Азербайджанские рассказы

    Мамедгулузаде Джалил
    Авось и возвратят
    Джалил Мамедгулузаде
    АВОСЬ И ВОЗВРАТЯТ
    В Баку я провел два летних сезона.
    Каждому известно, что летом усидеть дома невозможно и потому всякий спешит на бульвар.
    И я, подобно другим живым существам, ежедневно выходил на прогулку, спасаясь от невыносимой бакинской жары дуновением свежего морского ветерка.
    И каждый раз, гуляя по бульвару, я оглядывался по сторонам в надежде встретить знакомого и в мирной беседе убить с ним время. По вечерам из-за разных дамочек невозможно ни гулять, ни сидеть, и я выходил на бульвар днем, разгуливал себе свободно, а к вечеру возвращался домой, потому что у меня, право, нет никакого настроения проводить время с дамами в садах и на бульварах.
    А днем я мог встретить на бульваре только таких, как  я, литераторов или работников театра.
    Годков этак пять тому назад, гуляя в жаркие летние дни по бакинскому бульвару, я часто наблюдал такую любопытную сцену: в одном из укромных уголков бульвара, ближе к набе-режной, сидели под деревом четверо мусульман. Обычно один из них держал в руках развернутую газету и читал, а осталь-ные, внимательно слушали. Одно обстоятельство казалось мне, однако, несколько странным: точно провинившиеся в чем-то, они постоянно оглядывались по сторонам, не то чего-то опа-саясь, не то ожидая кого-то.
    В конце концов все разъяснилось, я с ними познакомился, узнал их близко и стал их собеседником. А случилось это вот как.
    Однажды (я даже в точности помню - это было двенадца-того июня тысяча девятьсот двадцать третьего года) я искал по какому-то делу известного азербайджанского артиста Балакадаша, игравшего в сатирагиттеатре. Я заходил к нему домой, но не застал и отправился на бульвар, надеясь случайно встретить его там.
    Гуляющих было мало, так как время было рабочее. Я про-шелся по берегу моря и повернул к Трамвайной улице. Еще издали я заметил этих четырех, сидевших, как всегда, в сторонке.
    Говоря откровенно, они были мне несколько подозрительны, и я хотел было повернуть обратно, но увидел в конце бульвара Балакадаша, который шел мне навстречу.
    После обычных приветствий я обратил внимание Балака-даша, коренного бакинца, на эту четверку и спросил, не знает ли он их. Балакадаш посмотрел в их сторону и стал смеяться:
    - Ага, дядя Молла! Вот прекрасный случай... Идем к ним.
    - Не пойду! - решительно возразил я.
    Балакадаш с удивлением посмотрел на меня и продолжал:
    - Клянусь твоей жизнью, это такая интересная публика, что ты обязательно должен с ними познакомиться.
    Я не хотел было соглашаться, но мой друг так настойчиво тянул меня за руку, что я уступил, и мы направились в ту сто-рону. Один из сидевших встал и окликнул Балакадаша, мы подошли, поздоровались. Они поднялись все и предложили нам сесть. Сели. Балакадаш представил меня:
    - Это мой хороший старый приятель, дядя Молла-Насреддин, - сказал он, конечно, вы не раз читали его юмористи-ческий журнал, читали, смеясь и, читая, смеялись.
    Все они внимательно разглядывали меня и поддакивали Балакадашу.
    После этого Балакадаш повернулся ко мне и стал рассказы-вать о каждом из наших собеседников:
    - Дядя Молла! Ты сам посуди о превратности и коварстве судьбы-изменницы. Всего несколько лет тому назад эти самые наши друзья миллион-два за деньги не считали, а теперь... от аллаха не скрыто, от тебя незачем скрывать... а теперь совет-ская власть поставила их в такое положение, что у них нет де-нег даже на папиросы. Эх, судьба неверная!
    Затем Балакадаш стал знакомить меня с каждым из этих "несчастных" в отдельности.
    Из его рассказа выяснилось следующее: один из них - Гаджи-Хасад имел до Октябрьской революции четырнадцать караван-сараев и сто тридцать семь строений; все это имущест-во отобрано правительством, обрекшим старика на полуголод-ное существование.
    - Сидящий с ним рядом - сабунчинец Умидбеков. Навер-ное, ты про него слышал, всякий его знал; в прежнее время от одних только нефтяных источников он имел годового дохода полмиллиона рублей.
    Вот этот молодой человек с газетой - сын знаменитого миллионера-мукомола Талафхан-бека. Должно быть, и о нем ты слышал. Во всех крупных городах России работали его мель-ницы, кроме того, он имел еще несколько пароходов. Я сам ви-дел эти пароходы, плавающие и теперь вот в этом самом море.
    А этот, что сидит со мной рядом, - мой старый приятель, гянджинский помещик Гаджи-Султан. В николаевские времена он прогремел по всей России. Градоначальнику Мартынову он как-то влепил на улице такую пощечину, что эхо ее дошло до самого Петербурга, а все-таки никто тогда не посмел тронуть Гаджи-Султанагу; да не может быть, чтоб ты об этом не слы-шал...
    Окончив представления, Балакадаш наклонился к одному из них и таинственно прошептал:
    - Гаджи-Хасадага, ни одной минуты не задумывайтесь... Клянусь вашей головой! Не сумеют сохранить, все вернут...
    Я спросил Балакадаша, кто не сумеет сохранить и что имен-но вернут?
    - Дядя Молла, сегодня какое число? - спросил мой друг, артист. Двенадцатое?.. Запомни это, но пусть останется между нами (он понизил голос), у "друзей" дела плохи, англи-чане опять взяли Чичерина за ворот и говорят или уплати долги, или уйди с дороги.
    Я заметил, что мои новые знакомые от души радуются сооб-щениям Балакадаша.
    Я молчал, потому что не знал людей, с которыми только что познакомился.
    Балакадаш продолжал, обращаясь к ним:
    - Талафхан-бекзаде, похоже на то, что у тебя есть какие-то новости, ты слишком углубился в газету. Если нашел что-нибудь интересное, прочитай нам, а насчет дяди Моллы не сомневайся...
    Сын Талафхан-бека воровски огляделся вокруг и тихо спро-сил меня:
    - Дядя Молла! Слышал последнюю новость?
    - Какую новость? - спросил я.
    - Как же! О ноте английского правительства Москве ниче-го не слыхал?
    - Нет, я ничего не слыхал.
    Сын Талафхан-бека опять посмотрел вокруг и вынул из кар-мана потрепанную газету. Я пригляделся и узнал выходящую в Баку газету "Бакинский рабочий".
    Балакадаш наклонился к Талафхан-бекзаде и тихо сказал:
    - Да не бойся, никого нет, почитай - послушаем.
    Талафхан-бекзаде принялся читать. Вот что было напечата-но в газете:
    "На запрос депутата лейбористской партии в английском парламенте о том, каковы в данный момент англо-советские от-ношения, лорд Керзон ответил, что ввиду отказа советского правительства от разрешения вопроса о царских долгах, на-дежд на улучшение англо-советских отношений не имеется.
    Слушатели радостно воскликнули:
    - Видите? Послушайте, ей-богу, долго не протянется. Балакадаш,  привыкший к сценическим позам, обратился к сидящим и патетически воскликнул:
    - Вот я назначаю срок: да середины осени, дальше не до-тянут.
    Все шепотом подтвердили:
    - Иншаллах! Иншаллах!
    Посидев с полчаса и побеседовав на те же темы, мы рас-прощались со словами: "Иншаллах, иншаллах".
    Вот таким образом я познакомился с этими четырьмя контр-революционерами. Они знали, что советское правительство отобрало у моей жены четыре тысячи десятин поливной земли и потому считали меня товарищем по несчастью, ничего от меня не скрывали и сообщали все сенсационные новости.
    Встречая меня на бульваре, они всячески выражали мне свои симпатии, усаживали рядом и заводили беседу.
    Я не могу сказать, чтобы общество этих четырех господ было особенно мне приятно, но я не мог отказать себе в развлечении послушать "сенсации" вроде тех, что польские войска перешли советскую границу и захватили несколько городов; английские суда вошли в порт Архангельск; правительства Антанты начали блокаду Советского Союза; в самой Москве неурядицы и тай-ные волнения...
    Однажды эта компания, встретив меня на бульваре, пригла-сила посидеть с ними.
    - Ну что, дядя Молла? Нет ли у тебя каких-нибудь ново-стей?
    Я отвечал, что, кроме газетных, никаких новостей не знаю.
    Умидбеков хотел что-то сказать, но, осмотревшись вокруг, прикусил язык: в это время проходило несколько школьников. Когда школьники удалились, Умидбеков еще раз посмотрел по сторонам и спросил:
    - Дядя Молла, неужели, читая эти газеты, ты не находишь в них никаких намеков?
    - Я не понимаю, о чем ты говоришь... - ответил я.
    Умидбеков достал из кармана помятую газету, все тот же "Бакинский рабочий", и прочел:
    "Начальник Азнефти Серебровский выезжает в Америку для закупки усовершенствованных бурильных станков".
    Я сказал, что никаких намеков в этом сообщении не вижу. Умидбеков рассмеялся и стал объяснять мне:
    - Дядя Молла, Серебровский не за станками едет в Аме-рику, а для продажи бакинских нефтяных источников амери-канскому миллионеру Рокфеллеру.
    Остальные три собеседника подтвердили толкование Умидбекова и спросили меня:
    - Что ты думаешь об этом?
    - Ничего не думаю, - ответил я.
    Никак не могу забыть последнюю встречу с обиженными судьбой четырьмя моими собеседниками.
    Выйдя однажды прогуляться по бульвару, я опять встретил Балакадаша. Побродив по центральной аллее, мы хотели было присесть отдохнуть, но тут заметили своих знакомых "полити-ков": они сидели в сторонке и тихо между собой беседовали.
    Балакадаш расхохотался и стал тянуть меня к ним. Я с удовольствием подчинился ему.
    Пошли. Как всегда, любезно поздоровались и после взаим-ных приветствий уселись. На сегодня у них были такие сенса-ции: во-первых, лорд Керзон предъявил Чичерину новый ульти-матум, во-вторых, английские военные суда появились около Батума, и можно думать, что на днях начнется бомбардировка города, население которого бежит в Турцию.
    Побеседовав на эти и подобные темы, я встал, за мной поднялся Балакадаш, и мы стали прощаться. Тут-то Гаджи-Хасадага, пожимая мне руку, сказал:       
    - Эх, аллах милостив, авось и возвратят!        
    Эти слова Гаджи-Хасадаги остались у меня в памяти.
    Распрощавшись с четырьмя нашими друзьями, мы свернул и
    на  главную  аллею.  Балакадаш,  привыкший  на сцене петь    и
    плясать, тут же, на глазах прохожих, стал прищелкивать паль-цами и, танцуя, приговаривать:
    - Авось и возвратят, авось и возвратят! Смеясь, мы вышли с бульвара и простились у парапета. Вдруг Балакадаш окликнул меня, и, когда я обернулся, этот бессовестный малый еще раз крикнул:
    - Авось и возвратят...
    Я улыбнулся и пошел домой.
    Послесловие
    Я уже начинаю терять надежду... И многие из подобных мне ее потеряли и потихоньку начинают подыскивать какое-нибудь подходящее занятие...
    А было время, когда я и мои четверо знакомых каждый день, каждый час прислушивались к чему-то, ожидая, что волей слу-чая четыре тысячи десятин поливной земли вернутся к моей же-не, а моим четырем друзьям возвратят их миллионное имуще-ство и нефтяные источники.
    Ждали, ждали и ничего не дождались.
    Ежедневно встречались, беседовали, копались в газетных сообщениях, чтобы найти хоть какой-нибудь скрытый намек. Расспрашивали приезжавших из Европы или из Турции, ждали, что кто-то придет и разрешит наши вопросы.
    И в самом деле, где же справедливость?
    Конфисковать у Ага-бека или Джангир-хана все десять тысяч десятин и не вернуть им хотя бы по тысяче десятин? Или отобрать у Мусы Нагиева двести тридцать семь великолепных зданий и не возвратить его наследнику хотя бы пять-десять домов, чтобы этот бедняжка не срамился перед народом и не вынужден был заниматься непривычным для него трудом?
    Одним словом, мы часто сходились, я и мои знакомые, бе-седовали, делились своим горем, утешали друг друга и всегда при прощании обнадеживали себя, что, иншаллах, дождемся лучших дней, иншаллах, дело повернется так, что может быть, и вернут наше имущество...
    - Авось и возвратят!
    Вот слова, которые не сходили с наших уст.
    * * *
    А теперь... теперь советская власть прочно укрепилась, а я и четыре бывших богача - мои приятели - потеряли все на-дежды.
    Поэты, вроде Вахида, написали стихи о возврате старым
    владельцам четырех тысяч десятин поливной земли, ста семнадцати строений, четырнадцати пароходов и нефтяных про-мыслов; композиторы положили их на музыку, и в каждом клубе, на свадьбах, на собраниях музыканты играют, а певцы поют: 
           Авось и возвратят, Авось и возвратят!
    А молодежь прищелкивает пальцами в такт.
    1926

БЯЛКЯ ДЯ ГАЙТАРДЫЛАР
Йай фяслини ики дяфя мян Бакыда кечирмишям. Мялум ки, истидян
йайда эвдя отурмаг олмур, хамы тёкюлюр булвара. Мян да гейри
йаранмышлар кими хяр гюн булвара чыхмышам; чюнки дярйанын сярин
йериндян савайы Бакынын истисиндян гейри бир ниджат йохдур.
Вя хяр гюн бир вахт булвара гяляндя гёзюм о уздя-бу уздя олуб
ки, дост-ашнайа раст гялиб онларла вахт кечирим. Чох ахшамлар гадынла-
рын вюджуду иля ня гязмяйя маджал вя ня айлянмяйя йер тапмаг олур.
Онун учюн да мян булвара гюндюзляр гялярдим вя асудяликля гязиб-
доланыб ахшамлар даха мянзилимя истирахятя гайыдардым. Бир сурятдя
ки, даха баг вя багчаларда геджяляр гадынларла овгат зай элямяйя
мяндя даха, валлах, хёвсяля галмайыб.
Гюндюзляр булварда раст гялдиклярим озюм кими гялям сахиб-
ляриндян вя театр хадимляриндян олурду.

* * *
Дёрд-беш ил бундан габаг Бакыда, йай фясли, булварда гязян вахт
тез-тез бир беля хала раст гялирдим: булварын далда йериндя, Набережни
кючяйя тяряф, агаджларын дибиндя дёрд няфяр мюсялман гёрярдим вя мян
бунларын габагындан кечяндя чох вахт бунларын биринин алиндя рузнамя
гёрярдим вя галан уч няфяри бунун рузнамя охумагына гулаг асан
гёрярдим. Амма мяня бир шей бурада гярибя гёрюнярди. Нязяримя беля
гялярди ки, бунлар сучлу-тягсиркар адам кими тез-тез о тяряфя-бу тяряфя зянн
эдирляр; гуйа бир кясдян эхтийатлары вар вя йа бир адам гёзляйирляр.
Ахырда иш ачылды, мян бунлары таныдым, таныш да олдум вя хятта мю-
сахиб да олдум. Вя бунлары танымагым вя дост олмагым бу минвалла
амяля гялди.
Бир гюн, хятта тарихи да йадымдадыр ки, мин доггуз йюз ийирми
учюнджю илин ийун айынын 12-синдя Тюрк Тянгид-Тяблиг Театрында хид-
мятдя олан мяшхур Азярбайджан артисти Балагядяши бир ишдян отрю ахта-
рырдым. Эвя гетдим – йохдур. Чыхдым булвара ки, бялкя орада гёрям.
Джямиййят аз иди; чюнки гуллуг вахты иди. Дярйа кянары иля бир баш до-
ландым вя чёндюм индики Трамвай кючясиня тяряф вя узагдан гёрдюм
ки, хаман далда йердя дёрд няфяр хямишя гёрдюйюм адамлар отурублар.
Мян истядим гайыдам, булвардан чыхам; чюнки, догрусу, бунлардан
даха бядгюман олмушдум. Аллах раст салды, Балагядяш узагдан мяни
гёрюб гялди йаныма. Мян хяр бир данышыгдан габаг Балагядяшя хаман
дёрд няфяри нишан вериб сорушдум ки, бялкя о онлары таныды (Балагядяш
бакылыдыр). Балагядяш о тяряфя диггятля бахандан сонра башлады гюлмя-
йя вя мяня деди:
– Аха… Молла ами, йахшы олду. Сяни гяряк апарам онларын йанына.
Дедим:
– Гетмярям.
Балагядяш дик бахды узюмя вя геня деди:
– Сян олясян, онларда гийамят вар. Гяряк сяни онларла таныш эляйям.
Аввял мян дайандым вя гетмяк истямядим; амма артист ряфигим
башлады алимдян чякмяйя. Бир аз йавыглашдыг. Отуранларын бири айага
дурду вя Балагядяши сясляди. Йетишдик, салам вердик, хамысы галхдылар
айага вя бизя оз йерлярини тяклиф этдиляр. Айляшдик.
Балагядяш мяним барямдя онлара беля мюяррифлик этди:
– Бу мяним азиз вя гядим достум Молла Нясряддин амидир ки,
хятта бунун о мязяли журналыны нечя дяфялярля гюля-гюля охумусунуз
вя охуйа-охуйа гюлмюсюнюз.
Хамысы диггятля узюмя бахырдылар вя “бяли, бяли” дейирдиляр.
Бундан сонра Балагядяш узюню мяня тяряф тутуб онлары да бу джюр
башлады мяня танытмага:
– Молла дадаш, сян бу намярд дюнйанын ишиня бах ки, бу айляшян
достларым бир-ики ил бундан габаг хяряси бир нечя милйона пул демирди.
Амма инди Аллахдан гизли дейил, сяндян нийя гизли олсун ки, Шура
хёкумяти инди бу бичаряляри папирос пулуна мёхтадж эляйибди. Ай на-
мярд дюнйа! – Вя бурада Балагядяш башлады бу “бядбяхтлярин” адыны
бир-бир садаламага. Бунун рявайятиндян мялум олду ки, бунларын бири
бакылы Хаджы Хясяндир ки, Октйабр ингилабындан габаг онун Бакыда 14
карвансарасы вя 137 тикилиси варды ки, инди хёкумят хамысыны алиндян
алыб вя бу годжа кишини инди йомиййя рузусуна хясрят гойуб.
Онун йанында отуран сабунчулу Умудбяйовдур ки, эшитмиш
оларсан; чюнки ону танымайан йохдур. Онун габагларда илдя йарым мил-
йон тяк бирджя нефтдян мядахили оларды. Бу тяряфдя айляшян вя рузнамя
охуйан джаван мяшхур милйончу вя ун таджири Тяляфханбяй оглудур ки,
буну да гяряк эшитмиш оласан. Русийанын хяр бир бёйюк шяхяриндя
бунун атасынын бёйюк-бёйюк дяйирманлары варды вя нечя параходу.
Бах, хяля бу дярйада ишлядийини мян озюм гёрмюшям. Бах, мяним бу
йанымда отуран да мяним достум Гянджя мюлкядары Хаджы Султандыр ки,
Николай вахтында няр-няр нярилдяйирди вя Мартынов градоначалникя
кючядя эля бир шаллаг вурду ки, сяси дюз Петербурга гетди чатды. Геня о
вядя Хаджы Султан агайа бата билмядиляр. Гяряк ахы эшитмиш оласан.
Балагядяш бу сёзляри дейиб гуртарды вя сонра отуранлара тяряф
айилиб, йавашджа онларын бириня беля деди:
– Хаджы Хясян ага, хеч бир зярря гядяр фикир элямяйин. Сиз олясиниз
сахлайа билмяйяджякляр, хамысыны гайтараджаглар.
Мян бурада Балагядяшдян сорушдум ки, о няйи дейир “сахлайа бил-
мяйяджякляр” вя “ким сахлайа билмяйяджяк”?
Артист ряфигим мяня беля джаваб верди:
– Молла ами, бах, бу гюн айын нечясидир? Бяли, он икиси дейилми?
Йадында сахла, бах, сёз бурада галсын (сясини бир гядяр алчалтды). Дост-
ларымын ишини хараб гёрюрям. Ингилисляр бярк йапышыблар Чичеринин1 йаха-
сындан вя дейирляр: йа борджуну вер, йа чякил кянара!
Мян бурада гёрдюм ки, тязя танышларым Балагядяшин сёзляриня эля
юрякдян шадланырлар ки, гуйа бунлара бир бёйюк мюждя хябяри гятирибляр.
Мян бир сёз демядим; сябяб бу ки, бу тязя таныш олдугум адам-
лары инди биринджи дяфядир ки, гёрюрдюм.
Балагядяш геня узюню отуранлара тяряф тутду вя деди:
– Тяляфханбяйзадя! Дейясян сяндя тязя хябяр вар! Мян гёрюрям
ки, гязетя чох диггятля бахырсан. Хяр ня сёзюн вар, де вя Молла ами-
дян йана архайын ол. Оху гёряк ня вар, ня йох.
Тяляфханбяй оглу атрафа бахандан сонра йавашджа мяндян сорушду:
– Молла ами, – бу гюнкю хябяри сян эшитмисян? – Дедим:
– Хансы хябяри? – Деди:
– Бяс ингилис хёкумятинин Москвайа вердийи нотасындан хябярин
йохду? – Дедим:
– Хейр, хябярим йохду.
Тяляфханбяй оглу геня атрафына диггят эдяндян сонра джибиндян бир
азик гязет чыхартды. Бахдым ки, бу хямин Бакыда чыхан “Рабочи”2 гя-
зетидир.
Балагядяш Тяляфханбяй оглуна тяряф йавыглашыб йавашджа деди:
– Горхма, адам-зад йохду. Оху гёряк ня хябяр вар?
Тяляфханбяй оглу башлады гязетин бир йериндян охумага. Орада
беля йазылмышды: Ингилис парламанында Лорд Керзондан3 амяляляр ню-
майяндяси Матруш суал эдир ки, айа, хал-хазырда Ингилис вя Шура мю-
насибяти ня сурятдядир? Вя Лорд Керзон Матруша беля джаваб вериб: “Бир
сурятдя ки, Шуралар хёкумяти чар хёкумятинин борджу барясиндя мюяй-
йян бир вязиййятдя булунмага йавыглашмыр, ингилис вя Шура мюнасибя-
тинин да айдынлашдырмаг умидварлыгы хяля чох узаг гёрюнюр”.
Айляшянлярин бир-икиси севинджяк деди:
– Гёрдюн? А киши, валлах, чох чякмяйяджяк!
Балагядяш, – неджя ки, хямишя театр сяхнясиндя джамаатын габагында
мюкалимядя олубдур, бурада да отуранлара узюню тутуб, – шаираня бир
халятдя дейирди:
– Бах, мян вахт гоймушам: пайызын орта айына кимидир. Ондан
артыг чякмяз.
Хамы йавашджадан бир сясля деди:
– Иншаллах, иншаллах!..
Бир йарым саата гядяр бурада айляшдик вя ахыры бу нёв сёхбят-
лярдян бир-биримизя “иншаллах” дейя-дейя айрылдыг.
Бу минвалла хямин дёрд акс-ингилабчыларла мян мюсахиб олдум.
Чюн бунлар билирдиляр ки, мяним айалымын 4.000 десйатин сулу йерини
хёкумят алыбдыр, бу сябябдян мяни озляриня хямдярд гярар вериб, хеч
бир сирри вя хеч бир тязя хябяри мяндян гизлямирдиляр. Вя хярдянбир,
булварда мяня раст гяляндя мяни чох илтифатла сахлардылар, оз йанла-
рында айляшдирярдиляр вя сёхбятя тутардылар.
Мян буну дейя билмярям ки, бу дёрд няфяр мюсахибин мяджлиси
мяндян отрю о гядяр да ширин иди, амма онларда олан гярибя-гярибя
хябярлярдян да кечя билмирдим; мясялян: Полша хёкумятинин гошуну
Шуралар торпагыны кечиб, бир нечя шяхярини алыблар. Ингилис гямиляри гялиб
дайаныб Архангелски шяхяриня. Антанта хёкумятляри мюттяфигян Шу-
ралары ахатя эдибляр. Москванын озюндя чох бёйюк вя пюнхан-гизли дахили
гарышыглыглар вар…
Бир гюн геня достларым булварда мяни гёрюб оз йанларына дявят
элядиляр:
– Хя, Молла ами, бялкя сяндя бир тязя хябярдян заддан ола?..
Мян дедим ки, гязетлярдя йазыландан савайы бир шей билмирям.
Умудбяйов истяди ки, бир сёз десин, амма о тяряфя-бу тяряфя бахыб
дайанды. Уч-дёрд ушгол ушагы ойнаша-ойнаша кечирдиляр. Умудбяйов
геня атрафа бахандан сонра мяндян сорушду:
– Бяс, Молла ами, сян бу гязетляри ки охуйурсан, бяс о йазылардан
хеч бир ишаря чыхартмырсан? – Дедим:
– Билмирям, няйи дейирсян?
Умудбяйов геня джибиндян бир азик гязет чыхартды. Хаман “Рабо-
чи” гязети иди вя башлады бир йериндян охумага:
– “Азярнефт мюдири Серебровски гедир Америкайа, орадан тязя их-
тира олунмуш буруг машынлары алыб гятирсин”.
Мян дедим ки, бундан мян бир ишаря анламырам. Умудбяйов бир
аз гюля-гюля мяни беля баша салды:
– Молла ами, Серебровски Америкайа буругдан отрю гетмир; гедир
Бакы нефт мядянлярини сатсын Америка милйончусу Рокфеллеря.
Галан уч няфяр мюсахиб да буну тясдиг элядиляр вя мяндян со-
рушдулар:
– Аглын ня кясир? – Дедим:
– Аглым бир шей кясмир.

* * *
Бяхтляриндян шикайятчи дёрд няфяр мюсахибляримля ахырынджы
гёрюшмяйимиз йадымдан чыхмыр.
Бир гюн гязя-гязя мян да булвара вя артист ряфигим Балагядяш да
булвара чыхдыг. Биз орта хийабанда гёрюшюб, бир баш гяздик вя истядик
айляшяк бурда. Узагдан гёрдюк ки, политкашюнас хярифляр хаман далда
йердя геня айляшиб сёхбятдядирляр. Балагядяш гах-гахла гюля-гюля
мяни геня онлара тяряф чякмяйя башлады вя мян хявясля табе олдум вя
гетдик. Хямишяки кими хош-беш… Айляшдик.
Бу гюнкю тязя хябяр да бу иди ки, аввяла, Лорд Керзон Чичериня
геня тязя бир “ултиматум” вериб вя икинджи хябяр да бу иди ки, ингилис хяр-
би гямиляри Батумун габагында узмякдядир вя гюман апармаг олар ки,
Батуму бу гюн-сабах топа туталар вя ахали да гачар Османлы торпагына.
Бир гядяр да бу нёв данышыглардан сонра мян дурдум айага,
Балагядяш да мяня бахды вя хяр икимиз галанларла худахафиз элядик вя
бурада Хаджы Хясян ага мяним алими сыханда беля деди:
– Эх, Аллах кяримдир, бялкя да гайтардылар.
Бу бир нечя сёз ки, мян ону бичаря Хаджы Хясяндян эшитдим, мяним
учюн бир йадигар галды вя бизля онларын мабейниндя бир тарих олду. Вя
дёрд няфяр масахибляримиздян айрылыб, булварын орта хийабанына чёнян-
дян сонра, артист ряфигим Балагядяш – неджя ки, хямишя сяхнядя охуйуб
ойнамага адят эдибдир, – оз-озюня чытмыгы тутду вя бир нечя йад ада-
мын гёзюнюн габагында охуйа-охуйа вя чытмыг чала-чала дюшдю ойна-
мага вя ойнайа-ойнайа беля охуйурду:
Бялкя да гайтардылар,
Бялкя да гайтардылар.
Хяр икимиз гюля-гюля булвардан чыхдыг вя Парапет багында
айрылдыг.
Балагядяш далдан мяни чагырды, мян буна чёнюб баханда залым
оглу бурада да бир дяфя деди: “Бялкя да гайтардылар”. Мян да гюля-
гюля гетдим мянзилимя.
Ахыр сёз
Даха мяним умидим кясилир вя мяним кимиляр да чохлары даха
мяйус олуб, хяря йаваш-йаваш озюня иш ахтармага башлайыр. Йохса, бир
вахт варды ки, мян да вя мяним дёрд няфяр хямсёхбятлярим да хяр
гюн вя хяр саат мюнтязир идик вя гулагымыз сясдя иди ки, бах, бу гюн-
сабах иш бир тяхяр оладжаг ки, мяним айалымын да 4.000 десйатин сулу
торпагыны озюмя гайтараджаглар вя мяним бу дёрд няфяр булвар мю-
сахибляримин да милйонлара дяйян амлакыны вя нефт мядянлярини оз-
ляриня гайтараджаглар.
Гёзлядик, гёзлядик… ахыры бир шей олмады.
Хяр гюн гёрюшюб данышырдыг, гязетляри гуртдалайардыг ки, бялкя бир
ишаря тапаг. Авропадан вя Тюркийядян гялянлярдян хябяр тутардыг ки,
бялкя бир тяряфдян гяляляр вя ишляри гайдайа гойалар. Йохса, валлах,
инсаф вя мюрюввятдян кянардыр ки, Ага бяйин, йа Джахангир ханын он
мин десйатиндян озюня бары мин десйатин да вермяйяляр; йа Муса На-
гыйевин4 ики йюз отуз йедди ала тикилисини алиндян аласан вя онун вари-
синя, бары 5-10 эв гайтарыб вермяйясян ки, зяхмятя адяткярдя олма-
мыш о бичаря зяхмят чякмяйя мяджбур олмасын вя джамаат ичиндя хяджа-
лят чякмясин.
Вя мюхтясяр хямин мюсахибляримля тез-тез гёрюшюб данышардыг,
дярдляшярдик, бир-биримизя уряк-диряк верярдик вя хямишя айрыланда да
умидварлыгла айрылардыг ки, иншаллах, мурадымыза чатарыг вя иншаллах,
шайяд иш эля гятирди ки, бялкя мюлк вя маашымызы гайтардылар озюмюзя.
“Бялкя да гайтардылар”. – Бу иди геджя-гюндюз бизим дилимиздя
азбяр олан сёзляр.
Инди да ки, Шура хёкумяти оз йериндя дуруб вя инди даха мян вя
мяним сабигдя дёвлятмянд-дёвлятли дёрд няфяр мюсахиблярим дяхи хяр
йандан умидимизи кясдик вя инди да дёрд мин десйатин сулу торпагын
гядим сахибляриня гайтарылмагыны, 117 тикилинин оз сахибиня гай-
тарылмагыны вя 14 параходун вя нефт мядянляринин кёхня сахибляриня
гайтарылмагыны Вахид5 кими шаирляр нязмя чякибляр; мусиги бястякарлары
да хаман шеирляри нотайа дюзюб мусигийя салыблар вя хяр зийафят
мяджлисиндя вя хяр бир тойда вя гонаглыгда сазяндя вя нявазяндяляр
чалырлар вя ханяндяляр да охуйурлар:
Бялкя да гайтардылар,
Бялкя да гайтардылар.
Джаванлар да чыртыг чыртырлар.

    Мамедгулузаде Джалил
    Бакалейщик Мешади-Рагим
    Джалил Мамедгулузаде
    Бакалейщик Мешади-Рагим
    Во время пребывания моего в Тебризе в нашем квартале на базаре "Уста-Шагирд" я познакомился, а затем коротко сошелся с одним бакалейщиком.
    Спустя года полтора после того, как я переселился в Баку, Мешади-Рагим вдруг появился в редакции "Молла-Насреддина".
    Оказалось, что Мешади-Рагим свернул свою бакалейную торговлю в Тебризе и, приехав в Баку, открыл новую бакалей-ную лавку на Приморском бульваре.
    Прошло некоторое время, и я позабыл о Мешади-Рагиме.
    Однажды я проходил по бульвару и вижу - мой друг, Ме-шади-Рагим, сидит в аккуратненькой лавочке и торгует. Я во-шел. Мешади-Рагим встал, подошел ко мне, обнял, придвинул стул. Бедняжка чуть не плакал от наплыва чувств.
    Оставив меня, Мешади-Рагим побежал в другой конец лав-ки и принес на ладони несколько аланы. Я не хотел было брать, но Мешади-Рагим упросил-таки меня съесть целых три штуки.
        Затем он принес  яблок, сколько могло  поместиться  у него на ладонях, и разложил их передо мной.     
    - Это антоновские яблоки, - сказал он. - Разреши по-слать таких яблок тебе на дом, пусть дети полакомятся.
    И Мешади-Рагим принялся тут же наполнять большой бу-мажный мешок этими яблоками. Потом взвесил на весах.
    Покончив с яблоками, Мешади-Рагим оглядел свою лавку и принес мне на ладони два финика, подержал передо мной и сказал:
    - Это из Багдада. Пусть положат в приправу к плову. Вот поешь, тогда поймешь всю прелесть этих фиников.
    Он взял бумажный мешок и начал наполнять его финиками.
    Конечно, надо было принять во внимание, что я зашел сюда не для покупок. Во всяком случае, я не собирался поку-пать эти вещи, да и денег при мне не было достаточно. А Ме-шади-Рагим так суетился, будто собирался сию же минуту по-ложить на весы всю лавку и продать мне.
    - Не надо, Мешади-Рагим, - попытался я остановить его.- не утруждай себя. Ничего из этих вещей мне не надо, и я давно отвык от фиников в приправе к плову. И потом мне просто нечем платить за все эти вещи.
    Мешади-Рагим в упор посмотрел на меня, но посмотрел так, что я не мог понять, доволен он моими словами или сер-дится за них. Поглядев на меня так с минуту, он сказал:
    - Дядя Молла! Не говори мне таких слов, потому что они меня обижают. Аллах свидетель, столько лет мы с тобой как члены одной семьи. Я и денег от тебя не хочу. Разреши отве-сить тебе этих вещей, отнеси домой, пусть лежат про запас. Сегодня не понадобятся, завтра пригодятся. Дом есть дом. Могут быть гости, мало ли что. Такие вещи не всегда найдешь. Вот положу я тебе этой фисташки фунта два, недавно получена из Мазандарана и стоит очень дешево. В этом году урожай на фисташки. Фунта три-четыре дам тебе этого сыра, гянджинского, такой сыр, что пальчики оближешь. Каштанов отвешу фунтов десять. Их привез только что из Нухи мой друг Меша-ди-Садых. Вот этого риса садри возьми, хочешь пуд, а нет - так полпуда. Его прислал из Решта мой брат Мешади-Керим. Рис отборный, но не забудь предупредить дома, чтобы за день до варки положили в воду. При варке рис становится особенно пышным.
    Говоря все это, Мешади-Рагим наполнил и взвесил мешок яблок, затем мешок фисташек, отвесил сыру, каштанов, в два больших мешка насыпал и взвесил рис.
    - Ты что, Мешади-Рагим, - остановил я его, когда он потянулся за новым бумажным мешком. - Ты шутишь или в самом деле готовишь все это для меня?
    Друг мой снова посмотрел на меня в упор.
    - Дядя Молла, заклинаю тебя нашей дружбой, если дома
    у тебя сахару достаточно, то пусть, но если нет - возьми фунтов десять этого ярмарочного сахара. Положу две пачки, каждая по пять фунтов, две пачки составят как раз десять фунтов...
    Все эти вещи Мешади-Рагим сложил в корзину, позвал с улицы носильщика, отдал ему из своего кармана десять копе-ек и сказал:
    - Али-Гусейн,   отнеси   эту   корзину  к  дяде  Молле,   выло-жи товар и принеси корзину обратно. Я был поражен.
    - Что ты делаешь, Мешади-Рагим?.. - взмолился я. - Я не могу понять, что это все значит...
    Конечно, я мог бы оставить все эти вещи в лавке и уйти, но я не сделал этого и только потому, что Мешади-Рагим уж очень просил, уж очень настаивал и мне просто стало жаль человека.
    Взвалив корзину себе на спину, носильщик выжидающе взглянул на меня, как бы предлагая пойти вперед, а мне хоте-лось, чтобы он пошел без меня, но тут оказалось, что этот зло-дей не знает моего адреса. Делать было нечего.
    Когда мы приближались к моему дому, нам повстречалась соседка, русская женщина. Увидев шагавшего за мной, согнув-шегося под тяжестью носильщика, она с улыбкой проговорила: "здрасьте" и прошла мимо.
    Что она могла подумать? Либо то, что у кого-нибудь из членов нашей семьи именины, либо же то, что я живу на ши-рокую ногу. А между тем, оба эти предположения были невер-ны и далеко не соответствовали действительности.
    Уже у самого дома заговорил и носильщик:
    - Дай бог тебе здоровья, дядя Молла, хороших вещей на-купил. Наверно, гостей ждешь!..
    Тут мне стало очень стыдно перед носильщиком. Стыдно стало потому, что в эту минуту и в этом положении я, старый азербайджанский литератор, уподобился какому-то чрево-угоднику мешади.
    Впоследствии я послал Мешади-Рагиму часть денег. Остальную же часть своего долга я покрыл совсем недавно.
    1925

БАГГАЛ МЯШЯДИ РЯХИМ
Тябриздя олдугум вахтлар мяхяллямиздя, “Уста-шяйирд” базарында
бир баггал иля унс тутмушдуг вя хятта ахыр вахтларда дост да олмушдуг.
Мян Бакыйа кёчюб гяляндян ил йарым сонра хаман Мяшяди Ряхим
гялди чыхды “Молла Нясряддин” идарясиня. Мялум олду ки, Мяшяди
Ряхим Тябриздяки баггал дюканыны йыгышдырыб, гялиб Бакыда дярйа
кянары тяряфиндя геня баггал дюканы ачыб.
Бир нечя вахт кечди, даха Мяшяди Ряхим йадымдан чыхды.
Бир гюн булварын габагы иля кечирдим, гёрдюм бир сялигяли баггал
дюканында достум Мяшяди Ряхим айляшиб алыш-вериш эляйир. Гирдим
ичяри. Мяшяди Ряхим дурду айага, гялди мяни гуджаглады, алтыма кюрсю
гойду. Аз галырды ки, киши мяхяббятин чохлугундан ушаг кими агласын.
Мяни бошлайыб, Мяшяди Ряхим джялд гачды дюканын мятаындан аввял бир
нечя алана гятирди, овджунда тутду габагыма. Мян истядим алмайам;
амма “мян олюм”ля Мяшяди Ряхим бу аланаларын учюню мяня йедирт-
ди. Сонра гетди, овуджлары тутдугджа бир нечя аг алма гятирди гойду габа-
гыма вя деди:
– Бах, бу алмалар антон алмасыды. Гой бундан бир гядяр гёндярим,
вер ушаглар йесин.
Бу сёзляри дейя-дейя Мяшяди Ряхим бир йекя кагыз торбасына бу
алмадан долдуруб гойду тярязийя. Алмадан сонра Мяшяди Ряхим дю-
кана гёз гяздириб, гетди овджунда ики хурма гятирди, тутду габагыма:
– Бах, бу хурма Багдад хурмасыдыр. Пловун гарасына гойдур, йе,
эля бил ки, мяджунду. – Вя алиня бир кагыз торбасы алыб, истяди ичиня хурма
долдура.
Сёз йох, буну лазымды нязяря алмаг ки, мян бурайа алыш-веришя
гялмямишдим вя хяр халда бу шейляри алмага ня мейлим варды, ня да
джибимдя она гёря пулум варды. Вя о бир тяряфдян да Мяшяди Ряхим о
шивя иля ки, башламышды, дейясян дюканын хамысыны эля бу саат тярязийя
гойуб, мяня сатмаг хяйалында иди. – Дедим:
– Мяшяди Ряхим, сян эля элямя вя бу нахаг зяхмяти да чякмя. Бу
шейлярин хеч бириси мяня лазым дейил вя пловун гарасына хурма гойма-
гы мян чохдан йадыргамышам. Вя бу шейляри да ки, сян чякиб дюзюрсян
бура, бунларын пулуну вермяйя хеч мяним джибимдя тавана да йохдур.
Мяшяди Ряхим дик бахды узюмя; амма эля бахды ки, билмядим
мяним сёзлярим онун хошуна гялди, йа аджыгына гялди. Бир аз да бахан-
дан сонра деди:
– Молла дайы, сян о сёзляри мяня демя; чюнки о сёзляр мяня то-
хунур. Аллах шахидди ки, биз сяннян нечя илди ки, бир эвли кимийик. Мян
хеч сяннян пул истямирям. Бах, гой мян бу шейлярдян сяня бир гядяр
верим, апар гой эвиндя галсын. Ня эйби вар, бу гюн лазым олмаз, сабах
лазым олар. Эвди, эвин гонаг-гарасы олар. Беля шейляр хямишя аля дюш-
мяз. Бах, бир-ики гирвянкя бу пюстядян гойум; тязя Мазандарандан
гялиб. Чох да уджузду. Бу ил пюстянин илидир. Уч-дёрд гирвянкя бу
пендирдян гойум; Гянджя пендириди, чох да йемялиди, йекджя-тамам йагды. Бу
шабалытдан он гирвянкя чяким, нухалы ряфигим Мяшяди Садыг тязяджя
гятириб. Бах, бу сядри дюйюсюндян истярсян бир пут, истярсян йарым пут
апар; Ряштдян оз ахявим-гардашым Мяшяди Кярим сечиб гёндяриб. Амма
эвдя гяряк тапшырасан ки, пиширяндян бир гюн габаг суйа гойсунлар.
Амма залым оглунун дюйюсю ня гядяр десян гялимлидир.
Мяшяди Ряхим бу сёзляри дедикджя бир кагыз торбайа антон алмасы
гойуб чякди, бир кагыз торбайа хурма гойду чякди, бир гядяр пюстя
гойду, пендир гойду, шабалыт гойду, ики йекя торба дюйю гойду чякди
вя геня истяйирди алини узатсын кагыз торбасына тяряф, мян дедим:
– Мяшяди Ряхим, сян зарафат эляйирсян, йа догрудан бу чякдийин
шейляри мяндян отрю хазырлайырсан?
Достум геня узюмя дик бахды вя деди:
– Бах, Молла дайы, анд верирям сяни мабейнимиздя-арамызда олан сяда-
гятя, агяр эвиниздя гянд вар, хуб, олсун; агяр йохдурса, беш-он гир-
вянкя йармарка гянди апар. Ики пачка гойум; хяр бири беш кирвян-
кяликди, икиси он гирвянкяди…
Джями бу шейляри Мяшяди Ряхим йыгды сябятя, кючядян бир хамбал
чагырды, джибиндян ики шахы пул чыхартды верди хамбала вя деди:
– Алихюсейн, бу шейляри апар Молла дайынын мянзилиня. Шейляри
бошалт, сябяти гятир дюкана.
Мян мяяттял галдым вя Мяшяди Ряхимя дедим:
– Мяшяди Ряхим, сян нийя беля элядин вя мян хеч баша дюшя
билмирям ки, бу ня ишдир.
Ола биляр ки, бу шейляри дюканда гойуб чыхыб гедя идим; амма
буну элямядим. Бирджя сябябя: Мяшяди Ряхим чох йалварды; о гядяр
йалварды ки, кишийя йазыгым гялди.
Хамбал сябяти далына атыб бахырды узюмя ки, дюшюм габага; амма
мян да истядим ки, мянсиз гетсин. Бурада да мялум олду ки, залым
оглу бизим эви танымыр. Аладжым кясилди.
Эвя йавыглашанда гоншулугумуздакы бир таныш рус арвады далымджа
хамбалы бу шейлярля йюклянмиш гёряндя гюля-гюля “здрасты” дейиб
кечди. Бунун гюманы ики йеря гедя билярди; йа хяйалына гяля билярди ки,
эв адамымызын биринин ад гюнюдю, йа да анадан олан гюнюдюр; йа гю-
ман эляйя билярди ки, мяним гюзяраным чох йахшы кечир. Халбуки бу ики
гюманын икиси да батил иди.
Эвя лап йавыглашдыг. Хамбал да диллянди вя деди:
– Молла ами, машаллах, гярибя йемяли мал алмысан. Йягин ки, бу
гюн гонаглыг эляйирсян?
Мян бурада хамбалдан чох утандым вя утанмагымын да сябяби бу
иди ки, мян, кёхня бир тюрк йазычысы, бу халятдя вя бу дягигя бир эвдар
вя гарынгулу мяшядийя охшайырдым.
Сонралар Мяшяди Ряхимя бир дяфя бир гядяр пул гёндярдим. Галан
борджуну да бу йавыгда уздюм.

    Мамедгулузаде Джалил
    Барашек
    Джалил Мамедгулузаде
    БАРАШЕК
    I
    Кум Кебле-Мамед-Гусейна прислал ему из деревни в пода-рок барашка.
    Кебле-Мамед-Гусейн хотел было зарезать барашка, но, пощупав его худую спину, с досадой отбросил нож.
    - Кожа да кости! - сказал он жене.
    Та посоветовала пустить барашка попастись в саду, нагу-лять жирок. Барашка втолкнули в сад, но животное даже не притронулось к сочной зеленой траве.
    Из соседнего дома Азиз-хана доносилось пение. Зычный голос самого Азиз-хана выводил:
    Словно чистый снег,
    белеешь на горе!
    Груди, как гранат,
    созревший на заре!..
    Оставив барашка, Кебле-Мамед-Гусейн вошел в комнату, повязал кушак, надел чуху, сунул в карман кисет с табаком, заткнул трубку за кушак и сказал жене:
    - Я возьму барашка.
    - Куда? - спросила    жена. - За него и рубля не дадут.
    - Нет, не продавать. Понесу хану, авось выгадаю на этом что-нибудь...
    И, подхватив барашка под мышку, он зашагал к дому Азиз-хана. Песни и хлопанье в ладоши слышались все явственней:
    Словно чистый снег...
    Груди, как гранат...
    У больших ворот ханского дома стояла группа крестьян, во дворе тоже стояли крестьяне и о чем-то громко спорили. В саду, под тутовыми деревьями, паслось несколько барашков. В углу двора, под навесом, была привязана неоседланная белая ло-шадь. Из кухни доносился стук ножей. Слуги шныряли между кухней и домом, проносили из кухни полные блюда, а в кухню пустую грязную посуду.
    Кебле-Мамед-Гусейн поднялся по лестнице и, войдя в пе-реднюю, обратился к одному из слуг:
    - Братец Садых! Доложи хану, что Мамед-Гусейн принес ему барашка.
    Через несколько минут изрядно пьяный Азиз-хан, вытирая салфеткой губы, вышел в переднюю и, увидев выглядывавше-го из-под мышки Кебле-Мамед-Гусейна барашка, начал гла-дить его, приговаривая:
    - Барашек, барашек! Какой славный, какой красивый ба-рашек! Бара... бараш... бэ-бээ...
    И от переполнившей его душу нежности стал целовать ба-рашка в глаза. Не теряя времени, Кебле-Мамед-Гусейн начал расхваливать барашка:
    - Ах, какой прекрасный барашек, хан! Можно сказать, благородный барашек! Вижу, несет его крестьянин на базар. Кое-как уговорил продать мне его за три рубля. Знал я, что у вас гости, и решил, что он пригодится для плова. Отменный барашек!
    Хлопанье в ладоши в соседней комнате усилилось. Один из русских гостей появился в дверях и стал звать Азиз-хана. Хан пошел за ним, но, сделав несколько шагов, обернулся, посмот-рел на Кебле-Мамед-Гусейна, вынул из кармана трехрублевую бумажку, подержал, хотел положить обратно в карман, разду-мав, протянул Кебле-Мамед-Гусейну, затем снова отдернул руку и наконец бросил бумажку на пол и побежал к гостям.
    Кебле-Мамед-Гусейн поднял деньги и, спустившись во двор, хотел пустить барашка пастись с теми, которые щипали травку в саду. Но увидев, что крестьяне все еще продолжают громко спорить о каком-то арыке, прислуга по-прежнему сну-ет взад и вперед и на него никто не обращает внимания, Кеб-ле-Мамед-Гусейн накрыл барашка полой чухи и направился к воротам.
    Придя домой, он зарезал барашка и съел.
    Барашек и в самом деле оказался очень тощим... II
    Прошло недели две. Как-то раз, слоняясь без дела, Кебле-Мамед-Гусейн подошел к дому Азиз-хана. Во дворе слуга вы-тряхивал ковер. Увидя в воротах Кебле-Мамед-Гусейна, он оставил ковер и подошел к нему. Началась беседа о том о сем. В глубине двора были видны два барашка. Кебле-Мамед-Гу-сейн начал выговаривать слуге за то, что тот оставляет ворота открытыми: барашки могут выйти на улицу, и мальчишки-сорвиголовы утащат их...
    - Будь покоен! - отвечал слуга. - Какой собачий сын осмелится утащить у хана барашка?..
    Потом Кебле-Мамед-Гусейн стал расспрашивать о здоровье хана. Ему хотелось разузнать, когда предполагается очередной кутеж. Слуга сказал в разговоре, что послезавтра у хана будут гости: мировой посредник и жена русского врача. Кроме них, приедут и пристав с Демир-тепе, и Гулам-хан, и Сефи-хан... Через два дня в доме Азиз-хана опять стоял страшный шум. На этот раз были специально приглашены и музыканты с пев-цом. В воротах толпились мальчишки со всей улицы.
    Кебле-Мамед-Гусейн растолкал мальчишек и начал стучать в ворота. Ворота были открыты, но он не хотел входить во двор.
    Песня и музыка, хлопанье в ладоши, крики слуг во дворе - все сливалось в оглушительный шум.
    - Братец Велигулу, братец Велигулу! - окликнул Кебле-Мамед-Гусейн проходившего с подносом слугу. - Подойди-ка на минутку...
    Велигулу отнес посуду и подошел к Кебле-Мамед-Гусейну. Поздоровавшись с ним и спросив о здоровье, Кебле-Мамед-Гусейн сказал:
    - Братец Велигулу! Надо же совесть иметь! Я человек бедный! Как-нибудь попроси хана, чтобы отдал мне три рубля за барашка... Клянусь жизнью, у меня безвыходное положе-ние... Уже две недели я все хожу и никак не могу получить свои деньги. И совестно как-то...
    - Хорошо, передам! Только хану теперь не до тебя. Завт-ра скажу.
    И Велигулу хотел уже уходить, но Кебле-Мамед-Гусейн схватил его полу и, обняв за шею, начал упрашивать:
    - Нет, нет, очень прошу, скажи   сейчас, сейчас же скажи.
    - Да что ты в самом деле? Как я могу говорить хану сей-час о таких вещах, сам видишь, что он занят гостями. Кебле-Мамед-Гусейн рассердился.
    - Велик аллах! Что это значит? Я за своими деньгами пришел, при чем тут гости? Братец, заклинаю тебя Хазрат-Аббасом, поди к нему сейчас же и принеси мои деньги.
    В эту минуту повар позвал Велигулу. Обещав как-нибудь уладить дело, Велигулу побежал на кухню и, взяв большой круглый поднос с пловом и другими кушаньями, понес в дом.
    Один из молодых ханов танцевал перед музыкантами. Гос-ти хлопали в ладоши. Сделав круг, танцующий остановился перед женой врача и поклонился, приглашая ее. Дама отказы-валась, уверяя, что не умеет танцевать. Гости окружили ее и стали упрашивать. Наконец она сдалась и попросила музыкан-тов сыграть трепака. Гости стали хлопать еще усерднее. Жена врача начала плясать. Азиз-хан наполнил бокал, вышел на середину и выпил за здоровье ханум. Потом достал из кармана три рубля, всунул в папаху одного из музыкантов и принялся хлопать в ладоши.
    Не дождавшись Велигулу, Кебле-Мамед-Гусейн прошел в переднюю и стал смотреть на танцующих. Азиз-хан вынул еще трехрублевку и вложил в папаху дру-гого музыканта, игравшего на кеманче.
    Собрав пустые тарелки, Велигулу вышел из зала и напра-вился к кухне, но Кебле-Мамед-Гусейн загородил ему дорогу и умоляюще зашептал, обняв тарелки:
    - Не губи меня, возвращайся сейчас же и принеси мне одну из трех трешниц!
    Велигулу растерялся, не зная, как быть.
    - Не губи бедного Гуси, исполни мою просьбу, - продол-жал Кебле-Мамед-Гусейн.
    Велигулу поставил посуду на подоконник и, вернувшись в зал, почтительно подошел к хану и прошептал ему на ухо:
    - Хан! Жалко этого Кебле-Мамед-Гусейна, у него болен ребенок, надо позвать врача. Он просит уплатить ему за ба-рашка.
    Азиз-хан в это время усердно бил в ладоши и пел во все горло:
    Словно чистый снег, белеешь на горе...
    Продолжая петь, он вышел в переднюю:
    -Ну что, Мамед-Гусейн, зачем пришел?
    - Пришел, хан, просить деньги за барашка.
    - А что, опять принес барашка?
    - Нет, хан. Прошлый раз приносил. У вас тогда не оказа-лось мелочи.
    Азиз-хан сунул руку в карман, пошел было к гостям, но оста-новился, повернулся к Кебле-Мамед-Гусейну и, еле ворочая языком, стал расспрашивать:
    - Неужели до сих пор не заплатил? Почему?.. Хорошо, от-дам, иди, иди... Какой барашек, что за барашек?.. Теперь нет мелких... Велигулу отдаст, я велю...
    Словно чистый снег...
    И пьяный хан, продолжая петь, вошел в зал, достал из кар-мана пачку денег, вложил одну трехрублевку в папаху треть-его музыканта, бившего в бубен, а другую бросил Велигулу для Кебле-Мамед-Гусейна.
    Получив деньги, Кебле-Мамед-Гусейн вышел во двор.
    К полуночи гости начали расходиться. Но Азиз-хан, сильно охмелев, давно уже спал. III
    Прошло несколько месяцев.
    Как-то Кебле-Мамед-Гусейн шел мимо дома Азиз-хана. Во-рота были открыты. На улице стояли два фаэтона. У хана шел кутеж. Приехали на фаэтоне еще гости два русских чинов-ника - и вошли в дом. Постояв у ворот и поглазев на прохожих, Кебле-Мамед-Гусейн сел у стены на корточки и закурил трубку. Просидев с полчаса, он медленно подошел к воротам и стал смотреть, что делается во дворе. Потом в раздумье побрел на базар.
    Через несколько дней Кебле-Мамед-Гусейн как-то сидел на бульваре. Был полдень. Азиз-хан и следовавшие за ним не-сколько крестьян шли мимо конторы нотариуса. Кебле-Мамед-Гусейн подошел сзади к хану и вежливо поздоровался. Когда хан повернулся к нему, он сложил на животе руки и почти-тельно сказал:
    - Хан, стыдно мне говорить об этом, но деньги за бараш-ка до сих пор не уплачены.
    - За какого барашка? Разве я не уплатил? - удивил-ся хан.
    - Правда, хан, вы достали тогда три рубля, чтобы дать мне, но отдали их музыканту. Слава аллаху, кеманчист Азиз не умер! Если не верите, велите позвать его и спросить. И что такое три рубля, чтобы я стал обманывать вас! Слава аллаху...
    - Почему до сих пор деньги не уплачены тебе? - сердито прервал его хан. И что это за деньги? Какой там еще чер-тов барашек? Останавливаешь посреди улицы, пристаешь с каким-то барашком и музыкантами! Стыда у тебя нет? Несешь чепуху о каких-то барашках... Еще какой-то там собачий сын музыкант, дурак, дурацкий сын!.. Барашек... Не знаю, что за барашек. Я тут занят, у меня тысяча разных дел, а ты лезешь на улице с каким-то чертовым барашком... дьявол его побери!..
    И, сердито бормоча что-то бессвязное, хан пошел дальше.
    - Хан! - воскликнул Кебле-Мамед-Гусейн, смело подняв голову. - Эти три рубля меня не обогатят, потеряв их, я не стану и беднее. Пусть пропадают, лишь бы тебе не расстраи-ваться.
    Сделав несколько шагов, Азиз-хан остановился, вынул три рубля и подозвал Кебле-Мамед-Гусейна.
    - На, возьми за барашка!
    Кебле-Мамед-Гусейн взял деньги и, пряча их в карман, сказал только:
  - Да продлит аллах дни хана!
    1914

ГУЗУ
Мяммядхюсейнин кирвя оглусу Гуртбасар кяндиндян буна бир
гузу совгат гёндярмишди. Кябля Мяммядхюсейн истяди гузуну кяся,
амма хейванын белини алляри иля сыгаллайыб, бычагы туллады йеря вя
арвадына деди ки:
– Бир сюмюкнян бир дяридян савайы бир шей йохду.
Арвады мясляхят гёрдю ки, гузуну отюрсюнляр бир нечя гюн багчада
отласын, амяля гялсин. Ари да разы олду вя гузуну итяляйиб салды хяйят
багчасына. Хейван гёй оту гёрду , амма агзыны ота узатмады.
Хямин вахт гоншулугда Азиз ханын эвиндян кишилярин охумаг сяси
гялирди вя Азиз ханын оз сяси ашкар эшидилирди:
Ня дурмусан даг башында гар кими?
Мямялярин баш верибди нар кими, нар кими…
* * *
Кябля Мяммядхюсейн гузуну бошлайыб гирди эвиня, шалыны гётюрюб
баглады, чухасыны гейди, тютюн кисясини гойду джибиня, чубугуну тахды
белиня вя арвадына деди ки:
– Гузуну апарырам. – Арвад джаваб верди ки:
– Хяйя сатмага апарырсан, о гузуйа хеч бир маныт да вермязляр.
– Йох, сатмага апармырам, ханлыга апарырам. Бялкя бир шей го-
пардам.
Бу сёзляри дейя-дейя Кябля Мяммядхюсейн йенди хяйятя, айилиб
гузуну гуджаглады, вурду голтугуна, чыхды кючяйя вя уз гойду Азиз
ханын эвиня тяряф. Чяпик вя охумаг сяси гялдикджя йавыглашырды.
Ня дурмусан даг башында…
Мямялярин нар кими…
Хюлася, ханлыг гапысында бир-ики кяндли дурмушду, хяйятдя да бир
дястя кяндли уджадан данышырдылар. Багчада йекя тут агаджларынын дибиндя
беш-алты гузу отлайырды. Хяйятин кюнджюндя, чардагын алтында бир чылпаг
аг ат багланмышды. Ашпазханадан габ-гаджаг сяси гялирди. Ханлыг
гуллугчуларындан бир нечяси ашпазханадан эвя хёряк вя эвдян
ашпазханайа бош габ-гаджаг дашыйырдылар. Кябля Мяммядхюсейн дюз
гялди пилляканлардан галхды габаг отага вя нёкярлярин бириня деди:
– Садыг амоглу, хана арз эля ки, Мяммядхюсейн гузу гятириб.
Бир аз кечди, Азиз хан бярк кефли, чёряк дясмалы иля додагларыны
силя-силя чыхды габаг отага вя гузунун башыны Мяммядхюсейнин гол-
тугунда гёряндя гялди йавыга вя дурду гузуну тумарламага:
– Гузу, гузу, ня йахшы гузу, ня гёйчяк гузу. Гузу, гузу, гузу!..
– Вя мяхяббятин шиддятиндян башлады гузунун гёзляриндян опмяйя.
Кябля Мяммядхюсейн да дурду гузуну тярифлямяйя:
– Хан, машаллах чох няджиб гузуду. Бир кяндли апарырды сатмага,
зорнан уч манат вериб алдым. Билдим ки, гонагыныз вар, дедим бялкя
лазым ола, плов алтына гойасыныз. Чох йемяли гузуду.
Ичяри отагда чяпик сяси бяркиди. Рус гонагларынын бири гапыны ачыб
Азиз ханы чагырды. Хан дёнюб гачды гонаглара тяряф, геня гайытды
Мяммядхюсейня тяряф, алини салды джибиндян бир кагыз учлюк чыхартды.
Пулу геня истяди джибиня гойа, сонра истяди Мяммядхюсейня веря, геня
истяди джибиня гойа, ахырда атды Мяммядхюсейня вя гачды ичяри. Кябля
Мяммядхюсейн пулу гойду джибиня, йенди хяйятя ки, гузуну отюрсюн
багчадакы гузуларын ичиня.
Кяндлиляр геня хяйятдя “арх” барясиндя уджадан бяхс эляйирдиляр,
нёкярляр да геня сага-сола гачмагда идиляр вя хеч кяс Мяммядхю-
сейня бахмырды. Бу да чухасыны чякди голтугундакы гузунун башына вя
узюню кючя гапысына чёндяриб чыхыб гетди эвиня.
Вя хямян гюн гузуну кясиб йеди… Амма догрудан да гузу чох
арыг имиш.
Икинджи дяфя
Арадан бир хяфтя кечмишди ки, Кябля Мяммядхюсейн гязя-гязя
гялди Азиз ханын хяйят гапысына. Ханын нёкярляриндян бири хяйятдя
палаз чырпырды вя Мяммядхюсейни гёряндя палазы гойду йеря, гялди
гапыйа. Бунлар башладылар о уздян-бу уздян данышмага. Хяйятдя ики
гузу гёрсянирди вя Кябля Мяммядхюсейн нёкяря нясихят эляди ки,
кючя гапысыны ачыг гоймасынлар; йохса гузулар чыхарлар кючяйя, огул-
ушаг тутуб апарар. Нёкяр да бунун джавабында деди ки:
– Архайын ол, хеч бир кёпяк оглу джюрят эляйиб ханын гузусуну
апармаз!
Сёхбят озгя йана чёндю. Мяммядхюсейн башлады ханын ахвалыны
сорушмага вя хяйалында тутмушду ки, билсин ня вахт хан геня гонаглыг
эляйяджяк. Нёкяр сёхбят арасында деди ки:
– Сабах йох, бири гюн миравай пасредник Кесмишдя мюлкядарларла кяндлиляр арасындакы торпаг мюнагишялярини хялл эдян йерли хёкюмят нюмайяндяси хана гонаг гяляджяк вя урус хякиминин арвады да гяляджяк вя бунлардан савайы Дямиртяпя приставы да гяляджяк, Гулам хан да гяляджяк, Сяфи хан да гяляджяк.
Ики гюндян сонра Азиз ханын эвиндя геня гышгырыг гопмушду. Бу
дяфя мяхсуси чалыб-охуйанлар да вар иди. Хяйят гапысы долу иди кючя
ушаглары иля. Кябля Мяммядхюсейн ушаглары аралайыб гапыны таггылдат-
ды; чюнки хярчянд гапы ачыг иди, амма истямирди хяйятя гирсин.
Отагда охуйуб чаланларын сяси, гонагларын чяпийи, хяйят
адамларынын хай-кюйю гарышмышды бир-бириня.
– Вялигулу амоглу, Вялигулу амоглу, бир бура гял!
Ханын Вялигулу адлы нёкяри алиндя чёряйи тез апарыб йериня гойуб,
гачды кючя гапысына. Кябля Мяммядхюсейн буна салам вериб, кефини
сорушандан сонра деди:
– Вялигулу амоглу! Ахы инсаф дейил, мян касыб адамам, хана бир
тёвр арз эля гузунун уч манатыны илтифат элясин. Сян олясян, мяхят-
тялям. Ики хяфтядян чохду, ха гедиб гялирям. Амма, валлах, ахы ута-
нырам.
Вялигулу беля джаваб верди:
– Йахшы, дейярям. Амма инди ханын башы гарышыгды, сабах дейярям.
Вялигулу истяди гайыдыб гетсин, амма Мяммядхюсейн онун
атяйиндян йапышыб алини салды бойнуна:
– Йох, йох, мян олюм, инди гет де. Мян олюм инди де!
– Ай Аллахын бяндяси, инди мян хана неджя гедим беля сёзю дейим?
Мяйя гёрмюрсян гонаглар башыны неджя гатыбдырлар?
Мяммядхюсейн хирслянди:
– Аллахю-акбяр! Бу да мяня сёз олду? Мян ки, оз пулуму
истяйирям, бунун ня дяхли вар? Амоглу, сян Хязрят Аббас, бу саат гет
мяним пулуму ал, гяти.
“Вялигулу! Вялигулу” – дейиб Вялигулуну ашпазханадан чагырдылар,
бу да Мяммядхюсейня вядя верди ки, бир тёвр дюзялтсин вя гачыб гирди
ашпазханайа, плов мяджмяисини ики алли галхызды йухары вя чапараг
апарды гонаг отагына.
Джаван ханлардан бири чалгычыларын габагында ойнайырды. Гонаглар ал
чалырдылар вя ойнайан джаван ойнайа-ойнайа гетди дурду хякимин
арвадынын габагында вя баш эляди бу да дурсун ойнасын. Ханым башлады
чям-хям элямяйя ки, мян ойнамаг баджармырам. Гонаглар долушду-
лар бунун башына ки, гяряк ойнайасан. Ахырда ханым дурду айага вя
чалгычылара деди ки, “трипага” хавасыны чалсынлар вя дюшдю ойнамага.
Гонаглар чяпик тутдулар. Азиз хан чахыр стяканыны долдурду, йериди га-
бага вя “ханымын саглыгына” – дейиб ичяндян сонра джибиндян бир учлюк
чыхарды, апарды тахды тар чаланын папагына вя башлады чяпик чалмага.
Кябля Мяммядхюсейн Вялигулунун йубанмагына сябр элямяйиб,
гирди габаг отага вя башлады орадан ойнайанлара тамаша элямяйя, Азиз
хан бир учлюк да чяхартды тахды каманча чаланын папагына. Вялигулу
бош нимчяляри бир-биринин устюня галайыб, истяйирди отагдан гача ашпаз-
ханайа. Мяммядхюсейн гетди дурду онун габагында вя нимчяляри
гуджаглады:
– Мян олюм, бу сахат гайыт, о учлюклярин бирини ал гятир мяня!
Вялигулу билмяди ня десин.
– Бу лоту Хюси сяня гурбан, сёзюмю йеря салма!
Вялигулу нимчяляри гойду тахчайа, гайыдыб гирди гонаг отагына вя
адябля гетди агзыны тутду Азиз ханын гулагына.
– Хан, о Кябля Мяммядхюсейн йазыгды, ушагы нахошдур. Хяким
гятиряджяк, гузунун пулуна гялибди.
Азиз хан чяпик чалыб охуйурду:
– Ня дурмусан даг башында гар кими… – вя охуйа-охуйа чыхды
габаг отага.
– Хя, нийя гялмисян, Мяммядхюсейн?
– Хан, гузунун пулуна гялмишям.
– Хя, геня гузу гятирмисян?
– Хейр, хан, кечян гонаглыгда гятирмишдим, хырда пулунуз олмады
ки, верясиниз.
Азиз хан алини салды джибиня, бир гайытды гонаглара сямт, бир чёндю
Мяммядхюсейня тяряф вя башлады аддах-буддах данышмага:
– Хяля пулу галыр? Нийя галыр? Нийя индийя кими галыр? Йахшы, вер-
рям, гет-гет! Неджя гузу? Хансы гузу? Хяля хырда пул йохду. Вялигу-
луйа дейярям версин…Ня дурмусан даг башында… – Охуйа-охуйа
гачды гонагларын йанына; джибиндян бир дястя кагыз пул чыхартды, бир уч-
люк тахды гавал чаланын папагына вя бир учлюк да атды Вялигулуйа ки,
версин Мяммядхюсейня.
Кябля Мяммядхюсейн уч манаты алыб йенди хяйятя. Геджя йарысына
бир саат галырды ки, гонаглар башладылар дагылмага. Амма Азиз хан
аввял-ахшамдан кефляниб йатмышды.
Учюнджю дяфя
Ахвалатдан бир нечя ай кечмишди. Бир гюн Кябля Мяммядхюсейн
Азиз ханын эвинин габагындан кечяндя билди ки, ханлыгда геня гонаглыг
вар. Кючя гапысында ики файтон дайанмышды. Геня бир файтонда ики няфяр
рус чиновники гялиб йендиляр вя гирдиляр хяйятя. Кябля Мяммяд-
хюсейн бир гядяр вахт дурду гапыда, бир аз бахды гялиб гедянляря; сон-
ра чякилиб чёмбялди диварын дибиндя вя чубугуну чыхардыб башлады чяк-
мяйя. Йарым саатдан сонра дурду, йаваш-йаваш гялди дайанды гапынын
габагында, башлады хяйятя тамаша элямяйя. Сонра ня фикир элядися
чёндю вя базара тяряф уз гойуб йаваш-йаваш чыхды гетди.
Бир нечя гюндян сонра Кябля Мяммядхюсейн отурмушду бул-
варда скамейканын устюндя. Гюнорта вахты иди. Азиз хан далыйджа бир
нечя кяндли, наторйус дяфтярханасынын габагындан кечирдиляр. Мям-
мядхюсейн дурду айага. Дал тяряфдян йавыглашды ханын йанына вя
салам верди. Азиз хан чёнюб буна баханда бу да ики алини дёшюня
гойуб, адябля арз эляди:
– Хан, утанырам да демяйя, ахы о гузунун пулу индийя кими галыр.
– Азиз хан тяяджджюбля сорушду:
– Неджя гузу? Мягяр мян сянин пулуну вермядим?
– Хан, догруду, джибиниздян бир учлюк чыхартдыныз ки, верясиниз,
амма хямян учлюйю вердиниз каманча чалана; йохса мяня вермя-
диниз. Хазыр каманчачы Азим олмюйюб ки! Истяйирсиниз, чагырын суал
эдин. Йохса гурбан олсун сизя о уч манат, онун малиййяти няди ки, мян
йалан арз эдим? Гурбан олсун…
Хан хирсляниб Мяммядхюсейнин сёзюню кясди:
– Нийя ахы пулун индийя кими галыб? Мян ня билим ня пулду, ня джя-
хянням оглу кёпяйин гузусуду?! Кючянин ортасында башламысан гузу
беля гялди, каманча беля гетди. Утанмырсан? Башламысан билмирям ня
гузу, ня ахмаг оглу, каманчачы кёпяк оглу, ня ахмаг оглу ахмаг?
Гузу, мян билмирям ня гузу? Башым гарышыб, ики мин ишим вар; баш-
ламысан кючянин ортасында билмирям ня гузу, ня зяхирмар оглу
зяхирмар!
Хан бу сёзляри дейя-дейя уз гойду гетмяйя. Кябля Мяммядхю-
сейн башыны галхызыб джюрятля деди:
– Хан, о уч манатнан мян ня дёвлятли оладжагам, ня касыб. Гурбан
олсун сяня о уч манат. Уряйини нийя сыхырсан?
Азиз хан беш-алты гядям да гедяндян сонра дайанды вя джибиндян
уч манат чыхардыб Кябля Мяммядхюсейни чагырды:
– Ал гузунун пулуну.
Кябля Мяммядхюсейн пулу алды гойду джибиня, бирджя буну деди:
– Аллах хана омюр версин.
Ийун 1914, Тифлис

Мамедгулузаде Джалил
 Беспокойство
 Джалил Мамедгулузаде
 БЕСПОКОЙСТВО
 В третьем номере тифлисской гостиницы "Исламийе" оста-новились двое приезжих. Оба были нахичеванцы. Один - ма-нуфактурщик Мешади-Гейдар, другой разносный    торговец, Мешади-Гулам-Гусейн.
 В тот самый день остановился в гостинице еще один - жи-тель Ширвана по имени Мешади-Мамед-Багир. Свободного места в других номерах не оказалось, поэтому с разрешения уже названных Мешади в третьем номере поставили еще одну кровать, и в номере поселился третий жилец.
 Из-за европейской войны город был наводнен приезжими, и. гостиницы были битком набиты. Поэтому никто уже не мечтал о просторе и удобствах, все как-то успели привыкнуть к стес-нениям. А дороговизна - своим чередом.
 Третий жилец, Мешади-Мамед-Багир, был челодек просве-щенный и имел в Тифлисе множество знакомых. В первый же вечер пришли к нему двое молодых образованных мусульман: один, Мирза-Риза Тебризли, корреспондент газеты, человек довольно начитанный и передовой, а другой, поэт и литератор Гасан-бек Гянджали, получивший русское и мусульманское образование. *
 В третий Номер потребовали самовар, и пятеро господ, ус-пев уже достаточно сблизиться, завязали оживленную беседу. Не прошло и получаса, как к нахичеванцам в тот же третий но-мер пришел еще один гость. Это был учитель Мирза-Мамед-Кули.
 Хозяева и гости пили чай и беседовали. Положив сахар в свой стакан, Мирза-Мамед-Кули обратился к своим землякам:
 - Мешади-Гулам-Гусейн, я очень беспокоюсь о доме. С неделю назад брат мой писал из Нахичевани, что наш Садых. нездоров. Вообще-то бедный ребенок хил от рождения, но брат писал в таких выражениях, что я всерьез забеспокоился. Я отправил письмо, а затем не выдержал и послал телеграмму. По сей день ни на письмо нет ответа, ни на телеграмму. Тут я узнал о вашем приезде и прибежал расспросить, может, вы что-нибудь знаете. Может быть, видели на базаре или где-ни-будь нашего Джафара, или слышали что-нибудь о наших. Од-ним словом, я очень беспокоюсь!
 Мешади-Гулам-Гусейн и Мешади-Гейдар ответили, что о болезни Садыха в Нахичевани не слышали и Джафара на ба-заре не встречали. И оба очень сожалели, что об этом ничего не знают.
 Господа были заняты этим разговором, когда дверь комна-ты тихонько приоткрылась и снова закрылась. Из тех, кто был занят в номере беседой, лишь один, или, быть может, двое об-ратили внимание на то, как открылась и закрылась дверь. Ос-тальные же собеседники вовсе ничего не заметили, а если кто и заметил, то не придал этому значения.
 А дверь открывал и закрывал полицейский агент, который, переодевшись в штатское, отирался среди народа и вел себя так, чтобы никто не догадался, чем он занимается. Этот самый агент, прогуливаясь на улице, обратил внимание на вошедших в гостиницу "Исламийе" мусульман, и у него возникло подозрение, что это все неспроста и что они, наверно, собрались в третьем номере с определенной целью обсуждать политические вопросы или решать какие-нибудь национальные дела, и бог знает еще какими опасными делами могут заниматься иные горячие головы.
 Осторожно приоткрыв дверь, полицейский агент, конечно, увидел тех, кто сидел в комнате, но, естественно, не мог понять, о чем они вели разговор. Задерживаться в коридоре он тоже считал неудобным, потому что хозяин гостиницы или работники могли его спросить, кто он такой и что ему угодно. По этим соображениям агент медленно пошел к выходу на улицу.
 А между тем в третьем номере все выражали сочувствие нахичеванцу Мирза-Мамед-Кули, которого мучило беспокой-ство, потому что они сами видели, как страдает этот бедняга. Ширванец Мешади-Мамед-Багир придвинул к себе второй ста-кан чаю и сказал, обращаясь к Мирза Мамед-Кули:
 - Я хорошо понимаю, Мирза, что ты переживаешь сейчас, потому что и сам когда-то пережил такое. Что правда, то прав-да, скверная вещь беспокойство. Не приведи бог никому! В прошлом году, точнее, месяцев семь-восемь назад, на лето я отправил семью в деревню, а сам остался в городе. Жара была отчаянная. Вечером сидим мы как-то за чаем. Был у меня писатель Хазми. Вдруг открывается дверь, и входит наш слуга Гасым. Я вскочил: "Что случилось, Гасым?" А он: "Ханум ве-лела передать, чтобы ты поскорее поехал в деревню!" - "А что случилось? Говори правду, может, из детей кто заболел?" - "Нет, барин! Ей-богу, никто не заболел, только младший ребе-нок до утра не спал, все плакал. Не знаю, животик болел у него или что. Ханум послала меня сказать, чтобы ты, не задержива-ясь, тотчас же ехал в деревню". - "Гасым, - говорю ему, - наверно, случилось что-нибудь, ты скрываешь от меня. Скажи мне всю правду, ничего не скрывай. Может, с ребенком что случилось?" - Но слуга так ничего и не сказал. Но ведь чело-веку на что-то разум дан! Вот я и начал рассуждать про себя, что если бы не было ничего серьезного, не было бы большого несчастья, то жена вряд ли так срочно вызвала бы меня к се-бе. Ведь вернулся-то я из деревни всего неделю назад! Словом, сколько я ни раздумывал, ни к чему не пришел. Тут же я на-нял фаэтон, взял Гасыма и пустился в путь. Едем. Начало смеркаться. А меня одолевают всякие страшные мысли. То мне кажется, что с ребенком что-то стряслось, то думаю, что мать захворала и слуга скрывает от меня. Короче говоря, доехал я до деревни ни жив, ни мертв. И что же оказывается? С вечера у ребенка заболел немного животик, дали ему ложечку кас-торки, и все прошло. Прямо скажем, прескверная вещь беспо-койство!
 Когда Мешади-Мамед-Багир кончил свой рассказ, все при-сутствующие подтвердили в один голос:
 - Да, ничего нет на свете хуже беспокойства!
 Поэт и литератор Гасан-бек Гянджали встал, положил в свой стакан два куска сахара и начал, наливая себе чай из самовара:
 - Это еще что, Мешади! Пусть аллах не причинит никому того беспокойства, которое пришлось пережить мне! Года три или четыре тому назад, точнее не помню, наш Бахшали-бек ехал в Гянджу. Я отвез его на вокзал, купил билет, посадил в вагон и проводил чин-чином. На другой день в Тифлисе стало известно, что на железной дороге произошло крушение поезда и среди пассажиров есть несколько раненых и убитых. Когда я узнал об этом, чуть не умер. Хотя и не знал я, какой именно' поезд потерпел крушение, но как будто кто-то меня уверил,, что потерпел крушение как раз тот поезд, которым ехал Бах-шали-бек. Я тут же отправил в Гянджу брату телеграмму. Сла-ва богу, ответ ^получил я в тот же день. Отвечал сам Бахшали-бек: не беспокойся, мол, доехал до Гянджи благополучно. Я так и не узнал, какой же поезд потерпел крушение, тот, что шел в Батуми, или тот, что шел в Баку. Словом, что бы ни го-ворили, нет в мире ничего хуже беспокойства!
 В этот момент дверь номера снова приоткрылась и опять закрылась, но из сидевших в номере никто не обратил на это внимания.
 - Это верно, - послышались голоса, - нет ничего хуже беспокойства!..
 Нахичеванец Мешади-Гейдар бросил окурок на пол, затоп-тал его и начал рассказывать:
 - У тебя, Гасан-бек, обошлось еще неплохо. Аллах тебя пожалел, и тебя мучило беспокойство только один день. А что если целую неделю не спать и не есть от беспокойства? После минувшего новруз-байрама, я ездил в Эривань и оста-новился у Мешади-Селима, сына дяди Гаджи-Масума, пото-му что покойный Гаджи-Масум был очень близким другом по-койного моего дяди Гаджи-Немата. Как только я приехал в Эривань, встретился мне младший сын Гаджи Мешади-Алек-бер и насильно повел меня к себе. Ну, тут, конечно, хлеб да соль, честь и почет... Не об этом речь! Вечером мы поужинали и легли спать. Я-то, признаюсь, не очень верю во всякие вещие сны, но в ту ночь приснилось мне, что наш Мешади-Кязим скончался. Наутро проснулся, встал, но никому ни слова. Вы-пили чаю и вместе с Мешади-Алекбером пошли на базар. Я всячески старался забыть о сне, не придавать ему значения, но ничего не получалось. Что бы ни делал, чем бы ни занимал се-бя, а сон все не выходил из головы. Видя такое, я взял да пос-лал в Нахичевань срочную телеграмму. До самого вечера я бродил как потерянный, не знал, что и делать. И еда мне от-рава, и питье мне не впрок! Кое-как провел ночь, наступило утро, а ответной телеграммы нет так нет. Прождал до полудня. Уже к обеду вошел почтальон и передал мне телеграмму. Распечатал, читаю. Телеграмма из дому, написана от имени ма-тери и гласит: немедленно выезжай в Нахичевань. Тут я сов-сем остолбенел. Ну, незачем вас мучить, скажу вкратце, что в тот же день собрался я и пустился в путь. На другой день ве-чером я был уже в Нахичевани. Ну и бессовестные же люди!.. Оказалось, что и Мешади-Кязим жив здоров и все остальные находятся в полном здравии. У нас должна была состояться одна сделка насчет сада; хозяин сада хотел отдать его друго-му. Если бы я приехал с опозданием, то наверняка мы лиши-лись бы сада. Вот и представьте себе, что я пережил за эти несколько дней. В общем, одно скажу, самое тяжелое в жиз-ни - это беспокойство!
 Прошло уже целых четыре часа. Трое гостей встали и, поп-рощавшись с хозяевами, вышли из гостиницы и пошли своей дорогой. И, идя по улице, каждый из них все повторил про себя:
 - Да, ничего нет на свете тяжелее беспокойства!
 Оставшиеся в гостинице Мешади-Гейдар, Мешади-Гулам-Гусейн и Мешади-Мамед-Багир разделись и легли спать, при этом они говорили друг другу:
 - И в самом деле, препротивная вещь беспокойство!
 А что касается переодетого полицейского агента, то он до-вольно долго слонялся вокруг гостиницы, чтобы выяснить, с какой целью собрались эти ревнители нации в гостинице, какие политические проблемы они обсуждают и какие затевают за-говоры. Но как он ни усердствовал, ничего не мог понять и угадать, и находился поэтому в сильнейшем беспокойстве.
 Воистину, ничего нет на свете более невыносимого, чем беспокойство!..
 1916

НИГАРАНЧЫЛЫГ
Тифлисдя “Исламиййя” мехманханасынын учюнджю нёмрясиня ики ня-
фяр мюсафир дюшмюшдю; икиси да нахчыванлы иди: бири бяззаз Мяшяди Хей-
дяр иди, бири да айаг устя алыш-вериш эляйян Мяшяди Гуламхюсейн иди.
Хямин гюн мехманханайа бир няфяр да гялди дюшдю, бу да ширванлы
Мяшяди Мяммядбагыр иди ки, озгя нёмрялярдя йер олмадыгындан га-
багкы мяшядилярин разылыгы иля хямин учюнджю нёмряйя бир крават гой-
дурду, бунлара йолдаш олду.
Йевропа давасынын сябябиндян шяхяр басабас иди вя мехманхана-
ларда адам алиндян йер тапылмырды. О сябябдян дяхи генишлик вя асу-
дялик ахтармага маджал олмурду вя арз элядийимиз кими дарышлыга хамы
дёзюрдю. Бахалыг да ки, гайдасы иля.
Учюнджю мюсафир Мяшяди Мяммядбагыр аслян маарифпярвяр бир
шяхс иди вя Тифлисдя хейли танышлары вар иди. Хаман ахшам бунун гёрю-
шюня мюсялман маарифпярвярляриндян ики няфяр джаван гялди: бири гязет
мюхбири Мирзя Рза, тябризли, озю да хейли мялуматлы вя гейрятли бир
джаван; икинджиси шаир вя адиб Хясян бяй Гянджяли, рус дярси охумуш вя
мюсялманджа да озюня гёря тяхсил тапмыш бир вюджуд.
Учюнджю нёмряйя бир самавар истядиляр вя бу беш няфяр ага бир аз
вахтда бир-бириня дяхи да мехрибан олуб башладылар ширин сёхбяти. Йарым
саат кечмямишди ки, нахчыванлыларын гёрюшюня учюнджю бир няфяр да дахил
олду ки, бу да мюяллим Мирзя Мяммядгулу иди.
Агалар мяшгул олдулар сёхбятя вя чай ичмяйя. Мирзя Мяммяд-
гулу чайына гянд салыб узюню тутду хямшяхярлиляриня вя деди:
– Мяшяди Гуламхюсейн, мян эвдян чох нигаранам. Бир хяфтя олар
ки, Нахчывандан дадашым йазмышды ки, бизим Садыг нахошду. Бичаря
ушаг эля ушаглыгындан сысгады, амма о джюр ки, кагызда йазылмышды, мян
догрусу горхдум. Аввял кагыз йаздым вя сонра таб гятирмядим, бир
телеграф да вурдум. Инди ня кагыза джаваб вар, ня телеграфа. Одур ки, си-
зин гялмяйинизи эшидиб озюмю йетирдим бура ки, бялкя дедим сиз биля-
синиз. Ола биляр ки, бизим Джяфяри базарда-задда гёрмюш оласыныз, йа
бялкя бизим эвдян бир шей эшитмиш оласыныз. Гяряз ки, чох нигаранам.
Мяшяди Гуламхюсейн вя Мяшяди Хейдяр джаваб вердиляр ки, Са-
дыгын кефсиз олмагыны Нахчыванда ня эшидибляр, ня да Джяфяри базарда
гёрюбляр вя хяр икиси хейифсиляндиляр ки, бу ишдян хябярляри йохдур.
Агалар хямин сёхбятдя идиляр ки, отагын гапысы йавашджа ачылды вя
геня ортюлдю. Нёмрядя сёхбят эдянлярин бири, йа бялкя икиси гапынын бу
джюр ачылыб ортюлмяйиня диггят эляди: амма галан гонаглар буну бил-
мядиляр вя бир-ики няфяр гёрдюся да, буна ахямиййят вермяди.
Гапыны йавашджа ачыб-ортян полис мямуру иди ки, палтарыны дяйишиб,
арада джамаат ичиндя доланырды вя озюню эля сахлайырды ки, бир кяс бунун
ня иш сахиби олдугуну дуймасын. Хямин шяхс бир саат бундан габаг
кючядя гязяркян “Исламиййя” мехманханасына джям олан мюсял-
манлара диггят салыб шяклянмишди ки, бунлар ишсиз дейилляр вя учюнджю
нёмряйя йыгышмагларында йягин ки, бир политика вя йа милли сёхбятляр вя
тядбирляри вар вя албяття ки, бир пара джаванлар ола биляр ки, бязи мяся-
ляляря мяшгул олсунлар. Хёкумят мямуру гапыны бир аз ачыб хярчянд
агалары гёрдю, амма, сёз йох, билмяди ки, харадан вя ня данышырлар вя
даланда артыг дайанмагы да лазымсыз гёрдю; чюнки мехманхана сахиби
вя гуллугчулары дейя билярдиляр ки, “сян кимсян вя ня истяйирсян?” Бу
сябябдян мямур йаваш-йаваш йенди кючяйя.
Учюнджю нёмрядя агалар нахчыванлы Мирзя Мяммядгулунун
нигаранчылыгына тяяссюф этдиляр; чюнки гёрдюляр ки, бу бичаря хягигятдя
эля чох нигарандыр. Ширванлы Мяшяди Мяммядбагыр икинджи стяканыны
чякди габагына вя узюню Мирзя Мяммядгулуйа тутуб деди:
– Мирзя, мян инди билирям ки, сян ня чякирсян; чюнки мяним да
башыма гялиб. Догрудан, бу нигаранчылыг йаман шейдир, Аллах хеч кяся
гёстярмясин. Билдир, йяни беля тяхминян йедди-сяккиз ай олар, йай фясли
иди, ушаглары гёндярмишдим кяндя, озюм да шяхярдя идим; хава да ня
гядяр десян исти иди. Ахшам отурмушдуг, чай ичирдик. Адиб Хязми да
биздя иди. Гапы ачылды, нёкяримиз Гасым гирди ичяри. Мян дик атылдым:
“Гасым, ня хябяр?” Гасым джаваб верди ки, “Ага, ханым дейирди тез гял-
син кяндя” – “Нийя, ня олуб? Догрусуну де гёрюм, ушаг азарламайыб
ки?” – “Хейр, хейр. Валлах ай ага, бир кяс азарламайыб; амма баладжа
оглан геджя сяхяря кими йатмайыб, эля хей аглайыб. Билмядим санджы-
ланыб, йа няди? Ханым мяни гёндярди ки, харда олсан, дурмайыб тяшриф
гятирясян кяндя”. – Дедим: “Гасым, йягин ки, бир зад вар, мяндян гиз-
лядирсян. Догрусуну де гёрюм, бялкя мяндян гизлядирсян? Бялкя
ушагын башына бир иш гялиб?”. Дяхи бундан артыг нёкяр мяня бир сёз
демяди. Амма инди ахы инсанын аглы вар! Мян оз-озюмя фикир элядим ки,
догрудан агяр бир горхулу мятляб, бир бядбяхтчилик олмаса, дяхи оврят
мяни бурадан кяндя чагырмаз; озюм да ки, бир хяфтя йохдур ки, кянд-
дян гялмишям. Хюлася, ха фикирляширям, бир йана чыхарда билмирям. Дур-
дум файтон тутдум. Гасымы да гётюрдюм, дюшдюм йола. Йолда хава
гаранлыглашды. Инди гял ки, фикримя мин джюр шейляр гялир: гах дейирям ки,
ушагын башына бир иш гялиб; гах дейирям анасы бялкя азарлайыб, бялкя
нёкяр мяндян гизлядир. Хюлася, кяндя йетишяня кими мянимки мяня
дяйиб, лап олюб гетмишям; дяхи мяндя джан галмайыб. Ахырда эшитдим ки,
ня вар, ня вар ушаг ахшамнан бир аз санджыланмыш имиш, ахырда бир чай га-
шыгы йаг верибляр, йахшы олуб. Хюлася, бу нигаранчылыг пис шейдир.
Мяшяди Мяммядбагыр сёзюню гуртаран кими отуранлар бир сясля
дедиляр:
– Бяли, нигаранчылыгдан да дюнйада пис шей йохдур.
Шаир вя адиб Хясян бяй Гянджяли дурду айага, бош стяканына ики тикя
гянд салды вя башлады озю учюн чай тёкмяйя вя тёкя-тёкя деди:
– Сян хяля ону дейирсян, мяшяди, амма о нигаранчылыгы ки, мян
чякмишям, Аллах хеч кясин башына гятирмясин. Уч ил, йа бялкя дёрд илди,
– йахшы йадымда дейил, – бизим Бахшяли бяй гедирди Гянджяйя. Апардым
вагзала, билети алдым вя йола салдым гетди. О гюнюн сабахысы Тифлися хя-
бяр гялди ки, дямир йолда бир машын учуб дагылыб вя миниклярдян бир
нечя няфяри шикяст олуб вя нечяси да олюб. Мян буну эшитджяк, догрусу,
дяхи олюб гетдим. Хярчянд хансы машынын учмагы мялум дейилди, амма
дейясян эля мяня йягин олмушду ки, дагылан Бахшяли бяй минян ма-
шындыр. Гётюрюб Гянджяйя, дадашыма телеграф элядим. Аллах раст салды ки,
хябяр хаман гюндя гялди. Бахшяли бяй озю джаваб вермишди ки, “нигаран
олма, сяламят гялиб йетишмишям Гянджяйя”. Дяхи сонра хеч мялум ол-
мады ки, учан машын хансы имиш; Бакыйа гедян имиш, йа Батума гедян
имиш? Гяряз ки, хяр кяс ня дейир десин, дюнйада бу нигаранчылыгдан пис
шей йохдур.
Бу хейндя нёмрянин гапысы геня бир гядяр ачылды вя геня ортюлдю
вя лакин отагдакылар этина элямядиляр. Геня агалардан бир нечяси деди:
– Бяли, нигаранчылыг пис шейдир.
Нахчыванлы Мяшяди Хейдяр папиросуну салды айагынын алтына вя
башлады бу джюр сёхбяти:
– Хясян бяй, сян хяля йахшы гуртарыбсан; хяля Аллах раст салыб ки,
сянин нигаранчылыгын бир гюн чякиб. Амма о неджядир ки, бир хяфтя нига-
ранчылыгдан ня йуху йухулуйасан, ня йейиб-ичмяйя иштахан ола? Мян
кечян Новруз байрамындан бир хяфтя сонра гетмишдим Ирявана; озюм
да Хаджы Мясум аминин оглу Мяшяди Сялимгилдя дюшмюшдюм. Чюнки
мярхум хаджы Мясум мярхум амим хаджы Немятля йеганя дост идиляр.
Мян Ирявана чатан кими хаджынын хырда оглу Мяшяди Алякбяр чыхды габа-
гыма вя зорла мяни апарды эвляриня. Лазыми хёрмят вя мехрибанчылыг…
Хюлася, сёзюм орда дейил. Геджя йейиб-ичдик вя йатдыг. Мян озюм, дог-
русу, йухуйа хеч о гядяр инанан дейилям; амма о геджя йухуда гёрдюм
ки, бизим Мяшяди Казым вяфат эдиб. Сяхяр дурдум айага, хеч кяся бир
сёз демядим, чай ичиб Мяшяди Алякбярля чыхдым базара. Бир истядим
вагиямя хеч мяна вермяйям, гулаг асмайам; амма гёрдюм ки, дяхи
хеч бир иш тута билмирям; хяр ня эляйирям, йухум гялиб дурур габагымда.
Гёрдюм ки, иш белядир, гётюрдюм Нахчывана бир “срошни” тел вурдум. О
гюн ахшама кими гярарым лап кясилди; билмядим ки, ня гайырым. Йедийим
харам, ичдийим харам. Хюлася, бир тёвр геджяни кечиртдим. Сяхяр ачылды,
амма телеграфдан бир хябяр йох. Гюнортайа кими беляджя гёзю йолда
галдым. Нахар вахты иди ки, ахыр телеграфчы гирди ичяри вя тели верди мяня.
Ачыб охудум. Телеграф эвдян иди, анамын дилиндян йазылмышды ки, “дурма
гял Нахчывана”. Эля буну билджяк лап гурудум. Хюлася, ня башынызы
агрыдым, хаман гюн йыгышдым дюшдюм йола. Сабах ахшам йетишдим
Нахчывана. Амма наинсафлар… Демягинян Мяшяди Казым да саг-
саламат, хамы да саламат. Анджаг бир баг сёвдямиз вар иди, багы озгясиня
верирмишляр; агяр мян озюмю тез йетирмясяйдим, баг алдян чыхаджагмыш.
Мюхтясяр, инди гёрюн бу нечя гюню мян няляр чякмишям. Вяссалам ки,
бу нигаранчылыгдан дюнйада чятин шей йохмуш.
Ахшамдан дёрд саат кечди. Гонагларын учю дурду айага вя “ху-
дахафиз”, “саламат гал” эляйиб, мехманханадан чыхыб гетдиляр вя ге-
да-гедя йол узуну геня оз-озляриня дейирдиляр ки, “догрудан да нига-
ранчылыг пис шейдир”. Мехманханада галан Мяшяди Хейдяр, Мяшяди
Гуламхюсейн вя Мяшяди Мяммядбагыр да истядиляр сойунуб йатсынлар
вя бунлар да бир-бириня дейирдиляр ки, “догрудан да дюнйада нигаранчы-
лыгдан пис шей йохдур”.
О ки, галды тягйири-либас олан мямура-гейимини дяйишдирян, о да мехманхананын хяндявяриндя чох вурнухду ки, билсин айа бу миллятпярястляр ня хяйал иля мехманханайа йыгышыблар вя бунлар гёрясян ня сийаси мясяляляр
орталыга гойуб мюзакиря эляйирляр вя ня тядбирляр тёкюрляр. Амма ня
гядяр сяй эляди, бир шей баша дюшя билмяди вя баша дюшя билмядийиндян
чох нигаран галды.
Хягигят, дюнйада бу нигаранчылыгдан да пис шей йохдур.

