Новую автомобильную развязку по выезду из города, с подпорными стенами из желтого иерусалимского камня, с обвивающейся по ним буйноцветной бугенвиллией уродует оставшееся рядом автомобильное кладбище с грудами покореженных, наваленных друг на друга автомобильных остовов. Былые амбиции, прыть, цвет и марка – всё обезличилось, забылось, источилось в прах. В жаркий полдень забираются ящерицы на раскалённое брюхо одной перевёрнутой машины. Если дует ветер, пересыпая песок по забитым внутренностям, то равнодушные пресмыкающиеся слышат шепот, будто бы чей то рассказ.
История 1
Самые первые мои воспоминания – это наша “конюшня”, где нас доукомплектовывали, доводили. Мы были весёлым табунком четырёхколёсных жеребят. Оставшись ночами одни, мы светили фарами, пипикали и передразнивали людей, колдовавших над нами. Ржали мы над гер Шмидтом, что выслушивал нас фонендоскопом, как доктор человеческих детей и заставлял сновать наши поршни часами “на форсе”, улавливая совсем незначительные наши хрипы и скрипы. Вот мы и отыгрывались ночью!
Помню сборщиков, наладчиков, испытателей, доносящиеся до нас из раздевалок их воспалённые споры, с одними и теми же словами: “ Бавария, Айнтрахт, Беккенбауэр, Герд Муллер”. Вспоминаю, как бахвалились по понедельникам Ганс и Гельмут своими нескончаемыми похождениями, и разило от них за версту едким человеческим духом.
Но звенел звонок, люди включались в работу, соединяясь в единую команду, и становились похожими на нас, машин, своей предсказуемостью и сосредоточенностью.
Мы, “лошадки” постепенно взрослели, приобретали солидность, надёжность, и ждали встреч с клиентами департамента продаж – нашими будущими хозяевами. Помню, как все не хотели попасть в гарем к какому-нибудь арабскому шейху, где будут простаивать ещё пятьдесят снобов со всего света. По моей комплектации, по колеру “светлое шампанское” опытные “лошади” определили мою участь – арабский восток. Почти не ошиблись.
Я стоял на раскалённом дворе, а смуглый мужик в линялой майке и шортах, более смахивающих на семейные трусы, причмокивал, поглаживал и лапал меня, оставляя на полировке потные разводы.
“Хозяин?..”- мысленно я съёжился до трабанта.
Рядом худая тёмная тётка неприязненно глядела и причитала:
– Такие деньги! Такие деньги!!
– Молчи, Ривка. Сколько говорили?
Тогда я ещё не понимал эту речь с множеством гортанных звуков, но запоминал звуки. Когда уже выучил язык, восстановил разговоры.
– Бабам бы у плиты ковыряться, да сопли детям вытирать. Вот вам дом и важнее. А нам, мужикам, ещё что-то надо! Экстрим нужен, скорость да охота. На зверя, на врага. А ещё лучше – на бабу.
– Во-во!
– Чтоб э-этот, как его, выделялся, ну… Адреналин. За хорошего верблюда, рысака – жену отдавали… Чтоб заиметь, почувствовать в себе движение, быстроту.
– Так купил бы ты, Юда, осла!– Ривка заводилась.– По уму бы купил своему, да по достоинствам мужским как раз. И дешевле.
Юда попросил продавца открыть капот, таращился в мои нутра и подначивал супругу.
– А то заладила: жильё ей подавай. Всё приложится, когда удача пойдет, поднимется бизнес. Пойми ты, Ривка,– это другой уровень. Это, бабья твоя голова, – билет в престижный клуб. Заказчики, банки, государственные чиновники увидят Мерс и поймут: Юда – солидный человек, с Юдой можно иметь дело.
И. Ме-ерс...– он опять фамильярно хлопал по моим крыльям жирной ладошкой. – Это мечта! Я, родившийся в шхуне (микрорайоне) Шапиро, мизрахи(*1), буду разъезжать....
– Подумаешь, вот купил бы виллу в Кфар Шмарьягу(*2).
– Я ж говорю, Бог вручает мне эти ключи. И от машины – и от удачи! В Шмарьягу, не в Шмарьягу, мы ещё соберём сливки.
