и, мне кажется, начинаю догадываться о природе жизни и смерти на совсем другом, но, тем не менее, научном, уровне. Это могло бы так помочь во врачебной практике...
 
-   Свидетельств, милый Док, и без Вас достаточно. Это пока что мало что изменило. Мир по-прежнему делится на таких, как отец Джо и таких, как вы с Савье.
- Интересно, к какой же категории вы причисляете себя?

Льюис задумался. От его ответа многое зависело. Но меньше всего его в данный момент интересовали распри в этой микрскопической модели человеческого общества. Его и в самом деле заинтриговал этот вопрос и он пытался ответить на него максимально чесно, прежде всего для себя самого.

- Знаете, Док, пожалуй я - такие как я, представляют собой некую третью категорию. – медленно начал он, - Мы не можем верить в, как вы их называете, «сказки», потому, что давно переросли эту стадию развития. Но и  совсем отказаться от них нельзя, потому, что мир, укладывающийся в четкую схему рассуждений и доводов, созданных  исключительно разумом - это нереальный мир. В нас есть нечто большее, чем то, что мы способны сознательно воспринять и объяснить. И если это «нечто» выхолостить и оставить лишь научную модель, получистя мир роботов, а не людей. Настало время повернуться лицом к этому таинственному «нечто», но вовсе не для того, чтобы прицепить очередной ярлык, заформалинить и выставить на всеобщее обозрение. Это таинственное «нечто» желает с нами взаимодействовать, но на своем языке. Это не молитва верующего и и не отчет исследователя. Это диалог, диалог с тем, кто заявляет о своем существовании, предлагает контакт, но не принуждает к нему. Мне кажется, это присходит  потому, что мы, или некоторые из нас, к этому готовы. Нам предстоит задействовать другие ресурсы и методы, взглянуть на мир по-новому, пытаясь понять в очередной раз, как он устроен и кто мы в нем. Наука, также как и религия, были необходимыми этапами развития, они сыграли свою положительную роль в процессе развития  сознания и еще долго будут оставаться формой мировосприятия для многих. Но в недрах человеческого общества, как ребенок во чреве матери, как  звезда в недрах вселенной, рождается  нечто новое...

- По-вашему получается, что мы с отцом Джо должны «возлюбить» друг друга? Или поклониться в пояс таким, как вы, которые  бездоказательно утверждают, что получили  невесть откуда новый ключ к  мирозданию?

- Зачем, Док? Не проще ли принять тот факт, что начинается новый виток эволюции человеческого сознания? Вам ведь легче это сделать,чем Джо, вы же верите в эволюцию? Почему же не предположить, что в человеке развиваются некоторые новые свойства, способности, если хотите. Называйте это шестым чувством...
 Док резко вздрогнул и Льюис заметил, как его тело расширилось и засияло изнутри, словно в темном окне зажегся свет.
 
- Льюис...Если бы Вы пытались втолковывать мне все это там, на земле, я бы, скорее всего, просто не стал тратить время на все эти жалкие разглагольствования гуманитария. Я верил и верю только в факты. Но именно потому, что за время пребывания здесь я некоторые из них  лично засвидетельствовал, я не могу однозначно отрицать то, что вы заявляете.

- Интересно, что же вам удалось понять?

- Энергетическую природу человека. Я, конечно, читал всякие там полу- и околонаучные заявления, но убедительных свидетельств ни у кого не было. С чего мне было в это верить? А теперь...теперь я вижу, что человеческий организм создан по некой энергетической матрице. Вы и я изначально –нематериальны. Мы –  запрограммированные сгустки энергии, способные как формироваться в более плотные, материальные  структуры, так и расформировываться до состояния чистой,  бесформенной энергии, которая теряет свой информационный потенциал и может быть перепрограммированна.  В данный момент у всех у нас происходит расформирование, Льюис. Вы умерли совсем недавно и ваша энергия еще достаточно плотная, она напоминает организм, частью которого была раньше, причем до такой степени, что поначалу кажется, что ничего не изменилось. Постепенно уплотненность меняется и человек теряет внешнюю форму – это то, что с вами сейчас происходит. Все ваши внутренние органы – как на ладони, причем именно в том виде, в котором они были при жизни. При этом я вижу не сами органы, но их четкую энергетическую матрицу. Мне не составляет труда поставить диагноз и установить, что рак был диагностирован  слишком поздно, что операция производилась по соображениям  скорее психологическим, чем медицинским. Вас пытались спасти - возможно, ваши врачи  надеялись отдалить смерть хотя бы на время. Но вы были обречены. Они делали все, чтобы  продлить вашу жизнь – я бы делал то же самое. Они всячески старались облегчить ваши стардания, и, безусловно, все делали правильно, но в какой-то момент... – Док замялся.

     Пауза затянулась и Льюис вдруг ясно понял, что его собеседник находится в нерешительности и жалеет о том, что затеял этот разговор. От этого непривычно явственного понимания  состояния другого человека  ему стало не по себе. Недосказанность всколыхнула странное предчувствие и смесь тревоги, любопытства и страха овладела бывшим учителем истории.
 
- Продолжайте, Льюис. Я прошу вас...- промолвил он сдавленным голосом.

Док помедлил еще пару мгновений, словно собираясь с силами и делая окончательный выбор – говорить или промолчать.

- Ну что ж...  дело заключается в том, что, в какой-то момент, Льюис, вам ввели  чуть больше лекарства, чем следовало. До вашей реальной смерти оставались считанные дни. Но это были бы самые тяжелые дни и для Вас, и для тех, кто был рядом...

Льюис почувствовал, как что-то внутри оборвалось, понеслось вниз, нарастая, набирая страшную силу, словно сорвавшееся с места  лезвие гильотины - ужас безжалостно и молниеносно рассек сознание  на две кровоточащие половины.
 
- Меня убили?!! – еле выговорил он.
- Не совсем... Кто-то предоставил последнее слово судьбе, провидению, шансу, называйте, как хотите. Доза была  большой, но не смертельной. Вы могли  выжить,но могли и умереть от этой дозы. Учитывая общее состояние вашего организма, последнее  было вероятнее всего. Тонкая игра на грани жизни и смерти... всегда можно  сослаться на желание облегчить боль человеку, который становился все более и более зависимым от лекарств. Но,повторяю,  вы были обречены...Вы это сами прерасно знали.

- Агрес, - простонал он. – Агнес...

- Кто это?

- Моя жена...

- Она была медиком?
 
-  Медсестрой, потом операционной медсестрой... двадцать с лишним лет...- Льюис молча потряс головой, полуприкрыв глаза и плотно сомкнув губы. – Невероятно...

 Док  некоторое время не произносил ни слова, пристально наблюдая за ним, а затем проговорил тихим, извиняющимся голосом:

- Простите, дружище. Я причинил вам боль. Но я привык говорить людям правду. Вы должны были узнать правду. В конце концов, все, что вас в данную секунду интересует – это мотивация вашей супруги, если это действительно она вздумала распорядиться вашей судьбой. Вас гложет вопрос – было ли ее действие продиктованно любовью и состарданием к вам, либо ненавистью, усталостью и желанием  избавить от страданий себя? Какая разница, Льюис, друг мой, какая разница? Вы все еще не можете расстаться с наивной верой в то, что вас любили? Для вас это теперь – безвозвратное прошлое.  Агнес должна будет жить с этим,  причем до своего самого  последнего дня. Это ее крест, это ее будущее. А у Вас оно другое. И оно у вас, безусловно, есть! Это Вам говорю я, противник всяческих выдумок и пустых обещаний! Старый, дотошный Док берет ответственность за свои слова – и это вовсе не пластырь сердобольного утешения, впопыхах налепленный на кровоточащие раны вашей души...У меня есть доказательства того, что у всех у нас за порогом смерти есть будущее...

- Какое? –   слабым голосом поинтересовался Льюис.

- Не знаю! Не могу нарисовать полную картину, но знаю точно, что есть...Я могу говорить, лишь о том, что успел подметить и обобщить - это немного. Но, если Вам интересны мои предположения...

-Да, да, безусловно! Продолжайте, прошу вас! – поспешно заверил Льюис, всеми силами желавший отвлечься от тяжелых мыслей.