    Мамедгулузаде Джалил
    Бородатый ребенок
    Джалил Мамедгулузаде
    Бородатый ребенок
    Прежде чем начать свой рассказ, я хочу предупредить, что иные дети имеют дурную привычку, взяв огрызок карандаша, тут же расписывать стены домов. Иные пользуются для этого даже углем или мелом. Что там уголь и мел, я знаю таких ис-порченных детей, которые берут в руки гвоздь или ножик и давай царапать и уродовать стены.
    Я очень недолюбливаю детей, которые пачкают стены, пото-му что, если ты хороший мальчик и хочешь писать, возьми листок бумаги, карандаш, присядь где-нибудь и пиши в свое удовольствие.
    Перейдем теперь к нашему рассказу.
    Мне всегда казалось, что мои дети, в отличие от других, не очень подвержены страсти исписывать стены. Я много раз гово-рил им об этом, и они дали мне слово не пачкать стен. Но не-давно я заметил, что за дверью на веранду, в укромном местеч-ке, на стене, нарисовано нечто, напоминающее голову животного с ушами, даже с двумя ногами, а пониже несколько палочек и пять-шесть кружков. Все это было изображено карандашом и так неумело и грубо, что никому другому, кроме детей, нельзя было бы приписать это.
    Очень расстроенный, я позвал своих мальчиков.
    - Вы что, рисуете на стене?
    Все трое мальчиков стояли передо мной.
    - Кто из вас рисовал?
    Все трое начали отказываться.
    - Тогда, значит, шайтан нарисовал?
    - Отец, ей-богу, я не рисовал!
    - Отец, я тоже не рисовал! Младший Курбан тоже пролепетал:
    - Я не рисовал! - и расплакался, прижав обе руки к лицу. :   Браня детей, я взял тряпку, тщательно вытер нарисованное на стене и   недовольный  ушел  к себе. И   услышал  за  спиной, как Гейдар говорит Теймуру:
    - Это ты рисовал!
    А Теймур возражает Гейдару:
    - Ты сам рисовал!..
    Тут прибежал ко мне плачущий сын мой Курбан и сообщил, словно важную весть:
    - Отец, это рисовал Гейдар! Ей-богу, отец, Гейдар нари-совал.
    Примчался Гейдар и, угрожающе замахиваясь на брата, стал отрицать свою вину.
    Я накричал на них, и все трое, притихнув, повернулись, чтоб уйти. Я их остановил и сказал:
    - Больше всего меня расстраивает не то, что вы исписали стену, а то, что не признаетесь: меня огорчает то, что вы со страха говорите неправду. Ясно, что на стене писал один из вас троих, а вы все трое божитесь и клянетесь, что не вы рисовали. Но, кроме вас, ведь нет в нашем доме других детей!
    Тут мальчики опять принялись божиться, клясться и пере-браниваться друг с другом.
    Прошло некоторое время. И вдруг на том же месте стены за выходом на веранду я заметил те же самые каракули: что-то похожее на животное, а пониже несколько палочек и кру-жочков.
    Я вышел из себя, позвал мальчиков. Опять те же клятвы, слезы: каждый сваливал вину на другого. Я был так расстроен всем этим, что весь день не мог прийти в себя и кусок не лез в горло. Меня огорчало то, что один из наших мальчиков явно начинал проявлять дурные наклонности. Во-первых, он наруша-ет мое требование и пачкает стену, а во-вторых, божится и клянется, пытаясь обмануть меня, и тем обнаруживает свою трусость.
    Прошло время, и через месяц-другой эти неприятности ста-ли забываться.
    Но однажды я опять был огорчен. Выходя на веранду, я вдруг заметил на стене те же каракули, тот же рисунок, отда-ленно напоминающий голову животного, а под ним несколько палочек и кружков.
    На этот раз я ничего не сказал детям, подумав про себя, что если один из сыновей из упрямства нарочно решил изводить меня, то лучше промолчать, авось он сам поймет, что поступает дурно.
    С другой стороны, меня занимала проблема педагогическая: какой недостаток в моей системе воспитания дает такой отрица-тельный результат, какую ошибку в воспитании моих детей допустил я, старый педагог, и в какую сторону необходимо мне изменить свое обращение с детьми...
    Жизнь в большом городе имеет свои несомненные удобства. Особенно важно то, что всегда можно достать в магазинах и на рынках из съестного все, что душе угодно. Кроме того, нет ни одного продукта, который бы не разносили на руках или не доставляли тебе на дом: фрукты, зелень, овощи, масло, мед, сыр и прочее.
    У нас тоже был поставщик, который в месяц раз-другой за-ходил к нам с ведром масла в левой руке, с корзиной яиц в правой и с перекинутыми через плечо весами. Кряхтя и отду-ваясь, он поднимался по лестнице, приветствовал нас и обычно говорил коротко:
    - Давайте посуду!
    Каждый раз его встречала жена с детьми, иногда и сам я выходил к нему. Мы приветствовали его, справлялись о здо-ровье, после чего осматривали принесенные продукты и спраши-вали цену.
    - Да на что вам цена? - каждый раз отвечал он. - Неси-те посуду.
    Затем наш поставщик отвешивал на своих весах несколько фун-тов масла, отсчитывал какое-то количество яиц и получал у нас деньги, если они у нас были, или уходил без денег, когда мы их не имели, с тем чтобы рассчитаться в следующий раз.
    Звали нашего поставщика Кербалай-Азим. Это был мужчи-на высокого роста, лет сорока-сорока пяти, безобидный бедняк, выходец из Ирана.
    Вчера Кербалай-Азим снова приносил нам масло и яйца. Масло очень расхваливал, говоря, что оно дербентское, при растопке дает очень мало отходов, янтарно-желтого цвета, аро-матное и вкусное; а про яйца говорил, что они из селения Горнашен, где куры кормятся исключительно травой и полевыми цветами.
    За масло и яйца мы остались должны ему какую-то сумму, потому что мелких денег у нас не оказалось (впрочем, и круп-ных-то у нас не было).
    Кербалай-Азим забрал свои вещи и вышел. Я ушел к себе и вспомнил вдруг, что собирался просить Кербалай-Азима сооб-щать мне, если будет приезжий из Ардебиля: я хотел расспро-сить об ардебильском ученом Мирза-Алекбере (сам Кербалай-Азим тоже был из Ардебиля). Я поспешил к Кербалай-Азиму и застал его за дверью веранды; сунув кончик огрызка каранда-ша в рот, он о чем-то думал. Ведро с маслом и корзина с яй-цами стояли на полу. На стенке было нарисовано нечто, напо-минающее животное, а пониже выведены несколько палочек и кружочков.
    Я был поражен неожиданным открытием. Кербалай-Азим заметил мое удивление и сказал, не дожидаясь моего вопроса:
    - Дядя Молла, я не учился грамоте, вот и рисую тут эти знаки, чтобы счет не спутать.
    Я расхохотался. Наш поставщик тоже слабо улыбнулся. Я только спросил, что означают нарисованные им знаки. И он объяснил: он пытался нарисовать корову, а под нею обозначить палочками, сколько рублей остался я ему должен в счет масла; а кружочки должны были подсказать ему сумму моего долга за яйца.
    Я снова рассмеялся и позвал детей:
    - Мальчики, мальчики, идите сюда!
    Они прибежали и, заметив каракули на стене, остановились пораженные.
    - Отец, кто это нарисовал? - спросили они.
    - Дети мои, - ответил я им. - Эти каракули нарисовал такой же ребенок, как и вы, с той только разницей, что у него есть борода, а у вас нет бороды.
    Мальчики рассмеялись. И радостный смех имел важную причину, которая должна быть понятна читателю.
    Прошло с тех нор года три-четыре, а мои мальчики все еще помнят эту истерию с бородатым ребенком. А может, и всю жизнь будут помнить.
    1926

САГГАЛЛЫ УШАГ
Бу хекайяни нагыл элямямишдян габаг буну истяйирям дейям ки,
бир пара ушагларда беля пис хасиййят олур ки, алляриня карандаш дюшян
кими башлайырлар эвин диварларыны йазмага. Хяля чохусу кёмюрнян да,
тябаширнян да йазыр. Хяля сян кёмюрю вя тябашири дейирсян, мян эля пис
ушаг гёрмюшям ки, алиня мисмары, йа пычагы алыб, диварлары чызыб хараб
эляйир.
Нядянся, дивар йазан ушагларнан мяним арам йохду; ондан отрю
ки, хяйя сян йахшы ушагсан вя кёнлюн мяшг элямяк истяйир, гётюр
кагызы-гялями, бир йердя отур вя ня гядяр кефиндир, йаз.
Инди кечяк нагылымыза.
Мян эля билирдим ки, бизим ушаглар озгя ушаглар кими о гядяр да
дивар йазан дейилляр; чюнки чох нясихят элямишдим вя онлар да мяня
сёз вермишдиляр ки, диварлары йазмайаджаглар. Амма ахыр вахтларда
гёрдюм ки, балконун диварында, гапынын далында бир хялвят йердя бир
беля шякил чякилиб: дейясян, бир хейван башыдыр, гулаглары да дейясян
вар, бир-ики айагы да вар, алтында беш дяфя алиф йазылыб вя бундан савайы
беш-алты йумру шей чякилиб. Бунларын хамысы карандаш иля йазылыб, эля
нашы, кобуд йазылыб ки, буну ушагдан савайы хеч кяс йаза билмяз.
Хошума гялмяди, чагырдым ушаглары.
– Адя, геня диварлары йазырсыныз?
Учю да гялди дурду йазынын габагында.
– Хансыныз йазмысыныз?
Учю да дайанды.
– Элядя пяс шейтан йазыб?
– Дядя, валлах мян йазмамышам.
– Дядя, мян да йазмамышам.
Баладжа Гурбан да “мян йазмамышам” дейя-дейя аллярини узюня
гойуб башлады агламаги.
Мян дейиня-дейиня бир аски тапыб йазыны тямизлядим вя дейиня-
дейиня чякилдим гетдим. Амма буну эшидирдим ки, Хейдяр Теймура
дейирди: – Сян йазмысан. – Теймур да Хейдяря дейирди: – Сян озюн
йазмысан.
Бурада аглайан оглум Гурбан гача-гача гялди йаныма, гуйа ки,
бир бёйюк хябяр гятириб.
– Дядя, о йазыны Хейдяр йазыб; валлах, дядя, Хейдяр йазыб.
Хейдяр да аджыглы-аджыглы гялди дурду Гурбанын габагында вя алля-
рини ата-ата эля хирснян джаваб верди ки, аз галырды аллярини соха ушагын
гёзюня. Мян аджыгландым вя учю да сакит олуб истядиляр гедяляр, мян
онлары сахладым вя буну дедим:
– Мян сиздян о гядяр дивары йазмагыныздан отрю инджимирям, ня
гядяр ки, сизин данмагыныза инджийирям; сизин горхудан йалан данышма-
гыныза инджийирям. Она инджийирям ки, сёз йох, дивары йазан учюнюздян
биринизди; амма учюнюз да анд-аман эляйирсиниз ки, сиз йазмамысыныз.
Пяс сиздян савайы бу эвдя ушаг ки, йохду.
Геня ушагларым башладылар анд-аманы, бир-бири иля дейишмяйи.
Арадан беш-он гюн кечмишди. Хаман диварда, гапынын далында,
хаман давалы джызма-гара позулан йердя гёрдюм геня хаман йазы:
хейван кими бир шейя охшайыр, алтында бир нечя алиф йазылыб, йанында бир
нечя йумру мазыйа охшар бир шей чякилиб.
Хирсляндим. Ушаглары чагырдым. Геня хаман анд вя гясям, геня
бир-биринин устюня атмаг, геня гёз йашы…
Мян бу дяфя о гядяр инджидим ки, о гюню бидамаг олдум вя чёряк
йейя билмядим. Уряйим она сыхылырды ки, уч ушагымын бири башлайыб на-
хяляфлик гёстярмяйя; хями мяним тярбийями позуб дивары хараб эдир,
хями анд-аман иля мяня бу гядяр бярк-бярк йалан сатыр вя беляликля
оз горхаглыгыны ачыг-ачыгына билдирир.
Бу да кечди вя бир ики айдан сонра бу гилей-гюзар башлады йаддан
чыхмага.
Амма бир гюн мян геджя бярк дилхор олдум. Балкондан кечирдим,
гёрдюм диварда геня хаман джызма-гара, хаман хейвана охшар бир шей,
алтында бир нечя алиф, йанында бир нечя йумру-йумру йазылар.
Бу дяфя ушаглара бир сёз дяхи демядим; оз-озюмя фикир элядим ки,
агяр мяним ушагларымын бири инада дюшюб мяни гясд иля инджитмяк истя-
йир, гой бурада бир сёз демяйиб, бялкя оз-озюня дюшюня ки, бу иш озю
хяр бабятдян пис ишдир.
Дигяр тяряфдян да мяни мяшгул эдян тярбийя мясяляси иди ки, айа,
гёряк мян ушагларыма вердийим тярбийянин хансы бир тяряфи йанлыш йола
дюшюб; айа, гёряк мян кими бир годжа мюряббинин сяхви харада олуб вя
бундан сонра ушагларым барясиндя бяслядийим ряфтарын хансы тяряфиня
тягйир вермялийям...
Бёйюк шяхярдя йашамаг чох бабятдян рахатчылыгдыр. Хюсусян ба-
зар-дюканда джям олан дюнйанын хяр бир немяти, – йемяли вя ичмяли
гябилиндян – хамысы хямявягт шяхяр ахли учюн мюхяййадыр. Хазырдыр. Вя базар-дюкандан алавя хеч бир мятах йохдур ки, ону аллярдя гяздирмя-
синляр вя сянин оз гапына гятириб сатмасынлар; мейвя, пенджяр, йаг, пен-
дир вя гейриляри.
Бизим да бир мюштяримиз вар ки, айда бир, хяфтядя бир, саг алиндя бир
ведря йаг, сол алиндя бир сябят йумурта, чийниндя тярязи, хыггына-хыг-
гына пиллякянляри чыхар йухары вя бизя салам веряндян сонра хямишя
беля дейяр:
– Габ гятирин.
Эв адамы вя ушаглар вя гахдан бир мян озюм да хямявягт чыхарыг
бунун габагына, саламыны аларыг, кефини сорушарыг вя сонра гятирдийи
ашйайа тамаша эдиб гиймятини хябяр аларыг. Бу да хямишя беля джаваб
веряр:
– А киши, гиймятини билирсиниз, габ гятирин.
Вя бу нёв суал-джавабын нятиджясиндя мюштяримиз бизя бир нечя гир-
вянкя йаг чякиб веряр, бир гядяр йумурта сайыб веряр; пулумуз оланда
алар, олмайанда да нисйя гойар гедяр ки, бир да йолу дюшяндя гялсин.
Бу кишинин ады Кябля Азимдир вя йашы гырх-гырх беш, уджабой, бир
касыб вя фагыр Иран ахлидир.
Дюнян Кябля Азим йеня йаг вя йумурта гятирмишди. Йагы чох
тярифляди ки, Дярбянд йагыдыр, чыхары чох аз оладжаг, озю да кяхряба
кими. Йейяндя атриндян доймаг олмайаджаг; йумурталары да гуйа
Гурнашын кяндиндян гятириб, оранын тойуглары чямянлярин отундан вя
чичяйиндян башга бир шей йемирляр.
Йагдан беш-алты манат, йумуртадан да геня бир гядяр борджумуз
галды. Чюнки о гюню хырда пулумуз олмады (йяни бёйюк пулумуз да
йох иди). Кябля Азим шей-шюйюню гётюрдю вя чыхды далана ки, гетсин;
мян да гирдим отага. Бирдян йадыма дюшдю ки, Кябля Азимя тапшыра
идим Ардябилдян тязяликля гялян олса, мяня хябяр версин; Ардябил
фазили Мирзя Алякбяр ага барясиндя ахвал билмяк истяйирдим (чюнки
Кябля Азим озю ардябилли иди).
Тез чыхдым далана вя гёрдюм ки, киши йагы вя йумуртаны гойуб
йеря, кечиб гапынын далына вя бир гюдяк карандашын уджуну агзына сохуб
фикря гедиб. Диварда хейвана охшар бир джызма-гара чякилиб, алтындан бир
нечя алиф, йанында бир нечя гирдя шей. Мян чох тяяджджюб элядим вя
ахвалым да бирдян нядянся дяйишилди. Кябля Азим мятляби дуйду вя
мян сорушмамыш деди:
– Молла ами, догрусу мяним дярсим-задым йохду, бу бир йад-
дашды, йаздым ки, хесаблар долашмасын.
Мян гях-гях чякиб гюлдюм. Киши да бир аз гюлюмсюндю. Мян
бирджя буну сорушдум ки, дивара йаздыгынын мянасы нядир?
Мянасы бу имиш: Кябля Азим истяйирмиш бир иняк чякя вя иняйин
алтында йаздыгы беш джызыгыны мянасы бу имиш ки, мян она беш манат иняк
йагындан борджлу галдым. Гирдя йазылар да йумуртадан галан борджумун
хесабы имиш.
Мян геня гюлдюм вя ушагларымы чагырдым вя онлара беля дедим:
– Ушагларым, ушагларым, гялин, бура гялин!
Ушаглар долушдулар вя гёзляри дивара саташан кими чох-чох тяяджджюб
элядиляр вя мяндян сорушмага башладылар:
– Дядя, буну ким йазыб?
Дедим:
– Балаларым, бу йазыны йазан да сизин кими ушаг иди; анджаг бирджя тя-
фавютюнюз орададыр ки, онун саггалы вар, сизин хяля саггалыныз йохдур.
Ушаглар чох гюлюшдюляр вя мялум ки, бунларын гюлюшюб шад олма-
ларына бёйюк бир сябяб вар иди ки, хяр бир охуджуйа ашикар олсун гяряк.

    Мамедгулузаде Джалил
    Восточный факультет
    Джалил Мамедгулузаде
    ВОСТОЧНЫЙ ФАКУЛЬТЕТ
    Приемные экзамены на восточном факультете университета окончились 12 сентября 1920 года, а на другой день, то есть 13 сентября, молодой аджарец Халил Абульгасанзаде, явившись в университет, понял, что он опоздал, так как одни, успешно сдав экзамены, остались, а другие, не сдав, разъехались по до-мам.
    Абульгасанзаде был несколько расстроен и просматривал всевозможные объявления, прибитые к побеленным стенам длинного университетского коридора, надеясь найти список принятых на восточный факультет, но такого списка не могло быть еще на стене по той простой причине, что совет профессо-ров должен был состояться только в этот день вечером и утвер-дить списки принятых и непринятых на факультет.
    Не найдя ничего утешительного для себя, Абульгасанзаде Халил направился в профессорскую. Навстречу ему вышел про-фессор медицинского факультета известный медик Иванов. Ра-зумеется, Халилу он не был нужен, а нужен ему был кто-нибудь из профессоров восточного факультета, например, профессор Сулейманбек или другой кто-нибудь. Поэтому Халил вынужден был спросить о них в профессорской.
    В этот момент, к счастью для Халила, вышли из профессор-ской Сулейманбек и еще преподаватель восточного факультета Ахмед Заки-эфенди (прекрасный человек) и тут же, в коридоре, выслушали молодого человека. Профессор Сулейманбек сразу ответил, что уже поздно. Халил начал горячо просить и умо-лять, и, кажется, преподаватель Ахмед Заки смягчился. Он приблизился к профессору Сулейманбеку и что-то сказал ему вполголоса. Два педагога несколько минут пошептались между собой и подозвали Халила Абульгасанзаде.
    - Ты же сам видишь, что экзамены кончились, - сказал ему
    преподаватель Заки-эфенди, - ты опоздал, упустил время. Но, по правде сказать, и мне, и профессору Сулейманбеку жаль тебя. Если ты подготовился к экзамену, то мы зададим тебе тему и ты напишешь сочинение тут же при нас. Напишешь хорошо и докажешь нам свои знания и способности, включим твою работу в число тех, которые были написаны вчера, и пере-шлем в комиссию Наркомпроса. Если там найдут твою работу достойной, то, может быть, и примут тебя.
    Радости Халила не было конца. Все трое вошли в аудито-рию, и профессор Сулейманбек подошел к черной доске, взял двумя пальцами мел и написал по-азербайджански:
    "Что посеешь, то пожнешь".
    Написав эти слова, он повернулся к Халилу и сказал:
    - Напиши статью на эту тему, не очень длинную и не очень короткую, ну, примерно страницы четыре или около того.
    Халил кивнул головой и сел писать. Профессор Сулейман-бек и преподаватель Ахмед Заки-эфенди вышли в коридор, достали папиросы и начали курить.
    Обычай задавать учащимся темы для письменных работ перешел к нам от русских педагогов.
    Тема - это содержание статьи, сочинения. Например, в какой-нибудь книжке говорится о тифе, значит, тема этой книж-ки тиф. Кто-то берется писать о каком-нибудь поэте, так этот поэт и будет содержанием, темой данной работы. Кто-нибудь, избрав для себя тему по определенному вопросу, пишет целую книгу, например: "Влияние монархического строя на нравст-венность" или "Связь климата страны с психическим укладом местного населения" и тому подобное.
    Разработать какую-нибудь тему, то есть написать работу на заданную тему, с одной стороны, довольно трудно, а с другой - совсем легко. Трудно потому, что часто не знаешь, что писать, с чего начать, чем кончить. Тема-то состоит всего из двух слов, а тебе надо выдумать и написать по крайней мере две тысячи слов. К примеру, ставят перед тобой два слова и го-ворят - пиши: "Поэт Набати и книга". А ну-ка, попробуй на-писать, посмотрим.
    В русских школах учащимся второй ступени задают, напри-мер, такие темы: "Поэт Лермонтов и Кавказские горы". Помню, однажды задали даже такую тему: "Писатель Тургенев и золо-тистые косы русских девушек". Попробуй-ка, напиши: хоть лопни, а разложи на столе все семнадцать томов тургеневских романов, ищи и найди именно тот, в котором злодеев сын опи-сал золотистые косы русских девушек.
    Последнее время на выпускных экзаменах средних школ задавались такие темы: "Последствия угнетения", "Мамедали-шах и увлечение мутрибами в Иране", "Нынешние отцы и ны-нешние дети". А в прошлом году в одной из бакинских школ (не называю, в какой) была задана такая тема: "Кого я другом называл, врагом души моей тот стал".
    С другой стороны, нет ничего легче написать работу на ка-кую-нибудь заданную тему, только надо быть посмелее и, вы-ражаясь по-русски, иметь богатую фантазию, воображение, и все!
    Теперь вернемся к нашему рассказу.
    Абульгасанзаде Халил оказался, как это выяснилось впо-следствии вовсе не таким уж несообразительным. Когда госпо-дин профессор с преподавателем в течение получаса погуляли по коридору с папиросой в зубах и хотели присесть на скамью, из аудитории появился Халил с тетрадкой в руке и очень веж-ливо поднес тетрадку профессору Сулейманбеку.
    - Кончил?  - спросил  преподаватель Ахмед Заки-эфенди.
    - Да! - ответил молодой студент.
    Протерев свежевыглаженным белым платком стекла своих очков, профессор Сулейманбек подержал тетрадь перед глаза-ми и начал читать. Не доходя до последних строк, он медленно перевернул лист и стал смеяться. Халил тоже заулыбался. Но преподаватель Заки-эфенди, кажется, удивился, что профессор смеется, и тоже стал смотреть в тетрадь Халила. Господин профессор не мог уже сдержаться и, захохотав громко, сказал Заки-эфенди:
    - Вот послушай, я прочту с самого начала.
    Молодой наш студент Абульгасанзаде Халил написал на за-данную тему следующее сочинение:
    "13 сентября 1920 года.
    Что посеешь, то пожнешь.
    Мы видим, что наши покойные предки, и в самом деле, хорошо сказали: что посеешь, то пожнешь. Например, и в са-мом деле, как мы видим, крестьянин сначала приходит в поле и вспахивает почву плугом, потом ее боронует, чтобы разрых-лить землю, после этого сеет семена. Через некоторое время семена начинают прорастать. Проходит еще некоторое время, и тогда появляются колосья, потом эти колосья начинают желтеть, наливаться до того, что вот-вот рассыплются. Потом крестьянин жнет это, молотит на току, отделяет зерно и ссыпает в мешки, а мякину собирает в саманник, чтобы зимой кормить скотину.
    В зимнюю пору, и в самом деле, мякина идет на вес золота, а летом никто на нее и смотреть не хочет. Крестьянин промывает зерно, очищает, сушит и, погрузив на осла, везет на мель-ницу. Там зерно мелют и превращают в муку, и он привозит ее домой. Жена просеивает муку через сито, месит тесто и вы-пекает в тендире, получается хлеб. Семья собирается вокруг стола. Все едят этот хлеб и благодарят бога. Поэтому-то таких тружеников и бог любит, поэтому и наши отцы сказали: что посеешь, то пожнешь. Вот ты посеял тут пшеницу, пшеницу и собрал, а если бы посеял что-нибудь другое, то и собрал бы это другое. Например, допустим, что ты посеял не семена пше-ницы, а семена арбуза, тогда..."
    Читая эти слова, профессор Сулейманбек смеялся, препо-даватель Ахмед Заки-эфенди тоже смеялся, даже автор сочи-нения Абульгасанзаде Халил тоже улыбался. Однако, когда дело дошло до арбуза, тут Халил наклонился к профессору и с некоторой радостью сказал:
    - Я еще не кончил!,.
    Услышав эти слова, преподаватель Заки-эфенди расхохотал-ся так громко, что несколько студентов подошли к ним, а из профессорской вышли два старых профессора в очках и стали" с удивлением смотреть на смеющихся. Вытирая платком слезы, Заки-эфенди говорил Сулейманбеку:
    - Надо было дать ему дописать и об арбузе.
    Молодой абитуриент Абульгасанзаде Халил стушевался так незаметно, что когда профессор Сулейманбек и преподаватель Заки-эфенди, насмеявшись вдоволь, пришли в себя, его и след простыл.

ШЯРГ ФАКЮЛТЯСИ
1920-джи илин сентйабр айынын он икисиндя дарюлфюнунун Шярг факюл-
тясиндя имтаханлар тамам олду вя сабахы гюню, йяни сентйабрын он
учюндя джаван тялябя Абдюлхясянзадя Хялил дарюлфюнуна гялиб гёрдю
ки, йубаныбдыр; чюнки имтахан тутан тутуб, тутмайан гайыдыб гедиб. Аб-
дюлхясянзадя бир аз тяшвишя дюшдю вя дарюлфюнунун бёйюк вя узун
даланында аг рянгля агарылмыш диварлара вурулан джюрбяджюр эланлара гёз
гяздирди, бялкя Шярг факюлтясиня дахил оланларын сийахисини гёря. Амма
хаман сийахи хяля диварда ола билмязди; о сябябя ки, профессорлар шу-
расы анджаг о гюн ахшам баш тутаджагды вя гябул олунанлар вя олмайанлар
мяхз хаман шурада бялли оладжагды.
Абдюлхясянзадя Хялил хеч бир йандан озюня тясялли тапа билмяйиб,
уз гойду профессорлар кабинясиня тяряф. Бунун габагына орадан тибб
шёбясинин профессору мяшхур тябиб Иванов чыхды. Мялум ки, Хялилин бу-
нунла иши йохду; она анджаг Шярг факюлтяси профессору лазым иди ки, ибарят
ола, мясялян, профессор Сюлейманбяйдян, йа гейри бириндян. Онун
учюн да Хялил мяджбур олду гедиб кабинядян бунлары сорушсун. Бу
хейндя Хялилин бахтына Сюлейманбяй вя геня Шярг факюлтясинин мю-
дярриси Ахмяд Зяки афянди (чох йахшы адамдыр) чыхдылар далана вя джа-
ванын дярдиндян хябярдар олдулар. Профессор Сюлейманбяй гяти джаваб
верди ки, даха иш ишдян кечиб. Хялил башлады шиддятля йалвармага вя мю-
дяррис Ахмяд Зяки афянди, дейясян инсафа гялмяк истяди вя профессор
Сюлейманбяйя йавыглашыб она йавашджа ня ися деди. Бу ики педагог бир
нечя дягигя бир-бириня пычылдашандан сонра Абдюлхясянзадя Хялили
чагырдылар вя мюдяррис Зяки афянди она беля деди:
– Инди сян озюн да гёрюрсян ки, имтаханлар гуртарыбдыр вя сян
геджикмисян, фюрсяти итирмисян. Амма, догрусу, мяним да вя профессор
Сюлейманбяйин да сяня йазыгымыз гялир вя сёзюн догрусу, агяр имта-
хана хазырсан, биз сяня бурада бир тема верярик вя бурада бизим гёзю-
мюзюн габагында хаман темайа бир инша йазарсан. Агяр йахшы йаздын
вя сянин ляйагятин бизя ашкар вя айан олду, онда биз дяфтярини дюнян
имтахан верянлярин джяргясиня дахил эдярик вя гёндярярик Маариф
Комиссарлыгынын комиссийасына. Агяр сянин йазын ляйагятли гёрюлся, ола
биляр ки, гябул олунмагын бялкя баш тута биля.
Хялилин шадлыгынын хядди вя хесабы йохду.
Учю да гетдиляр лексийа отагына вя профессор Сюлейманбяй гара
тахтанын габагына гедиб, тябашири ики бармагы иля гётюрюб тюркджя-азярбайджанджа беля йазды: “Хяр ня акярсян, ону бичярсян”. Буну йазыб Хялиля тяряф чёндю вя деди:
– Бу темайа бир мягаля йаз. Анджаг ня чох узун олсун, ня чох гыса
олсун: мясялян, дёрд сяхифя гядяринджя, тягрибян бир о гядяр олсун.
Хялил “баш устя” дейиб отурду йазмага. Профессор Сюлейманбяй вя
мюдяррис Ахмяд Зяки афянди чыхдылар далана, папирос йандырдылар вя
башладылар чякмяйя.
Бизлярдя шагирдя тема вериб йазы йаздырмаг адяти рус мюдяр-
рисляриндян гётюрюлюб.
Тема – бир йазынын, бир мягалянин унваныдыр; мясялян, бир рисалянин
мёвзусу йаталаг хястялийидир. Йаталаг хястялийи бу рисалянин темасыдыр.
Бириси бир шаирин барясиндя бир йазы башлайыр; о шаирдян бяхс эдир. Хямин
шаир хямин мягалянин унваныдыр вя йа темасыдыр. Бириси бир мясяляни
унван эдиб, узун-узады бир китаб баглайыр; мясялян, “Идарейи-мюстяби-
дянин хюсни-ахлага тясири”, “Бир мямлякятин абю-хявасынын о йерин
ахалисинин хасиййятиня олан мюнасибяти” вя гейри беля-беля мя-
сяляляр…
Бир теманы унван эдиб, бир мягаля инша этмяк, йяни верилян темайа
бир мягаля йазмаг бир тяряфдян чох чятиндир, бир тяряфдян да чох
асандыр. Чятиндир ондан отрю ки, чох вахт эля олур ки, хеч билмирсян ня
йазасан, харадан башлайасан, харада гуртарасан. Тема тяк икиджя сёздян
ибарятдир; амма сян гяряк азындан ики мин сёз дюзялдиб йазасан.
Мясялян, тяк икиджя кялмяни гойурлар габагына, дейирляр йаз: “Шаир
Нябати вя китаб”. Йаз гёрюм ня йазаджагсан.
Рус мяктябляриндя икинджи дяряджяли-орта мяктяб тялябяляря беля-беля тема
верилир: “Шаир Лермонтов вя Гафгаз даглары”. Бир дяфя йадыма гялир ки,
беля тема верилмишди: “Шаир Тургенев вя рус ханымларынын сары сачы”…
Инди йаз гёрюм ня йазаджагсан, джанын чыхсын. Тургеневин он йедди джилд
романларыны тёк габагына, ахтар тап, гёр рус гызларынын сары сачларыны
залым оглу хансы джилдиндя тярифляйиб.
Ахыр заман орта мяктяблярин ахырынджы имтаханында беля-беля тема-
лар гёзюмя саташырды:
1. Зюлмюн нятиджяси.
2. Мяммядяли шах вя Иранда мютрюббазлыг.
3. Индики аталар вя индики огуллар.
Вя хятта кечян ил Бакыда мядрясядя (демирям хансында) бир беля
тема верилмишди: “Хяр кяся дуст дедим, дюшмяни-джан олду мяня” вя
гейриляри…
Дигяр тяряфдян да бир темайа инша йазмагдан асан бир шей йохдур;
анджаг бир аз джюрятли гяряк оласан вя бяистилахи-рус-рус демишкян бир аз да фантазийа ахли гяряк оласан. Вяссалам.
Бизим сёхбятимизя гялдикдя тялябя Абдюлхясянзадя Хялил – неджя
ки, ахырда мялум олду – хеч да аджиз дейилмиш. Эля ки, профессор джянаб-
лары даланда йарым саат гядяр папирос дамагларында гязиб, вар-гял
эдиб, истядиляр отурсунлар скамйанын устя, Хялил алиндя дяфтяр лексийа
отагындан чыхды вя хейли адяб вя эхтийатла дяфтяри гятирди ики алли тутду
профессор Сюлейманбяйин габагына. Мюдяррис Ахмяд Зяки афянди
сорушду:
– Гуртарды?
Джаван тялябя джаваб верди:
– Бяли.
Профессор Сюлейманбяй эйняйинин шюшясини тязя утюйя чякилмиш аг
дясмалы иля силя-силя дяфтярин биринджи сяхифясини тутду гёзюнюн габагына
вя башлады охумага. Сяхифянин ахыр сятирляриня чатана йавыг вяряги
йаваш-йаваш галдырды ки, о бири сяхифяни ачсын, вяряги чёндярди вя баш-
лады гюлмяйя. Хялил озю да бир аз гюлюмсюндю. Амма мюдяррис Зяки
афянди профессорун гюлмяйиня дейясян тяяджджюб эляди вя бу да башлады
Хялилин йазысына диггятля бахмага. Профессор джянаблары дяхи озюню
сахлашдырмады вя даха да уджадан гях-гях чякиб Зяки афяндийя деди:
– Гулаг ас, мян башдан охуйум.
Джаван тялябямиз Абдюлхясянзадя Хялил она верилян темайа бу
мязмунда бир мягаля йазмышды:
“Тарих 1920, сентйабр 13.
“Хяр ня акярсян, ону бичярсян”. Биз гёрюрюк ки, догрудан да
ряхмятлик аталарымыз йахшы дейибляр ки, хяр ня акярсян, ону бичярсян;
мясялян, догрудан да неджя ки, биз гёрюрюк, бир кяндли габагджа гедир
йери котана верир, ондан сонра йери дырмыглайыр ки, йер йумшалсын, ондан
онра тохуму сяпир йеря, нечя вахтдан сонра хямин тохум башлайыр
гёйярмяйя. Бир гядяр вахт кечир, тахыл сюнбюл олур, сонра бу сюнбюл эля
саралыр ки, аз галыр ки, тёкюлюб дагылсын. Сонра кяндли буну бичир, ондан
сонра дярзляри хырманда дёйюр, бугдасыны чыхардыр долдурур мешоклара,
саманыны да йыгыр саманлыга ки, гышда версин хейванлара.
Гыш вахты саман догрудан да гызыл гиймятиня галхыр, амма йайда
узюня бахан олмур. Бугданы йуйур, тямизляйир, гурудур вя улага йюк-
ляйир, апарыр дяйирмана. Дяйирманда ону йахшыджа уйюдюр, ун эляйир,
гятирир эвя. Арвад уну алякля аляйир, хамыр гатыр, о хамыры тяндирдя
пиширир, чёряк олур. Кюлфят йыгышыр сюфрянин башына вя хаман чёряйи
йейиб Аллаха шюкюр эляйирляр. Онун учюн да беля зяхмяткешляри Аллах
дост тутур вя онун учюн да аталарымыз дейибляр: “Хяр ня акярсян, ону
да бичярсян”.
Инди сян бурада бугда акдин, бугданы да бичдин, амма озгя бир шей
акся идин, хаман шейи да бичярдин: мясялян, беля тутаг ки, сян бугда
сяпмяйя идин, гарпыз тохуму сяпя идин; онда…
Профессор Сюлейманбяй бу сёзляри охуйа-охуйа озю да гюлюрдю,
мюдяррис Ахмяд Зяки афянди да гюлюрдю, хятта асяр сахиби Абдюл-
хясянзадя Хялил да бир аз гюлюмсюнюрдю. Амма эля ки, рявайят гялиб
чыхды гарпыза, бурада Хялил профессора тяряф айилиб горха-горха деди:
– Хяля гуртармамышам.
Бу сёзю эшитджяк Зяки афянди эля бяркдян гюлмяйя башлады ки, бир
тяряфдян бир нечя джаван тялябя тамашайа йыгышды. Профессор кабиня-
синдян да бир-ики гёзю эйнякли годжа профессорлар чыхдылар вя тяяджджюбля
дурдулар гюлянляря бахмага.
Зяки афянди дясмалы иля гёз йашыны силя-силя Сюлейманбяйя дейирди:
– Гяряк гойа идик, гарпызын да рявайятини тамам эляйя иди.
Адамларын ичиндян джаван тялябя Абдюлхясянзадя Хялил эля йох
олду ки, профессор Сюлейман бяй вя мюдяррис Зяки афянди гюлмякдян
айыландан сонра ону даха орада гёрмядиляр.

    Два мужа
    Джалил Мамедгулузаде
    Два мужа
    Вопрос, о котором пойдет речь ниже, может показаться на первый взгляд старым и тысячу раз пережеванным, так как вопросы брака и развода были неоднократно затронуты как в художественной литературе, так и в статьях нашей периоди-ческой печати, о них много раз писали, читали и слышали.
    Тем не менее происшествие, о котором я хочу рассказать, относится, мне думается, к разряду довольно редких и вместе с тем весьма интересных и поучительных.
    Теперь, накануне десятой годовщины Октябрьской револю-ции, такое происшествие может показаться неправдоподобным, а рассказ о нем ничем иным, как выдумкой.
    Но это - действительное происшествие, и его свидетелем был я, грешный.
    Город, в котором произошло это событие, азербайджанский город, расположенный на берегу Аракса. Жители этого города, находящегося в непосредственном соседстве с религиозным Ираном, ни на шаг не отстают от прочих благочестивых и пра-воверных мусульман. Можно сказать, поголовно все население города аккуратно исполняет установленные аллахом молит-венные повинности, своевременно совершает намаз, не отклады-вая даже необязательных молений.
    Так же добросовестно выполняет это набожное население во всех деталях условия, предписанные для месяца рамазана и, требования относительно паломничества в Мекку и прочие свя-щенные города, а в месяц мухаррам эти правоверные вспоми-нают борьбу и мучения имамов в Кербале и всегда выходят на первое место среди других мусульман.
    Незадолго до Октябрьской революции, то есть лет десять-двенадцать тому назад, проживал на родине этих религиозных и набожных людей некий божий раб по имени Гаджи-Рамазан. Я говорю "проживал" потому, что этот божий раб в насто-ящее время уже не жив; несколько лет тому назад я слышал, что он умер.
    Гаджи содержал баню, арендуя ее у Гейдараги. Мне вспо-минается, что как-то он выдал хозяину бани за год шестьсот рублей арендной платы и примерно столько же осталось ему самому за труды.
    Гаджи-Рамазан был моим ближайшим соседом, поэтому мне были известны не только размеры его доходов от бани, но и более интимные происшествия в его доме, и я смею уверить уважаемых читателей, что свою жену Шахрабану он очень лю-бил, настолько любил, что дважды даже плакал по ней тайком; очевидцем этого был я сам.
    Первый раз это было тогда, когда он, за что-то рассердив-шись на жену, дал ей развод; а второй раз плачущим я видел Гаджи, когда он, помирившись с женой, вторично на нее раз-гневался и снова дал ей развод.
    Тогда бедный Гаджи пришел к моему отцу и стал умо-лять его:
    - Братец Мешади-Алескер, заклинаю тебя одиноким Имам-Рзой. И я одиноко сижу у себя дома, и, словно чуже-земец, стенаю и плачу. Возьми на себя труд, пойди к Гаджи-Асаду и скажи, что Гаджи-Рамазан совершил глупость и теперь сильно раскаивается.
    Гаджи-Асад - это отец Шахрабану, жены Гаджи-Рамазана. После второго развода с женой Гаджи-Рамазан был на-столько удручен, что не вынес одиночества и пришел к моему отцу высказать свое горе и просить у него посредничества и помощи.
    Гаджи-Рамазан был высокий мужчина лет сорока пяти-пя-тидесяти. Жене его Шахрабану было лет тридцать пять или немного больше. Это была красивая женщина.
    Детей у них не было, не было с самого начала супружества.
    Внешне они жили дружно, и Гаджи-Рамазан, как уже было сказано выше, в достаточной мере любил свою жену. Тем не менее по какой-то неведомой причине в течение двух лет Гаджи дважды разводился с женой и после второго развода, раскаяв-шись, пришел к моему отцу просить заступничества.
    Гаджи-Асад приходился нам дальним родственником и, как бы то ни было, не отказал бы моему отцу в его ходатайстве.
    Вот почему Гаджи-Рамазан возлагал на моего отца большие надежды.
    Словом, на этот раз дело также кончилось миром.
    Моя тетка пошла и привела женщину к мужу. Гаджи-Рама-зан на этот раз был предупрежден, чтобы обходился с женой мирно и не создавал лишних хлопот для себя и для других.
    Прошел год. И снова пополз слух, что Гаджи-Рамазан не поладил с женой, а потом стало известно, что Гаджи опять раз-велся с ней.
    На этот раз уже не нашлось охотников мирить их, и всякий, кто слышал о разводе супругов, отделывался усмешкой и назы-вал Гаджи-Рамазана и его жену сумасшедшими.
    В конце концов супруги снова помирились, так как, в сущно-сти, не имели никакой вражды друг к другу, а ссориться и раз-водиться вошло у них в привычку.
    Но на этот раз с ними приключилось такое, что из-за склон-ности к частым ссорам и разводам они не только осрамили себя в глазах всего народа, но дали тему ашугам и литераторам, которые разнесли их позор по всему свету.
    А приключилось с ними следующее: все моллы нашего города единодушно пришли к заключению, что согласно кано-нам ислама нет никакой возможности вернуть жену Гаджи-Рамазану и снова сочетать их законным браком. Для этого не-обходимо, чтобы Шахрабану вышла замуж за другого, затем по всем правилам шариата развелась с ним и по истечении уста-новленного срока после развода вышла за своего прежнего мужа, как совершенно посторонняя женщина.
    Вначале я не поверил правильности такого толкования и об-ратился за разъяснением к нашему соседу Гаджи-Молла-Али, который рассеял все мои сомнения; оказалось, что в коране имеется совершенно недвусмысленное указание на этот счет.
    Гаджи-Молла-Али открыл Коран и в какой-то главе, сейчас я не помню, прочитал, что если какой-нибудь мусульманин дважды разведется с женой и вернет ее к себе, а потом разве-дется и в третий раз, то на этот раз лишается права снова стать ее мужем. Суть этого стиха: пока такая женщина не вый-дет замуж за кого-нибудь другого, она не может вернуться к прежнему мужу.
    Я понимаю так, что если в каком-нибудь деле нет никакого иного выхода, кроме одного-единственного, если в каком-ни-будь запутанном вопросе возможно только одно-единственное решение, то тут особенно кипятиться или ломать голову не стоит.
    Раз перед тобой положили такой неоспоримый документ, как стих из корана, и доказали, что ты должен следовать по этому, а не по какому-либо иному пути, тут уж ничего не поде-лаешь. Хочешь не хочешь, ты должен идти по указанному пути.
    Как ни было ужасно для Гаджи-Рамазана толкование это-го стиха корана, но для него, истого мусульманина, другого выхода и не могло быть.
    Стало быть, Шахрабану должна временно сделаться же-ной другого.
    Кого же?
    Мне кажется, что такой вопрос поставит в затруднительное положение любого мужа, имеющего жену.
    Как может Гаджи-Рамазан спокойно взирать на то, чтобы его любимая жена вышла замуж за другого мужчину?
    Ведь он же от своей жены не отказывается! И не только не отказывается, а по ночам даже страдает по ней и не может уснуть.
    Но вот наш Таджи-Рамтзан вспомнил о чем-то, и вздох облегчения вырвался из груди. Вздох этот был настолько целительным, что все горести, заставлявшие болеть его сердце, весь груз, давивший на пего своей неимоверной тяжестью, были сразу устранены, и перед Гаджи открылся путь к спа-сению.
    Гаджи-Рамазан про себя решил женить на своей жене ис-топника бани Кебле-Имамали.
    Это был тихий старик, иранец, лет шестидесяти, вечно гряз-ный, угрюмый, отвратительный. С утра до вечера он занят был тем, что из всех караван-сараев города таскал к бане навоз, разбрасывал его на крыше бани сушиться, а затем сгребал сухой навоз в банную печь и грел воду.
    Кебле-Имамали не имел ни семьи, ни дома и спал в пред-баннике. Был очень беден и потому старался всячески угож-дать Гаджи-Рамазану, дни и ночи возился с навозом, чтобы не лишиться куска хлеба, который он получал за свой труд.
    Идея, пришедшая в голову Гаджи-Рамазану, показалась ему очень легко осуществимой. Но на деле получилось иначе.
    Гаджи полагал, что формально будет заключен брак между Кебле-Имамали и Шахрабану, та станет по закону женой Кеб-ле-Имамали и больше ничего. Кебле-Имамали будет продол-жать свою возню с навозом и печью, а Шахрабану останется жить, как и сейчас, у своего отца Гаджи-Асада.
    Пройдет некоторое время, брак по всем правилам будет расторгнут, и, когда наступит установленный срок, Гаджи-Ра-мазан снова оформит свой брак с Шахрабану и возьмет ее к себе домой.
    И таким образом дело будет улажено.
    Увы! Какие обманчивые надежды!
    Все моллы и улемы города сошлись на том мнении, что, пока Кебле-Имамали не будет близок с Шахрабану, то есть не сделает ее своей не только формальной, но и фактической женой, этот брак не будет рассматриваться как настоящий и, таким образом, Гаджи-Рамазан лишится возможности вернуть жену себе.
    Рассказывали, что это обстоятельство создало для Гаджи-Рамазана большие хлопоты.
    Он обращался к отдельным моллам, спрашивал знатоков шариата, изучил все возможные пути обхода канона, растра-тил массу денег, наконец решил поискать выход у самого Кебле-Имамали, о чем-то долго втайне с ним договаривался.
    Мне думается, что никакого выхода он так и не нашел.
    Как-то я обратил внимание, и все соседи видели, что Гаджи-Рамазан снял в своем районе временную комнату для Кебле-Имамали, обставил ее необходимыми вещами, обновил одежду Кебле-Имамали и тогда привел к нему Шахрабану.
    После этого часто случалось, что мальчишки нашего района, видя Кебле-Имамали идущим к себе в новую комнату, подни-мали его на смех и так приставали к нему, что тот, выйдя из себя, брал с земли камень и бросал в мальчиков.
    Самое смешное, однако, было в том, что Гаджи-Рамазан, хотя и не оставался, да и не имел права оставаться ночью с Шахрабану, днем по старой, уже укоренившейся привычке по-купал на базаре мясо, хлеб и с корзиной в руке приходил к Шахрабану. Остановившись в дверях, он вызывал ее. Та подхо-дила к двери, закутанная в чадру, как посторонняя женщина, и, приняв через полуоткрытую дверь корзину, уносила в ком-нату.
    По словам близких соседей, Гаджи только спрашивал Шах-рабану:
    - Ну, как поживаешь?
    В самом начале Гаджи поставил Кебле-Имамали условие, чтобы тот поскорее дал развод Шахрабану. Не знаю, что там у них произошло, но дело с разводом затянулось на несколько месяцев.
    Поговаривали, что Кебле-Имамали не хочет разводиться с Шахрабану, потом пошел слух, что он требует от Гаджи-Рамазана несколько сот рублей отступных. Были и такие разговоры, что между мужьями произошла сильная стычка из-за Шахра-бану.
    В конечном счете все же дело как-то уладилось.
    В один прекрасный день сказали, что Кебле-Имамали дал развод Шахрабану, а через некоторое время стало известно, что Гаджи-Рамазан заключил брак с Шахрабану и привел ее к себе домой.
    * * *
    Этим своим рассказом я преследовал одну цель.
    Хочу заметить, что такие дела, когда муж после третьего развода со своей женой не может снова жениться на ней, пока ее не выдадут за постороннего мужчину, не новость. Известно, что среди благочестивых мусульман такие случаи бывали довольно часто, и никто тогда не удивлялся этому, никто не возражал и не возмущался.
    Также известно, что наша эпоха - другая эпоха. Теперь муж с женой может и поссориться и помириться, и на шари-атский брак или развод посредничество Кебле-Имамали им не нужно.
    Не нужно потому, что теперь уже люди нашли путь к сво-боде, научились жить свободной жизнью.
    1927

ИКИ АР
Бу ахвалат ки, ашагыда рявайят олунур, шайяд кёхнялмиш вя чей-
нянмиш мясяляляр гябилиндян нязяря гяля; зира никах вя талаг сёхбят-
ляри гах хекайялярдя, гах мягаляляр васитясиля бизим тюрк мятбуатында
дяфялярля йазылыб, охунуб вя эшидилибдир. Вя лакин о ахвалат ки, мян
онун барясиндя сёхбят ачмаг истяйирям, зянн эдирям аз-аз иттифаг
дюшсюн вя бяхяр хал хейли мараглы вя эшитмялидир; о дяряджяйя кими ки,
инди, Октйабр ингилабынын он иллийинин мюгабилиндя беля бир хадися хари-
гюладя вя агла сыгышмайан бир “нагыл” хесаб олуна гяряк. Вя лакин хя-
гигятдир вя бу хягигятин шахиди хягир озюдюр.
О шяхяр ки, бу ахвалат орада ваге олуб, Араз чайына йавыг Азяр-
байджан шяхярляринин биридир. Вя неджя ки, диндар Иран торпагынын гоншусу,
бу шяхярин ахалиси да иман ахлляриндян бир зярря гядяринджя гери галан
дейилляр: демяк олар ки, ахалинин кюллиси Аллах-таала тяйин этдийи ибадят
вя ряйазятиндя бяргярар, нямази-йомиййя оз вахтында; хятта нафиля
намазлары вя саиря сюнняти намазларыны джабяджа эдян мюгяддяс бир джа-
маатдырлар. Хабеля рамазан айынын шяраитини тяфсилатла йериня йетирмяк,
хядждж вя зийаряти-шюхяда вя махи-мяхяррямюл-хярамда Кярбяла мю-
сибятини лайигинджя йад этмякдя биринджилийи газанан мюсялмандырлар.
Хямин бу диндар ахалинин вятяниндя тягрибян Октйабр ингилабынын
габагларында, йяни он-он ики ил бундан габаг, бир Аллах бяндяси йаша-
йырды ки, онун исми Хаджы Рамазан иди.
Хаджы Рамазан “иди” демякдя мян она ишаря этмяк истяйирям ки,
бу бяндейи-худа инди даха хали-хяйатда дейил; бир нечя ил бундан мю-
гяддям эшитдим ки, вяфат эдибдир.
Хаджынын сяняти хамамчылыг иди; йяни Хейдяр аганын хамамыны
иджаряйя гётюрмюшдю. Эля йадымдадыр ки, илин мюддятиндя хаман иджаря
етдийи хамамдан алты йюз манат сахибиня верди вя бир о гядяр да бялкя
озюня зяхмят хаггы галды.
Чюн Хаджы Рамазан бизим гоншумуз иди, онунчун да онун няинки
хамам иджарясинин тяфсилаты, бялкя эв-эшийинин хырда-пара ишляри да гёз
габагында иди вя мян мёхтярям охуджуларымы инандырырам ки, Хаджы Ра-
мазан овряти Шярябаныны чох истярди; о гядяр истярди ки, оврятин йолунда
Хаджы Рамазанын ики дяфя хялвятджя агладыгыны гёрмюшям: бир дяфя овря-
тиня хеч бир шей устюндя аджыгы тутуб талаг веряндян сонра вя икинджи дяфя
хаджынын агламагыны о вахт гёрдюм ки, овряти иля барышандан сонра. Икин-
джи дяфя аджыга дюшюб бошайандан сонра, бичаря киши гялди мяним атамын
йанына вя она башлады йалвармага:
– Мяшяди Алясгяр амоглу, анд верирям сяни о гяриб имам Рзайа
ки, мян гяриб бир адам кими эвимдя отуруб гюряба тяк ахю-наля эди-
рям. Гял зяхмят чяк, гет Хаджы Асядгиля вя о кишийя де ки, Хаджы Рама-
зан бир гялятди элийибдир.
Демяк, Хаджы Асяд – Хаджы Рамазанын овряти Шярябанынын атасыдыр. Вя
Хаджы Рамазан овряти икинджи дяфя бошайандан сонра о гядяр пешман олуб,
о гядяр гям-гюсся эдир ки, тяклийя таб гятиря билмяйиб, гялиб уряйинин
дярдини мяним атама ачыр, ондан вясатят вя мюавинят тямянна эдир.
Хаджы Рамазан гырх беш-алли йашында уджабой бир киши иди. Овряти Шя-
рябаны, отуз беш йа бир аз артыг йашында гёйчяк бир арвад иди. Бунларын
овлады йох иди вя аввялиндян хеч да олмамышды.
Захирян йахшы йола гедярдиляр вя кишинин оврятя олан мяхяббяти –
неджя ки, арз олунду – кафи дяряджядя иди: амма сябяб ня олдуса, ики илин
мюддятиндя араларында ня ваге олдуса, Хаджы Рамазан овряти Шяря-
баныйа ики илин мюддятиндя ики дяфя талаг верди вя икинджи талагдан сонра
геня няхайят пешман олмушду вя онун учюн да атамын йанына илтимаса
гялмишди. Азбяс ки, бизим Хаджы Асядя бир нёв узаг гохумлугумуз
чатырды вя Хаджы Асяд хяр халда атамын сёзюню йеря салмазды вя онун
учюн да Рамазан атама пянах гятирмишди.
Хюлася, бу дяфя да иш йахшылыгла дюзялди: чюнки бу дяфя да Шяряба-
ныйа верилян талаг – тялаги-рюджи хесаб олунурду. Шярябанынын иддяси та-
мам олмамышды, халамгил гетдиляр, овряти гятирдиляр ари Хаджы Рамазана
тапшырдылар вя бу дяфя ондан хахиш этдиляр ки, дяхи бундан сонра мех-
рибан долансынлар ки, бир да озлярини вя озгялярини зяхмятя салмасынлар.
Бу ахвалатдан бир ил кечмишди ки, дедиляр Хаджы Рамазан овряти Шя-
рябаны иля сёзя гялибляр вя сонра эшитдик ки, Хаджы геня оврятинин талагыны
верибдир.
Бу дяфя даха бунларын мабейниня гирян олмады. Хяр кяс бу хябяри
ешидирди, гюлмякдян башга гейри бир джаваб тапа билмирди версин вя дяли-
диванядян савайы Хаджы Рамазанла оврятиня бир гейри ад тапа билмирди
гойсун. Амма ахырда ар вя арвад геня барышдылар; чюнки бунларын бир-
бириня хеч бир адавяти йох иди; анджаг бир-бириля далашыб бошанмага мяхз
адяткярдя олмушдулар.
Амма бу дяфя бунларын башына бир гязавю-гядяр гялди ки, бир-бириля
йола гетмямякляринин вя тез-тез айрылмаларынын нятиджясиндя эл ичиндя
абырлары гетмякдян савайы, ашыгларын дилиня вя хекайя йазанларын
гяляминя дюшюб рюсвайи-джахан олдулар.
Беля ки, шяхяримизин моллаларынын джюмляси бу ряйя гялдиляр ки,
мювафиги-шяри-шярият Шярябаныны дюбаря ари Хаджы Рамазана гайтарыб
ягд этмяк мюмкюн дейил, та о вахтадяк Шярябаны бир гейри шяхся аря
гедя, она мювафиг гайда иля арвадлыг эдя вя сонра мювафиги-шярият он-
дан бошана вя иддяси чыха. Вя мяхз ондан сонра йад бир оврят кими
геня ирялидяки ари Хаджы Рамазана гайыдыб оврят ола биляр.
Аввялляр мян да бу сёзя инанмадым вя гоншулугумузда Хаджы
Молла Алидян бу мясяляни сорушдугда догрудан билдим ки, Гуранда
хямин фягяря мюяййян сурядя гейд олунубдур. Хаджы Молла Али хятта
Гураны ачды вя билмирям хансы йериндян беля бир айя да гятирди ки, гуйа
агяр бир мюсялман бяндя оврятиня ики дяфя талаг веряндян сонра, геня
учюнджю дяфя ону бошайа, о вахт даха о оврят о кишийя халал ола билмяз;
“фяла тяхяллю ляхю минбядю хятта тянякхю зоджян гейрян”; йяни озгя бир
аря гетмяйинджя дяхи габагкы ариня халал ола билмяз.
Мян эля ганырам ки, о йердя ки, бир ишин, чятин бир мясялянин озгя
бир хялли, гейри бир чаряси йохдурса, даха о йердя чох да атылыб дюшмяк,
йа чох фикирляшмяк лазым дейил: зира зямани ки, сянин габагына Гуран
айяси кими “хяблюл-мятин” гойулуб, сюбута йетирирляр ки, флан йол иля
йох, флан йол иля гетмялисян, даха бурада бир озгя чаря йохдур: гяряк
хаман йол иля, хошса да, нахошса да, гетмялисян.
Хярчянд Хаджы Рамазан учюн Гурани-Шяриф орталыга гойдугу тяфсир
хеч да алверишли дейил иди, амма ахли-иман Хаджы Рамазан учюн бундан
башга бир тяфсир ола билмязди. Демяк, гяряк Шярябаны мювяггяти
сурятдя гейри бир аря гетсин.
Пяс кимя гетсин?
Бу мясяля, зянн эдирям, дюнйада йашайан джями оврят сахиби арляр
учюн мюшкюл бир мясяля гяряк ола.
Ня тёвр олсун ки, Хаджы Рамазанын гёзляри баха-баха истякли овряти
бир озгя кишийя аря гетсин? Ахы, о оврятдян Хаджы Рамазан ал чякмя-
йибдир?.. Хяля няинки ал чякмяйибдир, хятта бялкя геджяляр да ондан от-
рю бигярар олуб йухулуйа да билмир.
Аха!.. Хаджы Рамазан дадашымызын фикриня бир шей гялди вя урякдян
дярин бир ах чякди. Хямин ах эля шяфабяхш бир ах иди ки, хаджынын уряйин-
да хяр ня гядяр кюдурят вя охдясиндя ня гядяр агырлыгда агыр йюк вар
иди, фёврян онларын хамысыны йюнгюлляшдириб, она бир ниджат йолу гёстярди.
Хаджы Рамазан хяйалында гойду ки, Шярябанынын сигясини охутсун оз
хамамынын туламбарчысы Кябля Имамялийя.
Бу кими чох бир фягир, алтмыш йашында пяжмюрдя хал, бир чиркли-мирк-
ли иранлыдыр. Сяхярдян-ахшамадяк пешяси карвансаралардан хамама тя-
зя пейин дашымаг, ону хамамын дамында гурутмаг вя гуру пейини
кюрякляйиб, хамам кюрясиня тёкюб йандырмаг иди.
Кябля Имамяли субай бир кишидир вя эви-эшийи олмадыгындан хамам
даланында йатырды. Хейли касыб олдугу джяхятдян Хаджы Рамазана бярк
итаят эдиб, геджя-гюндюз пейнля чалышырды ки, орадан она чатан бир тикя
чёрякдян али узюлмясин.
Хярчянд бу иш захирдя Хаджы Рамазан учюн чох асан вяджхля дюзялян
ишя охшайырды, амма ахырда эля олмады.
Хаджы гюман эдирмиш ки, бяли, Шярябанынын сигяси захирян вя рясмян
охунуб, шярян Кябля Имамялийя оврят олар. Ня эйби вар? Кябляйи киши
оз тулумбарчылыгында, Шярябаны ися оз атасы Хаджы Асядин эвиндя. Бир
нечя гюндян сонра сигя гери охунар, йяни рясмян кябляйи, Шярябанынын
талагын веряр вя оз вахтында да Шярябанынын геня сигяси Хаджы Рамазана
охунар. Вя беляликля иш гуртарыб гедяр.
Хейхат! Неджя хам хяйал!
Шяхярин джями шяриятмядар вя хюгугшюнаслары бу ряйдя мюттяфиг
олдулар ки, Кябля Имамяли, шяри Шярябаныйа йавыг дюшмяйинджя, онунла
мювафиги-шярият джют олуб овряти элямяйинджя, Шярябаны бу кишийя аря
гетмиш хесаб олунмайаджаг вя беляликля да Хаджы Рамазанын ниййяти
дюзялмяйяджяк.
Данышырлар ки, Хаджы дадаш бурада хейли зяхмятя дюшдю: о, моллайа
йанашды, бу фазилдян мясяля этдирди, хийлейи-шяр йолларыны ахтарды вя бу
йолда чох хярдж гойду. Хятта чарясиз галыб Кябля Имамялийя да пянах
апарды; онунла да ня ися хялвятдя чох данышарды.
Эля баша дюшюрям ки, чаря аля гятиря билмяди; чюнки мян да бир вахт
гёрдюм вя гоншуларымыз да буна шахид олдуг ки, Хаджы Рамазан Кябля
Имамялийя оз мяхяллясиндя мювяггяти бир мянзил кирайя эляди, орада
кишийя бир отаг дёшятдирди. Кябляйи кишинин уст-башыны тязяляди вя бир
нечя гюндян сонра Шярябаныны хаман Кябля Имамялинин мянзилиня
гятирдиляр. Бундан сонра мяхялля ушаглары гахдан бир Кябля Имамялини
тязя мянзилиня гедян гёряндя онун далынджа о гядяр гюлюшюб гышгырар-
дылар ки, киши ахырда хирсляниб, йердян даш гётюрюб ушагларын устя атарды.
Амма хамысындан гюлюндж бу иди ки, Хаджы Рамазан ами хярчянд
геджяляр Шярябанынын йанында галмазды вя гала да билмязди, амма
гюндюзляр, гядимдян адят этдийи кими базардан ат, чёряк алыб алиндя ся-
бят апарарды вя гапыдан Шярябаныны чагырыб верярди; арвад да йад арвад
кими башында чаргат, узю ортюлю гялиб ати алыб апарарды. Гоншуларын
дедийиня гёря Хаджы, Шярябаныйа бирджя буну дейярди:
– Ай гыз, кефин неджядир?
Габагджа Хаджы, Кябля Имамяли иля шярт гоймушду ки, Шярябанынын
талагыны тез бир вахтда версин. Амма билмядик сябяб ня олду ки, бу иш
тяхиря дюшдю вя бир нечя ай чякди. Бир дедиляр ки, Кябля Имамяли Шяря-
баныны даха бошамаг истямир; сонра дедиляр ки, Кябля Имамяли Хаджы
Рамазандан бир нечя йюз манат пул истяйир. Бир овгат сёйляйирдиляр ки,
бу ики арин арасында Шярябанынын устюндя бёйюк низа-дава-далаш амяля гялди.
Амма нятиджядя ишляр пис кечмяди.
Бир гюн данышдылар ки, Кябля Имамяли Шярябанынын талагыны верибдир
вя бир нечя вахтдан сонра дедиляр ки, Хаджы Рамазан Шярябаныны никах
эдиб эвиня гятириб.
Бу хекайяни инди гялямя гятирмякдян мяним мягсядим будур:
Мян истяйирям буну гейд эдям ки, бир беля ишляр, йяни кишиляр тяря-
финдян оврятя уч дяфя талаг веряндян сонра о овряти гейри бир кишийя ни-
ках этмяк мяджбуриййяти тязя бир сёхбят дейил. Мялумдур ки, диндар
мюсялманлар арасында беля ахвалатлар хямишя иттифаг дюшюбдюр вя буна
кечмиш вахтларда бир кяс ня тяяджджюб вя ня да этираз эдярдиляр.
Амма хал-хазырда агяр бу сятирлярин индики охучулары бурада
йазылан кейфиййяти вя бу хекайядя адлары чякилян молла вя мяшядиляри
гюлюндж хесаб этсяляр, бу ондан отрюдюр ки, биз инди Октйабр ингилабынын
онунджу илиня гялиб чатмышыг. Вя бу да мялумдур ки, индики асримиз эля
бир асрдир ки, арля арвад тез-тез далашыр вя тез-тез барышыр да. Ня шяриятин
никахы, талагы вя ня Кябля Имамялинин вясатяти онлара лазым олмур;
сябяб будур ки, инди даха инсанлар азад йашамаг учюн озляриня азад бир
йол тапырлар.