В пятницу прикатил Юда к родителям в родную шхуну. Из моего салона, из сияющей новизной машины, окликал мало-мальски знакомых, и когда ловил их ошарашенные взгляды, душа его бурлила, как шампанское. Торговцы, знакомые не верили, смотрели на нас удивлённо и заискивающе, – “Как так? Их сосед враз превратился в крутого мафиози!”– и торопились вернуться к своим клиентам и не переделанным ещё делам в короткий пятничный день.
Родные тоже вздыхали о деньгах, разглядывая небывалое в шхуне чудо, что ценою выйдет в полквартиры. А если забраться куда-нибудь в Йерухам, так там и вилла подешевле выйдет. Поохали и разбрелись сестры и мать управляться по хозяйству. Отец снарядился прикупить телятинку, да бутылку “тироша” (название виноградного сока) по торжественному случаю и для шабатной трапезы. А Юда затеял помыть меня. Не то что запорошила пыль мой блеск, да пусть прохожие оценят покупку. Вон ребятишки со всей шхуны набежали, глазами попрошайничают прокатиться. Как бы ни замызгали, не поцарапали! Намыливал Юда мои бока белой, ещё не использованной половой тряпкой и ждал Габи, школьного дружка.
“Где же его черти носят? Знает же, что я забрал машину. Вот сволочь!”
Младшая сестрёнка Габи возвращалась с работы, отбивала козочка дробь по асфальту.
– Лея!– окликнул Юда. Её тёмные глазки заскользили по блестящим обводам.
– Габи где? Ты садись.– открыл дверцу. Влезла козочка царственно, подумать можно, что всегда ездит в таких машинах.
– Да на шуке (рынке) ещё. Где ж ещё ему торчать в пятницу? Самое время золотое.
– Хочешь, к братцу отвезу?– включил для неё “Галей Цахаль”(*3) и напомнил ухмылочкой, как зажимал её глупую в школьные времена, щупал чуть округлившуюся грудь.
– Нужен он мне очень... С тобою вместе.– Поспешила выбраться, вновь сверкнув своими чёрными, вдруг отстранившимися глазками.
“Мы чужие, уже чужие”,– стучали её каблучки по асфальту, в салоне всё ещё светились красными сполохами её сердитые взгляды. “Уже чужие! Классово чужие!”– вспыхивала зарница с другой стороны баррикад.
“Ну и сволочь! Отсиживается в заднике своего духана (лавка, магазинчик), потому что слабо порадоваться за друга” – Юда покатил на шук Кармель(*4).– “И не подъехать к этому поцу!”
Он оставил меня посреди стихийной стоянки, охваченный страхами за мою честь и новизну.
Никогда я не был у Габи, но впитав дух Ближнего Востока, и наслушавшись Габиной похвальбы, подколок его друзей, представляю перестроенный задник духана в кабинет с начальственным столом и глубоким креслом. Там оптовые поставщики и Габины друзья часами пьют чай с наной (мятой), и изредка выныривают из кондиционированной прохлады наружу, чтобы раскурить наргилу.
С одной стены подмигивает им гологрудая восточная красавица. А с другой стены, висит над контрабандным холодильником благочестивый старец в балахоне. Он то ли глядит на собравшихся с укоризной, то ли пялится на роскошные округлости.
Вскоре Юда вернулся с другом.
– Колер нормальный, – проорал тот,– не будет пыль бросаться.
Я потихоньку привыкал к этому ближневосточному стилю, самоуверенному, панибратскому, с обилием резкой жестикуляции.
– Но я бы брал белую. Практичнее.
Оглядывая меня, Габи продолжил комментировать, и чем больше я ему нравился, тем больше находил он во мне изъянов.
– Я бы взял американку. Не приличествует нам, евреям ездить на немецком. После всего, что они натворили. Здесь на Алленби голубой “Бьюик” разъезжает. КрасавЕц! – сверкнул улыбкой. Потом не удержался, восхитился:
– А-ай да лошадочка! Давай ключи – прокатимся. Посмотрим, на что способна.
– Может быть, тебе ещё и Ривку в придачу к ключам?- возмутился Юда.
Мы поехали за аэропорт, где была пустынная дорога. Девяносто, сто десять.
– Давай, не телись! – подстёгивал Габи.
– Полиция?
– Да какая полиция?!
Cто двадцать, почти сто тридцать. Гордый Юда добавил ещё, но уже с опаскою за собственность.
– Сто пятьдесят и всё?! Сдох?