- Дело в том, что, как я уже говорил,  наше тело является сильно уплотненной энергией, которая  подчиняется всем известным физическим законам. Грубо говоря,  тело можно сжечь, словно дрова, и выделившаяся энергия, превратившись в тепло, вернется обратно в окружающую среду. Тогда подтвердится старый и всем известный закон о том, что энергия никуда и никогда не исчезает. Этот факт вводит в заблуждение - возникает ошибочное представление , что таким образом в окружающую среду возвращается вся энергия. Но это не так. Вернее, с дровами именно так и происходит. Но с людьми это не так. Существует второй вид энергии, более легкий, который покидает человеческое тело при смерти. Понимаете? При определенных условиях более тонкая энергия возвращается обратно в пространство, Вселенную, улетает на небеса – не будем спорить о терминах, вернемся к сути, но она сохраняет при этом свои свойства, во всяком случае, какое-то время. Одно из ее главных свойств – осознавать и мыслить. Когда врач или паталогоанатом работает с человеческим телом, он всегда имеет дело с самой грубой формой энергии, эдакой шелухой, стручком, коконом. На этом  опыте и основанны наши выводы, потому, что фиксировать тонкие слои энергии мы просто не научились. Этого нельзя сделать при помощи органов чувств или  имеющихся в нашем распоряжении приборов, точнее, нельзя наверняка доказать существование энергии, не почдиняющейся известным физическим законам и, как следствие, обладающей другими свойствами. Вы, конечно же, спросите меня почему. Однако, я сам бьюсь над этой загадкой. Скорее всего потому, что наши  пять органов чувств работают  безостановочно и на очень большой мощности – мозг при этом поглощен восприятием и анализом  прежде всего этих сигналов. Это необходимо для  нашей функциональности и безопасности – эдакий эволюционный гарант выживания в материальном мире. Образно выражаясь, наши органы чувств просто «вопят»  что есть сил о том, что с нами происходит на материальном уровне, заглушая более слабые сигналы, исходящие из более тонких слоев нашего существа. Мы их просто не замечаем, также как нельзя услышать  шепот шестого человека, если пятеро остальных постоянно галдят,  свистят, выкрикивают лозунги и топают ногами.

- К этому нужно добавить неусыпный контроль разума, - добавил Льюис. - Следуя вашей теории, получается, что  при жизни - это доминирующий аналитический аппарат,   способный воспринимать  лишь ту информацию, которую получает от органов чувств – каналов соединения с материальным миром. Все остальное для него просто не существует, поскольку не воспринимается непосредственно.  Тем не менее, разум и связанные с ним органы  чувств являются лишь  вершиной айсберга- видимой и ничтожно малой частью  грандиозной системы восприятия  и понимания мира, потенциально доступной человеку. Даже сложные приборы, создаваемые человеком, предоставляют информацию, которую опять же  воспринимают органы чувств и анализирует разум. Факт существования души  не воспринимается потому, что разум  способен оперировать лишь   теми данными, которые ему прямо или косвенно предоставляют оганы чувств.
   
- Это – тема для отдельного разговора, - как-то неохотно заметил Док.

- Вас смущает термин «душа»? Слишком ненаучно, не так ли?

- Возможно, возможно и так. Это какой-то очень затертый и невнятный термин, - признался Док. – Но другого пока предложить не могу.

- Давайте вернемся к вашим наблюдениям. Более тонкие слои нашей, как вы ее назвали, энергетической матрицы, сохраняются после смерти?

- Какое-то время. Вы ведь уже заметили, что, пока что, отличаетесь от нас? Но у всех у нас тоже поначалу присутствовали формы и ощущения,столь харкатерные для привычного нам тела. Затем  все это постепенно как бы растворяется, точнее, трансформируется, теряя четкость. Мне интересно следить за происходящими с вами вами метаморфозами, Льюис, потому, что вы – первый, кого я наблюдаю с  момента выхода из материального тела. И вы меняетесь, Льюис, меняетесь, что называется, на глазах.
 
- Это я уже понял, вернее, ощутил. Ушел  физический дискомфорт. Меня не мучает холод, скованность, боль. Постепенно ослабевает раздражение от чувства бессилия, словно кто-то отключил провода, по которым все эти сигналы шли в мой мозг.

- Так оно и произошло. Вы подобрали очень точное сравнение. А что еще, что еще вы заметили, Льюис? – Док  испытывающе посмотрел на Льюиса.

-  Это... это трудно передать словами. – замялся тот. -У меня появились новые ощущения. Новые формы восприятия, скорее. Вот вы касаетесь меня, но я не чувствую самого прикосновения. Я чувтвую сигнал, который воспринимается всем моим существом, а не его отдельной частью.

- Доктор утвердительно кивнул.- Теряется тактильное восприятие. Вы ощущаете не прикосновение, а импульс и его  заряд – положительный или отрицательный - любят вас или ненавидят. Это пока  все, что вы можете сказать.
 
- Да я и при жизни мог сказать, кто меня любит, а кто ненавидит. Но это не было так отчетливо, как теперь, когда словно пелену сняли – даже немного страшно...

- Постепенно привыкнете. Потом научитесь различать оттенки – неуверенность, замешательство, раздражение, симпатия, сочувствие, ирония, лесть. Позже поймете, что слова не нужны, потому, что мысли других появляются в собственной голове, которой у вас к тому времени, по сути, уже не будет... мда...странно даже подумать об этом, не так ли? Но мысли при этом все равно будут появляться и  при этом вы будете ощущать их, как инородные. Вы очень четко будете знать, чьи это мысли.

- Интересно. Что же, по вашему, происходит?

Док задумался.

- Могу выдвинуть  лишь гипотезу. Наверняка утверждать не берусь. По всей видимости, после смерти органы чувств, как каналы восприятия  атрофируются. Они больше не должны осуществлять постоянный контакт с материальным миром и потому ослабевают, а потом и вовсе исчезают – задействованная на них энергия возвращается обратно в матрицу  и сливается с ней.  Постепенно человек –  вернее то, что от него осталось...

- Или то, чем он изначально являлся, – предположил Льюис.

- Ну давайте это назовем так. Так вот, возвращение в это первичное состояние постепенно приводит к целоствности восприятия, которого мы были лишены при жизни.
- И что тогда?

- Не знаю. Пока не знаю. Думаю, что это – тот предел, за которым следует истинное понимание природы вещей. Сознание расширяется, разум постепенно умолкает и становится снова лишь частью огромной системы, от которой однажды отделился. Мы перестаем быть теми, за кого принимали себя при жизни.
- Может быть, потеря  своего «я» и есть смерть? Может именно этого мы инстинктивно так боимся при жизни?
 
 Доктор покачал головой. – Нет, Льюис. Вовсе нет. Это, скорее,  обретение своего  подлинного «я». Это миг, когда мы, наконец,  в полной мере становимся собой. Возможно, это и есть тот чистый лист, который вы себе представляли. Может быть, чистый лист и есть все, чем мы на самом деле являемся.

- Чистый лист...- как эхо повторил Льюис. – Но кто  стирает и пишет на этом листе все новые и новые драмы, трагедии и комедии? Кто рисует  целые миры а потом безжалостно уничтожает свои же творения одним взмахом всесильной руки? А, главное, зачем?

Доктор задумчиво покачал головой.

- Может быть, подобно художнику или поэту,  Творящий пытается выражать себя и достигать совершенства в своих творенях, уничтожая все, что не соответствует или перестает соответствовать его замыслу? А может быть, мы просто куклы в спектакле, которых лишь время от времени выводят за кулисы, чтобы поменять маски... . – продолжал задумчиво Льюис.
 
Доктор как-то странно посмотрел на Льюиса, потом медленно произнес:

- В отличие от вас, мой друг, я при жизни не сильно интересовался подобного рода вопросами. Но, похоже... Да, похоже,  теперь над этим придется задуматься, - сказал он с некоторой печалью в голосе. – Поэтому, Льюис, я и привел вас сюда.- Посмотрите – в его голосе прозвучала торжественность, но  Льюис  явственно ощутил смятение и неуверенность, которые в данную секунду испытывал Док. Он последовал за взглядом своего собеседника и сам ощутил прилив удивления и страха. Док усмехнулся, давая понять, что все видит и понимает.