    Две подушки рядом
    Джалил Мамедгулузаде
    Две подушки рядом
    Двадцать третьего августа мне стало известно, что вскоре должны начаться вступительные экзамены в педагогический техникум в городе Закаталы. Узнав об этом, я взял свою дочь и двадцать четвертого августа рано утром поехал на станцию Евлах. Здесь с несколькими другими пассажирами мы сели в автобус и к одиннадцати часам добрались до города Нухи. Тут мы задержались около часа на станции и уже к полудню, сев в тот же автобус, к трем часам доехали до Закатал.
    Я думал остановиться в гостинице, потому что здесь я не мог припомнить ни одного близкого человека. К тому же во-обще я предпочитаю останавливаться в гостинице, чтобы не беспокоить знакомых. Вот почему я ничего не сказал носиль-щику, который без какого бы то ни было предложения с моей стороны взвалил мою кладь себе на спину, и я вместе с до-черью молча последовал за ним. Пройдя некоторое расстояние, я на всякий случай решился спросить носильщика:
    - Ты куда нас ведешь?
    Носильщик ответил, что в гостиницу. Я промолчал. Пошли по широкой тенистой улице, и носильщик вошел в первую гос-тиницу, но тут свободного номера не оказалось.
    Мы двинулись дальше. Носильщик привел нас в другую гостиницу на той же улице, но там шел ремонт.
    Носильщик постоял в задумчивости. Наконец, вытерев платком пот со лба, повернул налево и вскоре вошел во двор одного из ближайших домов.
    - Идите! - сказал он нам.
    За ним и мы вошли во двор. Носильщик вошел в прихожую и, пройдя ее, открыл дверь в первую комнату.    При этом    он повернулся к нам и сказал:
    - Пожалуйте! Пожалуйте!
    Мы вошли. Однако это нисколько не походило на гостини-цу и больше напоминало частный дом-особняк. Из комнаты вышел мальчик лет двенадцати-четырнадцати и сказал нам:
    - Пожалуйте!
    Это оказался армянский мальчик, и дом был армянский, и семья была армянская.
    Нас провели через первую комнату во вторую. Тут стояли три кровати, аккуратно застеленные чистыми постелями, с белоснежными подушками, накрытые чистенькими летними одеялами. Посредине стоял довольно большой стол, накрытый плюшевой скатертью. На столе - письменный прибор с двумя стеклянными чернильницами, ручки, карандаши, подсвечники, пепельницы, стеклянный графин для воды. Вокруг стола и возле кроватей стояли стулья в достаточном количестве. В уг-лу висел на стене рукомойник, тут же лежала мыльница и ви-село полотенце.
    Носильщик поставил вещи на пол и сказал, обращаясь ко мне:
    - Вот и хорошо! Лучшего места не найдешь.
    Это был намек на то, чтобы я рассчитался с ним. Я понял носильщика, но все-таки не знал, как поступить. Это не было похоже на гостиницу и на самом деле не было гостиницей. Поэтому, прежде чем отпустить носильщика, я должен был решить для себя кое-какие вопросы, чтобы действовать уве-ренно.
    Кроме уже названного мною мальчика, тут были еще две женщины.
    Одна, довольно-таки дряхлая и согнутая в дугу, возилась с чем-то в уголке; другая была сравнительно молода, лет этак сорока пяти или чуть поболее.
    Я сунул руку в карман за кошельком, чтобы носильщик не подумал обо мне, будто я неохотно расплачиваюсь; но все же я почел нужным спросить у него, куда он меня привел, разве это гостиница?
    На мой вопрос я получил ответ сразу с двух, даже с трех сторон:
    - Да, да!
    Так ответили мне носильщик, мальчик и армянка, что была помоложе.
    Выяснилось, что эта квартира принадлежит армянской семье Петросян. Несколько лет назад скончался хозяин квар-тиры. Семья лишилась кормильца и перешла жить в первую комнату, а вторую обставила для сдачи внаем. С тех, кто снимает комнату на месяц или на год, берут по двадцать руб-лей в месяц, а с тех, кто занимает ее на день или несколько дней, по рублю за сутки, независимо от того, сколько человек поселится в комнате: один, двое или трое. За каждый самовар берут двадцать пять копеек, потому что в городе уголь дорог. Уборка комнаты лежит на обязанностях хозяев квартиры.
    Я остался очень доволен и даже дал носильщику сверх по-ложенной платы еще лишний абасы, и он ушел, благословляя меня. Я был доволен потому, что сама квартира и ее хозяева внешне произвели на меня очень хорошее впечатление; а что до платы, то я решил не задерживаться здесь ни одного дня после того, как устрою дочь в техникум, к тому же плата в один рубль за сутки настолько незначительна, что об этом и говорить-то не стоит.
    Я открыл чемодан, достал свое полотенце и мыло. Я и моя дочь почистились от дорожной пыли, умылись. И тут сразу появился на столе подносик с двумя стаканами отличного чая. Принес его все тот же мальчик. Я спросил его имя. Он назвал-ся Оганом. Когда мы сели пить чай, хозяйка принесла в одной руке вазу с вареньем, а в другой - нарезанные дольки лимона. Эта женщина была матерью Огана и хозяйкой дома. Она была настолько к нам внимательна, что это начинало даже несколько стеснять меня. И это потому, что я не представлял себе, каким образом и чем сумею я отплатить ей за все ее забо-ты о нас. Я просто не мог понять, ради чего она утруждает себя, стремится ли оказать обычное гостеприимство, пли пред-полагает получить с меня особую плату за лишние свои тру-ды. Радушие этой хозяйки дошло до того, что она подсела к моей дочери, расцеловала ее и сама бросила в ее стакан сахар и лимон, положила ей варенье на блюдце.
    После второго стакана чая я поднялся, чтобы пойти в тех-никум, разузнать о начале вступительных экзаменов. И так как в этом городе я был впервые, то подумывал о том, чтобы взять с собой Огана в качестве проводника. Как только я выс-казал это мое намерение, мальчик и его мать с радостью при-няли мое предложение.
    Мы вышли вместе, нашли этот самый техникум и выяснили, что я привез свою дочь слишком рано, так как экзамены долж-ны были состояться через несколько дней. Но поскольку у меня были неотложные дела в Баку и я не мог задерживаться в Закаталах, заведующая техникумом согласилась оставить мою дочь в техникуме и до экзаменов поместить ее с другими де-вушками в общежитии. На тот случай, если дочь моя не вы-держит экзаменов и не попадет в техникум, уважаемая заве-дующая обещала на один год поместить дочь в последний класс начальной школы и подготовить ее к поступлению в техникум в следующем году.
    Таким образом, я был удовлетворен, и мы порешили, что эту ночь дочь моя останется со мной, а на утро перейдет в общежитие техникума, я же уеду в Баку.
    Выйдя из техникума, я с Оганом прошлись еще по некото-рым улицам города, а, когда начало смеркаться, по большой и оживленной центральной улице вернулись домой.
    После заката прошло часа два. Войдя в комнату, я застал дочь лежащей на кровати. Оказалось, что она спит. Но что вызвало у меня недоумение, так это то, что на другой кровати была раскрыта постель и у изголовья была положена не одна, а две подушки рядом, как если бы тут должен был спать не один человек, а двое.
    Я нашел это неуместным и убрал одну из подушек, потом разбудил дочь. С большим трудом она открыла глаза и нехотя села на кровати. Я положил вторую подушку на кровать, где спала дочь, сел за стол и начал читать газету.
    Мать Огана, с прикрытой головным платком нижней частью лица принесла мне стакан чаю. Потом ушла, вернулась с новой подушкой и положила на кровать дочери, а ту, которую я снял с другой кровати, отнесла на старое место и так бережно поместила обе подушки рядом, что у меня не осталось никакого сомнения в том, что она готовит эту кровать именно для двоих.
    Немного посидев на кровати и поглядев вокруг сонными глазами, дочь моя снова повалилась на бок. Армянка ушла и принесла еще стакан чаю для моей дочери, подсела к ней на кровать и принялась что-то шептать ей на ухо.
    Через некоторое время я снова заметил, что дочь крепко спит. А чай ее успел остыть. Я еще раз подошел разбудить дочь, чтобы она поднялась, поужинала и, сделав себе постель, легла спать, но она снова села на кровати, потирая руками глаза, потом закрыла глаза и одетая повалилась на кровать. Пришла мать Огана и пыталась разбудить девушку. Она лас-ково просила ее встать, выпить чаю, поесть что-нибудь, но та оказалась настолько усталой, что чаю и ужину предпочла сон.
    Было уже девять часов. Я выпил два стакана чаю, поел немного хлеба с сыром и подумывал уже о том, чтобы раздеть-ся и лечь в постель, но две подушки, положенные рядом в изголовье, продолжали занимать мои мысли. С какой стати понадобилось матери Огана положить мне вместо одной по-душки две и еще рядышком? Да еще постелила мне постель на широкой двуспальной кровати? Еще больше удивляло меня то, что женщина порой подходила к этой кровати, поправляла на ней одеяло, приглаживала подушки, положенные рядом, улыбалась мне и подходила к дочери, пытаясь разбудить ее.
    Наконец я сказал женщине, что она свободна от забот о нас, и может идти спать, оставив в комнате стакан воды.
    Сказав это, я подошел к своей кровати, взял и отложил в сторону одну из подушек и начал было раздеваться.
    Странное дело! На одну минуту я как-то отвлекся и вдруг вижу, снова на моей постели две подушки рядом, а армянка стоит в дверях и с улыбкой, даже игриво, смотрит на погружен-ную в глубокий сон мою дочь.
    Вот тебе раз! Боже мой, почему эта женщина не идет себе спать? Ведь только что, выходя во двор, я видел, как спит и Оган, спит и старая его бабушка. Так почему же не идет спать эта женщина? Положим, это ее личное дело, спать или не спать, но зачем она так настойчиво кладет мне две подушки рядом? Разве я не один? Кто же будет спать рядом со мной и для кого женщина кладет вторую подушку и кто еще тут име-ется, кроме меня? Только моя дочь, но и по армянским и по на-шим обычаям не принято, чтобы дочь спала с отцом в одной постели. А кроме дочери тут никого нет, разве что сама хозяй-ка. Но не будет же она ложиться со мной!
    Женщина ушла, но дверь не закрыла. Откровенно говоря, я не понимал намерений женщины.
    Я далеко был от мысли подозревать ее в чем-либо. Судя по квартире и по живущей в ней семье, женщина ничуть не была похожа на продажную или на женщину легкого поведения, спо-собную влюбиться в такого, как я, пятидесятивосьмилетнего мужчину. Так кто же будет спать со мной в этой постели с двумя положенными рядом подушками?
    Признаюсь, когда женщина, прикрыв головным платком нижнюю часть лица, остановилась в дверях и стала с игривой улыбкой глядеть на мою дочь, в душу мою закралось сомнение.
    Это правда, среди армянок я очень мало встречал легкомыс-ленных женщин, но как можно поручиться? В жизни с чем только не встретишься! Но говоря по совести, я вовсе не был подготовлен к такого рода или, точнее говоря, к любого рода любовным похождениям: если бы против всякого ожидания мать Огана решилась прийти ко мне, я готовился просить у нее извинения по ряду причин: во-первых, я человек женатый; во-вторых, женщина, впервые мне встретившаяся, как бы привле-кательна ни была ее внешность, должна быть известна мне и по своим нравственным качествам; наконец в-третьих, посколь-ку мне уже стукнуло пятьдесят восемь лет, то подобные вещи не могут уже доставить мне большое удовольствие.
    Между тем, сон одолевал меня, потому что с дороги я очень устал. Не знаю, откуда появилась у меня такая смелость, но я плотно закрыл дверь и, заметив на ней довольно внушительный крючок, накрепко зацепил его за кольцо. Потом разделся и лег спать.
    Наутро к девяти часам я отвел дочь в педагогический тех-никум, а к одиннадцати часам Оган принес мне с автобусной станции билет на автобус. Я решил поехать в Нуху и несколько дней провести там. Я попрощался с хозяевами, расплатился за комнату и вышел на улицу.
    Оган поднял мой чемодан и пошел рядом.
    Я посмотрел на мальчика и вспомнил о его матери. Две по-душки, положенные рядом, снова начали занимать мои мысли.
    Через каких-нибудь десять-двадцать минут я расстанусь и с Оганом, как расстался с его бабушкой и матерью. И кто знает, увидимся ли мы еще или нет. Следовательно, если я решу за-нимавший меня вопрос за оставшиеся минуты, то все будет ясно, а нет, значит, все останется для меня вечной загадкой.
    И тут произошло чудо. Будь на моем месте верящие в провидение, наверняка сказали бы, что от сердца к сердцу про-легают невидимые нити; они утверждали бы, что армянскому мальчику было внушено свыше то, что занимало меня. Одним словом, когда мы собирались уже ехать, Оган спросил меня смущенно, очень стесняясь:
    - Хозяин, эта девушка, что вы повели сегодня в школу, ваша "харе", или дочь?
    Довожу до сведения моих читателей, что я хорошо знаю армянский язык, на котором "харе" означает "невеста", либо "жена".
    - А что? - поинтересовался я.
    - С мамой мы целое утро спорили, - ответил Оган, - мама говорила, что эта девушка ваша "харе", а я говорил, что "ахчик" - дочь.
    При этих словах Огана я, как говорится, прикусил палец и сказал:
    - Разве у такого старика может быть такая маленькая "харе"?
    Самое поразительное заключалось в том, что слова мои как будто удивили Огана и он ответил коротко:
    -   Может!
    Я рассмеялся, а армянский мальчик сказал:
    - В Закаталах у мусульман старики имеют еще поменьше "харе", чем ваша дочь. Ей-богу!..
    Когда я садился в автобус, отчего-то у меня стало неспо-койно на сердце. Я вспомнил о двух подушках, положенных рядом, и перед глазами ожила вчерашняя армянка. Пристраи-вая в моем изголовье две подушки рядышком, мать Огана ду-мала, а может, думает и сейчас, что тринадцатилетняя девоч-ка - моя жена. И готовила нам постель, чтобы мы спали в ней вместе, в обнимку.
    Я не знал, как поступить. Думал отозвать Огана в сторону и поручить передать матери, но отказался от этой мысли.
    Гудок автобуса отвлек меня от раздумий. Я подал руку Огану и сел на свое место в автобус. И опять мне захотелось подозвать Огана и потихоньку сказать ему, что стыдно дочь старого человека принимать за его жену, но это мне не удалось, потому что пока я думал об этом, автобус уже двинулся, и меж-ду мной и Оганом легло расстояние в двадцать-тридцать шагов.
    Долго я ехал в тяжелом настроении.
    Значит, армянка приняла меня и мою дочь за мужа и жену, потому что среди мусульман Закатал много таких мужей и жен!
    Стыдно!
    1927

ГОША БАЛЫНДЖ
Август айынын ийирми учюндя мяня мялум олду ки, Загатала унас
дарюлмюяллиматында имтаханлар тезликля башланаджагдыр. Гадынлар учюн орта педагожи мяктяб. Буну эшитджяк
гызымы гётюрдюм вя августун ийирми дёрдюндя сюбх тездян озюмю
йетирдим Йевлах стасионуна. Бурада гызымла бярабяр вя бир нечя гейри
миниклярля миндик автомобиля вя саат он бирдя йетишдик Нухайа.
Бурада карвансарада бир саата гядяр тяхир элядик вя гюнорта заманлары
хаман автомобилля йола дюшдюк вя саат 3-да йетишдик Загаталайа.
Хяйалым мехманханада галмаг иди, сябяб будур ки, бурада бир
няфяр да таныш хяйалыма гялмирди. Олса иди да, геня мехманхананы
гойуб бир кяся зяхмят вермяйяджякдим. Онунчун да автомобилдян
шейлярими мяндян изинсиз далына алан хамбала хеч бир сёз демядим вя
гызла бярабяр хамбалын далына дюшюб башладыг гетмяйя. Бир аз
гедяндян сонра геня эхтийат учюн сорушдум:
– Бизи хара апарырсан?
Хамбал деди ки, бизи мехманханайа апарыр. Динмядим. Кёлгяли
ген кючя иля бир гядяр гедяндян сонра хамбал гирди биринджи мехман-
хананын даланына. Бурада бош мянзил олмады.
Хамбал уз тутду геня габага гетмяйя вя хаман кючядя бир гейри
мехманханадан мянзил сорушду вя джаваб алды ки, бурада да тямират
гедир.
Буну да гёряндян сонра хамбал бир гядяр фикир эляди. Алнынын тя-
рини дясмалы иля силяндян сонра шейляримизи алды алиня вя чёндю сол тя-
ряфдя бир кючяйя вя йавыг эвлярин биринин хяйятиня гирди вя чёндю бизя
вя деди:
– Гялин.
Биз да гирдик хяйятя. Хамбал далана дахил олду, гирди бир отага вя
гапыдан башыны дала чёндяриб бизя деди:
– Буйурун, буйурун.
Биз да гирдик. Амма бура дяхи мехманханайа охшамырды. Бура
арвадлы-ушаглы хюсуси эвя охшайырды. Эрмяни ушагына охшайан он ики –
он дёрд йашында бир оглан хаман эвдян чыхды вя бизя деди:
– Буйурун.
Бу ушаг эрмяни ушагы имиш вя эв да эрмяни эви имиш; аиля да эрмяни
аиляси иди.
Бизи габаг отагдан кечирдиляр вя икинджи отага апардылар. Бурада уч
дяня кроват гойулмушду вя хярясинин устюндя сялигяли йатаджаг салын-
мышды. Хярясинин устюндя тямиз назбалыш, тямиз йай йорганы. Орталыгда
йекя стол гойулмушду. Стол мяхмяр ортюкля ортюлмюшдю, устюндя сяли-
гяли йазы шейляри вар иди. Ики шюшяли мюряккяб габы, гялямляр, шамдан-
лар, сялигяли гюл габлары, шюшя бардаг… Столун кянарында кроватларын
йанында кифайят гядяр инджя сандалйалар дюзюлмюшдю. Кюндждя, дивардан
уз йуйан асылы иди, йанында сабуну вя уз дясмалы.
Хамбал шейляри йеря гойду вя узюню мяня тутуб деди:
– Чох йахшы. Бурдан йахшы йер йохдур.
Бу она ишаря иди ки, мян онун зяхмят хаггыны чыхардым верим. Ал-
бяття белядир. Вя лакин мян билмядим ня элийим? Бура мехманханайа
охшамырды вя догрудан да мехманхана дейилди; онунчун да хамбалы
йола салмагдан габаг мян бу мясяляни озюм учюн гяряк хялл эдя
идим ки, архайын ола идим.
Сёйлядийим оглан ушагындан савайы бурада ики оврят хейлагы да вар
иди. Бунларын бири хейли годжа иди; бели ики бюкюлмюшдю, озю да кянарда
оз-озюня гуртданырды. Амма бири она нисбятян джаван иди; бунун гырх
беш, бялкя да бир аз артыг йашы оларды.
Мян алими узатдым джибимя, пул габыны чыхартдым ки, хамбал мяни
хагг-хесаба агыр хесаб этмясин; амма буну да бярайи-эхтийат лазым
билдим ондан сорушам ки, бура харадыр, мягяр бура мехманханадыр?
Мяним бу суалыма ики, бялкя уч тяряфдян хаман саат “бяли, бяли”
эшитдим. “Бяли-бяли” дейянлярин бири хамбал иди, бири оглан иди, бири да
гырх беш-алли йашы олан эрмяни арвады иди.
Мялум олду ки, бу эв Петросйан фамилли бир эрмянинин эвидир. Эвин
кишиси бир нечя ил бундан габаг олмюшмюш. Аиляси да касыб дюшюб, ики
отагын габагкысында озляри сыгышыр, икинджисини сялигяйя салыб кирайя ве-
рирляр. Ай иля, ил иля галанлара айы ийирми маната верирляр, амма ики-уч
гюн галыб гедяня хяр геджя-гюндюзюню бир маната верирляр; истяр ики
адам олсун, истяп уч адам олсун, истяр бир адам олсун. Хяр самавара
да ийирми беш гяпик алырлар; чюнки Загаталада кёмюр бир аз бахадыр. Эви
сюпюрюб йыгышдырмаг да эв сахибинин борджудур.
Мян батинян чох мямнун галдым вя хятта хамбала хаггындан са-
вайы бир аббасы да артыг вердим. Бу да дуа эдя-эдя гетди. Разы олма-
гыма сябяб бу иди ки, албяття мянзилин вя сахиб-мянзилин захири сяли-
гяси батиня да мювафиг гялся, чох гёзял. Бир сурятдя ки, мян гызымы
дарюлмюяллимата дахил эдян кими Загаталада бир гюн да артыг галан де-
йилям вя мянзилин гиймяти да ки, ибарят ола геджяси бир манатдан, – бу
о гядяр аз пулдур ки, бурада бир артыг данышыг ола билмяз.
* * *
Мян шейляри ачдым, сабун вя дясмалларымызы чыхартдым. Мян да вя
гызым да ал-узюмюзю йудуг, тоз-торпагымызы тямизлядик. Вя бу хейн-
да столун устюня бир падносда ики стякан сялигяли чай гойулду. Чайы
гятирян хаман оглан иди. Адыны мян сорушдум, деди адым Охандыр.
Отурдуг чай ичмяйя вя эвин сахиби оврят бир алиндя мюряббя, бир алин-
да луму парчалары, гятирди гойду габагымыза.
Бу оврят хаман Охан огланын анасы, йяни эвин сахибяси имиш. Бу
гядяр вар ки, эв сахибинин бизя бу гядяр мехрибанчылыгы мяни бир гядяр
рахатсыз элямяйя башлады. Сябяб будур ки, мян хяйалыма гятиря
билмирдим ки, онун бу илтифатынын авязини мян ня иля вя ня сурятдя чыха
биляджяйям. Вя эйни заманда хяйалыма гятиря билмирдим ки, бизя бу
гядяр хидмят этмякдя оврят мяхз мехман достлуг шяраитини амяля
гятирмяк истяйир, йа бу артыг зяхмят мясарифин авязини мяндян бир
нечя гат артыг гёзляйир. Оврятин бизя рягбяти о йеря чатды ки, гялди гы-
зымын йанына, онун узюндян опдю, отурду йанында вя башлады онун стя-
канына гянд вя луму салмага вя габагына мюряббя гоймага.
Ики стякан чай ичдим, дурдум айага. Хяйалым дарюлмюяллиматын
йанында иди. Орадан бяхабяр олмаг истяйирдим ки, имтаханлардан бир
ахвал билям. Чюн мян Загатала шяхярини биринджи дяфя гёрдюйюм иди,
онунчун да кёнлюмдян кечирди ки, Охан оглан мяня бялядчи ола. Бу
фикрими мян ачан кими гочаг ушаг да вя анасы да чох хошхал олдулар ки,
оглан да мянля чыхсын шяхяря вя мяня бялядчи олсун.
* * *
Чыхдыг, гетдик хямян дарюлмюяллиматы тапдыг вя мялум олду ки,
мян гызы бир аз тез гятирмишям; чюнки имтаханлара хяля бир нечя гюн
вар. Амма зямани ки, мян Бакыда ваджиб ишлярими йарымчыг гойуб гет-
мишдим вя Загаталада чох гала билмяздим, дарюлмюяллимат мюдиряси
разы олду ки, мян гызымы гойум мювяггяти сурятдя дарюлмюяллиматда,
орада йашайан гызларла бир йердя галсын, та имтахан верянядяк. Вя агяр
ишди ахйана, гызым имтахан веря билмяся, йяни дарюлмюяллимата дахил
олмага гюджю чатмаса, о вядя мёхтярямя мюдиря ахд эляди ки, эля
олса, гызы бир ил биринджи дяряджяли мяктябин ахырынджы синфиндя сахлар вя
орада ону гялян ил дарюлмюяллимата дахил олмага хазыр эдяр.
Демяк, хяр халда мян архайынладым вя гярар гойдуг ки, бу геджяни
гызым галсын мяним йанымда, сабахы гюню о дахил олсун дарюлмюял-
лимата вя мян чыхым гедим Бакыйа.
* * *
Орадан чыхдыг вя Оханла бир-ики кючяни да доландыг. Ахшам олду
вя Загаталанын орта, бёйюк вя шенликли кючяси иля гязя-гязя гялдик
мянзиля.
Ахшамдан бир-ики саат кечирди. Ичяри гириб гёрдюм ки, гызым кроват-
ларын биринин устюндя узаныбдыр вя мялум олду ки, йухулайыбдыр. О шей ки,
мяня гярибя гёрсянди, о да бу иди ки, о бири кроватын устюндя сялигя иля
йорган-дёшяк салынмышды, амма бир балындж авязиня гоша ики балындж го-
йулмушду. Гуйа бурада бир няфяр адам йох, ики адам бир йердя йатаджаг.
Мян буну йерсиз гёрдюм вя гетдим ики балынджын бирини гётюрдюм
гойдум кянара вя гызымы ойатдым. Гыз чятинликля гёзлярини ачды вя хя-
вяссиз дурду отурду йатдыгы кроватын устюндя. Мян хаман икинджи балын-
джы гойдум гыз йатан кроватын устюня вя гетдим отурдум вя башладым
гязет охумага.
Оханын анасы агзында йашмаг гюлюмсюня-гюлюмсюня мяня бир
стякан чай гятирди вя сонра гетди бир озгя балындж гятирди, гойду гызым
узандыгы кроватын устя вя хаман мян гызыма вердийим балынджы гётюрдю
вя геня гятирди гойду салдыгы сялигяли гоша йатаджагын устюня вя эля
гойду вя балынджлары эля сяй вя сялигя иля чырпыб тумарлады вя эля сялигя
иля йерляшдирди ки, мяня ашкар олду ки, бу арвад бу йери ики няфяр адам
учюн сазлайыр.
Гызым бир гядяр бахандан сонра геня йан устя дюшдю вя эрмяни ар-
вады гетди гыза да бир стякан чай гятирди вя отурду онун йанында вя
башлады гулагына няся пычылдамага.
Бир гядяр кечяндян сонра гызымы геня ширин йухуда гёрдюм. Чай
да орададжа галыб сойумагда иди. Бир дяфя да йавыглашдым ки, гызы ойа-
дым, дурсун чайдан-чёрякдян йесин, сонра йерини ачыб йатсын, гыз геня
гёзлярини овушдура-овушдура дурду отурду, геня гёзлярини йумду вя
эляджя палтарлы йыхылды кроватын устюня. Оханын анасы да гялди истяди гызы
ойада вя ширин-ширин башлады гыза йалвармага ки, дурсун чай ичсин, чёряк
йесин. Амма гыз о гядяр йорулмуш имиш ки, ширин йухуну йейиб-ичмяк-
дян ваджиб билди.
Ахшам саат доггуз тамам олду вя ики стякан чайла бир гядяр пен-
дир-чёряк йедим вя башладым сойунуб йатмаг фикриня дюшмяйя; амма
кроватын устюня гойулмуш ики балындж нядянся мяни хярдянбир мяшгул
эдирди. Айа Оханын анасы мяним учюн хазырладыгы кроватын устя ня ся-
бябя бир балындж авязиня икисини гоша гойубдур? Вя бундан савайы да
хямин йери энли кроватын устя салыбдыр; йяни ики адамлыг кроватын устя
салыбдыр.
Мяни тяяджджюбя гятирян бир да бу иди ки, арвад хярдянбир гялирди, ха-
ман йери сыгаллайырды, балынджлары тумарлайырды вя геня бунлары гоша, бир-
биринин йанына гойуб, бир аз мяня тяряф гюлюмсюнюрдю, гыза тяряф ге-
диб, ону геня ойатмаг истяйирди.
Мян ахырда арвада дедим ки, дяхи бизим йолумузда онун зяхмя-
тиня эхтийадж йохдур вя дяхи бизим гейдимизя галмасын вя гызы да ойат-
масын вя зяхмят чякиб отагымыза бир стякан су гойуб гетсин, озю да
рахат олсун.
Бу сёзляри дейяндян сонра мян гетдим хаман мяним йеримин ус-
тюндя олан ики балынджын бирини гётюрдюм гойдум кянара вя истядим
сойунмага хазырлашам.
Чох гярибя: эляджя бир дягигядян сонра, – ки мяним башым няйяся
гарышды, – бир да гёрдюм хаман ики гоша балынджлар геня мяним йеримин
устюндядир вя эрмяни арвады гапынын арасында дуруб гюлюмсюня-
гюлюмсюня, бялкя бир гядяр чям-хямля да даш кими йухуйа гетмиш
гызыма тяряф бахмагдадыр.
Пахо! Худайа, бу арвад нийя гедиб йатмыр? Бир сурятдя ки, мян бир
гядяр вахт бундан габаг хяйятя чыханда Оханы да, онун годжа
нянясини да йеря гириб йухуламыш гёрдюм?.. Бяс бу арвад нийя йатмыр?
Хяля йатмагыны, йа йатмамагыны озю биляр, бяс мяним йатаджагымы нийя
бярк-бярк ики балынджлы гярар верир? Мян мягяр бир адам дейилям? Пяс
мяним йанымда ким йатаджаг вя о икинджи балынджы арвад кимдян отрю
хазырлайыр вя мяндян савайы бурада дяхи ким вар? Бир гызымдыр ки,
аввялян эрмянилярин да вя биз мюсялманларын да гайдасынджа гыз ата иля
йатаджагда йатмаз; гызымдан да савайы бурада олан бир да эрмяни
арвадын озюдюр! Озю да ки, мянля йатмайаджаг?!
* * *
Арвад гялди оз отагына, амма ара гапыны ортмяди. Догрусу, мян
билмядим ки, арвадын фикри нядир.
Мяним хяйалыма озгя бир шей гяля билмязди. Эвя-эшийя баханда,
бу эв-эшик вя бу аиля озюню сатан арвад эвиня охшамырды вя захирдя ар-
вад да фахишяйя охшамырды; дюнйада биринджи дяфя раст гялдийи алли сяккиз
йашында мяним кими бир кишийя ашиг олан арвада охшамырды. Пяс мянля
бу ики балынджлы йорган-дёшякдя ким йатаджаг?
Эля ки, арвад бир дяфя агзы йашмагла гапынын арасында чям-хямля
дуруб башлады хясрятля гызыма тяряф бахмага, онда догрусу, мяним
гялбим гаралды.
Догрудур, эрмяниляр ичиндя йюнгюл арвад мян чох аз гёрмюшям;
анджаг ня дейим, дюнйада хяр ня десян габагына чыха биляр. Анджаг, сё-
зюн догрусу, бу нёв эшгбазлыга, йяни хеч бир нёв эшгбазлыга мяним
хяр халда хазырлыгым йох иди вя Оханын анасы агяр ахйана мяним йа-
ныма гялмяк да истяся иди, бир нечя сябябя гёря мян хазырлашырдым узр
истямяйя: аввялян, мяним оврятим вар; икинджи, дюнйада биринджи дяфя
раст гялдийим оврятин захири бабат идися да, батининдян хеч хябярдар-
лыгым йох иди; вя учюнджю да ки, мян тяк алли сяккиз йашлы бир киши учюн
бу ишлярин дяхи хеч бир ляззяти йохдур.
* * *
Мяни бярк йуху басырды; чюнки йолда бярк йорулмушдум. Билми-
рям, о джюрят мяня харадан уз верди ки, дурдум гетдим, ара гапыны орт-
дюм вя гёрдюм ки, хяля мёхкям гармагы да вар, гармагы да кечирдим
халгайа, сойундум вя йыхылдым йатдым.
Сабахы гюню саат 9-да гызы апардым гойдум дарюлмюяллимата вя
саат 11-да Оханы гёндярдим автомобил конторундан бир дяня билет гя-
тирди. Хяйалым Нухайа гетмяк вя орада бир нечя гюн галмаг иди. Эв
сахибляри иля гёрюшдюм, саламатлашдым, мянзил хаггыны артыглыгыйджа вер-
дим вя чыхдым кючяйя.
Охан да чамаданы гётюрюб йанымджа гялирди. Огланын узюня диггят-
ля бахдым вя анасы геня дурду гёзюмюн габагында вя геня гоша ба-
лындж мясяляси башлады мяни мяшгул этмяйя.
Бир он-ийирми дягигядян сонра Оханла да айрыладжагам; неджя ки, ня-
няси вя анасы иля айрылдым. Вя ким билсин, бир да гёрюшяджяйик, йа йох. Пяс
йарым саатын мюддятиндя мян бу мясяляни ача билдим – ачмышам, агяр
ача билмясям, дяхи мяним учюн хямишя тапмаджа кими бир шей оладжаг.
Бурада бир мёджюз олду. Хикмятя этигад эдянляр мяним йеримя ол-
са идиляр, дейяджякдиляр ки, гялбдян гялбя хямишя йол вар; дейяджякдиляр
мяним гялбимдян эрмяни ушагы хябярдар имиш. Беля ки, аз галмышды
кантордан узаглашаг, Охан утана-утана мяндян бир шей сорушду, деди:
– Хозейн о гыз ки, школа бу гюн апардыныз, сизя “харс”ды, йа сизин
гызды?
Ону охуджуларымыза арз эдим ки, мян эрмяни дилини йахшы билирям. Эр-
мяни дилиндя “харс” – гялин демякдир, йяни зёвджя-арвад демякдир. – Дедим:
– Неджя ки? – Охан джаваб верди ки:
– Анамла бу гюн сяхярдян мюбахисядяйик; анам дейир: о гыз сизя
харсдыр, амма мян дейирям: о сизин ахчыгындыр. Гызымдыр.
Оханын бу сёзлярини эшитджяк мян бармагымы дишлядим вя Охана
дедим:
– Мягяр мян годжалыгда кишинин эля баладжа харсы ола биляр?
Гярибя бурасыдыр ки, мяним бу суалыма Охан гуйа тяяджджюб эляди вя
гысаджа джаваб верди:
– Ола биляр.
Мян гюлдюм. Вя эрмяни ушагы беля деди:
– Загатала мюсялманлары ичиндя, мяссяб хаггы, годжа кишилярин сизин
гыздан да баладжа харслары вар.
* * *
Автомобили минян заман билмирям нийя гялбим рахатсыз олду.
Ахшамкы джют балындж мясялясини йадыма салдым вя эрмяни арвады гялди
дурду гёзюмюн габагында. Мяним йатаджагымы гоша балынджлы
сазлайанда Оханын анасы эля билирди вя бялкя инди да эля билир ки, он уч
йашындакы гыз мяним оврятимдир. Вя хаман йатаджагы биздян отрю сяли-
гяйя салырды ки, орада биз гоша йатаг вя гуджаглашаг. Билмядим ня эля-
йим: бир истядим Оханы кянара чагырам вя анасына сифариш гёндярям;
сонра бу фикирдян дюшдюм.
Автомобилин фышгырыгы хяйалатымы дагытды вя Охана ал вердим, галх-
дым отурдум йеримдя. Геня бир истядим Оханы чагырам, она йавашджа-
дан дейям ки, годжа кишинин гызы оврят элямяйи эйибдир, – бу да мюмкюн
олмады; о сябябя ки, мян бу хяйалы эляйяндя автомобил мяни Охандан
ийирми-отуз гядям узаглашдырмышды.
Йолу бир хейли заман бидамаг гетдим.
* * *
Демяк, эрмяни арвады мянля гызымы ар-арвад зянн эдирмиш; чюнки
Загатала мюсялманлары ичиндя чох беля-беля ар-арвадлар вар!
Эйибдир!

    Жена консула
    Джалил Мамедгулузаде
    ЖЕНА КОНСУЛА
    После обеда я прилег, но не мог уснуть. Тогда я умылся и, несколько освежившись, вышел на улицу и медленно поплел-ся в городской сад. Сел на скамейку и от нечего делать стал разглядывать публику.
    Невдалеке пожилая русская женщина учила ребенка ходить, держа его за руки. У ребенка в каждой ручонке было по буб-лику, и он то и дело ронял их. Женщина терпеливо поднима-ла бублики и, обтерев, снова отдавала ребенку.
    Прошел русский солдат под руку с русской женщиной. Вдали мелькали фигуры гулявших.
    Все это было малоинтересно.
    Я хотел уже встать и уйти, но вдруг... вот он! Из боковой аллеи неожиданно показался мой приятель Рзакули, учитель. Я очень обрадовался ему. Мне сейчас же представилось: в моей комнате за столом сидим я и Рзакули и, забыв все на свете, играем в шахматы.
    Я подошел к Рзакули, схватил за руку и, не говоря ни сло-ва, потащил из сада. Он стал упираться.
    - Куда?
    - Идем, - говорю.
    - Да куда ты меня тянешь?
    - Пойдем, пойдем! У меня дома самовар кипит, и шахма-ты ждут нас.
    - Клянусь твоей драгоценной жизнью, - отвечает на это Рзакули, - вот уже несколько дней я собираюсь сразиться с тобой в шахматы и с лихвой отплатить за недавний предатель-ский мат. Теперь послушай, что я тебе скажу, мы сделаем так: зайдем по дороге к консулу, выразим ему соболезнование по поводу смерти жены, а оттуда, не задерживаясь ни минуты, отправимся прямо к тебе и будем играть хоть до утра.
    Я задумался. Предложение Рзакули было мне не совсем по душе.
    - Рзакули, - сказал я, - есть вещи, которые должен по-нимать всякий сознательный человек; вот ты говоришь, что у консула умерла жена. Да помилует аллах всех умерших! Конечно, следует навестить опечаленную семью, но ты должен по-нимать, что идти надо к тем, кто нуждается в твоем посещении. А иранский консул, как и консулы всего мира, персона, слава богу, важная. Ты старайся не забыть тех, которые ждут тебя и которых огорчит твое невнимание. Небось во дворе консуль-ства расставлены сейчас котлы с пловом. И благодаря этим котлам вся знать города и народ собрались в консульстве, и, может быть, тебе не протолкаться и не попасть на прием. И то сказать, братец, будем откровенны, куда нам до консула? - Мы - люди маленькие, всего лишь учителя, он же - лицо высо-копоставленное. Сказано: голубь дружит с голубем, а не с пе-тухом. Брось лучше эту затею и идем ко мне.
    Но моя отповедь не подействовала на Рзакули. Высвобо-див руку, он направился к консульству. Когда он отошел ша-гов на пятьдесят, я побрел за ним. Рзакули обернулся и, за-метив меня, остановился. Подойдя к нему, я сказал:
    - Так и быть, Рзакули, идем вместе. Но обещай, как муж-чина, что мы прочитаем фатиху, даже не присаживаясь, и тот-час же уйдем.
    Он обещал, и мы двинулись.
    Дом консульства находился недалеко от городского сада. У ворот мы заметили одного только человека: вооруженного винтовкой стражника, всегда стоявшего здесь на часах. Мы были немало удивлены, что в такой траурный день у консульских ворот не толпятся посетители. Подойдя близко, мы стали расспрашивать стражника, долговязого рябого парня. Это было существо в такой же степени молчаливое, как и без-образное, и мы ничего от него не добились...
    К счастью, тут подошел младший консульский сотрудник Наиб Джафар и приветствовал нас. Мы справились, дома ли консул. Джафар сообщил, что дома. Некоторое время мы молча смотрели друг на друга. Наконец Джафар спросил:
    - Вы, вероятно, пришли к консулу по какому-нибудь делу?
    Пока я собирался ответить, Рзакули заявил:
    - Да, по делу.
    Я вспомнил, что мужчина должен быть более решительным, и, собравшись с духом, спросил Джафара, почему в такой день здесь нет народа. Джафар ответил, что господин консул Хуллак-уль-Мемалик, обремененный делами, а также ввиду сво-его преклонного возраста, не принимает после обеда проси-телей.
    - Но, - добавил он, - раз вы побеспокоились и пришли, подождите немного, я сейчас доложу.
    И он скрылся; мы остались ждать у ворот.
    Почему, однако, сегодня, в день смерти жены консула, здесь нет никого? Ведь скончалась жена консула, мать консульских детей... Как же могло случиться, что здесь не толпятся посе-тители?
    Тут Джафар позвал нас. Пройдя через одну комнату, мы вошли в зал и остановились у дверей. Наиб Джафар любезно предложил нам сесть. С опаской опустился я в мягкое плюше-вое кресло и провалился так глубоко, что подумал: "Никак не встать без посторонней помощи..." В таком же положении, ви-димо, был и Рзакули.
    Просторный консульский зал устилали дорогие ковры. Большой стол был покрыт бархатной скатертью. На столе стояла лампа. Около нее - четыре пепельницы. Кроме нас, в зале не было никого. В полнейшем недоумении я шепотом спросил Рзакули:
    - Для чего мы пришли сюда?
    Рзакули моргнул мне, давая понять, чтобы я молчал.
    Открылась дверь, и из смежной комнаты вышел высокого роста иранский сановник лет пятидесяти-пятидесяти пяти, в погонах и медалях. Мне случилось однажды видеть его мель-ком: это и был консул Хуллак-уль-Мемалик.
    Мы выкарабкались из кресел. Консул принял нас весьма благосклонно, даже приветствовал селямом и справился о на-шем здоровье, все время что-то аппетитно пожевывая.
    Я не знал, с чего начать. Рзакули также    был    растерян. Господин консул предложил  нам сеть и спросил, почему    мы молчим. Я продолжал безмолвствовать. Рзакули тоже.
    - Господин консул! - наконец начал Рзакули торжествен-но. - Вам, конечно, известно, что мы приходим в этот бренный мир не для того, чтобы прожить тысячелетия и избежать смерти!.. Увы, это не так! Вы, слава аллаху, знаете это лучше нас. Каждому своему созданию творец определил срок жизни, назначив день его смерти. Каждое живое существо должно в положенный час выпить смертную чашу. Это так, и вы лучше нас понимаете, что на все воля аллаха. И несчастье, которое обрушилось на вас сегодня...
    Услышав это, консул вскочил.
    - Какое несчастье? - воскликнул он, подходя к Рзаку-ли. - Может быть, до вас дошли недобрые вести из Москвы о моем сыне?.. С ним что-нибудь случилось? Говорите, в чем дело?..
    При этих словах консула в соседней комнате поднялся не-вообразимый вой. Жена консула, пожилая женщина, ударяя себя руками по коленям, ворвалась в зал, но, увидев нас и опомнившись, поспешно вышла, громко вопя:
    - Пусть погибнет ради тебя твоя мать, о Султанбала! {Так звали сына консула.) О-е, неужели сын мой умер? Не-ужели я лишилась Султанбалы? Вай! Вай!
    Затем вошел мальчик лет восьми-девяти с огрызком яблока в руках и стал реветь так, точно его резали на куски. Консул позвал наиба Джафара. Тот влетел в комнату и вытаращил на нас глаза. Консул велел ему вызвать мунши Мирза-Гасана, чтобы тотчас же послать в Москву телеграмму.
    Я совсем растерялся. Но Рзакули оказался смелее меня. Он подошел к консулу и сказал:
    - Клянусь жизнью дорогих мне людей, высокочтимый гос-подин хан, что о вашем сыне, который в Москве, мне ничего не известно. Но сегодня я слышал от жены учителя Иванова, что... извиняюсь за выражение, простите... мне сказали, что се-годня скончалась ваша жена...
    Наиб Джафар, подойдя ближе, поднял руку и весело, слов-но сообщая что-то радостное, сказал:
    - Да, да, хан, ради святого Аббаса, не огорчайся! Сейчас я успокою тебя. Сегодня (он кинул взгляд на двери смежной комнаты и продолжал тихим голосом), хан, умерла Альма.
    Тогда хан заорал так яростно и громко, что я опомнился, лишь когда очутился у дверей...
    - К черту! К дьяволу! Что за народ пошел (жест в нашу сторону). Надо сначала узнать, кем приходилась мне эта женщина... Может быть, в таком большом городе у меня на каждой улице по сийге (при этих словах консул покосился на дверь в соседнюю комнату). Надо сперва толком понять, кем мне была покойная. Что за народ пошел!.. А еще называют себя учителями!.. Чем только занимаются!..
    Не помню, как я попал в переднюю. Рзакули шел за мной.
    У выхода, сам не знаю почему, я ласково сказал стражнику:
    - Будь здоров!
    Но он ничего не ответил, как будто подозревал, что мы - отъявленные бездельники.
    Молча прошли мы порядочное расстояние, направляясь к моему дому. У улицы Гаджи-Халила Рзакули вдруг повернул в сторону.
    - Куда ты? - спросил я его.
    Рзакули остановился и взглянул на меня исподлобья. Лицо его пылало, словно он только что вышел из бани. И, помолчав минуту, он сказал:
    - Во-первых, да будет проклят отец жены учителя Ивано-ва, что поставила меня в такое дурацкое положение, а во-вто-рых, да будут прокляты и покойная и живая жены консула!
    И он трижды плюнул.
    Хотя и нехорошо выражать такие пожелания, в особенно-сти по адресу покойников, но они были полезны тем, что Рзаку-ли, облегчив душу, немного успокоился.
    Я молча взял товарища за руку и повел к себе. Но за шах-маты мы так и не сели: ни у меня, ни у Рзакули не было на-строения играть.
    1918

КОНСУЛУН АРВАДЫ
Нахардан сонра узандым, амма йухум гялмяди. Дурдум, ал-
узюмю йудум, бир гядяр зехним ачылды. Гейиндим, чыхдым кючяйя вя
йаваш-йаваш гялдим шяхяр багына. Скамйаларын биринин устя отурдум;
амма геня билмядим ки, ня гайырым. Бир годжа рус арвады бир баладжа
ушагын алиндян йапышыб йеридирди. Ушагын алиндяки тагалаг чёряклярин
хярдянбири дюшюрдю йеря, арвад галдырыб, тозуну силиб верирди ушага.
Сонра бир рус салдаты иля бир рус арвады гол-гола гялиб габагымдан
кечдиляр. Кянарда бир нечя гязиб-доланан гёрсянирди; амма бунларын
хеч бириндян мяня бир мятляб хасил олмады вя аз галмышды дурам бир
озгя тяряфя уз гойам, бирдян, аха, ряфигим Рзагулу бу тяряфдян
нагафил чыхды. Мян чох севиндим вя хаман саат хяйалыма гятирдим оз
мянзилими: бир тяряфдя айляшиб Рзагулу, бир тяряфдя айляшмишям мян
озюм вя икимиз да дюнйаны йаддан чыхардыб, джуммушуг шахмат
ойунуна.
Рзагулуну гёрджяк бир сёз демяйиб, дюз гетдим йапышдым ряфигимин
голундан вя башладым бизя тяряф чякмяйя. Рзагулу дайанды вя
сорушду:
– Хара? – Дедим:
– Гедяк. – Геня сорушду ки:
– Ахы хара мяни чякирсян? – Дедим:
– Валлах, ону-буну билмирям, бу саат самаварымыз дямдя, шахмат
да стол устя гурулу. Анджаг бизи гёзляйир. Дяхи бурада бир озгя данышыг
ола билмяз.
Рзагулу мяня беля джаваб верди:
– Бах, гёр ня дейирям. Сянин о азиз джанын учюн, мян озюм да нечя
гюндюр истийирдим гялям сяннян бир да ойнайаг вя дюнян сян мяня
намярдликля вердийин матын авязини ики дяфя сяндян алам; амма инди
гулаг вер гёр ня дейирям. Сян олясян, бах бураданджа чёняк
консулгиля, она айаг устя баш саглыгы веряк, – чюнки арвады олюб, –
орадан да гедяк сизя, сяхяря кими ойнайаг.
Мян бир гядяр фикирляшдим вя уряйимдя Рзагулунун тяклифини о
гядяр да бяйянмядим вя дедим:
– Рзагулу, дюнйада бир шей вар ки, хяр бир ариф адам ондан гяряк
хябярдар олсун. Албяття сян ки, дейирсян консулун арвады олюб, албяття,
Аллах джями олянляря ряхмят элясин. Олю сахибини йохламаг инсанын
биринджи нишанясидир. Вя лакин сян гяряк буну билясян ки, олю сахибини о
йердя йохламаг лазымдыр ки, сянин йохламагына о мёхтадж олсун.
Амма, Аллаха шюкюр, Иран консулу вя джями йер узюнюн консуллары бир
бёйюк ашхасдырлар-шяхслярдир. Сян сяй эт, эля бир кяси йада сал вя эля бир кясин
олюсюнюн устюня гет ки, сяни орада гёзляйя билсинляр вя орайа сянин
гетмяйин вя гетмямяйин йада дюшсюн. Амма валлах, инди консулун
хяйятиндя гурулан плов газанларынын хатиряси учюн шяхярин тамам
айаны вя гейри-айаны бу сахат долушублар консулханайа вя бялкя да
хяля сяня орайа дахил олмага маджал вермяйяджякляр. Бир да, гардаш,
бах, сёзюн ачыгы, сян хара, консул хара? Сян бир баладжа мюяллим, о али
бир вюджуд. Ахы дейибляр: – Кябутяр ба-кябутяр, та демяйибляр
кябутяр ба-хоруз. Мянасы: Йолдашыны баб эля, –  гёрян десин хабеля. Гардаш, Аллахы севирсян, гял гойаг гедяк ишимизя.
Амма гёрдюм ки, моизям бир нятиджя багышламады; чюнки Рзагулу
голуму бошлайыб истяди узаглашсын, мян дайандым. Амма о бир алли-
алтмыш гядям узаглашан кими, мян да онун далыйджан гетдим. Рзагулу
чёндю вя мяним гялмяйими гёряндя дайанды. Мян она чатдым вя
дедим:
– Бах, Рзагулу, гедирям, амма киши кими гяряк сёз верясян ки,
айаг устя фатихя вериб гайыдаг.
Рзагулу буна разы олду вя гетдик.
Шяхяр багы иля консулхананын фасиляси аз иди. Кючя гапысында узаг-
дан тяк бирджя адам гёрсянирди; сонра гёрдюк ки, бу хаман гараулдур ки,
хямишя али тюфянгли консулхананын кешийини чякир. Биз тяяджджюб элядик
ки, бу гюнки гюндя консулун гапысында артыг адам гёрсянмир.
Йавыглашыб истядик гараулдан бир мятляб ойряняк. Бу адам уджабой,
гара, чопур вя чох чиркин бир шей иди вя бизим сёзюмюзя хеч бир джаваб
вермяди. Аллах раст салды найиб Джяфяр даландан гапыйа тяряф чыхыб бизя
салам верди. Биз бундан консулун эвдя олмагыны сорушдуг вя найиб
Джяфяр деди ки, консул эвдядир. Бир гядяр о бизим узюмюзя бахды вя
бир гядяр да биз онун узюня бахандан сонра, найиб Джяфяр биздян
сорушду ки:
– Йягин консул иля ишиниз вар. – Мян бир джаваб вермядим, амма
Рзагулу деди:
– Бяли, вар.
Мяним хяйалыма гялди ки, киши олан кясдя бир аз-маз джюрят гяряк
олсун вя озюмю йыгышдырыб мярд-мярданя найиб Джяфярдян сорушдум
ки, ня учюн бу гюнки гюндя консулун хидмяти-шярифиндя адам-зад гёр-
сянмир? Найиб джаваб верди ки, гюнорта нахарындан сонра хязрят Хялла-
гюл-мямалик (консулун ады имиш), – чюн бир тяряфдян консулхана уму-
ратынын гюйудаты, бир тяряфдян хязрят ашряфин синнинин тягазасы – дяхи
ахшам вахтлары о гядяр да шикайятчиляря, йа гейри бир ишя овгат сярф эдя
билмир. Вя лакин бир сурятдя (ки) зяхмят чякмисиниз, хуб, бурада бир
гядяр айаг сахлайыныз, ичяридян бир хябяр гятирим.
Найиб гирди ичяри, биз галдыг гапыда.
Хуб, бу ня олсун? Консулун арвады бу гюн вяфат эдиб, геня неджя
олса, консулун арвадыдыр вя консулун ушагларынын анасыды; бу неджя олан
ишди ки, бу гюн хятир ахшамы бурада бир няфяр адам тапылмасын?
Найиб Джяфяр даланын ичярисиндян бизи чагырды вя биз икимиз да онун
далыйджа бир отагдан кечдик гетдик, зал отагына дахил олдуг вя дурдуг
гапынын агзында. Найиб Джяфяр бизя илтифат эляди вя отурмага йер
гёстярди. Мян горха-горха креслоларын биринин устя отуруб, йумшаг
мяхмяр дёшяйин ичиня эля гуйландым ки, дедим та бурадан мяни
галдыран олмаса, оз-озюмя дура билмяйяджяйям. Дейясян Рзагулу да
мяним гюнюмдя иди.
Хямин бёйюк зал отагы ала фяршлярля дёшянмишди. Габагда столун
устя ала мяхмярдян ортюк салынмышды вя столун устя тяк бирджя лампа
гойулмушду. Лампанын атрафына дёрд дяня кюлгабы дюзюлмюшдю.
Бурада биздян савайы бир кяс йох иди. Мян лап гуруйуб галдым вя
йавашджа Рзагулуйа дедим:
– Биз бурайа нийя гялдик?
Рзагулу гёз эляди ки, динмяйим. Ичяри отагын гапысы ачылды вя алли-
алли беш йашында уджабой, чинли вя нишанлы бир Иран сахиби-мянсяби гирди
бизим йанымыза. Мян тяк бирджя дяфя буну гёрмюшдюм: бу, хямин Иран
консулу Хяллагюл-мямалик иди. Биз хяр икимиз дурдуг айага вя консул
чох хошхаллыг иля бизя салам да верди, кейфимизи да сорушду; озю да
агзында бир шей ширин-ширин чейняйирди.
Мян билмядим ки, ня дейим. Рзагулу да мат-мат бахырды. Консул
джянаблары бизя айляшмяйи тякид эляди вя сорушду ки, нийя динмирик. Мян
геня динмядим. Рзагулу да фикирли гёзюню йеря дикмишди. Ахырда
Рзагулу бир беля нитг башлады:
– Джянаб консул, гяряк буну билмиш оласыныз ки, бу беш гюнлюк
дюнйайи-фанийя биз ондан отрю гялмямишик ки, ня гядяр дюнйа вар биз
да дюнйада мин илляр йашайаг вя абядян олмяйяк. Хейр, беля дейил.
Аллаха шюкюр, сизи ойрятмяк олмаз, худавянди-алям хяр бир
йаранмышына бир мюяййян омюр гярар вериб вя мюяййян аджял тяйин
эдиб ки, хяря оз вахтында бир бяханя иля олюм шярбятини ичяджякдир. Беля
олан сурятдя сиз ки, Аллаха шюкюр, биздян да йахшы билирсиниз ки, бунлар
хамысы Аллах мясляхятидир вя о мюсибят ки, бу гюн сизин башыныза
гялибдир. Аллах-таала…– консул бу йердя дик атылды вя “неджя мюсибят?”
дейиб, гялди Рзагулунун йанына.
– Йохса Москвадан бизим ушагдан пис хябяр эшитмишсиниз? Йохса
о бядбяхтин башына бир иш гялиб? Ня олуб, ня хябяр вар?
Консул бу сёзляри дейяндя ичяри отагда бир бёйюк шивян гопду вя
синли бир арвад (консулун арвады имиш) дизляриня чырпа-чырпа истяди озюню
сала бизим йанымыза, амма бизи гёрян кими геня гери гайытды. Йазыг
арвад няря тяпя-тяпя чыгырырды:
– Анан сяня гурбан, Султан бала! (Москвадакы ушагын ады имиш).
Йягин ки, балам олюбдю! Йягин ки, Султан балам алимдян гетди! Вай,
Бай!..
Сяккиз-доггуз йашында да бир оглан ушагы алиндя бир гямиртдянмиш
алма бизим йанымыза гялиб, эля бяркдян агламага башлады ки, гуйа атини
кясирляр. Консул найиб Джяфяри харайлады. Джяфяр тялясик гирди ичяри вя
башлады гёзлярини бярялтмяйя. Консул она хёкм этди ки, бу саат
дурмайыб, Мюнши Мирзя Хясяни гятирсин ки, Москвайа телеграф йазсын.
Мян лап озюмю итирдим. Геня Рзагулу мяндян гочаг имиш; чюнки
консулун габагына бир гядям гойуб она деди:
– Алиджянаб хан хязрятляринин хидмятиндя анд ичирям азизляримин
джанына ки, Москвадакы ушагыныздан йана мян бир сёз эшитмямишям.
Анджаг мян бу гюн мюяллим Ивановун ханымындан эшитдим ки, сизин,
айыб олмасын, багышлайасыныз, дедиляр ки, оврятиниз бу гюн вяфат эдиб.
Дейясян иш дюзялди; чюнки найиб Джяфяр о саат озюню орталыга атыб вя
голларыны йухары галхызыб, севиня-севиня гуйа ки, бир мюждя гятириб деди:
– Хя, хя, ай хан, сян Хязрят Аббас, ушагларын уряйини сыхма, лап
сяни архайын эляйим. Бу гюн (найиб Джяфяр ичяри отага гёзюнюн йаны иля
бахды, сонра деди), хан, бу гюн (бир аз алчагдан) Хялимя вяфат эдиб.
Хан бу сёзю эшитджяк эля гейзля чыгырды ки, бир да гёрдюм ки, мян
гапынын агзындайам вя чыгыра-чыгыра бу сёзляри деди:
– Ай джяхяннямя вяфат эдиб, гора вяфат эдиб! Ряхмятлийин ушаглары
(бизя ишаря иди) хяля адларыны мюяллим гойуб, амма гёр няйя мяш-
гулдурлар!
Хеч йадыма сала билмирям ки, мян ня халятдя чыхдым далана. Рза-
гулу да мяним далымджа гялирди. Кючяйя чыханда гапы гараулуна билми-
рям мян нийя дедим “саламат гал”, амма о хеч бир сёз демяди; гюйа
дуйурмуш ки, биз вейл адамларыг.
Консулханадан бир гядяр узаглашана кими ня мян Рзагулуйа, ня о
мяня бир сёз деди.
Йолумуз бизим эвя тяряф иди, амма Хаджы Хялил кючясинин башындан
Рзагулу узюню айры йола тутду. Дедим:
– Бя хара гедирсян?
Рзагулу дайанды вя башлады мяним узюмя бахмага; амма сифяти
эля пёртмюшдю ки, дейясян бу саат хамамдан чыхыб. Бир аз мяня ба-
хандан сонра деди:
– Аввяла, о Иванов мюяллимин арвадынын атасына лянят ки, мяним
башыма бу гядяр ойун ачды! Вя икинджи, консулун олян арвады да тюн-
бятин олсун, галан арвады да джяхяннямя– гора гетсин!
Вя бу сёзляри дейиб гуртарандан сонра уч дяфя да йеря тюфюрдю.
Хярчянд беля сёзляри данышмаг алялхюсус олю далынджа пис ишдир;
амма бир мянфяяти о олду ки, Рзагулунун хирси дейясян бир гядяр
сойуду.
* * *
Динмяз-сёйлямяз йапышдым йолдашымын голундан вя апардым
бизим мянзиля; амма шахмат ойуну баш тутмады; чюнки ня мяним
хёвсялям оз йериндя иди, ня да Рзагулунун.

    История с изюмом
    Джалил Мамедгулузаде
    ИСТОРИЯ С ИЗЮМОМ
    Была зима. Стояли   сильные   морозы. Мы, двое сеидов из Ирана, перешли через Аракс на русскую территорию и к вече-ру добрались до селения Зурналы. На родине у себя жилось нам довольно тяжело, и терпели мы большую нужду. Вот мы и решили пробраться на русскую территорию, потому что со стороны местного мусульманского населения всегда встречали доброе отношение и возвращались на родину с обильными да-рами.
    Пусть благословит    аллах   мусульман этого   края, каждый месяц мы бывали их гостями.
       Придя в село, мы узнали, что вечерами крестьяне собира-ются в конюшне местного аксакала и почетного человека Бала-Султана и коротают там долгие    зимние ночи за дружеской, беседой. И мы направили стопы свои к дому Бала-Султана.
    Одна половина конюшни была занята скотиной, и там было темно, а в другой половине было просторно и светло; народу тут было много. Когда мы вошли, все замолчали и, поднявшись на ноги, довольно приветливо и радушно усадили нас там, где было потеплее да посветлее. Мы сели. Тут они стали расспра-шивать нас о самочувствии. В свою очередь, и мы спросили их, о житье-бытье. Короче говоря, крестьяне проявляли к нам та-кое внимание, будто долгие месяцы только и ждали нашего прибытия. Такое отношение крестьян нас очень обрадовало.
    Прежде всего, нас мучил голод. После долгого пути в такой холод мы только и мечтали, чтобы найти гостеприимный теп-лый уголок и немного отдохнуть и отогреться. Кроме того, мы покинули свои семьи и в лютую зимнюю пору пустились в это путешествие, чтобы собрать немного денег на пропитание и по-скорее вернуться домой.
    Встретив такое доброе отношение в Зурналы, мы были уве-рены, что сумму, которую мы рассчитывали собрать, мы полу-чим тут же от собравшихся в конюшне крестьян за один вечер и нам не придется обходить в этот холод другие села; таким об-разом, мы скорее вернемся домой и порадуем наши семьи. Вот как радостно было у нас на душе!
    Завязался общий дружеский разговор. Крестьяне спраши-вали нас о новостях в Иране, а мы их - о местных событиях. Выяснилось, что в минувшем году выдался хороший урожай хлопка и хлебов.
    Напротив нас сидел какой-то эриванец, приехавший сюда для закупки кожи. За оживленной беседой прошло два часа,, и мы в достаточной степени обогрелись и ожидали ужина, по-тому что, как только мы вошли в конюшню и уселись, хозяин дома Бала-Султан послал своего слугу зарезать петуха и при-готовить для нас на ужин плов из риса "садри".
    Отворилась дверь конюшни, и первой нашей мыслью, ко-нечно, была мысль о плове. Но вошел, тяжело дыша, как после долгого бега, какой-то высоченного роста парень. Подсев к одному из крестьян, он начал что-то тихо шептать ему на ухо. Через некоторое время парень вышел.
    После того, как ушел парень, крестьяне начали тихо шеп-таться между собой. Это явно не понравилось Бала-Султану, и он сказал недовольным тоном:
    - Вам должно быть стыдно, что вы шепчетесь в присутствии наших дорогих гостей. Я никогда не ожидал от вас такого не-уважения. Если имеете что, скажите открыто, чтобы все мы слышали. Я не могу понять, какое у вас может быть тайное дело, чтобы надо было скрывать от нас.
    - Нет,  Султанага, - ответил  один  из  крестьян,- особенно тайных дел у нас нет. Если такое дело и есть, то оно вас не касается.
    Эти слова крестьянина не удовлетворили Бала-Султана, и он сказал, повысив голос:
    - Да ты что, с ума что ли спятил? Как то есть меня не ка-сается? Какое может быть у вас дело, чтобы не касалось меня?
    - Нет, Султанага, - ответил тот же крестьянин, - право, ничего особенного нет.
    И дальше крестьяне опять начали шептаться между собой. Это окончательно вывело из себя Бала-Султана, и он прикрик-нул на крестьян:
    - Да уймитесь же наконец, невежи вы этакие! Сейчас же скажите, что случилось и о чем вы шепчетесь?
    - Султанага, - снова сказал первый крестьянин, - нет у нас другого господина, кроме тебя, и нечего нам скрывать от тебя. Только одного боимся... По правде сказать, боимся, что ты не позволишь...
    - Как то есть боитесь? - сердито вскричал Бала-Султан.- Чего вы боитесь, что я не позволю? На что вы испрашиваете дозволение?
    - Нет, Султанага, - сказал крестьянин. - И не беспокой-тесь! Никаких у нас тайн от вас нет. А если и есть, то не стоит говорить. Мы и без того знаем, что вы все равно не позволите, так что и говорить не к чему...
    Бала-Султан вскочил вне себя от гнева и стал громко кри-чать:
    - Будьте вы прокляты! Пусть накажет вас аллах! Прок-лятье аллаха на ваших родителей! Что вы тянете? Скажите же наконец, что случилось! Не выводите меня из себя!..
    Тогда обратился к Бала-Султану другой крестьянин и ска-зал:
    - Султанага, то, что мы задумали, от аллаха не сокрыто, незачем и от тебя скрывать. Только одного мы боимся, что ты не позволишь нам идти.
    - А куда вы собираетесь идти? - уже тихим голосом спро-сил Бала-Султан.
    Ответа со стороны крестьян не последовало. Бала-Султан повторил свой вопрос. Крестьяне продолжали молчать. Бала-Султан крикнул раздраженно:
    - Куда же вы хотите идти?
    Тогда один из крестьян ответил так:
    _Султанага! Вот тебе сущая правда. Все мы боимся, что ты не позволишь. Но я открою тебе всю правду. Если и буду знать, что ты убьешь меня, все равно скажу правду. Дело в том, что сейчас, вот сию минуту, по почтовой дороге идет в Эривань караван верблюдов и везет восемнадцать тюков изюма. Об этом только что сообщил Кербалай-Гейдарали. Он рассказал, что один из тюков был немного поврежден и высыпалась горсточка изюма на дорогу. Кербалай-Гейдарали клялся жизнью своего сына, что такого изюма до сих пор еще не при-возили из Тебриза... Султанага! Пусть благословит аллах память твоего покойного родителя Гусейн-Султана, умоляем тебя, уважь, окажи нам милость!
    - Хорошо, а что я должен сделать? - с удивлением спросил Бала-Султан. Какую милость оказать вам?
    Крестьянин минуту молчал, колеблясь, и сказал:
    - Ей-богу, Султанага, и выговорить боюсь, но скажу! Если проявишь милосердие и позволишь, мы сейчас вскочим на ло-шадей, возьмем оружие, остановим караван и отобьем несколь-ко мешков изюма. Привезем сюда и всю зиму будем по вечерам лакомиться понемногу. К примеру, если привезем десять меш-ков, то нам на всю зиму хватит. Ради аллаха, Султанага, такой случай вторично не представится. Султанага, недаром же ска-зал поэт: случай прозевал простак, умный - не упустит. Про-сим тебя, Султанага, пожалей нас!
    - Что вы мелете? - в крайнем удивлении проговорил Бала-Султан.- С ума, что ли, сошли? Не побросали же караван-щики мешки с изюмом на дороге, чтобы вы пришли да унесли. Не может быть того, чтобы при караване не было охраны или погонщика. Кто же подпустит вас к каравану, чтобы на глазах у всех вы утащили чужое добро?
    Тогда выступил еще один из крестьян и сказал так:
    - Как то есть не подпустят, Султанага? Как посмеет погон-щик остановить нас? И потом нас будет не двое или трое без-оружных пеших людей. Наверное, при караване будут двое или трое безоружных погонщиков, а нас будет двадцать-два-дцать пять вооруженных всадников. Что нам трое жалких погон-щиков в чарыхах?! Мы и очнуться им не дадим. Султанага, напрасно ты думаешь о нас так плохо, мы вовсе не такие уж жалкие трусы!
    - Послушайте, ради аллаха, откажитесь от этой мысли! От вас кровью пахнет! Как могу я при седой моей бороде раз-решить вам идти на разбой. Братья мои, ей-богу, никакого проку от этой затеи не будет. Откажитесь лучше от своего намерения. Опасное это дело. Вы молоды, пойдете на них, одно слово вы им скажете, одно они вам скажут, начнется ссора, там и до беды недалеко. Попробуй потом отвечать перед поли-цией!
    - Султанага, - вмешался еще один крестьянин, - ты пра-вильно изволишь говорить, в таком деле и до беды недалеко, и кровь может пролиться, потому что если какой-нибудь жал-кий погонщик верблюдов посмеет возразить таким молодцам, как мы, то такому погонщику рот может заткнуть только пуля. Но ты напрасно опасаешься полиции. Мы, как говорится, не ляжем там, где потечет под нас. Если и случится беда, мы никогда не допустим, чтобы кто-нибудь из посторонних знал о нашем деле. Султанага, тебе ведь хорошо известно, что в таких делах мы большие мастера. Мы же не новички какие-нибудь. Не первый раз мы пойдем на такое дело, чтобы полиция сумела раскрыть его и причинить нам беспокойство. Клянусь твоей головой, Султанага, ни одна душа не узнает о нашем деле. После некоторого раздумья Бала-Султан сказал:
    - Это ты правду сказал: я знаю, что вы не новички, но все-таки боюсь, ей-богу, боюсь. И земля уши имеет, мир полон неблагонадежных людей. Будьте же осторожны, ребята!
    Человек десять-пятнадцать крестьянских парней радостно вскочили с мест и со словами: "Пусть продлит аллах твою жизнь, Султанага!" - выбежали из конюшни.
    За ними вышло еще несколько крестьян. Остальные приня-лись седлать лошадей, которые находились тут же, в конюшне. Выходившие крестьяне вскоре вернулись в конюшню с новыми крестьянами; все они были одеты по-дорожному и вооружены: у кого кинжал на поясе, у кого ружье в руке. Человек двадцать-двадцать пять вывели из конюшни лошадей, и вскоре послы-шался топот копыт.
    Оба мы сидели очень удрученные. Во-первых, нам стало ясно, что все наши надежды рухнули, потому что каких пожерт-вований можно было ожидать от подобного рода мусульман? Во-вторых, нас очень беспокоило то, что крестьяне ушли на разбой, потому что все могло иметь для нас самые печальные последствия.
    Эти мрачные мысли не оставляли нас в покое. Видя, как мы расстроены, Бала-Султан обратился к нам и сказал:
    - Эх, господа! Ей-богу, времена очень изменились! Никто и в грош не ставит мнение аксакалов. Все твердишь: послу-шайте, сидите спокойно, от таких затей кровью пахнет, кто занимается разбоем, тот грешит против аллаха и получает пори-цание людей. Но что толку, сам говоришь, сам и слушаешь.
    Бала-Султану ответил мой товарищ.
    - Султанага, - сказал он, - напрасно вы изволите жало-ваться на времена. Я так понимаю, что если бы не последовало ваше разрешение, то молодежь не отправилась бы за изюмом.

КИШМИШ ОЙУНУ
Гыш фясли иди. Хава шиддятли сойуг иди. Биз ики няфяр сейид, Иран ахли,
Араз чайындан Русийа торпагына кечиб ахшам вахты озюмюзю йетирдик
“Зурналы” кяндиня. Вятяндя гюнюмюз мяшяггят вя корлугла кечирди.
Рус мямлякятиня сяфяр элямяйимизин сябяби бу иди ки, буранын мю-
сялман ахалисиндян хямишя мехрибанлыг гёрюб ахли-айалымыза аз-чох
рузи ахз эдиб, вятянимизя гери гайытмышыг. Аллах разы олсун бу вилайятин
мюсялманларындан; айда бир дяфя бунлара гонаг олуруг.
Кяндя йетишиб хябярдар олдуг ки, буранын джамааты ахшамлар кяндин
мётябяр агасы вя агсаггалы Бала Султанын тёвля отагына джям олуб узун
гыш геджялярини орада сёхбят иля йола верирляр. Биз уз гойдуг хямин Бала
Султанын тёвля отагына.
Тёвлянин бир тяряфи мал иля долу вя гаранлыг иди, амма дигяр тяряфи
уджа вя ишыг иди вя бурада чох джямиййят айляшиб сёхбятя мяшгул идиляр.
Данышанлар бизи гёрчяк сяслярини кясдиляр вя джюмляси бирдян айага ду-
руб, бизя кямали-эхтирам иля йухары башда йер гёстярдиляр. Биз айляш-
дик. Онлар бизим ахвалымызы сорушмага башладылар. Биз да онлардан ах-
валпюрсан олдуг. Хюласейи-кялам, кяндлиляр биз иля бир мехрибаня
ряфтар элядиляр ки, гуйа айлар иля бизим мюнтязиримиз идиляр. Кяндлилярин
бу нёв ряфтары, бизи няхайят мяртябядя дилшад этди.
Аввялян, биз чох адж идик. Хаванын беля сойуг вахтында ня гядяр
йол гялиб, йорулуб, бир беля исти йер вя гонагдуст сахибханя ахтарырдыг
ки, бир нёв рахат олаг. Санийян, ахли-бейтдян айры дюшюб вя гыш мёвсю-
мю гюрбят вилайятя сяфяр этмякдян бизим умдя мягсядимиз бир гядяр
чёряк пулу алимизя гятириб тезликля вятяня уз дёндярмяк иди.
“Зурналы” кяндиндяки бу тёвр мехрибанлыг гёрюб биз йягин этдик ки,
хяйалымызда тутдугумуз мябляги, хямин геджя тёвляйя джям олан Аллах
бяндяляриндян джям эдиб дяхи саир йерляри бу сойугда гязиб доланмага
мёхтадж олмарыг вя пиш аз вягг эвимизя гайыдыб оврят-ушагымызын
кёнлюню шад эдярик; неджя ки, бизим кёнлюмюз бу геджя бурада шад олду.
Башладыг кяндлиля иля ширин сёхбятя. Онлар биздян Иранда ваге олан
ахвалаты сорушмага башладылар, биз онлардан бязи ахвалат башладыг со-
рушмага. Беля мялум олду ки, кечян ил бу вилайятин памбыг вя арпа-
бугда зираяти-акини сяламят имиш.
Бизим мюгабилимиздя бир иряванлы айляшмишди. Бу шяхс дяри алмаг
гясдиля кяндя гялмиш имиш. Бу минвал иля сёхбят ики саат чякди вя биз
неджя ки, лазым иди, исиниб тяам-хёряк, йемяк гёзляйирдик; чюнки биз мяджлися варид
олуб айляшян кими сахибхана мязкур Бала Султан нёкярини гёндярди ки,
хоруз олдюрюб биздян отрю сядр дюйюсюндян плов биширсинляр.
Тёвля гапысы ачылды вя бизим йадымыза дюшян, албяття, плов олду.
Бир уджа бойлу оглан, кяхилдяйя-кяхилдяйя – гуйа ки, узун йол гачыб, –
мяджлися дахил олду. Кяндлилярин биринин йанында отуруб башлады хаман
кяндлинин гулагына бир шей пычылдамага. Бир гядяр кечяндян сонра,
хаман оглан тёвлядян кянара чыхды.
Хямин олган чыхыб гедяндян сонра, кяндлиляр башладылар бир-бириля
пычылдашмага. Бала Султан кяндлилярин бу тёвр хярякятини хошламайыб
сёйляди:
– Чох эйибдир сиздян отрю ки, бизим беля азиз гонагларымызын йанын-
да пычылдашырсыныз. Мян бу тёвр биядяблийи сиздян асла гёзятлямирям.
Хяр ня сёзюнюз варса, ашкара сёйляйин ки, гёряк ня олубдур. Мян баша
дюшя билмирям, сизин неджя бир хялвят ишиниз ола биляр ки, биздян гизля-
йирсиниз.
Кяндлилярин бири джаваб верди:
– Хейр, Султан ага, эля бир хялвят ишимиз йохдур. Олса да, эля бир иш
дейил ки, сизя дяхли ола.
Кяндлинин бу сёзляри Султанын хошуна гялмяди вя Султан бир гядяр
уджадан деди:
– Гедя, сянин аглын гачыб, нядир?! Неджя мяня дяхли йохдур?! Сизин
ня бир эля ишиниз ола биляр ки, мяня дяхли ола билмясин?
Хаман кяндли джаваб верди:
– Хейр, Султан ага, валлах эля бир иш йохдур.
Кяндлиляр геня башладылар бир-бириня пычылдашмага. Бала Султан бу
дяфя дяхи гейзляниб уджа сясля деди:
– Адама сёзю бир дяфя дейярляр! Ахмаг ушагы ахмаг! Бир мяня
дейин гёрюм ки, ахы ня барядя пычылдашырсыныз вя ня бир эля иш ваге олуб?
Габагджа джаваб верян кяндли сёйляди:
– Султан ага, сяндян савайы бизим сахибимиз йохдур вя хеч бир сир-
римиз йохдур ки, сяндян пюнхан олсун: амма догрусу будур ки, гор-
хуруг, эхтийат эдирик ки, изн вермийясян!
Бала Султан хирс иля деди:
– Неджя эхтийат эдирсиниз?! Неджя горхурсунуз ки, изн вермяйим?!
Няйя изн истяйирсиниз?
Кяндли деди:
– Хейр, Султан ага, башынызы агрытмайыныз! Эля бир хялвят ишимиз
йохдур. Олса да, даха ня лазым сёйлямяк?! Онсуз да биз йягин билирик
ки, изн вермийяджяксиниз, дахы ня лазым сёйлямяк!
Бала Султан о мяртябядя хирслянди ки, йериндян бир гядяр дикялиб
гейз иля, даха уджа сясля хаман кяндлийя деди:
– Аллах сизя лянят элясин! Сизи гёрюм узюнюз гара олсун! Лянят ол-
сун сизи догуб акянляря! Бу гядяр сёзю узатмаг олмаз. Ахы бир дейи-
низ гёрюм сёзюнюз нядир? Аз мяни дяли-диваня эдин!
Кяндлилярин бир айрысы узюню Бала Султана тутуб деди:
– Султан ага, бизим фикримиз Аллахдан гизли дейил, сяндян нийя гиз-
лин олсун! Амма догрусу будур ки, горхуруг ки, гетмяйимизя изн вер-
мяйясян.
Бала Султан алчаг сясля сорушду:
– Хара гетмяк истяйирсиниз?
Кяндлилярдян бир джаваб гялмяди. Султан дюбаря сорушду. Кяндли-
лярдян бир джаваб чыхмады. Султан чох уджа вя гейзли сясля дюбаря со-
рушду:
– Хара гетмяк истяйирсиниз?
Кяндлилярин бириндян бу тёвр джаваб гялди:
– Султан ага, догрудан-догрусу биз хамымыз горхуруг; сяндян
горхуруг ки, изн вермийясян. Амма мян сёзюн аслини дейяджяйям.
Мян билям ки, мяни олдюряджяксян, – геня сёзюмю дейяджям. Сёзюн
вазехи будур ки, бу саат вя бу дягигя почт йолу иля бир дявя карваны
Ирявана 18 йюк кишмиш апарыр. Амма неджя йемяли кишмишдир!.. Бу
хябяри бу саат Кярбялайы Хейдяряли гятириб. Дейир ки, тайын бири бир аз
дялиниб, кишмишдян бир гядяр йола тёкюлмюшдю. Кярбялайы Хейдяряли
оглунун джанына анд ичир ки, беля кишмиш, Тябриздян, индийя кими бу
тяряфляря гялмяйиб. Султан ага, Аллах-таала атан Хюсейн Султанын
рухуну шад элясин, аман гюнюдюр, ряхмин гялсин, биз йазыгыг.
Бала Султан тяяджджюблю сорушду:
– Йахшы, мян ня эляйим? Неджя ряхмим гялсин сизя?
Кяндли бир аз дуруб деди:
– Валлах, Султан ага, горхурам демяйя; амма дейяджяйям. Агяр
бизя мярхямят элясян вя изн версян, бу саат атлары миниб, силахланыб,
карванын габагыны кясярик вя кишмишдян беш-он тай гятириб, бурада
геджяляр сёхбят эдя-эдя йемяйя мяшгул оларыг; мясялян, он тай кишмиш
гятирсяк джямимизя бютюн гыш кифайят эдяр. Аман гюнюдюр, Султан ага,
дяхи беля фюрсят бир да аля дюшмяз! Султан ага, шаир бя ня йердя дейиб:
“Фюрсяти вермяз фотя агил, бялкя олмайа надан!”. Аман гюнюдюр.
Султан ага, бизя ряхмин гялсин!
Бала Султан чох тяяджджюблю деди:
– Олан-оглан, ня данышырсыныз! Мягяр дялисиниз?! Кишмиш тайларыны чёлдя
тёкмяйибляр ки, сиз гедиб йыгышдырыб гятирясиниз! Ола билмяз ки, карва-
нын йанында гёзятчи вя чарвадар олмасын. Гойарлармы халгын гёзюнюн
габагында озгянин малыны гятирясиниз?!
Кяндлилярин бири Султана беля джаваб верди:
– Ня дейиб гоймазлар, Султан ага?! Чарвадарын хюняри нядир гой-
масын?! Вя бир да ки, биз ики адам, уч адам, али бош вя пийада гетмя-
йяджяйик. Йягин ки, карванын йанында оладжаг ики, уч няфяр силахсыз вя
пийада чарвадар; амма биз оладжагыг ийирми-ийирмибеш няфяр атлы вя
силахлы. Бизим габагымызда ики-уч чарыглы дявячи ня даныша биляджяк?
Хеч гёз ачмага фюрсят вермярик. Султан ага, бизи о гядяр да йава вя
аджиз хесаб этмя.
– А гядя, Аллахы севирсиниз бу фикирдян дюшюн! Олан, валлах, сиздян
ган гохусу гялир. Балам, мян саггалымын бу аг вахтында неджя сизя изн
верим ки, гедиб гулдурлуг эдясиниз! Гардашларым, валлах, бу ишлярин фай-
дасы йохдур, гялин бу дашы атяйиниздян тёкюн! Хатадыр, джахылсыз, гедяр-
синиз, бир сёз сиз дейярсиниз, бир сёз онлар дейяр, сёзюнюз чяп гяляр,
гёзю ганлысыныз, алиниздян хата чыхар. Ондан сонра гял полисяйя джаваб
вер!
Кяндлилярдян бири:
– Султан ага, хагг фярмайиш эдирсиниз, беля ишдя хата да ола биляр
олсун, ган да тёкюля биляр; чюнки чарыглы дявячи бизим кими игидлярин га-
багында агзыны ачыб данышса, лазымдыр ки, онун агзыны мяхз гюлля иля
йуммаг. Амма сиз нахаг йеря болусадан эхтийат эдирсиниз. Биз эля
йердя йатмарыг ки, алтымыза су чыхсын. Агяр алимиздян хата да чыхса, биз
эля элямяник ки, бир йад адам бизим ишимиздян хябярдар олсун. Султан
ага, гяряк сяня йахшы мялум ола ки, беля ишляр бизим пешямиздир. Даха
биз хам дейилик. Бизим бу джюр ишляря гетмяйимиз аввялинджи дяфя дейил-
ки, болуса бизим ишимиздян хябярдар олсун вя ахырда бизя азиййят эля-
син. Сянин башына анд олсун. Султан ага, бир няфяс да бизим ишимизи
дуймаз.
Бир гядяр фикир эдяндян сонра Бала Султан сёйляди:
– Орасыны догру дейирсиниз: мян билирям ки, хам дейилсиниз; амма
валлах догрусу, геня горхурам. Йер гулаглыдыр, дюнйа-алям шейтан иля
долудур. Ушаглар, эхтийатлы олун!
Кяндлилярин джаванларындан он-он беши севинджяк дурдулар айага вя
“Аллах сяня омюр версин, Султан ага!” – дейя-дейя эшийя чыхдылар.
Кяндлилярин бир нечяси чыхды эшийя вя бир нечяси отурдугумуз
тёвлядя олан атлардан бир нечясини йяхярляйиб чякдиляр кянара. Бир
гядяр кечяндян сонра эшийя чыхан кяндлиляр вя бунлардан башга дяхи
бир нечяси гялдиляр отага; джюмляси асбаб вя асляхяли-силахлы, йараглы: киминин белиндя гямя, киминин алиндя тюфянг – хамысы гывраг гейинмиш...
Ийирми-ийирми беш няфяр игид хяряси бир ат эшийя чякиб, чапараг
миндиляр вя гайыб олдулар.
Биз хяр икимиз чох дилхор олдуг. Аввялян, бизя йягин олду ки, биз
хам хяйал эляйирмиш идик; чюнки дяхи гёрдюк ки, бу тёвр мюсялманлар-
дан хеч бир ианя вя эхсан гёзлямяк олмаз. Икинджи будур ки, кяндлилярин
гулдурлуга гетмякляриндян биз башладыг изтираба дюшмяйя: ким ня
билсин, бунларын бу тёвр ряфтарындан бизя ня гядяр дярди-сяр вя бяд-
бяхтлик гяля биляр.
Бу гисм хяйалата мяшгул идим, Бала Султан мяним тягйири-ахва-
лымы дуйуб узюню тутду мяня вя деди:
– Агалар, валлахи, биллахи зяманя хараб олуб! Бёйюклярин, агсаг-
галларын сёзлярини чюрюк гяпийя алан йохдур. Ха дейирсян: “Балам, оту-
рун йериниздя, бу джюр ишлярдян ган гохусу гялир, беля ишляря игдам эдян
– хямишя Аллах йанында гюнахкар вя бяндянин йанында хяджалятли олур”,
амма ня файда, сян дейирсян, – сян эшидирсян.
Йолдашым, Бала Султанын джавабында деди:
– Султан ага, джянабыныз няхаг йеря зяманядян гилей эдирсиниз.
Мян эля баша дюшюрям ки, агяр сиздян изн олмасайды, джахилляр кишмиш
далынджа гетмяздиляр.
Бизим икимиздян вя Бала Султандан савайы тёвля отагында бир годжа
киши дяхи вар иди. Йолдашым ахырынджы сёзлярини дейиб гуртарандан сонра,
хямин годжа киши бир оскюрюб чубугуну йеря бошалдыб вя хеч биримизин
узюня бахмайыб, башыны булайа-булайа гуйа ки, оз-озюня деди:
– Хейр, агалар, беля дейил! Бизим джахыллар, сиз гёрян джахыллардан де-
йилляр. Аллах бунлара лянят элясин. Бунлар кими гудурган вя бихяйа мил-
лят тамам йер узюндя нишан верян йохду. Бунлар билдиклярини хеч атала-
рына да вермязляр. Сиз нахаг йеря эля хяйал эляйирсиниз ки, Султан ага-
нын изни олмасайды, онлар гулдурлуга гетмяздиляр. Султан ага изн вер-
мясяйди да гедяджякдиляр. Аллах онлара лянят элясин, онлар сёзя бахан
дейилляр.
Бу хейндя узагдан бир гюлля сяси гялди. Биз хяр икимиз дик атылдыг
вя чох горхдуг. Бала Султан да захирян нарахат олуб, башыны йухары гал-
дырыб башлады гулаг вермяйя. Амма годжа киши ахвалына тягйир вермя-
йиб, чубугуну тютюн иля долдуруб башлады йандырмага. Мян эля гюман
элядим ки, онун гулагы эшитмяз; амма мян сяхв эдирмишям. Годжа киши
башыны булайа-булайа вя йеря баха-баха гуйа оз-озюня деди:
– Аллах гёрюм сизи йох элясин, тохумунуз йер узюндян тюкянсин!
Бир тикя гургушун иля гёрясян хансы бичарянин балаларыны аглар гой-
дулар?!
Бир гядяр кечяндян сонра, ики тюфянг ачылды. Мян горхудан баш-
ладым титрямяйя. Йолдашым башыны мяня тяряф айиб алчаг сясля горха-
горха сорушду:
– Сейид Хюсейн, башымыза ня чаря гылаг? Бу ня иш иди биз дюшдюк?
Мян мат-мат о йазыгын узюня бахыб билмядим ня джаваб верим.
Бир аз кечяндян сонра, узагда ат таппылтысынын сяси гялди. Бир гядяр
да кечди, геня узагдан гюлля атылды. Ондан сонра беш-алты кяря бир-би-
ринин далынджа тюфянг сяси гялди. Бир аздан сонра ат таппылтысы шиддят эдиб
гялдикджя йавыглашды. Тёвлянин гапысы ачылды вя джахыллар кяхилдяйя-кя-
хилдяйя атлары тёвляйя чякиб, кишмиш тайларыны сюрюйюб салдылар тёвлянин
буджагына. Бала Султан айага дуруб узюню тутду кяндлиляря:
– Афярин, афярин, балаларым! Аллах биринизи мин элясин! Сизсиз мяним
бир гюнюм олмасын!
Кяндлилярдян бир джаваб чыхмады. Бала Султан джахылларын бириня
узюню тутуб деди:
– Джяфяряли, нийя динмирсян? Фикирли адама охшайырсан?! Йохса
алиниздян бир хята чыхыб?
Джяфярдян бир джаваб гялмяди. Бу хейндя геня ат таппылтысы гялди.
Тёвлянин гапысы ачылды вя бир нечя джахыл башладылар тёвляйя бир шей сю-
рюмяйя. Биз эля билдик ки, бу да кишмиш тайыдыр; амма сяхв эдирдик.
Джахыллар ичяри сюрюдюкляри, гана буланмыш адам олюсю иди.
Бала Султан иряли йерийиб вя олюнюн палтарына вя сифятиня диггят иля
бахандан сонра, пяришанхал олуб деди:
– Аллах сизин эвинизи йыхсын! Бу фягир дявячинин гюнахы ня иди ки,
буну олдюрюб, ахли-айалыны гёзю йолда гойдунуз?!
Хеч кимдян бир сяс чыхмады. Бала Султан олюню гёрян кими хяр ики
алини дизляриня вура-вура деди:
– Вай, вай, вай! Аллах сизя лянят элясин! Дурмайын, дурмайын! Гё-
тюрюн бели, газманы, кёмякляшин, тез тёвлянин буджагында бир дярин гуйу
газын, джямдяйи (няши) салаг гуйуйа, устюню пейин вя ахбун иля ортяк.
Тез-тез! Даха дурмайын! Дурмаг вахты дейил! Вай, вай!
Джахыллар Бала Султана бир джаваб вермяйиб дурдуглары йердян хяря-
кят элямяйиб башлары ашагы, бахырдылар кими олюйя, кими йеря.
Бала Султан геня тякид иля деди:
– Нийя дурурсунуз? Ня фикир эляйирсиниз? Дяхи инди фикир элямяк
файда вермяз. Инди дурмаг вахты дейил! Гедин тез гуйу газын!
Джахыллар бир джаваб вермяйиб, дурдуглары йердян хярякят элямяди-
ляр. Бала Султан онларын устя хирс иля чыгырды:
– Мягяр гулагларыныз кардыр? (сагырдыр?). Адама нечя дяфя сёзю
дейярляр? Мян аввял сизя дедим ки, бяд амялин далынджа гетмяйин; ха-
тадыр, адам башагрысы чякяр. Сёзюмя гулаг вермяйиб гетдиниз вя уч-
дёрд тай кишмишдян отрю адам олдюрдюнюз. Инди бунларын хамысы кечиб,
бары оз зибилинизи озюнюз тямизляйин!
Джахылларын бири, хяр ики алини гямясинин дястясинин устя гойуб,
дёшюню бир гядяр далы чякиб, гёзлярини ахыда-ахыда узюню Султана тутуб
деди:
– Султан ага, олюню тёвлянин буджагында гизлятмяк чох асан ишдир:
гётюрярям газманы, бир дягигянин ичиндя бир дярин гуйу газарам,
джямдяйи хакриз эдярям. Бурада бир чятин иш йохдур. Амма бунунла
джанымыз гуртармайаджаг. Неджя дярин гуйуда олюню гизлятсяк, геня
ахырда гялиб чыхардаджаглар вя бизим хамымызы катрожнийя гёндяря-
джякляр.
Бу кяндли сёзюню гуртаран кими йолдашлары бир сясля бу сёзю тясдиг
эляйиб дедиляр:
– Догру дейир, Кярбялайы Мяхяммяд догру дейир. Бизим
хамымызы Сибиря гёндяряджякляр.
Бала Султан тяяджджюб иля сорушду:
– Олан, йохса сизи гёрян олуб?
Кярбялайы Мяхяммяд джаваб верди:
– Сянин башына анд олсун, Султан ага, бизи бир ахяд да гёрмяйиб. Бир няфяр да. Карванын йанында мяхз уч няфяр дявячи иди. Икисини карванын йанында
олдюрдюк. Бу йазыг да бизим далымызджа гача-гача гялди кяндин йавыгы-
на ки, бялкя кишмиш тайларыны биздян салдыра; буну да олдюрдюк вя
бядянини гятирдик бурайа ки, бизим кяндин кянарында нишаня галмасын.
Бала Сулан геня деди:
– Дяхи нядян горхурсунуз? Сизи гёрюб таныйан олмайыб, бяс дяхи
нядян горхурсунуз?
Кярбялайы Мяхяммяд:
– Султан ага, биз омрюмюздя хеч бу тёвр кямэхтийат иш тутма-
мышдыг. Йягин эля сабах бизи гол-гола баглайыб апараджаглар навахта!
Джахыллар сяс-сяся вериб дедиляр:
– Элядир!.. Элядир!.. Догрудур!.. Йягин апараджаглар!
Бала Султан тяяджджюблю, уджа сясля сорушду:
– Гардаш, ня дейиб апараджаглар, ахы? Ким гедиб сизи шейтанлайаджаг?
Бизим ичимиздя ки, бир йад адам йохдур.
Кярбялайы Мяхяммяд башыны булайа-булайа Султана джаваб верди:
– Султан ага, мяни багышла, амма хеч озюн да билмирсян ня даны-
шырсан! Валлах, Султан ага, эвимиз йыхылыб. Дяхи бу ишлярин хеч чаряси
йохдур!
Бизя дяхи гюн кими ашкар олду ки, кяндлиляр мяхз бизим икимиздян
эхтийат эдирляр ки, бурадан чыхыб гедяндян сонра, бунларын гулдурлугу
барясиндя бир сёз данышарыг, йа дивана хябяр верярик. Йолдашым джахыл-
лары бу барядя сакит элямяк гясдиля бунлара узюню тутуб хягираня
сёйляди:
– Ай гардашлар, шюкр эдирям пярвярдигара ки, бурада бу саат хазыр
олан адамларын джямиси мюсялмандыр, хариджи миллят йохдур. Сиз да
мюсялмансыныз, биз да мюсялманыг вя овлади-пейгямбярик. Бизим
алимиздя бундан савайы дяхи бир чаря йохдур, мягяр ки, джяддимизя анд
ичиб, онун китаби-мяджидини опюб, сизя сямими гялбдян сёз веряк ки, ня
гядяр омрюмюз вар, – сиз бу гюн бурада элядийиниз ишлярин барясиндя
бир йанда вя бир кяся агзымызы ачыб данышмайаг вя агяр бу хюсусда
вядяхилаф олсаг, Аллах-таала бизим хяр икимизин хяфтади-хяфтиня ики мин
лянят эляйя вя хяр ики дюнйада биз узюгаралар джяргясиндя олаг.
Йолдашым сёзюню гуртаран кими, Бала Султан башлады:
– Хейр, хейр агалар! Нахаг йеря сиз бядгюман олурсунуз. Хеч
нарахат олмуйун вя хеч озгя шейляр фикря гятирмяйин. Биз ону йахшы
билирик ки, сиз бизя хяйанят эдян адамлардан дейилсиниз.
Бала Султан сёзюню гуртарды вя джахыллар бир сёз демяди. Бир гядяр
кечяндян сонра, кяндлилярин бири узюню бизя сямт тутуб деди:
– Агалар, биз сизи йахшы таныйырыг. Сизин асил кёкюнюзя бялядик.
Сейид олмайын, истяйирсиниз ня олурсунуз олун, – инсана этибар йохдур.
Уч ил бундан иряли ики няфяр сейид падшахлыг йолунда бир эрмянини олдю-
рюб, джибиндян ики манат йарымыны чыхартмышдылар. Нахчыванда бу ики
йолдашын сёзю чяп гялир вя бириси гедиб нячялникя, эрмяни олдюрмякля-
рини хябяр верир. Биз сизин кими сейидляря этибар эляйиб озюмюзю бади-
фянайа веря билмярик, йазыгыг. Бизи Сибиря апарандан сонра, сиз ки, гялиб
бизим ушагларымыза чёряк газаныб сахиблик элямяйяджяксиниз?
Хаман кяндлинин сёзюня гюввят вериб, джахыллар башладылар гаим
сясля демяйя:
– Хейр, хейр! Хеч вахт этибар элямяк олмаз! Хеч вахт инанманыг.
Бала Султан геня бизя кёмяйя гялди вя кяндлиляря башлады демяйя:
– А балам, ахмаг-ахмаг данышмайын, бу кишиляр сиз дедийиниз
адамлардан дейилляр, нийя бу гядяр бош-бош данышырсыныз.
Джахыллар сяс-сяся вериб чыгырышмага башладылар.
– Валлах, Султан ага, хеч ола билмяз! Дюнйада хеч кяся этибар йох-
дур. Иранын намялум сейидляри хара, биз хара! Султан ага, хеч ола
билмяз!
Биз башладыг йалвармага:
– Ай Аллах бяндяляри! Биз хата элядик ки, гялиб бура чыхдыг?! Аллахы
севирсиниз бизя изн верин, гойаг гедяк ишимизя! Джяддимиз пейгямбяря
анд олсун, бир йанда бир сёз агзымыздан гачырманыг.
Кяндлиляр даха уджадан башладылар чыгырмага:
– Ола билмяз!.. Ола билмяз!.. Йериниздян тярпяшмяйиниз, йохса
гюллялярик!
Даха сонра ня олду, ня олмады, – йадымда дейил. Орасы мяхз йа-
дымдадыр ки, джахыллардан бир нечяси бир-биринин гулагына бир шей пычыл-
дайа-пычылдайа йаваш-йаваш башладылар бизя сямт йавыглашмага, йол-
дашым башыны пянджярянин ичиня чохуб, башиля пянджярянин шюшясини пара-
пара эдиб озюню бир нёв хяйятя салды. Онун далынджа мян озюмю хаман
пянджярядян салдым хяйятя вя дюшдюм йолдашымын устя. Кяндлиляр
чыгырдылар:
– Гоймайын о намярдляри гетсинляр!
Мян дюшян кими, башладым гачмага, амма йазыг йолдашым
йериндян хярякят эляйиб бир-ики гядям гойуб, геня йыхылды йеря; сонра
дурду айага вя ахсайа-ахсайа мяним алимдян йапышды вя биз анваи-
мюсибят иля кяндин ичиндян, итлярдян озюмюзю горуйа-горуйа, чыхдыг
кяндин кянарына.
Ахыры бир тёвр озюмюзю сюрюйюб йарыджан салдыг эрмяни кяндиня вя
бир тёвлядя йатыб сюбх тездян адж-аджына йола дюшюб, ахшам вахты гялиб
йетишдик “Нурджаман” кяндиня. Чох йаваш йерийирдик; чюнки йолдашымын
саг айагы бярк инджимишди вя йазыга няхайят азиййят верирди. О мяр-
тябядя горхмушдуг ки, вятяня гайытмагдан савайы гейри бир шей йады-
мыза дюшмюрдю… Ики гюндян сонра Аразы кечиб Иран торпагына йетишдик
вя алибош, кор-пешман чатдыг кяндимизя вя горхудан башымыза гялян
маджяраны хеч кяся изхар элямядик.
Ахвалатдан бир ил сонра, геня йолумуз Русийа торпагына дюшдю.
Гясдимиз Ирявана гялмяк иди. “Зурналы” кяндинин йанындан кечиб геджя
йатдыг “Улаглы” кяндиндя. Бура иля “Зурналы”нын арасы агаджйарымдыр.
“Зурналы” кяндиндян, Бала Султандан вя кяндин гейри ахвалатындан
сёхбят салдыг ки, бялкя кечян ил кишмиш карванынын гарят олмагындан,
дявячилярин олмяйиндян бир хябяр биляк. Амма артыг тяяджджюб элядик
ки, хеч бир кясин йадына бир беля ахвалат гялмирди. Сонра кяндлилярдян
бири биздян сорушду:
– Агалар, йохса “зурналылар” сиз иля кишмиш ойуну ойнайыблар?..
Мяхз бурада биз баша дюшдюк ки, “зурналылар” ня кишмиш гарят эдиб-
ляр вя ня дявячи олдюрюбляр: бунлар анджаг бизим иля “кишмиш ойуну”
ойнайыблар. Вя мяхз инди баша дюшдюк ки, “зурналылар” бизим башымыза
“кишмиш ойунуну” гятирмякдян мягсядляри анджаг бизи кянддян
гачыртмаг иди; чюнки биз акошкадан озюмюзю йеря салыб гачан заман
онлар бизи гюлля иля да вура билярдиляр, тутуб олдюря да билярдиляр…