Мои цилиндры стучали легко, но руль ощущал Юдину нервозность. Я намеренно прокачивался на люфтах, чуточку саботируя ускорение. Спидометр подбирался к ста семидесяти, руль намокал от пота.
– У-ля-ля-ля! – кончик Габиного языка заходил маятником, испуская гортанную радость кочевников.
– Жми, ещё, давай!– Габи не унимался. “Две-ерь заперта, где ты сейча-аас?”– затянул он, подвывая, шлягер Ариса Сана. Впереди тащился драндулет. А за развалюхой приближалась – “Да какого черта ей приспичило!”– встречная. Юда резко затормозил, сердце его стучало громче моих поршней.
– Проскочил бы. Чего в штаны наложил?– Габи ухмыльнулся. – Ах! Балде-ею. Как когда-то с твоей Ривкой.
Я потом не раз слышал Юдины причитания: “Вот же поц! Считай единственная девственница на всю шхуну у меня и была. Всю жизнь мне завидует!! ”
Мой хозяин был строительным подрядчиком. На свои далёкие стройки он ездил на заезженном пикапе Isuzu, а я возил его в банк на Алленби, да к адвокату на Кинг-Джордж. Ещё ко всяким проектировщикам и к всевозможным бюрократам за разрешениями. Хозяин хвастался что Бог с ним, и Габи, и Ривке, повадившейся посещать дорогие магазины на Алленби и завиваться там в салоне.
Однажды очень заманчивый клиент захотел встретиться с Юдой на объекте. Мы покатили на территории – земли, освобождённые в шестидневной войне. Вдоль дороги арабские лавки зазывали выставленным товаром, предлагая всё угодное желудку и хозяйству: горшки, вазы, строительные материалы, шины, ковры, мебель, овощи и еду – дешёвое изобилие мешалось с брошенными бетонными каркасами и невообразимыми грудами мусора.
Юда стал сильнее обычного жать на газ, оглядываться по сторонам, затянул: “ О, Адонейну! Будь твоя воля! Избавь меня от всех врагов и разбойников, подстерегающих меня в засаде! Отведи пули от меня, раба твоего, и машину мою пощади. Позволь мне проехать с миром и в здравии... ”
На цомете (перекрёстке) Тапуах вовсю заерзал, руль обляпал потом. Минут через пять успокоился, другую молитву зашептал, повторяя одну фразу: “Барух а-Шем ле Арик- а-мелех Исраель”. Потом узнал я, что Арик, это Ариель Шарон(*5). Это его крылатая фраза: “Стройтесь на территориях и обогащайтесь!”– принималась народом, победившим в шестидневной войне, с таким же воодушевлением, как и библейская заповедь: “Плодитесь и размножайтесь”
Приехали.
– Эй, как дела?– окликнул Юду поселенец в вязаной ермолке, талесе и с пистолетом за ремнём, тот самый клиент. Он скрылся на минутку в вагончике и вышел с двумя стаканчиками горячего кофе, прижимая локтём к боку папку. Подъехали с ним к краю посёлка. Там террасами, засаженными древними оливковыми деревьями, поднимался склон. Поверх террас уныло серели безжизненные камни. Среди них поднимался на ослике арабчонок с отарой овец, выискивающих колючки в мелких ложбинках.
А за косогорами незримо поднимался Иерусалим. Оба ступили три шага вперёд, качнули головами:
– Господи! Отверзи уста мои, и уста мои возвестят хвалу Твою.
– Вернись милостиво – продолжил поселенец, и Юда подхватил, поклоняясь каждому предложению:
– ... в Твой город Иерусалим и обитай в нём по Своему обещанию. Устрой его вскорости, в наши дни, навеки, и престол Давида в нём утверди вскорости. Благословен Ты, Господи, устрояющий Иерусалим.
Прямо перед ними морщинистые ветвящиеся и сучковатые стволы олив под небольшими кронами были испещрены язвами. Высоко поднявшиеся из земли корни деревьев, сросшиеся и многократно переплетённые вокруг камней, выискивали в почве расщелинки, пускали в них ростки, расклинивали, раздробляли скалы, вычерпывали соки из грунта, будто бы сосали материнскую грудь.
“Так и народ мой. Черпал в галуте(*6) надежду попасть на Дарованную землю, пустить здесь корни!”