     Метрах в десяти от себя, между двух мраморных колонн, Льюис увидел колоссальных размеров двустворчатую дверь. Создавалось странное впечатление, что еще пару мгновении назад ее здесь не было – дверь словно бы возникла из ниоткуда,  по прихоти незримого волшебника. Он вопросительно взглянул на Дока, но тот не шевелился и сам рассматривал  странное видение, словно завороженный. Медленно, не отрывая взгляд, Льюис подошел к двери. Он  пристально разглядывал идеально отполированную поверхность темного дерева, странные геометрические узоры, украшавшие каждую из створок двери широкой резной каймой. При ближайшем рассмотрении узоры напоминали надписи – Льюису они даже показались знакомыми - что-то среднее между майянскими письменами и клинописью. Двери были плотно закрыты, но ручек или замка на них не было. Предназначение дверей было совершенно непонятным – за ними маячила пустота.  Льюис отошел на пару шагов, чтобы получше рассмотерть этот вроде бы, совершенно бесполезный элемент интерьера и вдруг застыл,словно околдованный леденящим взглядом Медузы Горогоны. На одной из створок, наверху, по центру, красовалась  потемневшая от времени бронзовая табличка, на которой готичкским шрифтом было выгравированно: «ПРИЕМНАЯ  КОМИССИЯ». В полном недоумении он уставился на Дока. Тот стал как-то неловко переминаться, глядя куда-то вниз, словно его вдруг срочно заинтересовало, как между собой стыкуются гранитные плиты пола.
 
   Придя в себя от удивления, Льюис тихонько простонал:

- Значит,  Джо был прав...

- Ничего это не значит, – резко оборвал его Док. – Вы же образованный человек, Льюис, вы что, в самом деле верите, что вас черти под мышки поволокут в ад, а белоснежные ангелы будут при этом ехидно апплодировать крыльями? Чего вы испугались? Вы же сами сообщили Джо, что к грешникам себя не причисляете.

- А вы? Что вы уставились себе под ноги, если вы такой бесстрашный! Посмотрите на себя, Док, на вас лица нет!

- На мне его уже давно нет, - пробурчал тот. – Скажите спасибо, что вас сюда привел я, а не Джо. А то слушали бы сейчас устрашающие нравоучения. И так на душе муторно...

- Надо полагать, что это он вас привел сюда. Он  знал об этом что-нибудь?

- Да не знал он ничерта. Савье первым обнаружил, ведь он  находится здесь дольше нас всех. От страха и одиночества он пустился бродить туда-сюда, ну и вот, извольте, набрел!
 
- Что все это значит? – не унимался Льюис.

- Да что вы пристали ко мне? – разраженно закричал Док. – Почем я знаю? Мое дело было откачивать, а не философствовать. Это вы у нас философ – вот и предложите что-нибудь!

     Льюис снова придвинулся к двери и протянул руку. Он  начал медленно, сантиметр за сантиметром продвигать ее вперед, чувствуя, как нарастает волнение. Вот рука вплотную приблизилась к поверхности двери, но не почувствовала соприкосновения с предметом и продолжала двигаться дальше, словно  ничто не преграждало ей путь. С удивлением он увидел, как рука прошла сквозь толщу двери насквозь, словно бы дверь была туманом или облаком. Испугавшись, он дернул руку обратно, и она вышла из двери также легко, как и вошла.

 Док громко засмеялся.
 
- Люди мало чем отличаются от мартышек! Любопытство напрочь вышибает страх!

     Льюис никак не отреагировал на замечание Дока. Он попробовал обойти колонны, чтобы оказаться по другую сторону двери, но у него ничего не получилось – он словно бы натолкнулся на невидимую преграду.

- Что, Льюис, - примирительно продолжал Док, - масса новых ощущений? Не беспокойтесь - мы все проделали в свое время подобные манипуляции и с тем же результатом.

- Но если это все тут кто-то водрузил, то, видмо затем, чтобы туда можно было войти!

- Или выйти, - иронично предположил Док.

Льюис задумался.

- А если... если попробовать... ведь самое страшное с нами уже произошло...что, если набраться смелости и...

- ...и пройти сквозь дверь? Льюис, вы не оригинальны. Некоторые эксцентричные личности с артистическими наклонностями уже пытались...

- И что?

- Да ничего! Откуда вошел, туда же и вышел – вот прямо где мы с вами стоим, там он и появился.

- Но так не бывает...

-  Так не бывало, Льюис, не бывало! А теперь – я уже говорил вам, разум и органы чувств перестали  заботливо оберегать вас от шокирующих открытий, мир разорвал соглашение о стабильности и предсказуемости, которе подписал с вами при рождении и теперь вовсю веселится,  глядя на ваше недоумение.
 
- Тогда получается, что торжество ограниченного разума – это своего рода защита, или забота, попытка уберечь от того, с чем человек может не справиться!

- Ну, во всяком случае, не абсолютное зло. Возможно, когда неподготовленное сознание вдруг начинает воспринимать зловещий шепот  этого таинственного шестого,  сидящего  с ним одной комнате, происходят малоприятные вещи.

- Вы имеете в виду всех этих ясновидящих, пророков, медиумов и прочих граждан с паранормальными способностями?

- Я  прежде всего имею в виду пациентов психиатрических лечебниц. Ни один психиатр не ответит вам  однозначно на вопрос, почему у человека происходит помешательство. Он знает, как протекает заболевание, может распознать симптомы, облегчить их, понимает, что присходит на химическом, физиологическом уровне, но он не знает наверняка, почему у конкретно этого человека поехала крыша.Травмы, инфекции, отравления, старение и прочие обстоятельства, вызывающие нарушения мозговых функций, генетическая предрасположенность - так обычно объясняют возникновение подобных состояний. Но не все, пережившие черпно-мозговые травмы или менингит сходят с ума. Не все, в чьем роду были шизофреники, страдают от этого расстройства. И, наконец, люди сходят с ума и без всех этих причин.

- Вы ходите сказать...

- Я хочу сказать, что сам, скорее всего, не стал бы даже слушать подобный бред при жизни. Но когда я увидел, как человек нырнул в дверь, словно в туман, и тут же из нее появился, когда я начинаю читать мысли,  видеть внутренности без всяких устройств, чувствовать происходящее всем существом, постепенно переставая подразделять поступающие сигналы на звуковые, зрительные или тактильные, я начинаю понимать, как себя чувствуют те, кто по разным причинам выходит из «мелом очерченного круга».
 
- Получается, что мы все ходим по канату, натянутому над пропастью, нам даны надежные хранители, оберегающие нас и в то же время ограничивающие нашу свободу, нас манит неизвестность, но мы не понимаем, что за кокетливой вуалью тайны может скрываться и алчная пасть...

- Браво, Льюис, браво! – воскликнул Док -  Вам бы романы писать!

-  Да ну, что вы...посто все это так удивительно, и в то же самое время - мудро..., нет,  просто гениально!

-  Да, автор и режиссер этой пьессы явно не лыком шит.

-  Вы верите в скорую встречу с Режиссером? – вдруг резко спросил Льюис.

- Льюис, я занял позицию наблюдателя. Мне так комфортно и  привычно. Хотите заниматься прогнозированием событий – обратитесь к отцу Джо. Кстати, мы с вами отлучились ненадолго, а проболтали чуть ли не вечность! Давайте возвращаться, пока Савье и Джо не разнесли в порыве идеологических разногласий все это сооружение.

  Льюис двинулся за Доком, беззвучно и быстро скользившим над полом, не оставляя  даже легкой тени на его зеркальной поверхности. Он подумал, что при жизни странным образом  яро отрицал существование привидений и призраков, и в то же время панически боялся встречи с ними. Был ли этот страх формой защиты? А может, просто смутное воспоминание о том, что было до рождения...

 - Ну, как, увидели? -  полушепотом поинтересовался отец Джо, увидев приближавшихся.

Льюис  неопределенно пожал плечами.
 
- Он опять свистит, – мрачно сообщил Савье.

Льюис с удивлением и легкой насмешкой взглянул на Джо. Но тот  напряженно смотрел куда-то вбок, недовольно поджав тонкие губы.

 Вдруг, из того места, куда смотрел Джо, раздался виртуозный свист. Льюис прислушался и, узнав знакомую мелодию, улыбнулся.

- Постойте, это же Ллойд Вебер! Да, точно! Тема из «Призрака оперы»! Но откуда?! Кто это свистит?!

Вместо ответа Савье скорчил презрительную гримасу и злобно заорал:
- Слышь, ты, Недомоцарт! Хватит на нервы дейтсвовать! Какого хрена ты вернулся? Свистел бы себе там, где это никому не мешает!

Свист не утихал. Наоборот, он усиливался и приближался.