    Конституция в Иране
    Джалил Мамедгулузаде
    КОНСТИТУЦИЯ В ИРАНЕ
    У ворот нашей мечети сидит на выступе старик лет пятидеся-ти-пятидесяти пяти. Здесь он занимается своим ремеслом: пи-шет письма неграмотным мусульманам, чаще всего приезжим из-Ирана. Зовут его Мешади-Молла-Гасан.
    Мешади можно видеть перед мечетью в любое время года - летом и зимой, осенью и весной.
    Летом, проходя по улице, можно видеть, как он дремлет, прислонившись головой к стене; а другой раз видишь и такое: перед Мешади сидит на корточках какой-нибудь иранец, а тот, нацепив на нос очки и придерживая на левом колене пол-ли-ста грязной почтовой бумаги, читает, откинув голову и глядя, из-под очков, написанное по-фарсидски письмо:
    "...во-вторых, если вам угодно будет знать о здешних ново-стях, слава аллаху, мы все живы и здоровы и молимся за вас" и нет у нас иной печали, кроме разлуки с вами.
    Да пошлет всеблагой создатель мира, милосердный аллах, случай еще раз свидеться с вами..."
    Проходя зимой мимо мечети, видишь, как Мешади-Молла-Гасан, закутанный в абу, низко склоняется над мангалом с горячими угольями, словно хочет обнять его. Иногда же видишь: какой-нибудь приезжий, примостившись около мангала перед Мешади, задумчиво копается в остывающих углях. А Мешади-Молла-Гасан, спрятав правую руку под мышку и держа в левой только что написанное послание, читает:
    "...передайте от меня привет двоюродному брату моему Кер-балай-Гасыму, двоюродному брату Джафару, старшей тетке Сакине, двоюродной сестре Гюльсум; поклон от меня Гейдару, Кербалай-Али; кланяюсь Мешади-Халилу, Мешади-Искендеру, и Гусейну, и Гуламали, и Мешади-Зульфугару, и Уста-Зейналу; низкий поклон от меня дяде Мешади-Рустаму, и Наджафали, я Байраму, и Кербалай-Оруджали, и Сабзали, и Кербалай-Ис-маилу, и Мамеду. И передайте Мамеду, что брат его Муртуза-гули^жив и здоров и работает в Эривани у Гаджи-Гамида са-довником, что он здесь женился, имеет ребенка и шлет низкий поклон, а у ребенка болят глаза, но сам, слава аллаху, здоров и шлет привет..."
    Мешади-Молла-Гасан - выходец из Ирана. Лет десять-две-надцать тому назад он некоторое время учительствовал в Эри-вани; учеников у него было семь-восемь, но они вскоре разбе-жались, потому что за незнание уроков учитель плевал им в лицо. Несколько раз дети жаловались отцам на такое обраще-ние; случалось, что отцы приходили к учителю объясняться и сами плевали в него, но все это было бы еще терпимо, если бы ученики не разбежались.
    Итак, ученики разбежались.
    Тогда Мешади-Молла-Гасан принялся торговать книгами. И теперь еще около него на камне лежит несколько старых книг, два "Гюлистана", четыре книжки "Джамеи-Аббаси", Ко-ран, два сильно потрепанных тома письмовника, толкователь снов с разодранным переплетом и книга "О вратах рая".
    Не повезло Мешади-Молла-Гасану и в торговле. Больше се-ми-восьми книг за год ему продать не удавалось.
    Вот и взялся он тогда писать письма и этим зарабатывает себе на жизнь. Не проходит и дня, чтобы несколько местных крестьян или приезжих из Ирана не обратились к Мешади-Молла-Гасану с просьбой написать письмо. За письмо Мешади-Молла-Гасан берет две-три копейки, а то и целый пятак. Если заказчик слишком уж беден, он пишет и за копейку, но на бу-маге заказчика.
    Благодарение аллаху, хорошее ремесло. В мусульманском мире нет более прибыльного занятия, чем писание писем по за-казу. В Анатолии трудно пройти мимо мечетей: улица всегда запружена мусульманами, окружившими одного-двух молл, ко-торые пишут письма. То же творится в Тегеране, Тебризе, Эри-вани, Тифлисе, Баку и других городах. На каждом выступе у входа в гянджинскую мечеть сидит по одному такому же почтенному писцу, как наш Мешади-Молла-Гасан. Их окружает иной раз по двадцать-тридцать человек, дожидающихся своей очереди, чтоб заказать письмо. Ни войти в мечеть, ни выйти...
    Благодарение аллаху! Нельзя   пожаловаться   на заработок.
    Одно досадно: услугами этих писцов пользуются лишь бед-няки.
    Приходит, например, рабочий в рваной одежде.
    - Дядя Мешади, напиши для меня письмо!
    Мешади-Молла-Гасан тотчас же протягивает к рабочему правую руку и говорит:
    - Выкладывай... посмотрим, что там у тебя.
    Рабочий сует руку в карман и вынимает две копейки.
    - Мало... - заявляет Мешади. Рабочий клянется:
    - Больше нет.
    Мешади божится:
    - Не напишу.
    Рабочий уступает и занимает у кого-нибудь еще копейку.
    Мешади-Молла-Гасан надевает на нос очки, открывает чер-нильницу с тушью, подливает каплю воды и пробует кончик камышового пера на ногте указательного пальца. Затем выта-скивает из книги грязный листок почтовой бумаги, разрезает его надвое, убирает одну часть в книгу, другую примащивает на левом колене, макает перо в тушь и начинает выводить за-мысловатые узоры арабского письма.
    Послание он начинает по установленному образцу: "Высо-кочтимый господин! Во-первых.... во-вторых... низкий поклон и лучшие пожелания...", и заканчивает по-арабски: "Аминь, все-вышний аллах!"
    Написав обязательное вступление, Мешади-Молла-Гасан: обращается к заказчику:
    - Ну, теперь говори, о чем писать?
    Рассказав свои нужды, клиент платит Мешади-Молла-Гасану свои копейки, получает исписанный клочок бумаги, прячет за пазуху и отправляется искать едущего на родину, чтобы через него переслать письмо.
    Тринадцатого сентября тысяча девятьсот шестого года Ме-шади-Молла-Гасан написал два письма: одно для Кербалай-Мамедали из иранского селения Арабляр, другое для тебризца Уста-Джафара.
    Ах, злополучные письма! Вы перевернули вверх дном весь мир. Иссохнуть бы пальцам, писавшим вас, чтоб они не поверг-ли людей в несчастье!
    Перейдем, однако, к делу.  Уже два с половиной года, как Кербалай-Мамедали уехал из Ирана на заработки, чтобы обеспечить свою семью, а семья его состоит из матери, жены и семилетнего сына. В первое вре-мя Кербалай-Мамедали работал чернорабочим и за два-три месяца ухитрялся сэкономить три-четыре рубля, купить для своих шесть-семь аршин ситца и послать домой.
    В прошлом году, когда начались армяно-мусульманские столкновения Кербалай-Мамедали уехал на родину и отвез не-много денег. Прошло уже восемь месяцев, как он вернулся от-туда, но за все это время послал домой матери всего два рубля. Дважды мать и жена писали ему и просили через знакомых прислать немного денег, так как им не на что жить.
    Кербалай-Мамедали в ответ написал и, кроме того, передал через знакомого, ехавшего домой, что здесь неспокойно, работы мало и пусть они еще немного потерпят: на все воля аллаха, все наладится, и он пришлет денег.
    Кербалай-Мамедали был прав, когда писал, что здесь в Рос-сии, неспокойно, тут действительно не было спокойно; но он лгал, говоря, что нет работы; не проходило дня, чтобы он не заработал копеек восемьдесят, а то и рубль. Нельзя сказать, чтобы Кербалай-Мамедали не любил своей семьи, ему очень хотелось послать домой деньги. Но как ни старался собрать несколько рублей, никак ему это не удавалось: в кармане всегда было пусто.
    Проходило несколько дней, и он говорил себе:
    - Иншаллах, отыщу сегодня земляка, едущего на родину, пошлю домой хотя бы два рубля.
    Но все никак не мог исполнить свое желание.
    Он не мог послать денег из-за того, что у него увеличились расходы. Расходы же увеличились потому, что он, с соизволе-ния аллаха и в согласии с шариатом, обзавелся другой женой- браком сийга.
    Эта другая была вдова и приходилась сестрой другу Керба-лай-Мамедали, тоже чернорабочего. В первое время эта жен-щина стирала белье Кербалай-Мамедали.
    Однажды друг пригласил его к себе. И тут Кербалай-Маме-дали случайно увидел голые икры его сестры, они понравились ему, и вскоре после этого он женился на их обладательнице.
    Вначале он жил отдельно, снимая угол в караван-сарае "Лев", и выплачивал жене, согласно условию, рубль в месяц, но постепенно привязавшись к Парнисе так звали женщину, - перебрался к ней.
    Однажды Кербалай-Мамедали прибежал домой радостный и еще с порога крикнул своей новой жене: - Парниса,.Парниса! Давай муштулук!
    - Что случилось? - спросила она с удивлением.
    - Давай муштулук! - повторил Кербалай-Мамедали.
    - Да что случилось? - переспросила Парниса.
    - Не дашь муштулука, не скажу, - твердил тот. Парниса подошла к Кербалай-Мамедали и, взяв его за ру-ки, стала просить:
    - Скажи, ради аллаха, в чем дело? Но Кербалай-Мамедали не уступал:
    - Клянусь аллахом, не скажу без муштулука.
    - Хорошо! Муштулук за мной, только скажи, в чем дело? Тогда Кербалай-Мамедали торжественно объявил:
    - У нас в Иране дали конституцию!
    Парниса застыла в недоумении.
    - Что дали? - спросила она.
    - Конституцию... Неужели ты до сих пор не знаешь, что это такое?
    Парниса подумала немного и спросила с удивлением:
    - А что такое конституция?
    Кербалай-Мамедали отвел ее руки и, отвернувшись, недо-вольно сказал:
    - Ну, вот... Как мне это объяснить тебе? Всему миру из-вестно, что Ирану дали конституцию. Даже уличные маль-чишки знают об этом... Сегодня консул вызывал в мечеть всех амшари - иранских подданных. Там молились за шаха, что даровал Ирану конституцию. Я тоже был в мечети. Народу собралось столько, что иголке негде было упасть. Там был и Кербалай-Гусейнгулу. Все земляки радовались. Ведь до сих пор мы, иранские подданные, не видели светлого дня, изнывали в чернорабочих. В России, посмотри, совсем нет чернорабочих из русских, все чернорабочие - бедняки из Ирана. Теперь, Пар-ниса, даст аллах, у нас будет много денег. Ты все приставала, чтобы я купил тебе архалук из русского бархата. Теперь уж обязательно куплю. Ты сама видела, что денег не хватало. Но теперь, даст аллах, денег будет вдоволь. Все мои земляки, Кебле-Имамали, Кебле-Новруз, Гасымали, Орудж, Мешади-Байрам, так радовались, шапки вверх готовы были бросать. Говорят, завтра консул соберет всех наших и начнет раздавать конституцию. Ай джан, ай джан! Да здравствует наш падишах! Ай джан!
    И Кербалай-Мамедали пустился в пляс, щелкая пальцами.
    Парниса, радостная и счастливая, подошла к мужу и снова взяла его за руки.
    На следующий день, под вечер, Кербалай-Мамедали вернулся домой мрачный и разочарованно сказал жене:
    - Консул ничего нам не дал. Сказал, что нашу долю конституции мы должны получить на родине, в Иране.
    Парниса нахмурила брови и, помолчав, недоверчиво сказала
    - Врешь!
    - Пусть будет проклят мой отец, если я вру, - начал уве-рять жену Кербалай-Мамедали. - Консул ничего нам не дал.
    - Врешь, не может быть.
    - Клянусь аллахом, ничего не дал...
    - Конечно, не даст! Такое уж у меня счастье!.. Здесь не да-ют ничего, чтобы все досталось твоей жене в Иране, этой ста-рой карге. Такое уж у меня счастье!..
    Посетовав на свою судьбу, Парниса сурово заявила:
    - Слышишь, Кербалай-Мамедали, я ничего не хочу знать. Раз я твоя жена, хоть сдохни, а содержи меня... Два месяца я прошу у тебя бархатный архалук, ты все отнекиваешься-денег мол, нет. А теперь рассказываешь, что консул ничего не дал, а дадут в Иране. Я не потерплю, чтобы мою долю получила и слопала твоя старая ведьма. Или сейчас же пошли письмо, что-бы твою долю старой карге не выдавали, а выслали сюда, тебе, или я не знаю, что сделаю с тобой!
    Кербалай-Мамедали начал уговаривать жену:
    - Ради аллаха, жена, не говори глупостей! Что бы ни раз-давали на родине, мою долю выдадут матери, а она пришлет сюда. Валлах, пришлет. Мать очень меня любит. Не беспокойся, ничего не пропадет. Давай лучше ужинать.
    Парниса подала мужу ужин, но сама села поодаль в угол и не стала есть.
    Пришлось Кербалай-Мамедали уступить и поклясться, что завтра же пошлет на родину письмо, чтобы его долю консти-туции прислали сюда.
    Только тогда Парниса немного успокоилась.
    Рано утром Кербалай-Мамедали вышел на улицу в нереши-тельности. Как быть? С одной стороны, он очень боялся Парнисы, хотя и сам не знал почему, а с другой стороны, боялся Тукезбан, жены, что осталась в Иране. Не дай аллах, если она, получив письмо, догадается, что муж просит свою долю для новой жены.
    Кербалай-Мамедали тщательно скрывал, что женился вто-рично. Когда он уезжал из Ирана, братья жены предупрежда-ли, что, если он женится на чужбине, они приедут туда и ра-зобьют ему голову. А Тукезбан поклялась приехать из Ирана босиком, с непокрытой головой и вырвать волосы своей сопер-нице.
    Раздумывая обо всем этом, Кербалай-Мамедали дошел до мечети. Как раз в это время Мешади-Молла-Гасан кончил пись-мо для Уста-Джафара из Тебриза. Оно было такого содер-жания:
    "Во-первых... приветы и поклоны... во-вторых... аминь, все-вышний аллах... Дорогая матушка! Хотя прошло много времени с тех пор, как я приехал на чужбину и тут работаю, но никог-да не забываю тебя. Милая матушка! Не обижайся, что я не посылаю денег. Все хочу послать, да не удается: если бы ты знала, как дорога здесь жизнь. Раньше, когда я жил один и расходов было меньше, я мог время от времени посылать тебе несколько рублей... Но сказано в Коране нехорошо правовер-ному жить одиноким. Поэтому я, по воле аллаха и согласно разъяснению моллы, что не подобает мусульманину жить без жены, прости меня за такое выражение... я, с соизволения ал-лаха и в согласии с шариатом, женился браком сийга, извини за такое слово. Конечно, жена есть жена, требует лишних рас-ходов. И вот все, что я зарабатываю, уходит на нашу жизнь, и ничего не остается, чтобы прислать тебе. Поцелуй за меня мо-его мальчика и передай привет всем родственникам".
    Мешади-Молла-Гасан только что кончил писать, когда по-дошел Кербалай-Мамедали и, приветствовав моллу, сказал:
    - Дядя молла! Напиши и для меня письмо.
    - Баш уста! - ответил Мешади-Молла-Гасан и, обраща-ясь к Уста-Джафару, сказал:
    - Возьми перо, подпиши.
    - Пусть пока сохнет, я схожу за конвертом, потом подпи-шу, - ответил Уста-Джафар и ушел.
    Кербалай-Мамедали присел на корточки перед Мешади-Молла-Гасаном. Тот положил письмо, написанное для Уста-Джафара, на солнышко, вынул из книги листок бумаги и, про-тянув к Кербалай-Мамедали правую руку, сказал:
    - А ну, покажи, с чем ты пришел?
    Кербалай-Мамедали не спеша полез в карман, вынул три монеты по копейке и положил перед моллой. Тот поднес деньги к глазам, поглядел, потом опустил их в карман и, подняв левое колено, положил на него бумагу. Петом, обмакнув перо, начал писать: "Во-первых... приветы и поклоны... во-вторых... аминь, всевышний аллах!"
    - Говори, что писать? - обратился он к Кербалай-Маме-дали.
    Тот тихо кашлянул в кулак.
    - Дядя молла! Только пусть между нами... - начал он. Мешади-Молла-Гасан собирался уже писать, но Кербалай-Мамедали схватил его за руку.
    - Нет, нет, не пиши! Пока слушай.
    Молла отнял перо от бумаги и стал слушать.
    - Напиши, - сказал Кербалай-Мамедали, - напиши: "Дорогая мать! Говорят, Ирану дали конституцию..."
    "Дорогая мать! Ирану дали конституцию..." - написал мол-ла.
    - Пиши, - продолжал Кербалай-Мамедали:  "Вчера кон-сул объявил нам, что нашу долю выдадут на родине, в Иране". Мешади-Молла-Гасан написал и это.
    - Пиши: "Матушка, мне ничего не надо, но..." Как бы это написать, дядя молла? Совестно признаться    тебе, но, видишь ли, наша домашняя, прости за такое слово...
    Мешади-Молла-Гасан хотел продолжать писать, но Керба-лай-Мамедали снова остановил его, говоря:
    - Не пиши! Заклинаю тебя святыми, не пиши! Как бы чего лишнего не написать... Не губи меня, дядя молла, умоляю тебя!
    Мешади-Молла-Гасан отложил перо и стал слушать.
    - Пиши, - опять начал диктовать Кербалай-Мамедали: "...то, что придется на мою долю, пришли сюда..."
    Мешади-Молла-Гасан написал.
    Кербалай-Мамедали, подумав, продолжал:
    "Хотя я и не знаю, сколько придется на мою долю, но, если даже будет немного, все равно пришли". Говоря по правде, дядя молла, я бы никогда не заговорил об этом, но разве мож-но переспорить женщину?
    Мешади-Молла-Гасан взялся было за перо, но Кербалай-Мамедали опять его удержал:
    - Умоляю тебя, что ты делаешь? Не пиши о женщине ни слова! А то вдруг напишешь, что я женился, потом не оберешь-ся беды. Напиши только, чтобы мою долю выслали сюда, и все...
    Мешади-Молла-Гасан написал.
    Кербалай-Мамедали стал диктовать конец письма:
    "Поцелуй за меня нашего мальчика. И как поживает наша домашняя, извини за такие слова, и еще посылаю низкий пок-лон всем родственникам и соседям". Напиши все это и кончай.
    Мешади-Молла-Гасан написал. Тогда Кербалай-Мамедали попросил прочесть написанное. Мешади-Молла-Гасан начал:
    "Во-первых... привет и поклон... во-вторых... всевышний ал-лах! Дорогая мать! Говорят, Ирану дали конституцию. Вчера консул сказал, что наша доля будет роздана на родине, в Иране. Прошу тебя, матушка, сколько бы ни пришлось на мою долю, пришли сюда, и еще поцелуй за меня нашего мальчика, и как поживает наша домашняя, извини за такие слова. И пе-редай привет всем родственникам и соседям. Конец".
    Окончив чтение, Мешади-Молла-Гасан положил письмо на солнышко рядом с тем, которое сушилось. Тем временем Уста-Джафар принес грязный конверт. Мешади-Молла-Гасан взял его письмо и протянул вместе с пером, чтобы тот подписал.
    Уста-Джафар увидел письмо, написанное для Кербалай-Мамедали, и стал разглядывать его.
    - Дядя Мешади-Молла! Говоря между нами, то письмо написано красивее. Почерк на моем письме не так хорош.
    И, взяв оба письма, стал их сравнивать. Кербалай-Мамеда-ли, вытянув шею, тоже стал молча разглядывать их. Молла взял оба письма из рук Уста-Джафара и, любуясь ими из-под очков, воскликнул:
    - Пах-пах-пах! Вот это - почерк! Вот это - письма! Од-но написано лучше другого.
    После этого он по ошибке протянул Уста-Джафару письмо, написанное для Кербалай-Мамедали, а письмо, написанное для Уста-Джафара, снова положил сушиться на солнце.
    Ничего не подозревая, Уста-Джафар взял из рук моллы письмо, написанное для Кербалай-Мамедали, и, положив его на левое колено, начал выводить свою подпись. Добрых десять минут он пыхтел и сопел, пока наконец нацарапал какие-то каракули. После этого он взял щепотку земли, посыпал на на-писанное и, спрятав конверт с письмом в карман, встал, попро-щался и ушел.
    Когда Уста-Джафар скрылся с глаз, Мешади-Молла-Гасан предложил и Кербалай-Мамедали принести конверт, но тот решил, прежде чем отправить письмо, показать его Парнисе.
    Мешади-Молла-Гасан сложил письмо Уста-Джафара вчет-веро и, передавая Кербалай-Мамедали, сказал:
    - Напишу адрес, когда принесешь конверт.
    Кербалай-Мамедали взял письмо и, напрягаясь, потея, вы-вел на нем пером какие-то каракули, отдаленно напоминающие его имя - "Мамедали". После этого он снова сложил письмо вчетверо, сунул в боковой карман и ушел. Дома он протянул письмо жене:
    - Вот, Парниса! Письмо уже написано. Теперь надо его отправить матери. Тут сказано, чтобы мою долю конституции прислали сюда. Если веришь, ладно, а если не веришь, дай кому хочешь прочесть.
    Парниса взяла письмо, развернула, повертела и, снова сло-жив, положила на полку. Вечером она положила письмо в карман и пошла к брату - Кербалай-Рзе.
    - Братец! - сказала Парниса, передавая письмо брату.- Ради аллаха, дай кому-нибудь прочесть это письмо, проверить, что тут написано.
    Расспросив сестру, о чем письмо, Кербалай-Рза немного задумался, потом сказал:
    - Послушай, Парниса, ты совсем свихнулась.
    - Почему, братец? - удивилась Парниса.
    - Глупышка!  Где это видано, чтобы из Ирана сюда  присылали конституцию?
    Парниса стала возражать:
    - Почему ты так думаешь, братец? Разве уж так далеко до Ирана, чтобы нельзя было прислать? Селение Арабляр на берегу Аракса, совсем близко, каких-нибудь три-четыре дня пути.
    - Арабляр то недалеко, но как пришлют конституцию от-туда?
    Парниса стала сердиться:
    - Ах, братец, ради аллаха, не говори так! Отлично могут прислать. Почему бы и нет? Ты вечно насмехаешься надо мной, всякое мое слово считаешь глупым. Раз не хочешь, отдай пись-мо, я сама найду человека, который мне прочтет его...
    - Ну, ладно. Завтра я отдам его прочесть. Пусть Мамедали пошлет, и ты сама убедишься, что я прав! Где это слыхано, чтобы из Ирана возили сюда конституцию? Оттуда доставляют хну, сабзу, очищенный миндаль, табак, чай, опиум и прочие подобные товары, но за всю жизнь я ни разу не слышал, чтобы оттуда привозили конституцию. Никогда и не торговали таким товаром...
    Немного подумав, Парниса снова попросила брата, чтобы он нашел кого-нибудь, кто сможет прочесть письмо, и брат обещал завтра же исполнить ее просьбу.
    На следующий день Кербалай-Рза отнес письмо к Молла-Оруджали. Года два назад этот Молла-Оруджали открыл здесь свою школу и, набрав с десяток учеников, обучает их грамоте.
    Молла-Оруджали взял письмо, внимательно вгляделся в почерк и сказал:
    - Это письмо написано почерком "тарассул", притом очень неразборчиво. Я этого почерка не читаю. Попроси кого-нибудь другого, кто знает.
    Кербалай-Рза отнес письмо к учителю русско-азербайджан-ского училища Мирза-Гасану, который окончил учительскую семинарию и преподавал азербайджанский язык.
    Поглядев на письмо, Мирза-Гасан проворчал:
    - Чтоб отсохли пальцы у того, кто это писал. Почерк такой мелкий и неразборчивый, что ничего не поймешь...
    Получив такой ответ, Кербалай-Рза не знал уже, к кому обратиться. Тут он вспомнил про Мешади-Гусейна, который хотя и торговал восточными пряностями, но слыл за очень уче-ного человека, любил рассуждать о шариате, философии и про-чих умных вещах. Слушая его, Кербалай-Рза всегда говорил про себя: "Ну, и ученая же голова этот Мешади-Гусейн".
    Когда Кербалай-Рза подошел к лавке Мешади-Гусейна, тот отпускал покупателю леденцы и назидательно рассказывал:
    - Покойный дед мой, да благословит аллах твоих покой-ников, беря меня в малолетстве на руки, говорил отцу: "Сын мой, Кербалай-Исмаил, береги этого мальчика, глаза его излу-чают свет науки, он станет ученым". Теперь я убеждаюсь в мудрости дедушки, который еще тогда предвидел мое будущее. Но наука не лезет сама в голову человеку, науку надо изучать, надо кости на этом деле поломать, без этого ничего не выйдет! Пока одолеешь науку, успеешь изрыгнуть молоко матери. Ес-ли б ты знал, какой ценой досталась мне эта наука, сколько меня били по пяткам, сколько колотили, все глаза на ней ис-портил и только после стольких мучений выбился наконец в ученые. Да, милый мой, это не шутка! Кроме того, надо иметь способности, талант надо иметь. Не всякий, кто учится, может стать ученым.
    Кербалай-Рза шагнул через порог и, воспользовавшись пау-зой, протянул письмо.
    - Дядя Мешади, да благословит аллах память твоего ро-дителя, прочти, пожалуйста, что здесь написано.
    Отпустив покупателя, Мешади-Гусейн внимательно посмот-рел на письмо.
    - Кто это писал? - спросил он.
    Кербалай-Рза не знал точно, кто его написал.
    - Должно быть, писал молла, что сидит перед мечетью.
    Начало было написано по-персидски и более или менее раз-борчиво.
    "Во-первых, главное наше пожелание, чтобы вы были живы и здоровы, а во-вторых, если вам угодно будет знать здешние новости, то, слава аллаху, все мы живы и здоровы и молимся за вас, и нет у нас иной печали, кроме разлуки с вами. Да поможет нам творец вселенной поскорее лицезреть вас! Аминь, всевышний аллах".
    Дочитав до этого места, Мешади-Гусейн стал запинаться:
    - На чужбине... потому что...
    Пыхтя и обливаясь потом, он вертел листок бумаги, рас-сматривал его на свет, но разобрать больше ничего не мог. Наконец бросил его на чашу весов и воскликнул:
    -Я знаю, кто это написал. Это не кто иной, как Мешади-Молла-Гасан. Этот злодей, сын злодея пишет так, что никто не может разобрать. Ученый человек Мешади-Молла-Гасан. Я думаю, что даже в Тебризе не найдется такого... Мало кто в состоянии прочесть то, что написано им! Честь и хвала писцу! Клянусь аллахом, редкий дар у этого человека! Ты посмотри на почерк! Вот это почерк!
    Говоря все это, Мешади-Гусейн снова взял письмо в руки и стал любоваться им.
    Кербалай-Рза положил письмо в карман и направился до-мой. Проходя мимо мечети, он увидел Мешади-Молла-Гасана, который сидел на выступе у входа в мечеть и, нацепив очки, писал какому-то крестьянину. Подойдя к нему, Кербалай-Рза поздоровался:
    - Салам-алейкум, дядя молла! Ради аллаха, скажи, не ты ли писал вчера письмо Кербалай-Мамедали?
    Взглянув    на  него    поверх    очков,    Мешади-Молла-Гасан спросил:
    - Какому Кербалай-Мамедали?
    - Да тому самому, что просил прислать с родины его долю конституции.
    - Да, да! - ответил    Мешади-Молла-Гасан.   -   Я   писал это. Вчера писал. Хорошо написал, толково, будь спокоен, на-верняка пришлют. Кажется, это ты и был.
    - Нет, то был мой зять.
    - Да, да! Не беспокойся, обязательно пришлют...
    - Да благословит аллах память твоего родителя. До сви-дания!
    Успокоенный, Кербалай-Рза пошел домой и, передавая пись-мо Парнисе, побожился, что был у самого моллы, который пи-сал письмо, и узнал от него, что все написано в точности, как и говорил Кербалай-Мамедали.
    Вечером Парниса отдала письмо мужу, чтобы тот переслал на родину.
    Кербалай-Мамедали отправился в лавку макинского купца Гаджи-Али и оставил там письмо, чтобы его отправили с кем-нибудь из едущих в Шахтахты, откуда через содержателя чай-ханы Мешади-Искендера письмо должно быть переправлено в селение Арабляр, его матери.
    Прошел месяц. Каждый вечер, когда Кербалай-Мамедали возвращался домой с работы, Парниса встречала его неизмен-ным вопросом:
    - Ну как? Есть что-нибудь?
    - Пока нет ничего! - отвечал Кербалай-Мамедали. Первое время Парниса не верила, думала, что муж обманы-вает ее.
    Тогда Кербалай-Мамедали начинал божиться:
    - Клянусь двенадцатью имамами, не обманываю!
    - Обманываешь! - утверждала Парниса. Тогда Кербалай-Мамедали говорил:
    - Пусть будет проклят мой отец, если я обманываю!
    - А может, ты вовсе и не отправлял письма? - продол-жала допытываться недоверчивая Парниса.
    - Если не веришь, пусть Кербалай-Рза спросит макинца Гаджи-Али, послал я письмо или нет, - отвечал Кербалай-Мамедали.
    Последнее время каждый раз, когда Кербалай-Мамедали говорил, что на письмо все нет ответа, Парниса набрасывалась на мужа с бранью:
    - Наверное, уже есть ответ, ты скрываешь от меня!
    И Кербалай-Мамедали   ничего не   оставалось, как клясться еще и еще раз.
    Однажды Парниса, проснувшись очень рано, стала пинками будить Кербалай-Мамедали. Когда тот, сев на постели, стал протирать кулаками глаза, она сказала:
    - Кербалай-Мамедали, сегодня обязательно получим от-вет на письмо. Что ты мне тогда подаришь?
    - Что захочешь! - с готовностью ответил Кербалай-Ма-медали.
    - И ответ будет благоприятный! - продолжала Парниса.
    - Откуда ты знаешь?
    - Я во сне видела, - сказала Парниса и на вопрос мужа, что же ей приснилось, ответила:
    -Тебе какое дело? Я наверняка знаю, что сегодня обяза-тельно будет ответ.
    Кербалай-Мамедали стал упрашивать:
    - Ради аллаха, расскажи, что тебе приснилось?
    - Не могу рассказать, - отнекивалась Парниса. - Если расскажу, сон не сбудется.
    Когда после полудня прошло два часа, Кербалай-Мамедали вернулся домой. Парниса встретила его вопросом:
    - Ну, что нового?
    - Ничего нет, - отвечал муж.
    Парниса достала хлеб и сыр и, положив перед мужем, села рядом.
    Отрезав кусок хлеба, Кербалай-Мамедали спросил:
    - Ну что, как же твой сон? Ты уверяла, что сегодня обя-зательно будет ответ...
    - Кербалай-Мамедали, - отвечала Парниса, - повто-ряю - сегодня придет благоприятный ответ: если мне снятся арбузы, - это к радости. На той неделе сестре Саре присни-лись арбузы. Когда ее муж Мешади-Ахверди рассказал мулле, тот объяснил: видеть во сне арбуз - это к удаче. И я в этом давно убедилась сама. Вчера мне снилось, что покойная тетка Шахрабану приехала к нам в гости (чтоб теперь ей не при-ехать!). Она меня очень любила (чтоб теперь не любила!). Ехала она на осле, а справа и слева висели мешки, большие-пребольшие, ну, прямо с дом...
    Кербалай-Мамедали расхохотался:
    - Да что ты болтаешь? Что это за мешки с дом величиной, ха-ха-ха!
    Парниса стала божиться:
    - Пусть будет проклят отец того, кто лжет! Клянусь алла-хом, не вру. Вот с этот дом. Да... я вышла навстречу тетке и сказала (чтоб не выйти мне теперь и не сказать!): "Тетя, - сказала я, - ради Хазрат-Аббаса, чего ты побеспокоилась?.." Покойница обняла меня (чтоб теперь не обнять!), поцеловала в одну щеку, поцеловала в другую щеку и дала мне самый большой арбуз. Да благословит ее аллах! Покойная очень меня любила (чтоб не любить ей теперь!)...
    Когда Парниса рассказывала все это, Кербалай-Мамедали послышалось, что кто-то останавливает осла:
    - Оккуш, оккуш!
    Он и Парниса повернулись к окну и увидели медленно входящего во двор осла.    На нем сидела женщина, рядом шел какой-то мужчина.
    Парниса и Кербалай-Мамедали не узнали прибывших, а Кербалай-Мамедали даже пошутил:
    - Вот и сбылся сон, тетка Шахрабану везет тебе арбузы...
    Разглядывая издали гостей, Парниса в беспокойстве подня-лась. А Кербалай-Мамедали, всмотревшись, вдруг вскрикнул: "Вай!" - и бросился в угол комнаты, чтобы спрятаться.
    Парниса, растерявшись, кинулась за мужем. Кербалай-Ма-медали метнулся к окну, намереваясь разбить стекло и выско-чить во двор. Но, выглянув, передумал, стремительно открыл дверь и пустился бежать по двору без оглядки.
    Приехавшая женщина, схватив в каждую руку по камню и ругаясь, кинулась вдогонку за Кербалай-Мамедали.
    - Собачий сын, мало было тебе заводить тут вторую жену, еще издеваешься надо мной в письме?!
    Мужчина, сопровождавший женщину, тоже бросился за Кербалай-Мамедали. Женщина кинула камень, но попала в курицу. Мужчина швырнул палку, но угодил в стену. Керба-лай-Мамедали успел перемахнуть через низкий забор и был таков.
    Парниса, оставшись в комнате, кричала, звала на помощь... А со двора доносилась такая отчаянная ругань, какую можно услышать лишь на улице, когда семнадцати-, восемнадцатилет-ние парни играют в альчики.
    Женщина,  гнавшаяся за  Кербалай-Мамедали, была его женой из селения Арабляр, а мужчина - ее братом.
    Чем кончилась эта скандальная история, я уж не знаю.

ИРЯНДЯ ХУРРИЙЙАТ
Бизим мясджидин далында, гапынын сякисиндя алли-алли беш йашында бир
киши отуруб касыблыг эдир; бунун пешяси бисавад мюсялманлара вя чох
вахт Иран гярибляриня мяктуб йазмагдыр. Бу кишинин ады Мяшяди Молла
Хясяндир.
Мяшядини бурада йайда да гёрмяк олар, гышда да, пайызда да вя
бахарда да.
Гах вахт йай фясли кючя иля кечян вахт гёрюрсян ки, Мяшяди Молла
Хясян башыны дайайыб сякинин буджагына, мюргюляйир, йа бир озгя вахт
кечяндя гёрюрсян: бир о тайлы чёмбялиб Мяшядинин габагында вя Мя-
шяди гёзлюйю бурнунун устя кечирдиб, сол дизи устя алинин ичиндя йарым
вяряг чиркли кагыз тутуб о башыны йухары галхызыб, гёзлюйюн алтындан ка-
гыза бахыб, фарсджа охуйур: “Вя санийян: агяр бизим вилайятин ахвалыны
хябяр алмаг истясяниз, лиллахюлхямд, саг вя саламат сизин омрюнюзя
дуагу варыг вя озгя бир нигаранлыгымыз йохдур, савай сизин айры-
лыгыныздан; худавянди-алям бир сябяб салсайды ки, сизи мян бир да гёря
идим…”.
Гыш фясли мясджидин габагындан кечяндя гёрюрсян ки, Мяшяди Молла
Хясян абайа бюрюнюб вя габагына бир мангал гойуб, айилиб аз галыр
мангалы гуджагласын. Йа бир вахт кечяндя гёрюрсян бир гярибя чёмбялиб
Мяшядинин габагында вя алляри иля йаваш-йаваш мангалын одларыны дешир
вя Мяшяди Молла Хясян сол алиндя йазылы бир кагыз тутуб, саг алини гол-
тугуна сохуб кагызы охуйур: “Мяндян дуа йетирясиниз амоглум Кяр-
бялайы Гасыма, дайыоглум Джяфяря, бибимя, Сякиня ханыма, Гюлсюм
амигызыма. Мяндян дуа йетирин Хейдяря, Кярбялайы Алийя. Мяндян
дуа йетирин Мяшяди Хялиля, Мяшяди Искяндяря вя Хюсейня вя Гуламя-
лийя вя Мяшяди Зюлфюгара вя Уста Зейнала. Мяндян чох-чох дуа йе-
тирин Мяшяди Рюстям амимя вя Няджяфялийя вя Байрама, Оруджялийя вя
Сябзялийя вя Кярбялайы Исмайыла вя Мяхяммядя. Вя Мяхяммядя
дегилян ки, гардашы Муртузагулу саг вя саламатдыр вя Иряванда Хаджы
Хямидин багында багбандыр вя бир арвад да алыб, ушагы да олуб вя чох-
чох дуа гёндярир вя ушагын гёзляри агрыйыр, амма шюкюр Аллаха, озю
саламатдыр вя чох-чох дуа гёндярир…”.
Мяшяди Молла Хясян Иран ахлидир. Он-он ики ил бундан иряли Мяшяди
Ираяванда башына йедди-сяккиз мюсялман ушагы йыгыб мюдяррислик
элярди. Ахырда ушаглар бир-бир башладылар дагылмага; о сябябя ки, ушагын
бири дярсини билмяйяндя Мяшяди Молла Хясян тюпюрюрдю ушагын узюня.
Бир нечя дяфя ушаглар гедиб аталарына шикайят элядиляр, бир нечя дяфя
ушагларын атасы гялиб Молланын узюня тюпюрдю. Амма бунлар хамысы
отюшярди, агяр ушаглар дагылмаса идиляр.
Ушаглар дагылдылар.
Аввялляри Мяшяди Молла Хясян китаб сатарды. Инди да онун ся-
кисинин устюндя бир нечя кёхня джилдли китаблар вар: ики “Гюлюстан”, дёрд
джилд “Джамеи-Аббас”, бир джилд Гуран, ики джилд чох кёхня “Нисаб”, бир
дяня джилди дагылмыш “Тяряссюл” вя бир дяня тязя «Абваб”. Амма бу
китаблардан бир илин ичиндя Мяшяди Молла Хясян йедди-сяккиз джилддян
артыг сата билмяз.
Одур ки, Мяшядинин гюзараны кагыз йазмагла кечир. Гюн олмаз ки,
уч-дёрд гяриб вя кяндли гялиб Мяшяди Молла Хясяня кагыз йаздырма-
сын. Хяр кагызын бириня Мяшяди ики гяпик, уч гяпик, йа дюшяндя бир шахы
алыр. Кагыз йаздыран чох касыб оланда бир гяпийя да йазыр; бу шяртля ки,
кагызы, йаздыран озю гяряк алыб гятирсин.
Аллах бярякят версин; йахшы сянятдир. Мюсялман аляминдя хеч
сянят о мяртябядя рявадж дейил, ня гядяр ки, озгяляря мяктуб йазмаг.
Анадолу мясджидляринин гапыларындан кечмяк мюмкюн дейил; о тяряфи-
бу тяряфи мюсялманлар тутуб долушурлар бир вя йа ики молланын башына ки,
кагыз йаздырсынлар. Хабеля Техран, Тябриз, Иряван, Тифлис, Бакы йа гей-
риляри. Гянджя мясджидинин гапысынын хяр бир сякисиндя бир Мяшяди Молла
Хясян кими шяхс айляшиб. Ийирми-отуз адам бунлары ахатя эдир ки, кагыз
йаздырсынлар. Мясджидя гириб-чыхмаг мюмкюн олмур.
Аллах бярякят версин.
Амма бирджя бурасы йахшы дейил, кагыз йаздыранларын хамысы касыб
адамлар олур. Гёрюрсян ки, бир фягир фяхля гялир ки:
– Мяшяди ами, мяня бир кагыз йаз!
Мяшяди Молла Хясян буну эшитджяк саг алини узадыр фяхлянин
габагына вя сорушур:
– Чыхарт гёрюм, джибиндя няйин вар?
Фяхля алини салыб джибиндян ики гяпийи чыхардыр.
Мяшяди дейир ки:
– Бу аздыр.
Фяхля анд ичир ки:
– Дяхи пулум йохду.
Мяшяди анд ичир ки:
– Йазманам.
Ахырда фяхля разы олур ки, гедиб бир гяпик да тапыб гятирсин.
Сонра Мяшяди Молла Хясян аввял эйняйи тахыр гёзюня, сонра гя-
лямданы ачыр, гялямданын дяватына бир гятря су тёкюр, кечмишдя гамыш гялямля йазмаг учюн ишлянян гара рянгли мюряккяб, гамыш гялямин
уджуну басыр сол алинин шяхадят бармагынын уджуна, сонра бир вяряг чиркли
почт кагызыны китабын ичиндян тапыб йарыдан джырыр, йарысыны сялигя иля гойур китабын арасына, йарысыны гойур сол дизинин устюня, гялями батырыр мюряккябя вя оз-озюня башлайыр кагызы йазмага. “Сахиба, гиблягаха! Аввя-
лян вя санийян…” Гяряз хейир-дуаны вя ахырда “амин йа ряббюлаля-
мин” йазыб узюню тутур кагыз йаздырана вя дейир:
– Инди сёзюню де йазым.
Кагыз йаздыран дярдини йаздырыб гуртарандан сонра гяпикляри вериб
Мяшяди Моллайа, кагызы алыб гойур голтуг джибиня ки, гедиб гёрсюн
вятяня гедян вармы ки, кагызы йолласын.
Милади тарихинин мин доггуз йюз алтынджы илиндя сентйабр айынын 13-
да Мяшяди Молла Хясян ики няфяр адама кагыз йазыб: бирини Иранын
“Арябляр” кяндинин сакини Кярбялайы Мяммядялийя, о бирини тябризли
Уста Джяфяря.
Ах, башы бялалы кагызлар! Дюнйа вя алями бир-бириня вурдунуз! Каш
сизи йазанын бармаглары гуруйа иди вя сизи йазыб халгы бу гядяр бялалара
салмайа иди!
Гяряз, кечяк мятляб устя.
Кярбялайы Мяммядяли ики ил йарымдыр ки, гюрбятя чыхыб аз-чох
чёряк пулу газансын вя ахлю-айалыны сахласын. Ахлю-айалы ибарятдир бир
анасындан, бир арвадындан вя йедди-сяккиз йашында бир оглундан.
Аввялляр Кярбялайы Мяммядяли фяхлялик эдярди вя ики-уч айда бир
уч-дёрд манат хярджлик вя алты-йедди аршын чит гёндярярди эвиня. Кечян
ил эрмяни-мюсялман давасы дюшяндя Кярбялайы Мяммядяли гетмишди
вятяня вя беш-он манат пул да апармышды. Амма сяккиз айдыр ки,
эвиндян чыхыб гялиб индийядяк анджаг бир дяфя “Арябляря” анасына ики
манат гёндяриб ки, эвдя хярджлик элясинляр. Ики дяфя анасы вя арвады
сифариш эляйибляр вя ики дяфя кагыз гёндярибляр ки, хярджликдян йана
корлуглары вар вя Кярбялайы Мяммядялидян бир аз пул истяйибляр. Бу
сифаришлярин вя кагызын джавабында Кярбялайы Мяммядяли бир дяфя кагыз
гёндяриб вя бир дяфя да сифариш эляйиб ки, буралар шулугдур вя иш-зад о
гядяр йохдур; бир аз сябр элясинляр, иншаллах, ара сакитляшяндян сонра
эвя хярджлик гёндяряр.
Бу вилайятин шулуг олмагыны Кярбялайы Мяммядяли дюз йазырды,
чюнки догрудан буралар шулуг иди. Амма орасыны йаландан йазырды ки,
иш-зад о гядяр йохдур; гюн олмазды ки, Кярбялайы Мяммядяли фяхля-
ликдян дёрд аббасы, бир манат газанмасын вя буну да демяк олмаз ки,
Кярбялайы Мяммядяли ахлю-айалыны истямирди. Чох сяй эдирди ки, пул
гёндярсин; амма гёндяря билмирди. Ня гядяр истяйирди гёндярсин,
бирдян гёрюрдю ки, джибиндя пул йохдур. Бир нечя гюн кечирди, оз-озюня
дейирди ки: “иншаллах, бу гюн вятяня гедян адам тапарам вя хеч олма-
са, ики манат эвя гёндярярям”. Амма ахырда геня гёндяря билмирди.
Ондан отрю гёндяря билмирди ки, хярджи чох иди вя хярджи да ондан отрю
чох иди ки, Аллахын изни иля, пейгямбярин шярияти иля Кярбялайы Мям-
мядяли бурада бир дул арвад сигя элямишди.
Хямин арвад Кярбялайы Мяммядялинин йолдашы бир фяхлянин баджысы
иди. Аввялляр бу арвад Кярбялайы Мяммядялинин палтарыны йуйарды.
Бир дяфя Кярбялайы Мяммядялини йолдашы эвляриня гонаг
апармышды. Ня тёвр дюшдю ки, Кярбялайы Мяммядяли арвадын гычларыны
гёрюб хошлады вя ахырда да ки, алды. Габагджа Кярбялайы Мяммядяли
“Аслан карвансарасы”нын бир хиджрясиндя галырды вя данышмышды тязя
арвадына айда бирджя манат хярджлик версин. Амма сонра арвады бир аз да
артыг хошлайыб кёчдю арвадын эвиня. Арвадын ады Пяринися иди.
* * *
Гюнлярин бир гюню Кярбялайы Мяммядяли гачараг эвя гялиб тязя
арвадына деди:
– Ай гыз, Пяринися, муштулугуму вер!
Пяринися тяяджджюблю сорушду:
– Ня олуб?
Кярбялайы Мяммядяли дюбаря деди:
– Муштулугуму вер!
Пяринися геня сорушду:
– Ня олуб?
Кярбялайы Мяммядяли геня деди:
– Муштулугуму вермясян, демийяджяйям.
Пяринися Кярбялайы Мяммядялийя йахынлашыб йапышды алляриндян
вя геня сорушду:
– Сян Аллах, де гёрюм ня олуб?
Кярбялайы Мяммядяли геня деди:
– Валлах, муштулугуму вермясян, демийяджяйям.
– Йахшы, муштулугун бордж олсун, де гёрюм ня олуб?
Кярбялайы Мяммядяли деди:
– Бизим Ирана хюрриййят верилиб.
Пяринися бир гядяр дайаныб сорушду:
– Ня верилиб?
– Ай гыз, хюрриййят да!.. Индийя кими буну да билмирсян?
Пяринися геня бир гядяр дайаныб вя бир аз тяяджджюблю сорушду:
– Хюрриййят няди?
Кярбялайы Мяммядяли арвадын аллярини озюндян кянар эляйя-
еляйя башыны сол тяряфя чёндярди вя бир джюр наразы олан кими джаваб
верди:
– Ай ряхмятлийин гызы, инди ахы мян сяня ня дейим, неджя сяни баша
салым? Инди дюнйа-алям билир ки, Ирана хюрриййят верилиб. Инди кючядя
ушаглар да билирляр ки, Ирана хюрриййят верилиб. Бу гюн хямшярилярин
хамысыны гонсур-консул чагырмышды мясджидя, падшаха дуа эляйирдиляр ки, Ирана
хюрриййят вериб. Мян да гетмишдим мясджидя. О гядяр адам варды ки,
ийня салмага йер йох иди. Кярбялайы Хясянгулу да орада иди.  Хямшя-
риляр о гядяр севинирдиляр ки! Догрудан да индийя кими биз йазыг хям-
шяриляр чох гара гюн чякмишик. Фяхлялик элямякдян джанымыз чыхды.
Амма гёрюрсян, Урсетдя хеч фяхля йохду, хамысы йазыг хямшяриди.
Пяринися, Аллах гойса, бундан сонра пулумуз чох олар. Эля ха дейирдин
ки, мяня урус мяхмяриндян бир архалыг ал. Инди, валлах, бундан сонра
аларам! Ахы озюн гёрюрдюн ки, пулум гёрмюрдю; амма, Аллах гойса,
бундан сонра пулум чох олар. Кабла Имамяли, Кабла Норуз, Гасымяли,
Орудж, Мяшяди Байрам о гядяр севиндиляр ки, аз галырдылар бёрклярини
гёйя аталар. Гонсур, дейилляр, сабах хямшярилярин хамысыны чагыраджаг,
хюрриййят пайлыйаджаг. Ай джан, ай джан!.. Саг олсун бизим падшахымыз, ай
джан!..
Бу сёзляри дейя-дейя Кярбялайы Мяммядяли чытмыг чалыб ойнайыр-
ды. Пяринися севинджяк геня гедиб йапышды аринин алляриндян.
Сабах олду. Ахшам вахты Кярбялайы Мяммядяли гялди эвя вя ичяри
гирян кими Пяринисяйя деди:
– Пяринися, балам, гонсур бизя хеч зад пайламады, деди сизин хюр-
риййят пайынызы Иранда оз вятяниниздя пайлыйаджаглар.
Бу сёзляри эшидяндян сонра Пяринися гаш-габагыны тёкдю вя бир аз
динмяйиб ахырда ариня деди:
– Йалан дейирсян.
Кярбялайы Мяммядяли башлады анд ичя-ичя арвадыны инандырмага:
– Йалан дейирям атама няхлят! Гонсур бизя хеч зад пайламады.
– Йалан дейирсян.
– Валлах, хеч зад пайламады.
– Сёз йох, пайламаз. Мяним бахтым харада иди ки, пайласын. Бура-
да пайламады ки, Иранда вятяниниздя пайласын, йетишсин о кафтар ар-
вадына. Мяним бахтым харада иди ки, бурада пайласын.
Бир гядяр оз бахтындан шикайят эдяндян сонра Пяринися аджыглы ариня
деди:
– Бах, Кабла Мяммядяли, мян ону-буну билмяням, хяйя мян
сяня арвадам, гяряк джанын чыхсын, арвадыны сахлайасан. Инди ики айдыр
мян сяндян бир мяхмяр архалыг истяйирям. Алмырсан ки, касыбам, пу-
лум йохду. Инди да башламысан ки, мяним пайымы гонсур вермяди, вя-
тяндя веряджякляр. Мян хеч вядя дёзя билмяням ки, мяним гисмятими
о кафтар арвадын алыб йесин. Йа хеля бу гюн гет, кагызы йаздыр ки, сянин
пайыны йолласынлар бура, озюня, о кафтара вермясинляр; йа ки, мян бил-
мирям нейлярям.
Бу сёзлярин джавабында Кярбялайы Мяммядяли деди:
– Ай арвад, сян Аллах бош-бош данышма. Вятяндя хяр ня пайласа-
лар, веряджякляр анама. Анам хеч олмаз ки, мяним пайымы озюмя гён-
дярмясин. Валлах, гёндяряр, анам мяни чох истяйир. Уряйини сыхма, дур
бир тикя чёряк гятир йейяк.
Пяринися чёряк гятириб гойду аринин габагына, амма озю гедиб
отурду буджагда.
Ахырда Кярбялайы Мяммядяли анд ичди ки, сабах олджаг гедиб вя-
тяня кагыз йаздырар ки, онун пайыны гёндярсинляр бурада озюня йетишсин.
Пяринися бир аз сакит олду.
Сюбх тездян Кярбялайы Мяммядяли чыхды кючяйя вя билмязди ня
элясин. Бир тяряфдян Пяринисядян чох горхурду вя хеч озю да билмирди
ки, няйя горхурду. Бир тяряфдян да вятяндяки арвады Тюкязбандан да
горхурду ки; горхурду ки, кагыз йаздырыб гёндярся, вятяндя Тюкязбан
дуйа ки, ари пайыны тязя арваддан отрю истяйир. Бурада эвлянмяйини
Кярбялайы Мяммядяли бярк гизлядирди. Ондан отрю ки, вятяндян гя-
ляндя Тюкязбанын гардашлары ону горхутмушдулар ки, агяр гюрбятдя
эвлянся, гялиб бурада онун башыны йарарлар. Тюкязбан да анд ичмишди
ки, агяр Кярбялайы Мяммядяли гюрбятдя эвлянся, башыачыг, айагйалын
гялиб тязя арвадынын сачларыны йолар.
Бу ишляри фикир эляйя-эляйя Кярбялайы Мяммядяли гялиб йетишди
мясджидин гапысына. О вядя Мяшяди Молла Хясян тябризли Уста Джяфяря
кагыз йазыб тязя гуртармышды. Уста Джяфярин кагызы бу мязмунда иди:
“Аввялян… салам-дуа… вя санийян… Амин йа ряббюлалямин. Эй
мяним истякли анам, нечя мюддятдир ки, гялиб гюрбятдя ишляйирям, хеч
сяни йадымдан чыхармырам. Амма, ай ана, валлах мяндян инджимя ки,
сяня хярджлик гёндярмирям. Ха истяйирям гёндярям, амма валлах,
билмирсян буралар неджя бахалыгдыр. Гёрюрсян, аввялляри мян тяк джаныма
галырдым, о вядя хярджим аз олурду, хярдянбир сяня бир-ики манат гён-
дярирдим. Амма, сёз йох, Аллах озю буйуруб ки, мюсялман бяндялярин
тяк галмагы йахшы дейил вя Аллахын буйурмагына гёря неджя да ки, мя-
сялян, моллалар хямишя вяз эляйяндя бизя дейибляр ки, мюсялманчылыг-
да тяк галмаг йахшы дейил, одур ки, мясялян, сяндян да айыб олмасын,
Аллахын изни иля вя пейгямбярин шярияти иля бурада сяндян да айыб ол-
масын бир арвад сигя элямишям. Геня неджя олса арваддыр, хярджи-зады
оладжаг. Валлах, газандыгым анджаг эвимизин хярджини гёрюр, дяхи о гядяр
галмыр ки, сяня да гёндярям вя бир да мяним авязимдян бизим ог-
ланын узюндян оп вя бир да джями гохум-агрябайа дуа йетир”.
* * *
Мяшяди Молла Хясян хямин кагызы тязя гуртармышды ки, Кярбялайы
Мяммядяли йавыглашыб салам верди вя узюню моллайа тутуб деди:
– Молла ами, мяня да бир кагыз йаз!
Мяшяди Молла Хясян, Кярбялайы Мяммядялийя деди:
– Баш устя, – вя Уста Джяфяря деди ки: – Гётюр гялями кагыза гол
гой. – Уста Джяфяр моллайа джаваб верди ки:
– Гой кагыз гурусун, мян гедим пакет алым гятирим, сонра гол
гойарам.
Уста Джяфяр дуруб гетди. Кярбялайы Мяммядяли чёмбялди молланын
габагына вя Мяшяди Молла Хясян, Уста Джяфяр йаздыгы кагызы гойду
гюнюн габагына, китабын ичиндян бир вяряг чиркли почт кагызы чыхарды вя
сонра саг алини Кярбялайы Мяммядялийя узадыб деди:
– Чыхар гёрюм, мяня ня веряджяксян?
Кярбялайы Мяммядяли йаваш-йаваш саг алини узатды джибиня вя уч
дяня тяк гяпик гойду молланын габагына.
Мяшяди Молла Хясян пуллары гётюрюб, аввял тутду гюнюн габагына,
сонра салды джибиня, сол дизини галхызды йухары, кагызы сол алинин ичиндя
гойду дизинин устя. Гялями батырды мюряккябя вя башлады йазмага:
“Аввялян… салам вя дуа…вя санийян…Амин йа ряббюлалямин…”
Буну йазандан сонра узюню тутду Кярбялайы Мяммядялийя:
– Де гёрюм сёзюн няди?
Кярбялайы Мяммядяли бир оскюрюб башлады:
– Молла ами, сянин йанында галсын, мясялян…– Мяшяди Молла Хя-
сян истяди йазсын, Кярбялайы Мяммядяли тез алини узадыб йапышды гя-
лямдян:
– Йох, йох, йазма. Хяля гулаг ас!
Мяшяди Молла Хясян гялями чякди вя башлады гулаг асмага. Кяр-
бялайы Мяммядяли деди:
– Мясялян: йазгилян, ай ана, дейирляр Ирана хюрриййят верибляр.
Мяшяди Молла Хясян башлады йазмага: “Ай ана, Ирана хюрриййят
верибляр”.
Кярбялайы Мяммядяли деди:
– Йаз дюнян гонсур бизя хябяр верди ки, бизим пайымызы вятяндя
пайлайаджаглар. – Мяшяди Молла Хясян бу сёзляри да йазды. Кярбялайы
Мяммядяли деди: – Йаз инди, ай ана, мян, валлах, хеч зад истямирям.
Амма айыб олмасын… гой гёрюм неджя йазаг? Молла ами сяндян да
айыб олмасын, бизим эв адамы, айыб олмасын…
Мяшяди Молла Хясян истяди йаза, геня Кярбялайы Мяммядяли
алини атды гялямя вя чыгырды:
– Йох, йох, ня гайырырсан? Сян имам, ону йазма, йазма. Билмяз-
сян мяним сёзляримин хамысыны йазарсан ха! Йох, йох башына дёнюм,
а молла, мяни ханяхяраб элярсян…
Мяшяди Молла Хясян гялями кагыздан чякиб, башлады гулаг
асмага. Кярбялайы Мяммядяли башлады:
– Йаз мяним пайыма хяр ня дюшся, гёндяр мяним озюмя…
Мяшяди Молла Хясян бу сёзляри йазды. Кярбялайы Мяммядяли
башлады:
– Хярчянд мян билмирям ня гядяр дюшяджяк. Эля тутаг ки, аз да
дюшся гёндяр. Чюнки догрудан, а молла, мян хеч бу сёзляри агзыма
алыб данышмаздым, амма бу арвадларын охдясиндян мягяр гялмякми
олур?..
Мяшяди Молла Хясян истяди йаза. Кярбялайы Мяммядяли тез алини
узадыб йапышды гялямдян вя чыгырды:
– Йох, йох, сян Аллах, йазма. Арвад сёзю йазма. Бирдян билмяз-
сян йазарсан, арвад алмышам… Эля бирджя ону йаз ки, пайымы гёндяр-
синляр. Вяссялам.
Мяшяди Молла Хясян буну да йазды. Кярбялайы Мяммядяли деди:
– Вяссялам. Бир да йаз мяним авязимдян бизим огланын узюндян
оп вя айыб олмасын, эв адамынын кефи неджяди вя хамы гохум-агрябайа
дуа гёндярирям. Вяссялам. Ди инди булары да йаз, вяссялам. – Мяшяди
Молла Хясян бу сёзляри да йазды.
Ахырда Кярбялайы Мяммядяли тявяггя эляди ки, йаздыгыны бир дяфя
охусун. Молла башлады йаздыгыны охумага. «Аввялян салам-дуа… вя
санийян…Йа ряббюл-алямин…Ай ана, дейирляр Ирана хюрриййят вериб-
ляр. Дюнян гонсур бизя хябяр верди ки, бизим пайымызы вятяндя пай-
лайаджаглар. Инди, ай ана, мяним пайыма хяр ня дюшся, гёндяр вя бир да
мяним авязимдян бизим огланын узюндян оп вя айыб олмасын, эв ада-
мынын кефи неджяди вя хамы гохум-агрябайа дуа гёндярирям. Вяс-
сялам”.
Кагызы охуйуб гуртарандан сонра Мяшяди Молла Хясян бу кагызы
да гойду Уста Джяфярин кагызынын йанына, гюнюн габагына. Бу хейндя
Уста Джяфяр алиндя бир чиркли пакет гялди, Мяшяди Молла Хясян Уста Джя-
фярин кагызыны вя гялями верди ки, гол гойсун. Уста Джяфярин гёзю саташ-
ды Кярбялайы Мяммядялийя йазылан кагыза вя айилиб хаман кагыза
диггятля бахыб деди ки:
– Ай Мяшяди Молла ами, оз арамызды, амма бу кишинин кагызыны
мяним кагызымдан йахшы йазмысан? Бах мяним кагызымын хятти о
гядяр гёзял дейил, амма о кагызын хяттиня бах…
Бу сёзляри дейя-дейя Уста Джяфяр Кярбялайы Мяммядялинин кагы-
зыны алиня гётюрюб башлады икисини да бир-бири иля тутушдурмага. Кярбя-
лайы Мяммядяли да башыны узадыб аввял оз кагызына бахды, сонра Уста
Джяфярин кагызына бахды вя бир сёз демяди. Мяшяди Молла Хясян бу
кагызлары алиня алыб, хяр икисиня эйняйинин алтындан диггятля баха-баха
деди:
– Пях-пях… Афярин беля хяття, бир-бириндян гёзялди.
Бу сёзляри дейяндян сонра Мяшяди Молла Хясян Кярбялайы Мям-
мядялийя йаздыгы кагызы сяхвян верди Уста Джяфяря, Уста Джяфяря йаз-
дыгы кагызы гойду гюнюн габагына. Уста Джяфяр билмяйя-билмяйя Кяр-
бялайы Мяммядялинин кагызыны молладан алды, гялями гётюрдю, кагызы
гойду сол дизинин устя вя хыггана-хыггана, кяхилдяйя-кяхилдяйя он
дягигянин мюддятиндя йаман-йахшы адыны йазды, сонра йаздыгы йеря бир
чимдик торпаг тёкюб пакети гойду голтугуна вя айага дуруб, “худа-
хафиз” дейиб гетди.
Уста Джяфяр узаглашандан сонра Мяшяди Молла Хясян Кярбялайы
Мяммядялийя да деди ки, гедиб пакет алыб гятирсин. Кярбялайы Мям-
мядялинин фикри бу иди ки, кагызы пакетя гоймамыш апарсын аввял Пяри-
нисяйя гёстярсин, сонра гойсун пакетя. Мяшяди Молла Хясян Уста Джя-
фяря йаздыгы кагызы дёрд гат бюкюб верди Кярбялайы Мяммядялийя вя
деди ки:
– Сонра ня вахт пакетини гятирсян, устюню йазарам.
Кярбялайы Мяммядяли кагызы гётюрдю алиня вя гялями алыб
хыггана-хыггана бир беля джызма-гара чякди: Мяммяд аляд. Гуйа ки:
Мяммядяли. Сонра дёрд гат бюкюб гойду голтуг джибиня вя дурду
гетди.
Кярбялайы Мяммядяли гялди эвиня, кагызы голтуг джибиндян чыхарыб
узатды арвадына вя деди:
– Бах, Пяринися, гедиб кагыз йаздырдым, гёндяряджяйям анама.
Йазмышам ки, мяним хюрриййят пайымы гёндярсинляр. Хяйя инанырсан,
хеч; инанмырсан, ал апар кагызы хяр кяся истяйирсян охут, гёр беляди, йа
йох.
Пяринися кагызы алды алиня, о тяряфиня бахды, бу тяряфиня бахды, сонра
бюкюб гойду тахчайа. Ахшам вахты арвад кагызы гётюрюб гойду
голтугуна вя гетди гардашы Кярбялайы Рзанын эвиня. Кагызы чыхартды
верди гардашына вя деди:
– Дадаш, сян Аллах бу кагызы апар вер бир адам охусун, гёряк
бурада ня йазылыб?
Кярбялайы Рза аввял кагызын ахвалатыны баджысындан сорушду вя бир
гядяр фикирляшиб деди:
– Ай гыз, Пяринися, сянин хеч аглын йох имиш.
Пяринися сорушду:
– Нийя, дадаш?
Гардашы джаваб верди:
– Ай ахмаг, бир фикир эля гёр Ираннан да бура хюрриййят гяляр?
Пяринися деди:
– Ай дадаш, сян нийя эля сёз данышырсан? Иран ня узаг йерди ки,
гялмясин? “Арябляр” кянди одур а… Аразын гырагындады. Ня бир узаг
йолду ки? Бурдан ора уч-дёрд гюнлюк йолду.
– Йахшы дейирсян, Пяринися, “Арябляр” чох узаг йер дейил. Амма
ахы Ираннан бура хюрриййят гяляр?
Пяринися бир аз аджыглы кими деди:
– Ай дадаш, сян нийя эля сёз данышырсан? Иран ня узаг йерди гялми-
йя? Сян эля мяним хяр сёзюмю ахмаг хесаб эляйирсян. Охутмурсан,
вер мяня кагызы, мян озюм апарыб охударам.
Кярбялайы Рза кагызы вермяди вя гюля-гюля деди:
– Йахшы, Пяринися, мян кагызы сабах апарыб охударам. Гой Кяр-
бялайы кагызы гёндярсин, амма валлах геня ахырда мян дейян оладжаг;
чюнки, ахы ким эшидибди ки, о тайдан бура хюрриййят гялсин. О тайдан бу
юзя хяна гяляр, сябзя, бадам ичи гяляр, тютюн, чай, тирйяк… беля задлар
гяляр; йохса валлах, мян омрюмдя бир дяфя да эшитмямишям ки,
хюрриййят гяля. Хеч бу тяряфлярдя хюрриййят алыш-вериш элийяни да мян
эшитмямишям.
Пяринися бир аз фикир эляйяндян сонра геня гардашындан тявяггя
эляди ки, кагызы апарыб бир адама охутсун. Гардашы сёз верди ки, кагызы
сабах охудар.
Сабах олду вя Кярбялайы Рза кагызы апарды аввял Молла Оруджялинин
йанына. Молла Оруджяли ики илди бурада бир мяктяб ачыб вя башына беш-он
ушаг йыгыб охудур.
Молла Оруджяли кагызы алды вя диггятля бахандан сонра деди ки:
– Бу кагыз тяряссюл хятти иля йазылыб. Аряб алифбасы иля хятт нёвюдюр. Чох гарышыг йазылыб. Мян бу
хяття ашина дейилям. Апар эля бир адама охут ки, бу хяття ашина олсун.
Кярбялайы Рза кагызы алды, апарды рус-мюсялман мяктябинин
мюяллими Мирзя Хясяня нишан верди вя тявяггя эляди охусун. Мирзя
Хясян хямин мяктябдя мюсялман дярсинин мюяллимидир вя озю да
“семинарийа” дейилян мюяллимханада тяхсил эляйиб. Мирзя Хясян
кагыза диггятля бахыб деди ки:
– Бу кагызы йазанын алляри чолаг олсун! Эля нарын вя ризя йазыб ки,
охумаг мюмкюн дейил.
Кярбялайы Рза кагызы Мирзя Хясяндян алды вя билмяди даха кимин
йанына гетсин вя кимя охутсун. Бирдян Кярбялайы Рзанын йадына дюшдю
ки, Аттар Мяшяди Хюсейн гяряк чох дярс охумуш адам ола; чюнки чох
мяджлислярдя Мяшяди Хюсейнин шяриятдян, хягигятдян, хилгятдян вя
хидайятдян бяхс этмяйини Кярбялайы Рза бир нечя дяфя эшитмишди.
Хямишя Мяшяди Хюсейн данышанда Кярбялайы Рза оз-озюня дейярди
ки: “Йягин Мяшяди Хюсейн алим адамдыр”.
Кярбялайы Рза Мяшяди Хюсейнин дюканына йетишиб, гёрдю ки, Мя-
шяди тярязинин бир чанагына бир парча набат гойуб чякир вя мюштярийя
бу сёзляри дейир:
– Аллах олянляриня ряхмят элясин, ряхмятлик бабам хямишя мяни
гуджагына аланда атама дейярмиш, бах, оглум, Кярбялайы Исмайыл, бу
ушагдан мюгайат ол, бунун гёзляриндян элм йагыр. Бу ушаг аввял-ахыр
алим оладжаг. Инди мян бахырам ки, хягигят да ряхмятлик бабам билирмиш
ки, мян ахырда ня оладжагам. Амма, сёз йох ки, элм эля бир шей дейил
ки, оз-озюня гялсин гирсин адамын башына. Элми тяхсил элямяк лазымдыр,
сюмюк сындырмаг лазымдыр; йохса элм бир эля шей дейил ки, оз-озюня
гялиб гирсин адамын башына. Элми тяхсил эляйинджя инсанын анадан амдийи
сюд адамын бурнунун дяликляриндян гялиб тёкюлюр. Хеч билмирсян башы-
ма ня ишляр гялиб, айагларыма ня гядяр чубуглар дяйиб, ня гядяр кё-
тякляр йемишям. Ахыры ки, гёзюмюн нуру тёкюлюб, бир тёвр алимляр джяр-
гясиня дахил олмушам. Йохса, гадан алым, бу ишляр зарафат дейил вя бир
да инсанда габилиййят да гяряк олсун, зякавят да гяряк олсун. Хамы
охуйан алим олмаз.
Кярбялайы Рза йетишиб кагызы тутду Мяшяди Хюсейнин габагына вя
деди:
– Мяшяди ами, Аллах атана ряхмят элясин, бир бах гёряк бу кагызда
ня йазылыб?
Мяшяди Хюсейн мюштярийя набаты веряндян сонра Кярбялайы
Рзадан кагызы алды вя башлады диггятля бахмага. Бир аздан сонра деди:
– Бу кагызы ким йазыб?
Кярбялайы Рза джаваб верди ки:
– Билмирям ким йазыб. Гяряк ки, мясджид габагында кагыз йазан
молла йазмыш ола.
Мяшяди Хюсейн башлады кагызы охумага: “Аввялян: умдейи-
мятляб сяламятийи-вюджуди-зиджуди-шюмаст. Вя санийян, агяр ахвалати-
ин джанибра хастя башид, алхямдулиллах сяхих вя сяламят хястим вя
нигарани нядарим сиваи-дури-аз шюма. Хюдавянди-алям сябяби сазяд
вя вясилейи-хейр ангизяд ки, дидари-шярифи-шюмара бяхейрю-хуби дидар
нюмайим. Амин, йа ряббюлалямин!.. вя бяд…”. Тярджюмяси: аввялян умдя мятляб сизин гиймятли вюджудунузун сяламятлийидир. Сонракы, агяр бу тяряфлярин ахвалыны билмяк истясяниз, алхямдюллах, саг вя саламат варыг вя сиздян айры олмагымыздан савайы нигаранчылыгымыз йохдур. Худавянди, алям эля бир сябяб йаратсын, эля бир хейир иш гёрсюн ки, сизин хош узюнюзю йахшылыг вя гёзялликля гёряк. Амин, йа ряббюл-алямин... вя илахир.
Мяшяди Хюсейн кагызы бурайа кими охуйуб бурада дайанды вя ге-
ня кагыза диггятля бахыб чятинликля бу сёзляри охуду: “Гюрбят вилайят”.
Сонра геня дурухду вя кагызы ишыга тутуб башлады о тяряф-бу тяряфя
чёндярмяйя вя геня диггятля бахыб хыггана-хыггана бу сёзляри
охуду: “Чюнки”…
Бир-ики дяфя да Мяшяди Хюсейн “чюнки”, “чюнки” дейиб дайанды;
кагызы гойду тярязинин чанагына вя узюню тутду Кярбялайы Рзайа:
– Балам, бу кагызы йазаны мян таныйырам. Буну йазан Мяшяди Мол-
ла Хясяндир. Залым оглу, залым, йаздыгы кагызы хеч кяс охуйа билмяз;
чюнки Мяшяди Молла Хясян догрудан дярин моллады. Мян дейирям
Тябриздя да беля охумуш адам аз тапылар вя Мяшяди Молла Хясян
йаздыгы кагызы аз-аз адам охуйа биляр. Машаллах кагыз йазана! Анд
олсун Аллаха, кишийя дейясян верги верилиб. Бир хяття бах, хяття бах!
Бу сёзляри дейя-дейя Мяшяди Молла Хюсейн геня кагызы гётюрдю
алиня вя башлады тамаша элямяйя.
Кярбялайы Рза алды кагызы вя гойду джибиня вя истяди гайыдыб гялсин
эвя. Мясджидин йанындан кечяндя Кярбялайы Рзанын фикриня гялди ки,
кагызы йазан хаман эйнякли молладыр ки, мясджидин гапысында сякинин
устюндя отуруб, бир кяндлийя кагыз йазырды. Кярбялайы Рза Мяшяди
Молла Хясянин йанына гялиб деди:
– Сяламюн-алейкюм, Молла дайы! Молла дайы, сян Аллах бир мяня
де гёрюм дюнян Кярбялайы Мяммядялийя сянми кагыз йазмысан?
Мяшяди Молла Хясян эйняйинин алтындан Кярбялайы Рзайа диггят
эдиб джаваб верди:
– Хансы Кярбялайы Мяммядялийя?
Кярбялайы Рза деди:
– Хаман адама ки, йазыб онун хюрриййят пайыны озюня гёндяр-
синляр.
Мяшяди Молла Хясян джаваб верди:
– Бяли, бяли, мян йазмышам. Дюнян йаздым. Йахшы йазмышам,
архайын ол, йягин гёндярярляр; чюнки йахшы йазмышам. Дейясян сян
озюн гялиб дюнян йаздырдын?
– Хейр, мян дейилям, мяним йезнямди.
– Бяли, бяли, иншаллах гёндярярляр. Архайын ол!
– Аллах атана ряхмят элясин, худахафиз!
Кярбялайы Рза бир аз рахат олуб гялди эвя вя кагызы Пяринисяйя
вериб анд ичди ки, кагыз йазан молладан ахвалаты билибдир вя Кярбялайы
Мяммядяли кагызы неджя ки дейир, эля да йаздырыбдыр.
Ахшам Пяринися кагызы верди Кярбялайы Мяммядялийя ки, гёндяр-
син вятяня.
Кярбялайы Мяммядяли кагызы гётюрдю вя гетди макулу Хаджы Али
адлы таджирин дюканына вя кагызы Хаджы Алийя вериб тявяггя эляди ки, Ма-
куйа гедян олса, кагызы версин апарсынлар Шахтахтында версинляр чайчы
Мяшяди Искяндяря ки, Мяшяди Искяндяр гёндярсин «Арябляря”, онун
анасына.
* * *
Арадан бир ай кечди. Гюндя бир дяфя Кярбялайы Мяммядяли
ахшамлар ишдян эвя гяляндя Пяринися сорушурду:
– А киши, кагыздан бир хябяр вармы? – Кярбялайы Мяммядяли джаваб
верярди ки:
– Бир хябяр йохду.
Аввял вахтлар Кярбялайы Мяммядяли беля джаваб веряндя арвады
дейярди:
– Йалан дейирсян, – вя Кярбялайы Мяммядяли анд ичярди ки:
– Он ики имам хаггы йалан демирям:
Арвад геня дейярди ки:
– Йалан дейирсян-вя Кярбялайы Мяммядяли джаваб верярди:
– Хяйя йалан дейирям, атама няхлят! – Арвад дейярди:
– Бялкя хеч кагызы гёндярмямисян? – вя Кярбялайы Мяммядяли
джаваб верярди ки:
– Гой гардашын Кярбялайы Рза гетсин макулу Хаджы Алидян сорушсун
гёрсюн, гёндярмишям йа гёндярмямишям.
Ахыр вахтларда да Кярбялайы Мяммядяли дейяндя “кагыздан бир
хябяр йохду”, Пяринися башларды ари иля дава-мярякя элямяйя ки, “йя-
гин кагыздан хябяр вар, амма сян мяндян гизляйирсян”. Дяхи бурада
анд ичмякдян башга Кярбялайы Мяммядялинин озгя бир чаряси олмазды.
Бир гюн сюбх тездян Пяринися йухудан айылыб, башлады Кярбялайы
Мяммядялини тяпикляйиб ойатмага. Кярбялайы Мяммядяли отурду вя
башлады гёзлярини овушдурмага. Арвад ариня деди:
– Кярбялайы Мяммядяли, инди бу гюн кагыздан йахшы хябяр чыхса
мяня ня верярсян?
Кярбялайы Мяммядяли деди ки:
– Хяр ня десян, верярям. – Пяринися башлады ки:
– Бу гюн йахшы хябяр гяляджяк. – Ари сорушду ки:
– Ня билирсян? – Арвад джаваб верди ки:
– Йуху гёрмюшям. – Кярбялайы Мяммядяли геня сорушду ки:
– Ня йуху гёрмюсян? – Пяринися джаваб верди:
– Ня ишин вар ня йуху гёрмюшям? Амма мян билирям ки, бу гюн
йахшы хябяр гяляджяк. – Геня Кярбялайы Мяммядяли башлады йалвар-
мага ки:
– Сян Аллах, де гёрюм, ня йуху гёрмюсян? – Пяринися джаваб верди ки:
– Йухуму демяням. Десям, чин олмаз.
Кярбялайы Мяммядяли палтарыны гейиб, дурду гетди ишя вя
гюнортадан ики саат кечмиш гайыдыб гялди эвиня. Пяринися сорушду:
– Ня вар, ня йох? – Ари джаваб верди ки:
– Бир шей йохду.
Пяринися гятирди аринин габагына пендир-чёряк гойду вя озю да
отурду аринин йанында. Кярбялайы Мяммядяли чёрякдян бир тикя агзына
гойуб бвшлады:
– Ай гыз, бя сянин йухун неджя олду? Бя дейирдын: бу гюн хябяр
чыхаджаг?
Пяринися беля джаваб верди:
– Кярбялайы Мяммядяли, мян геня сяня дейирям ки, йахшы хябяр
гяляджяк. Оннан отрю ки, мян йухуда хямишя гарпыз гёряндя шад олу-
рам. Кечян хяфтя Сара баджым да йухуда гарпыз гёрмюшдю, ари Мяшяди
Хагверди гялиб моллайа Сара баджымын йухусуну нагыл элямишди. Молла
демишди ки, гарпыз шадлыгды. Мян да хямишя йухуда гарпыз гёряндя се-
винирям. Хейир олсун, йухуда гёрдюм ки, ряхмятлик Шярябаны амидос-
тум миниб бир эшшяйя, бизя гонаг гялиб. Инди гялмясин. Ряхмятлик мя-
ни чох истярди. Хя… эшшяйин устя йекя-йекя чуваллар чатылмышды; эля
йекя чуваллар иди ки, ня билим бу дам бойда…
Кярбялайы Мяммядяли гах-гах чякиб деди:
– Ай гыз, ай гыз, дам йекяликдя да чувал олар? Гах-гах-гах…
Пяринися башлады анд ичмяйя:
– Йалан дейянин атасына няхлят! Валлах, йалан демирям. Эля бу
дам йекяликдя идиляр. Хя… мян чыхдым ряхмятлийин габагына вя де-
дим, – инди чыхмайым вя инди демяйим, – дедим: ай амидосту, сянхяз-
рят Аббас, бу ня хяджалятликди мяня верирсян? Ряхмятлик гялиб мяни
гуджаглады. – Инди гуджагламасын. – О узюмдян опдю, бу узюмдян опдю
вя гарпызларын бир йекясини гятириб верди мяня. Аллах ряхмят элясин,
торпагы саны йашыйасан, мяни чох истярди; инди истямясин.