Стволы многократно рождали новые побеги. Те, или сразу отталкивали соперников, или, чаще, переплетаясь, вместе искали место под солнцем, вместе мужали, рождали новые жизни. Только нестерпимо сдавливали их постылые объятия, обратившиеся за века во вражеские обвивания. Перерождалась любовь в жгучую ненависть. Пока не лопалась кора, не сращивались враги в единый стебель, оставляя наружи язвы и наросты.
“Так и колена израилевы. Веками то сплачивались, то враждовали, боролись за жизненное пространство, пока не пал Храм от зряшной ненависти, и рассеялся наш народ по свету”.
Юда отпивал ещё неостывший крепкий кофе. “Терпки и горчат оливы – выискивают корни воду в иссушенной земле, а находят слёзы от накопившегося горя.”
И представилась ему земля Ханаанская, как жадно смотрел на неё, обетованную и недостижимую для него, Моисей, как с жаром он напутствовал Иисуса Навина войти с блуждавшим народом на свою землю.
Обернулся Юда. Вниз уходила улица с караванами(*7), начатыми стройками. Уже краснелись крышами несколько заселенных домов, с почётным караулом из пальм и розовыми пятнами олеандров. “Наши дома на нашей земле! Арабы никогда не сажают деревья”.– подумал Юда и восхитился вслух:
– Земля Израилева, вернувшаяся к нам.
– Застроим этот холм еврейскими белыми домиками, вон там, выше, будет парк. А кругом, – поселенец развёл руками,– зацветут пардесы(*8). Представляешь, какой поплывёт аромат! И станем главенствовать над округой – это же стратегическая вершина. А то спрячутся на террасах, и бросают камни по машинам, даже обстреливали. Там наверху, построим водонапорную башню, а на ней наблюдательный пункт.
– Смотри,– говорил он уже деловым, подгоняющим тоном, вытащил из папочки план. – Построим здесь, на холме пятьдесят домов, и это только начало. Две улицы поднимаются серпантином. Наверху холма, я уже говорил, будет парк, а пониже – синагога, садик и спортивный зал...
– Но не все же разрешения... Я должен иметь гарантии. Чтобы банк открыл ссуду.
– Пятьдесят домов! Ты же знаешь наших бюрократов, пока петух в задницу не клюнет, никто на своё сакральное место никакой ответственности не примет. А как начнешь строить, так спешат отчитаться, раскрученная бумажная карусель враз обзаведётся нужными подписями и печатями. Что ли, в первый раз? Или пишем мы не справа налево? Да и всё есть. Смотри: вот собственник при английском мандате – у него куплено. Карта участка прилагается. Вот, видишь, подпись, печать: ‘ Геодезист Со-ло-мон Эпштейн’. Всё законно. А они где-то выудили запись с турецких времён. Так предоставим им записи со времён царя Давида.
Какая благодать! А?! Когда вижу эти синие горы, горизонты, всё более призрачными слоями, уходящие один за другой, то душа взмывает к небесам и благодарит Создателя. Надеюсь, тогда Он увидит собранную, заселенную и расцветшую землю, пошлёт тогда Машиаха(Мессию) к народу своему, и повелит строить Третий храм!
А ты хочешь, чтобы всё было гладенько. По закону. Строчка к строчке, к закорючке, чтобы не придраться. Чтобы благоговейно вздыхать: “Земля, вернувшаяся к нам!”
Мы по Его воле боремся за эту землю, за наше присутствие здесь, за каждый холм, за долину, за каждый камень. Потому что, из Пятикнижия Моисеева следует, что земля эта обетованная, то есть обещанная нам, но не дарованная. И требует Господь от нас, чтобы мы каждый день жили на ней, трудились, возрождали и лелеяли её, молились на неё и сражались за неё. Молились и сражались.
Поселенец сменил тон на уверенно спокойный.
– Здесь, за зелёной чертой нет ни полиции, ни законов, не распространяется тут ни израильская юриспруденция, ни иорданская, не действует ни английское право, ни турецкое. Мы здесь на передовой делаем самую святую работу – заслоняем западную, иудейско-христианскую цивилизацию от полчищ, диких орд мусульман. Иногда помогает нам армия, но она лишь утихомиривает страсти. Мы никогда не уживёмся с нашими двоюродными родственниками(*9), арабы уйдут. Мы, с Божьей помощью победим!