    Неожиданно Льюис заметил неподалеку от Савье полупризрачную фигуру небритого мужчины средних лет. Он быстро передвигал тонкие, длинные пальцы, правдоподобно изображая игру на саксофоне. Полу-прикрыв глаза, человек свистел, демонстрируя замечательный слух и чувство ритма. Поровнявшись с группой  уже известных Читателю персонажей, он вдруг остановился и, прервав свое выразительное соло, спокойно и насмешливо спросил:

- А если я не перестану свистеть, что со мной будет? Вы меня придушите, Савье? Смею  разочаровать, у вас ничего не получится! – он молча сел на пол, вытянув вперед длинные ноги и нарочито громко зевнул.

- Какая скука, господа! – бросил он вникуда. При это непонятно было,относится ли его фраза к присутствовавшим или к его теперешнему состоянию.
   
- Вот, полюбуйтесь, Льюис. Еще один член нашей немногочисленной комунны, - с явной издевкой  в голосе сообщил Док.

- А что, народу прибавилось за то время, что я гулял? – поинтересовался небритый.

- А вы  ненароком подумали, что на земле срочно изобрели эликсир бессмертия? – желчно поинтересовался Док.

- Не понимаю, чего вы все на него накинулись? – не выдержал Льюис. – Свистит себе человек, здорово, профессионально, можно сказать, свистит. Что в этом плохого? Хоть какое-то развлечение...

-  Сын мой,  непрерывный свист в течение  нескольких суток перестанет развлекать, поверьте. А потом - и до греха недалеко! – непривычно резко ответил Джо.

- Тут уж вы абсолютно правы, папаша, - охотно поддержал его Савье. – может у вас, Льюис, терпения будет побольше. Вы ведь привыкли, когда вас донимают. Но, рано или поздно и вы пожалеете, что убийство, как  кардинальное средство решения проблемы,  больше не представляется возможным. Черт, я бы лучше отсидел  пожизненное заключение, чем вот это терпеть!

- А если бы вышку дали? – с притворно-серьезным видом поинтересовался новый участник разговора.

- Не дали бы! Любой судья учел бы смягчающие обстоятельства!

- Да, для тех кто забыл или не знает - меня зовут Карл, я – уличный музыкант! – скороговоркой сообщил небритый мужчина.

      Несмотря на некоторую неприветливость и замкнутость, Карл вызвал у Льюиса симпатию. В нем  безошибочно угадывалось органичное слияние увлеченности, искренности и внутренней свободы  -  неповторимый сплав душевных качеств, присущих творческой личности.
 
     Льюис приветливо улыбнулся и подсел к музыканту, который перешел на тихое насвистывание- импровизацию на тему «Кампанеллы» Листа. 
 - Почему бы вам тогда не петь? – поинтересовался Льюис,  давая понять, что не разделяет недовольства остальных.

- Слух есть – голоса нет. – объяснил Карл. – Да и потом, это как-то непривычно. Насвистывать – другое дело. Я даже сочинял, насвистывая.

-  Похоже, вы талантливы.

-  Наверное. Мне многие это говорили, - без тени самодовольства отметил Карл.
- Сколько времени вы вынужденны были провести на улице?

- Почему вынужден? –исренне удивился тот.

- Ну, как...Я знаю, что такое музыкальное поприще. Мои родители пытались сделать из меня пианиста. У них , конечно же, ничего не вышло. Но я знаю, каким каторжным, монотонным трудом и жертвами достигается мастерство музыканта. Обидно, когда все усилия сводятся лишь к унизительному стоянию на ветру ради куска хлеба.
 Карл задумался.

- Это хорошо... просто здорово!..

- Что? – не понял Льюис.

- Что из вас не сделали пианиста. Пианистом стать можно, музыкантом – нет. Для музыканта не так уж важно - где, перед кем и за сколько. Важно только играть. Есть, конечно же, всем хочется. Выпить иногда тоже надо. И пальтецо приличное в зимнюю стужу не повредит. Но если жизнь некомфортная, это все же не так страшно, как если ты не можешь ее создавать...

- Вы говорите о музыке, - понимающе кивнул Льюис.

- Не только... Вот представьте - стою я в своем  полутемном подземном переходе, и вдруг чувствую, как волна ничем необъяснимой радости  накатывает откуда ни возьмись – и я принимаю  эту волну,  как радиосигнал, начинаю транслировать, являя ее миру, вкладывая в процесс ее появления на свет все свое существо. Я придаю ей форму, словно скульптор; словно художник, расцвечиваю ее оттенками; обращаюсь с ней нежно, как мать, и в то же время страстно, как любовник. И вот я сотворил Радость. Я сам становлюсь ею. Она стелется вокруг, незаметно завладевая теми, кто проходит мимо, набирает силу, движется все дальше и дальше и достигает неведомых берегов, несясь на крыльях, которые ей дал я. Появляется ни с чем несравнимое ощущение, эдакий душевный оргазм, как награда за помощь в создании. Я со-творил...понимаете? Творил вместе с Тем, кто выбрал меня для того, чтобы в самом чистом, самом первозданном виде в мир пришли Радость, Печаль, Надежда, Любовь или Нежность. Каждый раз это происходило по-новому, каждый раз я умирал и воскресал, постигая вечные истины как новоявленные откровения . А вы говорите – каторжный труд... Да, можно часами работать, но это – не бессмысленный труд. Это - поиск истины.

      Воцарилось молчание. Все присутствующие повернулись к музыканту. Казалось вот- вот грянет шквал апплодисментов. Но что-то останавливало немногочисленную аудиторию – то ли отсутсвтие твердости в ладонях, то ли  обострившееся сознание собственной ограниченности.

Льюис прервал неловкую паузу.

- Вы закончили консерваторию?

- Нет, меня оттуда выгнали.

- Отчего же вы не попытались востановиться? – с жаром вопрошал бывший учитель. -Теперь все понятно! Образование открывает возможности в жизни, словно двери, невежество их захлопывает! Вы просто поленились! Возможно, вас некому было поддержать, объяснить...оказать материальную поддержку, - с понимающим видом продолжал рассуждать он, - но, видимо, все ваши невзгоды берут свое начало именно здесь! Имея консераторское образование вы могли попасть в приличный оркестр, давать концерты, преподавать, наконец! Кто поведет своего ребенка к недоучке? Нет, вы решительно должны были получить свой диплом!

- Зачем? – поинтересовался Карл.

- Как – зачем! –  воскликнул  Льюис, которму столько раз приходилось отвечать на этот вопрос. Словно актер, произносящий затверженный монолог, он  четко выдержал просчитанную до секунды паузу и  произнес нараспев, с  привычно-назидательной интонацией – Чтобы жить достойно и  уважать себя, чтобы мечта о счастье не осталась мечтой!

- А кто вам сказал, что я не был счастлив? – тихо спросил уличный музыкант.
 
Льюис растерянно посмотрел на Дока и Савье, словно бы ища у них поддержки.
 
- Не вижу особого успеха в прозябании в подземном переходе и жизни на подаяние, - обиженно прокомментировал он, после некоторого замешательства.

- Успех и счастье – вещи разные, -   задумчиво произнес Джо. – Вот бывает, есть у человека и деньги, и слава, и враги  завидуют, и женщины прохода не дают, а он в петлю лезет...или вдруг в монастырь уходит. Я, совершая однажды паломничество в Святой Земле,  встретился с одним таким – бывший политик, баловень судьбы, блестящие перспективы, а ведь все бросил и ушел послушником – это в наше-то время...Я бы сам, честно признаюсь, не смог такого сделать.  А он смог...

- И что, от этого он стал счастливым? – поинтересовался Док.

- Он перестал быть несчастным. Это уже много! Перестал делать то, что было противно его душе. А дальше – кто знает! Если Господь решил кого-то приблизить к себе, разве позволит Он избраннику своему быть несчастным? Вот он, – Джо указал эфемерным пальцем на Карла.- мы на него сколько угодно злиться можем, но ведь его Бог к себе приблизил, оттого он и был счастлив, не имея для этого, казалось бы, достаточных оснований.

- Ну а вы-то, Джо? Вас Бог к себе приблизил? – спрослил Льюис.

- Не Бог меня выбрал, а я его. Мне в жизни много тумаков досталось, с самого раннего детства, вот я и подумал, что кроме Бога я никому не нужен. Служил, как мог. Находил в этом радость. Видел пользу. Но вот у того послушника и у этого полубродяги – у них искра Божья в глазах – не перепутаешь! А я – я разумом к Богу тянулся, хоть и верил икренне, и верить продололжаю. Но это не то, совсем не то. Я к Богу обращался, просил, молился. А им – он кивнул в сторону музыканта, - Бог отвечает, а то и сам обращается. Это – особая привилегия, ее ни на что не променяешь. Это и есть счастье.