* * *
Пяринися бу сёзляри демякдя иди, Кярбялайы Мяммядялинин гула-
гына “хоггуш…хоггуш…” сяси гялди. Ар-арвад узлярини хяйятя тяряф
чёндяриб гёрдюляр ки, хяйятя бир улаг гирди, улагын устюндя бир арвад вя
йанында бир киши.
Пяринися вя Кярбялайы Мяммядяли аввял билмядиляр ки, бу гялянляр
кимдирляр; хятта Кярбялайы Мяммядяли зарафатла деди ки:
– Ай гыз, йухун чин олду. Будур Шярябаны амидостун сяня гарпыз
гятирир.
Пяринися геня диггятля хяйятя гирянляря бахыб, дурду айага. Кяр-
бялайы Мяммядяли да бир гядяр диггят эляйиб бирдян “вай!” – дейиб
гачды эвин буджагына вя истяди гизлянсин. Пяринися хёвлнак гачды аринин
йанына вя билмяди ня элясин. Кярбялайы Мяммядяли гачды акошкайа
тяряф вя истяди акошканы сындырыб озюню салсын эшийя. Сонра геня хяйятя
бахыб, гайытды гапыйа тяряф вя гёз-гёзя вериб озюню салды хяйятя вя
башлады начмага. Улаг устя гялян арвад алиня бир даш алыб, башлады
Кярбялайы Мяммядялини говлайа-говлайа сёймяйя:
– Кёпяк оглу, арвад алмагын бяс дейил, хяля гётюрюб мяня кагыз
йазыб аджыг да верирсян?!
Арвадын йанындакы киши да Кярбялайы Мяммядялинин устюня хюджум
эляди. Арвад алиндяки дашын бирини атды Кярбялайы Мяммядялийя. Даш
гедиб дяйди тойугларын бириня. Киши алиндяки агаджы туллады Кярбялайы
Мяммядялийя. Агадж гедиб дяйди дивара. Кярбялайы Мяммядяли
хяйятин алчаг диварындан ашыб дюшдю о бири хяйятя вя гачды.
Пяринися эвин ичиндя башлады “хавар”, “хавар” дейиб багырмага.
Хяйятдя арвад вя киши Кярбялайы Мяммядялини о джюр сёйюрдюляр, неджя
ки, кючядя он йедди-он сяккиз йашында мюсялман ушаглары ашыг ой-
найанда бир-бири иля сёйюшюрляр.
Кярбялайы Мяммядялини говлайан арвад онун “Арябляр”дяки ар-
вады иди; хямин киши да арвадын гардашы иди.
Дяхи билмирям мярякянин ахыры хара чатды.
23 нойабр 1906, Тифлис

    Курбанали-Бек
    Джалил Мамедгулузаде
    КУРБАНАЛИ-БЕК
    Да благословит аллах
    твою память, Гоголь!
    Сначала по селу прошел слух, что едет уездный начальник, затем выяснилось, что сегодня именины жены пристава.
    Крестьяне переполошились. Никто в этот день не вышел в поле. Одни высыпали на окрестные холмы и стали смотреть на дорогу, не едет ли высокий гость, другие толпились у дома пристава. Сюда же, услышав о приезде начальника, собрались крестьяне из других деревень.
    Двор пристава был так набит народом, что, кроме старост, писарей и стражников, туда больше никого не пускали.
    Во дворе происходило настоящее столпотворение; от крика и шума звенело в ушах: блеяли барашки, кудахтали связан-ные за ноги куры, ржали кони старост.
    Вислоухие собаки пристава с оглушительным лаем кидались то на какого-нибудь старосту - гав! то на главу - гав!..
    На балконе то и дело появлялась жена пристава, визгливо кричала: "Тише!" и снова удалялась в комнаты.
    Повара в белых фартуках выбегали из кухни и кричали кому-нибудь из старост:
    - Эй, достать побыстрей полфунта шафрана!
    - Повинуюсь! - следовал почтительный ответ. И староста, которому давалось поручение, на минуту заду-мывался, потом, обращаясь к своему писарю, приказывал:
    - Мирза-Гасан, гони сейчас же человека в город, пусть раздобудет полфунта шафрана!
    Спустя некоторое время выскакивал другой повар, держа нож для рубки котлет, подозвав одного из старост, говорил:
    - А ну-ка, доставь сотни четыре-пять яиц, да поживее!
    - Да что четыреста, аллах с тобой! Тут больше тыщи бу-дет! - радостно кричал тот, тыча пальцем в корзины с яйца-ми, стоявшие в углу двора.
    И вдруг все забегали: передали, что начальник едет. Старосты кинулись к воротам, собаки бросились за бежавшими, ханум вышла на балкон. Через некоторое время все стихло, словно в озеро с лягушками кинули камень, оказалось, при-ехал не начальник, а пристав соседнего участка.
    Он соскочил у ворот с коня, поднялся на балкон, сказал что-то по-русски ханум, засмеялся, рассмешил ханум, и вмес-те они вошли в комнаты.
    И снова стук ножей, топот ног, ржание лошадей, кудах-танье кур, крики старост, тявканье собак слились в оглуши-тельный шум.
    Здесь только что приехавшие старосты слезают с коней, снимают и кладут на землю хурджины, полные всякой снеди; там крестьяне тащат посуду, котлы, ковры и паласы; в глубине двора режут и свежуют ягнят, ощипывают цыплят и кур.
    И вдруг снова началась беготня: опять сообщили, что едет начальник. Старосты бросились к воротам, собаки помчались за людьми, ханум с гостем показалась на балконе, но прошло некоторое время - и снова кинули камень в озеро с лягуш-ками. Подъехавший был не начальник, а казачий офицер.
    Он соскочил с лошади, взбежал на балкон и, целуя ручку хозяйке, справился о ее здоровье, затем все вошли в комнаты.
    Спустя некоторое время повторилась та же история. Ска-зали, едет начальник, поднялся переполох, но и на этот раз тревога оказалась ложной. Когда люди расступились и гость вошел во двор, все увидели Курбанали-бека, известного поме-щика из селения Капазлы.
    Войдя во двор, он остановился, посмотрел по сторонам. К нему подскочил пес и, виляя хвостом, стал лизать его   сапог. Курбанали-бек нагнулся и погладил собаку:
    - Маладес, сабак!
    Затем, подняв голову и увидев на балконе ханум, крикнул:
    - Издрасти! - И, подняв высоко над головой папаху, закричал: - Ур-р-ра!..
    Вступив на балкон, бек склонился перед ханум в низком поклоне. Хозяйка протянула руку. Пожимая ее, бек востор-женно воскликнул:
    - Ханум, пока я жив, я твой слуга! Ханум рассмеялась:
    - Спасибо!
    Бек вздохнул, и они ушли в дом.
    Спустя некоторое время приехали ветеринарный врач, су-дебный пристав, два учителя, еще один офицер и врач, оба с женами.
    Прошло еще некоторое время, снова началась суматоха: начальник едет!..
    С околицы прискакал один из старост, быстро спешился и, перебежав двор, бросился к хозяйке:
    - Ханум, начальник едет!
    Ханум кинулась в комнату, потом снова появилась на бал-коне; гости вышли из комнаты и, спустившись во двор, поспе-шили к воротам.
    Топот, стук, возгласы, крики: "Стой!", "Не лезь!", "Осади!", "Станьте сюда!"
    Наконец во двор вошел тучный мужчина в погонах. Он по-дошел к ханум и, приподняв левой рукой фуражку, поцеловал ей руку. Поздоровавшись с гостями и пожав каждому в от-дельности руку, начальник поднялся на балкон и вошел в дом.
    После начальника приехало еще несколько гостей, из них некоторые с женами.
    Все собрались в зале. На столах были разложены печенье, пирожные, сдобные сухари, конфеты, лимоны, апельсины, су-шеные фрукты и прочие яства. В стороне, на отдельном столи-ке, кипел огромный самовар. Прислуга обносила гостей чаем.
    Начальник сидел на мягком диване рядом с ханум и бесе-довал с ней, помешивая ложечкой в стакане. Вокруг них тол-пились гости.
    С улицы через открытое окно донеслось конское ржание, в ответ громко заржала другая лошадь. Некоторые из гостей подошли к окну. Ржание усилилось.
    Курбанали-бек, высунувшись из окна, закричал:
    - Эй, Кербалай-Гасым, собачий сын, уведи коня подаль-ше, а то еще вырвется...
    Через некоторое время послышалось еще более неистовое ржание. Курбанали-бек стал орать на слугу, заглушая лоша-диное ржание. Теперь все гости толпились у окна. На улице, недалеко от конюшни, стражник водил на поводу белую лошадь уездного начальника.
    Поодаль слуга Курбанали-бека прогуливал рыжего бекского коня. Несколько крестьян прогуливали в стороне других лошадей. Толпа крестьян перед домом пристава глазела на окна.
    Лошадь начальника громко ржала, била копытом землю и, косясь на коня Курбанали-бека, гневно грызла удила. А конь Курбанали-бека с заливистым ржанием становился на дыбы, чуть не подымая с земли крепко державшего его под уздцы Кербалая-Гасыма, который покрикивал:
    - Но-о-о... Но-о-о... Смотри у меня!
    Догадавшись, что рыжий конь принадлежит Курбанали-беку, начальник спросил о возрасте коня. Курбанали-бек, заку-ривая папиросу, ответил, что коню недавно пошел четвертый год.
    Начальник подошел к окну и стал любоваться конем Кур-банали-бека.
    - Красивый коняга! - похвалил он. Конь Курбанали-бека действительно был красив. Приложив обе руки  к груди  и  поклонившись,  Курбанали-бек ответил:
    - Примите в дар!
    Начальник поблагодарил и, продолжая любоваться конем, спросил:
    - А как на скаку?
    - Господин начальник! - ответил Курбанали-бек. - Если в уезде найдется лошадь, которая обгонит его, я сбрею себе усы!
    Через полчаса гостей пригласили в столовую, где стоял длинный стол, уставленный всевозможными блюдами и напит-ками.
    Именинница села за стол на почетное место. Справа от нее сел начальник. Остальные гости также заняли места за столом.
    Начальник взял бутылку и налил по рюмке водки себе, со-седке, потом другим дамам и остальным гостям. Поднявшись, чокнулся с хозяйкой и поздравил ее:
    - С днем ангела, мадам!..
    После начальника поднялись с мест дамы и господа и про-изнесли те же слова поздравления. Мужчины залпом опорож-нили рюмки и сели.
    Именинница подняла рюмку и, поблагодарив гостей, хотела выпить, но вдруг заметила, что рюмка Курбанали-бека не тро-нута.
    - Почему вы не пьете? - спросила она с упреком. Курбанали-бек улыбнулся и, притворяясь смущенным, мол-ча опустил голову.
    Начальник взглянул на него и, расхохотавшись, сказал:
    - Неужели вы такой же фанатик, как и все мусульмане?
    Некоторые из гостей засмеялись и стали уговаривать Кур-банали-бека выпить.
    Тогда Курбанали-бек поднял рюмку и сказал:
    - На что это похоже, господа? По-моему, это - напер-сток, который женщины надевают на палец, когда шьют. Из такой штуки у нас не пьют...
    Послышался смех.
    - Да, да! Верно! - воскликнула жена пристава. - Это - моя вина. Ведь Курбанали-бек не пьет водки из рюмки!
    Она взяла чайный стакан и, наполнив, поставила перед Курбанали-беком.
    - Ну, вот это другое дело, - сказал бек, подымая ста-кан. - А то поставили наперсток, как будто...
    Гости опять рассмеялись; Курбанали-бек одним духом опо-рожнил стакан и, взяв кусок хлеба, поднес его к носу.
    Гости стали закусывать. На улице заиграла зурна.
    Через два часа все встали из-за стола и собрались у окон.
    Весна была в разгаре. Благоухали цветы и травы. Журчали родники. Щебетали птички. Пронзительно звенела зурна, за-глушая все остальные звуки. Когда умолкала зурна, вновь слы-шались оживленные голоса людей.
    На лужайке, у речки, разостлали ковры, разложили подуш-ки. Кипели три огромных самовара; а вокруг была расставлена посуда со всякой снедью: стаканы, блюдца, тарелки, сахар-ницы, вазы с вареньем, пирожные, лимоны и апельсины, кон-феты, печенье и всякие другие съедобные с чаем и без чая вкусные вещи, масло, каймак, сушеные фрукты.
    Старосты плетками сгоняли крестьян плясать "яллы".
    Когда гости после обеда показались в окнах, крестьяне, прокричав "ура", принялись кидать вверх шапки, потом, взяв-шись за руки, повели хоровод "яллы". Жена пристава предло-жила гостям выйти на лужайку пить чай.
    Дамы и господа сошли вниз, к речке, а крестьяне снова кричали "ура" и снова плясали "яллы".
    Кербалай-Гасым, слуга Курбанали-бека, стоял в стороне и, положив руки в карманы, издали смотрел на господ. Встретив-шись взглядом с Курбанали-беком, он низко поклонился ему. Достав папиросу, бек пальцем поманил слугу. Кербалай-Гасым подбежал и, достав спички из кармана, дал беку закурить.
    - А ты, дурацкий сын, не танцуешь? - спросил Курбана-ли-бек.
    - Я уже стар, ага! - ответил Кербалай-Гасым, низко кла-няясь. - Не пристало мне танцевать.
    Курбанали-бек пустил вверх табачный дым, взял Керба-лай-Гасыма за плечо и потащил к пляшущим крестьянам:
    - Валяй, собачий сын! Не то, клянусь аллахом, умрешь под плетью.
    Кербалай-Гасым нехотя вошел в круг. Курбанали-бек так-же присоединился к пляшущим в качестве заводилы и принял-ся подпрыгивать.
    Жена пристава стала хлопать Курбанали-беку. За ней, посмеиваясь, захлопал в ладоши и начальник. Его примеру последовали остальные гости.
    А Курбанали-бек, задрав голову и смеясь, орал во всю глотку:
    - Ханум! Я хочу выпить за ваше здоровье! Прикажите по-дать вина! Ур-р-ра! Ур-р-ра!
    Слуги кинулись за вином.
    Выпив, Курбанали-бек опять пустился в пляс. Потом снова потребовал вина.
    - За здоровье ханум! - крикнул он, выпил и закружился. Наконец, запыхавшись, отошел в сторону и, наполнив ста-кан вином, подозвал КербалайТасыма.
    - Пей! - приказал он.
    - Ты же знаешь, ага, что я не пью! - взмолился Керба-лай-Гасым. - Не неволь меня, прошу тебя! Пожалей мою ста-рость, ради детей твоих!
    Бек хотел настоять на своем, но, видя, что слугу не пере-упрямить, вылил на него часть вина, остальное выпил сам.
    Гости принялись пить чай. Курбанали-бек подсел к ним и, обращаясь к начальнику, сказал:
    - Мой слуга Кербалай-Гасым - совершенный лопух. Ни-как не могу заставить его выпить хоть каплю вина. "Дурак ты, дурак, - говорю ему, - ведь виноград-то ты ешь? А по-чему вина не пьешь? Это же виноградный сок!.." Но сколько ни бьюсь, не пьет.
    Начальник ответил, что Кербалай-Гасым невежествен и потому не соображает... Но Курбанали-бек возразил:
    - Как не соображает? Прекрасно соображает. Разве он не знает, что вино делают из винограда? Знает. А не пьет потому, что круглый дурак.
    С полчаса гости пили чай и беседовали. Крестьяне продол-жали плясать. Одна из дам часто затыкала уши и шепотом жаловалась мужу:
    - От этой зурны оглохнуть можно.
    Пристав, заметив это,  велел  музыкантам  прекратить  игру. Но, едва те замолчали, Курбанали-бек повернулся к ним и крикнул:
    - Играйте, бездельники!
    Пристав объяснил беку, что музыка беспокоит дам. Но Курбанали-бек настаивал:
    - Очень вас прошу! Пусть играют, я танцевать хочу!..
    И, не дождавшись, приказал музыкантам:
    - Играйте! Сыграйте "Узундара"!
    Музыканты хотели было играть, но начальник встал и, на-девая фуражку, сказал:
    - Потом потанцуешь, бек! А сейчас пошли за конем, хочу посмотреть его.
    - Начальник, -  произнес  Курбанали-бек,  приложив  пра-вую руку к глазам. - Пожалуйста, я к вашим услугам. И, подозвав слугу, приказал:
    - Кербалай-Гасым, выведи коня, начальник желает по-смотреть его.
    Кербалай-Гасым побежал в конюшню, вывел коня. Началь-ник, пристав, Курбанали-бек и кое-кто из гостей подошли к коню. Курбанали-бек стал гладить его. Начальник посмотрел на коня сзади, потом подошел к нему спереди, чтобы посмот-реть зубы, но конь задрал голову и отступил.
    - Стой, дурень! - крикнул Курбанали-бек. Начальник отошел в сторону. Курбанали-бек схватил    ло-шадь за губу и, обнажив зубы коня, обратился к начальнику:
    - Пожалуйста, посмотрите! В этом году ему пошел чет-вертый год. Если не верите, посчитайте сами!
    Когда начальник подошел, чтобы взглянуть, конь опять отдернул голову. Взбешенный Курбангли-бек замахнулся на коня кулаком. Конь встал на дыбы и чуть не вырвался из рук Кербалай-Гасыма, который повис на поводу и крикнул:
    - Сто-ой! Смотри у меня!..
    Начальник приказал Кербалай-Гасыму поводить коня. Тот повел коня в сторону. Следуя за слугой, конь терся лбом о его спину и тихонько ржал, озираясь по сторонам.
    Затем начальник осведомился о резвости коня. Курбанали-бек посмотрел на начальника и, ничего не ответив, подо-звал слугу, вскочил на коня и дал шпоры. Лошадь прыгнула, рванулась и поскакала по дороге. За полминуты она скры-лась из виду. Через несколько минут Курбанали-бек примчал-ся обратно и, влетев на лужайку, чуть не наехал на гостей. Дамы с криком повскакали с мест и разбежались. Осадив ко-ня, Курбанали-бек соскочил на землю и стал перед началь-ником.
    - Молодец! - похвалил начальник.
    - Господин начальник, - произнес Курбанали-бек, - это еще что? Вы не видели другого моего коня. Этот ничто по сравнению с тем!
    Кербалай-Гасым увел коня.
    Когда зажгли свет, гости сели играть в карты.
    К одиннадцати часам гостей пригласили к ужину.
    Съев несколько кусочков жареного цыпленка, начальник взял бутылку с вином, налил себе и соседям. Потом встал и протянул бокал, чтобы чокнуться с женой пристава:
    - Виновницей сегодняшнего торжества являетесь вы! - сказал он. - По сему случаю поднимаю бокал и пью за ваше здоровье!
    Он чокнулся с женой пристава и, осушив бокал, сел. Со всех сторон к ханум потянулись бокалы.
    Курбанали-бек, подойдя к ней и чокнувшись, сказал: 
    - Я счастлив, что нахожусь в этом обществе! Пусть про-длит аллах дни вашего мужа Михаила Павловича, чтобы он всегда служил на нашем участке. Пока здесь не было Михаила Павловича, и крестьяне наши были несчастны, и я был несча-стен... Не знаю, почему-то к прежним приставам я был распо-ложен меньше, чем к Михаилу Павловичу: Правда, несколь-ко лет назад был у нас один пристав хороший, парень, мож-но сказать, - рубаха-парень... Он даже собаку мне подарил... Да продлит аллах его дни, и ваши дни, и наши дни! Пью за ваше здоровье, ханум! Ур-ра!
    Он выпил и перевернул стакан вверх дном, показывая, что в стакане не осталось ни капли. После этого он сел на свое место.
    Когда бокалы были снова полны, жена пристава сказала, обращаясь к начальнику:
    - Я считаю приятным долгом поблагодарить вас за вни-мание, оказанное нам, и извинить за беспокойство, которое вы причинили себе, проехав такой длинный путь.
    И поднесла бокал к губам. Гости встали и чокнулись с на-чальником. Курбанали-бек, подняв стакан, подошел к нему.
    - Господин начальник, - сказал он, - пью этот стакан за ваше здоровье! Аллах свидетель, что хотя в нашем уезде и перебывало много начальников, но никого из них я не любил так, как вас. Господин начальник, ты - господин наших жиз-ней. Все население уезда готово положить за тебя свои голо-вы. Я сам по твоему приказанию пойду в огонь, и, пока жив, я - твой слуга, твой раб. Пью за здоровье начальника! Ур-ра!..
    Курбанали-бек выпил, снова опрокинул стакан и вернулся на свое место. Гости продолжали есть.
    Через несколько минут поднялся хозяин дома, налил вино в свой бокал, затем наполнил бокалы гостей.
    - Милостивые государыни и милостивые государи! - начал он. - Всем известно, что в случае нападения врага нас защи-тит наша доблестная армия. Поэтому позвольте поднять сей бокал за здоровье офицера нашей армии Николая Васильевича и его супруги Анны Ивановны.
    Сказав это, пристав протянул свой бокал к одному из офи-церов и к даме, которая сидела рядом с ним. Остальные также чокнулись и выпили. Тогда встал Курбанали-бек и тоже про-тянул полный стакан к офицеру и его супруге.
    - Господин офицер!  Ханум!  - сказал Курбанали-бек. - Пью за ваше здоровье! Да сохранит аллах навеки вашу тень над нами! Пусть будет вечно остра ваша сабля против врага. Не думайте, что я боюсь врага. Нет, какой враг посмеет высту-пить против меня? Вот этим кинжалом я проткну его! Врагов я не боюсь! Пока вы стоите на защите нас, никакие враги не страшны... Пока я жив, я - раб твоей ханум! Да здравствует Анна-ханум! Ур-р-ра!..
    Бек выпил свой стакан до дна.
    Затем пили по очереди за здоровье всех присутствующих господ и дам. И каждый раз Курбанали-бек говорил речь и выпивал стакан до дна.
    Под конец Курбанали-бек изрядно охмелел.
    После всех подняли бокалы и за его здоровье. Чокаясь с дамами, он был на седьмом небе от счастья. Растроганный, подняв стакан высоко над головой, он воскликнул:
    - Господа, раз вы выпили за мое здоровье, я готов отдать за вас жизнь. Пока я жив, никогда не забуду этого дня! Гос-пода! У меня к вам просьба, умоляю не отказать мне в ней. Прошу вас всех пожаловать завтра ко мне. Клянусь аллахом, клянусь прахом отца, я не знаю, как отблагодарить вас за внимание ко мне! Я готов провалиться сквозь землю от смуще-ния, что за мое здоровье пили такие прекрасные ханум... Кто я, чтобы они пили за меня? Я не достоин быть прахом на баш-маках этих ханум. Клянусь аллахом, клянусь прахом отца, если завтра вы не приедете ко мне в гости, я покончу с собой! Я хочу лично прислуживать вам, быть вашим слугой. Если завтра вы не будете у меня, я вот этим кинжалом проткну себе живот. Господин начальник, очень прошу тебя! Ханум, прошу тебя также! Я прошу и господина офицера и Анну Ива-новну! Я готов жизнь за тебя отдать, ханум. Господа, я всех вас прошу. Кто не приедет - тот не мужчина. Умоляю вас! Не то убью себя! Да здравствуют все Яанум! У-р-р-ра! У-р-р-ра!
    И, выпив залпом, бек опрокинул стакан.
    Закуривая сигару, начальник сказал, обращаясь к жене пристава:
    - А что, если мы в самом деле завтра всей компанией на-грянем к Курбанали-беку?
    Ханум переглянулась с мужем.
    - Я поеду с большим удовольствием. Будет очень интерес-но. Кстати, познакомлюсь с женой бека, посмотрю ее туале-ты, - сказала она.
    Офицер спросил у своей жены, поедет ли она. Та ответила, что поедет.
    Кто-то из гостей, шутя, заметил:
    - Что ж, можно поехать, если бек обещает угостить нас хорошим пловом.
    Услышав о плове, Курбанали-бек вскочил.
    - Плов? Вы хотите плов? - закричал он. - Клянусь прахом отца, я угощу вас таким пловом, что пальчики оближете? Кто может потягаться в этом с моим поваром? Если не вери-те, спросите Кербалай-Гасыма. Где Кербалай-Гасым? - И, повернувшись к дверям, Курбанали-бек стал громко звать, будто Кербалай-Гасым стоял в ожидании его зова: - Керба-лай-Гасым! Кербалай-Гасым!
    Один из слуг пристава вошел и доложил, что Кербалай-Гасыма нет в доме. Курбанали-бек рассердился и приказал немедленно позвать "этого сына дурака". Слуга вышел. Курбанали-бек порывался сам пойти на поиски, но жена пристава удержала его, говоря, что не стоит беспокоиться, слуга сам разыщет Кербалай-Гасыма.
    Бек опять начал хвастаться:
    - Держу пари, если кто скажет, что когда-нибудь ел та-кой плов, какой будет у меня, пусть плюнет мне в лицо! Гости посмеялись.
    - Бек, конечно, покажет нам и свою хваленую лошадь! - заметил начальник.
    Курбанали-бек подошел к нему и, приложив в знак почте-ния руку к глазам, произнес:
    - Слушаюсь и повинуюсь, господин начальник! Какая больше понравится пешкеш тебе! Говорю прямо, без всякой лести и угодничества, честно говорю. Какую облюбуешь, кля-нусь прахом отца, - подарю тебе.
    Слуга вернулся и доложил, что Кербалай-Гасым спит. Вна-чале бек молча уставился на слугу, потом вдруг схватился за рукоятку кинжала и заорал:
    - Поди скажи этому злодею, сыну злодея, что если он сей-час же не явится сюда, я проткну ему живот вот этим кин-жалом.
    Слуга ушел.
    - Зачем будить беднягу? - заметила жена пристава. - На что он вам?
    - Как на что, уважаемая ханум? - ответил бек. - Как он смеет засыпать так рано? Пусть придет и подтвердит, что ник-то не может соперничать с моим поваром в приготовлении плова.
    Гости опять стали смеяться. Тараща распухшие от сна гла-за, явился Кербалай-Гасым.
    - Кербалай-Гасым, я зарежу тебя! - сказал ему бек, схватившись за рукоятку кинжала.
    Гости рассмеялись, а Кербалай-Гасым, сложив руки на гру-ди, тихо спросил:
    - За что, ага?
    - Еще спрашиваешь, за что? - ответил сердито бек. - А ну, послушай, что говорят эти господа! Я им сказал, что никто не может сварить плов лучше, чем наш Али, а они не верят.
    Кербалай-Гасым по-прежнему тихо ответил:
    - Да, ага! Али хорошо готовит плов!
    - Ну что, слышали? - торжествующе воскликнул Курбана-ли-бек, обращаясь к гостям. - Что скажете?
    Гости закивали головами.
    - Верно, верно. Верим!..
    Кербалай-Гасым ушел.
    Через полчаса гости начали разъезжаться.
    Отправился домой и Курбанали-бек в сопровождении Керба-лай-Гасыма, который трусцой ехал за ним на кляче. Опустив голову, бек дремал в седле. Порой просыпался, придерживал коня и, обращаясь Кербалай-Гасыму, грозил:
    - Я проткну тебе живот кинжалом!
    Кербалай-Гасым больше отмалчивался и только изредка коротко отзывался:
    - За что, ага?
    Бек ничего не отвечал. Потом снова вскрикивал:     
    - Кто сумеет сготовить плов так, как Али?
    Наконец после двух часов пути подъехали к селению бека. Несколько собак с лаем кинулись на Курбанали-бека. Конь бека метнулся в сторону, чуть не сбросив седока. У бека сва-лилась папаха, и Кербалай-Гасым, спешившись, поднял ее и подал хозяину. Курбанали-бек, выхватив кинжал, направил ко-ня на собак, и те разбежались.
    У ворот бекского дома всадники остановились. Кербалай-Гасым поднял камень и стал стучать в ворота. На шум выбе-жал мужчина в большой мохнатой папахе и взял под уздцы коня Курбанали-бека. Бек замахнулся на него кинжалом.
    - Али, я проткну тебе живот!
    - Все в твоей власти, ага! - покорно отвечал тот. Бек грузно слез с лошади, пересек двор и поднялся по лест-нице. Его встретила старая служанка.
    - Почему так поздно, ага? Ханум очень беспокоилась!..
    - Гюльпери, я проткну тебе живот! - отвечал бек, пока-зывая ей клинок.
    Старуха молча посторонилась. Бек прошел в спальню. Же-на спала одетая, уткнувшись головой в подушку. Подойдя к ней и подняв кинжал, бек пригрозил:
    - Проткну тебя кинжалом!
    Но та не проснулась. Тогда он швырнул кинжал в один угол, папаху - в другой и стал раздеваться, разбрасывая одежду по комнате. Выпив воды, он лег в постель и вскоре захрапел.
    * * *
    Встав рано утром и видя, что муж спит, жена Курбанали-бека бесшумно оделась и на цыпочках вышла из комнаты.
    Старуха-служанка подметала двор. Кербалай-Гасым перед конюшней просеивал ячмень для лошадей. Около кухни повар Али возился с самоваром. В углу двора копошились куры, вок-руг них прыгали воробьи, хватая зерна, и при малейшем шуме срывались всей стайкой и рассаживались на ветках тутового дерева.
    Увидев хозяйку, служанка с веником в руке подошла и по-клонилась ей.
    Протирая глаза, хозяйка спросила, когда вернулся бек. Старуха ответила, что очень поздно.
    Хозяйка позвала Кербалай-Гасыма. Тот подбежал к ней и поклонился. Хозяйка спросила, почему они вернулись так поздно.
    - Ужин затянулся, - ответил слуга, - потому и запоздали.
    - А много было гостей у пристава?
    - Много, ханум!
    - А кто именно?
    - Откуда мне знать, ханум? Много было знатных гостей, много было и ханум. И начальник был. Много было гостей.
    - Кербалай-Гасым, - продолжала свои расспросы хозяй-ка, - а что, женщины сидели вместе с мужчинами или от-дельно?
    - Вместе, ханум, вместе сидели...
    Услышав это, старуха в ужасе пробормотала:
    - Спаси нас, аллах!..
    Опустившись на ступеньку лестницы, жена бека стала до-пытываться у Кербалай-Гасыма о подробностях вечеринки.
    - Расскажи, пожалуйста, чем угощали гостей, что делал твой господин, с кем беседовал, о чем говорил? Пожалуйста, Кербалай-Гасым, все расскажи подробно...
    Кербалай-Гасым вытер рот и нос полой чухи и, услышав сердитое ржание из конюшни, обернулся и по привычке крик-нул:
    - Но!..  Н-о-о-о... Смотри у меня!..
    - Да говори же, Кербалай-Гасым, - торопила хозяйка.
    - Что мне рассказывать, ханум? Много было гостей, и сам начальник был.
    - А о чем разговаривали женщины с мужчинами? - не отставала хозяйка.
    - Ханум, - отвечал Кербалай-Гасым, - откуда мне знать, о чем они говорили? Я по-ихнему ведь не понимаю.
    - Скажи правду, Кербалай-Гасым, твой господин тоже разговаривал с русскими женщинами? - выпытывала жена бека.
    Кербалай-Гасым снова повернулся к конюшне и прикрик-нул на лошадей, потом ответил ханум:
    - Господин с женщинами говорил мало. Он больше с на-чальником разговаривал.
    Повар Али принес самовар и поставил на верхнюю ступень-ку лестницы. Служанка приставила веник к стене и, взяв са-мовар, понесла его в комнату.
    - Ханум, что приготовить сегодня на обед? - спросил по-вар Али, подойдя к хозяйке.
    Хозяйка подозвала служанку:
    - Курбанали-бек вчера ничего не заказывал на обед?
    -Бек вернулся ночью такой сердитый, что хотел зарезать меня! - ответила подошедшая с чайником в руке старуха.
    - Ну что ты болтаешь?! - удивилась хозяйка. - С ума сошла, что ли?
    - Клянусь аллахом, ханум, едва вошел в комнату, как вынул кинжал и закричал: "Сейчас зарежу тебя!"
    Ханум немного помолчала, потом обратилась к Кербалай-Гасыму:
    - Кербалай-Гасым, почему господин был сердит?
    - Да он не был сердит, - ответил    слуга. - Просто в деревне на нас набросились собаки и испугали лошадей.
    Жена бека встала.
    - Кербалай-Гасым, он опять был пьян?
    - Нет, ханум, он не был пьян!
    Жена бека тихо вошла в комнату и, убедившись, что Кур-банали-бек спит крепко, вернулась на балкон и, передавая повару шестнадцать копеек, сказала:
    - Купи два фунта мяса и свари бозбаш!
    - Повинуюсь! - сказал Али, взял деньги и вместе с Кербалай-Гасымом пошел на кухню.
    Солнце поднялось высоко.
    Был уже полдень. Расположившись во дворе под тутовым деревом, Кербалай-Гасым кидал камешки в птиц, клевавших тута, и, подбирая упавшие спелые ягоды, отправлял их в рот. К нему присоединилась и служанка.
    Вскоре подошла хозяйка и, поглядев на ветки, полные спе-лых ягод, велела Кербалай-Гасыму влезть на дерево, натрясти ягод. Служанка принесла из дома большое полотнище. Повар Али, давно закончив приготовление незамысловатого обеда, приблизился к ним.
    - Держите полотнище на весу, а я влезу на дерево, - предложил он.
    Жена бека, служанка и Кербалай-Гасым развернули по-лотнище, Али взобрался на дерево, и тотчас градом посыпа-лись крупные, спелые ягоды.
    Покончив с нижней веткой, Али полез выше. С верхушки дерева местность была видна как на ладони. С одной стороны подымались Сапычские горы с селением Сапыч, которое было ясно видно. Под селом белело озеро Ахмед-хана. У озера виднелись мельница и лес Гаджи-Гейдара. Между селением Гапазлы и мельницей полосками пестрели пашни, луга. Кое-где еще пахали.
    Окинув взглядом окрестность, Али вдруг заметил возле мельницы Гаджи-Гейдара группу всадников, ехавших к селе-нию. Не обратив на них внимания, он стал было трясти ногой ветку, но, вглядевшись, заметил, что ехавшие не похожи на крестьян. Тогда, наклонившись, он крикнул:
    - Кербалай-Гасым, к нам в село едет множество всадни-ков, но это не крестьяне.
    Кербалай-Гасым, хозяйка и служанка в недоумении пере-глянулись.
    - Кербалай-Гасым, - сказала хозяйка, - поднимись на крышу кухни, посмотри, кто это едет...
    Тот влез на низенькую стену, окружающую двор, оттуда на плоскую крышу кухни и, затенив рукой глаза, стал внимательно смотреть на дорогу.
    Два всадника рысью скакали к селу. Кроме них, никого не было видно. Но вскоре из-за ивняка показалась группа всад-ников. Пестрели шляпки дам, ярко сверкали на солнце пуговицы на кителях начальника и приставов.
    Соскочив с крыши, Кербалай-Гасым побежал к хозяйке и взволнованно сказал:
    - Ханум, кажется, это вчерашние гости.
    - Что им здесь надо? - спросила ханум, опустив конец полотнища на землю.
    - Не знаю, ханум! - ответил, недоумевая, слуга. В эту минуту на улице поднялся шум, послышались лай со-бак, беготня, конский топот. В ворота постучали.
    Жена бека вбежала в комнаты и, выглянув в окно, увиде-ла, что улица перед домом запружена всадниками и все они русские чиновники да русские женщины.
    Подойдя к воротам, Кербалай-Гасым узнал вчерашних гос-тей пристава.
    Жена бека быстро спустилась во двор, позвала Али и веле-ла сказать приехавшим, что бека нет дома.
    Али кинулся к воротам, а хозяйка побежала будить Курбанали-бека. Промычав что-то, бек повернулся на другой бок.
    - Эй, муж, вчерашние гости приехали!
    Курбанали-бек опять замычал. Потом, открыв глаза, послал жену к черту и снова закрыл глаза.
    Но жена бека настойчиво продолжала будить мужа.
    Наконец Курбанали-бек проснулся и, сев на постели, спро-сил:
    - Ну, что случилось?
    Жена сообщила, что приехали вчерашние гости пристава. Бек вскочил, подумал и заметался по комнате, крича:
    - Пусть скажут, что меня нет дома!
    Жена бека вышла, а бек, завернувшись с головой в просты-ню, побежал в конюшню и залез в кормушку.
    Когда слуга сообщил гостям, что хозяина дома нет, началь-ник очень удивился. Гости тоже стояли в недоумении. Кресть-яне стали прогуливать лошадей.
    - А куда он уехал? - спросил начальник, закуривая па-пиросу.
    - Не знаем! - отвечали слуги.
    - Раз он должен был уехать, зачем было приглашать гос-тей? - воскликнул в досаде начальник, помолчав немного.
    - Не знаем! - повторяли слуги.
    Одна из дам попросила пить. Кербалай-Гасым быстро сбе-гал в дом и принес в большой чаше воду.
    Гости стояли в нерешительности, поглядывая друг на друга.
    - Чего мы ждем? Едем обратно! - предложил кто-то. И все собрались было ехать, как начальник, вспомнив вдруг о лошадях, спросил слугу:
    - А лошади бека в конюшне?
    Кербалай-Гасым ответил утвердительно. В это время одна из лошадей заржала из конюшни.
    - Ну что ж, раз мы проделали такой путь, давайте хоть лошадей посмотрим! предложил начальник. Все согласились.
    - Можно пройти в конюшню? - спросил начальник Кер-балай-Гасыма.
    - Пожалуйста! - пригласил слуга.
    Начальник, оба пристава, ветеринарный врач, казачий офи-цер и его две дамы вошли во двор и направились к конюшне.
    При виде их жена Курбанали-бека бросилась в комнату, а гости вошли в конюшню.
    Увидав ближайшую лошадь, начальник сказал:
    - Ну, это вчерашний конь бека.
    Пройдя в глубь конюшни, гости остановились перед гнедой лошадью.
    - Это и есть хваленая лошадь бека? - спросил началь-ник Кербалай-Гасыма.
    - Так точно! - ответил слуга.
    Гости стали со всех сторон разглядывать лошадь. Началь-ник подошел спереди, чтобы посмотреть ей зубы. Оказавшись у кормушки, он вздрогнул.
    - Черт возьми! - вскрикнул он и отскочил в сторону.
    Странная фигура, завернутая в простыню, как в саван, бе-лела в кормушке.
    Схватив за руку пристава, начальник с опаской приблизил-ся к кормушке и, внимательно всмотревшись, узнал Курбана-ли-бека.
    Он засмеялся и, захлопав в ладоши, воскликнул:
    - А-а, приятель, вот ты где!
    Подойдя ближе, гости стали с любопытством разглядывать бека. Потом они отошли и остановились в стороне. Курбанали-бек так и застыл на месте. Гости вышли на улицу, сели на лошадей и уехали.

ГУРБАНАЛИ БЯЙ
Гогол, Аллах сяня ряхмят элясин!
Хябяр чыхды ки, бу гюн началник гялир кяндя вя сонра мялум олду
ки, приставын арвадынын ад гойулан гюнюдюр.
Кянддя шуриш дюшдю. Кянд ахлиндян бу гюн чёл ишиня гедян олмады.
Джамаатын йарысы чыхмышды кяндин кянарына вя тяпяляря дырмашыб бойлу-
йурдулар ки, гёрсюнляр гялирми началник. Джамаатын йарысы приставын мян-
зилини ахатя эдиб дурмушдулар. Гыраг кяндлярдян да джамаат бахябяр
олуб йаваш-йаваш гялирдиляр.
Приставын хяйятиня адам алиндян гирмяк мюмкюн дейилди вя катда,
йасовул вя глава мирзяляриндян савайы хяйятя гирмяк хеч кяся изн
верилмирди.
Приставын хяйятиндя ит йийясини танымырды. Сясдян вя гийлю-галдан
гулаг тутулурду: бир йанда гузулар мяляйирди, бир йанда гычлары баглы
джюджя вя тойуглар багырырдылар, бир йанда главаларын атлары кишняйирдиляр.
Бир тяряфдян приставын гулаглары узун тулалары гах главанын устюня атылыб
“хафф” эляйирдиляр, гах катданын устюня тулланыб “хафф” эляйирдиляр.
Хярдян бир приставын арвады балкона чыхыб назик сясля чыгырырды: “тише”;
йяни “йаваш”. Вя сонра геня гирирди ичяри.
Приставын ашпазлары, белляриндя аг онлюк хярдянбир хяйятя чыхыб гла-
ванын бириня дейирди:
– Тез йарым гирвянкя зяфяран тап.
Глава “баш устя” дейиб, аввял бир башыны салырды ашагы, сонра мирзя-
синя узюню тутуб буйурурду:
– Ада, Мирзя Хясян, дурма тез шяхяря адам гёндяр, йарым гир-
вянкя зяфяран гятирсин.
Бир аз кечирди, бир айры ашпаз алиндя катлет бычагы главанын бириня
узюню тутуб буйурурду:
– Глава, дёрд-беш йюз йумурта лазымдыр.
Глава севинджяк алини узадырды хяйятдяки сябятляря вя джаваб
верирди:
– Ня данышырсан? Бурада миндян артыг йумурта вар.
Бирдян гачагач дюшдю; дедиляр “началник гялир”. Главалар чыхдылар
гапыйа, ханым чыхды балкона, тулалар хюджум чякдиляр адамларын устюня
вя бир гядяр кечди гуйа гурбаганын гёлюня даш атдылар; чюнки бу гялян
началник дейилмиш, озгя махалын приставы имиш. Пристав атдан йениб гирди
хяйятя вя балкона чыхыб ханыма русджа бир нечя сёз дейиб озю да гюлдю
вя ханымы да гюлдюрдю. Вя сонра хяр икиси гирди ичяри.
Геня катлет бычагларынын таггылтысы, адамларын таппылтысы, атларын киш-
нямяси, джюджя-тойугларын вя главаларын багыртысы вя тулаларын хафылтысы
гарышды бир-бириня. Бир удждан тязя гялян глава вя катдалар атдан йениб,
долу хурджунлары долдурурдулар хяйятя. Бир удждан кяндлиляр далларында
габ-газан, халы вя палаз дашыйырдылар. Бир удждан кяндлиляр хяйятин ди-
биндя гузулары вя тойуг-джюджяляри йан-йана йыгыб олдюрюб тямизля-
йирдиляр.
Бирдян гачагач дюшдю; дедиляр “началник гялир”. Главалар гачдылар
гапыйа, ханым вя гонаг чыхдылар балкона, тулалар тулландылар хяйятя вя
бир гядяр кечди геня гурбаганын гёлюня даш атдылар; чюнки бу гялян на-
чалник дейилмиш, казак бёйюйю бир афсяр имиш. Бу да атдан йенди, гача-
гача чыхды балкона вя ханымын алини опюб, кефини сорушду вя сонра
гирдиляр отага.
Бир гядяр кечди геня гачагач дюшдю; геня дедиляр “началник гялир”.
Амма бу да йалан олду. Адамлары араладылар, бу гонаг да гирди хяйятя.
Бу да “Гапазлы” кяндинин бяйи вя мюлкядары мяшхур Гурбаняли бяй
иди.
Бяй хяйятя гирян кими бахды бир сага, бир сола. Тулаларын бири гачыб
гялди Гурбаняли бяйин габагына вя башлады бяйин айагларыны йаламага.
Бяй айилиб итин башыны тумарлады вя деди:
– Маладес собак, – вя сонра галхыб ханымы балконда гёрюб чыгырды:
– Издрасти! – вя бёркюню гётюрюб саг алиля галхызды йухары вя
гышгырды:
– Урра! – Сонра галхды балкона вя ханыма баш айди. Ханым алини
узатды Гурбанялийя. Бяй ханымын алини алыб русджа деди:
– Ня гядяр мяним джаным сагды, сяня мян нёкярям, ай ханым.
Ханым бир аз гюлдю вя деди:
– Спасибо.
Бяй бир ах чякяндян сонра хяр икиси гирди ичяри.
Бир аз кечди, махал хякими гялди, суд приставы гялди, ики учител гялди,
геня бир афсяр-забит арвады иля гялди, геня бир озгя хяким арвады иля гялди.
Бир аз кечди геня гачагач дюшдю; дедиляр “началник гялир”. Глава-
ларын бири ат устя чапараг гялиб озюню салды йеря вя хяйятя сохулуб
гачды ханымын габагына вя чыгырды:
– Началник идйот.
Ханым бир гирди ичяри, бир чыхды балкона. Гонаглар да чыхдылар хяйя-
тя вя гачдылар гапыйа. Таппылты, шаггылты вя чыгыр-багыр, гойма, динмя,
чякил, гял, гет… ахырда бир йогун чиновник гирди хяйятя, йериди ханыма
тяряф, сол али иля бёркюню чыхардыб саг алини узатды ханыма вя ханымын
алини опюб гонагларла бир-бир ал-аля вериб галхды балкона вя гирди отага.
Началникдян сонра геня бир нечя гонаг гялди. Бунларын да бир не-
чяси арвадлары иля гялмишдиляр.
Гонаглар йыгышмышдылар зал отагына. Ортайа дюзюлмюшдю столлар вя
столларын устюня дюзюлмюшдю нёв-нёв ширин чёрякляр, сухарылар, пахла-
валар, халвалар, канфетляр, луму-партахаллар, гуру йемишляр. Столун
устюня гойулмушду йекя самавар вя гуллугчулар чай тёкюб гойурдулар
гонагларын габагына.
Началник отурмушду йумшаг диванын устюндя, приставын арвады
отурмушду онун йанында, гонаглардан да бир нечяси дюзюлмюшдю бун-
ларын йанына вя началник габагындакы стяканын гяндини гарышдыра-гарыш-
дыра приставын арвады иля сёхбят эдирди.
Бу хейндя кючядян ачыг акошкалардан бир ат кишнямяси галхды.
Бундан сонра бир айры ат даха да уджадан башлады кишнямяйя. Гонаг-
ларын бир нечяси акошкадан бахдылар кючяйя. Атлар даха да уджадан баш-
ладылар кишнямяйя. Гурбаняли бяй акошкадан башыны чыхартды кючяйя вя
чыгырды:
– Адя Кябля Гасым, хейван оглу хейван, аты кянарда доландыр,
йохса алиндян гуртарыб гачар.
Бир аз кечди, атлар даха да шиддятля башладылар чыгырмага. Гурбаняли
бяй атлардан бярк башлады нёкяриня чыгырмага вя гонагларын хамысы
гачдылар акошкаларын габагына.
Кючядя тёвлянин габагында бир стражник бир аг атын джиловундан
йапышыб доландырырды. Бу ат началникин аты иди.
Гурбаняли бяйин нёкяри бир кяхяр атын джиловундан йапышыб бир аз
кянарда доландырырды. Бир-ики кяндли да бир аз кянарда бир айры атларын
джиловларындан йапышыб доландырырдылар. Акошканын габагында кяндлиляр
дюзюлюб приставын акошкаларына бахырдылар.
Хярдян бир началникин аты кишняйя-ктшняйя габаг айагларыны дёйюр
йеря вя Гурбаняли бяйин атына бахыб, хирсиндян джилову гямиртляйирди.
Гурбаняли бяйин аты хярдянбир няря тяпиб, габаг айагларыны галдырырды
хавайа вя аз галырды ки, Кярбялайы Гасымы да гёйя галдырсын. Кярбялайы
Гасым да бярк-бярк джиловдан йапышыб чыгырырды:
– Буна бах ха!
Началник гёрдю ки, кяхяр ат Гурбаняли бяйин атыдыр вя узюню
Гурбаняли бяйя тутуб сорушду ки, аты нечя йашындадыр? – Гурбаняли бяй
папиросуну йандырыб началникя деди ки, аты бу ил тязя дёрд йаша айаг
гойур.
Геня началник акошкайа тяряф йерийиб, башлады Гурбаняли бяйин
атына тамаша элямяйя; сонра Гурбаняли бяйя чёнюб деди:
– Ня гёзял атды!
Догрудан, Гурбаняли бяйин аты гёзял ат иди.
Гурбаняли бяй хяр ики алини синясиня гойуб началникя джаваб верди:
– Пешкяшди.
Началник Гурбаняли бяйя деди:
– Саг ол – вя геня башлады ата тамаша элямяйя вя геня Гурбаняли
бяйя узюню тутуб сорушду:
– Гачмагы неджяди? Ити йюйюрюрмю?
Гурбанялибяй началникя деди:
– Ай началник, агяр сянин махалында бир беля йюйюрян ат тапылса,
мян быгларымы гырхдырмасам гурумсагам.
Йарым саатдан сонра гонаглары чагырдылар хёряк отагына. Отагын ор-
тасында узун хёряк столу, устюня дюзюлмюшдю хяр джюр хёрякляр вя
ичкиляр.
Приставын арвады отурду столун баш тяряфиндя. Ханымын саг тяряфиндя
началник айляшди вя гейри гонаглар да хяря бир йер тутуб отурдулар.
Началник араг шюшясини алиня гётюрюб аввял оз финджаныны, сонра прис-
тавын арвадынын, сонра ханымларын вя сонра гейри гонагларын финджанларыны
долдуруб дурду айага вя румкасыны ханымын румкасына вуруб деди:
– Мюбаряк олсун ханымын ад байрамы.
Началникдян сонра ханымлар вя агалар йерляриндян галхыб хямин
сёзляри дедиляр вя сонра началник вя гейриляри шюшяляри башларына чякиб
бошалтдылар.
Приставын арвады финджаны гётюрдю алиня, гонаглардан разылыг эляди,
амма Гурбаняли бяйя бахыб гёрдю ки, бяй арагыны хяля ичмяйиб. Ха-
ным бяйдян сорушду ки:
– Нийя ичмирсиниз?
Бяй гюля-гюля башыны салды ашага вя динмяди. Началник Гурбаняли
бяйя бахыб гях-гях чякиб деди ки:
– Йохса сян да фанатик мюсялманлардансан, онун учюн ичмирсян?
Гонаглардан бир нечяси гюлдю вя бир нечяси да деди ки:
– Гётюр ич!..
Ахырда Гурбаняли бяй румкасыны гётюрдю алиня вя деди:
– А киши, сиз Аллах бу няди? Буна биздя ускюк дейярляр ки, арвадлар
бармагларына гейиб тикиш тикярляр; йохса бизлярдя буннан араг ичмязляр.
Гонаглар бу сёзляри эшидиб геня гях-гях чякиб гюлдюляр вя приста-
вын ханымы деди:
– Да, да, догрудур. Гунах мяндядир. Гурбаняли бяй румкайнан
араг ичмяз.
Бу сёзляри дейяндян сонра ханым бир чай стяканы апарыб гойду бя-
йин габагына вя арагла долдуруб верди бяйя. Гурбаняли бяй стяканы гё-
тюрюб деди:
– Бах, буна ня демишям?!.. Йохса ускюйю гойублар мяним габа-
гыма ки, ня вар, ня йох…
Гонаглар геня гюлюшдюляр вя Гурбаняли бяй арагы чякди башына,
стяканы гойду йеря вя чёрякдян бир тикя гётюрюб тутду бурнунун габа-
гына.
Агалар вя ханымлар мяшгул олдулар йемяйя, ичмяйя вя эшикдя да
той вя зурнанын сяси уджалды. Ики саатдан сонра гонаглар галхдылар айага,
дюзюлдюляр акошканын габагына вя башладылар тамаша элямяйя.
* * *
Бахарын икинджи айы иди. Чичяклярин вя отларын атри гарышмышды бир-би-
риня, чешмялярин сяси гарышмышды гушларын сясиня. Хярдян бир зурнанын
сяси уджалыб, озгя сяслярин хамысыны батил эляйирди. Зурна сакит олан кими
адамларын сяси уджалырды. Эвин габагында, чайын кянарында, чямянин ус-
тюндя бир нечя фярш дёшянмишди. Бир тяряфдя уч йекя самавар гойул-
мушду вя йанларында отуз-гырх стякан-нялбяки, нимчяляр, гяндляр,
мюряббяляр, ширин чёрякляр, луму-партахаллар, канфетляр, гурабийяляр вя
гейри чай иля вя чайсыз йемяли шейляр, йаглар, хамалар, гаймаглар, гуру
йемишляр дюзюлмюшдю. Атрафдан гойулмушду йасдыг вя балышлар. Бир тя-
ряфдя главалар татары алляриндя кяндлиляри дёйя-дёйя бир йеря йыгырдылар
ки, ал-аля вериб йаллы гетсинляр.
Агалар вя ханымлар акошкаларда гёрюнян кими кяндлиляр “урра” де-
йиб папагларыны атдылар гёйя вя йапышдылар йаллы гетмяйя. Приставын ха-
нымы гонаглара тяклиф эляди ки, буйурсунлар, чайын кянарында башладылар
йаллы гетмяйя.
Агалар вя ханымлар йендиляр. Кяндлиляр геня “урра” чякиб гарыш-
дылар бир-бириня вя сонра геня башладылар йаллы гетмяйя.
Гурбаняли бяйин нёкяри Кярбялайы Гасым кянарда дуруб, аллярини
гоймушду джибляриня, бахырды вя Гурбаняли бяйи гёрджяк икигат айилди.
Бяй папиросуну агзына алыб Кярбялайы Гасыма ишаря эляди. Кярбялайы
Гасым гачыб гялди агасынын йанына вя спичканы джибиндян чыхарыб йан-
дырды вя тутду агасынын габагына. Бяй папиросу йандырыб деди:
– Ахмаг оглу, ахмаг, бя сян нийя йаллы гетмирсян?
Кярбялайы Гасым башыны айди ашагы вя деди:
– Ай ага, мян годжалмышам. Даха мяня йаллы гетмяк йарашмаз.
Бяй папиросуну гёйя уфляйиб йапышды Кярбялайы Гасымын чийнин-
дян вя чякя-чякя апарды йаллы гедянлярин йанына вя деди:
– Йапыш, хейван баласы, хейван! Йохса валлах дёйя-дёйя сяни ол-
дюрярям!
Кярбялайы Гасым йапышды кяндлилярин алиндян вя истяр-истямяз баш-
лады онларла бир йердя доланмага. Гурбаняли бяй озю да дястянин
башындан йапышыб башлады атылыб дюшмяйя. Приставын арвады Гурбаняли
бяйя чяпик чалды. Началник да гях-гях чякиб гюлдю вя башлады чяпик
чалмага. Озгя гонаглар да чяпийи тутуб башладылар гюлмяйя. Гурбаняли
бяй озю агзыны гёйя ачыб гях-гях эляди вя чыгырды:
– Ай ханым, мян истяйирям сянин саглыгына ичим. Буйур мяня чахыр
гятирсинляр. Урра, урра!
Нёкярляр бутулкалары башладылар дашымага. Гурбаняли бяй бир стякан
ичиб геня башлады фырланмага, геня башлады доланмага.
Бир гядяр кечди, геня бир стякан ичиб чыгырды:
– Ханымын саглыгына – вя геня башлады доланмага бир гядяр кечян-
дян сонра йорулуб чякилди кянара вя бир стякан чахыр долдуруб нёкяри
Кярбялайы Гасымы чагырыб вя деди:
– Ич.
Кярбялайы Гасым башлады йалвармага:
– Ай ага, сян билирсян ки, мян ичмяням. Аман гюнюдю, мяни
чёвюр баловун башына, мян ичя билмяням.
Бяй бир гядяр да нёкярини йахалайыб гёрдю ки, ичмир вя чахырын бир
азыны тёкдю Кярбялайы Гасымын устюня вя бир азыны да озю ичди.
Агалар вя ханымлар мяшгул олдулар чай ичмяйя. Гурбаняли бяй да
гедиб бир тяряфдя отурду вя узюню началникя тутуб деди:
– Мяним нёкярим Кярбялайы Гасым лап бигейрятди. Мян индийя ки-
ми ня гядяр элямишям она бир гятря чахыр ичирдя билмямишям. Дейирям
ки, ахы, ай ахмаг, сян ки, узюмю йейирсян, ахы бу няди ки? Узюм суйу
дейил мягяр? Ня гядяр эляйирям, ичмир.
Началник Гурбаняли бяйя джаваб верди ки, Кярбялайы Гасым ганмыр,
авамды. Гурбаняли бяй гях-гях чякди вя деди:
– Неджя ганмыр? Чох йахшы ганыр. О мягяр ганмыр ки, чахыр узюм-
дян гайрылыр? Чох аджяб ганыр. Анджаг бигейрятди, онун учюн ичмир.
* * *
Йарым саата кими агалар вя ханымлар чай ичмяйя вя сёхбятя мяш-
гул олдулар. Кяндлиляр да йаллы гедирдиляр. Ханымларын бири хярдянбир ал-
лярини басырды гулагларына вя ариня шикайят эдирди ки, “зурнанын сясиндян
аз галыр гулагларым тутулсун”. Пристав ханымын гилейини баша дюшяндян
сонра тойчулара чыгырды ки, даха чалмасынлар. Тойчулар сакит олдулар.
Тойун сяси кясилджяк Гурбаняли бяй узюню тойчулара чёндяриб
чыгырды:
– Адя, чалын, намярдляр!
Пристав бяйя деди ки, тойун сяси ханымлара хош гялмир, гой
чалмасынлар. Гурбаняли бяй дурду айага, пристава деди:
– Мян олюм гой чалсынлар, мян истяйирям ойнайам.
Приставын джавабыны гёзлямяйиб Гурбаняли бяй тойчулара чыгырды:
– Адя, чалын! “Узун дяря” чалын.
Тойчулар хазырлашырдылар чалмага. Началник дурду айага вя
бёркюню башына гойуб бяйя деди:
– Бяй, хяля сонра ойнарсан. Гёндяр нёкярини сизин атынызы чякиб
гятирсин, мян истяйирям ата бахам.
Гурбаняли бяй саг алини гойду гёзюнюн устюня вя деди:
– Началник, гурбанды сяня мяним атым!
Бу сёзлярдян сонра бяй нёкярини чагырды:
– Кярбялайы Гасым, тез гет аты чяк гятир, началник бахсын.
Кярбялайы Гасым гачды вя тёвлядян аты чыхартды эшийя. Началник,
пристав, Гурбаняли бяй, приставларын бири вя ханымларын бири гетдиляр атын
йанына. Гурбаняли бяй ата йавыглашыб башлады атын алныны тумарламага.
Началник кечди атын далына, сонра кечди габагына вя истяди агзыны ачыб
дишляриня бахсын. Ат башыны гёйя галхызыб чякилди бир тяряфя. Гурбан-
алибяй чыгырды ата:
– Тярпянмя, ахмаг!
Началник геня чякилди атын дал тяряфиня. Гурбаняли бяй йапышды атын
додагындан вя агзынын бир тяряфини ачды вя началникя деди:
– Началник, буйур бах. Хяйя инанмырсан, буйур бах бу ил дёрдюня
айаг гойур.
Началник йавыга гялиб айилди вя башыны узатды атын агзына. Ат геня
башыны говзады гёйя. Гурбаняли бяй хирсляниб истяди атын агзындан бир
йумруг вурсун. Ат габаг аллярини галдырды гёйя вя аз галды нохтаны
Кярбялайы Гасымын алиндян гопарсын. Кярбялайы Гасым асылды нохтадан
вя чыгырды:
– Буна бах, ха!
Сонра началник Кярбялайы Гасыма деди ки, бир аз аты доландырсын.
Кярбялайы Гасым аты йаваш-йаваш чякди бир тяряфя. Хейван Кярбялайы
Гасымын далынджа гедя-гедя хярдян алныны сюртюрдю Кярбялайы Гасымын
куряйиня вя хярдянбир о тяряфя-бу тяряфя бахыб кишняйирди.
Началник Гурбаняли бяйдян йеня атын гачмагыны сорушду. Гурбан-
али бяй бахды началникин узюня вя бир сёз демяйиб Кярбялайы Гасымы
чагырды. Кярбялайы Гасым аты чякди йавыга вя Гурбаняли бяй тез галхды
атын устюня вя хейваны тяпикляди. Ат дурдугу йердя бир нечя аршын фаси-
ляни сычрайыб, уз гойду йола тяряф гачмага вя йарым дягигянин ичиндя
гёздян итди. Йарым дягигядян сонра Гурбаняли бяй чапараг гайыдыб
гялди вя аты сюрюб аз галды сохулсун гонаглар отурдугу мяджлися. Ха-
нымлар чыгырышыб гачышдылар бир тяряфя вя Гурбаняли бяй тез аты сахлайыб
озюню туллады йеря вя дурду началникин габагында. Началник бяйя деди:
– Моладетс – вя бяй джаваб верди:
– Началник, бу няди ки! Хяля сян мяним о бири атымы гёрмямисян.
Бялкя ону гёрясян! Бу няди ки, онун йанында.
Кярбялайы Гасым аты чякиб апарды.
* * *
Хава гаралдыгдан сонра приставын отагларында чыраглары йандырдылар
вя гонаглар мяшгул олдулар карт ойнамага. Саат он бирдя гонаглары
геня дявят элядиляр хёряк отагына вя геня агалар вя ханымлар хёряк
столунун атрафына дюзюлюб башладылар шам элямяйя. Началник джюджянин
атиндян бир-ики тикя йейяндян сонра гётюрдю чахыр бутулкасыны вя
башлады аввял оз стяканыны, сонра гоншуларынын стяканыны долдурмага вя
сонра айага дуруб стяканы узатды приставын арвадына тяряф вя деди:
– Бу гюн бизим бурайа йыгышыб беля ляззятля вахт кечирмяйимизя
сиз сябяб олубсунуз. Буна джяхят мян бу стяканы ичирям сизин саглы-
гыныза.
Бу сёзляри дейиб, началник стяканы вурду ханымын стяканына вя
чахыры ичиб отурду. Йавугда отуран гонаглар да стяканларыны узадыб ха-
нымын стяканы иля чыггылдатдылар вя ичдиляр. Гурбаняли бяй да йериндян
галхыб, долу стяканыны гётюрюб вурду ханымын стяканына вя ханымын
башынын устюндя дуруб деди:
– Мян озюмю бу гюн хошбяхт хесаб эляйирям ки, бу мяджлисдя ва-
рам. Аллах сянин арин Михаил Павловичи бизим махалдан узаг элямясин.
Ондан отрю ки, чюнки ня гядяр ки, Михаил Павлович бизим махалда де-
йилди, бизим кяндлиляр да бядбяхт идиляр, мян да бядбяхт идим. Ондан
отрю ки, билмирям нядяндирся кечян приставлары мян о гядяр истя-
мяздим ки, Михаил Павловичи истяйирям. Амма беш-он ил бундан иряли
бурда бир пристав варды; чох лоту оглан иди. Мяня бир тула багышламышды.
Аллах ону да саг элясин, сяни да саг элясин, хамымызы саг элясин. Ичирям
мян сянин саглыгына, а ханым, урра!
Бу сёзляри дейяндян сонра Гурбаняли бяй чахыры чякди башына вя
ичяндян сонра стяканы чёндяриб агзы йеря тяряф тутду ки, гёрсюнляр
стяканда бир гятря да чахыр галмайыб вя кечиб отурду йериндя. Бир
гядяр кечяндян сонра приставын арвады гётюрдю чахыры вя началникин
стяканыны, оз финджаныны вя гоншуларынын стяканларыны долдуруб узюню
началникя тутду вя деди:
– Мян озюмю борджлу хесаб эдирям сиздян разылыг элямяйя ки, бу
узун йолу зяхмятля бурайа гялиб мяни сяряфраз буйурубсунуз.
Сёзлярини дейяндян сонра ханым финджаныны тутду додагларынын
габагына. Гонаглар да стяканларыны узадыб вурдулар началникин
стяканына. Гурбаняли бяй йериндян галхыб, алиндя долу стякан гялиб
дурду началникин йанында вя деди:
– Началник ага, ичирям мян бу стяканы сизин саглыгыныза. Аллах да
буна шахиддир ки, ня гядяр бизим вилайятя началникляр гялиб – гедиб,
мян онларын хеч бирини о гядяр истямямишям. Началник ага, сян бизим
башымызын сахибисян. Ня гядяр ки, бизим махалда джамаат вар, онлар
хамысы сянин йолунда башларындан кечярляр. Мян озюм сянин йолунда
ода гирярям. Гурбан сяня мяним джаным. Ня гядяр ки, мян сагам
нёкярям сяня. Ичирям мян бу стяканы началник аганын саглыгына. Урра!
Бу сёзляри дейян кими Гурбаняли бяй стяканы чякди башына,
стяканын агзыны чёндярди йеря, гуйа бир гятря да галмады; сонра гедиб
отурду йериндя.
Гонаглар геня мяшгул олдулар йемяйя.
Бир гядяр кечяндян сонра ханымын ари пристав гётюрдю чахыр шюшя-
сини, аввял оз стяканыны долдурду, сонра гоншуларынын стяканыны долдур-
ду вя сонра айага дуруб деди:
– Агалар вя ханымлар! Мялумдур ки, бир дюшмян истяйя бизим ус-
тюмюзя хюджум чякя, бизи сахлайан гошунларымыз оладжаг. Буна джяхят
мян ичирям бу стяканы бизим гошунларымызын афсяри Николай Василйе-
вичин вя онун ханымы Анна Ивановнанын саглыгына.
Пристав бу сёзляри дейиб стяканы узатды бир афсяря вя онун йанында
отуран арвада тяряф. Гонаглар да хабеля стяканларыны чыггылдадыб ич-
диляр. Гурбаняли бяй да айага дуруб долу стяканыны узатды афсяря вя
арвадына тяряф деди:
– Ай афсяр ага, ай ханым, мян ичирям сизин саглыгыныза. Аллах сизин
кёлгянизи бизим башымызын устюндян аскик элямясин. Аллах дюшмян га-
багында сизин гылынджынызы кяскин элясин. Йяни мян бу сёзляри ондан отрю
демирям ки, дюшмяндян горхурам. Хансы дюшмян джюрят эляйиб мяним
габагыма чыха биляр?! Бу хянджяли мян сохарам онун гарнына! Мян хеч
дюшмяндян горхмурам. Сизин дёвлятиниздян мян хеч бир кясдян
горхмурам. Ня гядяр джаным сагдыр, мян нёкярям сянин ханымына.
Саг олсун Анна ханым, урра!
Бяй чахыры чякди башына.
Бу гайда иля агаларын вя ханымларын бир-бир саглыгына ичдиляр. Хяр
дяфя Гурбаняли бяй дурурду айага, хярянин барясиндя бир нитг сёйляйир,
бир долу стякан ичирди вя отурурду. Йаваш-йаваш чахырын бухары галхды
бяйин башына вя лап ахырда бяй бярк кефлянди.
Гонагларын хамысынын саглыгына ичяндян сонра гонаглар башладылар
Гурбаняли бяйин саглыгына ичмяйя. Ханымлар бир-бир стяканларыны уза-
дыб вурдулар бяйин стяканына. Гурбаняли бяй шадлыгындан аз галды
озюндян гетсин. Гонагларын хамысы бяйин саглыгына ичяндян сонра бяй
стяканы йухары галхызыб деди:
– Агалар вя ханымлар! Сиз ки, мяним саглыгыма ичдиниз, гурбан
олсун сизя мяним джаным. Мян оляня кими бу гюню йадымдан чыхарма-
нам. Амма, агалар, мяним сиздян бир хахишим вар. Мян олюм, мяним
сёзюмю йеря салмайын. Мян сизин хамынызы сабах оз эвимя гонаг тяк-
лиф эляйирям. Валлах, биллах, атамын гору хаггы, мян билмирям неджя
сизин хяджалятиниздян чыхым?! Мян лап арийиб йеря гирирям ки, бу гядяр
ханым мяним саглыгыма ичсин. Мян няйям ки, бу гядяр ханым мяним
саглыгыма ичсин? Мян бу ханымларын айагынын торпагы да ола билмяням.
Валлах, биллах, атамын гору хаггы сабах бизя гонаг гялмясяниз, мян
озюмю олдюрярям. Мян истяйирям сизя гуллуг эляйим. Мян истяйирям
сизя нёкярчилик эляйим. Сабах бизя гялмясяниз, мян бу хянджяли соха-
рам гарныма. Джянаб началник, сяндян да чох тявяггя эляйирям, ай
ханым, сяндян да тявяггя эляйирям. Афсяр агадан да эляйирям. Анна
Ивановна, гурбан олсун сяня мяним джаным, сяндян да тявяггя эля-
йирям. Агалар, ханымлар! Хамыныздан тявяггя эляйирям. Хяр кяс гял-
мяся, намярдди. Аман гюнюдю, озюмю олдюрярям! Гурбан олсун сизя
мяним джаным. Саг олсун ханымлар. Урра! Урра!
Бяй стяканы чякди башына. Началник сигары дамагына салыб, узюню
тутду приставын ханымына вя деди:
– Гялясян сабах гонаглыга гедяк, Гурбаняли бяйя гонаг олаг? –
Ханым бахды аринин узюня вя деди:
– Мян чох хошхаллыгла гедярям. Йахшы олар. Бяйин арвадыны да
гёрярям. Гёрярям неджя палтар гейир.
Афсяр да арвадындан сорушду:
– Гедярсянми? – Арвады деди:
– Гедярям.
Гонагларын бири да деди ки:
– Агяр бяй бизя бир йахшы мюсялман плову верся, гедярям.
Гурбаняли бяй плов сёзюню эшитджяк тез галхды айага вя чыгырды:
– Неджя плов? Неджя плов? Атамын гору хаггы, сизя эля бир плов
верярям ки, омрюнюздя йемямиш оларсыныз. Мяним ашпазым биширян
плову ким биширя биляр? Инанмырсынызса Кябля Гасымдан сорушунуз.
Ханы Кябля Гасым? Кябля Гасым, Кябля Гасым!
Гурбаняли бяй башлады уджадан Кярбялайы Гасымы чагырмага; гуйа
ки, Кярбялайы Гасым бурададыр. Приставын нёкярляриндян бири ичяри гириб
деди ки, бурада Кярбялайы Гасым йохдур. Бяй хирсляниб нёкяря деди ки:
– Чагырын о ахмаг оглуну гялсин.
Нёкяр чыхды гетди вя бяй озю да гапыйа тяряф йериди. Приставын
арвады бяйя деди ки:
– Сян зяхмят чякмя, нёкярляр чагырарлар гяляр.
Бяй геня башлады плову тярифлямяйя.
– Мян сизнян мярдж гялярям. Хяйя бир йанда эля плов йемиш ол-
саныз, тюпюрюн мяним узюмя.
Гонаглар гюлдюляр. Началник да гюля-гюля деди:
– А бяй, сёз йох ки, эвдяки тярифли атыны да бизя гёрсядярсян.
Гурбаняли бяй началникя йавыглашыб хяр ики аллярини гойду гёзюнюн
устя вя деди:
– Бу гёзлярим устя, хансыны бяйянсян, пешкяшди. Лоту лотуйана де-
йирям, мян тязвир-мязвир билмяням. Хансыны хошласан, атамын гору
хаггы пешкяшди сяня.
Нёкяр гирди ичяри вя деди ки, Кярбялайы Гасым йатыб. Бяй нёкярин
узюня бахыб аввял динмяди вя сонра хянджяринин дястясиндян йапышыб
деди:
– Гет, о харамзада оглу харамзадайа де ки, бу саат дуруб бура
гялмяся, бу хянджяли гедиб сохарам онун гарнына!
Нёкяр чыхды эшийя. Приставын арвады бяйя узюню тутуб деди:
– Нийя бичаря кишини ойадырсан? Няйя лазымдыр?
Бяй джаваб верди:
– Ай ханым, башына доланым, неджя няйя лазымдыр? Агзы няди бу
тезликдя йатсын. Гой гялсин гёряк кимин хюняри вар мяним ашпазым
биширян плову биширсин?!
Гонаглар геня гюлюшдюляр.
Кярбялайы Гасым шишмиш гёзлярини бярялдиб, гирди ичяри. Агасы геня
алини хянджярин дястясиня апарыб деди:
– Кябля Гасым, мян сяни олдюрярям!
Гонаглар геня гюлюшдюляр.
Кярбялайы Гасым аллярини дёшюня гойуб, алчаг сясля деди:
– Нийя, башына дёнюм, ага?
Бяй хирсли вя уджа сясля:
– Хяля сорушурсан да нийя? Гял гёр бу агалар ня дейирляр. Мян ха
дейирям ки, бизим Али биширян плову хеч кяс биширя билмяз, бунлар
инанмырлар.
Кярбялайы Гасым алчаг сясля джаваб верди:
– Бяли, ага, Али йахшы плов биширир.
Гурбаняли бяй узюню гонаглара тутуб севинджяк вя уджадан деди:
– Ди, гёрдюнюз? Ди, гёрдюнюз? Инди сёзюнюз няди?
Гонагларын чохусу джаваб верди:
– Догруду, догруду, инанырыг.
Кярбялайы Гасым чыхды эшийя.
Йарым саатдан сонра гонаглар башладылар дагылмага. Гурбаняли бяй
атыны вя Кярбялайы Гасым йабысыны миниб дюшдюляр йола. Бяй башыны
салды ашагы вя башлады мюргюлямяйя. Хярдян бир йухудан айылыб аты
сахлайырды, узюню чёндярирди Кярбялайы Гасыма вя дейирди:
– Бу хянджяли сохарам сянин гарнына!
Чох вахт Кярбялайы Гасым джаваб вермирди вя гах вахт дейирди:
– Нийя, башына дёнюм, ага?
– Бяй гах вахт Кярбялайы Гасыма джаваб вермирди, амма гах вахт
дейирди:
– Кимин хюняри вар Али биширян плову биширсин?!
Ики саатдан сонра ага вя нёкяр йетишдиляр кяндя. Кяндин ичиндян
уч-дёрд кёпяк хюря-хюря хюджум чякдиляр Гурбаняли бяйин устюня. Ат
хюркюб озюню верди бир тяряфя, аз галды бяйи салсын йеря. Гурбаняли
бяйин бёркю дюшдю йеря вя Кярбялайы Гасым озюню атдан салыб агасы-
нын бёркюню галхызыб верди бяйя. Гурбаняли бяй хянджярини сыйырыб, атыны
сюрдю итлярин устюня. Итляр башладылар гачышмага.
Йекя имарятин дарвазасынын габагында атлар дайандылар. Кярбялайы
Гасым йердян бир даш гётюрюб башлады гапыны дёймяйя. Йекяпапаг бир
киши гапыны ачды вя Гурбаняли бяйин йанына гачыб йапышды атын джиловун-
дан. Гурбаняли бяй хяля атдан йенмяйиб, хянджярин тийясини галхызды
кишинин устюня вя деди:
– Али, бу хянджяли сохарам гарнына!
Нёкяри джаваб верди:
– Ихтийар сянинди, ага!
Сонра бяй атдан йениб гирди хяйятя вя пиллякяни галхыб гирди отага.
Бяйин гаравашы бир годжа арвад чыхды агасынын габагына вя деди:
– Ай ага, ня гедж гялдин? Ханым сяндян отрю чох нийаран олду.
Бяй хянджярин тийясини арвада гёстяриб деди:
– Гюлпяри, бу хянджяли сохарам сянин гарнына!
Арвад динмяди вя чякилди кянара. Бяй о бири отага гириб, гёрдю ки,
арвады палтарларыны сойунмамыш дайаныб йастыга вя йухлайыб. Аввял
гедиб дурду арвадынын йанында. О, хянджярин тийясини арвадынын устюня
галхызыб деди:
– Бу хянджяли сохарам сянин гарнына!
Арвад айылмады. Гурбаняли бяй дяхи динмяди вя хянджяри атды йеря.
Сонра бёркюню чыхарыб атды бир сямтя вя башлады сойунмага. Палтар-
ларыны вя чякмялярини чыхарыб хирсля хярясини атды бир йана, бир аз су ичди
вя узанды йериня.
Бяйи йуху тутду.
Гурбаняли бяйин арвады сюбх вахты айылыб гёрдю ки, ари гялиб йатыб;
йавашджа палтарыны гейиб чыхды эшийя. Гараваш сюпюргя иля хяйяти сюпю-
рюрдю. Кярбялайы Гасым алиндя хялбир тёвлянин габагында дуруб, арпа
тямизляйирди ки, апарыб версин атлара.
Ашпаз Али ашпазхананын гапысынын йанында алиндя хякяндаз
самавара кёмюр салырды. Хяйятин бир тяряфиндя тойуг-джюджяляр дян йе-
йирдиляр вя сярчяляр хярдянбир дястя иля тойуг-джюджялярин йанына йениб
башлайырдлар дянлярдян йемяйя; амма бир сяс эшитджяк геня дястя иля
галхырдылар тут агаджына.
Гараваш ханымы гёрджяк алиндя сюпюргя гетди ханымын йанына,
салам верди. Ханым гёзлярини ова-ова сорушду ки, бяй ня вахт гялиб
йатды? Гараваш джаваб верди ки, геджядян чох кечмишди ки, гялди. Ханым
Кярбялайы Гасымы чагырды. Кярбялайы Гасым тёвлядян чыхыб тез гялди вя
баш йендириб дурду ханымын габагында. Ханым Кярбялайы Гасымдан
сорушду ки:
– Нийя беля гедж гялдиниз? – Кярбялайы Гасым джаваб верди:
– Гонаглыг чох узун чякди, онун учюн гедж гялдик. – Ханым геня
сорушду:
– Приставын гонагы чох идими?– Кярбялайы джаваб верди:
– Бяли, ханым, чох иди. – Ханым сорушду:
– Ким идиляр гонаглар? – Кярбялайы Гасым джаваб верди:
– Ай ханым, ня билим, бир чохлу бёйюк адамлар иди. Чохлу ханым
иди. Началник озю да орада иди. Чох адам варды. – Ханым геня сорушду:
– Кябля Гасым, хаымлар да эля кишилярнян бир йердя отурмушдулар,
йа айры отурмушдулар? – Кярбялайы Гасым джаваб верди:
– Йох, эля хамысы гарышмышды бир-бириня.
Гараваш бу сёзляри эшитджяк оз-озюня деди:
– Бый, аман Аллах!
Ханым отурду пиллякянин пиллясинин устюндя, Кярбялайы Гасымы бир
аз йавыга чагырды вя деди:
– Сян Аллах, Кябля Гасым, нагыл эля гёряк гонаглыг неджя кечди,
гонаглара ня вердиляр, аган ня гайырырды, кимнян данышды, ня данышды?
Сян Аллах, Кябля Гасым хамысыны нагыл эля.
Кярбялайы чухасынын атяйини галхызыб агзынын вя бурнунун суйуну
силди. Тёвлядян атлар башладылар бир-биринин устюня чыгырышмага вя Кяр-
бялайы Гасым узюню тёвляйя тутуб чыгырды:
– Буна бах ха! – Ханым геня Кярбялайы Гасыма деди:
– Сян Аллах, Кябля Гасым, нагыл эля, гёряк.
Кярбялайы Гасым джаваб верди:
– А ханым, дяхи ня дейим? Чох гонаг варды. Нячялник да орда иди.
Ханым геня Кярбялайы Гасымдан сорушду:
– Кябля Гасым, урус арвадлары бя кишилярнян ня данышырдылар? –
Кярбялайы Гасым джаваб верди:
– Ханым мян ня билим ки, ня данышырдылар? Мян онларын ахы дилини
билмирям ки?
Ханым геня сорушду:
– Кябля Гасым, догрусуну де гёряк, аган да урус арвадларыйнан
данышдымы?
Кярбялайы Гасым геня узюню тёвляйя тутуб, чыгырды атларын устюня
вя ханыма джаваб верди:
– Агам урус арвадларыйнан аз данышды; амма нячялникнян чох
данышды.
Ашпаз Али самавары гятирди вя чыхарыб гойду пиллякянин устя. Га-
раваш сюпюргяни дайады дивара, галхды пиллякянин устюня вя самавары
галхызыб апарды эвя. Ашпаз Али йениб дурду ханымын габагында вя со-
рушду:
– Ханым, бу гюн ня пиширим?
Ханым гаравашы чагырыб деди:
– Бя Гурбаняли бяй геджя демяди ки, ня пиширяк?
Гараваш алиндя чай габы ханымын йанына гялиб джаваб верди:
– Геджя ага эля хирсли иди ки, хяля мяни истяйирди олдюрсюн. – Ханым
тяяджджюб эляди вя деди:
– Йахшы, йахшы, эля данышма! Дяли олмамысан ки!
– Валлах, а ханым, агам эвя гирян кими хянджялини чыхартды вя мяня
деди: “Хянджялнян сяни олдюрярям!”.
Ханым бир гядяр динмяди вя узюню тутду Кярбялайы Гасыма:
– Кябля Гасым, аган нийя хирслянмишди?
Кярбялайы Гасым джаваб верди:
– Агам хеч зада хирслянмямишди. Анджаг кяндя йетишяндя кёпяк
оглунун итляри тёкюлдюляр устюмюзя вя атларымызы хюркютдюляр.
Ханым дурду айага вя деди:
– Кябля Гасым, йягин аган геня кефлянмишди. – Кярбялайы Гасым
джаваб верди:
– Хейр кефлянмямишди.
Ханым гирди ичяри вя йавашджа Гурбаняли бяйин йанына йавыглашыб
гёрдю ки, бярк йухудадыр. Сонра чыхды эшийя вя ашпаз Алийя он алты
гяпик вериб деди:
– Али, гет, ики гирвянкя ат ал гятир, бозбаш пишир!
Али пуллары алды вя деди:
– Баш устя.
Кярбялайы Гасым вя Али уз гойдулар ашпазханайа тяряф гетмяйя.
* * *
Гюн галхды, гюнорта олду. Кярбялайы Гасым хяйятдя отурмушду тут
агаджынын дибиндя вя хярдянбир даш гётюрюб атырды агаджын башына вя тут
гушларыны говурду вя хярдянбир йеря тёкюлян йетишмиш тутлардан гётюрюб
йейирди. Гараваш да гялди Кярбялайы Гасымын йанына вя башлады тутлары
сечиб йемяйя. Бир аз кечди ханым да гялди бунларын йанына вя башыны
галхызыб, бир гядяр йетишмиш тутлара бахды вя Кярбялайы Гасыма деди ки,
чыхсын агаджа, бир аз тут силкяляйиб тёксюн. Гараваш эвдян бир чаршов
гятирди. Ашпаз Али да бунларын йанына гялди вя деди:
– Сиз чаршавы тутун, мян чыхым силкяляйим.
Али чыхды агаджа. Ханым, гараваш вя Кярбялайы Гасым чаршову тут-
дулар вя Али агаджын будагынын бирини тярпятди вя йекя-йекя йетишмиш аг
тутлар тёкюлдю чаршава. Будага бир ики тяпик вурандан сонра Али галхды
бир аз да йухары. Агаджын башындан кяндин атрафы ал ичи кими гёрюнюрдю.
Бир тяряфдя дюзюлмюшдюляр “Сапыч” даглары, дагларын атяйиндя “Сапыч”
кянди ашикар гёрюнюрдю. Кяндин ашагысында “Ахмядхан гёлю” агарырды.
Гёлюн йанында Хаджы Хейдярин дяйирманы вя мешяси даха да ашкар гёр-
сянирди. Дяйирмандан “Гапазлы” кяндиня кими дюзюлмюшдюляр тахта-
тахта йашыл зямиляр, йонджалыглар вя гара шум йерляри. Бах, гёрюрсян, гах
бурада, гах орада котанлар вя джютляр шум йерляри сюрюрляр.
Хямин тамашагаха бир гядяр нязяр саландан сонра Алинин гёзюня
бир беля шей да саташды: Хаджы Хейдяр дяйирманынын йанында кяндя сары
бир дястя атлы гялирди. Али аввял буна гулаг асмады вя башлады будагын
бирини силкялямяйя. Амма сонра геня диггят салды вя гёрдю ки, атлылар
кянд ахлиня охшамырлар. Буну гёрюб, Али узюню тутду ашагы вя деди:
– Кябля Гасым, кяндя чохлу атлы гялир; амма кяндлийя охшамырлар.
Кябля Гасым, ханым вя гараваш бир гядяр бахдылар бир-биринин узю-
ня. Ханым диллянди:
Кябля Гасым, чых ашпазхана дамына, гёр нечя атлыдылар?
Кярбялайы Гасым гедиб галхды алчаг дивара, орадан галхды ашпаз-
хана дамынын устюня вя саг алини гёзюнюн устюня гойуб башлады диг-
гятля йола бахмага.
Кяндин йавыгында Кярбялайы Гасымын гёзюня аввял ики атлы гё-
рюндю. Бунлар атларыны бярк чапырдылар. Дяхи бунлардан савайы йолда бир
шей гёрюнмюрдю. Амма бир гядяр кечди, “Мярязя”нин йанында сёйюд
агаджларынын далындан бир дястя атлы чыхды. Бунларын ичиндя началник вя
приставларын дюймяляри вя ханымларын шлйапалары ашкар билинирди. Кяр-
бялайы Гасым тез йенди ашагы, гачыб гялди ханымын йанына вя тёвшюйя-
тёвшюйя деди:
– Ханым, бу гялянляр дейясян эля дюнянки гонагларды. – Ханым
чаршовун уджуну салды йеря, гялди Кярбялайы Гасыма йавыг вя деди:
– Дюнянки гонагларын бурда ня ишляри вар?
Кярбялайы Гасым аллярини гойду бир-биринин устюня вя джаваб верди:
– Мян ня билим, а ханым?
Бу хейндя кючядя мярякя гопду. Итлярин хюрюшмяси, адамларын
гачышмасы, ат таппылтысы. Вя бир аз кечди, кючя гапысы дёйюлдю.
Ханым гачды ичяри вя пянджярядян кючяйя бахыб гёрдю ки, кючя до-
лудур атлыларла; хамысы рус гуллугчулары вя рус ханымлары. Кярбялайы Га-
сым гапыйа чыхыб гёрдю ки, дюнян приставын эвиндяки гонагларын хамысы
гялиб дайаныб гапыйа.
Ханым тез гачды эшийя вя Алини чагырыб деди:
– Гет, де ки, ага эвдя дейил.
Али гачды кючя гапысына вя ханым гачды эвя, Гурбаняли бяйи ойатды.
Бяй “а…а…” эляйиб чёндю о бири сямтя, арвады деди:
– А киши, дур, дюнянки гонаглар гялибляр бизя.
Гурбаняли бяй геня “а.. А.. ” эляйиб гёзлярини ачды вя арвадына деди:
– Джяхянням ол! –вя геня гёзлярини йумду.
Арвады геня деди. Гурбаняли бяй гёзлярини ачыб, галхды отурду вя
сорушду:
– Ня дейирсян?
Арвады сёзюню бир да деди. Бяй дик галхды айага, бир шей фикир эляди,
гачды отагын о тяряфиня-бу тяряфиня, арвадына деди:
– Гой десинляр ага эвдя дейил.
Арвады геня чыхды эшийя вя бяй мяляфяни гётюрюб чаршав кими салды
башына, чыхды хяйятя, гачыб сохулду тёвляйя вя гирди атын ахуруна.
Нёкярляр гонаглара дедиляр:
– Ага эвдя дейил.
Началник бу джавабы эшидиб тяяджджюб эляди; хабеля гейри гонаглар мат
галдылар. Кяндлиляр башладылар гонагларын атларыны доландырмага. Начал-
ник чыхардыб папиросуну йандырды вя нёкярлярдян сорушду:
– Бяй хара гедиб ки, эвдя дейил? – Нёкярляр джаваб вердиляр:
– Билмирик.
Началник бир гядяр динмяйиб геня сорушду:
– Бяс о ки озгя йеря гедяджякди, бизи нийя гонаг чагырды?
Нёкярляр джаваб вердиляр ки:
– Билмирик.
Ханымларын бири бир стякан су истяди. Кярбялайы Гасым гачды эвдян
касада су гятирди. Гонаглар бир гядяр бир-биринин узюня бахыб
дедиляр ки:
– Дяхи нийя дуруруг, гайыдаг гедяк.
Началник да буна разы олду; амма Кярбялайы Гасыма узюню тутуб
сорушду:
– Бяйин атлары тёвлядядир?
Кярбялайы Гасым деди:
– Бяли.
Бу хейндя тёвлядя атларын бири башлады кишнямяйя. Началник йол-
дашларына беля тяклиф эляди:
– Чох аджяб. Биз бу гядяр йолу зяхмятля гялмишик; бары хеч олмаса
бяйин атларына бахаг, сонра гайыдаг.
Йолдашлары разы олдулар. Началник геня Кярбялайы Гасымдан тёв-
ляйя гетмяйя изин истяди. Кярбялайы Гасым деди:
– Буйурун!
Началник, ики пристав, мал хякими, ханымларын икиси вя казак афсяри
гирдиляр хяйятя вя уз гойдулар тёвляйя тяряф. Гурбаняли бяйин арвады
хяйятдя гонаглары гёрюб, гачды сохулду отага вя гонаглар гирдиляр
тёвляйя. Началник габагдакы аты гёрюб деди:
– Бу эля бяйин дюнянки атыдыр.
Сонра гонаглар йеридиляр ичяри вя бир кяхяр атын йанында дайандылар.
Началник атын габагына кечиб Кярбялайы Гасымдан сорушду:
– Будурму бяйин тярифли аты? – Кярбялайы Гасым деди:
– Бяли.
Гонаглар башладылар атын о тяряфиня бу тяряфиня доланмага. Начал-
ник ахура тяряф хярякят эляйиб истяди атын агзына бахсын. Ахура йавыг-
лашан кими началник дик атылды вя чыгырды:
– Ах, чорт возми!
Ахурун ичиндя гуйа кяфяня бюрюнмюш бир шей началникин гёзюня
саташды. Началник йанындакы приставын алиндян йапышыб йавашджа йериди
ахурун йанына вя диггят эляйиб гёрдю ки, ахурдакы Гурбаняли бяй озю-
дю. Буну гёрджяк началник чяпик чалыб, гях-гях чякиб гюлдю вя деди:
– А…а…а.. ряфиг, сян бурда имишсян!!…
Гонаглар да бир-бир гялиб бяйя диггят иля бахдылар вя чякилиб
дурдулар кянарда.
Гурбаняли бяй йериндян хеч тярпяшмяди.
Гонаглар чыхдылар кючяйя, атлары миндиляр вя уз гойдулар гетмяйя.