Юда качнулся, опёрся на меня, чтобы не упасть. Тёмная жижа из покатившегося стаканчика разливалась по капоту.
Потом Юда рассказывал Ривке: “Внезапно ослик, арабчонок и овечки поплыли и пропали, а косматый свет толкнул и ослепил меня. Я понял: Знак! Я должен рвать, грызть, но ухватить проект... ”
– Мотек (дружок),ты в порядке?– подхватил клиент Юду
– Всё хорошо, закрутилось что-то...
– Точно? Пей больше.– и продолжил.– Мы же первопроходцы. Про банк не волнуйся – поможем! Ты подумай: целый посёлок – пятьдесят домов! Будешь пить шампанское!! И сам бы перебирался к нам. Здесь не теснимся, как в том Тель-Авиве. И всё, что нужно для жизни, покупаем у арабов за треть от того, сколько платишь ты.
“...А когда он предложил мне присоединиться, в душе моей та-кОе загорелось и спеклось. Поверь мне, Ривка, мы бы были счастливы. ”
– Пойдём! – Они поднялись по террасам.
Вернувшись, Юда похлопал меня заговорщицки по крыльям: я его подельник и талисман.
В этой стране есть один день в году, когда законом запрещено использовать нас. Мы не добивались для себя никаких привилегий, не боролись против эксплуатации – просто такой день. Судный день. Надеваются белые одежды, молитвами замаливают и умоляют, не едят и не пьют совсем. Ждут Решения. Застилает гнетущая тишина страну, как тяжёлый хамсин(*11). Оседает пыль из раскаяний и скорби на человеческие души. В них ещё колобродит надежда, и выпячиваются достоинства. Всё спекается вместе в корочки страха.
Только несмышленая детвора высыпает и снует на велосипедах, скейтах, на роликовых коньках по освободившемуся пространству мостовых и перекрёстков, где светофоры не для кого переключают цвета.
Ждут Решения люди, просят Бога внести их имена в Книгу жизни и скрепить печатью.
В тот день тишина разорвалась до полудня. С ревом сирен промчались джипы, сгоняя с мостовых ребятишек.
“Что это? Неужели? За что?” “Это не пыль, а пепел… Потому, что тысячелетиями живём без Храма, без ритуальной чистоты, и не отпускаем с горы Азазель жертвенных козлов, и давно уже не очищались пеплом рыжей коровы. О, Милостивый, спаси!”
“Это война!” “Война?” “Война и мор – Божьи наказанья” “Война!!” “Война!” “Война.”
“Что делать?” “Молиться.”
Когда спустилась ночь, и скомканный людьми Божий день закончился, пришел, одетый в полевую форму, Габи. Мой хозяин вышел, стянутый в такие же одежды. Попросил Ривку укрыть меня покрывалом. Я почувствовал себя зеркалом в доме мертвеца. К тому же, Габи горланил, как потекли у него слезы, когда подхватил на руки маленькую Номи. Потом я услышал, как завелась Isuzu.
Через две недели Юда вернулся. Он осунулся, пальцы его дрожали на руле, он то и дело вздрагивал. А у Габи рука висела на перевязи. Юда стал забирать Габи с шука, и они ехали в хумусию на Яфет(*11). Ели там горячие,– все говорили, что самые вкусные в городе шарики фалафеля – и молча курили наргилу. Потом Юда завозил домой Габи, и прощаясь, хлопал по плечу: “Ты мне брат теперь, навсегда брат!. Брат!!”– не мог расстаться. Выступала у непьющего пьяная слеза.
Мне не говорили. Но если постоянно возишь один и тот же круг людей, то подмечаешь все оттенки настроения, и понятны тебе их переживания. Перед нами, автомобилями, не стесняются, не прячут обиды, грубые словечки, злорадства. Из обрывков разговоров, висящей тяжести, и панибратских клятв, представил картину, как где-то на Суэтце разорвался возле джипа снаряд. Юду оглушило, а Габи выбросило ударной волной. Он остался в сознании и пополз к другу, потащил его из огня за сопку, да пуля догнала Габи и вонзилась ему в локтевой сустав. По счастью, лишь задев сухожилие.
Хозяин выиграл тендер, сразу же спрессовалось время, встало миллион проблем. Юда выбрал рабочих из арабов, имеющих строительные навыки. Нашёл толкового инженера. Себя освободил для хождений по инстанциям, да и знаний своих-то не хватало.