 Карл громко засмеялся. Эхо многократно повторило его смех, словно старательный ученик, заучивающий новую фразу.

- Как вы попали сюда? – спаросил Савье у небритого музыканта.

- Да я сам толком не знаю. После обеда сильные боли начались – вообще-то, у меня язва застарелая, я к болям привыкший, хоть и сильнее обычного болело. Потом легче стало. Ну, думаю, зайду, пропущу стаканчик, с приятелем поболтаю. Он накануне работенку закончил, обещал угостить. Зашел, пива взял, вроде бы, ничего. А потом вдруг как прихватит – да еще и лихорадить стало, тошнить, - совсем гадко.  Ну, я подумал, может опять отпустит – уж больно не хотелось в ливень тащиться в свою холодную комнатенку. Да и приятеля бы расстроил – ведь договорились заранее. Но становилось только хуже. Когда совсем невмоготу стало, попросил скорую вызвать. Помню только, как все кругом собрались и доктор надо мной склонилась, молоденькая еще совсем...А дальше – дальше помню вас, отец Джо, как вы меня успокаивали – «Не пугайтесь, сын мой, Бог призвал вас к себе...»

-  Прободение язвы, тотальный перитонит, -  бесстрастным тоном объяснил Док. –Вы, любезный, за собой, похоже совсем не следили – ели и пили все подряд. Но  при прочих равных, вас можно было бы спасти, если бы вы не ждали чудес, а вызвали скорую вовремя.
 
- Зачем? –  передернул плечами Карл.

Неожиданно Док сорвался с места, подлетел к Карлу и стал рычать, пытаясь при этом ухватить музыканта за плечи.

-Зачем?  Зачем, вы спрашиваете?  Еще одна безмозглая, неблагодарная свинья! Вы смеете спрашивать зачем? – гневно вопрошал Док, не в силах больше контролировать себя и срываясь на крик, - А затем, что сюда попасть – никогда не поздно! Затем, чтобы не принести страданий тем, кто вас любит, затем, чтобы видеть солнце, зябнуть под дождем, дудеть на вашей дурацкой дудке, в конце концов, черт бы вас побрал, Карл!!!

Присутствующие с немым удивлением взирали на разбушевавшегося Дока,  до этого казавшегося таким выдержанным и рассудительным.

- Зачем... – устало повторил он хриплым голосом , отвернувшись от музыканта и потихоньку успокаиваясь. Льюис видел, что Док потерял много энергии – вспыхнувшее ослепляющими искрами  в момент гнева тело вдруг уменьшилось в размере и стало почти таким же тусклым, как и тело Савье.
 
 -«Зачем?» - этот кошмар преследовал меня по ночам. У меня руки опускались, когда я слышал это «Зачем?» - простонал Док. – Хотелось все бросить, убежать и наплевать на тех, кто задает такие вопросы...Много лет назад, когда я только начинал свою врачебную практику, я дежурил в реанимации. Ночь выдалась довольно спокойная, пациентов почти не было, так, пару бабушек пришли пожаловаться на одиночество, ссылаясь на высокое давление. И вдруг привозят девченку лет двадцати, которая попыталась свести счеты с жизнью из-за того, что ее парень бросил.  Красивая – сил нет, ресницы, как два черных веера на мраморном лице,  губы – господи, их только для поцелуев и создавали!  Лежит без движения – ну прямо отравленная Белоснежка! Родители, бедные, рыдают... Я сделал все, что мог, больше,чем мог. Я себя бы так не спасал, как ее. С меня пот градом льется, я забыл, который час и когда я, извините, в последний раз в туалет ходил. И вот она задышала, глаза приоткрыла, кардиограмма пошла. «Все, - говорю, - жить будет!» Родители мне руки целуют,  пожилая медсестра,что помогала, слезу утирает. А эта дрянь раскрыла свои кошачьи глаза, и, глядя на меня в упор, спрашивает с укором: «Зачем?»

- Но она же потом, наверное, сама все поняла и, небось, благодарила вас, даже если вам об этом и не довелось узнать, - сказал отец Джо.

- Юношеский максимализм – вешь опасная, - согласился Льюис. Но, к счастью, он проходит. Хоть иногда и оставляет серьезные шрамы...

     Док, похоже не слышал этих замечаний. Он продолжал углубляться все дальше в свои мучительные воспоминания.

- Через восемь лет, когда я  уже заведовал отделением,  среди бела дня в нашу больницу привезли мужика, который бросился с крыши здания, где находился его офис. Ему, видите ли, не досталась должность, о которой он мечтал годами. Эту должность получил его подчиненный. Прибежала жена, бедняга, дома  – двое малышей, престарелые родители, куча долгов... Этого откачать не удалось. В кармане пиджака лежала записка. Там было всего одно слово...

- «Зачем?» – предположил Савье.

Док молча кивнул. Воцарилось молчание.

- А вам никогда не приходило в голову, Док,  -  вдруг отозвался все еще сидевший на полу Карл, -  что вытягивание с того света... вернее с этого... короче, спасение от смерти – это лично ваша инициатива, и если хотите – амбиция?  Вам никогда не приходило в голову, что и  несчастная девушка и джентльмен, решивший  фатально полетать, сделали выбор в полном сознании, преодолевая мощный инстинкт самосохранения и, что, возможно, их выбор требует уважения? Они же вас не просили себя спасать, не правда ли?

- Они поступали, как законченные эгоисты, незрелые, инфантильные личности, не способные взять  отвественность  даже за собственную жизнь. Мой долг был вернуть их обратно, если это было в моих силах.

- Откуда вы знаете, каково быть брошенным или обманутым и каково с этим жить? И кто вас уполномочил спасать? Вы же сами стали врачом, решив почему-то, что спасать нужно всех подряд – тех кто этого хочет, и тех, кто выбрал другой путь?

- Сын мой, вы забываете - строго обратился к Карлу отец  Джо, - забываете, что спасение жизни ближнего есть первоочередной долг любого человека! Это не  только требование всякой религии,  это - элементраный моральный принцип,  безусловно принятый  в любом обществе!

- Спасибо, святой отец! – искренне поблагодарил Док, - а то некоторые вообще всякую совесть потеряли. И вообще, это здесь все стали  умными а там, там  хоть кто-нибудь верит всерьез в  осмысленное существование после смерти? Там есть что-то выше и важнее жизни? Что, по вашему, может представлять большую ценность, чем жизнь? – громко вопрошал Док.

- Свобода. – спокойно ответил Карл.- Жизнь по принуждению - это насилие. Такое же насилие, как и любое другое. Человек имеет право выбирать - жить или умереть. У него есть такое право!

- Нет, нет у него такого права! –кричали хором Док и Джо, придвинувшись ближе друг другу и  угрожающе надвигаясь на Карла.

- Вам Бог лично об этом сообщил? – устало проговорил Карл.

- Ой, не могу! – хохотал Савье, глядя на сгрудившихся Дока и Джо, словно грозовые тучи нависших над головой несчастного саксофониста.  – Вот я, например, - продолжал бывший адвокат с оттенком иронии в голосе, – француз до кончков пальцев. Шекспира, сами понимаете, недолюбливаю - просто потому, что он – англичанин, - Савье тихонько хихикнул и прищурил один глаз, внимательно наблюдая за реакцией остальных. - Но этот любознательный мсье уже давно задал  вопрос- «Быть или не быть?»- жить в страдании или умереть, тем самым обрекая себя на вечное страдание? За все это время еще никто не нашел на него вразумительного ответа, включая и самого  великого драмматурга. Чего копья ломать? Среди нас, слава Всевышнему, нет самоубийц, так не проще ли, хотя бы после смерти, перестать ругаться из-за того, что никого на деле не касается?
 
-  И то правда, Савье, - согласился Льюис. - Не знаю, почему принято считать, что в споре рождается истина. По моим наблюдениям, в споре чаще всего рождется драка!

- Перестаньте увиливать, нести чушь и отвлекаться от темы! – угрожающе воскликнул Док.- Не надо меня увещевать! Я хочу, чтобы эта скотина признала...

Но «скотина», похоже утратила всякий интерес к разговору, найдя более достойтый предмет для своего внимания.