    Молла Фазлали
    Джалил Мамедгулузаде
    МОЛЛА ФАЗЛАЛИ
    Под минбаром сидел незнакомый приезжий молла. По окон-чании марсия, когда народ стал расходиться, я тоже вместе с другими вышел на улицу. Тут я заметил, что виденный мною в мечети молла следует за мной. Когда я обернулся,    он почти-тельно произнес:
    - Ахунд Молла-Насреддин1, (Во всех рассказах, где повествование ведется от имени автора, писатель именует себя по взятому псевдониму "Молла Насреддин" ред.) сегодня я ваш гость.
    - Гость от аллаха, - ответил я, и мы направились ко мне.
    Звали его ахунд Молла-Фазлали. Ему можно было дать лет сорок пять-пятьдесят; он был высокого роста и немного ху-дощав.
    По дороге разговорились, и я узнал, что он по профессии марсияхан и недавно приехал из Ирана, чтобы подработать в месяце мухаррам, после чего был намерен вернуться на родину. В разговоре Молла дал мне понять, что рассчитывает с моей помощью устроиться в какой-нибудь мечети. Я обещал сделать все возможное, повторив, что, пока он здесь, я считаю его своим гостем.
    Был вечер. Жена приготовила ужин. Поели, выпили чаю, побеседовали. Настроение ахунда приподнялось, он даже спел для меня немного. Пел он неплохо: как-никак всю жизнь был марсияханом и достаточно поработал над голосом.
    Ахунду приготовили постель в соседней комнате, и он лег спать.
    Ночью - не знаю, в котором часу - слышу: жена ворчит. Кого-то бранит, но кого, за что - не могу понять. Прошло не-которое время. Слышу, она опять бранится, бормоча себе под нос:
    - Пепел тебе на голову, Молла!..
    В полном недоумении я стал прислушиваться.
    И тут до меня донесся припев "джонум-джонум", который мурлыкал ахунд Молла-Фазлали.
    Это и мешало жене спать. Но я через несколько минут уже крепко спал.
    Проснулись мы рано. Напились чаю, позавтракали и, мирно беседуя, пошли на базар, а оттуда - в мечеть. В тот же день я поговорил с кази, и было решено, что Молла-Фазлали до де-вятого мухаррама будет петь в мечети Пирджаван.
    Вечером, когда мы вернулись домой, я сказал жене, что гость наш устроился, что ему более не о чем беспокоиться и, вероятно, он проспит ночь спокойно, не тревожа нас.
    Накормив и напоив Моллу, постлали ему постель. Потом погасили лампу в нашей комнате. Чувствую   сквозь   сон - кто-то   толкает   меня.   Проснулся.
    - Жена, в чем дело?
    Она сердито показала на окно.
    - Посмотри, что делает твой гость.
    Была лунная ночь. В окне тихо шевелились ветки тутового дерева.
    - Может быть, это ветер, - сказал я. Но воздух был не-подвижен.
    Я подошел к окну и высунул голову: наш гость, притянув из окна своей комнаты ветку туты, срывал ягоду за ягодой и от-правлял в рот, тихо напевая "джонум-джонум" и жалуясь са-мому себе:
    - Ах, как я несчастлив!.. На чужбине в лунную ночь дол-жен спать один...
    Я бесшумно отошел от окна и шепнул жене на ухо:
    - Слушай, жена, у каждого свое горе. Ахунд Молла-Фазлали тоже, видно, страдает... Но заклинаю тебя жизнью наших детей - закройся с головой одеялом и не лишай меня сладко-го сна.
    Утром я почему-то проснулся раньше обычного. Велел пост-лать ковер под тутовым деревом. Туда же принесли самовар, и мы с гостем стали пить чай. Спелая, сочная белая тутовая ягода упала около моего стакана, и я вспомнил ночную сцену.
    - Ахунд Молла-Фазлали! - обратился я к гостю. - Бо-юсь, что я не оказал достаточного гостеприимства такому поч-тенному лицу, как вы; еще вчера днем я имел в виду потрусить туту и подать вам поднос самых спелых ягод, дабы, вкусив их, вы могли сравнить нашу туту с иранской. Прошу простить ме-ня. Когда у вас появится желание, прикажите подать туту, что-бы не пришлось вам беспокоиться и лишать себя сладкого сна,
    - Ахунд Молла-Насреддин! - ответил Молла-Фазлали, помешивая ложкой в стакане. - Я тысячу раз благодарен ал-лаху, что на чужбине встретился мне такой человек, как вы, и пока я ваш гость, нет ничего на свете такого, в чем бы я чув-ствовал недостаток. Что же касается туты, то, конечно, это самая вкусная и самая нежная из всех ягод, но я не чувствую никакого влечения ни к туте, ни к какому-либо другому плоду. Тем более что, да благословит аллах ваш дом, если бы мне захотелось туты, я попросил бы ее у вас вчера или сегодня. Нет, не отсут-ствие туты вызвало мою бессонницу, нет... Вам, слава алла-ху, ведомы все тайны и, должно быть, известно также, что каждый человек, заброшенный далеко от домашнего очага, чувствует себя не вполне хорошо. В особенности такой набож-ный человек, как я, который всю жизнь, в чужих ли краях, у себя ли дома, никогда не жил без семьи и никогда не ложился в постель один одинешенек. Но да благословит вас создатель, и да пошлет он вам благоденствие! Надо терпеть; ведь за каж-дой ночью следует день, и каждую зиму сменяет весна, иншаллах! Видно, наступили для меня темные дни. Не избежать того, что суждено! Эх! Лишь бы вы были здоровы. Аллах велик! Да не пожалеет всевышний создатель своих благ для вас!..
    Все было ясно.
    В этот день я под каким-то предлогом не пошел с ахундом в мечеть и, оставшись дома, сказал жене:
    - Вот что, жена! Я знаю, что ты хочешь спать спокойно. Клянусь аллахом, я тоже хочу этого. Мне нет нужды просы-паться среди ночи, чтобы звать возлюбленную и срывать туту. Знаю, что тебе также этого не нужно. Но имей в виду, что, пока мы не устроим нашего гостя, он не даст нам спать.
    - А что мы должны сделать, чтоб ахунд спал спокойно? - сносила жена.
    Тогда я прямо сказал, что нашего гостя надо женить.
    Краткость лучше всего.
    У моей жены была двоюродная сестра по имени Хейраниса, вдова лет сорока-сорока пяти. За одно платье и шестнадцать рублей деньгами Хейраниса стала женой ахунда Молла-Фаз-лали. Я сам прочитал молитву сийга. В тот же вечер с по-мощью родственниц и соседок мы переселили Хейранису в ком-нату ее нового мужа - ахунда Молла-Фазлали.
    Все прошло отлично.
    Правда, один глаз у Хейранисы был с изъяном, но что по-делаешь: такова, видно, судьба!
    Благодарение аллаху!
    Со спокойной совестью мы встретили вечер.
    - Слава аллаху! - говорю я жене. - Гость   наш   обрел желанное, и мы наконец сможем спать спокойно.
    Послали молодоженам ужин и легли спать.
    Велик аллах! Проклятие шайтану!
    Ночью опять просыпаюсь от стука. Открываю глаза, но ничего не могу понять. Прислушиваюсь: кто-то негромко сту-чит к нам в окно. Приподымаюсь, протираю глаза, вижу, кто-то с чалмой на голове и с абой на плечах стоит перед окном. Приглядываюсь: наш гость ахунд Молла-Фазлали.
    - В чем дело, ахунд? - спрашиваю я в крайнем удивлении.
    Гость тихо и как-то таинственно шепчет:
    - Идем в баню!
    - Сейчас! - отвечаю я,
    Я одеваюсь и сопровождаю ахунда в баню Гаджи-Джафара, что неподалеку от нас.
    Никому не уйти от судьбы, и знать будущее доступно лишь всевышнему.
    Мне казалось, в отношении ахунда Молла-Фазлали я исполнил все, что было в моих силах, и мог надеяться, что эти несколько дней он будет чувствовать себя в полном благопо-лучии, а я и жена будем теперь спать спокойно.
    Но вышло не так.
    В следующую ночь ахунд Молла-Фазлали снова разбудил меня и, подняв с постели, потащил в баню.
    Что делать? Побольше терпения! Все в мире имеет конец. И такому поведению гостя тоже конец наступит. Но и в третью ночь сквозь сон я услышал стук. Проснулся и увидел Молла-Фазлали, стоящего за окном. И снова:
    - В баню!
    Всему бывает конец! Пришел конец и моему терпению. Вы-сунув голову в окно, я сказал:
    - Ахунд Молла-Фазлали! Ты уж извини меня. Я очень перед тобой виноват. Заклинаю тебя пророком, прости мои грех. Мне почти шестьдесят лет. У меня недостаточно сил, чтобы быть тебе товарищем. Я не в состоянии каждую ночь хо-дить в баню. Слава аллаху, дорогу туда ты уже знаешь. Сходи на этот раз один, без меня.
    Сказав это, я отошел от окна и с головой накрылся одеялом.
    Ахунд Молла-Фазлали пошел в баню один, но утром пере-селился в дом Хейранисы. По-видимому, был обижен, потому что, покидая нас, даже не простился с нами.
    Через неделю я узнал, что он рассчитался с Хейранисой и уехал к себе на родину, в Иран.
    1915

МОЛЛА ФЯЗЛЯЛИ
Минбярин дибиндя бир гяриб молла отурмушду. Хеля ки, мярсийя
тамам олду вя мясджид совушду, мян да джамаатла чыхдым кючяйя,
гёрдюм ки, хаман таныдыгым молла мяним далымджа гялир. Мян буна
тяряф чёнюб баханда бу мяня чох адябля деди:
– Ахунд Молла Нясряддин, бу геджя сизя гонагам.
Дедим:
– Гонаг Аллах гонагыдыр. – Вя уз гойдуг бизим мянзиля тяряф.
Молланын ады Ахунд Молла Фязляли имиш. Йашы оларды гырх беш-алли.
Бойу уджа вя азджа арыг. Йол иля сёхбят эдя-эдя буну да билдим ки,
Ахунд Фязлялинин пешяси мярсийяханлыгдыр вя Ирандан бир нечя гюн
бундан габаг бизим вилайятя гялиб ки, мяхяррямликдя мясджидлярин
бириндя мярсийя охумагла бир гядяр хярджлик аля гятирсин вя гайытсын
вятяниня. Вя сёхбят арасында ишаря эляди ки, бу барядя мян она кёмяк
эдим. Мян алимдян гяляни вядя вердим вя буну да ахунда тякид
этдим ки, ня гядяр бизим шяхяримиздядир, мяня гонагдыр.
* * *
Ахшам вахты иди. Арвад чёряйи вя чайы йербяйер этди. Йедик, ичдик,
бир гядяр да сёхбят этдик. Ахундун кефи бир аз да ачылды вя хятта бир
гядяр да авазла охуду. Сяси да бабят иди; неджя олмуш олса, бютюн
омрюню мярсийяханлыгда кечириб, онун сяси хейли пишкин иди.
Ахунда о бири отагда йер салдыг, йатды.
Геджянин билмирям ня вахты иди; гёрдюм ушагларын анасы оз-озюня
мыртданыр. Гулаг асдым, бир шей баша дюшмядим. Бир аз да кечди,
эшидирям ки, арвад геня оз-озюня диллянир вя дейир:
– Башына кюл, ай беля молла!
Мян тяяджджюб элядим вя бир гядяр да гулаг асдым, гёрдюм ки,
Ахунд Молла Фязляли оз-озюня йавашджа “джоням-джоням” дейя-дейя
охуйур. Арвад да бунун охумагына дейинирмиш. Бир гядяр кечир, мяни
йуху тутур.
* * *
Сюбх тездян дурдуг; чай-чёряк йейиб гонагымызла ширин сёхбят
эдя-эдя чыхдыг базара, гетдик мясджидя. Мян хаман гюн газы иля да-
нышдым вя гярар гойдуг ки, “Пир джаван” мясджидиндя Ахунд Молла
Фязляли мяхяррямин онуна кими мярсийя охусун.
Ахшам гялдик эвя вя арвада дедим ки, даха гонагымызын иши дюзя-
либ вя нигаранчылыгдан чыхыб вя ола биляр ки, геджяни рахат йата вя бизи да
бидар элямяйя.
Бу ахшам да молланы мювафиг гайда чай-чёрякдян йана рахат эдиб
йерини салдыг вя озюмюз да чырагы кечиртдик. Геджянин бир вахты эля
билдим ки, ушагларын анасы мяни дюмсюкляйир. Айылдым.
– Арвад, ня вар?
Арвад геджя дейиня-дейиня джаваб верди:
– Гёр, башы кюллю гонагын ня гайырыр?
Ай ишыгы иди. Акошкадан гёрюнюрдю ки, тут агаджынын будаглары оз-
озюня хярякят эляйир. Дедим бялкя йел асир; амма хава сакит иди.
Акошкайа тяряф сюрюнюб, башымы бир гядяр хяйятя тяряф чыхартдым вя
гёрдюм ки, гонагымыз йатдыгы отагын пянджярясиндян алини узадыб тут
агаджынын бир будагындан йапышыб чякир вя аг тутлары бир-бир агадждан дяриб
гойур агзына вя “джоням-джоням” дейя-дейя охуйур вя буну да дейир:
– Ай гюрбятдя мяхтаб геджяляри тякджя йатан йазыг джаным вай! Айлы геджяляр. Буну гёряндя чякилдим гери вя арвадын гулагына дедим:
– Ай арвад, хярянин дюнйада бир дярди вар, Ахунд Молла Фязляли да
йягин ки, дярдли инсанларын бириндянди. Амма анд верирям сяни о кёрпя
ушагларын джанына, йорганы чяк башына, йат. Дяхи мяни ширин йухудан
бидар элямя!..

* * *
Сюбх тездян нядянся хямишякиндян тез ойандым. Хяйятдя хаман
тут агаджынын дибиндя халча салдырдым, самовары гойдурдум вя
гонагымызла бахям башладыг чай ичмяйя. Аг тутун йеткинляриндян бири
дюшдю габагымдакы стяканын йанына вя геджяки фягяря гялди дурду
гёзюмюн габагында вя гонага дедим:
– Ахунд Молла Фязляли, сиз тяк мёхтярям вюджудун барясиндя
мехманнявазлыг шяртлярини дейясян лайигинджя амяля гятиря билмирям;
ондан отрю ки, дюнян гюндюз мяним йадымда иди ки, гяряк бу тутдан
чырпыб йахшы йеткинляриндян сизя бир паднос мювафиг гайда тягдим эдя
идиляр ки, бизим вилайятин мятаыны да дадыб, Иранын туту иля фяргини
мюлахизя буйура идиниз. Хахиш эдирям афв буйурасыныз вя бундан сонра
мейлиниз чякян кими амр эдясиниз ки, сизя хяр гюн тут чырпыб версинляр;
дяхи геджяляр йухуну озюнюзя харам эдиб, агадждан тут дяриб йемяйя
мёхтадж олмайасыныз.
Бу сёзлярин габагында Молла Фязляли стяканынын гяндини гарышдыра-
гарышдыра мяня беля деди:
– Ахунд Молла Нясряддин, мян Аллаха мин шюкюрляр эдирям ки, бу
гюрбят вилайятдя сиз тяк бир вюджуда раст гялдим вя ня гядяр ки, сизин
хюзурунузда гонагам, дюнйада бир немят йохдур ки, мян она озюмю
тамарзы хесаб эдям. О ки галды хямин тут мясяляси, сёз йох ки, бу
мейвя джями мейвялярин ан лязиз вя няджибляриндяндир вя мян няинки
бирджя тута, бялкя да мейвяджатын хеч бириня о гядяр талиб дейилям. Бир
сурятдя ки, Аллах эвинизи абад элясин, мейлим олса иди, йа дюнян, йа бу
гюн истярдим. Вя лакин геджя йухудан бидар олмагымын илляти няинки бир
тутдур, хейр, хейр.– Сиз, Аллаха шюкюр, джями сирляря вагиф гяряк оласыныз
ки, инсан ки, оз ахли-бейтиндян кянар олду, албяття онун учюн бир нёв
нарахатлыг хасил оладжаг; хюсусян мяним кими бир Аллах бяндяси ки,
бютюн омрюмдя хах гюрбятдя, хах оз вилайятимиздя ахли-ханямдян
бир дяфя да олсун кянар дюшмямишям вя омрюмдя тяк бир геджяни тяк
вя тянха йатмамышам. Эх, худавянди-алям сизин рютбянизи гюн-гюн-
дян артыг элясин. Ня эйби вар, хяр геджянин бир сяхяри вя хяр зимистанын
бир бахары олар. Иншаллах албяття бизим да гёряджякли гюнюмюз вар. Ин-
санын гисмяти оз вахтында гялиб озюня чатаджаг. Эх, сиз саг олун, Аллах
кяримди. Худавянди-алям оз лютфю мярхямятини сиз тяк вюджуда мю-
зайигя буйурмасын оз бирлийи хятриня.
Бяли, мятляб дяхи лап ашкар олду.
Хаман гюню ахунду бир бяханя иля мясджидя тяк йола салыб галдым
эвдя вя арвады чагырыб йавашджа она дедим:
– Ай арвад, ахы билирям сян да геджяляр йатмаг истийирсян, валлах
мян да йатмаг истийирям. Мяня геджя йарысы ойаныб йары чагырмаг вя
тут агаджынын будагларындан тут дяриб йемяк лазым дейил вя билирям ки,
бу ишляр сяня да лазым дейил. Амма буну бил вя эшит ки, ня гядяр
гонагымызын иши дюзялмийиб– бизи гоймуйаджаг рахат йатаг.
Арвад мяндян сорушду ки, биз нейнийяк ки, ахунд рахат йатсын?
Мян аджыгджа дедим ки, гяряк гонагымызы эвляндиряк.
Сёзюн мюхтясяри хамысындан йахшыдыр. Бизим арвадын Хейранса
адында бир дайысы гызы вар иди; гырх-гырх беш йашында бир дул арвад иди.

Бир
дяст палтара вя он алты манат пула Хейрансанын сигясини мян озюм
охудум Ахунд Молла Фязлялийя вя хаман гюн гонум-гоншу бекар
арвадларын кёмяклийи иля вя хейир-дуасы иля Хейрансаны гятирдик тязя
ари Молла Фязлялинин отагына.
Хейли мювафиг гялди. Хярчянд Хейрансанын бир гёзю бир гядяр
мяйуб иди-эйибли, шикяст; амма дяхи ня элямяк, гисмят беля имиш.
Аллаха чох шюкюр олсун! Архайынлайандан сонра йатдыг. Дедим:
– Ай арвад, Аллаха чох шюкюр олсун, хями гонагымызын арзусу аля
гялди, хями биз дяхи бундан сонра бидар олманыг.
Гонагларымыза чай-чёряк гёндяриб архайынлайандан сонра йатдыг.
Аллахю-акбяр! Лянят шейтана! А киши, билмирям геджянин ня вахты
иди, йухуда гулагыма бир тыггылты гялди. Гёзлярими ачыб бир шей баша
дюшмядим. Бир гядяр да гулаг вериб гёрдюм ки, пянджярямизин шюшясини
бириси йавашджа тыггылдадыр. Галхдым вя гёзляримин булашыгыны силя-силя
гёрдюм ки, бир аммамяли адам, аба чийниндя дуруб хяйятдя,
пянджярянин габагында. Бахдым ки, бу гонагымыз Молла Фязлялидир. Чох
тяяджджюбля сорушдум:
– Ахунд, ня вар? – Гонагым йавашджа вя гуйа хялвятджя деди:
– Хамама.
Мян джаваб вердим:
– Баш устя! – вя гейиниб чыхдым хяйятя вя ахундла бахям гетдик
гоншулугдакы хаджы Джяфяр хамамына.
Бяхяр хал-хяр халда, гязавю гядярдян гачмаг олмаз вя гяляджяйи билмяк
тяк бирджя худавянди-алямин шяниня йазылыб. Мян эля гюман эляйя би-
лярдим ки, дяхи Ахунд Молла Фязлялинин барясиндя мян хяр бир тяклифи-
ми йериня йетирмишям. Дяхи архайын идим ки, бу беш-он гюню о да
мяним эвимдя рахат оладжаг вя мян да оз отагымда оз ахли-ханямля
рахат йатаджагам.
Амма беля дейилмиш. Икинджи геджя да Ахунд Молла Фязляли мяни
ширин йухудан ойатды вя хахи-ня хахи апарды хамама.
Ассябрю мифтахюлфярядж хеч эйби йохдур. Сябр мювяффягиййятин ачарыды. Хяр шейин дюнйада интяхасы олан кими бу ишлярин да албяття бир ахыры ола биляджяк.
Учюнджю геджя да йухуда идим гулагыма тыггылты гялди. Айылдым вя
гёрдюм ки, Молла Фязляли дуруб пянджярянин габагында.
– Ахунд, хамама!..
Дяхи гуртарды, дяхи хёвсялямин гядяри о йеря кими иди. Башымы
пянджярядян чёля тяряф бир гядяр чыхардыб дедим:
– Ахунд Молла Фязляли, дяхи мяни багышла, мян сиздян узр
истяйирям. Сяни мян анд верирям пейгямбяря, мяним гюнахымдан
кеч. Мяним аз галыр алтмыш йашым ола, мяндя о гядяр сёвг-сяфа йохду
ки, сяня йолдашлыг эляйя билям. Хяр геджя хамама гетмяйя мяним та-
гятим йохду. Аллаха шюкюр инди дяхи хамамын йолуну таныйырсан; бу
сяфяр да хамама мянсиз гет. – Дедим вя чякилдим. Йорганы чякдим
башыма…
Ахунд Молла Фязляли мянсиз гетди хамама; амма хаман гюн да
бизим эвдян дашыныб кёчдю Хейрансанын эвиня. Мялум олду ки,
мяндян инджийиб; чюнки биздян гедяндя мян иля гёрюшмяди.
Бир хяфтядян сонра эшитдим ки, Хейрансанын тялагыны вериб, йыгышыб
гедиб Иран вятяниня.

    Мясник
    Джалил Мамедгулузаде
    Мясник
    Как-то раз до меня дошел слух, что мой сосед Мешади-Мамедали собирается выдать дочь за мясника Шамиля.
    Потом я узнал, что он раздумал.
    Последнее время поговаривали о том, что Мешади-Мамедали опять согласился на брак дочери с мясником Шамилем.
    Наконец вторично прошел слух, что Мешади-Мамедали обиделся на мясника Шамиля и отказал ему в руке дочери.
    Несколько дней тому назад ко мне зашел мясник Шамиль. Оказывается, у нас с ним существует даже какое-то дальнее родство (по словам самого Шамиля). Он рассказал, что дочь Мешади-Мамедали очень ему приглянулась, но почему-то отец опять не хочет выдать ее за него. Шамиль просил меня вы-ступить в этом деле посредником, авось мне удастся уговорить и смягчить Мешади-Мамедали.
    - Мешади-Мамедали мне не откажет, - сказал я, - и если девушка сама не против, то я надеюсь, что сумею уладить это дело.
    Выяснилось и то, что трижды Мешади-Мамедали согла-шался выдать свою дочь замуж за Шамиля и трижды, рассер-дившись на него за что-то, брал свое согласие назад.
    И вот однажды я послал передать Мешади-Мамедали, что в четверг вечером зайду к нему покушать с ним бозбаш. Я надеялся уговорами и увещеваниями смягчить Мешади-Маме-дали и, если у него не окажется резких возражений, раз и на-всегда связать его с мясником Шамилем крепкими узами родства.
    Пошел. Настроение было приподнятое, потому что я рассчи-тывал как-нибудь уладить дело бедного Шамиля, а с другой стороны - знал, что жена Мешади-Мамедали родом из Ирана и, должно быть, мастерица варить бозбаш.
    В передней комнате была уже разостлана на полу скатерть, на которой была расставлена посуда, тут же были приготовле-ны лук, редька и тонкие покупные лаваши.
    Сели.
    Я решил, не откладывая, начать свою краткую проповедь о замужестве дочери хозяина и исполнить обещание, данное мяс-нику Шамилю.
    - Друг мой, братец Мешади! - начал я. - Ты знаешь, конечно, что я твой доброжелатель и никогда не решусь ука-зать тебе такой путь, который, сохрани тебя аллах, может при-вести к раскаянию... Не обижай ты этого раба божьего, Шамиля. Сам знаешь, что он человек хороший и породниться с ним ни с какой стороны не должно быть для тебя зазорным. Если нет каких-либо серьезных препятствий, отдай дочь за него и покончи с этим делом.
    - Братец Молла! - ответил Мешади-Мамедали очень мягко. - Клянусь Кораном, который ты читаешь, что никаких возражений не имею. Я отдал бы ему дочь - и кончено. Толь-ко ты усовести этого бесстыдника и скажи ему, что раз он хо-чет стать моим зятем, пусть будет хоть немного повнимательнее ко мне, пусть будет хоть сколько-нибудь предупредителен со мной, пусть хоть малость отличает своего тестя от прочих покупателей. Вот послушай! Перед курбан-байрамом я про-сил его прислать мне жирного барана на убой. Я и деньги ему передал шесть с полтиной. Не задаром просил. Ну что же, каналья, почитай меня даже за совсем постороннего чело-века. Клянусь единым аллахом, он прислал мне такого тощего барана, что, кроме шкуры и костей, в нем ровным счетом ни-чего не было. Я же в конце концов не камень! Не так ли? Ну и разгневался. Послал ему передать, что наше родство не мо-жет состояться... Но все это в прошлом. Ты будь покоен, бра-тец Молла. Я тут разговариваю, а ты, наверное, есть хочешь. Ты об этом не беспокойся, раз ты мне советуешь, я не стану возражать, отдам девушку за него, и все тут. Да сохранит те-бя аллах другом и соседом мне во веки веков. Пойду-ка посмот-рю, как с обедом.
    Мешади вышел и вскоре принес большую миску с бозбашем, от которого шел густой пар. Накрошил хлеба в бульон, поме-шал. Когда все было готово, Мешади предложил мне приступить.
    Сказав "бисмиллах", я протянул руку и, проглотив первый кусок, сразу почувствовал, что бозбаш неплох. Не то чтобы очень вкусен и не так, чтобы совсем невкусен, бозбаш как бозбаш.
    Это на мой вкус.
    Что же касается моего соседа, то у него вкус оказался со-вершенно иной. Отправив в рот второй кусок, Мешади пробор-мотал негромко, как бы про себя:
    - Не очень жирно!
    Спустя минуту он сказал уже громче:
    - Каналья, опять отпустил нежирное мясо!..
    И, съев еще один кусок, вовсе отказался от бозбаша и, повернувшись к окну, громко крикнул жене:
    - Эй, Тукезбан, Тукезбан! Сейчас же пошли мальчика сказать этому наглецу, что я окончательно решил не отдавать свою дочь за него.
    Я был поражен. Даже о голоде забыл. Хотел было начать наставления и даже похвалить бозбаш, но на лице моего со-седа было написано такое возмущение, что я сразу понял бесполезность всяких наставлений. И все же я счел своим дол-гом вмешаться в дело, думая, что, быть может, еще не все потеряно.
    - Братец Мешади, - начал я, - ведь бозбаш не так уж плох, почему ты сердишься?
    Но Мешади-Мамедали был настолько разозлен,    что    как будто и не слышал моих слов.
    - Эй, жена! - крикнул он в дверь. - Это мое последнее слово, слышишь? Я не шучу. Не выдам, ни за что не выдам дочь. Открой хорошенько уши и услышь, что я тебе говорю.
    У Мешади дрожали руки. Я сидел смущенный и раскаи-вался, что пришел сюда. Вытерев руки, я отодвинулся от ска-терти и произнес благодарственную молитву.
    В этот момент Мешади как будто очнулся от сна, словно понял внезапно всю свою нелюбезность. Вспомнив о том, что я остался голоден, он сразу остыл и позабыл о своем гневе.
    - Ради аллаха, братец Молла, - сказал он мне приветли-во. - Прости меня. Я сейчас закажу для тебя яичницу, ты же голоден!
    И он уже без нотки гнева крикнул жене:
    - Тукезбан, приготовь-ка скоренько яичницу. Братец Мол-ла отказался от бозбаша, остался голоден. Да падет проклятье аллаха на родителей скверного человека! Из-за него мы оста-лись голодными.
    Я, извинившись, от яичницы отказался. Аппетита у меня уже совершенно не было, к тому же я вообще не любитель яичницы. Я хотел встать, но Мешади-Мамедали быстро бро-сился ко мне и, положив обе руки мне на плечи, прижал к земле и не дал подняться.
    Пришлось покориться.
    Через некоторое время Мешади принес яичницу, после кото-рой мы выпили чаю и даже побеседовали немного о том, о сем.
    Наконец я собрался уходить и, прощаясь, посмотрел на Мешади-Мамедали, думая заговорить о деле Шамиля, - быть может, удастся смягчить разгневанного Мешади; но тут же отказался от своего намерения, решив, что бедняга Шамиль просто не пользуется расположением Мешади, а тощий баран да нежирное мясо все это не более как предлог.
    И тогда же я понял, что тут ничем нельзя помочь, что если сегодня Мешади-Мамедали помирится и расцелуется с мясником Шамилем, то завтра снова рассорится с ним из-за постного мяса.
    Это уже стало его привычкой.
    Через месяц или полтора мне передали, что Мешади-Маме-дали справил свадьбу дочери и выдал ее за мясника Шамиля.
    На свадьбу был приглашен и я, но по случаю болезни не смог пойти.
    1923

ГЯССАБ
Бир дяфя буну эшитдим ки, гоншу Мяшяди Мяммядяли гызыны верир
гяссаб Шамиля. Бир дяфя да эшитдим ки, даха вермир. Ахыр вахтларда де-
йирдиляр ки, Мяшяди Мяммядяли гызыны гяссаб Шамиля вермяйя разы
олуб. Ан ахырда геня дедиляр ки, Мяшяди Мяммядяли гяссаб Шамилдян
инджийиб вя гызыны даха она вермир.
Уч-дёрд гюн бундан габаг гяссаб Шамил гялди бизя. Бунунла би-
зим бир йюнгюлвары гохумлугумуз да вармыш (йяни: озюнюн рявайятиня
гёря). Мялум олду ки, гызы няхайят хошлайыб, амма Мяшяди Мяммяд-
али геня нядянся, гызыны вермяк истямир. Шамил хахиш этди ки, мян ва-
ситя олам вя бялкя Мяшяди Мяммядялини йумшалдам. Гябул этдим.
Дедим:
– Мяшяди Мяммядяли сёзюмю йеря салмаз вя агяр гыз разы ися,
йягин ки, дюзялдярям.
Вя бу да мялум олду ки, Мяшяди Мяммядяли уч дяфя гяссаб Ша-
милля барышмага гялиб вя уч дяфя да аджыгы няйя ися тутуб, гызы вермяк
истямяйиб.
* * *
Бир гюн Мяшяди Мяммядялийя сифариш элядим ки, джюмя ахшамы гя-
ляджяйям бозбаш йемяйя. Хяйалымда гоймушдум ки, дялил-нясихятля
Мяшядини йола гятирям вя эля да бир бёйюк узрю йохса, ону хямишялик
гяссаб Шамилля сазлашдырам.
Гетдим. Дамагым чаг иди; чюнки бир тяряфдян артыг умидвар идим
ки, бу бядбяхт Шамилин ишини бялкя бир тяхяр дюзялдям, о бири тяряфдян
да билирдим ки, Мяшяди Мяммядялинин арвады иранлы олдугуна гёря,
гяряк чох сялигяли бозбаш пиширмиш ола.
Габагкы отагда сюфря салынмышды: габ-гаджаг, соган, турп вя назик
базар чёряйи…
Айляшдик. Мян истядим пиш аз вягт моизями гёдякджя йериня
йетириб, гяссаб Шамилин йанында бордждан чыхам. Дедим:
– Ряфигим, Мяшяди амоглу, сян билирсян ки, мян сяня хейирхах бир
адамам вя хеч истямяням сяня эля бир йол гёстярям ки, сян сонра,
няюзюбиллах, пешманлыг чякясян. О Аллах бяндяси Шамили сян чох
инджитмя. Билирсян ки, о озю бир саламат адамдыр. Онунла гохум олмаг
сяня хеч бир йандан эйб йетирмяз. Агяр алахиддя бир манечилик
йохдурса, вер гызы, башдан олсун гетсин.
Мяшяди Мяммядяли чох йумшаглыгла мяня беля джаваб верди:
– Молла амоглу, анд олсун охудугун Гурана, мяним хеч бир сё-
зюм йохдур; гызы вермишям вя гуртарыб гедибди. Амма о наинсафа да
бир дялил-нясихят эля ки, бир сурятдя ки, мяннян гохум олуб, бир аз да
ня эйби вар, истиганлы вя мехрибан олсун вя йери дюшяндя озгяляря нис-
бят хеч олмаса бир зярря гядяр гайынатасына тяфавют гойсун. Мясялян
Гурбан байрамында сифариш элямишдим ки, бизя бир кёк гурбанлыг гён-
дярсин. Алты манат йарым да пул гёндярмишдим. Хеч мюфтя истя-
мямишдим. Ня эйби вар, ай залым оглу, эля бил бир йад кишийям. Анд
олсун Аллахын бирлийиня, эля бир арыг хейван гёндярмишди ки, бир дяри, бир
сюмюкдян башга бир шей тапа билмяздин. Дяхи мян да даш дейилям ки!
Хирсим тутду, сифариш гёндярдим ки, бизим гохумлугумуз тутма-
йаджаг… Хюлася… Молла амоглу, архайын ол, бу гядяр данышдым, сяни
да адж гойдум. Архайын ол… Бир сурятдя ки, сян да мясляхят гёрюрсян,
бир гызды, вермишям, гуртарыб гедибдир. Аллах сяни да достлугдан вя го-
хумлугдан аскик элямясин оз бирлийи хатириня. Гедим гёрюм чёряк
хазырдырмы…
Мяшяди гетди, абгюштю-бозбаш оз алиндя буглана-буглана гятирди, чёряк
дограды, гарышдырды вя мяня “буйур” дейиб, тяклиф этди. “Бисмиллах”
дейиб алими узатдым, бир тикя гётюрдюм вя гёрдюм ки, бозбаз бабятдир;
ня эля артыг ляззятли вя ня эля да артыг ляззятсиз, йяни мийана.
Бу мяним дадым.
Амма гоншума гялдикдя бурада мязаглар хейли тяфавютлю чыхды.
Беля ки, Мяшяди Мяммядяли икинджи тикяни агзына гойандан сонра бир
йавашджа гуйа оз-озюня деди:
– Чох йаванды. – Бир аз кечди ки, деди:
– Намярд оглу геня йаван ат вериб – вя бир тикя да йейяндян сонра
алини йемякдян лап чякиб узюню тутду хяйятя вя уджадан арвадыны
харайлады:
– Тюкязбан, Тюкязбан! Бу саат о гырышмал оглуна мяним тяряфим-
дян сифариш эля ки, мян дяхи она гыз веряси олмадым.
Мян тяяджджюб элядим, бир гядяр да рахатсыз олдум вя бир гядяр да
иштахам кюсдю. Бир истядим Мяшяди Мяммядялийя нясихят эдим вя,
йаландан бозбашы тярифлядим; амма чюнки гоншумун сифятиндян хирс
йагырды, билдим ки, нясихятин файдасы олмайаджаг. Бунунла бярабяр геня
озюмю борджлу хесаб этдим бу ишя гарышым, бялкя ахыры йахшылыгла
гуртара. Дедим:
– Мяшяди амоглу, бозбаш ки, о гядяр йаван дейил, ня сябябя бу
гядяр инджийирсян?
Амма Мяшяди Мяммядяли о гядяр хирслянмишди ки, дейясян
мяним сёзлярими хеч эшитмяди вя узюню хяйятя тяряф тутуб дюбаря
чыгырды:
– Ай арвад! Мяним ахыр сёзюмдю. Мян зарафат элямирям. Верми-
рям! Вермирям! Бах, ач гулагыны, эшит!
Мяшядинин алляри титряйирди. Мян мяяттял галдым вя сёз йох,
гялдийимя пешиман олдум. Алими силдим, чякдим кянара вя Аллаха
шюкюр элядим.
Анджаг бу хейндя Мяшяди дейясян йухудан айылды вя дейясян
сяхвини вя кямядяблийини баша дюшдю; чюнки гёрдю ки, мян да адж
галдым. Вя дейясян, хирси бир аз да сойуду; чюнки алчагдан вя йум-
шаглыгла:
– Сян Аллах, Молла амоглу, мяни багышла. Бу саат гяряк сяня гай-
ганаг пиширтдирим. Сян адж галдын. – Вя узюню геня хяйятя тяряф тутуб,
габагкындан бир гядяр мюлайим арвадыны чагырды:
– Тюкязбан, тез ол бир аз гайганаг пишир. Молла амоглу бозбашы
бяйянмяди, адж галды. Аллах пис адамын атасына лянят элясин. Бизи адж
гойду.
Мян узр истядим вя гайганагы гябул элямядим; чюнки иштахам бил-
мярря гачмышды вя бир да гайганагы мян аслиндян хошламарам.
Истядим дурам айага. Мяшяди Мяммядяли тез галхды айаг устя вя
мяни чийнимдян ашагы басыб гюджля йеря отуртду. Мян табе олдум.
Бир аз кечди. Мяшяди гайганаг да гятирди. Устюндян чай да ичдик
вя хятта сёхбят да элядик вя ахырда дурдум, хюдахафиз элядим. Вя
истяйирдим чыхам, дайандым вя бахдым Мяшяди Мяммядялинин узюня,
бир истядим гяссаб Шамилдян сёз ачам вя дялил-нясихят эдям, амма
хаман дягигя хяйалыма гялди ки, о бядбяхт гяссаб Шамил Мяшяди
Мяммядялинин аджыг дамарына дюшюбдюр; йохса арыг гойун вя йаван
ат, – бунлар хамысы бяханядир.
Хаман саат мяня йягин олду ки, бу азарын даха дюнйада бир мюа-
лиджяси йохдур вя инди да Мяшяди Мяммядяли гяссаб Шамилля барышыб
опюшся да, сабах йа бири гюн бир йаван ат устя геня аджыйыб кюсяджякдир.
Даха бу адят олду гетди.
Бир ай, йа ай йарым кечмишди, эшитдим Мяшяди Мяммядяли гызына
той эляйиб, вериб гяссаб Шамиля. Тойа мян да дявят олунмушдум;
амма хястя олдугума джяхят гедя билмядим.

    Носильщики
    Джалил Мамедгулузаде
    Носильщики
    В 1921 году, на втором году большевистской революции в Баку, новое коммунистическое правительство прилагало все усилия и старания к тому, чтобы вывести страну из разрухи.
    Жил я тогда в доме одного из родственников. Прежде всего я решил подыскать себе квартиру. С помощью друзей и при поддержке властей квартира нашлась, но в трех комнатах, ко-торые были мне предоставлены, не было ни стола, ни стула, чтобы присесть и заняться писаниной, ни какой бы то ни было другой обстановки.
    И где было все это достать?
    Нет ни магазинов, ни лавок, где бы можно было купить за деньги, нет и больших денег, чтобы за другую цену через пос-редников раздобыть все, что нужно.
    Словом!..
    От забот об обстановке также избавило меня одно из знакомых мне учреждений. Там мне выдали бумажку на государ-ственный склад на Большой Морской улице в доме No 13, где должны были отпустить мне (конечно, бесплатно!) следующие вещи: два шкафа (для книг и для посуды), два стола (большой и малый), три стула, две кровати (железную и деревянную), один чайник (вместо самовара) и одну кастрюлю (варить бозбаш).
    Должен еще отметить тут же, что, выдавая мне эту бумаж-ку, сотрудник учреждения предупредил, чтобы я предъявил бумагу заведующему складом и сказал, чтобы он выдал мне не рухлядь, а хорошую мебель. Хотя эти слова несколько насторо-жили меня, но я поблагодарил и ушел. Отыскал на Большой Морской этот самый склад. Заведующим оказался рыжебо-родый мужчина. Я показал бумажку. Заведующий взял ее, про-читал, покачал головой и, не говоря ни слова, взял перо, напи-сал что-то на этой бумаге и, возвращая мне, буркнул: - Нету!
    Я вышел на улицу и посмотрел на бумагу. Там красными чернилами было написано в верхнем углу:
    "В наличии не имеется".
    Я принес бумажку в учреждение, которое выдало ее мне, и отдал секретарю. Тот тоже прочитал надпись и с усмешкой сказал:
    -     Красными чернилами он тоже написал на бумажке что-то и
    вернул мне.
    - Отнеси бумажку и получай вещи.
    Я ему возразил, что сам заведующий написал ведь, что ве-щей нет, но секретарь снова усмехнулся и повторил:
    - Врет!
    - Но как же быть, - спросил я.
    Секретарь подумал и, взглянув на меня, сказал:
    - Если заведующий станет упрямиться и не захочет выдать вещи, ты скажи, что сам пойдешь на склад проверять.
    Я вышел. Хотелось есть. Отправился домой, поел кусок хле-ба с сыром, и с матерью моего сына мы отправились на Боль-шую Морскую. Заведующий и на этот раз посмотрел на бумагу и замотал головой, но немного погодя, сказал:
    - Ладно, отпущу, что найдется, но некоторых вещей нет.
    Он взял карандаш и перечеркнул в списке кастрюлю, ска-зав при этом: "нету", и один из шкафов. Потом посмотрел на меня, перевел взгляд на бумажку. Было похоже, что заведую-щему стало жалко нас. Он встал и предложил:
    - Идем!..
    Из передней комнаты мы перешли в заднюю, оттуда в дру-гую, потом в третью; и заведующий, и мы проходили по ком-натам, поглядывая направо и налево; ни одного предмета из моего списка в этих комнатах не было увидено.
    Не найдя здесь нужных нам вещей, заведующий повел нас еще в одну комнату и сказал:
    - Я вижу, ты человек пожилой и порядочный и устал бе-гать сюда. Эти вещи отобрал вчера заместитель кассира и ос-тавил здесь, чтобы я никому не выдавал. Но я беру на себя риск и могу отпустить вам кое-что. Вот этот шкаф, этот стол, вот эти стулья, потом, если хотите, вот и эту табуретку, она сойдет и за стул и за тахту - можно накрыть ковром и си-деть. Вот вместо чайника могу отпустить вам и эти пять-шесть тарелок.
    Мы закончили отбор вещей и решили позвать носильщиков, чтобы доставить их домой.
    С матерью моего сына мы вышли на улицу и, чтобы дого-вориться, подозвали одного из носильщиков, которые стояли на улице.
    Мы начали говорить с одним, но в одно мгновение нас окружила целая ватага носильщиков. Это все были эриванские курды. Мы хотели сперва показать вещи и договориться о пла-те, но носильщики - их было примерно человек пятнадцать-двадцать  увидев вещи, перестали нас слушать и принялись сообща вытаскивать их на улицу. Стоявшие в стороне носиль-щики тоже добрались здесь и начали нагружаться каждый чем попало. Но на каждого не приходилось по предмету, поэтому за один предмет хватались несколько человек; например, один за ножку, другой за дверку шкафа. Мы не понимали, что они делают, почему так делают и куда собираются нести все это.
    Разумеется, нам было не до шуток. Если бы они отнесли ве-щи, не договорившись заранее о плате, то мы бы не знали, сколько они потребуют с нас денег. Поэтому надо было вперед договориться, а потом уже нагружаться. Не никто не обращал на меня внимание, и некоторые вещи были уже на плечах носильщиков, а вокруг остальных возились другие носильщики, вырывали их друг у друга из рук, и при этом так галдели, что меня совсем не было слышно.
    Я пошел к заведующему складом выяснить, что за суматоха и почему здешние носильщики мучают людей, но заведующий беспомощно пожал плечами. Видно было, что и сам он расте-рян и ничем не может помочь.
    Тут подошли к нам нагруженные носильщики, предложили идти впереди и показывать дорогу. Я вынужден был заявить, что раз они нас не слушают, нам их услуги не нужны. Я не успел кончить свою речь, как носильщики, перейдя в решительное наступление, стали угрожающе кричать нам:
    - Эй, хозяин! С нами нечего шутить Вы уже не можете издеваться над нами, мы вам не слуги. Мы носильщики. Вы не имеете права заставлять нас работать даром. Идите вперед и не задерживайте нас, не то плохо вам будет...
    Ну и влипли же мы в историю! Мы огляделись вокруг, быть может, милиционер покажется, или какой-нибудь начальник появится, но никого не было. Бедная жена, желая успокоить их, начала объяснять им, что тут у нас мало предметов, если их понесут двадцать пять носильщиков, то должны же мы заранее знать, сколько они потребуют с нас денег и наберем ли мы та-кую сумму, чтобы уплатить им, или не наберем...
    Куда там! Никакого действия на этих рабов божьих резон-ные слова жены не возымели. Тогда я стал кричать, упрашивая их:
    - Ради бога, товарищи! Мы вовсе отказываемся от вещей, унесите их к себе домой!..
    Братцы мои! В ответ эти божьи создания подняли такой крик, такой вой, что прохожие на Большой Морской останови-лись и стали глазеть на нас. Братцы мои, что за бедствие свалилось на нас неожиданно! Тихонько я сказал жене:
    - Идем!..
    И мы пошли вперед. На перекрестке с Торговой улицей на встречу нам мчалось несколько автомобилей, за собой тоже мы слышали гудки автомобилей. По мостовой маршировало с пе-нием подразделение солдат. По тротуару шло столько народу, что за ними мы видели лишь одного-двух носильщиков. Осталь-ных не было видно. На углу Красноводской улицы я тронул же-ну за руку, и мы тихонько свернули в какие-то ворота. Во дво-ре играло несколько детей.
    - Вам кого надо? - полюбопытствовал один из них. Я спросил дворника. Отозвалась со стороны какая-то рус-ская женщина:
    - Вам чего?
    - Доктор Васильев здесь живет? - спросил я.
    Женщина ответила, что в этом дворе нет ни одного доктора.
    - А нам дали этот адрес, - сказал я.
    - Какой номер дома? - спросила она.
    - Тридцать второй, - ответил я.
    - Этот дом номер сорок пять. Вам надо перейти на другую сторону улицы.
    Конечно, все это было затеяно для того, чтобы дать носиль-щикам уйти подальше. Помедлив здесь минут пять-десять, мы, точно воры, медленно пошли к воротам. Народу на улице по-прежнему было много. Мы свернули налево и, ориентируясь на море, вскоре очутились на бульваре. Тут мы посидели с пол-часа; созерцание морского простора, несомненно, явилось для нас отдыхом. Потом спокойно, без приключений мы добрались до дома.
    Нужные вещи мы раздобыли случайно у того, у другого, а частью купили на Кубинке, но еще долгое время после того случая я как-то настораживался, завидя на улице носильщика.
    Теперь эта настороженность уже прошла, потому что, в са-мом деле, если и приходится в жизни иной раз кого-нибудь бо-яться, то ни один трус не имеет оснований бояться созданного аллахом беспомощного племени носильщиков.
    И не должен бояться.

ХАМБАЛЛАР
Тарихи-миладинин 1921-джи илиндя, – ки болшевик ингилабынын Бакыда
икинджи или иди, – тязя Коммунист хёкумяти вар гюввятини вя хявясини
мямлякяти дюзялтмяйя сярф этмякдя иди, – мян да гохумларымызын
биринин эвиндя йашайырдым. Габагджа мянзил тапмаг фикриня дюшдюм.
Ряфигляримин кёмяклийи иля вя идарялярин сайясиндя мянзил да тапдыг;
анджаг мяня верилян уч отагын ня бир стол-кюрсюсю варды ки, устюндя
отуруб йазы йазасан, ня да бир гейри аваданлыг варды. Харадан да тап-
маг олар? Ня дюкан-базар вар ки, гедиб пул вериб аласан, ня да чохлуджа
пул вар ки, дяллал васитяси иля артыг гиймят вериб хяр бир шейи гятирдясян.
Хюлася.
Стол-кюрсю гейдиндян да мяни гуртаран геня, мяня таныш идарянин
бириси олду; беля ки, бир кагыз вердиляр алимя ки, гедим Болшой Морской
кючядя 13 нёмряли хёкумят анбарындан бу шейляри алыб апарым (сёз
йох, пулсуз): ики шкаф (китаб шкафы вя чёряк шкафы), ики кюрсю (бёйюк вя
кичик), дёрд дяня сандалйа (устя отурмага), ики дяня крават (бири дямир,
бири тахта), бир дяня чайдан (самавар авязи) вя бир дяня рус газаны
(бозбаш биширмяйя).
Амма буну да лазым билирям бурада гейд эдям ки, бу кагызы
мяним алимя верян мямур кагызы веряндя деди ки:
– Анбарын мюдириня бу кагызы гёстяр вя сёйлягинян ки, хырда-мырда
шей вермясин… йахшысыны версин!
Хярчянд бу сёзляр мяни бир аз фикря салды, мян “Баш устя” дейиб
гетдим вя Болшой Морской кючядя хаман анбары тапдым. Анбарын
мюдири сарысаггал киши иди. Кагызы нишан вердим. Мюдир кагызы алды вя
башыны булайа-булайа охуду вя бир сёз демяйиб гялями гётюрдю хаман
кагызын устюня бир шей йазды вя ахырда мяня вериб деди:
– Йохду.
Мян чыхдым кючяйя вя кагыза бахыб гёрдюм ки, гырмызы мюряк-
кябля йазылыб: “Анбардан даха шейляр гуртарыб”. Гятирдим кагызы вер-
дим хаман мяня кагыз верян идарянин катибиня, о да кагызы охуду вя
гюля-гюля деди:
– Бижлик эляйир. – Вя хаман кагызда бу да гырмызы мюряккябля бир
шей йазды, верди мяня вя деди:
– Бу кагызы апар вер вя шейляри гётюр апар! – Мян дедим:
– Ахы мюдир бурда йазыр ки, шей йохдур.
Катиб геня гюлюмсюндю вя деди:
– Бижлик эляйир. – Мян дедим:
– Йахшы, бяс ня элямяк, чаря ня?
Катиб бир аз фикирляшди вя мяним узюмя бахыб деди:
– Агяр мюдир дирянся вя вермяк истямяся, онда сян да де ки, ге-
диб анбарын хяр йерини ахтараджагам.
Кючяйя чыхдым вя чох аджмышдым, гялдим мянзиля, бир тикя пендир-
чёряк йедим вя оглумун анасы иля бахям гетдик Болшой Морской
кючяйя. Бу дяфя да мюдир кагыза бахыб, геня башыны булады, амма бир
аз дайаныб деди:
– Йахшы, хяр ня тапылса верярям; амма бу шейлярин чохусу бурда
йохду.
Мюдир карандашла сийахыда йазылан шейлярдян бир газанын устюндя
джызыг чякди вя деди: “Йохдур”, шкафын биринин устюня джызыг чякди вя бир
аз узюмя бахды, бир да кагыза бахды. Беля охшайырды ки, анбар мюдири-
нин бизя йазыгы гялди вя дурду айага вя деди:
– Гедяк.
Габаг отагдан кечдим дал отага, орадан о бирисиня вя геня уджюнджю
отага; мюдир да, биз да сага-сола гёз гяздиря-гяздиря гетдик вя мя-
ним сийахымда йазылан шейлярин бирини да бурада гёрмядик. Бурада
лазым олан шейлярин бирини да тапа билмяйиб, мюдир бизи апарды дёрдюнджю
отага вя мяня деди:
– Бах, мян гёрюрям ки, сян бир абырлы годжа кишисян, даха гялиб гет-
мякдян йорулдун. Бурдакы шейляри хязинядарын мюавини дюнян сайыб
гойуб бурда вя мяня тапшырыб ки, бир кяся вермяйим. Мян джюрят эдиб
бу шейляри сизя веря билярям: бах, бу шкафы, бу столу, бах, сандалйалары.
Сонра, бах, истяйирсиниз бу столу да апарыныз; хями сандалйадыр, хями да
тахтдыр, устя фярш салыб отурмаг олар. Бах, чайдан авязиня бу беш-алты
тарелканы да сизя веря билярям.
Сёвдямизи гуртардыг вя гят олунду ки, хамбал чагыраг, шейляри
апарсын.
Ушагын анасы иля чыхдыг вя кючядя дуран хамбалларын бирини чагырдыг
ки, гялсин данышаг.
Биз узюмюзю бир хамбала тутдуг, амма хаман дягигя бир хамбал
авязиня бир дястя хамбал бизи бюрюдю. Бунлар хамысы Иряван кюрдляри
иди. Биз истядик габагджа шейляри нишан веряк вя данышаг ки, апарсынлар,
амма тягрибян он беш-ийирми хамбал шейляри гёрюб, даха гулаг
асмадылар вя башладылар хаман шейляри кёмякляшиб кючяйя дашымага.
Узагда дуран хамбаллар да хямчинин бурайа джям олдулар вя башладылар
бизим шейляри хяря озюня йюк элямяйя. Амма, чюнки хяр хамбала бир
шей дюшмюрдю, онун учюн, мясялян, бир шкафан хяр айагындан вя гапы-
сындан бир хамбал йапышмышды. Биз билмирдик бунлар ня гайырырлар. Нийя
беля эляйирляр вя бу шейляри хара апармаг истяйирляр? Мялум ки, бизим
бунларла зарафатымыз йохду вя агяр сёвдяляшмямиш бунлар шейляри
мянзилимизя апарсайдылар, биз билмирдик ки, бунлар биздян ня гядяр пул
тяляб эдяджякляр; онун учюн да лазым иди габагджадан данышсынлар, сонра
шейляри гётюрсюнляр. Амма гёрдюм ки, мяня этина эляйян йохдур вя
шейлярин бир нечяси даха хамбалларын чийниндя иди; йердя галан шейлярин
да устюня галан хамбаллар дюшюб эля кяшакяш вя эля бир гыр-выр сал-
мышдылар ки, мяня даха гулаг верян йохду.
Гялдим анбар мюдириня дедим ки, бу ня мярякядир вя ня сябябя
буранын хамбаллары халга азиййят верирляр? Гёрдюм ки, мюдир озю да
чийинлярини ата-ата мяяттял галыб; бир гярар иля ки, аджиздир.
Шейляри далларына йюкляйян хамбаллар гялиб бизя ариз олдулар ки, биз
дюшяк габага бунлара йол гёстяряк. Мян лабюд галдым буналара дейим
ки, бир сурятдя ки, бунлар бизя гулаг асмырлар, бизя бунларын хидмяти хеч
лазым дейил. Мян бу сёзю агзымдан гачыран кими хамбалларын бир не-
чяси хорузлана-хорузлана устюмюзя хюджум элядиляр вя багыра-багыра
бизя бу сёзляри дедиляр:
– Эй, хозейнляр! Бизля зарафат йохду. Бизи даха аля сала билмяз-
синиз. Биз сизя нёкяр дейилик, биз хамбалыг. Сизин ихтийарыныз йохду бизи
мюфтя ишлядясиниз! Дюшюн габага, бизи инджитмяйин. Йохса сизин учюн пис
кечяр!
Лап ангяля дюшдюк. Атрафа гёз гяздирдик, бялкя милисдян, мямур-
дан бир адам гёряк, хеч кяс йохду. Йазыг арвад да истяди бунлары диля
тутсун вя баша салсын ки, ахы бурада беш тикя шейимиз вар, бу беш тикя шейи
ийирми беш хамбал апарса, ахы биз гяряк индидян буну билякми ки, ийирми
беш няфяр хамбал шейляри апарыб чыхардандан сонра биздян истяйяджякляри
пулу биз тапа билярикми бунлара веряк, йа йох?!
Хейр, бу Аллахын бяндяляриня дялилли вя исбатлы сёзлярин хеч бири кар
элямяди; хятта мян лап чыгыра-чыгыра бунлара беляджя йалвардым:
– Йолдашлар, валлах, бах, бу шейлярдян биз лап ал чякдик. Шейляри
апарын оз эвинизя.
Гардаш бунун джавабында геня бу Аллахын инсанларындан бир няря, бир
кюй-кяляк чыхды ки, Болшой Морской кючя иля кечянлярин хамысы
дайанды бизя тамаша элямяйя.
Гардаш, бу ня мюсибят иди, башымыза гялди? Йавашджа арвада дедим:
– Гедяк.
Дюшдюк хамбалларын габагына. Торговы кючянин дёняджяйиндя расты-
мыза бир нечя автомобил чыхды: далдан да автомобил сяси гялирди. Кючя-
нин ортасында бир дястя асгяр охуйа-охуйа аддымлайырдылар. Сяки иля
гялиб-гедян джамаат о гядяр иди ки, хамбалларын бир-икисини гёрюрдюк,
галаныны гёрмюрдюк. Красноводски кючянин дёняджяйиндя йавашджа
йапышдым арвадын алиндян вя хялвятджя сохулдуг сол тяряфдя бир дар-
вазайа. Хяйятдя уч-дёрд ушаг ойнайырды. Бири биздян сорушду:
– Кими ахтарырсыныз?
Мян хяйят гёзятчисини сорушдум. Бир рус арвады да кянардан
сяслянди:
– Ня истяйирсиниз?
Дедим: – Доктор Василйев бурдамы олур?
Арвад джаваб верди ки: – Бу хяйятдя хеч хяким олмур.
Дедим: – Бяс бураны бизя нишан верибляр.
Деди: – Хансы нёмряни нишан верибляр?
Дедим: – Отуз ики нёмряни!
Деди: – Бу эв гырх беш нёмряди, сиз гяряк, бах, о тяряфя гедясиниз.
Сёз йох, бунлар хамысы кяляк иди ки, хамбаллар рядд олсунлар.
Бир бяханя иля беш-он дягигя бурада лянг олуб, огру адам кими йа-
вашджа чыхдыг дарвазайа тяряф. Кючя геня джамаатла долу иди. Йавашджа
озюмюзю сол тяряфя вердик вя дярйаны тушлайыб гялдик чыхдыг булвара.
Бурада йарым саат айляшдик вя дярйанын мянзярясинин тясири алтында, сёз
йох, динджялдик вя даха агыр-архайын гялдик чыхдыг мянзилимизя.
Бизя лазым олан шейляри дюшдюкджя ондан-бундан вя бир парасыны
пулла Губа мейданындан алдыг-кечмишдя Бакыда олан базарлардан биринин ады; амма сонралар чох вахт кючядя хам-
бал гёряндя мян бир нёв эхтийат эляйирдим.
Инди даха бу эхтийат гётюрюлюбдюр; чюнки вагеян дюнйада хяр бир
кясдян горхмаг лазым гялся, Аллахын аджиз олан хамбал тайфасындан
горхмага хеч бир горхаг адамын хаггы йохдур вя гяряк да олмасын.

    Петушок Пирверди
    Джалил Мамедгулузаде
    ПЕТУШОК ПИРВЕРДИ
    Жена дяди Гасыма тетя Халима пекла лаваши. Каждый раз, когда надо было печь хлеб, тетя Халима звала на помощь двух или трех своих соседок, а иной раз сообщала и своей се-стре Зибейде в селение Тазакенд, чтобы та приехала помочь ей.
    На этот раз предстояло печь из десяти пудов муки. Поэто-му помощь Зибейды была особенно нужна. Тетя Халима обра-тилась к мужу и сказала:
    - Садись на осла и поезжай скорее за Зибейдой!
    Всем известно, что дни, когда выпекается хлеб, - праздник для детей и собак. Почему для собак, само собой ясно; а что касается детей, то те из них, которые ходят в школу, на целых два-три дня остаются дома и присматривают за малышами. Девочки же с утра до вечера играют в камешки с детьми помо-гающих женщин.
    Дядя Гасым завернул в платок несколько лавашей, привязал к спине и собирался уже сесть на осла, когда его трина-дцатилетний сын Пирверди подбежал, ухватился за хвост осла и сказал:
    - Ей-богу, отец, я не отпущу тебя.
    Не слушая сына, дядя Гасым сел на осла, но тот не хотел двигаться с места. Тогда дядя Гасым обернулся к сыну и спро-сил:
    - Сынок, почему не даешь мне ехать?
    - Я отпущу тебя, - ответил Пирверди, - если ты скажешь тебе Зибейде, чтобы она привезла мне петушка. Иначе, ей-богу, не пущу!
    Дядя Гасым сказал "хорошо" и, трогая осла, обеими нога-ми ударил его по животу. Но осел продолжал стоять, потому что Пирверди крепко держал его за хвост. Дядя Гасым повер-нулся к сыну и стал клясться:
    - Сынок, клянусь твоей жизнью, я скажу тете Зибейде, что-бы она привезла тебе хорошего драчливого петушка. Дай мне ехать!
    Пирверди выпустил хвост осла.
    Через два часа пути дядя Гасым доехал до деревни Таза-кенд и приближался уже к дому свояка Кербалай-Мухаммеда, когда встретил своего старого знакомого, тазакендского приходского моллу Ахунд-Молла-Джафара, и сошел с осла. Поздо-ровавшись с моллой и рассказав ему, зачем приехал в Таза-кенд, дядя Гасым хотел направить осла к дому Кербалай-Му-хаммеда, но Молла-Джафар поднес свой посох к голове осла и стал поворачивать его в сторону своего дома, приглашая дядю Гасыма быть его гостем.
    И то сказать, дядя Гасым очень деликатный и покладистый человек. Вот он и не мог отказать своему другу и направился к дому Молла-Джафара.
    У себя Молла-Джафар попотчевал дядю Гасыма яичницей с медом. Когда убирали посуду, молла сказал дяде Гасыму:
    - Братец Гасым! Я удивляюсь тебе и твоим делам. В эта-кую жару ты слушаешься жену и едешь за целых четыре агача из-за того только, что жена изволит печь хлеб. И тебе надо пуститься в путь, объехать все селения и собрать в селение Данабаш всех жениных родственниц: сестриц, кумушек, тетушек, бабушек. Да ты что, раб ее, что ли?
    Дядя Гасым сидел, опустив низко голову, и разглаживал рукой ворс ковра.
    - Ахунд-Молла-Джафар, ты изволишь говорить сущую прав-ду, - ответил он. Только я никак не могу справиться со сво-ей женой. - "Ах ты, такая, сякая, говорю я ей, что за трудное дело выпечь хлеб из десяти пудов муки, чтобы вызывать для этого еще свою сестру?" - Я-то говорю, а она ни в какую.- "Ничего с тобой не случится, говорю, если поработаешь лиш-ний день". - Да вот поди же ты, и слушать не хочет.
    - Несчастный же ты человек, братец Гасым! - сказал Мол-ла-Джафар.
    Через минуту Молла-Джафар вдруг приподнялся, протянул дяде Гасыму правую руку и громко сказал:
    - Братец Гасым, дай мне руку!
    Ничего не понимая, дядя Гасым уставился на Молла-Джафара.
    - Дай, говорю, руку, братец Гасым!
    Медленно, как бы чего-то боясь, дядя Гасым протянул руку Молла-Джафару.
    - Братец Гасым, дай-ка я поженю тебя!
    Дядя Гасым ничего не ответил, только помотал головой.
    - Братец Гасым, давай возьмем Парнису тебе в жены бра-ком сийга. И не мотай головой! Сам говоришь, что не можешь справиться с женой. Вот таким образом можно справиться с женой! Ей-богу, я поженю тебя на Парнисе. Правда, она не пер-вой молодости, зато икры потолще соснового бревна!
    Вначале дядя Гасым не решался, но потом согласился. Мол-ла-Джафар послал маленькую дочку за Парнисой, прочитал молитву о браке сийга и решил, что дядя Гасым сегодня же посадит свою новую жену на осла и повезет к себе домой. По-размыслив немного, дядя Гасым согласился и на это.
    Дядя Гасым сел на осла, посадил сзади Парнису и отпра-вился в обратный путь. К вечеру он уже доехал до своего селе-ния. Его сын Пирверди стоял на околице и смотрел на дорогу, ожидая свою тетю, которая должна была привезти ему драч-ливого петушка. Завидев отца еще издали, Пирверди радостно побежал ему навстречу и, приняв женщину, сидевшую позади отца, за тетю Зибейду, схватил ее за чадру.
    - Тебя Зибейда, привезла мне петушка?
    Парниса с удивлением повернула лицо к мальчику. Увидев вместо тети Зибейды незнакомую женщину, Пирверди вытаращил глаза и стал растерянно оглядывать ее, а потом бросился на землю и громко заревел...
    * * *
    Я уже кончал этот рассказ, когда вошел мой друг Мозалан и предложил пойти полюбоваться потасовкой жен дяди Гасыма. Из-за этого я не успел закончить рассказ и остановился на этом месте...

ПИРВЕРДИНИН ХОРУЗУ
Гасым аминин овряти Хялимя хала чёряк йапырды.
Хяр дяфя чёряк пиширян вахт Хялимя хала ики, йа бялкя уч оврят
гоншуларындан озюня мядядчи чагырарды вя гахдан бир Тязякянддян
баджысы Зибейдяйя да хябяр верярди ки, гялиб она кёмяк элясин.
Бу дяфя он пут унун чёряйи гяряк йапылайды вя Зибейдянин мядя-
да гялмяйи, албяття, лазым олду. Хялимя хала узюню ариня тутуб деди:
– А киши, дурма, мин улагы, гет Зибейдяни гяти.
Мялумду ки, чёряк пишян гюнляр ушаглар вя итляр учюн байрамдыр.
Итляр учюн сябяби вазехдир-айдындыр, о ки галды ушаглар, онларын да мяктябя ге-
дянляри ики-уч гюн эвдя галыб гуйа ушаг сахлайырлар. Гыз ушаглары да
мядядчи оврятлярин ушаглары иля “гяджямя даш”, “бешдаш” ойнайырлар.
Гасым ами дясмалынын ичиня бир нечя чёряк гойуб баглады белиня
вя истяйирди улагы миня, он уч йашында оглу Пирверди йапышды эшшяйин
гуйругундан вя деди:
– Валлах, дядя гоймайаджагам гедясян!
Гасым ами оглунун узюня бахмайыб улагы минди вя чюнки гёрдю
ки, улаг тярпяшмир, узюню оглуна тяряф чёндяриб сорушду:
– Бала, нийя гоймурсан гедям?
Пирверди джаваб верди:
– Хяйя Зибейдя халама десян ки, мяня бир хоруз гятирсин, онда
гойарам; йохса, валлах, гоймарам.
Гасым ами “йахшы” – дейиб, хяр ики айаглары иля улагын гарнындан
дюртмяляди ки, йола дюшсюн, амма хейван йериндян хярякят этмяди;
чюнки Пирверди бярк-бярк йапышмышды улагын гуйругундан. Гасым ами
узюню оглуна тяряф чёндяриб анд ичди:
– Оглум, джанын учюн халава дейярям сяня бир йахшы чархы хоруз
гятирсин. Ди изн вер гедим.
Пирверди гуйругу алиндян отюрдю.
Ики саат йол гедиб Гасым ами йетишди Тязякяндя вя истяйирди баджа-
нагы Кярбялайы Мяхяммядин эвиня йавыглаша, кёхня досту
Тязякяндин приход молласы Ахунд Молла Джяфяря раст гялди вя улагдан
йенди. Молла иля гёрюшюб вя кяндя нядян отрю гялмяйини дейиб, Гасым
ами истяди улагы сюря, амма Молла Джяфяр алиндяки чилинги иля улагын
башыны оз эвиня тяряф гайтарыб, йапышды Гасым кишинин йахасындан ки,
гяряк бизя гедиб, мяня гонаг оласан.
Вагеян Гасым ами чох адябли вя сёз эшидянди; достунун тяклифини
гябул эдиб уз гойду Молла Джяфярин эвиня.
Молла Джяфяр Гасым амини эвиня апарыб гайганага гонаг эляди.
Чёряк орталыгдан гётюрюляндян сонра молла, гонага бу сёзляри башлады
демяйя:
– Гасым амоглу, мян сянин ишляриня лап мяяттялям. Киши, хаванын
беля шиддятли истисиндя арвадын сёзюня бахыб дёрд агадж йолу гялибсян ки,
ня вар-ня йох – оврятим чёряк йапыр. Гяряк дюшясян бу кянд мяним
о кянд сянин, арвадын ня гядяр гохум-гардашы, джиджиси, баджысы, халасы,
бибиси, нятиджяси вар – хамысыны дашыйыб тёкясян Данабаш кяндиня? Киши,
сян шейтан фялясисян мягяр?
Гасым ами башыны ашагы айиб, бармаглары иля халчанын иплярини о
тяряфя-бу тяряфя тумарлайа-тумарлайа Молла Джяфяря беля джаваб верди:
– Ахунд Молла Джяфяр, йахшы фярмайиш буйурурсан; анджаг, валлах,
арвадын охдясиндян гяля билмирям. Дейирям ахы, уздянираг, ня билим
няйин гызы, он пут унун хямирини чёряк йапмаг ня эля бир чятин ишди ки,
гяряк баджын да кёмяйя гяля? Эля ха дейирям, баша гялмир. Дейирям
джанын чыхсын, бир гюн да артыг ишля; даха нейним, сёзюмя бахмыр.
– Ах, вай гюнюня Гасым амоглу, – Молла Джяфяр дейир.
Бир гядяр кечяндян сонра Молла Джяфяр дик галхыб дизляри устя, саг
алини узатды Гасым амийя вя уджа сясля деди:
– Гасым амоглу, алини мяня вер.
Гасым ами башыны моллайа тяряф галхызды вя бир шей баша дюшмяди.
– Гасым амоглу, алини вер мяня.
Гасым ами йавашджа, гуйа горха-горха алини узатды Молла Джяфяря.
– Гасым амоглу, гой сяни эвляндирим.
Гасым ами анджаг башыны булады, амма бир сёз демяди.
– Гасым амоглу, гой Пяринисяни сяня сигя элийим. Хеч башыны
товлама. Дейирсян арвадын охдясиндян гяля билмирям. Бах, арвадын
охдясиндян беля гялярляр. Валлах, Пяринисяни аладжагам сяня. Хярчянд
йашы бир аз артыгды, амма топуглары шам тириндян йогундур.
Аввял Гасым ами бир гядяр чям-хям эляди; амма ахырда разы
олду. Молла Джяфяр баладжа гызыны гёндярди Пяринисяни гятиртди, сигяни
охуду вя гярар гойду ки, эля бу гюн Гасым ами тязя оврятини миндирсин
хаман улага вя апарсын эвиня. Гасым ами геня бир аз чям-хям
эляйяндян сонра, буна да разы олду.
Гасым ами улагы миниб вя Пяринисяни тяркиня алыб дюзялди йола вя
шам вахты йавыглашды кяндиня. Оглу Пирверди кяндин кянарында дуруб
гёзюню дикмишди йола вя гёзляйирди ки, халасы она чархы хоруз гятиря-
джяк. Узагдан атасыны гёрюб севинджяк гачды вя Гасым аминин тяркин-
дяки овряти, халасы Зибейдя хесаб эдиб, атыла-атыла гачды оврятин йанына
вя чаршовунун уджундан йапышыб деди:
– Зибейдя хала, мяня хоруз гятирдин?
Пяринися тяяджджюбля узюню чёндярди оглана тяряф. Пирверди халасы
авязиня йад овряти гёрюб гёзлярини бярялтди вя бир гядяр оврятя мат-
мат бахандан сонра зырынпаны башлайыб озюню чырпды йеря…
Аз галмышды ки, хямин хекайяни тамам эдям, йолдашым Мозалан
гялиб деди ки, дур айага гедяк Гасым аминин оврятляринин дава-мяря-
кясиня тамаша эдяк. Бу сябябдян нагылымы тамам эдя билмяйиб бу-
рада галдым.

    Посевной доктор
    Джалил Мамедгулузаде
    Посевной доктор
    Года два тому назад я ездил в деревню Пир-Саггыз в гости к Гасан-беку. Был последний месяц весны. Дни стояли погожие, от частых дождей трава поднялась выше колен. Хорошо взошли и хлеба. Но самое большое счастье заключалось в том, что вок-руг деревни Пир-Саггыз не было обнаружено никаких следов саранчи.
    Однако, как известно, земледельца вечно преследуют какие-нибудь невзгоды и очень редко бывает так, чтобы его хозяйству не угрожало то или иное бедствие.
    Гостил я у Гасан-бека недели две и там услышал о том, что в этом году с посевом зерновых неладно. Дело было в том, что совершенно здоровые колосья вдруг ни с того, ни с сего лома-лись и падали на землю. Крестьяне рассказывали, что колосья, прочно возвышавшиеся вечером на своем стебле, к утру, точно подрезанные ножницами, валяются на земле. И самое удивитель-ное было в том, что на полях не было никаких признаков ни саранчи, ни других вредителей. Не могло быть речи и о полевых мышах, потому что в деревне Пир-Саггыз земли орошаются водой из кягризов, а на таких землях, как всем известно, поле-вые мыши не водятся (тонут в воде).
    Об этом бедствии крестьяне сообщили в город, и вот на дру-гой день после моего приезда было получено сообщение, что сюда едет ученый агроном, или "посевной доктор", как его на-зывали крестьяне.
    Принять доктора было негде, поэтому было решено, что он будет устроен у Гасан-бека.
    Доктор, рыжебородый мужчина, приехал в автомобиле с двумя уездными работниками и остановился у Гасан-бека. По-знакомившись с нами, приехавшие после легкого завтрака по-ехали вместе с крестьянами осматривать посевы.
    Гасан-бек занялся приготовлениями к обеду. Прежде всего зарезали барана, но я не заметил, откуда и кто его приволок. Затем послали человека в соседнюю армянскую деревню за ви-ном. Наблюдая со стороны за этими приготовлениями, я в душе одобрял эти хлопоты. По той причине, что никакую заботу о людях науки нельзя считать лишней, особенно когда речь идет о науке, приносящей пользу сельскому населению.
    Прошло немногим более двух часов, а на веранде Гасан-бека гостей ожидал уже накрытый обеденный стол.
    Издали донесся гудок автомобиля, и мы поняли, что гости едут. Через несколько минут "безлошадная арба" сказочным драконом -"аждахой" - ворвалась во двор.
    "Посевной доктор" стоял в автомобиле во весь рост и, вытя-нув руки к нам, кричал ура.
    Приехавшие живо повысыпали из автомобиля и подошли к нам. Во дворе начали собираться крестьяне. Держа в руке что-то завернутое в бумагу, "посевной доктор" кричал:
    - Спирт!.. Спирт!..
    Подойдя ближе, мы разглядели завернутую в бумагу божью тварь, похожую немного на скорпиона, немного на сороконож-ку, немного на рака и немного на крупную стрекозу, но отлич-ную от них всех.
    Спирта в доме Гасан-бека не оказалось, и ни в каком другом доме его тем более не могло быть. Поэтому вместо спирта док-тор налил в стакан немного водки, которую привезли к обеду из армянского села, и бросил туда принесенное с поля насекомое. Бедная божья тварь, недолго побарахтавшись, опрокинулась на спину, лапками кверху и, уже безжизненная, начала плавать в водке.
    Согласно определению "посевного доктора", это и был тот самый вредитель, который подрезал стебли колосьев, обрекая их на гибель.
    Ах, ты злодеево семя!..
    Все были голодны, особенно те, что вернулись с поля. Пода-ли обед, и Гасан-бек, подняв бокал с видом, предложил тост за здоровье доктора.
    После Гасан-бека произнес тост один из уездных работников и выпил за здоровье мужей науки и за их знания. Все мы тоже выпили. Затем встал с места "посевной доктор" и, подняв высоко стакан с насекомым, сказал несколько слов о животном мире, из области зоологии. Он разделил всех животных на отделы, потом на подотделы. Рассказал раньше о млекопитающих, потом о птицах, затем, вскользь упомянув об органической природе, пе-решел к миру насекомых, всяких жуков, червяков и прочих. Ука-зав на плавающее в водке насекомое, он принялся описывать строение его туловища:
    - Вот смотрите, господа. Туловище этого насекомого состо-ит, как и у паука, из двух частей. Большей частью оно обитает в посевах зерновых. На головке имеет шесть пар рогов, шесть пар ртов и пять пар передних конечностей. Брюшко у него про-долговатое с очень маленькими и слабыми задними конеч-ностями.
    После этого говорил он о скорлупе, об органах чувств, о дыхательных и пищеварительных органах насекомого. Затем он дотронулся соломинкой до ротового отверстия насекомого и объяснил, что это зловредное существо - самый лютый враг зерновых после саранчи.
    Окончив разъяснения, доктор накрыл стакан и крепко пере-вязал его; потом, выйдя из-за стола, осторожно поставил стакан на подоконник и заявил, что повезет это редкостное насекомое в центр, доставит в агротехническую лабораторию и организует необходимую борьбу с этим опасным вредителем.
    Считаю нужным заметить, что, произнося свою речь, лекарь подносил стакан с насекомым то к Гасан-беку, то ко мне, то к уездным работникам, а насекомое, перевернувшись в водке вверх лапками, продолжало себе плавать.
    Наша обеденная трапеза привлекла всех крестьян села. Одни из них молча слушали наши разговоры, а некоторые просто смеялись, только я не понял, что мог означать этот откровен-ный смех.
    Что касается меня, то я чувствовал себя великолепно. А по-чему бы и нет? Шашлык в доме Гасан-бека был приготовлен от-менно, а тут еще красное каракендское вино. Что же до этого злосчастного жучка, который поедает хлеба беззащитных и доб-рых крестьян и сейчас плавает в водке, то, разумеется, уничто-жение его относится к числу самых благих из всех благих дел на свете. Но будет ли какая-нибудь польза этому священному делу от нашей трапезы это ведомо одному лишь великому и все-знающему создателю. Одним словом, чем бы все это ни кончи-лось, пока что в наличии мы имеем на столе шашлык из свежей баранины и красное натуральное вино.
    Это все относится лично к моему настроению, а что пережи-вали мои сотрапезники, до этого мне нет дела.
    Автомобиль остановился перед верандой и оглушительно за-гудел. "Посевной доктор" встал и начал готовиться к отъезду.
    - До свидания! Счастливо оставаться! Будьте здоровы! Жи-вите долго! До свидания! Спасибо!..
    Громко гудя, автомобиль вырвался на улицу и скрылся с глаз.
    Тут вдруг поднялись на веранде крики:
    - Лекарь забыл насекомое! Насекомое осталось! Скорее за автомобилем! Бегите! Догоните! Насекомое осталось!..
    Значит, не успел автомобиль выехать со двора, как тут же обнаружилось, что стакан с плавающим в нем вверх лапками жучком-вредителем остался на подоконнике.
    Двое парней вскочили на лошадей и помчались вслед за ав-томобилем. Но пусть умрет мать того, кто изобрел автомобиль, если всадник в состоянии догнать его!
    Будь то Гасан-бек, или я, или крестьяне и сельские работ-ники, все мы должны были верить и на самом деле верили, что где бы в пути ни спохватился "посевной доктор", специалист-зоолог, так бережно опустивший вредителя посевов в стакан с водкой, и вспомнил о забытом на подоконнике стакане, он тут же велит повернуть автомобиль и ехать обратно, или же на ху-дой конец обязательно пошлет человека.
    Я прожил в деревне Пир-Саггыз у Гасан-бека еще трина-дцать дней. И все эти дни редкий и ценный научный экземпляр "посевного доктора" продолжал плавать с задранными вверх лапками в стакане с водкой на веранде Гасан-бека.
    В прошлом году Гасан-бек сам приезжал в Баку и гостил у нас. Он рассказывал, что прошел месяц-другой и жучок-вре-дитель начал постепенно разлагаться в водке.
    В конце концов Гасан-бек решил выбросить насекомое вместе со стаканом.
    Так и сделал.