Само собой получилось, что Юда, пронзённый Божьим озарением, превратился в толкателя, движущую силу. Выбивал, упрашивал, умасливал, подстёгивал. Казалось ему, что дело всеми саботируется, а он вертится, крутится впустую. Но росли стены уже в четырёх домах. “Так медленно! А Ривка опять беременна, и чувствует себя ужасно. С Габи уже не встречался, кажется, тысячу лет. Когда только? Так и повисла у бедного рука. Не помогла, Ривка сказала, физиотерапия”.
Ещё подступила проблема: “Вот родит – как они впятером разместятся в хибаре.
Душа рвалась в поселение, к простору. Даже придержал один из домов, что строил. Остальные разошлись, как горячие пончики. Да Ривка уперлась: тут родители, родственники, старые подруги, школа, поликлиника. И магазины на Алленби.
Однажды подвозил Юда знакомого инженера из ирии (муниципалитета). Спросил его, тяжело ли пробить достройку второго этажа с чердаком, чтоб превратить халупу в нормальный дом. “Закрывают глаза, пока не мозолит, пока не выпячивается. Вот пройдёт пятьдесят лет. После девяносто восьмого и обращайся”
“Так ещё ж двадцать пять лет!..”
“А пока пристраивай, чтобы никто не заметил. И не пожаловался”.
Нанял двух яфских строителей. Чтобы только обеспечить их материалами, и не заморачиваться ещё одной стройкой. Как бы ни так!
Мне не стало места во дворе. Оставляли на улице, укрывая чехлом.
В один из дней Песаха собрались наконец-то семьями, и поехали на полупустынный берег моря почти у Бат-Яма. Знакомый духанщик Шломи держал там буфет. Он поставил столик со стульчиками у кромки асфальта прямо возле меня, выдавил свежий грейпфрутовый сок для пузатых женщин – у Габиной Юдит живот округлился больше Ривкиного, – выложил шампуры на мангале. Детишки играли в песке, а мужчины курили наргилу и беседовали. Габина рука висела на перевязи. Он
очень надеялся на операцию. Обещали, что приедет кудесник-хирург из Англии. Юда же, дорвавшись до разговора, без умолку болтал о работе, её гигантских проблемах, об снизошедшем Провидении, об изумительных видах в поселении, хвастался деньгами, что заработает. Заговорили об ожидаемых пополнениях, о затеянной пристройке.
– Мне бы тоже бы... Вот рука-то… Помог бы. Всего ничего, два месяца осталось…– кивнул Габи на живот жены.
– Да о чём речь? Ты теперь мне совсем братан. Я своих, как закончат у меня, к тебе и направлю. Со всем потом помогу.
“Разве, что летом начнут... И ещё сколько строить”.
Видимо, у Габи заныла рука, потому что он скривился, поддался туловищем к висящей кисти.
– А то давай в ишув (поселение), где строю. Для себя домик приглядел – другого в жизни ничегошеньки не надо! Да Ривка-баба заерепенилась. А я тебе по высшим стандартам отгрохаю.
Опять будни, заполненные работой. Прошёл месяц.
В шесть утра Юда подошёл ко мне. Дел на день, как обычно, невпроворот: вначале в ишуве всё проверить, дать распоряжения, нагоняи, без которых не расталкивается строительный балаган; потом мчаться в Иерусалим, а в два ждут его в Тель-Авиве, и если успеет, то нужно в Хайфу...
Снял чехол…
“ ";;;(дерьмо) – выцарапали на крышке моёго капота куском арматуры.
“Да кто ж этот му..? Что сейчас? Разве не ехать? Может, потом разберусь?
И налетел рой, закрутился, жаля в голове: “Почему, кто и зачем?” В миг обессилел, затянуло голову беспросветной болью. Сел, ничего не придумывалось. Только скулить хотелось. “Вроде бы, врагов не нажил. Сейчас Ривка выйдет,” – от страха завёл двигатель. Поехал к Габи – “Друг поможет”.
– Да-а! Угораздило. Это твои арабы. Ты, видно, с ними не так рассчитался. Они и уделали. Дермецовый народец. Значит так! Вначале мы сфотографируем. Потом едешь в полицию, а затем в гараж. Пойду, попрошу фотографа, если он уже пришел.