-  Обалдеть! –   шепотом промлвил Карл, -  глядя куда-то вперед округлившимися глазами. -  Первый раз вижу, чтобы Гора к Магомету пришла! - на его лице застыло удивленно-радостное выражение, столь неподдельно-искреннее, что Док невольно обернулся. Увиденное так поразило бывалого врача, что он вмиг позабыл о только что занимавших его ум философских разногласиях. Остальные последовали взглядом за Доком и Карлом и мгновенно застыли в разных позах, словно дети, самозабвенно играющие в «Море волнуется». Необычайное зрелище заворажило каждого из присутствующих. Затаившаяся где-то на задворках сознания неизбежность вдруг вышла на передний план,  рывком обратив  удивление в параллизующий мышление страх.

     Савье первым пришел в себя от шока, замигав  слабыми красными и зелеными огоньками, словно неисправный светофор.
 
-  Господа...господа, -  проговорил он  с недоумением, - что же теперь... что это... это что же  значит?!

- Это значит, что час пробил, -  важно проговорил слегка дрогнувшим голосом Джо.

- Для вас, Джо, для вас он пробил, - поспешно отозвался Савье. – а нас туда пока никто не приглашал . Мало ли что вдруг померещится...Вон, Док говорит, наши органы чувств давно в неисправном состоянии, зашкаливают...

- И поэтому у нас начались коллективные галлюцинации, вы хотите сказать?  - ответли Док. – Вы же видите двери, которые вдруг «сами пришли», как выразился наш артист и при этом открылись – достаточно, чтобы через них можно было пройти.

- Но при этом не распахнулись! В получившийся проход может войти только один человек! – заметил Льюис.

- Интересно, за кем они пришли? – озабоченно спросил Джо.

- Да за вами, за вами, конечно же! – занервничал  Савье. – Вы же у нас – Связной, вы же все время просили Всевышнего освободить вас от надоедливого присутсвтия безбожников, вы же жаждете общества праведников и сгораете от нетерпения попасть в рай за примерное поведение! Вот и идите, а за одно и нас, сирых, вдохновите своим примером!

-Но я... я еще не подготовился! Мне нужно помолиться, прежде чем предстать перед Очами... – отец Джо упал на колени и горячо зашептал слова молитвы, прикрыв глаза и сложив руки, еле заметно раскачиваясь вперед и назад.

- Но ведь никто ничего не гворил, в самом деле! Нас никто никуда не приглашал! – взволнованно шепнул Льюис.

В это время Карл молча поднялся на ноги и, не говоря ни слова, прошествовал в открытую дверь, не оглянувшись на прощание.

  Словно опомнившись от оцепенения, отец Джо  поднялся с колен, быстро прекрестился, и со словами: «Уповаю на милость твою, Госопди!», поспешно последовал за музыкантом, слегка припадая на левую ногу.

     Док, Льюис и Савье остались вторем, глядя друг на друга в нерешительности. Через несколько минут  ожидания  Савье  глубоко вздохнул и медленно направился к двери, словно надеясь, что его остановят в последний момент. Но оставшиеся двое продолжали молча наблюдать. Поравнявшись с дверью, он обернулся, ища поддержки у товарищей, но, увидев их растеряные лица, понял, что им самим нужна помощь.

- Ну что ж, господа, я вынужден покинуть ваше милое общество. Меня ждут! – указал он с притворной озабоченностью на дверь, -  В самом деле, что за суд без адвоката? Кстати, если вам потребуется моя помощь в отстаивании своих прав...мало ли что, на всякий случай, знайте - я – к вашим услугам! Савье Матео Дюмонт, лучший адвокат Нанта,  предоставляет бесплатные услуги всем нуждающимся! Хотя, наверное, о благотворительности уже думать поздно...- промолвил  он с грустью, и, махнув на прощание, исчез за дверью.
 
     Док и Льюис переглянулись. Каждый из них  осознавал, что остался всего один шаг -. последний шаг. Льюис твердил себе, что на самом деле ждал этого момента с нетерпением, и все, что от него требуется – просто пройти в дверь. Но что-то мешало. Он словно бы попал  в липкую, невидимую  паутину, хищный хозяин которой опутал  крепкими нитями  его волю и молниеносно высосал все оставшиеся силы.
   
- Неужели вам вдруг стало страшно, Льюис? Вы же не верите, в самом деле, что за вами числятся какие-то смертные грехи и кто-то вас будет за них судить...

- Я просто хорошо воспитан. Только после вас, сэр! – с кривой усмешкой ответил он.

      Док улыбнулся  в ответ, но как-то совсем невесело, выглядя при этом  жалким и  совсем потерянным.

-  Я никогда не думал, что есть нечто страшнее смерти, - очень тихо проговорил он, глядя на дверь.

     Льюис молча протянул ему руку. Док мельком взглянул на него и протянул в ответ свою, теперь уже едва различимую, невесомую. Льюис ощутил порыв искренней благодарности, изливающийся на него теплым, живящим потоком . Это напоминало горячий душ после долгого пребывания на морозе, когда конечности снова обретают чувствительность и  закравшийся в сердце холод выходит на поверхность, сотрясая все тело непроизвольной дрожью.
 
     Неторопливо, словно зная, что их терпеливо ждут, они  приблизились к безмолвным дверям, с удивлением заметив, что могут  легко пройти вдвоем  в  этот узкий, как казалось издали, проход.

- Ну, что, Льюис, с Богом?! – спросил Док.

- А почему бы и нет? – спокойно ответил тот.

 И они  одновременно переступили порог, приняв вызов неизвестности и  подчинившись ей.

...Льюис впервые за все свое пребывание в потустороннем мире увидел солнечный свет. Казалось, что он наполнил собой всю Вселенную, которая почему-то вдруг показалась совсем маленькой, сжавшись до размеров того, что его окружало в этот миг. Солнца, тем не менее, нигде не было видно – один только теплый, золотистый свет, пронизывающий пространство. Он вдруг ощутил собственную невесомость и осознал, что парит в бескрайней голубизне так легко, словно всегда перемещался только таким образом. Неясное видение мельком коснулось его – он вдруг вспомнил, как стоял лицом к двери, в этом безоблачном сиянии, готовясь начать свой жизненный путь, шестьдесят семь лет тому назад. Он вспомнил, как тоска наполняла душу от того, что он раставался с чем-то очень дорогим, близким, любящим. Он вздрагивал тогда от струй холодного воздуха, прорывавшихся в щели неплотно прикрытых створок, не решаясь сделать последний шаг и явиться в мир, точно так же, как пару секунд назад страшился его окончательно покинуть. Он вспомнил шепот – знакомый шепот, который напоминал что-то очень важное – то, что, как ему  тогда казалось, забыть невозможно. Он почти вспомнил эти слова, это последнее напутствие, полученное при рождении, но в ту же секунду воспоминание трусливо удалилось, оставив за собой лишь шлейф смятения и досады.

       Льюис чувтсвовал присутсвтие Дока, но, почему-то понимал, что тот  поглощен своими воспоминаниями и мыслями. Он знал, что в этот момент каждый остается на едине с собой, что так надо, так хочется и так всегда  происходит.

      Он увидел впереди облака, по которым, как по  мягким, белоснежным ступеням, следовало подняться еще выше, что он и сделал, ощущая странную отрешенность и покой, словно бы восприятие раздвоилось – он переживал  все, что с ним происходит и в то же самое время видел себя со стороны, словно бы сидел в кинозале, где на гинатском экране ослепительно- яркая точка рывками поднимается все выше и выше, следуя немому зову, исходящему из ее глубин.
 
    Льюис отметил, как странным образом изменилось восприятие , словно  в душном полумраке кто-то вдруг резко поднял шторы, рапахнул настежь все окна и двери, впустив шквал  новых ощущений в привычную тесноту. Видение  больше не было ограниченно физиологическим расположением глаз, а звуки – спектром восрпинимаемых частот.Он видел одновременно все, что происходит в разных направлениях, за сотни и тысячи метров. Он  остро ощущал запахи, которые лишь иногда вызывали  знакомые ассоциации, но по большей части сообщали о существовании вещей, неподвластных словесному описанию. Он слышал, как где-то далеко капли дождя скатываются с гладких листьев, как пробивается  на волю росток, пронизывая  рыхлую землю, словно нефритовая стрела, как дрожит воздух над пылающим костром, как некая незримая сила окружает его, замыкая круг с нарастающей скоростью. Его переполнял ни с чем не сравнимый восторг, ощущение полной свободы и защищенности. Его разум осветила вспышка, сравнимая по мощности разве что с термоядерным взрывом: «Смерть- иллюзия сознания, переходящего в свое превичное состояние.»