ТАХЫЛ ХЯКИМИ
Ики ил бундан габаг Пирсаггыз кяндиня, Хясянбяйгиля гонаг гет-
мишдим. Йазын ахыр айы иди. Хавалар гёзял кечирди, тез-тез йагыш йагырды
вя гёй от диздян йухары галхмышды. Тахыллар да чох йахшы иди. Вя хамы-
сындан да хошбяхтлик бу иди ки, Пирсаггыз кяндинин атрафында чяйирткя
гёрсянмирди.
Амма, – неджя ки мялумдур, – акинчи хямишя башыбялалы олур вя аз-
аз иттифаг дюшюр ки, онун акин-тикининя бир йандан бир афят вя бир бяла
тохунмайа.
Мян Хясянбяйгилдя ики хяфтя гонаг галдым вя орада эшитдим ки, бу
ил тахылын башында бир ангял вар; беля ки, тахылын сюнбюлляри айаг устя
дурдугу йердя билмирсян нядянся гырылыб дюшюр йеря вя акинчиляр ня
гядяр бу ишя диггят йетирирлярся, бунун сиррини вя сябябини дуйа билмир-
ляр. Акинчиляр рявайят эдирляр ки, тахылын сюнбюлляри о йердя ки, бу гюн
саламатджа дуруб хазырлашырлар бир-ики хяфтяйя саралыб бичилмяли олсунлар,
сяхяр гедиб гёрюрсян ки, бичаря тахылын балдырыны гуйа гайчы иля кясибляр.
Вя тяяджджюб да бурасыдыр ки, зямилярдя ня чяйирткя гёрсянирди, ня гейри
бир гурт-гуш. Сичанын да сёхбяти ола билмязди; чюнки Пирсаггыз кяндинин
акинляри суварылан акинлярдир, онунчун да бу джюр акинляря сичанлар
асанлыгла йавыг дюшя билмирляр (богулурлар).
***
Бу ахвалаты кяндлиляр шяхяря хябяр вермишдиляр вя мян кяндя
йетишян гюнюн сабахысы гюню дедиляр ки, тахыл хякими гялир.
Вя чюнки хякими рахат элямяк учюн кянддя эля бир мювафиг мянзил
йох иди, онунчюн тахыл хякими Хясянбяйгиля дюшмяли олду.
Хяким сарысачлы вя сарысаггал бир киши иди ки, автомобилдя ики няфяр
гейри гуллугчу иля гялиб дюшдюляр вя эв сахиби иля вя мянля таныш ол-
дулар вя бир мюхтясяр чай-чёрякдян сонра кяндлиляри да гётюрюб гет-
диляр акинляря бахмага.
Онлар гетдиляр вя Хясянбяй мяшгул олду гонаглара чёряк хазыр-
ламага. Аввялян бир эркяк кясдиляр. Амма мян гёрмядим бу хейваны
харадан гятирдиляр вя ким гятирди. Сонра мялум олду ки, гоншулугда
олан эрмяни кяндиня адам гедиб шяраб да гятирсин. Мян да кянардан
дуруб бахырдым вя хякимин йолунда чякилян бу зяхмятляри урякдян
чох да тясдиг эдирдим вя чох да хошлайырдым. О сябябя ки, элм вя билик
сахибинин йолунда чякилян зяхмятляр хямишя ваджиб вя мюстяхягдир-лайигли, йериндядир; хюсусян эля бир алим ола ки, онун элм вя билийиндян кянд джамааты мянфяятбярдар ола биля.
* * *
Ики саат вя бир гядяр да артыг кечяндян сонра Хясянбяйин балко-
нунда ачылан нахар столу азиз гонаглары гёзляйирди.
Автомобилин сясини узагдан эшитдик вя билдик ки, гонаглар гялирляр.
Бир нечя дягигядян сонра атсыз араба аждаха кими озюню сохду хяйятя.
Тахыл хякими автомобилин ичиндя айаг устя дурмушду вя аллярини бизя
тяряф тутуб “Урра! Урра!” дейя-дейя гышгырырды. Миникляр севинджяк оз-
лярини салдылар йеря вя гялдиляр йанымыза. Кяндлиляр да башладылар хяйя-
тя джям олмага. Хяким алиндя кагыз бюкюлмюш бир шей тутуб “спирт,
спирт” дейирди. Йавыг гялиб гёрдюк ки, кагызын ичиндяки Аллахын бир хей-
ваныдыр, бир аз агрябя охшайыр, бир аз гырхайага охшайыр, бир аз да да-
надишийя охшайыр, бир аз да астагоза охшайыр; анджаг бунларын хеч бири
дейил.
Хясянбяйин эвиндя спирт тапылмады. Кянддя гейри йердя ола бил-
мязди. Вя хяким спирт авязиня бир стякана бир аз араг тёкдю ки, эрмяни
кяндиндян бу гюн ичмяк учюн гятирмишдиляр вя кагызын ичиндяки бёджяйи
салды арагын ичиня. Йазыг хейван бир гядяр арагын ичиндя чапалайандан
сонра архасы устя дюшдю, гылчаларыны йухары галхызды вя дяхи джансыз вя
хярякятсиз башлады арагын ичиндя узмяйя.

* * *
Хякимин бяйанатына гёря, тахыл чёплярини гырыб йеря тёкян хямин
бу гурт имиш.
Ай залым оглу!!!
Хамы аджмышды; хюсусян чёлдян гялянляр. Чёряйи гятирдиляр вя Хя-
сянбяй габагджа шяраб истяканыны галхызыб хякимин саглыгына ичди. Хя-
сянбяйдян сонра гуллугчуларын бири да нитг башлады вя элм вя билик ар-
бабынын саглыгына ичди вя биз да хамымыз ичдик. Сонра хяким дурду
айага вя гурту ичиня салдыгы истяканы йухары галхызыб, элми-хейванатдан
бир нечя сёз сёйляди. Сонра хейванлары аввял шёбяляря гисмят эляди, шё-
бяляри синифляря гисмят эляди. Аввял мямяли хейванлардан данышды,
сонра гушлардан данышды, дёрдюнджю синифдя ики хяйатлылардан данышды,
сонра мяфсялли хейванлардан да бир аз мялумат вериб кечди гуртларын вя
бёджяклярин шёбясиня вя арагын ичиндяки гурту нишан вериб, башлады онун
вюджудунун йапылышындан шярх вермяйя.
– Агалар, бир бахын. Бу хейванын вюджуду орюмчяк кими ики гисим-
дян мютяшяккилдир. Аксяриййян тахылларын ичиндя йашайыр. Башла кёкюс
юзяриндя алты джют буйнузлары, алты джют агыз агсамы вя беш джют баджаг
вардыр. Гарны узун вя узяриндяки баджаглар гайят уфаг вя зяифдир.
Гурдун габыгындан, хисс джихазларындан, йемяк джихазларындан, тя-
няффюс джихазларындан да данышандан сонра гурдун агзына бир чёп узатды
вя бу мярдюмазар хейваны чяйирткядян сонра тахылын ан гяддар дюш-
мянляри джяргясиндя гойду. Вя бяйанатыны тамам эдяндян сонра шю-
шянин агзыны бярк баглады вя дурду сялигя иля вя эхтийатла шюшяни гойду
йавыгдакы тахчайа вя мялум этди ки, онун гясди бу надирюл-вюджуд
хейаны мяркязя апармаг вя орада ону акин фянни лабораторийасына ни-
шан вермяк вя онунла лазыми мюбаризянин тяшкили йолунда чалышмагдыр.
Буну да лазым билирям гейд эдям ки, хяким нитгини сёйляйян
заман алиндяки хейваны гах Хясянбяйин габагына тутурду, гах да
мяним габагыма тутурду вя гах гуллугчуларын габагына тутурду. Вя
шюшянин ичиндяки хейванын джямдяйи арагын ичиндя архасы устя вя гыл-
чалары йухары узмякдя иди.
* * *
Бизим бу зийафят мяджлисимизин атрафында кяндлиляр долушуб тамаша
эдирдиляр. Онларын бязиси динмяз-сёйлямяз гулаг асырды; амма бир
нечяси гюлюрдюляр. Анджаг мян бирджя шейи баша дюшмядим ки, айа, он-
ларын бу захири гюлмякляри урякляринин шадлыгынын аламяти иди, йа гейри
бир шейин, гейри бир хиссин аламти иди. О ки, мяним озюмя гялдикдя,
догрусу, мяним ахвалым чох хош иди. Ня эйби вар? Хясянбяйин эвиндя
кабабы догрудан да йахшы пиширмишляр; бир сурятдя ки, Гаракянд шярабы
да бурада мюхяййа иди. Галды ки, бу эви хараба бёджякди-няди, – ки бу
саат арагын ичиндя майаллаг ашыр вя дилсиз-агызсыз акинчилярин чёряйини
зай эдир, – албяття, бунлары бир васитя иля гырыб йох элямяк саваб ишлярин
ан савабыдыр. Анджаг индики зийафят мяджлисиндян бу мюгяддяс нятиджя
хасил ола биляджякми, йа олмайаджаг, буну да бирджя мисал вя манянди
олмайан хягги-тябаряк вя таала биля биляр вя хюласейи-кялам, нятиджядя
ня оладжаг олсун, инди бу саат столун устюндяки эркяк атин кабабы вя
Гаракянд шярабы – хяля ки, алдя нягд газандж бунлардыр.
Бу мяним оз ахвалым.
Галан зийафят йолдашларым бу саат ня хисс эдирдиляр, онунла ишим
йохдур.
* * *
Автомобил няря тяпя-тяпя гялди дурду балконун габагында. Тахыл
хякими дурду айага вя башлады йола хазырланмага.
– Худахафиз. Саламат галыныз.
– Саг олунуз.
– Аллах омюр версин.
– Саламат галыныз.
– Худахафиз.
– Худанасир…
Автомобил няря тяпя-тяпя хяйятдян гачды кючяйя вя йох олду.
Амма бурада, Хясянбяйин балконунда бир гышгырыг дюшдю:
– А гядя! А гядя! Хякимин гурту галды!.. Тахыл гурту галды!.. А
гядя! Ай харай, гачын хякимин далыйджа!.. Гачын афтамабилин далыйджа!..
Демяк, автомобил хяйятдян чыхан кими бахыб гёрдюк ки, тахыл гур-
тунун шюшяси, гурт да ичиндя узя-узя, йаддан чыхыб, галыб хаман бал-
конун тахчасында.
Ики няфяр джаван сычрады атын устюня вя чапдылар автомобилин далыйджа.
Амма автомобил иджад эдянин анасы олсюн ки, атлы ону говалайыб тута
биля.
Хах Хясянбяй, хах мян озюм вя хах кянд джамааты вя гейри
гуллугчулар гяряк бу этигадда олайдыг вя хягигятдя да бу этигадда вар
идик ки, тахыл гуртуну араг шюшясиндя сахлайан вя онун гядрини билян
тахыл хякими вя хейванат мютяхяссиси йолун хансы бир йериндя шюшянин
бурада йаддан чыхыб галмагы йадына дюшся, хаман йердян автомобили
гяряк гери гайтара, йа хеч олмаса адам гёндяря.
* * *
Мян ондан сонра уч гюн да галдым Пирсаггыз кяндиндя, Хясян-
бяйгилдя. Вя хякимин хаман азиз вя надирюл-вюджуд хейваны Хясян-
бяйин балконунун тахчасында, араг шюшясинин ичиндя кялля майаллаг
узмякдя иди.
* * *
Кечян ил Хясянбяй озю Бакыйа бизя гонаг гялмишди вя рявайят
эдирди ки, бир-ики айын ичиндя хаман тахыл гурту арагын ичиндя башлады
хараб олмага вя дагылмага. Вя ахырда Хясянбяй мяджбур олуб хаман
шюшяни ичиндяки арагы иля вя гурту иля гётюрюб тулласын чёля вя беля да
эляйир.

    Почтовый ящик
    Джалил Мамедгулузаде
    ПОЧТОВЫЙ ЯЩИК
    Было двенадцатое ноября. Холода уже наступили, но снег еще не выпал.
    Последний раз осмотрев больную жену Велихана, врач зая-вил, что здоровье ее окрепло и через неделю можно ехать.
    Хан, у которого были срочные дела в Эривани, очень спе-шил. Кроме того, он боялся, как бы наступившие холода не задержали переезда больной.
    Хан взял перо и написал в Эривань своему другу Джафар-аге коротенькое письмо:
    "Милый мой! Я собираюсь через неделю выехать с семьей в Эривань. Везу больную жену, поэтому очень и очень прошу тебя - загляни в мою квартиру, прикажи проветрить комнаты, разостлать ковры и протопить печи. Ответ сообщи по телеграфу. Все твои поручения я выполнил. До скорого свидания!
    Твой друг Велихан".
    Хан вложил письмо в конверт, наклеил марку, надписал адрес и хотел было позвать слугу, чтобы тот отнес письмо на почту, но вспомнил, что отправил слугу по другому делу.
    В этот момент постучали в ворота; хан вышел во двор и увидел крестьянина Новрузали из селения Иткапан.
    Новрузали частенько навещал хана, и не было случая, чтобы не привозил с собой каких-нибудь продуктов: муку, домаш-нюю лапшу, мед, масло. И на этот раз он явился не с пустыми руками.
    Увидев хана, он приставил палку к стене и стал открывать вторую половину ворот. Затем, покрикивая: "Чош, чош!" - ввел во двор нагруженного ослика и стал снимать с него мешки и пищавших цыплят.
    Поставив мешки у стены, он поднял глаза на хана и низким поклоном приветствовал его.
    - Послушай, Новрузали, ну зачем ты беспокоился? - ска-зал хан, отвечая на приветствие.
    - Что ты, хан! Какое же это беспокойство? Я твой слуга до самой смерти, ответил тот, стряхивая с себя пыль.
    "Не поручить ли Новрузали отнести письмо на почту?" - подумал хан.
    Был уже полдень, и почту должны  были скоро отправить.
    - Новрузали, ты знаешь, где почта? - спросил хан.
    - Откуда мне, мужику, знать про пошт, хан? - ответил. Новрузали.
    - Ну тогда, может, знаешь, где помещается управление на-чальника?
    - Знаю, хан, как не знать. Еще на прошлой неделе я приезжал к начальнику с жалобой на старшину. Клянусь твоей головой, хан, сильно притесняет нас старшина... И то сказать, человек он пришлый, недолюбливает нас. На прошлой неделе пропало у меня двое телят, я и пошел...
    - Погоди, об этом после расскажешь, а сейчас слушай, что я тебе скажу. Как раз напротив управления начальника стоит большой дом, у дверей этого дома, на стене, висит ящик. Это- почтовый ящик; у него маленькая, длинная крышка... Так вот, беги туда с этим письмом, подними крышку, опусти письмо в; ящик и быстренько возвращайся.
    Новрузали робко взял обеими руками письмо, оглядел его, поднял глаза на хана, затем, отойдя к стене, наклонился, соби-раясь положить письмо на землю.
    - Не клади туда, - крикнул хан, - запачкаешь! Беги ско-рей, опусти в ящик и возвращайся.
    - Дорогой хан, позволь только повесить на голову осла мешок с овсом. Ведь какой путь он прошел, устал, проголо-дался.
    - Нет, нет! Ничего с твоим ослом не случится! Письмо за-поздает... После успеешь покормить.
    - Тогда позволь хоть привязать его за ногу, а то он обгры-зет кору на деревьях.
    - Нет, нет, после. Сейчас беги! Скорее опусти письмо!.. Новрузали бережно положил письмо за пазуху.
    - Хан, - сказал он, - цыплята связаны. Позволь развязать их и накормить. Корм я прихватил с собой.
    И он полез в карман за кормом, но хан остановил его:
    - Брось, брось все это, скорее беги с письмом... Новрузали взял палку и вприпрыжку, как ребенок, побежал к воротам. Вдруг, вспомнив что-то, он остановился и обернулся
    к хану.
    - Ой, хан, милый! Там в платке яйца, следи за ослом, а то
    ляжет и раздавит их.
    Хан начал терять терпение.
    - Будет тебе болтать!.. Беги, не то опоздаешь! Новрузали побежал.
    - Новрузали! - крикнул хан ему вслед. - Смотри, никому не отдавай и не показывай письма, опусти в ящик и живо воз-вращайся.
    - Что я, ребенок, что ли,- ответил на ходу Новрузали,- за кого ты меня принимаешь? Сам начальник не отнимет у меня письма! - и скрылся за углом.
    Хан вернулся в комнату.
    - Ну, свет моих очей, готовься к отъезду, - ласково сказал он жене. - Я написал в Эривань, чтобы квартиру привели в порядок. Благодарение аллаху, здоровье у тебя улучшилось... Наконец-то можем ехать. И врач находит, что перемена кли-мата поможет тебе.
    Пока хан беседовал с женой о поездке, вернулся слуга и доложил:
    - Хан, там чей-то осел и мешки.
    - Убери мешки. Это привез нам Новрузали из Иткапана,- ответил хан.
    Слуга отнес цыплят и яйца на кухню, а осла отвел в ко-нюшню. Затем развязал мешок, взял щепотку муки и принес показать хану.
    - Хорошая, хан, мука, белая... Тот посмотрел на муку и велел подавать обед. Только после обеда, который длился два часа, Великан вспом-нил о Новрузали. Он позвал слугу. Оказалось, что Новрузали <
    еще не возвращался.
    Хан удивился, но решил, что Новрузали, очевидно, опустил письмо и отправился на базар купить хлеба и поесть, или сде-лать покупки для дома.
    Прошел еще час. Новрузали все не было.
    Тогда хан послал слугу на почту узнать, куда запропастил-ся Новрузали. Не прошло и получаса, как тот возвратился и сообщил, что Новрузали нигде не видно.
    Хан вышел на террасу и закурил папиросу.
    "Должно быть, беда с Новрузали приключилась, иначе он бы не задержался так долго", - думал хан, прохаживаясь.
    В это время во двор вошел полицейский.
    - Пристав просит вас пожаловать к нему и поручиться за вашего крестьянина, не то его отправят в тюрьму, - сказал он
    хану.
    Это сообщение ошеломило хана. Минуту он молча смотрел на полицейского, не зная, что сказать.
    - Этот крестьянин - безобиднейший человек, - проговорил наконец хан. - За что его арестовали?
    _ Я ничего не знаю, - ответил полицейский. - Пожалуйте в управление, там вам объяснят.
    Быстро одевшись и ничего не сказав жене, чтобы зря ее не волновать, хан отправился в полицейское управление. Проходя мимо помещения с арестованными, он заглянул в окно и среди других арестантов увидел беднягу Новрузали, который забился в угол и плакал, как ребенок, вытирая слезы полою чохи.
    Узнав от пристава подробности дела и поручившись за Нов-рузали, хан повел его к себе домой.
    Войдя во двор, Новрузали первым делом нацепил на голову осла мешок с овсом, затем присел у стены и принялся плакать. Хан прошел в комнату, закурил папиросу и, выйдя на террасу, позвал крестьянина.
    - Ну, Новрузали! Расскажи теперь, что с тобой приключи-лось. Это очень забавная история! О ней можно в книге напи-сать. Рассказывай подробно, от начала до конца!.. Ничего не пропускай. Начни с того, как ты ушел отсюда с письмом и как потом попал в полицию...
    Новрузали встал, подошел к хану и, вытирая слезы полон чохи, начал рассказывать:
    - Умоляю тебя, хан, прости меня, ради детей твоих! Я ни в чем не виноват. Я - бедный крестьянин. Откуда мне знать, что такое письмо, или ящик, или пошт? Молю тебя, пожалей, не губи. Если останусь жив, отблагодарю тебя за все. Согре-шил я, правда, но что же делать! Видно, уж такова воля алла-ха! До самой смерти буду твоим рабом...
    С этими словами он подошел к хану еще ближе и нагнулся, чтобы поцеловать его ногу.
    - Не огорчайся, Новрузали! Я ни в чем не упрекаю тебя. Да и что ты сделал мне дурного, чтобы я сердился на тебя?
    - Хан, умоляю тебя! Что я мог сделать еще хуже? Этот гяур, сын гяура, взял твое письмо, положил в карман и унес.
    - Какой гяур?
    - Да тот русский, сын гяура.
    - Куда же он унес письмо?
    - А в тот самый большой дом, что с ящиком на стене. Пря-мо в этот дом и вошел. Хан задумался.
    - А разве ты не опустил письмо в ящик?
    - Как не опустил! Только я опустил письмо, как появился вдруг этот гяур, каким-то образом открыл ящик, взял письмо и ушел.
    - А в ящике разве не было других писем?
    - Как не было! Было много писем, он все и забрал... Хан расхохотался.
    - Нет, Новрузали! Расскажи-ка все подробно, от начала до конца: как ты отнес письмо, как опустил его в ящик и как по-дрался с этим русским.
    - Дорогой хан! - начал Новрузали.- Взял я твое письмо и прямехонько отправился к канцелярии начальника. Нашел тот самый дом, о котором ты рассказывал. Подошел и поднял крышку ящика на стене. Хотел опустить письмо, но не решился. Взглянул на письмо, на ящик, задумался, - прогневить тебя страшно. Стою и не знаю: бросить письмо в ящик или нет. Запамятовал, как быть после того, как опущу письмо в ящик, вернуться обратно или стоять там. Подумал: если опустить письмо и дожидаться, то до каких же пор? Ведь сам ты видел, хан, что я оставил во дворе голодного осла, связанных цыплят, мешки с мукой. Они до сих пор еще там; позволь, хан, позвать слугу и перенести мешки в дом, а то пойдет дождь, намочит муку.
    - Оставь, Новрузали, без тебя все сделают. Рассказывай, что было дальше.
    - Не решился я опустить письмо. Закрыл крышку ящика, отошел, стою в стороне. Хотел было вернуться, переспросить тебя. Но, говоря по правде, испугался твоего гнева. Боялся, что ты подумаешь обо мне: "Экое животное этот Новрузали, какой ишак!" Ну, присел я на корточки у стены отдохнуть немного. Вдруг смотрю какой-то мальчик-армянин, вот та-кой, лет двенадцати-тринадцати, идет прямо к ящику, подни-мает крышку и бросает туда письмо, похожее на твое. Закрыл крышку и ушел. Сколько я ни звал этого бессовестного маль-чишку, сколько ни спрашивал, как же он оставляет письмо и уходит, он ничего не ответил... Не понял меня, что ли, даже не оглянулся. Не успел отойти мальчик, как быстро подбежала русская женщина, тоже опустила письмо и ушла. Тогда я осме-лел, думаю: видно, письма и должны остаться в ящике. И так расхрабрился, что, прочитав молитву, смело подошел к ящику, поднял крышку и опустил письмо. Повернулся, чтобы идти на-зад. Но в это время к ящику подошел какой-то русский. Сначала я подумал, что он тоже хочет опустить письмо, но, смотрю, не-ет! У плута совсем другие намерения: он запустил правую руку в ящик. Тут я смекнул, что каналья хочет утащить письма... Прости меня, хан, я надоедаю тебе болтовней... Прикажи слуге отпустить меня, уже поздно, не поспею к вечеру домой.
    - Да куда я отпущу тебя? Рассказывай дальше!
    - Хан, пусть мои сироты будут принесены в жертву ради твоего блага! Чтоб мне ни одного дня не прожить без тебя! Да... вижу, этот плут, не стесняясь, выгребает письма из ящика. Потом закрывает ящик и хочет улизнуть. Тут я подскочил к нему, схватил за руку и говорю: "Ты куда это, голубчик, та-щишь письма? Люди оставили их здесь не для того, чтобы ты уносил: сейчас же без всяких разговоров положи их на место, не то!.. Новрузали еще не умер, не позволит, чтобы ты украл письмо его господина. Нехорошо поступаешь. Зачем тянуться к чужому добру? Разве в вашем шариате воровство не считается грехом?.." Хан, прошу тебя! Отпусти меня, а то уже поздно, темнеет.
    - Да не спеши, успеешь. Рассказывай, что было дальше...
    - Да... на чем же я остановился? Да... Эй, эй! Держи, дер-жи! Осел переломает виноградники...
    Новрузали кинулся было к ослу, но хан удержал его.
    - Так на чем я остановился? Да... Как ни уговаривал я его, как ни просил, ни умолял, как ни уверял, что хан убьет меня, как ни требовал, чтобы он вернул хоть письмо хана, уперся, проклятый, ни за что не хочет отдавать... Вижу: решил он убе-жать с письмами. Гнев ударил мне в голову. Схватил я гяура за плечи и так грохнул о землю, что у него кровь изо рта пошла. Бросились на меня люди из канцелярии начальника, стали избивать, потом потащили в тюрьму. Чтоб мне погибнуть у твоих ног! Не миновать бы мне Сибири, если б ты не заступился. В тюрьме еще несколько арестованных сидело. Они, мне сказали, что я избил русского чиновника. Ну, а что мне было де-лать?! Суди сам, виноват ли я...
    Хан долго смеялся, долго и раскатисто хохотал.
    Было уже темно.
    Новрузали, голодный, кинул пустые мешки на голодного осла, и, погоняя его кизиловой палкой, поплелся обратно домой.
    На третий день хан получил из Эривани телеграмму: "Письмо получил. Квартира готова". Хан собрался и уехал в Эривань.
    Через полтора месяца Новрузали вызвали в суд и за оскорбление государственного чиновника при исполнении служебных обязанностей присудили к трем месяцам тюремного заключения. Своей вины Новрузали не признал. Прошел еще месяц, и это известие дошло до Эривани. Узнав о происшедшем, хан немного призадумался...

ПОЧТ ГУТУСУ
Нойабр айынын 12-джи гюню иди. Хава чох сойуг иди. Амма хяля гар
аламяти гёрсянмирди. Хяким ахырынджы дяфя ханын нахош оврятини
йолухуб, джаваб верди ки, дяхи нахошун ахвалы йахшыдыр; беля ки, бир
хяфтяйядяк сяфяря чыхмаг мюмкюн олар. Хан чох тялясирди Ирявана
гетмяйя; чюнки ханы орада чох ваджиб ишляр гёзляйирди. Вя бир да ки,
горхурду гар йага вя хава дяхи да сойуйа вя нахош учюн йола чыхмаг
гейри мюмкюн ола. Хан гётюрдю гялями, иряванлы досту Джяфяр агайа бу
мязмунда бир мюхтясяр кагыз йазды:
“Азизим! Бир хяфтяйядяк, умидварам, Ирявана гялим оврят-ушаг
иля. Артыг-артыг тявягге эдирям, буйурасан бизим отаглара фярш салыб,
албяття-албяття печляри йандырсынлар ки, отагларын хавасы пишязвягт-габагджадан тямизлянсин вя исинсин, бялкя нахош учюн орада нарахатчылыг уз
вермясин. Бу кагызын джавабыны мяня телеграф васитясиля йетирясян. Сян
мяня дедийин ишлярин хамысыны йербяйер элямишям. Худахафиз!
Сянин хейирхахын Вяли-хан. Фи 12 нойабр”.
Хан кагызы бюкдю гойду пакетя, устюню йазыб вя маркасыны йапыш-
дырыб, истяди нёкяри чагырсын ки, апарыб салсын почта; амма тез ханын
йадына дюшдю ки, нёкяри гёндяриб озгя ишя. Бу хейндя гапы дёйюлдю.
Хан чыхды вя гёрдю ки, гапыны дёйян ханын оз кяндлиси “Итгапан”
кяндинин ахли Норузялиди. Бу шяхс чох вахт ханын йанына гялиб-гедяр
вя хяр гяляндя олмаз ки, ундан, ариштядян, балдан, йагдан гятирмясин.
Бу сяфяр да Норузяли алибош гялмямишди; чюнки ханы гёрджяк ал агаджыны
дайады гапынын буджагына вя башлады гапынын о бири тайыны ачмага. Га-
пыны ачыб бир йюклю улагы сюрдю хяйятя “чочи-чочи” дейя-дейя вя йюкюн
арасындан уч-дёрд тойуг-джюджяни чыгырда-чыгырда йеря гойуб, йюкю ачыб
долу чуваллары салды йеря вя ханын узюня бахыб икигат айилиб салам
верди. Хан саламы алыб деди:
– А киши, Норузяли! Бу ня зяхмятди, чякмисян?
Норузяли чувалларын кяндирини ача-ача джаваб верди:
– Бу ня сёздю, ай хан? Мян оляня кими сяня гулам…
Бу сёзю дейя-дейя Норузяли башлады устюнюн тозуну силмяйя…
чюнки гюнортадан бир саат кечирди вя ола билярди ки, почтун вахты кечсин,
ханын аглына беля гялди ки, йаздыгы мяктубу версин Норузяли апарыб
салсын почта.
Хан узюню тутду гонага:
– Норузяли, почтхананы таныйырсан?
Норузяли джаваб верди:
– Ай хан, мян кятди адамам, мян ня билирям почтхана няди?
– Чох аджяб, нячярник диванханасыны ки таныйырсан?
– Бяли, хан, башына дёнюм, таныйырам, нийя танымырам. Кечян хяфтя
мян эля гялмишдим нячярнийин йанына шикайятя. Хан, анд олсун сянин
башына, бизи катда чох инджидир. Аслиня бахсан бизим бу катдамыз озгя
тайфаданды; оду ки, бизи гёрмяйя гёзю йохду. Кечян хяфтя мяним ики
бузовум итмишди. Гетдим…
– Хяля бу сёзлярини сонра дейярсян. Гулаг ас, гёр не дейирям: ня-
чярник диванханасынын габагында бир йекя дам-даш вар, гапысынын аг-
зында бир гуту вурулуб дивара, хаман гуту почт гутусуду. О гутунун
бир хырда вя узун гапагы вар. Бу саат апар бу кагызы хаман гутунун
гапагыны говза, кагызы сал гутунун ичиня, гапагыны йатырт вя тез гайыт
гял!
Норузяли хяр ики алини ачды ханын габагына, горха-горха кагызы алды,
бир аз бахды кагыза, бир аз бахды ханын узюня, сонра чякилди дивара сямт
вя йеря айилиб истяди кагызы гойсун диварын дибиня. Хан уджадан диллянди:
– Гойма ора! Гойма ора! Кагыз чиркляняр, тез апар сал гутуйа, гой
гял!
– Хан, башына дёнюм, гой бу улагын башына торба кечирдим;
хейванды, адж галмасын, йолдан гялиб.
– Йох, йох… Хеч зийаны йохду. Кагызын вахты кечир. Торбаны сонра
кечирдярсян улагын башына.
– Ди элядя гой улагын гычыны баглайым, йохса гедяр хяйятдя
агаджлары гямиряр.
– Йох, йох… хеч эйби йохду, гач тез, кагызы сал гял!
Норузяли кагызы эхмал гойду гойнуна вя геня деди:
– Хан, гаданы алым, бу хорузлар галдылар бурда, хейвандылар, го-
йайдын гычларыны ачыб, бир аз дян сяпяйдим булара. Эля дян да гятир-
мишям.
Норузяли алини салды джибиндян дян чыхарсын… Хан уджадан сяслянди:
– Йох, йох!.. Гой хяля галсын. Гач, чапараг кагызы сал почта!
Норузяли ал агаджыны гётюрюб, башлады ушаг кими гачмагы. Сонра бир
зад фикирляшиб гайытды вя узюню тутду хана.
– Хан, гаданы алым, дясмалын ичиндя йумурта вар, гёздя-гулугда
олун, йохса улаг агнар, йумурталары сындырар.
Хан даха уджадан сяслянди:
– Даха узун данышма. Гач кагызы сал; вахты кечир.
Норузяли истяди узаглашсын, хан онун далыйджа чыгырды:
– Норузяли, билмязсян кагызы верярсян озгясиня ха!.. Хеч кяся
вермя, хеч кяся гёстярмя! Тез сал гутуйа, гайыт гял!
Норузяли дяхи да уджадан джаваб верди:
– Нийя, мян ушаг дейилям ки, кагызы озгясиня верям! Мяни о
гядяр да хам билмя. Хеч нячярник да бу кагызы мяним алимдян ала
билмяз.
Норузяли бу сёзляри дейяндян сонра гёздян итди… Хан гирди отага
вя узюню арвадына тутуб ширин дилля деди:
– Ди хазырлаш, мяним гёзюмюн ишыгы. Кагыз йаздым Ирявана ки,
отаглары сазласынлар. Инди даха гедя билярик. Машаллах йахшысан. Хяким
озю дейир ки, хаваны дяйишмяк сяндян отрю лап ваджибди.
Бир гядяр да хан арвады иля гетмяк барясиндя сёхбят эдяндян сон-
ра нёкяри гялди вя хана деди:
– Хан, бу улаг киминди, бу шейляри ким гятириб? – Хан джаваб верди:
– Адя, о шейляри йербяйер эля! Олары бизя итгапанлы Норузяли совгат
гятириб.
Нёкяр джюджяляри вя йумурталары апарды ашбазханайа вя улагы сюрюб
гатды тёйляйя, гапысыны ортдю, сонра гялиб ун чувалынын бирисинин агзыны
ачыб, ичиндяки ундан бир чимдик гётюрюб, гятирди тутду ханын габагына
вя деди:
– Хан, йахшы аг унду.
Хан уна бахандан сонра буйурду нёкяря кючя гапысыны багласын вя
чёряйи чякиб гятирсин.
Чёряйин йейилмяйи ики саат чякди. Анджаг чёрякдян сонра Норузя-
линин кагызы почта апармагы ханын йадына дюшдю. Хан нёкяри чагырыб
сорушду вя нёкяр джаваб верди ки, хяля кяндли почтдан гайытмайыб. Хан
Норузялинин бу гядяр йубанмагына тяяджджюб эляди вя фикриня гялди ки,
бялкя Норузяли кагызы почта салыб озюню верди базара чёрякдян-заддан
алыб йесин вя йаинки базарлыгы-зады вар, элясин. Бир саат да кечди, Нору-
зяли гялмяди.
Хан, нёкяри чагырыб деди ки, гетсин почта сямт вя гёрсюн харда
галды Норузяли вя ня баис олду ки, бу гядяр йубанды. Йарым саат кеч-
мямиш нёкяр гайыдыб джаваб верди ки, кяндлини гёря билмяди. Хан чыхды
балкона вя бир папирос йандырыб башлады вар-гял элямяйя. Дяхи она
ашкар олду ки, Норузялинин башына бир иш гялди ки, бу гядяр йубанды. Хан
бу фикиирдя иди – полис йасовулу дайанды гапыйа вя ханы гёрджяк деди:
– Хан, пристав буйурур гялясиниз полсайа вя кянтдинизя замын
оласыныз. Полис сёзюнюн тяхриф олунмуш шякилдя тяляффюзюдюр. Йохса замыны олмасан, пристав гёндяряджяк навахта. Газамата, хябся.
Хан бу сёзляря о гядяр тяяджджюб эляди ки, узюню йасовулун узюня
тутуб мат галды вя хеч билмяди ки, ня десин. Сонра диллянди:
– Балам, о кятди бир фагыр адамды, о ня гайырыб ки, пристав ону тутуб
сахлайыб?
Йасовул джаваб верди:
– Даха мян хеч зад билмирям. Анджаг озюн полсайа буйурсан, йах-
шы олар; йохса йазыгды о киши.
Хан бу ахвалаты оврятиня билдирмяди ки, нарахат олмасын. Гейиниб
гетди полися вя аввял акошкадан дустагларын дамына бахыб гёрдю ки,
йазыг Норузяли бир нечя дустаглар иля отуруб дамын буджагында вя ушаг
кими аглайыр, гёзюнюн йашыны чухасынын атяйи иля силир…
Хан, Норузялинин ахвалатыны приставдан ойряниб вя она замын олуб
кяндлисини салды йанына вя гятирди эвя. Норузяли хяйятя гирян кими баш-
лады агламага вя саман торбасыны улагын башына кечирдиб чёмбялди
диварын дибиндя. Хан гирди эвя вя бир папирос йандырыб чыхды балкона,
Норузялини йанына чагырыб деди:
– Ди инди ахвалаты нагыл эля, Норузяли! Сянин бу хекайятин чох ширин
хекайятди. Китаба йазылмалыды. Нагыл эля тяфсилян; йяни хамысыны бирбя-
бир. Башла бурада кагызы гётюрюб апармагындан, та дама дюшмяйиня
кими...
Норузяли дурду айага, хана йавыглашыб вя чухасынын атяйи иля
гёзюнюн йашыны силиб башлады:
– Башына доланым хан, мяни чёвюр балаларынын башына, мяни багышла!
Мяним хеч бир гюнахым йохдур. Бир кятди адамам, мян ня билирям
кагыз няди, гуту няди, почт няди? Башына дёнюм, хан, мяни чёвюр о
гюлюзлю балаларынын башына. Хеч зийаны йохду, хяйя олмяням, саг гала-
рам, гуллуг элярям, авязи чыхар, бир гялятди элямишям, та нейлямяк?
Ишди беля олду. Булар хамысы Аллахданды. Гяряк беля олаймыш. Багышла
мяни, хан. Мян оляня кими нёкярям сяня…
Бу сёзляри дейиб, Норузяли бир аз да йавыглашды хана вя истяди онун
айагларындан опсюн. Хан бир аз дала чякилиб деди:
– Норузяли! Хеч уряйини сыхма. Мян сяня ня дейирям ки? Сян
мяня ня пислик элямисян ки, мян сяни багышлайым?
– Гурбан олум сяня, бундан артыг даха ня пислик оладжаг? Кагызы
алимдян вердим о кафир оглу кафиря гойду джибиня, чыхды дюзялди йола,
гойду гетди.
– Ким кагызы гойду джибиня, гойду гетди?
– О кафир оглу урус, дана!
– Хара гойду гетди?
– Гетди гирди орада бир йекя дам-даш варды ки, гапысына гуту вуру-
лубду, гетди гирди ора.
Хан бир гядяр дурухду.
– Бяс сян кагызы гутуйа салмадын?
– Неджя ки, салмадым! Эля кагызы гутуйа салан кими, кафир гялиб
гутуну билмирям ня тяхяр ачды, кагызы гётюрдю апарды.
– Гутуда сян салдыгын кагыздан башга та озгя кагыз йох иди?
– Неджя ки, йохду? Чох кагызлар варды. Эля оларын хамысыны
йыгышдырыб апарды.
Хан гах-гах чякиб гюлдю.
– Йох, Норузяли, гяряк хамысыны нагыл элийясян башдан ахыра кими:
неджя кагызы апардын, неджя салдын гутуйа вя ня устя урусла савашдын.
Норузяли башлады:
– Хан, башына дёнюм, мян кагызы бурадан апардым, гетдим чыхдым
нячярник диванханасынын йанына. Сян мяня нишан вердийин дам-дашы
тапдым вя гутуну тапдым, гетдим гутунун гапагыны галдырдым. Истядим
кагызы салам гутуйа; бир кагыза бахдым, бир гутуйа бахдым. Догрусу,
горхдум ки, сянин мяня гейзин тута. Догрусу, билмядим салым, салмы-
йым; чюнки йадымдан чыхды сяндян сорушум ки, кагызы гутуйа саландан
сонра дурум гутунун йанында, йа гойум гялим эвя. Фикирляшдим ки,
агяр кагызы салым, дурум гутунун йанында хавядяйядяк дурум. Ахы
гурбанын олум, хан, озюн гёрдюн ки, улагы адж гойдум гетдим, джюджяляри
гычы баглы гойдум. Бир тикя ун гятирмишдим, хяля индийя кими да галыб
бурда. Хан, башына доланым, гой эля инди йахшы вахтды, гой нёкяр гялсин
бу чуваллары гётюряк гойаг эвя, йагыш-зад йагар, ун исланар.
– Йох, Норузяли, сянин ишин йохду… Де, де сонра неджя олду?
– Кагызы салмадым. Гутунун гапагыны ортдюм, чякилдим дурдум
бир аз кянарда. Аввял истядим гайыдыб гялиб сяндян сорушум; сонра,
догрусу, горхдум мяня гязябин тута. Догрусу, горхдум оз кёнлюндя
дейясян ки, Норузяли чох хейван адамды, чох эшшяк адамды. Гяряз
чёмбялдим диварын дибиндя ки, бир аз йорнугуму алым. Аха, гёрдюм ки,
бир эрмяни ушагы, оларды бах бу бойда, оларды он ики-он уч йашында,
гялди, гетди дюз гутунун йанына, гапагыны галхызды вя сян мяня вер-
дийин кагыз кими бир кагыз салды гутуйа, гапагыны ортдю, дюз гойду гетди
ишиня. Ня гядяр о наинсафы чагырдым сорушум ки, десин гёряк бяс кагызы
гутуда гойуб хара гедир, билмирям дилими анламады, няди ки, хеч джаваб
вермяди; хеч залым оглу узюмя да бахмады. Эля эрмяни ушагы узаг-
лашмышды бир урус арвады тез-тез гялиб гутуйа йавыглашыб, бир кагыз салды,
гойду гетди. Та инди мян бир аз урякляндим, та дедим валлах гёрюкян
буду ки, эля бу гутуйа салынан кагызлар гяряк галсынлар гутунун ичиндя.
Мян о гядяр урякляндим ки, бисмиллах дейиб, джюрятнян гетдим гутунун
гапагыны галдырдым, кагызы салдым гутуйа, чёндюм гялим гуллугуна.
Гутудан эля бурадан ора кими узаглашмышдым ки, хаман урус гялди
йетишди гутунун йанына. Мян аввял эля билдим ки, бу да истийир гутуйа
кагыз салсын. Амма гёрдюм хейр, лотунун фикри озгяди, гутунун йанын-
дан саг алини узадыб гутунун ичиня. Мян алюстю дуйдум ки, хяриф истяйир
кагызлары огурласын… Хан чох баш агрысы верирям, мяни багышла, оглана
буйур гялсин мяни йола салсын, бивахтды, гедиб кяндя йетишя билмяням.
– А киши, хяля хара гойурам сяни гедясян. Нагыл эля гёрюм сонра
неджя олду?
– Бяли, башына доланым, хан, гурбан олсун сяня мяним йетим-йе-
сирим! Сянсиз мяним бир гюнюм олмасын!.. Бяли, гёрдюм ки, хяриф утан-
маз-утанмаз кагызлары гутудан эхмаллыджа чыхартды, дястяляйиб вурду
голтугуна! Гутунун гапысыны ортюб, истяди дюзялсин йола. Мян тез гачыб
йапышдым урусун голундан, гоймадым гетсин. Дедим, ай ашна, хара
апарырсан кагызлары? Халг сяндян отрю кагызлары бура салмайыбды ки!
Динмяз-сёйлямяз узюнюн суйуннан халгын кагызларыны гой йериня!
Дедим Норузяли хяля олмюйюбдю ки, сян онун агасынын кагызыны апара-
сан. Беля ишляр йахшы дейил, адам озгянин малына тамах салмаз. Мягяр
сизин шяриятдя огурлуг гюнах йазылмайыбды? Хан, мяни чёвюр балалары-
нын башына, мяни мюряххяс эля, гойун гедим: бивахтды, хава гаранлыг-
лайыр.
– Хяля тялясмя, гедярсян… Сонра неджя олду?
– Гой гёрюм харда галдым… Адя, гойма-гойма, улаг тянякляри
сындыраджаг.
Норузяли истяди гачсын улагын йанына, хан гоймады.
– Норузяли, гетмя, хяля гетмя. Де гёрюм сонра неджя олду?
– Та неджя оладжаг? Ня гядяр йалвардым, йапышдым ки, мяним ханым
мяни олдюряр. Дедим бары мяним ханымын кагызыны вер; иллах деди ки,
вермяням. Гёрдюм ки, хяриф истяйир гойа гача. Валлах хирс вурду тяпя-
мя, икиялли йапышдым кафирин чийниндян, буну узю устя эля гятирдим йеря
ки, хейбятдян агзы ганады. Сонра нячярник диванханасындан салдатлар
тёкюлюб мяни дёйя-дёйя апарыб атдылар дама. Сянин гядямляриня беля
мян гурбан олум. Сян олмасайдын мяни инди чохдан гёндярмишдиляр
Сибиря; чюнки дамда мяндян савайы бир нечя дустаг варды, мяня деди-
ляр ки, о рус гуллуг адамыды. Та… мян нейляйим? Хан, башына доланым,
ди гёр гюнах кимдяди?
Хан чох гюлдю, чох гах-гах чякиб гюлдю.
Хава гаранлыглашмышды. Норузяли бош ун чувалларыны адж улагын устюня
салыб, улагы гатды габагына вя зогал агаджы иля дёйя-дёйя гетди кяндиня.
Уч гюндян сонра хана Ирявандан телеграф чыхды ки, “кагызын йетишиб
вя отаглар хазырдыр”. Хан йыгышыб гетди Ирявана.
Ай йарымдан сонра Норузялини дивана гятирдиб “гуллугчуну бихёр-
мят элямяк барясиндя” уч ай навахт кясдиляр; амма Норузяли гюна-
хыны бойнуна алмады. Хяля уч ай да кечди анджаг бу хябяр Иряванда
Вялихана чатды. Хан бир гядяр фикир эляди.
12 нойабр 1903

    Праздник обрезания
    Джалил Мамедгулузаде
    Праздник обрезания
    Прежде чем начать рассказ, я должен подчеркнуть, что в нашем газетном деле есть важный вопрос, на который до сих пор не обращается должного внимания.
    Это - вопрос об уездных корреспондентах. Предположим, из какого-нибудь отдаленного уезда приходит вдруг письмо, в котором некий молодой человек пишет:
    "Я такой-то, живу там-то, имею такое-то образование, меня знают такие-то товарищи".
    Довольствуясь этими данными, редакция газеты посылает молодому человеку корреспондентское удостоверение, после чего корреспонденции и заметки нашего нового корреспондента, "пробивают даже камень", печатаются без всякой проверки, пока наконец не выясняется, что означенный молодой человек лишен каких бы то ни было литературных способностей, что, обзаводясь удостоверением корреспондента, он преследовал цель рассчитаться с кое-какими своими соседями, что коррес-пондентом он вздумал сделаться исключительно из личных ин-тересов и больше ничего. В результате появляется порой клеве-та, которая доставляет редакции газеты тяжелые минуты рас-каяния и горечи.
    При подобных обстоятельствах недостойное поведение иных недобросовестных корреспондентов бросает тень на подлин-ных и правдивых корреспондентов; как говорится, в пламени сухих дров сгорают и сырые. После этого и редакция не знает, кому верить и кому не верить.
    В данном случае меня вынуждает коснуться этого вопроса корреспонденция о празднике обрезания у Кязима, которую, быть может, уважаемые читатели видели на страницах наших газет.
    Дело в следующем.
    В номере тридцатом газеты "Новбахар" от 16 февраля была напечатана корреспонденция под названием "Праздник обре-зания у Кязима".
    Автор сообщал, что в Карабахе, в Агдамском уезде, в де-ревне Кягризлу проживают два таких близких друга, что меж-ду ними, как говорится, и волоса не протянешь. Один из друзей - председатель сельсовета Акпер Курбанов, а другой житель названного села Кязим Мамед-оглы.
    Дружба между ними и не столь уж старинная и не очень-то новая. Она началась годика два или три тому назад, с того времени, когда Акпер Курбанов еще не был председателем сель-совета, а ходил в простых сельских тружениках. Но когда этот наш товарищ труженик увидел, как кланяются крестьяне каж-дому председателю сельсовета, подчиняются ему и, кроме то-го, при случае носят ему всякие подарки, - когда он все это мысленно взвесил, то пришел к твердому убеждению, что быть председателем сельсовета гораздо выгоднее, чем крестьянином. И, действительно: ни тебе убытков и потерь, ни налогов и взно-сов, не страшны тебе пожары, не приходится тебе неделями стоять в очереди на сдачу хлопка и горевать по поводу голод-ной скотины, которая никак не дождется, пока дойдет очередь и взвесят твой хлопок, определят сортность и отпустят с богом тебя и ее.
    Приняв все это во внимание, товарищ Акпер Курбанов неза-долго до выборов приходит к местным кулакам , потому что еще предки наши сказали: "Повидай старшину и грабь село!" Ак-пер убеждается в том, что без кулаков не обойтись. Наметив себе "опору" в каждой деревне, Акпер Курбанов обеспечивает себе успех.
    При содействии Кязима Мамед-оглы в одном лишь селении Кягризлу Акпер Курбанов получает столько голосов, что пост председателя сельсовета остается за ним.
    Таким образом, Акпер Курбанов стал председателем сель-совета.
    Сделавшись председателем сельсовета, товарищ Курбанов замечает, что он уже не простой и безвестный батрак, что нын-че он очень даже большой человек: везде ему почет и уважение, все ему подчиняются, у порога его целыми днями жалобщики ожидают, то барашек блеет, то куры-цыплята пищат, бывает, что и деньги приносят.
    Следовательно, за все эти блага надо быть благодарным, не забывать о добре, потому что все это достается отнюдь не да-ром. Не следует забывать в такой день друзей, вроде Кязима .Мамед-оглы, не следует проявлять неблагодарность, надо пом-нить, что сказано отцами: "за добро добром платить долг мужчины", или "что посеешь, то и пожнешь", или "положи мне сюда, положу тебе туда", или "друг тебе - кашу, а ты ему - "бозбашу" и так далее.
    Однажды товарищ Курбанов, покончив со служебными де-лами, приезжает в селение Кягризлу и направляет лошадь пря-мо к Кязиму. Чай, обед, приятные беседы, и выясняется, что недавно у Кязима родился сын.
    - Да что ты говоришь!
    - Да, да, аллах даровал мне сына.
    - Поздравляю, поздравляю! Свет твоим очам!.. А как ты его назвал?
    - Севдималы.
    - Да сохранит его аллах до старости лет. После чая, обеда товарищ председатель, посасывая трубку, говорит своему другу Кязиму:
    - Кязим, у меня появилась идея!
    - Какая идея?
    - Чадо устроить Севдималы праздник обрезания.
    - Что мне сказать? - говорит Кязим, улыбнувшись. - А ребенок не слишком мал?
    - Да я о празднике говорю, причем тут возраст ребенка?
    - Что я могу сказать? Дело твое. Хочешь, устраивай празд-ник, хочешь, возьми ребенка за руку, отведи и отруби ему голо-ву или брось в колодец. Ребенок принадлежит тебе, он твой слуга!..
    В тот же день вечером в доме у известного на селе подряд-чика по таким праздникам Гасан Насир-оглы собирается совет. Начинается подготовка к празднику. Составляются списки. За маслом и рисом посылают человека в Агдам. За музыкантами едут всадники.
    И двадцать четвертого числа начинается во дворе Кязима праздник обрезания. Ставят на огонь большие казаны. Режут баранов. Назначают распорядителя по празднику. А гости при-бывают бесконечной чередой, так что в течение трех дней в селении Кягризлу уши глохнут от ржания коней.
    Режиссером-распорядителем на празднике был сам Гасан Насир-оглы, его замом (помощником) - Шахмар Алибала-оглы. Непосредственным распорядителем на празднике был Джамал Мамед-оглы, а исполнителем его приказов - Имран. Играли, пели, плясали, боролись, вели хороводы и от криков; "ур-ра" сотрясалось небо.
    И была собрана кругленькая сумма. Потому что каждый знал, что праздник этот устраивает не кто иной, как сам пред-седатель сельсовета товарищ Курбанов, поэтому никто не жалел* выложить побольше. Знали, что это не пропащие деньги.
    А сбор денег производился по системе штрафов. Например, Абдул-Керим неважно перевязал рану такого-то больного - оштрафовать его на десять рублей. Дядя Фатали не прислал? Севдималы каймак - пять рублей штрафу. Алиш перемолол пшеницу для праздника и взял плату - штраф десять рублей. С кого-то пятнадцать рублей штрафу, с маломощных по пять рублей, по три рубля, с совсем бедных по рублю, по два рубля, даже по пятьдесят копеек. С каждого по возможностям. За три дня таким образом было собрано пятьсот шестьдесят один рубль четырнадцать копеек.
    Пусть приумножит аллах!
    Надо принять во внимание и экономическое положение крестьян, которые не в состоянии вовремя внести даже госу-дарственные налоги. Собрать такую сумму денег дело, конечно, нелегкое.
    Еще раз, да приумножатся дары аллаха!
    После опубликования этой статьи в газете "Новбахар" товарищ предсельсовета и его приятель Кязим Мамед-оглы на-чинают искать автора статьи, чтобы рассчитаться с ним по
    своему. Подозрение падает на двоих. Прежде всего подозревают они сельского учителя и начинают его преследовать: не отпускают воду для его огорода, жалуются на него заведую-щему школой, вынуждая его без конца ездить в Агдам. Дохо-дит до того, что забирают из школы детей мамедовского рода (то есть объявляют школе бойкот). Однако на запрос об авторе статьи из редакции газеты "Новбахар" получают ответ, что автором статьи является некто по имени Гази. А Гази, оказы-вается, сын старого помещика из этой деревни, ныне комсомолец. Этот начинает клясться и божиться, что никакого отноше-ния к газете не имеет.
    * * *
    Так или иначе, но дело сделано. Статья напечатана, а из-вестен ли ее автор, написал ли ее Гази, никакого значения для нас не имеет. Мы хотим только напомнить, что каждый коррес-пондент, который берет перо в руки, чтобы написать о жизни в деревне, никогда не должен забывать двух условий.
    Во-первых, он не должен задевать таких уважаемых лиц, как председатель сельсовета и Кязим Мамед-оглы. И второе. Что касается праздника обрезания, нам кажется, что описы-вать в газете подробности такого события не имеет никакого смысла. И по двум причинам.
    Первая причина опять же заключается в том, что это за-девает таких почетных людей, как предсельсовета и Кязим Мамед-оглы. А вторая - в том, что если каждый такой празд-ник и вправду состоялся, то в этом нет ничего предосудитель-ного, потому что если, собирая с каждого по пять или десять рублей, человек становится богачом, что ж такого, это тоже один из законов экономики.
    На этот счет и отцы наши сказали: "если вырвать по волос-ку из каждой жидкой бороды и дать густобородому, то борода его станет еще гуще".
    И еще отцы наши сказали: "если с каждого голого собрать по нитке, то у человека с рубашкой появится еще одна ру-башка".

ГЯЗА МЮХБИРИ
Хекайяни башламаздан аввял буну демяк лазымдыр ки, бизим
гязетчиликдя бир мюхюм мясяля вар ки, о мясяляйя индийя кими, неджя
ки, лазымдыр, диггят верилмяйибдир вя гайдайа гойулмайыбдыр.
О мясяля да гяза мюхбири мясялясидир. Неджя ки, мялумдур, бир да
гёрюрсян, узаг гязаларын бириндян бир няфяр джаван гязет идарясиня йазыр
ки, “Мян филанкясям, филан йердя йашайырам, филан гядяр савадым вар,
о филан йолдашлар да мяни таныйыр”. Бу гядярджик мялуматла кифайятляниб
гязет идаряси хямян джавана мюхбирлик вясигяси гёндяряджяк вя бундан
сонра тязя мюхбиримиздян гялян мяктуб вя мягаляляр “дашдан ке-
чяджяк”; агына-бозуна бахылмайыб чапа вериляджяк. Ахырда мялум ола-
джаг о джаванын йазычылыга хеч бир ляйагяти йох имиш; озюню бу дона сал-
магдан онун мягсяди бир пара гоншулары иля хесаблашмаг имиш. Ону бу
йола вадар эдян онун гярязи-шяхсиси имиш. Нятиджядя орталыга эля бир
бёхтан атылыр ки, гязет идаряси учюн бёйюк бир мяйуслуг вя пешманлыг
уз верир.
Беля олан сурятдя бу джюр видждансыз мюхбирлярин беля бир лайигсиз
хярякяти хягиги вя догру-дюзгюн мюхбирлярин да адыны хараб эдир;
“йашлар да гурунун одуна йаныр”. Бундан сонра гязет идаряси озю да
мяяттял галыр ки, кимя инансын вя кимя инанмасын.
Хал-хазырда мяним бу мясяляйя ал вурмагыма баис, хямян Ка-
зымын “Сюннят тойу” мясялясидир ки, нечя ай бундан габаг мёхтярям
охуджуларымыз гязетлярдя буну охумуш олсунлар гяряк.
Ахвалат бу гярар илядир.
“Нёвбахар” гязетинин 16 феврал тарихли вя 33 нёмряли бир нюсхя-
синдя “Казымын тойу” сярлёвхясиля бир мягаля дярдж олунмушду.
Мягаля сахиби йазыр ки, Гарабагда, Агдам гязасында, Кяхризли
кяндиндя ики няфяр эля йахын мяхяббятли дост вар иди ки, бунларын ара-
сындан гыл да кечмязди. Бу ики достун биринин ады кянд шура сядри Акбяр
Гурбанов вя дигяринин ады мязкур кянд сакини Казым Мяммяд
оглудур.
Бунларын достлугу чох да кёхня вя о гядяр да тязя дейил; анджаг ки,
йа учжя ил габаг о вахтдан башлайыр ки, Акбяр Гурбанов хяля шура сядри
дейилди. Анджаг бир садяджя зяхмяткеш рянджбяр иди.
Амма о заман ки, бу зяхмяткеш йолдаш гёрюр ки, хяр бир шура
сядриня “кяндлиляр баш айирляр, итаят эдирляр вя бундан алавя хяр бир
фюрсят дюшяндя пешкяшдян-заддан да алырлар.
Бунларын хамысыны тярязийя гойуб, оз хяйалында самбаллайандан
сонра Акбяр Гурбанов йолдаш бу агидядя гярар тутур ки, шура сядри
олмаг хяр джюр акинчиликдян мянфяятлидир: ня афят вя бяласы вар, ня
налог-малогу вар, ня йангысы вя ня да хяфтялярля нёвбяйя дуруб, аж
хейванларын дярдини чякмяк вар ки, гёрюм ня вахт мяня бу нёвбя ча-
таджаг ки, памбыгымы гапана гойсунлар, нёвляря (сортлара) айырсынлар,
агыры йюнгюл чяксинляр, йюнгюлю агыр чяксинляр. Ня вахт кефляри истя-
дикдя мяни вя адж хейванларымы йола салсынлар.
Бунларын хамысыны мюлахизя эдяндян сонра Акбяр Гурбанов
йолдаш кянд шура сечкиси йавыглашанда озюню верир кянд голчомаг-
ларынын йанына, неджя ки, аталар дейибляр: “Коханы гёр – кянди чап” вя
бурада Акбяр йягин эдир ки, голчомагсыз иш кечмяйяджяк. Хяр кянддян
озюня бир “арха” гёзалты эляйяндян сонра Акбяр Гурбановун иши лапджа
дюзялир. Казым Мяммяд оглунун кёмяйи [иля] Аллах тяк бирджя
Кяхризли кяндиндян Акбяря сяс верян олур ки, шура сядрлийи Акбяр
Гурбановун устюндя галыр.
Бу мюнвалла Акбяр Гурбанов кянд шурасы сядри олур.

* * *
Шура сядри оландан сонра Акбяр Гурбанов йолдаш бахыб гёрюр ки,
инди даха о, адсыз-сансыз бир рянджбяр дейил; инди о чох бёйюк бир адам-
дыр. Хяр йанда хёрмят, итаят, гапысы агзында бютюн гюню шикайятчи вя
гахдан бир гузу мяляйир, тойуг-джюджя да гаггылдайыр, пулдан-парадан
да олур. Бяс бунларын мюгабилиндя шюкрани-немят лазым, йахшылыгы итир-
мямяк лазым, чюнки бу ишляр бихудя дейил. Казым Мяммяд оглу кими
достлары бугюнкю гюндя йаддан чыхармамаг, бивяфа олмамаг вя аталар
дейян кими: “Йахшылыга йахшылыг мярд адамын ишидир”, “Хяр ня акярсян,
ону да бичярсян”, “Гой овджума, гойум овджуна”, “Достун сяни аш иля,
сян ону бозбаш иля” вя гейриляри...
Бир гюн Гурбанов дадаш гуллуг ишиндян сонра гялир Кяхризли кянди-
ня вя атыны сюрюр дюз Казымгиля. Чай-чёряк вя ширин сёхбят арасында
мялум олур ки, Казымын тязяликля бир оглу олубдур.
– Ай киши, ня сёйлюйюрсян?
– Бяли, Аллах мяня бир огул кярамят эдиб.
– Ай гёзюн айдын, бяс адыны ня гоймусан?
– Севдималы.
– Ай, Аллах ону пир элясин, Аллах ону сяня чох гёрмясин.
Чай-чёряк йыгышандан сонра испалком йолдаш чубугуну сора-сора
ряфиги Казыма беля дейир:
– Казым, мяним хяйалыма бир шей гялир.
– Ня гялир?
– Севдималыйа гяряк сюннят тойу эляйяк.
Казым бир гядяр гюлюмсюнюр вя дейир:
– Ня арз эляйим? Амма ушаг баладжа дейилми?
– А киши, мян той дейирям. Ушагын балажа олмагынын бура ня дяхли
вар?!
– Ня дейирям мясляхят сянинди. Истяйирсян той эля, истяйирсян йапыш
ушагын алиндян апар башыны кяс, йа апар сал гуйуйа. Ушаг сянинди, сянин
нёкяринди.
Вя хямин гюн ахшам вахты кяндин той подратчысы Хясян Нясир ог-
лунун эвиндя мясляхят гурулур, той тядарюкю гёрюлюр, сийахы тутулур.
Агдама йаг, дюйю учюн адам гедир, тойчуларын далынджа атлы чапыр вя
айын ийирми дёрдюндя Казымын хяйятиндя той башланыр. Газанлар гуру-
лур, гойунлар кясилир, бяй тикилир вя гонаглар да бир удждан гялмякдядир-
ляр; беля ки, ики-уч гюнюн мюддятиндя Кяхризли кяндиндя ат кишнямя-
синдян гулаглар тутулур.
Тойун режиссору (той бабасы) Хясян Нясир оглу озю иди. Онун
“зам”ы (кёмякчиси) Алибала оглу Шахмар иди. Тойун “озюндян бяйи”
Джамал Мяммяд оглу иди. Онун йасовулу Имран иди.
Чалмаг, чагырмаг, ойнамаг, гюлюшмяк, йаллы гетмяк... “Ура-ура”
асимана бюлянд олмушду. Йахшы да пул йыгылырды; чюнки хамы билирди ки,
бу той испалком Гурбан дадашын дясгахыдыр, онун горхусудур вя бу
сябябя хеч бир кяс артыг пул вермяйи мюзайигя этмирди, чюнки итян йеря
гетмирди. Пулун йыгылмагы да “джяримя” усулу иля иджра олунурду; мя-
сялян: Абдюл Кярим филанкясин йарасыны йахшы багламайыб, он манат
джяримя джялд алыныр. Фятяли киши Севдималыйа гаймаг гёндярмяйиб, беш
манат джяримя джялд алыныр. Алиш тойун бугдасыны дяйирманда уйюдяндя
“шахад” алыб, он манат джяримя. Филандан он беш манат джяримя, касыб-
кусубдан кимидян беш манат, кимидян уч манат, лап касыблардан бир
манат, ики манат, йарым манат. Халлы-халына гёря.
Вя уч гюнюн мюддятиндя бу минвалла джям олан пулларын мигдары
беш йюз алтмыш бир манат он дёрд гяпик олду.
Аллах бярякят версин!.. Кяндлилярин игтисади вязиййятини нязяря
аланда, – бир сурятдя да ки, хеч хёкумят вергисини вахтлы-вахтында веря
билмирляр, – бир бу гядяр пулун джям олмагы йеня бёйюк ишдир; йяни
“Аллах бярякят версин”дир.
* * *
Бу мягаля “Нёвбахар” рузнамясиндя чап олунандан сонра, испал-
ком йолдаш вя онун ряфиги Казым Мяммяд оглу башлайыр мягаля йа-
заны ахтармага ки, онунла баджардыглары кими хесаблашсынлар. Зянляри да
бир-ики йеря гедир: аввял кянд мюяллиминдян бядгуман олурлар вя бир
гядяр ону инджитмяйя башлайырлар. Беля ки, онун акининя су вермирляр,
мяктяб назириня ондан шикайят эдирляр: “тез-тез Агдама гедир”. Вя
хяля бир гядяр да “Мяммядли” тайфасынын мяктябя гедян ушагларыны
мяктябдян гётюрюрляр (йяни: мяктяби байкот эдирляр). Амма “Нёв-
бахар” идарясиндян мягаля сахибинин адыны сорушдугда орадан джаваб
гялир ки, мягаляни йазан бир няфяр “Гязи”дир. Гязи да хямян кянддя
гядим мюлкядар оглудур ки, инди комсомолдур. Бу да башлайыр анд ич-
мяйя ки, о мягалядян мяним хябярим йохдур.
Хяр халда иш-ишдян кечиб: мягаля йазылыб вя мягаля сахиби мялум-
дурму, Гязидирми, бизим учюн ахямиййяти йохдур. Анджаг бизим сёзю-
мюз о йердядир ки, хяр бир мюхбир ки, гялями алыр алиня вя кянд мяишя-
тиндян йазмаг истяйир, хеч вахт ики шярти унутмасын:
Бирлнджи будур ки, бёхтан, бёхтан йазмасын.
Икинджи да будур ки, бёйюкляря саташмасын.
Вя Казымын сюннят тойуна гялдикдя биз гюман эдирик ки, беля бир
фягярянин тяфсилатыны гязетляря йазыб чап этмяйин мянасы йохдур. Буна
да ики сябяб вар: бириси будур ки, испалком кими вя Казым Мяммяд
оглу кими хёрмятли шяхсляря тохунур. Икинджиси да будур ки, хямин той
ахвалаты догру да олмуш олса, бурада мязяммят олунасы бир шей йох-
дур; о сябябя ки, хяр бир кясдян беш манат, он манат йыгмагла ки, бир
адам дёвлят сахиби оладжаг,  – ня эйби вар, бу да игтисади ганунларын бир
нёвюдюр.
Неджя ки, аталар да дейибляр: “Хяр косасаггалдан бир тюк чякиб топа-
саггала версяк, бунун саггалы даха да топ олар” вя геня аталар дейибляр
ки, “Хяр лютдян бир сап чяксян, кёйнякли адама артыг бир гёйняк да
чыхар”.
Гюлюбяй
“Кяндли” гязети, 10 май 1926, №26

    Пустохлыст
    Джалил Мамедгулузаде
    ПУСТОХЛЫСТ
    В половине четвертого пополудни я возвращался домой. Очень устал и был голоден. Я уже подходил к дому, когда шагнул мне навстречу какой-то человек, поздоровался и взял меня за правую руку.
    - Дядя Молла, наверно, не узнаешь меня? И вправду я не узнал его. Стал всматриваться, не зная, что сказать.
    - Ишь ты! Как это не узнаешь! Я же твой земляк. Раз-ве ты не знаешь Гаджи-Новрузагу? Так я племянник его, сын брата Гаджи-Новрузаги. Своего земляка не узнаешь?
    - Извини, - говорю, - ей-богу, не узнал.
    - Как же? - продолжал незнакомец, повысив голос. - Ты не знаешь Гаджи-Новрузагу из квартала Кала? Сам ты сколько раз бегал к нам в детстве. Мы же с тобой росли в од-ном квартале!
    -Ей-богу, голубчик, не узнал сразу, - стал извиняться я.- Но раз ты говоришь, что мы росли в одном квартале, пусть будет так. Ладно. Милости прошу, зайдем к нам, будь гостем'
    Однако мой новый земляк схватил меня за вторую руку.
    - Нет, братец, я к вам не пойду. Сперва ты должен пожа-ловать к нам, а потом уж я приду к вам. Клянусь твоим здоровьем, иначе не пойду. До нашего дома рукой подать.
    И он стал тянуть меня за обе руки.
    - Спасибо, спасибо! - сказал я. - Премного благодарен, но сейчас я никак не могу, очень устал Бог даст, в другое время обязательно приду.
    Услышав эти слова, земляк мой заволновался:
    - Клянусь твоей жизнью, не отпущу! Ты должен пойти к нам. Сейчас самовар дома кипит. Клянусь твоей жизнью, ты должен пойти со мной. И Гасымага у нас, и Мирза-Абас у нас. Я оставил их дома и пришел за тобой. Они очень хотят тебя видеть. Сказали, без Моллы не возвращайся.
    Я не знал, кто такой Гасымага, не знал, что это за Мирза-Абас. Но если бы я заикнулся об этом, то мой друг принялся бы тут же рассказывать длинные истории об их отцах и дядях. Кое-как я вырвал руки из рук моего земляка и юркнул в свой подъезд, только повернул голову и извинился. Поднимаясь по лестнице, я слышал громкий голос моего приятеля, но слов не мог разобрать...
    Поднялся к себе и сел обедать. Расставляя тарелки, ма-ленькая моя дочка сказала, что кто-то приходил звать меня в гости. Я ничего не ответил (рот был занят). Ставя на стол со-лонку, дочка добавила:
    - Приходивший говорил, что его зовут Гурбангулу-бек и что он племянник Новрузаги. Говорил, что Молла-Насреддин его земляк. Он поджидал тебя на улице. Вот и сейчас он про-хаживается по мостовой...
    Вечером, когда я пил чай, кто-то позвал меня с улицы. Я поднял голову, выглянул в окно и увидел Гурбангулу-бека, который, вытянув шею и подбоченившись, не сводил глаз с на-шего окна.
    Я отозвался.
    - Салам-алейкум, дядя Молла! Пожалуй к нам на стакан-чик чаю!..
    - Бек, у нас чай уже на столе, - ответил я. - Пожалуй к нам ты сам! - и послал мальчика отпереть подъезд.
    - Дядя Молла, клянусь твоей дорогой жизнью, не приду! Пока ты первым не пожалуешь к нам, я к вам не приду.
    Я повторил свое предложение, но по поведению моего но-воявленного друга понял, что он ни за что к нам не зайдет. Я надел шапку и спустился на улицу, но, как ни настаивал мой земляк, я не смог пойти к ним и извинился.
    И все-таки мой друг успел изрядно меня утомить, потому что в течение пяти минут выпалил, может быть, тысячу пятьсот слов. Начал он с того же, что он сын брата Новрузаги, что дя-дю его назначили командиром конницы, а его самого губернатор взял к себе старшим секретарем, что старший брат его Халилага стал начальником телеграфа, а младший, Мамед-Гасанбек, - офицером, что из Эривани приехал Мешади-Джафар и едет в Москву, Мешади-Гурбанали приехал в Тиф-лис делать себе зубы, из квартала Сарванлар прибыло много паломников, едущих в Мешхед, заболел сын Гаджи-Гасанаги, Мохсин, и привезли его показать врачам, что между русскими и турками ведутся переговоры насчет Карса и отношения меж-ду ними стали натянутыми, гочага Пирверди приговорили к восьми годам Сибири, в Нахичевани немного подорожал сыр, и еще много перечислил подобных новостей, перебирая по пальцам.
    Я попрощался и хотел было удалиться, но Гурбангулу-бек снова удержал меня за руку, но я вырвал руку и спасся бег-ством.
    Он что-то продолжал тараторить мне вслед, но я был уже далеко.
    Под утро мне показалось во сне, что кто-то говорит:
    - Дядю Новрузагу назначили командиром конницы, брат стал начальником телеграфа, Мешади-Гурбанали приехал вставлять себе зубы...
    Открыл глаза, вижу - светает. Поглядел немного по сто-ронам и понял, что кто-то разговаривает на улице. Я тотчас узнал голос моего друга Гурбангулу-бека и несколько удивился даже. В одной сорочке я подошел к окну и увидел, как Гур-бангулу-бек, все также подбоченившись, стоит посреди улицы и, поймав такого же, как и я, раба божьего, громко рассказы-вает:
    - Отношения между русскими и турками испортились, гочагу Пирверди дали восемь лет Сибири, Мохсина, сына Гаджи-Гасанаги, привезли показать врачам...
    Я предупредил домашних, чтобы никто не подходил к окну, а если будут спрашивать меня, сказать, что ушел в редакцию.
    Я молча выпил стакан чаю, съел кусок хлеба и приготовил-ся выйти из дому. Но как? Как мне выйти, чтобы этот злодей меня не заметил? Второго выхода в доме не было.
    Мне помог аллах, и каким-то образом мой земляк исчез с улицы. Я осторожно выбрался из дому на улицу и пошел сво-ей дорогой.
    Прошел день. Земляка своего я больше не видел на улице. Не знаю, то ли он был занят чем-нибудь, то ли уехал из го-рода.
    На третий день опять в три-четыре часа пополудни, голод-ный и усталый, шел я домой и был немного задумчив, но о чем думал, не помню.
    Только дошел я до своей улицы, как сердце у меня екнуло: Гурбангулу-бек по-прежнему, подбоченившись, расхаживал посреди улицы и о чем-то переговаривался с прохожим по-русски.
    Я думал было незаметно проскочить к себе, но не вышло: злодеев сын точно обладал нюхом охотничьей собаки. Еще из-дали, завидя меня, он крикнул:
    - Салам-алейкум, дядя Молла! Давненько мы не виделись, братец! Кажется, ты совсем лишил нас своего расположения, не интересуешься тем, кто из наших краев приехал, кто туда уехал. Дядя мой Новрузага назначен командиром конницы, а сам я сейчас секретарем у губернатора. Халилага стал началь-ником телеграфа, а из Эривани приехал Мешади-Джафар и едет в Москву. Мешади-Гурбанали приехал в Тифлис делать себе зубы. Много паломников прибыло из Сарванлара. Забо-лел сын Гаджи-Гасанаги, Мохсин, привезли его показать вра-чам. Отношения между русскими и турками расстроились... Гочага Пирверди приговорили к восьми годам Сибири...
    Я в самом деле был очень голоден и очень устал. Мне из-вестно, что при всех, даже очень трудных обстоятельствах, человек должен проявлять терпение и ни в коем случае не на-рушать правил вежливости и чуткого обращения. Все это я знал и, зная это, все-таки, ей-богу, не смог выдержать. Я молча вошел в подъезд, поднялся к себе наверх и попросил подавать
    обед.
    Я буду в ответе перед своей честью и совестью, если солгу: примерно полчаса длился мой обед и еще полчаса я пил чай и разговаривал с детьми: и вот в продолжение этого времени друг мой Гурбангулу-бек продолжал стоять, подбоченившись, на улице и, останавливая мирных прохожих, одному говорил, что дядю его Новрузагу назначили командиром конницы, дру-гому сообщал, что Мешади-Гурбанали приехал в Тифлис зака-зывать себе зубы, а третьему - что его брат, Мамед-Гасан-бек, произведен в офицеры...
    * * *
    Вчера встретился я в редакции с одним из моих земляков и вспомнил об этом происшествии.
    - Поздравляю тебя, - сказал я ему. - Из нашего пре-красного края прибыл к нам еще один земляк!
    - Ты о ком говоришь? - спросил он.
    - О Гурбангулу-беке, племяннике Новрузаги.
    В ответ на это мой земляк сказал всего одно только слово о Гурбангулу-беке, и я никак не пойму, что за магическое это слово, что не могу забыть его. Он сказал:
    - Пустохлыст!
    - Кого ты называешь пустохлыстом? - спросил я.
    - Пустохлыстом я называю того самого человека по имени Гурбангулу-бек, который является племянником Новрузаги и детищем нашего прекрасного края.
    - Повтори-ка! - попросил я.
    - Пустохлыст! - повторил он. Никак не забуду...
    1923

ЗЫРРАМА
Гюнортадан уч саат йарым кечмишди гялирдим мянзилимя. Йорул-
мушдум вя аджымышдым. Аз галырдым эвя йетишям, кючянин ортасында бир
няфяр киши мяня йавыг гялиб салам верди вя йапышды саг алимдян:
– Молла ами, йягин ки, мяни танымырсан?
Догрудан да танымадым вя кишинин узюня баха-баха галдым вя
билмядим ня дейим.
– Буй, буна бах эй, нийя танымырсан? Мян сянин хямшяриням да!
Нийя, Хаджы Новруз аганы танымырсан? Мян Хаджы Новруз аганын гардашы
оглуйам да! Оз хямшярини танымырсан? – Дедим:
– Багышла, валлах танымырам! – Киши бир аз да уджадан башлады:
– Нийя? Гала мяхялляли Хаджы Новруз аганы танымырсан? Нийя, сян
озюн нечя дяфя ушаглыгда бизя гялмисян; биз ки, бир мяхяллянин уша-
гыйыг. – Дедим:
– Валлах, азизим, багышла, танымырдым; инди ки, дейирсян бир мяхял-
лянин ушагыйыг, хуб, хош гёрдюк, буйур гедяк гонагымыз ол!
Тязя хямшярим о бири алими да алды алиня вя деди:
– Йох, амоглу, мян сизя гетмяням, аввял сян бизя гяряк гяля-
сян, сонра мян сизя гедям; йохса, джанын учюн гетмяням. Мянзилим
бу йавыгдадыр.
Вя бу сёзляри дейя-дейя алляримдян йапышыб башлады мяни
чякмяйя. – Дедим:
– Саг ол, илтифатын артыг олсун, инди гедя билмярям; чюнки чох
йоргунам. Иншааллах бир озгя вахт гялярям.
Хямишярим бу сёзляри эшитджяк, гуйа ки, джушя гялди:
– Сян олясян гойманам. Гяряк гедяк бизя. Бу саат самаварым
дямдяди. Сян олясян, гяряк гедясян. Гасым ага да биздяди. Мирзя
Аббас да биздяди. Онлары эвдя гойдум, гялдим сяни да апарам. Чох
да сяни гёрмяк арзусундадырлар. Дейибляр Молланы гятирмямиш эвя
гялмяйясян.
Мян билмирдим Гасым ага кимдир, хансы Мирзя Аббасдыр; онларын
да ким олмагларыны сорушса идим, достум башлайаджагды онларын да
аталарындан вя амиляриндян бир йекя тарих ачмага. Анджаг ону элядим
ки, аллярими бир тяхярля хямшяримин алиндян гопартдым вя озюмю
сохдум кючя гапымыздан ичяри вя гери чёнюб бир дяфя узр истядим.
Пиллякянляри йухары галханда кючядян ряфигимин уджа сясини эшидирдим:
даха билмирдим ня дейир…
Гирдим эвя вя башладым бир тикя чёряк йемяйя. Бизим баладжа гыз
бошгаблары столун устюня гойанда деди ки, бир адам гялмишди сяни
гонаг чагырырды. Мян динмядим (чёряк агзымда иди). Гызым дузу
столун устюня гойанда да деди ки:
– Гялян адам дейирди ки, мяним адым Гурбангулу бяйдир. Новруз
аганын гардашы оглуйам. Дейирди Молла Нясряддин бизим хямшя-
римизди. Сяни да кючядя гёзляйирди. Бах, буду, инди геня кючянин
ортасында вар-гял эляйир.
Ахшам вахты чай ичдийим йердя кючядян бир адам мяни чагырды.
Башымы галхызыб гёрдюм ки, Гурбангулу бяй аллярини белиня гойуб,
башыны да бир аз дикялдиб, бизим акошкайа тяряф бойланыр. Мян джаваб
вермядим.
– Молла ами, саламюнялейкюм. Буйур бизя, чай ичяк. – Дедим:
– Бяй, хазыр чайымыз столун устюндя. Сян габагджа озюн буйур бизя.
– Вя ушагы гёндярдим кючя гапысыны ачсын.
– Молла ами, анд олсун сянин джанына, гялмяням; сян габагджа бизя
тяшриф гятирмясян, мян сизя гялмяням.
Мян геня хаман тяклифи элядим. Амма ряфигимин халятиндян эля
баша дюшдюм ки, хеч вяджхля бизя гялмяйяджяк. Папагымы гойуб йендим
кючяйя вя ня гядяр хямшярим тякид эляди, мян онлара гедя билмядим
вя узр истядим. Амма бунунла бярабяр достум мяни хейли йорду;
чюнки беш дягигянин ичиндя бялкя мин беш йюз сёз данышды. Габагджа
геня хаман мюгяддимядян башлады ки, Новруз аганын гардашы
оглудур, амисини атлы султаны эляйибляр, озюню губернат оз йанында баш
секретар эляйиб, бёйюк гардашы Хялил ага телеграф началники олуб, кичик
гардашы Мяммядхюсейн бяй афсяр олуб, Ирявандан Мяшяди Джяфяр
гялиб гедир Москвайа, Мяшяди Гурбаняли гялиб Тифлися, озюня диш га-
йытдырсын, Сарванлардан чох зюввар гялиб Хорасана гедир, Хаджы Хясян
аганын оглу Мёхсюн нахош олуб, хякимя гятирибляр, Рус иля Осман-
лынын Карс устя данышыглары вар вя аралары сяринляйиб, гачаг Пирвердийя 8
ил Сибир кясибляр, Нахчыванда пендир бир аз бахаланыб вя даха да беля-
беля хябярляри бармаглары иля саймагда иди.
Мян худахафиз элядим вя истядим узаглашам. Гурбангулу бяй
истяди йапыша алимдян вя мяни сахлайа, дартындым вя озюмю гуртардым.
О, мяним далымджа геня данышырды; амма даха узаг иди.
Хаман геджянин сяхяри эля билдим ки, йухуда мяня бу сёзляри де-
йирляр: “Амим Новруз аганы атлы султаны эляйибляр, гардашым телеграф
началники олуб, Мяшяди Гурбаняли гялиб диш гайытдырмага…”
Гёзлярими ачдым, гёрдюм хава тязя ишыгланыр. Бир аз да о тяряфя-
бу тяряфя бахдым вя билдим ки, кючядя данышан вар. Ряфигим Гур-
бангулу бяйин сясини хаман саат таныдым вя бир аз да тяяджджюб элядим;
онун учюн да кёйнякчяк дурдум, гялдим акошканын габагына вя гёр-
дюм ки, Гурбангулу бяй геня алляри белиндя дуруб кючянин ортасында
вя мяним кими бир узюйола Аллах бяндяси иля гарын-гарына вериб
уджадан дейир:
– Рус иля Османлынын арасы сяринди. Гачаг Пирвердийя 8 ил Сибир
кясибляр. Хаджы Хясян аганын оглу Мёхсюню гятирибляр хякимя…
Ушаглара йавашджа дедим ки, акошкайа тяряф гялмясинляр вя мяни
сорушан олса, десинляр гедиб идаряйя. Йавашджа бир стякан чай ичиб, бир
тикя чёряк йейиб хазырлашдым эвдян чыхмага. Амма неджя чыхым? Неджя
чыхым ки, бу залым оглу мяни гёрмясин? Озгя йол да йох иди.
Аллах раст салды, хямшярим ня тяхяр олдуса, кючядян йох олду.
Чыхдым кючяйя вя эхтийатлы кечиб гетдим.
Арадан бир гюн кечди. Хямшярими даха кючядя гёрмядим;
билмядим башы няйя гарышыб, йа бялкя шяхярдян кёчюб гедиб.
О бири гюн геня гюнортадан 3-4 саат кечдикдя адж вя йоргун гя-
лирдим эвя. Бир аз да фикирли идим; амма йадымда дейил ня фикирдя идим.
Кючямизя йетишян кими уряйим гырп дюшдю; Гурбангулу бяй геня
алляри белиндя кючянин ортасында вар-гял эляйирди вя йолдан кечян бир
русла узагдан-узага билмядим ня данышырды. Дедим ки, бялкя хялвятджя
озюмю сохам эвя; амма олмады: залым оглу, дейясян ов туласы кими
хисс эляйирди. Узагдан мяни гёрджяк чыгырды:
– Саламялейкюм, Молла амоглу! Амоглу, чохдандыр гёрсянмир-
сян? Дейясян биздян илтифатыны кясибсян? Хеч демирсян, вилайятимиз-
дян гялян ким, гедян ким? Амим Новруз аганы атлы султаны эляйибляр,
озюм да инди губернат йанында баш секретарам. Хялил ага телеграф
началники олуб. Ирявандан Мяшяди Джяфяр гялиб Москвайа гедир. Мя-
шяди Гурбаняли гялиб Тифлися, озюня диш гайытдырмага. Сарванлардан да
чох зюввар гялиб. Хаджы Хясян оглу Мёхсюн нахош олуб, хякимя гя-
тирибляр. Рус иля Османлынын аралары позулубду. Гачаг Пирвердийя 8 ил
Сибир кясибляр…
Мян догрудан да чох адж идим вя чох да йорулмушдум вя буну да
билирям ки, инсан неджя чятинлийя дюшся, гяряк таб гятирсин вя ня эляйир
элясин, амма гяряк адяби вя назиклийи алиндян гоймасын. Буну мян
биля-биля, валлах, геня таб гятиря билмядим вя динмяз-сёйлямяз озю-
мю сохдум далана, галхдым эвимизя вя чёряк истядим.
Инсафымын вя виджданымын йанында мясул оларам агяр йалан десям
ки, тягрибян йарым саат мяним тяамым чякди вя йарым саат да чай ичиб,
ушагларла сёхбятим чякди. Бу бир саат мюддятиндя ряфигим Гурбангулу
бяй геня хаман кючянин ортасында алляри белиндя дуруб, гахдан бир йол
иля гялиб гедянлярдян бязи узю йолаларын габагыны кясиб, бириня дейирди
ки, амим Новруз аганы атлы султаны эляйибляр, бириня дейирди ки, Мяшяди
Гурбаняли гялиб Тифлися, озюня диш гайытдырмага, бириня да дейирди ки,
гардашым Мяммядхюсейн бяй гошун бёйюйю олуб.
Дюнян мян идарядя гейри хямшяриляримин бириня раст гялдим вя бу
кейфиййят йадыма дюшдю. Она дедим:
– Гёзюн айдын олсун, бизим гёзял вилайятдян бурайа бир
хямшяримиз да гялиб. – Деди:
– Кими дейирсян? – Дедим:
– Новруз аганын гардашы оглу Гурбангулу бяйи.
Мяним бу сёзюмюн джавабында индики хямшярим Гурбангулу бяй
барясиндя тяк бир сёз бурахды; амма билмирям бу ня сирдир ки, о сёз
мяним йадымдан хеч чыхмыр.
Деди:
– Ай Молла ами, хяля о зыррама харадан гялиб сяни тапыб? – Дедим:
– Зыррама няйя дейирсян? – Деди:
– Зыррама хаман адама дейирям ки, онун ады Гурбангулу бяйдир,
озю да Новруз аганын гардашы оглудур вя озю да бизим гёзял вятяни-
мизин мейвясидир. – Дедим:
– Бир да де! – Деди:
– Зыррама!
Амма хеч йадымдан чыхмыр.