Я, немой, слушал и негодовал. Ещё когда хозяин подходил, хотелось мне мычать, пипикать, включить аварийку – но не приучен к самовольству.
Это он, Габи, ночью задрал на мне чехол, как одеяло у спящей девушки, и нацарапал на моей полированной металлической коже этом срам.
“Вот тебе, козёл!”– пробурчал и смылся. А теперь сфотографирует, засвидетельствует. Подлец. Как подать знак Юде?
Капот восстановили, но... Нечто казалось подпорченным, различались для Юды оттенки на капоте.
Через неделю – следом пришло письмо в зелёном казённом конверте.
Сообщалось, что суд принял к рассмотрению жалобу о незаконной деятельности на принадлежащем истцу земельном участке. Закрутилось, завертелось дело бумажным комом, жирели адвокаты.
“Ну как же так! Вот же карта, и печать и подпись ‘Геодезист Соломон Эпштейн’ ”
Шломо Эпштейн, оказывается, был весьма известным картографом, и здравствовал в свои в восемьдесят с гаком. Мы с Юдой поехали к нему. Со стоянки я видел уютную веранду с вьющейся пассифлорой, слышал их беседу.
Память у Шломо оказалась отменной, он узнал поданную Юдой карту.
“Ещё звался Соломоном,” – довольный прочитал он скрипучим старческим голосом и продолжил, не торопясь и смакуя – “У англичан были планы частично восстановить Хиджазскую железную дорогу. Соединить Иерусалим с Афулой через Наблус, ведь при турках поезда ходили до Шхема(*12). Вот тогда я участвовал в изыскательских работах”. Он помнил привязки и даже названия триангуляционных точек. “Нет, эта карта севернее, три километра севернее” – вспомнил он, но, понимая Юдино огорчение, ушел в комнату звонить, и было слышно, как он въедливо и долго переспрашивал, все-таки убедившись в своей правоте. Он смущенный принёс ещё лимонаны(*13) с плавающими кубиками льда, и суетясь вспоминал, какие были надежды на особое еврейское государство с общим равенством и справедливостью.
“Я банкрот, банкрот!” – одно слышал Юда. “Я банкрот, банкрот!” – пульсировало у виска. Порыв горячего возмущения поднял его, посадил в машину.
“Почему Он отвернулся от меня? Почему?!”
*1. мизрахи – выходец из восточных, в основном арабских стран
Шхуна Шапиро – непрестижный район Тель-Авива
*2. Кфар Шмарьягу – фешенебельный пригород Тель-Авива
*3. “Галей Цахаль”- весьма популярная армейская радиостанция
*4. шук Кармель – центральный рынок Тель-Авива
*5. Ариель Шарон – правый политический деятель Израиля, премьер-министр(2001-2006)
*6. галут – расселение еврейской нации в изгнании вне исторической родины.
*7. караваны – мобильные заводской сборки дома со всеми удобствами. Подключаются на месте к коммуникациям. Служат в качестве временного жилья, хотя нет ничего более постоянного….
*8. пардесы – сад цитрусовых деревьев
*9. двоюродные родственники – арабы и евреи – одной семитской группы народов
*10. хамсин – обжигающий ветер из пустыни, приносящий много взвешенного песка
*11. Яфет – улица в Яффо. Яффо и Тель-Авив – 2 города, объединённые одним мунипалитетом. Яффо – древнейший город с преимущественно арабским населением. Тель-Авив- сравнительно молодой город с еврейским населением.
*12. Хиджазская железная дорога – дорога Дамаск – Медина, построенная в начале 20 века и просуществовавшая 10 лет до падения Османской империи. Отросток дороги, называемый Ракевет А-Эмек(поезд долины) соединял порт Хайфу и Дамаск.
Планы англичан по соединению Иерусалима с Афулой через Шхем(Наблус) являются художественным вымыслом автора. Но то, что в первой половине 20 века город Афула был железнодорожным узлом – принимается современными израильтянами фактом, взятым из Танаха. Ныне дорога Ракевет А-Эмек строится заново. Автор сего повествования принимает в этом мизерное участие.
*13. лимонана – прохладительный напиток из лимонов, мяты и сахара
Особо благодарю Дмитрия Шапиро (http://www.proza.ru/avtor/dshapirо ), истратившего два ведра красной краски при редактировании данного произведения
продолжение: http://www.proza.ru/2015/03/28/69