     И вдруг он вспомнил, на один единственный миг все  ясно вспомнил, и застыл, пронзенный волнением и  щемящей радостью, словно после долгих скитаний и невзгод наконец увидел свой дом. И опять все исчезло, когда он взлетел нал последним, девятым облаком. Прямо перед собой он увидел  нечто яркое, светящееся, переливающееся нежнейщими оттенками . Это нечто напоминало радужный диск, посредине которого маячила черная пустота, казавшаяся бесконечной.Он почувтвовал, что в самой глубине его существа, в самой его сердцевине, вдруг появился  прелестный цветок,  похожий на лотос, неспешно расправляющий свои лепестки. Каждый лепесток был  эмоцией, когда- либо перережитой при жизни, многократно усиленной, ослепительно яркой. Поочередно возникая,  все эти пережитые когда-то моменты соединялись воедино, образуя фантастическое слияние цвета и звука, ошеломляюще красивое и гармоничное в своем разнообразии. Льюис осознал, что все, что ему было дано испытать было прекрасно, что вся его жизнь – это шедевр, оценить который можно только увидев его целиком.

      Появилось страстное желание упасть на колении и молиться, неистово молиться, потому, что это был единственный способ  хоть как-то совладать с неистовым фейерверком чувств, разрывавшим гулкими залпами все его существо. И Льюис начал молиться, но совсем не так, как его учили в детстве. В этот миг молилась его душа и слова ей были совсем никчему. Что-то мощное и трепетное рвалось наружу, пугая и восхищая своей силой. Что-то  очень древнее, спрятанное в недосягаемых глубинах прошлого, вдруг  снова явилось, чтобы заявить о своих правах и бессмертной сути. Душа сбрасывала стесняющие одежды земного существования, являя свое великолепие потрясенному своим ничтожеством разуму, разорванному в клочья, словно  дешевая подарочная упаковка, скырвавшая бесценный подарок, так никогда и не полученный при жизни.  Льюис увидел, как из того места, где раньше было сердце, вдруг вырвался сияющий золотой дракон и стремительно унесся на алых крыльях в  таинственную черную пустоту в центре радужного диска.
 
     И вдруг все смолкло. Льюис впервые понял, что такое «пустота внутри». Это было тяжело. Это было страшно. Это было неизбежно. Он еще раз взглянул на радужный диск, который все также висел в пустоте и почувствовал, что за ним бесстрасто наблюдают. Он где-то видел это при жизни – что-то все время напоминало ему про этот диск и этот немигающий взгляд. И вдруг он вспомнил – на стене, в его кабинете висела копия древне-египетского папируса, которую он когда-то приобрел, посещая Британский музей в Лондоне. Из всех замысловатых иероглифов и значков, о которых он знал немало, его почему-то больше всего привлекал глаз – глаз Гора, символ жизненной силы и возрождения. Он мог подолгу смотреть на него, испытывая  необъяснимое притяжение, полностью завороженный тайной. Но было ли все это для него тайной на самом деле? Похоже, что тайна – это знание, которое охраняет страх - страх вспомнить, страх вернуться, страх позволить душе завладеть разумом...

      Он снова вгляделся в пугающую черноту и вдруг заметил внутри нее крошечную искру света,  которая стремительно росла, раширялась и увеличилась, становясь похожей на замочную скважину,  внутри которой сиял яркий голубой свет. Скважина продолжла расти, удлинняясь, становясь четче, ярче, постепенно принимая  очетания человеческой фигуры.  Вместе с фигурой менялось и окружающее пространство, сжимаясь, уплотняясь, превращаясь в некое подобие амфитеатра с круглой сценой посредине.

     Льюису на миг почудилось, что он находится под водой – прозрачно-голубой цвет неба вдруг сгустился до бирюзовых и ультрамариновых оттенков. Свет утратил яркость и начал пульсировать, падая откуда-то сверху узкими, направленными на сцену лучами. Мгновенная смена декораций, тем не менее, не вызывла большого удивления, как не вызывают удивления внезапно меняющиеся картины во сне.
 
      Внезапно он заметил, что рядом с ним находятся те, с кем ему довелось познакомиться после смерти. Все они выглядели как-то иначе – Льюис никак не мог понять, что же изменилось. Размышляя над этим, он не сразу заметил, что посредине освещенного круга находится  странная фигура, та же самая, которая  появилась из недр темноты и вначале показалась замочной скважиной. Но теперь эта фигура приобрела большее сходство с человеком – можно было различить голову, черты лица и руки, в то время как нижняя часть теряла четкость, сливаясь со сценой. Фигура светилась ровным, ярким светом, время от времени меняя положение – словно исчезая и возникая в разных местах, не покидая при этом сцены. Сложно было определить пол этого эфемерного создания, хотя Льюису почему-то показалось, что это  старец с длинными волосами и небольшой бородкой, искуссно задрапированный в тогу, наподобие римской.

Через некоторое мгновение существо обратилось к присутствующим.

- Я приветствую  всех собравшихся и искренне  рад, что каждому из присутствующих хватило сил дойти до цели. Некоторым из вас было нелегко, я знаю. Но все теперь позади. Осталось совсем немного. Я уверен, что и с этим вы справитесь достойно.

- А Вы, простите... –  поинтересовался Джо, - ...как Вас величать прикажете?

- Зачем же приказывать? – удивился говоривший. – Ах, да...вы же так понимаете...- он не закончил фразу, видимо размышляя над чем-то. – Ну что ж, - вымолвил он наконец. – Зовите меня Уполномоченный.

- Уполномоченный?!.- отец Джо указал глазами куда-то вверх, и снова взглянул   вопросительно  и в то же время подобострастно на фигуру на сцене.

- Можно сказать и так, - согласился Уполномоченный.

- А не могли бы вы сообщить чуть больше о своей пресветлой персоне, - осторожно попросил Джо.

- Ну ладно, чего там – Уполномоченный – и ладно!  Чего пристали? – недовольно отозвался Савье.

     Взглянув на него, Льюис вдруг понял, что изменилось в его товарищах. Все они утратили трехмерность, внутри каждого из них исчез свет, наполнявший подобия их тел сразу после смерти. Все они стали походить на тени –  затемненные очертания человеческих фигур,  сохранившие способность мыслить и говорить. «Мрачное  царство Аида...» - всплыла вдруг непрошенная аналогия. Он взглянул на Уполномоченного и ему начало казаться, что все это представление напоминает...но он не решился открыто заявить о своей догадке и решил наблюдать дальше.

- Позвольте спросить, чем мы в данный момент являемся? - глухо проговорил Док –  Никак в толк не возьму. Я все еще могу вопринимать происходящее, думать, общаться, но при этом осознаю себя чем-то вроде скорлупы, из которой аккуратно убрали все самое ценное.

- В данный момент вы являетесь своей ментальной формой, - ответил Уполномоченный.

 – Как вы уже поняли, переходя в материальное состояние, энергия формирует более плотные слои, самым плотным из которых являлось ваше тело. Оно осталось на физическом уровне и постепенно распадется, превращаясь в конечном счете в  простую энергию. Там эта энергия будет находиться очень долго – по человеческим масштабам – это целая вечность.

     Следующий план – ментальный. Это ваши мысли, суждения, убеждения -  образ  мира и себя. Это более тонкий план. Но и он достаточно груб, а потому близок к материи. Многим из вас страшно подумать, что вас в один прекрасный день не станет, но при этом вы отождествляете себя с физическим и ментальным уровнем , не ососзнавая, чем являетесь на самом деле.

- Постойте, постойте – перебил Савье. – То есть, ментальный образ распадется на какие-то запчасти и в конце концов, обратится в прах подобно моему телу? А где же бессмертие? Ведь больше не будет  на свете Савье, адвоката из Нанта...больше никогда не будет Савье Матео Дюмонта, обожающего свою Жастин, почитателя  хорошей кухни и изысканных вин, страстного любителя оперного пения и театральных представлений...
 
- Все зависит от того, что вы привыкли считать Собой. При жизни вы – большинство из вас - воспринимает и осознает себя не дальше ментального уровня. Это все равно, что считать театром вешалку. Вас интересует сохранность плаща, но разве за этим вы пришли в театр? Вы настолько поглощены этим ничтожным вопросом, что так никогда и не удосуживаетесь заглянуть в зал и посмотреть спектакль, который создали и играют спецально для вас, в надежде, что вы когда-нибудь поймете, зачем все-таки пришли.

     Вы – это то, что способно воплощаться в  бесконечно разных формах, каждая из которых не более важна по окончании действия, чем смытый после спектакля грим. Через некторое время бессмертная суть  пожелает снова  проявиться, неся внутри себя то бесценное, что ей помогли получить ваше тело и ваши мысли – опыт индивидуального осознания мира. Для этого потребуется новая форма – и она будет создана. В едином порыве  соединятся две половины, неосознанно движимые незирмым и самым мощным импульсом во Вселенной – желанием творить. В этом и заключается тайна рождения. Ваша душа снова явится в мир, снова откроются ваши глаза и вихрь впечатлений закружит ваше сознание.

- И мы снова все забудем, и будем бродить в темноте, ощибочно полагая, что это и есть свет? – с жаром промолвил Льюис.

- Это так, - согласился Уполномоченный, - но только до определенного момента...

- Что, что нужно сделать, чтобы люди не впадали в этот грех снова и снова? – взволнованно вопрошал  Джо.

-  К этому моменту каждый приходит сам. Помочь можно только тем, кто прозрел или прозревать начинает. Все остальным только предстоит открыть для себя Свет. Это и есть Кульминация Бытия. В какой-то момент количество накопленного в разных воплощениях опыта переходит в качественное свойство – человек рождается, зная, кто он и для чего пришел, или начинает понимать это при жизни. После этого ему нет смысла возвращаться на Землю.У него появляются другие желания.

- Это то, что называется Просветлением? – поинтересовался Льюис.

- Возможно, - коротко ответил сияющий старец.

- То есть вы хотите сказать, что все мы по своей воле приходим в мир, заранее готовые к страданиям и невежеству? – спросил Док.

- Именно так. Вы приходите в мир, заранее зная о мимолетности и конечности  земного пути и о вечности своей подлинной сути. Восприятие по ту сторону и по эту сторону Двери совершенно разное и у каждого -  свое. В этом все и дело, -  проникновенно повторил Уполномоченный, - у каждого – свое!

- Как это понимать? – не унимался Док. Разве не все люди на земле хотят жить счастливо, разве не все мы хотим быть здоровыми, любимыми, успешными, радостными?

- У каждого позади – свой путь и впереди – свои цели. Вам не дано знать, что и как воспринимают другие. Ваше невежество заключается в том, что вы полагаете, будто в мире есть только одна истина. Вы либо вечно ищете ее, либо утверждаете, сражаясь и споря друг с другом, тратя на это бесмыленное занятие все свои силы. Взять хотя бы...Скажите, как вы все попали сюда?

- Мы прошли через Двери, - почти хором ответили присутствующие.

- Как же выглядели эти Двери?

- Это была огромная дверь из красного дерева, к которой была привинченна серебритая доска с надписью «Верховный суд» - уверенно сообщил Савье.

- Нет! Вы читать не умеете! – закипятился Отец Джо. – Там было написано «Высший Суд!». «Высший Суд», вот что там был написанно! Большими огненными буквами! И сцены из Святого  Писания вырезаны по всей поверхности двери, с пола до потолка!

- Да вы что, оба в нетрезвом состоянии на тот свет отправлялись, что ли? – возмутился Док. – Двери были  звукоизоляционные,обитые черной кожей, а в центре, на уровне глаз висело от руки написанное объявление – «Просим соблюдать тишину! Идет консилиум!»

- Ничего не понимаю! Я видел двустворчатые двери с вырезанными на них древними письменами и надписью «Приемная комиссия»! – заявил Льюис.

- Ребята! – обрадованно крикнул Савье. – Все не так страшно! Мы не на том свете! Мы все просто дружно угодили в психушку! Нас сейчас оденут в смирительные рубашки и запрут!

-  Видели бы вы себя, господин адвокат, от вас тень одна осталась! Вы в щель пролезть можете. Кому охота вас запирать? – недовольно пробурчал Док.

Уполномоченный, внимательно следивший за происходящим, понимающе улыбнулся.

- Не стоит спорить, друзья мои, ибо каждый из вас прав. Действительность тем и прекрасна, что имеет бесчиленное количество проявлений. Каждому открывается свое. Нет единого мира,  есть бесконечное число его проявлений, существующих параллельно. Это нельзя доказать. Это можно почувствовать. И тогда отпадает желание спорить и доказывать свою истину, потому, что  любая истина заведомо субъективна.

- Отчего же тогда мы все видим что деревья зеленые, солнце желтое, море синее? – спросил Док.

- Оттого, что не все решаются посмотреть на мир своими глазами.  – ответил Льюис. -Разве вы не встречали дальтоников? Разве вы не замечали, что один и тот же пейзаж  выглядит  совершенно по-разному на картинах студентов- художников, вышедших на учебный этюд? Даже фотографии могут отражать разные аспекты реальности  и вызывают у зрителей  неоднозначные, а порой противоречивые чувтства. В некоторые моменты, когда люди сливаются в едином порыве или преследуют одну цель, их точки зрения могут сближаться, но и в этом случае восприятие отдельных людей может отличаться. И в этом вся прелесть мира! Разве не для того люди читают и пишут книги, слушают музыку, ходят на выставки? Разве возможность  посмотреть скозь призму иного мировосприятия не есть еще одна возможность познать мир?
 
- Вот видите, некоторые из вас начинают прозревать, - удовлетворенно отметил Уполномоченный.

- Но все равно, Просветленных – единицы, а прозябающих в невежестве - миллионы. – удрученно скзал Джо. – Просветленных по пальцам одной руки пересчитать можно, - и он вытянул вперед растопыренную пятерню.

-  Может быть потому, что большинство из тех, кто достиг этой ступени тихо уходят, не привлекая внимания тех, кто занят доказательством собственной правоты. Достаточно сказать, что, как вы говорите, Просветленный был среди вас, но вы этого не заметили.. – с легкой усмешкой сообщил Уполномоченный.

  Льюис только теперь понял, что в синем зале их было  четверо. Куда подевался Карл? Он оглянулся и с немым вопросом уставился на Уполномоченного. Остальные тоже пришли в недоумение, глядя по сторонам.

-  Вы что, мне пытаетесь доказать, что этот уличный музыкант, этот  апологет самоубийства был Просветленным? – искренне изумился Док.

- Прозрение – это внутреннее состояние. Его каждый испытывает в свой день и час, и для этого совсем необязательно соответсвовать чьим-то нормам и правилам. Многие прозревают, не подозревая о том, что с ними происходит на самом деле. Они вдруг понимают, что все в этом мире имеет право на существование, что Вселенная – это то, что внутри и что единственное желание, которое они испытывают – это просто творить, творить ради  самого процесса, потому что любой результат – желанный. Им нет больше нужды возвращаться  – у них достаточно знаний и сил, чтобы создавать свой мир, не мешая другим делать то же самое. Словно бабочки, вырвавшиеся из тесного кокона, который был им и теплым  чревом и ненавистной тюрьмой, они сами находят выход из замкнутого лабиринта, в котором их менее зрелые собратья продолжают свой путь по замкнутым коридорам, не подозревая, что и их звездный час однажды наступит. Кто расправил крылья, тот может летать.
 
    Наступила тишина. Льюису показалось что где-то далеко капает вода.А может быть, это был стук сердца, или тикание невидмых часов.

- А что же дальше? – растерянно спросил Савье.

-  Постепенно исчезнет, растворится форма, но никогда не исчезнет ваша суть. Она бережно хранит свой опыт, и всегда  исполняет свое Божественное предназначение. Вы снова явитесь в этот мир, и все будет захватывающе интересно, как в первый раз. Но может кто-то из вас вдруг услышит, уловит, поймет, о чем каждый миг напоминает ему его средце. «Ты- Творец,  ты – Творец, ты- Творец! Ты рождаешься и умираешь, потому, что в этом - суть вечности!»

 Док  тяжело вздохнул.

- Получается, что все мы – тени прошого, которым  в конце-концов, суждено растаять...

- Получается, Док, что все мы – тени будущего, ведь нам всем предстоит родиться снова, и, подозреваю,  встретиться в следующей жизни! – отозвался Савье.

- Подозреваю, что это не раз уже происходило! – задорно крикнул Льюис, - чувствуя небывалую легкость и прилив сил.

- Не знаю, кем Господь пожелает меня создать в следующей жизни,-  проворчал отец Джо, - но только я всегда буду подавать уличным музыкантам. Даже если я сам буду нищим!


     Четыре синие тени в  едином порыве приблизились друг к другу, и крепко обнявшись,  полетели ввысь, постепенно сливаясь с бескрайней голубизной, согретой незримым солнцем.