    Русская девушка
    Джалил Мамедгулузаде
    Русская девушка
    В году тысяча восемьсот девяносто четвертом до рождества Христова путешественник Рейнгартен пришел из России на Кав-каз, чтобы перейти в Иран, а оттуда в Индию, Китай, Японию. Из Японии он должен был отправиться морем в Америку, от-туда в Англию и далее во Францию и Германию, после чего должен был уже с запада вернуться в свой родной город Ригу.
    Рейнгартен предполагал проделать это путешествие за четы-ре года, но я хорошо помню, что о возвращении Рейнгартена на родину русские газеты сообщили только шесть лет спустя.
    В Нахичевань пришел Рейнгартен весною, в начале апреля. Каким-то образом я оказался в числе доброжелателей и почи-тателей этого господина и даже превзошел их, так как присо-единился к путешественнику, и мы вышли вместе из Нахиче-вани и по кратчайшей дороге достигли Джульфы за пять-шесть часов, где встречали Рейнгартена очень тепло, особенно местные служащие, чиновники.
    Пробыв здесь день, Рейнгартен на пароме переправился через Араке на иранскую землю. Среди провожавших был и я. Хорошо помню, как начался сильный ливень, и мой кратковре-менный, но бесподобный друг с рюкзаком за спиной и с палкой в руке пешком двинулся по туманной тебризской дороге. Как мы ни уговаривали его сесть в повозку или на лошадь, но, как и следовало ожидать, он отказался, потому что весь смысл его путешествия и заключался в том, что он шел пешком.
    В тот день я остался ночевать у своего старого приятеля и земляка Мешади-Гулам-Гусейна.
    Многие годы этот Мешади-ГуламГусейн вел торговлю в. русской Джульфе и занимался коммерческим посредничеством. Доход он имел приличный. Семьи при нем не было, а готовил ему иранец по имени Мешади-Имамали, который помогал ему и в торговле. Мешади-Гулам-Гусейн был уже в летах, и хотя и красил бороду хной, но ему было не менее пятидесяти. Правда, с виду он больше был похож на человека благочестивого и ре-лигиозного, но на самом деле был ценителем земных удоволь-ствий, вместе с тем отличался искренностью и добротой. Так или иначе, наша с ним дружба была многолетняя и крепкая. Несмотря на большую разницу в летах, мы с ним хорошо со-шлись характерами и без конца шутили и смеялись.
    Я переночевал у него и наутро собирался вернуться в Нахи-чевань, но Мешади-Гулам-Гусейн не отпустил меня. Я бы не остался, но приятель мой обещал на следующий день отпра-виться в Нахичевань вместе со мной. Это предложение и соб-лазнило меня.
    Я провел в Джульфе и этот день, но как провел? До самого вечера Мешади-Гулам-Гусейн смешил меня, и я помню, что но-чью, лежа в постели, я вспоминал разговоры Мешади-Гулам-Гусейна и принимался вновь хохотать. Особенно рассмешил меня один случай, о котором рассказал мне тогда Мешади-Гу-лам-Гусейн. По возвращении в Нахичевань я записал его рас-сказ, но потерял как-то тетрадь и теперь передаю то, что уце-лело в памяти.
    Речь идет о русской девушке, которой и посвящается этот рассказ.
    * * *
    Утром я проснулся несколько позднее обычного. Самовар Мешади-Гулам-Гусейна пел в соседней комнате, но самого приятеля не было видно. Возле самовара возился Мешади-Имамали.
    Я встал, оделся, напился чаю. Приятель мой был в таможне. Я вышел во двор и с полчаса погулял там. Пришел Мешади-Гу-лам-Гусейн с какими-то бумагами. Разобрался в них, покончил с делами, распорядился насчет обеда и предложил мне выйти в город. Мы пошли по берегу Аракса вниз по течению, медлен-но повернули обратно. Погода была прекрасная, подувал лег-кий ветерок. Перед новыми, выстроенными в ряд домами из-редка показывались русские жильцы. То были члены семей та-моженных служащих. Мы вошли в какую-то лавочку, купили папиросы и снова пошли гулять. Но приятель мой Гулам-Гу-сейн вдруг, кого-то увидев, вернулся в лавку, наскоро бросив мне:
    - Я буду в лавке, а ты хорошенько разгляди эту девушку.
    Я остановился посреди улицы и стал смотреть. Ко мне при-ближалась русская девушка лет шестнадцати-семнадцати. Оде-та она была просто и даже бедно. Вглядевшись в нее, я заметил, что девушка и в самом деле очень красива; высокого роста, с белоснежной, как бумага, кожей, она была очень нежна, очень привлекательна.
    Когда девушка прошла и скрылась с глаз, появился Меша-ди-Гулам-Гусейн и, взяв меня за руку, минуту помолчал, потом спросил, заглядывая мне в глаза:
    - Ну как?
    Я ответил, что девушка прелестна.
    Приятель мой подумал о чем-то, потом потянул меня за руку, посадил на камень в стороне от дороги, сел сам и начал рассказывать:
    - Дорогой мой, о том, как я люблю тебя, ты знаешь. Знаешь ты и о том, что никаких секретов от тебя я не имею. Сейчас я расскажу тебе кое-что, но боюсь, что не поверишь. Я клянусь тебе нашей дружбой, клянусь жизнью моих родных, что недели две тому назад я целовался с этой русской девушкой так слад-ко, как целуются возлюбленные после долгих лет разлуки.
    И в самом деле, я хотел было усомниться, но, с одной сто-роны, его торжественная клятва, а с другой - его неизменная искренность по отношению ко мне поставили меня в такое по-ложение, что я совершенно растерялся.
    Я не успел предупредить, что Мешади-Гулам-Гусейн был не только стар, но и довольно-таки некрасив. Почти все передние зубы у него выпали, а сохранившиеся почернели и вытянулись так, что нельзя было разобрать, которые из них верхние и кото-рые нижние. Мне кажется, не то что шестнадцатилетняя рус-ская красавица, но даже шестидесятишестилетняя мусульман-ская уродка с отвращением бежала бы от него.
    И я ответил моему приятелю Мешади-Гулам-Гусейну, сказав так:
    - Вероятно, девушка была сильно пьяна, когда целовалась с тобой.
    - Нет, клянусь твоей драгоценной жизнью, она была совер-шенно трезва; к тому же девушка эта никогда не бывает пьяна и даже не пьет никогда.
    - Быть может, ты поцеловал ее, когда она спала и ничего-He знала, - строил я догадки.
    - Нет, она не спала, клянусь твоим здоровьем!
    - В таком случае этот поцелуй ты получил за очень боль-шую плату, - сказал я.
    - Клянусь нашей дружбой, что он не стоил мне ни копей-ки, - ответил он.
    - Друг мой, тогда я ничего не понимаю! - развел я ру-ками.
    Мой приятель пошел вперед, и мы медленно повернули до-мой. Для обеда было еще рано. Придя домой, мы застали гото-вый чай. Мешади-Имамали подал нам чай с вкусным персид-ским печеньем, фисташками, миндалем.
    Почему-то рассказ о русской девушке не выходил у меня из головы. Если бы я не знал хорошо Мешади-Гулам-Гусейнаг то мог бы подумать, что он бахвалится, но я был уверен, что мне он солгать не может. С другой же стороны, я не мог пове-рить, чтобы только что увиденная мною русская красавица была способна ни за что, ни про что проявить склонность к этому старому и противному мужчине.
    ^Я положил сахар во второй стакан чаю и, помешивая лож-кой, собирался было возобновить разговор о русской девушке, но мне мешал Мешади-Имамали, который то и дело входил к лам.
    Мы покончили с чаепитием, и Мешади-Гулам-Гусейн послал Имамали в таможню позвать на обед его друга Мешади-Абдул-али. Воспользовавшись удобным моментом, я обратился к Ме-шади-Гулам-Гусейну и сказал:
    - Я жду!
    - Чего? - спросил он.
    - Конца рассказа о русской девушке, - ответил я. Мешади-Гулам-Гусейн улыбнулся, но ничего   не сказал. Он закурил и, подумав немного, проговорил:
    - Слушай!..
    - Слушаю! - ответил я.
    Приятель мой снова задумался, помолчал немного и сказал:
    - Давай забудем об этом разговоре.
    - Нет, Мешади-Гулам-Гусейн, - возразил я. - Если ты рас-сказал об этом только ради шутки, чтобы посмеяться и убить время, разумеется, нам больше нечего продолжать и лучше поговорим о другом. Но если то, что ты рассказывал о русской девушке, правда, то я прошу тебя во имя нашей дружбы, покорнейше прошу открыть мне эту тайну.
    - В таком случае, слушай внимательно, - проговорил мой приятель.
    - Я готов! - сказал я.
    Мешади-Гулам-Гусейн начал свой рассказ так:
    - Эта русская девушка, как я уже говорил тебе раньше, дочь таможенного досмотрщика Иванова. Отец ее служит в нашей таможне уже четыре года. Это очень хороший человек, часто оказывает мне услуги в таможенных делах, и я тоже не остаюсь в долгу, когда бывают у меня удачные сделки, посылаю ему то отрез, то сухофрукты. У него такая же, как и он сам, добрая жена, и они часто зовут меня к себе в гости.
    По правде сказать, ходил я к ним всегда очень неохотно, потому что как ни мирись со всем прочим, но эти нечестивцы никак не могут отказаться от свинины!
    Кроме этой красавицы, у них еще две дочери поменьше, одной лет семь-восемь, а другой еще меньше. Прежде, когда я ходил к ним, у меня ничего не было в мыслях, но впоследствии я начал присматриваться к этой девушке и понял, какая она красавица. Но что пользы: в мои-то годы дружба с такой гурией была немыслима... Словом...
    Недели две-три тому назад христиане справляли свой праздник - пасху. Как и в былые годы, я пошел по домам знакомых моих армян и русских с праздничными поздравлениями. В пер-вую очередь, был я у таможенного начальника, потом у началь-ника почты, короче говоря, в конце концов я явился к этому самому Иванову. Из дома доносилось пение. Я вошел и увидел' трех-четырех русских мужчин, хозяина и хозяйку дома и их дочерей, которые сидели за столом, ели, пили и пели песни. При виде меня все встали, закричали ура и пошли навстречу мне.. Начались объятия и поцелуи. И каждый из них, целуясь со мной говорил:
    - Христос воскрес!
    То есть, по-нашему: "Иса ожил".
    Я было хотел уклониться от их объятий, но вспомнил, что сегодня у них праздник, а целоваться в этот день вошло в обы-чай христиан; я понял, что было бы невежливо и даже грешно нарушить их обычай. Я боялся кровно и навсегда обидеть хозя-ина дома, что было не в моих интересах.
    Первыми расцеловались со мной Иванов и трое гостей муж-чин. Двоих я знал, один из них был тоже досмотрщиком в нашей таможне по фамилии Васильев, а другой - знакомый молодой, человек.
    После них подошла ко мне сама жена Иванова и точно так же, как и мужчины, поцеловала меня соответствующим образом в губы и отошла. Затем... Ага... Смотрю, та самая красавица Вот... Приближается... Клянусь твоей драгоценной жизнью, клянусь прахом моего родителя, та самая красавица, которую ты видел, потянулась ко мне своими алыми, точно мак, губками и со словами: "Христос воскрес!" прижалась к моим губам и так меня поцеловала, что я чуть не лишился чувств...
    Я уверен, что ты меня достаточно хорошо знаешь, поэтому считаю лишним еще клясться и божиться...
    Послышались шаги Мешади-Имамали, и наш разговор на этом прервался.
    Мешади-Имамали накрыл на стол и угостил нас очень вкус-но приготовленным пловом мусамма и медовой яичницей.
    Ночь мы поспали с тем, чтобы наутро вместе с Мешади-Гулам-Гусейном отправиться в Нахичевань.
    Мы поднялись рано утром и, позавтракав, сели в почтовую карету и отправились в путь. Кучер наш, старик в большой мохнатой шапке, всю дорогу дремал. Было довольно холодно, но у реки Алинджа воздух так накалился, что мы мечтали о каком-нибудь облаке. Мешади-Гулам-Гусейн говорил мало.
    - Мешади-Гулам-Гусейн, - сказал я ему тихо, - ты хороша знаешь, что на всем свете нет у меня и двух таких друзей, как ты. Теперь во имя этой нашей дружбы ты должен мне сказать чистосердечно, почему ты спрятался, когда увидел на улице ту самую русскую девушку, и еще сказал мне, чтобы я хорошень-ко посмотрел на нее? Почему ты не хотел, чтобы девушка уви-дела тебя?
    Тут Мешади-Гулам-Гусейн посмотрел на меня, но смолчал. Потом вдруг расхохотался, и хохотал так долго и так громко, что возница наш проснулся, повернулся к нам, поглядел немно-го и принялся погонять лошадей. Стук колес заглушил смех Мешади-Гулам-Гусейна. Друг мой задымил папиросой, держа ее в кулаке, потом нагнулся к моему уху и сказал:
    - Мне стыдно!
    И снова расхохотался. Я тоже начал смеяться, но, сказать по правде, и сам не знал, чему смеюсь.
    Через полчаса мы доехали до деревни Чешмабасар. Возница остановил лошадей, слез с козел, подергал лошадей за одно, потом за другое ухо. Затем он бросил кнут в повозку, принес откуда-то охапку клевера и положил перед лошадьми. Он достал у лошадей удила и вошел в чайную.
    Мы тоже сошли с повозки и, пройдя несколько шагов в сто-рону, сели на небольшом возвышении.
    Мешади-Гулам-Гусейн положил руку мне на колено и ска-зал:
    - Теперь ты должен поклясться мне жизнью дорогих тебе людей, что до конца дней ты нигде и никому не откроешь того, что я тебе скажу сейчас.
    Я поклялся, и Мешади-Гулам-Гусейн начал:
    - Пусть простит аллах грехи всех грешников, в том числе и мои! Доложу я моему господину, в день праздника я вышел от Иванова и отправился прямо домой. Было время обеда. Ме-шади-Имамали принес блюдо и поставил передо мной. Но мне совсем не хотелось есть. Вечером я выпил стаканчик чаю и на-силу проглотил кусок хлеба. Так и лег спать, а утром встал спозаранку и пошел к берегу Аракса. Мутные воды реки мед-ленно текли, бурля и перекатываясь. И не было им никакого дела до живущих на земле людей, потому что ни русского празд-ника пасхи не знали, ни сладости поцелуев русских девушек не понимали.
    Возвращаясь с берега Аракса, вдруг я заметил, что иду пря-мо к дому Иванова. Смело вошел я во двор и постучался к Иванову. Открылась дверь. Передо мной стояла та самая дочь гяура.
    Сейчас я не помню подробностей, но одно помню, что я ра-скрыл объятия и хотел обнять и поцеловать девушку: Христос воскрес!..
    В этом месте рассказа Мешади-Гулам-Гусейна я уже не мог удержаться и громко расхохотался, но Мешади-Гулам-Гусейн не смеялся.
    - Но эта дочь злодея, дочь гяура, - продолжал он, - под-няла обе руки к моим глазам и только сказала: пошел к черту!..
    При этих словах Мешади я расхохотался так громко, что наш возница вышел из чайханы и стал смотреть на меня...
    ... Мы сели в повозку и через полчаса были в Нахичевани.

РУС ГЫЗЫ
Тарихи-Исявинин мин сяккиз йюз дохсан дёрдюнджю илиндя пийада
гедян Рейнгартен Русийа тяряфиндян гялмишди ки, Гафгаздан кечсин
Ирана, орадан Хиндистана, Китайа, Йапонийадан дярйа иля гедяджяк иди
Америкайа, Америкадан гяляджяк иди Ингилтяряйя, Фирянгистана, Алма-
нийайа вя беляликля гярб тяряфиндян дахил оладжаг иди вятяни Рига
шяхяриня.
Рейнгартен хяйалында гоймушду хямин сяфяри дёрд илин мюд-
дятиндя тамам этсин; амма эля йадымдадыр ки, анджаг алты ил ондан сонра
Русийа гязетляри Рейнгартенин Рига шяхяриня гайыдыб гялмяйини хябяр
верирдиляр.
Нахчывана Рейнгартен йаз фясли апрел айынын аввялляриндя гял-
мишди. Мян нядянся бу джянабы дост тутанларын ичиня дахил олдум вя
хятта онлардан да габага кечдим; чюнки мян да буна гошулуб Нах-
чывандан бунунла пийада дюшдюк йола вя беш-алты саатын арзиндя кяся
йол иля гялдик чыхдыг Джулфайа. Бурада Рейнгартен учюн артыг хёрмят
гёстярилди, хюсусян гуллугчулар тяряфиндян.
Бир гюн бурада галандан сонра Рейнгартен парома, гайыг, бяря, миниб Араз
чайындан кечди Иран торпагына. Мян да джамаат ичиндя идим. Йахшы
йадымдадыр ки, шиддятли йагыш башлады вя мяним хямин мювяггяти вя
мисли аз тапылан достум хурджуну далында вя алиндя агадж пийада уз
гойду думанлы Тябриз йолуна. Ня гядяр тякид этдик ки, бялкя ата йа
арабайа минсин, сёз йох, гябул элямяди; чюнки онун да шан вя шёхряти
эля хямин пийадачылыгла иди.
Мян хаман геджяни галдым кёхня ряфигим вя хямшяхярлим Мяшяди
Гуламхюсейнин мянзилиндя.
Хямин Мяшяди Гуламхюсейн нечя илляр иди Русийа Джулфасында
тиджарят эдирди вя комисйон ишляриня да бахырды; йахшы да гюзяраны вар
иди. Ахлю-айалы бурада олмазды. Анджаг Мяшяди Имамяли адында бир
иранлы бунун пишмишини пиширярди вя хями да тиджарят ишляриня кёмяк
эдярди.
Мяшяди Гуламхюсейн йашлы адам иди вя хярчянд саггалыны хямишя
рянг иля гаралдарды, амма йашы аллидян аскик олмазды. Догрудур,
захирдя мёмин вя намаз гылана охшайырды, амма батиндя ахли-дамаг
иди. Бунунла бярабяр чох сядагятли вя хошхасиййят иди вя хяр неджя ол-
муш олса, мян иля онун достлугу хягиги вя кёхня иди. Хярчянд йашы-
мызда тяфавют чох иди, амма мейл-мязагымыз бир-бириня чох уйарды.
Вя арамызда да о гядяр зарафат вар иди ки, сяхярдян-ахшамадяк дейиб
гюлярдик.
Геджяни йатдым вя сабахысы истяйирдим ки, гайыдам Нахчывана, Мя-
шяди Гуламхюсейн гоймады. Мян галмаздым, амма достум сёз верди
ки, сабах мян иля о да Нахчывана бахям гедяк. Бу тяклиф мяня хош
гялди вя хаман гюню Джулфада галдым. Амма неджя галдым? Мяшяди
Гуламхюсейн мяни ахшама кими гюлдюрдю.
Йадымдадыр ки, геджя йеримин ичиндя Мяшяди Гуламхюсейн гюндюз
сёйлядийи сёзляри бир-бир йадыма салыб гюлюрдюм. Хюсусян бир ахвалат
олмушду ки, ону мян о вядя Мяшяди Гуламхюсейндян эшидяндян
сонра гялиб Нахчыванда йазмышдым ки, йадигар олсун; амма хаман
дяфтяри мян итирмишям, йадыма дюшян будур ки, инди йазырам.
Сёхбят хаман рус гызы барясиндядир ки, онун хекайяси бу баладжа
китабчада рявайят олунур.
Сяхяр йухудан бир аз гедж ойандым. Мяшяди Гуламхюсейнин са-
мавары габаг отагда охуйурду. Достум озю эвдя гёзюмя саташмырды;
амма Мяшяди Имамяли самаварын йанында сялигя салмагда иди.
Дурдум гейиндим, чай ичдим. Достум гетмишди таможнайа. Чыхдым
хяйятя вя йарым саата гядяр орада гяздим вя Мяшяди Гуламхюсейн
да гялди. Алиндя кагыз-кугуз вар иди, йербяйер эляди. Мяшяди Имам-
алийя нахардан йана ня ися тапшырды вя мяня тяклиф этди ки, чыхаг Джул-
фаны гязяк. Араз гырагы иля башы ашагы башладыг йаваш-йаваш гетмяйя.
Бир гядяр гедиб гайытдыг. Хава чох хош иди; амма бир азджа йел вар иди.
План иля тязя тикилмиш эвлярин габагында тяк-тюк рус ахалиси гёр-
сянирди. Бунлар таможна гуллугчуларынын ахлю-айалы ола билярди. Бир
дюкана гирдик, папирос алдыг вя геня чыхдыг, башладыг гязмяйя. Бурада
достум Гуламхюсейн билмядим узагдан ня ися гёрюб гайытды гирди
дюкана вя мяня деди:
– Мян дюканда оладжагам. Амма сян бу гялян гыза диггят иля бах.
Мян дурдум кючянин ортасында вя гёрдюм ки, гялян он алты-он
йедди йашында бир рус гызыды. Гызын захири чох садя вя бялкя да касыб
нязяря гялирди. Бир гядяр диггят эдиб гёрдюм ки, гыз вагеян чох гярибя
гызды: уджабой, кагыз кими аг, хейли лятиф вя чох гёзялди. Гыз кечиб
узаглашандан сонра Мяшяди Гуламхюсейн гялди йапышды голумдан вя
бир гядяр динмяди, сонра дайанды бахды узюмя вя сорушду:
– Неджя, гёрдюн? – Мян джаваб вердим ки:
– Гёзял гызды.
Достум дейясян бир шей фикирляширди вя мяни чякя-чякя апарды, бир
аз кянарда бир дашын устюня отуртду вя озю айляшди. Сонра башлады:
– Азизим, сян билирсянми ки, мян сяни ня гядяр истийирям вя буну
да билирсян ки, мян сяндян хеч бир сирри гизлятмярям. Инди мян сяня бир
сёз дейяджяйям, амма горхурам инанмыйасан. Анд олсун бизим
достлугумуза, анд олсун о азизляримизин джанына ки, хямин бу рус гызы
иля ики хяфтя бундан габаг мян эля бир ширин-ширин опюшмюшям, неджя ки,
ашиг иля мяшуг чох илляр айры дюшяндян сонра гёрюшюб опюшярляр.
Догрудан мян истядим шякк эдям, амма бир тяряфдян достумун
анды, о бири тяряфдян да мяним барямдя хяр хюсусда онун сядагяти
гёзюмюн габагында дуруб мяни бир халятя гятирди ки, оз-озюмя гуру-
йуб мат галдым.
Буну гяряк габагджа арз эдям ки, Мяшяди Гуламхюсейн годжа
олдугу халда чох да чиркин иди: габаг дишляринин чоху дюшмюшдю, галан-
лары да гаралыб узанмышды; билмяк олмурду онларын хансы уст дишляриди;
хансы алт дишлярди. Мян гюман эдирям ки, няинки он алты йашында гёзял
рус гызы, бялкя алтмыш алты йашында чиркин мюсялман арвады да бундан
ийряниб гача билярди.
Мян достум Гуламхюсейня беля джаваб вердим:
– Йягин ки, гыз сяннян опюшян вахт кефли имиш.
– Йох, анд олсун сянин азиз джанына, лап айыг иди; чюнки о гыз хеч
вахт кефли олмаз вя хеч вахт ички ичмяз. – Дедим:
– Бялкя гыз йухуда олан вахт сян гедиб ону опмюсян ки, хябяри
олмуйуб. – Деди:
– Азиз джанын учюн лап айыг вахтда олуб. – Дедим:
– Элядя о опюшю чох баха гиймятя алмысан. – Деди:
– Анд олсун сядагятя, бир гяпийя да алмамышам. – Дедим:
– Азизим , дяхи мян бир шей анламадым.
Ряфигим дюшдю габага вя йаваш-йаваш гялирдик мянзиля тяряф. На-
хар вахты дейилди. Мянзиля чатдыг вя гёрдюк ки, чай дямдяди. Мяшяди
Имамяли чай гятирди, йахшы Иран гурабийяси гятирди, йахшы пюстя-бадам
гятирди гойду габагымыза.
Нядянся рус гызынын сёхбяти йадымдан чыхмады. Агяр мян Мяшяди
Гуламхюсейни йахшы танымамыш олса идим, хяйалыма гялярди ки, шайяд
йалан дейир; амма билирдим ки, ряфигим мяня йалан демяз. О бири
тяряфдян да инана билмирдим ки, байаг гёрдюйюм гёзял рус гызы беля
чиркин годжа кишийя мюфтя йеря рягбят эдя.
Икинджи стякана гянд салыб башладым гарышдырмага вя истядим гыз
сёхбятини тязяляйям, амма Мяшяди Имамялинин гириб-чыхмагы мане
олурду.
Чай ичиб гуртардыг вя Мяшяди Гуламхюсейн Имамялини гёндярди
таможнайа ки, Мяшяди Абдюляли достуну нахара гонаг чагырсын. Мян
фюрсят тапыб узюмю тутдум Гуламхюсейня вя дедим:
– Мян мюнтязирям. – Деди:
– Нийя? – Дедим:
– Рус гызынын сёхбятинин ахырына.
Мяшяди Гуламхюсейн гюлюмсюндю, амма динмяди. Папиросуну
йандырыб башлады сюмюрмяйя вя бир гядяр фикря гедяндян сонра деди:
– Гулаг ас. – Дедим:
– Асырам.
Достум геня бир гядяр фикря гедиб деди:
– Гой бу сёхбяти билмярря гойаг кянара. – Дедим:
– Йох, Мяшяди Гуламхюсейн, агяр сян байаг нагыл элядийин кей-
фиййяти мяхз зарафат учюн дюзялдиб нагыл эляйирдин ки, анджаг бир гядяр
гюляк, гюнюмюз хош кечсин, сёз йох, дахы бу барядя хеч данышмайаг,
кечяк бир айры сёхбятя; амма агяр рус гызы хюсусунда рявайят элядийин
сёхбят сяхихся, онда мян сяндян аджизаня, достлугумун наминя риджа
эдирям ки, бу сирри ачыб мяня бяйан эдясян. – Достум деди:
– Ди элядя йахшы гулаг ас. – Дедим:
– Хазырам.
Мяшяди Гуламхюсейн беля башлады рявайят элямяйя:
– Бу рус гызы, неджя ки, габагджа да демишям, таможнада дасмотршик-гёмрюкхана бахыджысы Ивановун гызыды. Атасы бизим таможнада дёрд илдир гуллуг эдир
вя чох да йахшы кишидир. Таможна гуллугунда онун да мяня йахшылыгы
кечяр, мян да она гёрюм-бахым эдярям. Ишлярим йахшы тутанда она
парчадан, хошгябардан совгат гёндярярям. Озю кими йахшы бир арвады
да вар, тез-тез мяни гонаг да чагырырлар. Мяним, догрусу, онлара гет-
мяйя чох хошум олмазды; чюнки хяр ишляри оз гайдасынджа йола вурмаг
олар, анджаг кифир ушагы кифирляр донгуз атиндян ал чякмирляр. Гёзял гыз-
дан савайы бунларын геня ики баладжа гызлары вар: бири йедди-сяккиз, бири
дяхи да ондан кичик. Габагларда мян онлара гедиб гяляндя хяйалыма
бир шей гятирмяздим; амма ахыр вахтлар хаман гыза диггят элядим
гёрдюм ки, вагеян хейли гёзялдир. Амма чифайда, йашымын бу вахтында
о джюр хуриляр иля достлуг гатмаг бизя, сёз йох, гисмят олмуйаджаг.
Хюлася. Ики-уч хяфтя бундан габаг хачпярястлярин пасха байрамы иди.
Мян хяр илки кими гетдим рус вя эрмяни ашналарымын эвиня байрам
гёрюшюня. Габагджа гетдим таможна нячярникинин эвиня, ордан почт
нячярникигиля вя мюхтясяр беля-беля ахырда гялдим хямин Ивановгиля.
Эвин ичиндя охумаг сяси гялирди. Гирдим ичяри, гёрдюм уч-дёрд няфяр
рус кишиси, эв сахиби озю, арвады, гызлары столун башында отуруб йейиб ич-
мякдя вя охумагдадырлар. Мяни гёрджяк мяджлис тамамян “урра” гыш-
гырыб галхды айага, бир нечяси гачды габагыма, башладылар мяни гуджаг-
ламага вя опмяйя вя хяр бириси мяни опдюкджя дейирди: “Христос воск-
рес”, йяни Иса дирилди. Мян истядим мане олам, амма о дямдя йадыма
салдым ки, бу гюн бир байрам гюнюдюр ки, хачпяряст ичиндя опюшмяйи
рядд этмяк бёйюк адябсизлик вя бялкя да гюнах хесаб олунур. Мян
горхдум ки, бу гануну позмагла эв сахибини хямишялик озюмдян инджи-
дям. Бу да мяним учюн мясляхят дейилди. Габагджа мян иля опюшян
Иванов иля уч няфяр киши иди ки, бунларын икисини таныдым: бириси геня би-
зим таможнада дасмотршик Василйев иди, о бириси бир джаван оглан иди.
Бунлардан сонра Ивановун арвады хаман кишиляр кими озю йавыглашды вя
онлар кими мяним додагларымдан мювафиг гайдада опдю, чякилди.
Сонра аха… гёрдюм хаман гёзял гыз… аха… йавыглашыр… сянин азиз
джанын учюн, атамын гябриня анд олсун, хаман сян гёрдюйюн гёзялчя
рус гызы, о лаляйя охшайан додагларыны гятириб йапышдырды мяним агзыма
вя “Христос воскрес” дейиб мяни эля опдю ки, хушум аз галды башымдан
дагыла вя чюнки мян буну билирям ки, сян мяни йахшы таныйырсан, бу
сябябя да артыг анд ичмяйи лазым билмирям.
Мяшяди Имамялинин башмагынын сяси гялди вя сёхбят бурада
гуртарды.
Мяшяди Имамяли нахары хазырлады вя чох сялигяли вя чох ляззятли
плова вя бал гайганагына бизи гонаг эляди.
Геджяни йатдыг ки, сяхяр дураг, Мяшяди Гуламхюсейнля бахям
Нахчывана гедяк. Сюбх тездян дурдуг вя чайымызы ичиб, икигатлы почт
арабасына миндик вя йола дюшдюк. Атлары сюрян бир йекя папаг годжа киши
иди ки, йол узуну мюргюляйирди. Хава бярк сойуг иди; амма Алинджя
чайында гюн эля гызды ки, даха булудлардан кёлгя умурдуг. Мяшяди
Гуламхюсейн аз данышырды. Мян бир гядяр алчагдан буна дедим:
– Мяшяди Гуламхюсейн, сян билирсян ки, дюнйада сянин тяк мяним
хеч ики няфяр да достум йохдур. Инди гяряк бизим бу достлугумузун
хатирясиня сян мяня ан сямими гялбдян дейясян гёрям, хаман рус
гызы ки, кючядя бизим габагымыза чыхды вя сян мяни хябярдар элядин ки,
мян она диггятля бахым, бяс сябяб ня олду ки, сян гизляндин вя
истямядин ки, гыз сяни гёрсюн?
Бурада Мяшяди Гуламхюсейн бир бахды узюмя, амма динмяди,
сонра гях-гях чякиб гюлдю; о гядяр гюлдю ки, арабачымыз йухудан
ойаныб, аввял бизя тяряф дёндю бахды, сонра башлады атлары хайламага.
Тякярлярин хай-кюйю Мяшяди Гуламхюсейнин гюлмяйини басды вя
достум овджунун ичиндя папиросуну тюстюляйиб агзыны тутду гулагыма
тяряф вя деди:
– Утанырам. – Вя геня гях-гях чякиб гюлдю. Мян да башладым
гюлмяйя вя догрусу будур ки, хеч озюм да билмирям ки, нийя гюлюрям.
Йарым саатдан сонра гялдик чыхдыг Чешмябасар кяндиня. Арабачы
атлары сахлады, дюшдю йеря вя башлады атларын о гулагындан-бу гулагын-
дан дартмага. Сонра гамчысыны арабанын ичиня туллайыб гетди; хараданса
бир баг йонджа гятирди, салды атларын габагына. Агызларындан джиловун да-
мирини алды вя гетди гирди чайчы дюканына. Биз да дюшдюк йеря вя бир
нечя гядям кянара гедиб бир дик йердя айляшдик. Мяшяди Гуламхю-
сейн алини гойду дизинин устюня вя мяня деди:
– Инди сян гяряк джями азизляринин джанына анд ичясян ки, бу саат
бурада сяня хяр ня нагыл элясям, ону ня гядяр джанын сагдыр, бир йанда
бир кяся сёйлямяйясян.
Мян анд ичдим. Мяшяди Гуламхюсейн башлады.
– Уджа олан Аллах-таала джями гюнахкарларын гюнахындан кечсин,
мян да онларын ичиндя. Агама арз олсун ки, байрам гюню Ивановун
эвиндян чыхдым, дюз гетдим мянзиля. Нахар вахты иди. Мяшяди Имамяли
чёряйи гятирди гойду орталыга; амма гёрдюм ки, иштахам йохду. Ахшам
вахты бир стякан чай ичдим вя гюджля бир тикя чёряк йедим, йатдым вя
сюбх тездян дуруб гетдим Араз гырагына. Чайын лил суйу бурула-бурула,
йаваш-йаваш ахыб гедирди вя дюнйада йашыйан адамлар иля иши да йох
иди; чюнки ня русларын пасха байрамындан хябяри варды, ня да рус гызлары
иля опюшмяйин дадыны анламышды. Чайын кянарындан гайыдыб бир да гёр-
дюм ки, Ивановун эвиня тяряф уз гойуб гетмякдяйям. Мярди-мяр-
дана гирдим хяйятя вя Ивановун гапысыны дёйдюм. Гапы ачылды, гапыны
ачан хаман кафирин гызы иди. Мяним инди йахшы йадымда дейил ки, мян
ня элядим, амма буну билирям ки, “Христос воскрес” дейиб гуджагымы
ачдым гызын габагына вя истядим гызы гуджаглайыб опям.
Мяшяди Гуламхюсейнин сёхбятинин бурасында мян даха озюмю
сахлашдыра билмядим вя бярк гюлдюм; амма Мяшяди гюлмяди вя деди:
– Амма бу залымын гызы, бу мюрюввятсизин гызы, гоша аллярини йу-
хары галхызыб тутду гёзюмюн габагына вя анджаг буну деди:
– Пошол к чорту!.. Итил джяхяннямя.
Мяшядинин агзындан бу сёз чыхан кими мян эля бярк угундум ки,
арабачы чайчы дюканындан чыхыб башлады мяня тамаша элямяйя...
Арабаны миндик вя йарым саата гялдик чыхдыг Нахчывана.

Мамедгулузаде Джалил
 Свирель
 Джалил Мамедгулузаде
 Свирель
 В молодости я служил в канцелярии уездного полицейского начальника в Эривани и занимал должность переводчика. Обязанности мои заключались в том, чтобы переводить началь-нику жалобы приходивших к нему крестьян и вести с ними пе-реговоры. Когда не было жалобщиков, я писал приставам и старшинам приказы и предписания, представляя на подпись начальнику, после чего канцелярия рассылала их по назна-чению.
 Однажды я сидел в канцелярии.
 Большинство моих сослуживцев были русские, хотя было несколько писарей из мусульман. Каждый был занят своим делом. Время шло к полудню. И тут-то произошло событие, о котором я хочу рассказать.
 Подняв голову, я увидел в окно толпу крестьян, собравших-ся во дворе управления. Собственно говоря, ничего удивитель-ного в этом не было - на то и управление уездного начальника, чтобы туда ходили крестьяне. Но меня удивило, что толпа была очень уж многолюдная, и, кроме того, крестьяне держали в руках какие-то предметы, напоминавшие длинные чубучные мунд-штуки; подойдя к окну, я увидел, что они держали свирели, то есть дудки, на которых обычно играют пастухи.
 Вот тебе раз! Неужели все пастухи сбежались к начальнику? Зачем им было идти сюда целой толпой и со свирелями! Кто их позвал сюда?
 Как переводчик начальника я счел долгом выйти и разуз-нать, в чем дело. Крестьяне окружили меня.
 - Ага! Пусть пожалеет нас господин начальник, - начали они жаловаться. Мы из селения Керме-Чатах. Вы требуете свирели, а мы больше достать не можем. Клянемся аллахом, это все, что удалось раздобыть. Большинство пастухов уже пе-рекочевало в горы, они унесли свои свирели. Мы послали лю-дей в селение Сарванлар, где, по слухам, умеют вырезывать сви-рели. Они обещали сделать еще, а пока во всей Эривани нашли только эти свирели.
 Как ни напрягал я память, но не мог вспомнить, чтобы уп-равление начальника требовало от села Керме-Чатах свирели. Да и к чему они управлению? Когда я сказал об этом кресть-янам, они мне объяснили, что кермечатахский старшина полу-чил от уездного управления распоряжение о том, чтобы собрать у населения пятьдесят четыре свирели и доставить сегодня же, то есть второго июня, в Эривань для казачьей части.
 Мое недоумение росло.
 - А где приказ начальника? - спросил я. - И почему не пришел сам старшина?
 В этот момент показался в воротах казачий офицер в сопро-вождении нескольких казаков; за ними шли кермечатахский старшина Абдулкерим с плетью в руке, его стражник Гейдар-али и, наконец, несколько кермечатахских аксакалов. Вся эта группа, шумно толкуя о чем-то, подошла к управлению. Каза-чий офицер сердито спросил, тут ли начальник, и, не дожи-даясь ответа, прошел прямо в его кабинет. За офицером после-довала и его свита.
 Меня удивило то, что один из казаков нес четыре флейты. Это были не простые деревянные свирели, а настоящие флей-ты: черные, с пуговками и клапанами, такие, которые имеются в каждом военном духовом оркестре.
 Что за чертовщина? Тут крестьяне, там казаки несут в уп-равление свирели и флейты!..
 Мои размышления прервал сердитый голос начальника:
 - Мирза-Аббас...
 Это он звал меня...
 Я бросился в кабинет. Казачий офицер сидел рядом с на-чальником. Пришедшие крестьяне стояли в ряд у стены. На-чальник смотрел на меня налившимися от гнева глазами, слов-но собирался съесть меня. Он указал рукой на стол и спросил:
 - Это что такое?
 Я стоял как пьяный. Вначале я ничего не видел, а потом различил сквозь туман четыре флейты, принесенные казаками.
 - Это что такое? - повторил начальник.
 - Флейты, - едва дыша, ответил я.
 - Раз ты пьяница, - закричал начальник, - как ты смел поступить ко мне на службу?
 - Господин начальник, - ответил я обиженно, - по шариа-ту вино мусульманам запрещено. Я никогда не пил и не пью...
 Тут он вскочил и, схватив со стола какую-то бумагу, сунул ее мне под нос.
 - Читай! - крикнул он.
 Сейчас я не могу вспомнить, как я прочитал эту бумагу, потому что все видел как в тумане.
 Содержание бумаги было таково:
 "Предписание.
 Кермечатахскому старшине. От Эриванского уездного на-чальника.
 Предписываю Вам доставить в город Эривань в распоря-жение командира казачьей части полковника Афанасьева пять-десят четыре свирели (флейты), которые должны будут доста-вить казачью часть на дачу в селение Канакир. Предписание подлежит беспрекословному под Вашу личную ответственность исполнению.
 Эриванский начальник Петров"
 Предписание послано из нашего управления, подписано на-шим начальником Петровым, а написал его...
 Кто же писал это злосчастное предписание?
 Я, несчастный, горемычный Мирза-Аббас Фарзалиев, пере-водчик его высокородия Эриванского уездного начальника.
 Да! Постепенно проясняется сознание, и я начинаю отличать сон от яви, начинаю понимать, кто виновник всей этой нераз-берихи.
 А все дело заключается в следующем. Кто хочет узнать суть этой истории, пусть потрудится прочитать следующие строки. Клянусь аллахом и всеми святыми, будь я на месте начальника, схватил бы этого проклятого переводчика Мирза-Аббаса за горло (это я о себе говорю) и так сжал бы, чтобы он задохнул-ся, и тогда, после смерти, пришел бы в себя.
 Месяца два тому назад, с разрешения начальника, я ездил в деревню повидаться с матерью. Пробыл я там всего одну неделю. Но что это была за неделя!
 Благодаря двоюродному брату Пирверди наше село, как мне запомнилось, показалось мне райским уголком. Пирверди так искусно играл на свирели, что, слушая его, я забывал даже о еде.
 Мой двоюродный брат содержал овец, которых пасли чаба-ны-курды. Но и сам он постоянно находился при отаре и, как все чабаны, научился играть на свирели. Играл он с особенным мастерством. Слушать его приходили даже из соседних сел. Что касается меня, то я целиком был захвачен его игрой. На-конец я решил тоже научиться играть, авось, аллах даст, я бу-ду играть не хуже Пирверди. Узнав о моем намерении, двою-родный брат подарил мне свою свирель. И когда кончился мой недельный отпуск, я аккуратно уложил свирель в коробку и об-ложил ее ватой, чтобы в дороге она не сломалась.
 Я вернулся в Эривань. Войдя в свою комнату, я первым де-лом извлек бесценный подарок и, не почистив платье от пыли, не отдохнув с дороги, прижал свирель к губам. Но... сколько ни дул, свирель безмолвствовала... Я складывал губы на все лады: то прижимал к ним инструмент, то держал поодаль. Си-пит свирель - и только! Утомившись порядком, я спрятал ее в ящик и, огорченный, ушел на работу.
 Вернувшись с работы и еще не пообедав, я опять взялся за свирель и опять начал дуть в нее. Тщетные усилия! Я решил, что свирель в дороге испортилась, но, внимательно осмотрев ее со всех сторон, убедился, что она цела и невредима.
 Велик аллах! Свирель цела, но не издает ни единого звука.
 Я отложил ее в сторону, пообедал и вышел погулять. Вер-нувшись, я опять взялся за инструмент, но он продолжал толь-ко сипеть.
 Великий творец, что это за несчастье! И за что ты лишаешь меня удовольствия, которым обладает любой чабан? Чем я со-грешил перед тобой?
 Эти страстные обращения к аллаху тоже не помогли, - как я ни бился, свирель не звучала. Я стал до мельчайших подробностей припоминать, как играл Пирверди; воспроизвел все его движения: как он держал свирель, как складывал паль-цы, сжимал губы. Стараясь в точности подражать двоюродно-му брату, я не упустил ни одной мелочи, но проклятая свирель продолжала упорно молчать в моих руках.
 Однажды утром, встав с постели и одевшись, я наспех вы-пил стакан чаю, чтобы бежать на службу, но перед тем как выйти, на всякий случай опять поднес свирель к губам...
 Ах, какое блаженство! Свирель зазвучала, она издала один из тех звуков, какие извлекал из нее Пирверди...
 Ах, брат мой, где ты? Я бы крепко обнял и расцеловал те-бя, мой добрый, мой любимый брат!
 Взглянув на часы, я обнаружил, что уже на полчаса опоз-дал на работу. Несколько раз я поцеловал свирель, осторожно положил ее в коробку и выбежал на улицу. Ах, как прекрасен мир! Солнце, жара, уличная пыль, люди, горы, камни, трава, деревья - все они в это прекрасное утро выглядели как-то по особенному и словно поздравляли меня, весело улыбаясь. Моя свирель запела!..
 Прибежав в канцелярию, я радостно приветствовал сослу-живцев, а некоторым шепнул на ухо, что свирель моя зазву-чала.
 Я сел на свое место, достал бумаги и начал писать. Но я плохо соображал, что пишу, разговаривая с сослуживцами, не понимал, что говорю. Все мои мысли были со свирелью. Я по-ложил часы на стол и трепетно следил за стрелками, мысленно гоня их к трем, чтобы схватить шапку и бежать домой.
 В этот момент меня вызвал начальник:
 - Сейчас же напиши кермечатахскому старшине приказ, чтобы собрал у населения пятьдесят четыре повозки и второго нюня доставил в Эривань в распоряжение командира казачь-ей части полковника Афанасьева. На этих повозках казачья часть выедет в лагеря - в деревню Канакир. Напиши, что приказ подлежит обязательному исполнению в срок, иначе старшине нагорит...
 Выслушав распоряжение начальника, я ответил: "Слуша-юсь!" - и вернулся в канцелярию. Составив бумагу, я принес ее начальнику на подпись. А он, прочитав две строчки в нача-ле и несколько слов в конце приказа, взял перо и подмахнул подпись. Возвращая мне подписанную бумагу, он только ска-зал:
 - Отправить срочно, сию же минуту!
 Приказ был тотчас зарегистрирован, положен в пакет и от-правлен по адресу.
 Но какие там повозки? Какие казаки? Разве могли умес-титься в эту минуту в моей голове такие вещи! Я был занят только свирелью, и, кроме нее, для меня ничего не существо-вало. И я настолько был захвачен в этот день мыслями о сви-рели, что вместо повозок написал в приказе: свирели-флейты.
 Получив злополучный приказ, старшина передал его про-читать писарю, а потом объявил населению, что начальник требует пятьдесят четыре свирели, то есть флейты. Все приш-ли в удивление. Как можно сразу собрать такое количество свирелей, и для чего наконец казакам столько свирелей? К то-му же ведь на свирелях не поедешь, это не лошадь, не осел! В конце концов старшина и сельский писарь, как лица наибо-лее сведущие в таких делах, объяснили крестьянам, что прави-тельство, вероятно, хочет возложить на население расходы по комплектованию военных оркестров.
 После долгих толков и пересудов решили послать в город трех аксакалов поискать там на базаре свирели и закупить их. Остальные свирели решили собрать у пастухов. Кроме того, было решено подать губернатору прошение о том, чтобы впредь расходы по комплектованию военных оркестров с крестьян не взыскивались, так как селение Керме-Чатах бедное.
 Квартировавшая в городе Эривани казачья часть собира-лась второго июня прибыть в Канакир на отдых. Для перевоз-ки части командир затребовал у начальника пятьдесят четыре повозки. В ответ была получена бумага от начальника, что к назначенному дню требуемые повозки будут доставлены.
 В этот самый день, второго июня, когда ожидались повозки, полковнику Афанасьеву докладывают, что кермечатахский старшина принес пятьдесят четыре флейты.
 Удивленный полковник не принял флейт и потребовал по-возки. Старшина стал утверждать, что ничего о них не знает, и в оправдание предъявил приказ начальника, где ясно было написано о флейтах.
 Яростно затопав ногами и выругав родителей старшины, полковник забрал его, есаула и флейты и в сопровождении нескольких казаков поспешил в управление начальника выяс-нить в чем дело.
 Вот и вся история.
 В конце концов игра на свирели,, принесшая мне столько горьких переживаний, не дала никаких результатов. Как выяс-нилось вскоре, я не получил от аллаха таланта, которым обла-дал мой двоюродный брат Пирверди, - извлекать из деревян-ной трубкой чарующие звуки.
 Прошло некоторое время, и мое увлечение музыкой настоль-ко прошло, что я вовсе забросил злополучную свирель.
 1926

ЙАН ТЮТЯЙИ
Джаван вахтларымда мян Иряванда началник диванханасында гуллуг
эдирдим. Гуллугумун ады дилманджлыг иди; йяни шикайятя гялян
кяндлилярин сёзюню началникя русджа тярджюмя элярдим, началникин да
сёзюню тюркджя йетирярдим кяндлиляря. Шикайятчи олмайан вахтда да
началник тяряфиндян приставлара вя йюзбашылара хёкмляр вя гейри
кагызлар йазардым вя кагызлары оз алимля йазандан сонра верярдим
началник гол чякярди, гёндярярдик оз йериня.
Бир гюн диванханада отуруб йазы йазырдым. Йолдашларымын чоху
руслар иди; анджаг бир-ики няфяр мюсялман мирзяляри хяря оз ишиня мяш-
гул иди. Гюнорта вахты иди. Бурада бирдян мяним башыма бир иш гялди;
отурдугум йердя акошкадан гёрдюм ки, диванхана хяйятиня чохлу
кянд джамааты гялмякдядир. Бу тябиидир: йарашар ки, гяза началники ди-
ванханасында хямишя кяндли олсун. Амма мяни тяяджджюбляндирян ики
шей олду: бири бу иди ки, джамаат адяти хяддян артыг гялирди вя икинджиси да
бу иди ки, кяндлилярин бир чохунун алиндя бир шей гёрюрдюм: узагда чу-
буг сапына охшадырдым, амма акошкайа йавыг гялдим вя диггятля
бахыб гёрдюм ки, кяндлилярин алиндяки йан тютяйидир.
Тяяджджюб! Мягяр бунлар хамысы чобандырлар? Вя агярчи чобандыр-
лар, тютяклярини нийя алляриндя гятирибляр вя ня мюнасибятля бурайа бу
гюн джям олублар вя ким бунлары чагырыб?..
Мян, – неджя ки, началник дилманджы, – бордж билдим чыхам хяйятя вя
бу ахвалатдан хябярдар олам, хяйятя чыхан кими джамаат тёкюлдю устю-
мя вя башлады шикайятя:
– Ай ага, бизя началник аганын ряхми гялсин. Биз Гярмя-чатаг
джамаатынданыг. Хяйя бу тютякляри истяйирсиниз – бах, беш-он дяня йыгыб
гятирмишик. Валлах, биллах, тапылмыр. Чобанларын чоху дагдадыр; хяря оз
тютяйини гётюрюб апарыб. Сарванлар кяндиня да адам гёндярмишик
дейирляр: орда устасы вар, олса гайыртдырыб гятиряджякляр. Йохса Иряваны
вурдуг бир-бириня, анджаг беш-уч дяня тапдыг.
Мян бир шей баша дюшмядим; чюнки ня гядяр фикир эляйирдим
йадыма дюшмюрдю ки, началник диванханасы Гярмя-чатаг джамаатындан
йан тютяйи истямиш олсун вя нийя истясин? Мян бу фикрими джамаата
дедикдя габагда дуран кяндлиляр беля бяйан этдиляр ки, гуйа началник
диванханасындан хёкм гёндярилиб Гярмя-чатаг йюзбашысына ки, бу гюн
йяни ийун айынын икисиндя, Ирявандакы казак гошунундан отрю алли дёрд
дяня йан тютяйи джамаатдан йыгыб гёндярсин.
Мян даха тяяджджюб элядим вя сорушдум ки, бяс ханы началник
хёкмю вя йюзбашы озю харададыр?
Бу хейндя бир казак бёйюйю, йанында бир нечя казак, онларын
далынджа Гярмя-чатаг йюзбашысы Абдюл Кярим, алиндя шаллаг, онун
далынджа йасовулу Хейдяряли вя бунларын да йанларында бир нечя няфяр
Гярмя-чатаг агсаггалы хюджум чякдиляр диванханайа вя казак бёйюйю
гейзли, уджа сясля началники сорушду вя джаваб алмайыб, сохулду
началникин кабинясиня, йанындакылар да бунун далынджа.
Бурада мяни тяяджджюбляндирян бу олду ки, инди гялян казакларын
биринин алиндя дёрд дяня “флейта”, йяни йан тютяйи варды. Бунлар, даха
чобанлар чалдыгы садя йан тютяйи дейилдиляр; чюнки “флейта” дедикдя
дюймяли, узун вя шявя кими гара тютяклярдир ки, асгяри мусиги дяс-
тясиндя бунун оз йери вар.
Чох гярибя! Кяндлиляр бир йандан, бу казаклар да бир йандан, –
бунлар хамысы бу гюн бизя йан тютяйи дашыйырлар.
Мян мяяттял галмышдым вя хеч маджал элямядим ки, хушуму
башыма йыгам. Бурада началникин чох уджа вя чох аджыглы сясини эшитдим:
– Мирзя Аббас! (Мяни чагырырды).
Джялд озюмю йетирдим началникин отагына вя гёрдюм ки, казак
бёйюйю айляшиб началникин йанында, о галан адамлар да кянарда сяф
чякиб дурублар. Началник эля бир халятдя мяним узюмя бахырды ки, де-
йирдим бу саат дуруб мяни йейяджяк. Хирсиндян кишинин гёзляри гызар-
мышды вя мяня бир гядяр дик-дик бахандан сонра алини столун устя тяряф
узатды вя сорушду:
– Бу няди?
Мян кефли адам кими, габагджа столун устюндя бир шей гёрмядим;
амма столун устюндякиляр хаман дёрд дяня флейта иди (йяни йан
тютякляри иди) ки, байаг казакларын алиндя гёрдюм.
Началник бир да деди:
– Бу няди?
Мян джаваб вердим ки, бунлар флейтадыр, йяни йан тютяйидир. Началник
беля гилей-гюзар башлады:
– Бяс сян ки, кефлянмяйя адяткярдя имишсян, ня джюрят эляйиб мя-
ним идарямя гуллуга гирдин?
Мян джаваб вердим:
– Джянаб началник, бизим шяриятимиздя кефлянмяк мяндир вя сиз
джянабын хюзурунда мян о гяляти элямярям вя эляйя да билмярям.
Эля ки, бу сёз мяним агзымдан чыхды, началник йериндян дик атылды,
столун устюндян бир йазылмыш кагыз гётюрдю вя мяня тяряф бир гядяр
айилиб, аз галды кагызы соха мяним агзыма вя чыгырды:
– Оху.
Инди мяним йадымда дейил ки, мян о кагызы неджя охудум; чюнки
гёзлярими тоз бюрюмюшдю. Амма кагызын мязмуну беля иди:
“Хёкм. Гярмя-чатаг йюзбашысына, Иряван гяза началники тяря-
финдян. Хёкм эдирям, албяття вя алиф албяття ийун айынын икисиндя Иряван
шяхяриня, Джяфярабад мяхяллясиндя олан казак гошунунун бёйюк афсяри
полковник Афанасйевин хюзури-шярифляриня алли дёрд дяня йан тютяйи
(флейта) джамаатдан йыгыб гёндярясян; чюнки хямин гошунлар хаман та-
рихдя хаман йан тютякляриня миниб Кянакир кяндиня йайлага гедяджякляр
вя мябада-мябада бу иши тяхиря саласан ки, мясулиййят алтына дюшясян.
Вяссалам.
Иряван началники Петров”.
Демяк, хямин хёкм йазылыб бизим диванханадан, хёкмя гол
чякиб хямин бизим началникимиз Петров вя хёкмю да оз дясти-хяттиля
йазан кимдир? Мян бядбяхт, мян йазыг, мян башыбялалы Мирзя Аббас
Фярзялийев, йяни Иряван началникинин дилманджы.

* * *
Хя, йаваш-йаваш хушум башыма джям олур вя инди йуху иля хягигяти
сечирям. Инди билирям ки, гюнах кимдядир, кимдя дейил. Вя анджаг инди
ганырам ки, мятляб ня устядир вя инди гёрюрям ки, бу фясады тёрядян
ким имиш.
Валлах-биллах, агяр началникин йериня мян олсайдым, йапышардым
бу лянятя гялмиш дилмандж Мирзя Аббасын богазындан (йяни озюмю де-
йирям ха) вя о гядяр сыхардым ки, богуларды вя богулуб оляндян сонра
аглы башына гялярди.
Ахвалат беля имиш: хяр кяс истяйир хямян гилю-галын аслиндян хя-
бярдар олсун, ашагыда йазылан бир нечя сятри зяхмят чякиб охусун.
* * *
Ики ай бундан габаг началникдян изн алыб гетмишдим кяндимизя
анамын зийарятиня. Орада мян бир хяфтя галдым. Амма неджя галдым?
Амоглум Пирвердинин бярякятиндян, эля йадыма гялир ки, кяндимиз
бехиштин бир гюшяси иди. Пирверди бир мяхарятля йан тютяйи чалырды ки, онун
чалмагына гулаг асанда мяним йемяк-ичмяк йадыма дюшмюрдю.
Амоглумун пешяси гойун сахламаг иди вя гойунлары да кюрд чо-
банларына тапшырмышды. Бунунла беля озю да хямишя гойунларынын йа-
нында оларды вя гейри чобанлар кими бу да йан тютяйини чалмагы адят
элямишди. Амма Пирвердинин чалмагы озгя бир чалмаг иди вя чох иттифаг
дюшярди ки, гоншу кяндлярдян бунун йан тютяйи чалмагына гулаг ас-
мага гялярдиляр вя мяним озюмюн бу чалгыйа о гядяр хявясим варды
ки, даха дойа билмирдим. Ахырда мян озюм да бир беля эшгя дюшдюм
ки, озюмя бир йан тютяйи аля гятириб башлайым йаваш-йаваш чалмага ки,
бялкя, пянах Аллаха, мяня да эля хошбяхтлик уз верди ки, мян да Пир-
верди кими чалан олдум. Амоглум бу хяйалы билян кими оз йан тютяйини
багышлады мяня вя мяним бир хяфтя мязуниййятим гуртарандан сонра
тютяйи сялигя иля басдым памбыгын арасына, гойдум бир баладжа гутуйа
ки, йолда арабада сынмасын вя гялдим Ирявана. Бурада мянзилимдя гу-
тудан тютяйи чыхардым вя уст-башымын тозуну силмямиш вя йолдан рахат
олмамыш, башладым тютяйи чалмага.
Амма, хейиф вя хейиф; ня гядяр пюфляйирям – тютяк хеч бир сяс
вермир. Додагымы гах беля тутурам, гах эля тутурам, гах йавыгдан
чалырам, гах бир аз узагдан уфюрюрям. Тютяк анджаг кёрюк кими фысыл-
дайыр, анджаг бир сяс чыхартмыр.
Даха йорулуб, бир гядяр мяйус олдум. Тютяйи гойдум столун
устюня, чыхдым гетдим диванханайа. Гуллугуму гуртарыб гялдим эвя
вя чёрякдян габаг геня гётюрдюм тютяйи вя геня истядим чалам. Хейр,
чалынмыр.
Дедим бялкя йолда тютяк хараб олуб; диггятля о тяряфя-бу тяряфя
бахдым. Хейр, саламатдыр, амма чалынмыр. “Аллахю-акбяр”. Геня йо-
рулдум вя гойдум кянара. Чёряк йедим вя чыхдым гетдим гязмяйя
вя гайыдыб гяляндян сонра геня истядим имтахан эляйям. Хейр, чалын-
мыр. Бари пярвярдигар, бу ня бядбяхтлик?! Нийя сян мяни эля бир
немятдян мяхрум гылырсан ки, о немяти сян хяр бир чобана кярамят
элямисян? Мян ня гюнахын сахибийям?
Вя беля-беля Аллахы чагырмаг геня бир файда багышламады, чюнки
бу хейир-дуадан сонра ня гядяр алляшдим, – тютяйим чалынмады.
Йада салырам Пирвердинин чалмагыны: тютяйи беля тутурду, саг алини
гойурду, сол али иля беля йапышырды, бармаглары бурада олурду, додагла-
рыны беля йумурду. О ки, бунлары беля эляйирди ки, мян да беля эляйирям,
бяс нийя бу шогяриб тютяк онун алиндя чалынсын, мяним алимдя чалын-
масын!..
* * *
Бир гюн сяхяр йеримдян дурдум, гейиндим, тез бир стякан чай ич-
дим ки, гедим диванханайа гуллугума вя эхтийат учюн тютяйи гётюр-
дюм, дайадым додагыма. Аха!.. Гурбан олдугум тютяк чалынды; йяни
бундан бир сяс чыхды. Хаман сяс иди ки, Пирвердинин кяндимиздя чал-
магыны йада салырды.
Ах, харадасан, амоглу, сяни бир гуджаглайа идим вя баса идим
багрыма, дойунджа опя идим!..
Саата бахдым; гуллугумун вахтындан йарым саат кечирди. Тютяйи бир
нечя дяфя опдюм, сялигя иля гойдум гутуйа вя гачдым кючяйя.
Пях-пях, ня гёзял дюнйа! Гюнюн истиси, кючянин тозу, адамларын
йахшы, йа пис хярякяти, даг, даш, отлар вя агаджлар, – гуйа бунларын ха-
мысы бу гюн дилбир олублар ки, мяня мюбарякбадлыг версинляр ки, бу гюн
мяним тютяйим сяс чыхардыб.
Диванханайа йетишдим, йолдашларымын джямисиня салам вердим вя
бир-икисинин гулагына пычылдадым ки, бю гюн мяним тютяйим чалыныбдыр.
Отурдум, кагыз-кугузу чыхартдым, башладым йазмага. Амма хяр ня
ки йазырам, – хеч билмирям ня йазырам, хяр кясля данышырам, – билми-
рям ня данышырам; чюнки фикрим тютяйин йанындадыр. Сааты чыхардым гой-
дум столумун устя ки, гёрюм саатын шюмаряляри-агрябляри ня вахт гялиб
3-ун устюндя дураджаглар ки, бёркюмю гётюрюб гачым эвя.
Бу арада началник мяни чагырды вя беля деди:
– Гётюр, бу саат бир хёкм йаз Гярмя-чатаг йюзбашысына ки, ийун
айынын икисиндя албяття вя алиф-албяття Джяфярабад мяхяллясиндя олан
казак гошунунун бёйюк афсяри полковник Афанасйевин хюзури-
шяряфляриня алли дёрд дяня араба джамаатдан йыгыб гёндярсин; чюнки
гошунлар хаман тарихдя, хаман арабалара миниб Кянакир кяндиня
йайлага гедяджякляр вя бу иши мябада тяхиря саласан ки, мясулиййят
алтына дюшярсян. Вяссалам.
Мян началникя “баш устя” дейиб гетдим. Хёкмю йаздым вя гя-
тирдим началникин габагына гойдум. Бу да бир-ики сятир башдан вя бир-
ики сёз ахырдан охуду вя гялями гётюрюб гол чякди, гайтарды мяня;
амма бирджя буну деди ки, “тез, тез, бу саат гёндяр”.
Хёкмю хаман дягигя дяфтяря салдылар, гойдулар пакетя вя гён-
дярдиляр.
Амма араба нядир, зад нядир? О гюн мяним бейнимя беля-беля
сёзляр чох чятин гиря билярди; чюнки о гюн мяним фикрим-зикрим мяхз
йан тютяйинин йанында иди. Вя о гюн мяндян отрю йан тютяйиндян савайы
хеч бир шей йохду вя ола да билмязди. Вя гёр о гюню мяндя олан йан
тютяйинин эшги ня гядяр гялиз имиш ки, началникин хёкмюндя “араба”
авязиня “йан тютяйи” йазмышам.
Хёкм да гедиб Гярмя-чатаг йюзбашысына чатандан сонра, о да
хёкмю вериб мирзясиня охудуб вя джамаата хябяр верибляр ки, началник
джамаатдан алли дёрд дяня флейта, йяни йан тютяйи истяйир. Хамы мяяттял
галыб, айа, бу гядяр йан тютяйини харадан йыгмаг мюмкюндюр вя айа,
гёрясян гошуна бу гядяр йан тютяйи ня лазымдыр; чюнки ахы йан тютяйини
минмяк олмаз! Бу ат дейил, эшшяк дейил. Вя ахырда йюзбашы вя кянд
мирзяси ки, джамаат ичиндя хамыдан чох билян имишляр, джамааты баша
салырлар ки, йягин гошунларын мусиги дястясинин чалгыларынын хярджини
хёкумят истяйир кянд джамаатынын охдясиня гойсун.
Бир гядяр да данышдыгдан вя мясляхятдян сонра беля гярар гойур-
лар ки, джамаат ичиндян уч няфяр агсаггал сечиб гёндярсинляр шяхяря ки,
базары гязиб ня гядяр тапсалар, йан тютяйи алсынлар вя чобанлардан да
хяр ня баджарсалар, йыгыб апарсынлар. Бундан алавя губерната да бир ари-
зя йаздырсынлар ки, бундан сонра гошунларын мусиги дястясинин хярджини
джамаатын устюня йыхмасынлар; чюнки Гярмя-чатаг джамааты чох ка-
сыбдыр.
* * *
Иряванда Джяфярабад мяхяллясиндя отуран казак гошунлары ийунун
икисиндя Кянакир дагына йайлага гедяси идиляр вя Иряван началникиндян
хаман гюн алли дёрд араба истямишдиляр вя началникдян казак бёйю-
йюня джаваб гялмишди ки, лазыми гярардад олунуб вя вягти-мюяййяндя
алли дёрд араба хазыр оладжаг.
Хаман ийунун икисиндя арабалар гёзлянилян вахт казак бёйюйю
полковник Афанасйевя арз эдирляр ки, Гярмя-чатаг йюзбашысы дёрд
дяня флейта гятириб. Полковник бу ишя тяяджджюб эдир вя флейталары гябул
этмяйиб, арабалары сорушур. Йюзбашынын да ки, арабадан хябяри йох. О
да началникин хёкмюню нишан верир. Хёкмдя да араба йазылмайыб, йан
тютяйи йазылыб.
Полковник бир нечя дяфя айагларыны йеря дёйяндян сонра вя йюзба-
шынын атасыны вя анасыны бир нечя дяфя сёйяндян сонра йюзбашыны да,
онун йасавулуну да вя гятирдикляри йан тютяклярини да гётюрюб, бир нечя
казак асгярляри да онларын далынджа гедирляр началник диванханасына ки,
гёрсюнляр бу ня амялдир.
Хюлася.
Амма началникин вя мяним башыма бу мярякяни ачан йан
тютяйиндян да ахырда эля бир мятляб хасил олмады; ахырда беля мялум
олду ки, йан тютяйи чалмагда амоглум кими мяхарят гёстярмяк вя
гулаг асанлары валех этмяк мяня худайи-тааладан гисмят дейилмиш.
Бир гядяр кечяндян сонра мусигийя олан хявясим о гядяр азалды
ки, башыбялалы тютяйи билмярря гёздян салдым.

    Соловьи поэзии
    Джалил Мамедгулузаде
    Соловьи поэзии
    О, да! О, да! Гляди как эта женщина идет!
    Гляди, гляди, как эта женщина бредет!
    Из уроков, которые преподаются в наших литературных кузницах
    - Братец Молла, зайди как-нибудь ко мне!
    Приглашал меня к себе один из старых моих друзей, но называть здесь его имя я не считаю нужным.
    Встретив меня еще раз-другой на улице, друг мой повторил свое приглашение, и вот однажды вечером я зашел к нему.
    Дома были сам хозяин, его жена... ханум (имени ее не называю) и еще старший их сын, учащийся техникума.
    Когда я вошел, все они встали.
    - Добро пожаловать, добрый вечер, прошу садиться!
    - Благодарю покорно!..
    Я сел. Ханум вышла. В комнате, где мы сидели, стоял у передней стены красивый книжный шкаф. В верхней его части красовалась табличка, на которой изящным почерком было выведено арабскими буквами: "Энадили шер", что означает: "Соловьи поэзии".
    Говоря по справедливости, этот шкаф вполне был достоин своего хозяина, потому что этот самый мой друг по праву вхо-дит в число ревнителей нашего просвещения и культуры.
    Книги, аккуратно расставленные за стеклами шкафа, не-двусмысленно говорили:
    - Это мы и есть соловьи поэзии!.. Я встал, подошел к шкафу и остановился перед ним. Поднялся и хозяин дома, достал из кармана ключ и, подой-дя, открыл дверку шкафа. Потом повернулся ко мне.
    - Видишь? - спросил он.
    - Вижу, - ответил я.
    Тут подошел и сын моего друга. Я протянул руку, чтобы взять одну из книг и посмотреть.
    Хозяин дома отвел мою руку и извинился:
    - Братец Молла, я готов умереть за тебя, но погоди! Я немного удивился, но он мне сказал:
    - Я готов все эти книги выложить сейчас перед тобой, но не в этом дело. Я хочу сообщить тебе нечто очень важное, за тем я и позвал тебя сюда.
    - А что именно? - спросил я.
    - Я достал две редкостные книги, но пока ты не наградишь меня, я их тебе не покажу!
    Сын его громко расхохотался и повернулся ко мне:
    - Ну как, дядя Молла, попали в историю?
    - Я обязуюсь наградить тебя, - сказал я хозяину, - но и ты должен доказать, что приобретенные тобою книги дейст-вительно стоят награды.
    Друг мой закурил и повернулся к столу, чтобы положить спичку в пепельницу. В это время я опять хотел было протя-нуть руку к шкафу, но друг мой поспел вовремя:
    - Убей меня, но постой, потерпи! Клянусь твоей головой, пока не получу награды, не дам дотронуться до книг.
    Я промолчал, но сын хозяина, кажется, пожалел меня и об-ратился к отцу:
    - Отец, ради аллаха, не мучай дядю Моллу, покажи ему свои новые книги!
    Друг мой снова посмотрел на меня, потом, щуря глаза от едкого табачного дыма, протянул руку, снял с верхней полки какую-то книгу в ветхом переплете и подержал передо мной. Я взял посмотреть, что за книга.
    Она была написана от руки и было похоже, что ее отпечата-ли в прошлые века на литографском камне. Я перелистал не-сколько страниц и остановился на первой титульной странице. Среди путаных, извилистых письмен я никак не мог разоб-рать название книги.
    Видя мою беспомощность, друг мой протянул руку за кни-гой и сказал со смехом:
    - Дай-ка сюда!
    Он взял у меня книгу и сказал торжествующе:
    - Эта книга - диван одного из древнеазербайджанских поэтов по имени Эльдаи. Сколько лет я искал эту книгу!..
    Я спросил его, каким же образом он раздобыл ее теперь, и он рассказал мне историю книги:
    - Эта книга принадлежала персидскому принцу Бахман-Мирзе. Рассказывают, что когда принц бежал из Ирана в Ка-рабах, то носил эту книгу в боковом кармане. Года два тому назад я выдал одному посреднику некоторую сумму денег и по секрету сказал: если он достанет мне эту книгу, то получит от меня еще и суконную чуху. Он оказался молодцом, принес мне книгу и получил чуху.
    Тут я снова взял книгу и, открыв в середине, стал перели-стывать. Везде были одни стихи. Я надел очки и с большим трудом прочитал на одной из страниц полстроки, но дальше уже не мог читать и, ясное дело, ничего из прочитанного не понял.
    Хозяин книги взял ее из моих рук и сказал:
    - Теперь давай сядем. Сели.
    - Ты в каком месте читал?
    Я склонился над книгой и показал. Сын хозяина тоже вы-тянул шею.
    - Братец Молла, - начал мой друг, - видимо, ты не привык читать такие книги. Вот я почитаю, а ты слушай. Итак, где ты читал?
    И принялся читать. Он прочитал один бейт из какого-то стихотворения, посмотрел на меня, помолчал и сказал:
    - Я могу поклясться своей честью, что ни один из извест-ных азербайджанских поэтов не создал до сих пор подобного стиха, рассчитанного на вечность!.. Браво, браво! Клянусь ва-шей жизнью, это нечто неподражаемое! Но слушай дальше...
    Я тут ничего не сказал. И не сказал потому, что признайся я, что из рассчитанного на вечность стиха этого необыкновенного поэта я ничего не понял, тогда и друг мой, и сын его сочли бы меня невеждой, как это тысячу раз бывает в обществе азербай-джанцев, где прочитываются рассчитанные на вечность стихи подобных необыкновенных поэтов, а слушатели ни единого слова в них не понимают и лишь некоторые из них, то ли из тщеславия, то ли из робости, притворяются вроде меня пони-мающими и поддакивают чтецу.
    Вот почему я смолчал: не хотелось показывать свое неве-жество.
    Как раз я думал об этом, когда старая, бедно одетая жен-щина в головном платке, закрывавшем нижнюю часть ее лица, "несла чай. За нею пришла и ханум. Когда женщина расстави-ла стаканы и с пустым подносом в руке собралась уходить, ха-"ум сказала ей вслед:
    - Зейнаб, присмотри за самоваром, чтобы он не остыл.
    Похоже, что женщина эта была служанкой. Она ушла, а ханум села.
    Не отрывая глаз от книги, друг мой протянул в мою сторо-ну указательный палец и принялся читать. Прочитав один -бейт, он тут же начал переводить и комментировать его.
    - Это значит, что у себя в цветнике я посажу цветок "гебр" и, когда появятся душистые бутоны и распустятся, я сорву цве-ток и отнесу в дар моей прекрасной возлюбленной. Соль в том, что слово "гебр" при различном чтении дает совершенно раз-личные понятия. В одном случае оно будет означать лепесток лука, в другом же случае - кончик верблюжьего хвоста. А тут означает душистый цветок!.. Теперь слушайте дальше.
    И он прочитал газель, из которой никто из нас ровным сче-том ничего не понял. Потом прочитал еще газель, после чего ханум зевнула и встала. А сын их почему-то улыбался. Мне очень хотелось знать, чему он улыбается, но спросить было неудобно.
    Папаша, горячий любитель газелей, снова уткнулся в книгу и по-прежнему, протянув в мою сторону указательный па-лец, принялся с воодушевлением читать дальше. Прочитав бейт, в котором только в первой строке пять раз повторялся в различных сочетаниях звук "дж", он восхищенно воскликнул:
    - Пах-пах-пах! Какая красота! Чудеса творит злодей! Ты обрати внимание на его искусство: какие глубокие мысли пере-даны обыгрыванием одной только буквы "дж"! Пах-пах-пах! Чудо, чудо поэзии!..
    Мой друг был так увлечен и говорил с таким возбуждением, что брызги слюны его разлетались вокруг, попадая в стаканы и блюдца.
    Ханум, продолжая зевать, повернулась уходить и только сказала:
    - Как жаль, что ничего не понятно... Ее поддержал и сын.
    - Ив самом деле, отец, ты даешь за эту книгу уйму денег, так хоть бы объяснил нам, что там написано и что хочет ска-зать автор.
    И я открыл было рот, чтобы присоединиться к матери и сы-ну, но хозяин дома, не дав мне заговорить, спросил:
    - Как ты находишь Эльдаи, братец Молла? Какие чудеса творит, а?
    Мне опять стало стыдно, и я мог только сказать:
    - О да!..
    Друг мой закрыл книгу, положил на стол и, подойдя к шкафу, достал из него другую такую же старую книгу. Подняв ее обеими руками над головой, он восторженно сказал:
    - Видишь, братец Молла! Эту книгу носил по базару некий иранец и кому ни показывал, никто ни гроша за нее не да-вал, потому что где быку понять прелесть розы и как курду оценить вкус фисташки! За эту книгу я заплатил столько де-нег, что не составит и десятой доли подлинной цены ее: запла-тил я тридцать два рубля и после того, как получил ее, мне показалось, что я нашел эту книгу на улице. Эта редчайшая книга представляет собой диван гениального поэта доислам-ской эры Секеруль-Кадери. По одним данным, Секеруль-Кадери родился в азербайджанском селении Данакырт за двести двенадцать лет до переселения пророка из Мекки в Медину и до девяти лет прожил в родном селе, затем переселился в Багдад, где учился науке стихосложения у такого выдающегося ученого, как Бетабен-уш-Шеджери. Впоследствии своими сти-хами он вошел в число лучших арабских поэтов, и это дало повод арабам по незнанию и по ошибке считать его своим поэ-том. Как известно, Секеруль -Кадери принадлежит одна из "Муаллака", вот почему тысячи паломников, связанных религиоз-ным обетом, время от времени приходят к нему на поклонение. Вот один бейт из его стихотворений...
    И он громко и с воодушевлением прочитал двустишие на арабском языке.
    - Пах-пах-пах! В самом деле, какой у этого злодея изуми-тельный поэтический дар и как он возвысил тюрков-азери среди арабов, а может быть, и во всем исламском мире. К слову, я моту заметить, что арабы присвоили, кроме него, еще нескольких наших поэтов. К примеру, как ты думаешь, кто та-кой Хатем Таи? Я могу сослаться на ряд документов и многие-источники, которые неопровержимо доказывают, что Хатем Таи принадлежит к роду Хатемханаги с этого берега Аракса и эмигрировал некогда в Аравию. Ныне арабы гордятся его несравненными и непревзойденными произведениями. Я хочу сказать тебе, братец Молла, что у меня большие сомнения и. насчет автора "Муаллака" Имру-уль-Кайса!..
    Молодого студента техникума уже не было возле нас. Оче-видно, ему наскучило и он бежал (не понял прелести беседы).
    Друг мой не отводил глаз от страниц книги, и похоже бы-ло, что он собирается прочитать из нее еще что-нибудь.
    Признаюсь чистосердечно, что я немного устал, но посте-снялся хозяина дома и не хотел показать свою усталость, напротив, раза два я даже поддакнул ему.
Но тут произошло одно событие, от которого и усталость моя прошла, и стыдливость мою как рукой сняло.
    Как только друг мой открыл рот, чтобы продолжить чтение, погасло электричество. И мы остались в темноте.
    Друг мой тотчас же позвал сына:
    - Сынок, сынок, пожалуйста, почини-ка поскорее свет!..
    Ханум принесла свечку и поставила на стол. А сын взял молоток, клещи и куски провода и побежал в прихожую.
    Любитель поэзии придвинул поближе свечку, чтобы продол-жать чтение, но письмо оказалось настолько мелким, что он не мог разобраться и принялся курить.
    Дверь в другую комнату оставалась открытой, и я видел и слышал, как сидит в той комнате ханум, возле нее устроилась маленькая девочка, а на полу сидит старуха Зейнаб и что-то рассказывает. И ханум и девочка слушали ее. Зейнаб расска-зывала такую сказку:
    - То ли было это, то ли не было, жил-был падишах, и был у него визирь. Визирь был человек очень умный. Однажды он спал у себя дома, и вдруг среди ночи постучали в дверь. Визирь проснулся и хотел выйти на стук в одной рубашке. Но тут жена удержала его:
    - Визирь, не выходи в одной рубашке. Оденься, возьми оружие, за дверью может оказаться недруг.
    Визирь послушался совета жены, оделся, взял оружие и по-шел открывать дверь. И видит, что стучится какой-то богатырь, на поясе - кинжал, в руке ружье. Увидел, что визирь при оружии и говорит ему:
    - Поблагодари свою жену. Если бы ты вышел ко мне в одной рубашке да без оружия, то был бы сороковым игидом, которому я отрубил голову.
    Короче, богатырь говорит визирю:
    - Идем!..
    - Куда идем?
    - А вот этого я тебе не скажу. Идем!
    Словом, пошли. Шли, шли и остановились у какой-то две-ри. Богатырь говорит визирю:
    - Ты останься здесь и жди меня. Если я крикну, знай, что я победил, и беги ко мне на помощь, а если не услышишь мое-го голоса, значит, я побежден. Тогда ты можешь возвращаться домой, но кто бы из моей родни и близких не спросил обо мне, ни в коем случае не говори о моем поражении. Всем говори, что ничего не знаешь, что где-то меня потерял. Хорошенько за-помни, слышишь, запомни это! Ни в коем случае не говори, что "богатырь повержен!..
    До этого места и ханум внимательно слушала, и девочка слушала, и я слушал.
    Тут я вспомнил о моем друге, который сидел возле меня. Мне подумалось, что он опять углубился в свои книги и только потому молчит. Повернулся к нему и вижу, он тоже поглощен сказкой Зейнаб и забыл обо всем.
    Дверь в комнату закрылась, и мы больше не слышали го-лоса Зейнаб.
    В нашей комнате в эту минуту воцарилась такая тишина и меня охватило такое волнение, что на минуту я перестал видеть горящую свечу, и в эту минуту в темноте перестал существовать для меня и азербайджанский поэт Эльдаи, исчез в темноте и Секеруль-Кадери, и даже арабизированные стихи всех соловьев моего друга потонули в густом мраке и навсегда перестали существовать для меня.
    Для меня в эту минуту единственным проблеском была све-ча, при свете которой я слушал из уст простой женщины Зей-наб понятную и увлекательную азербайджанскую сказку.
    Зажглись электрические лампочки и вывели меня из состо-яния оцепенения.
    Студент-электрик прибежал радостный и со смехом сказал
    отцу:
    - Ну что, отец? Хоть бы раз зажгли этот свет твои заме-чательные поэты!..
    Отец смотрел на сына с удовлетворением, и было видно, что он в душе очень гордится его умением.
    Я извинился перед хозяином дома и собрался уходить. Мо-лодой человек пошел проводить меня до ворот и, спускаясь по лестнице, сказал мне:
    - Дядя Молла, вот уже девять лет я прохожу уроки род-ного языка, но все же не могу понять этих поэтов. В ответ на его признание я сказал, прощаясь с ним:
    - Я хочу сказать тебе кое-что, но с условием, чтобы отец не знал.
    Он поклялся. И тогда я сказал ему:
    - Языка этих поэтов - кумиров твоего отца и моего друга я тоже не понимаю!..
    Молодой человек стоял пораженный.

ШЕИР БЮЛБЮЛЛЯРИ
Авят, авят, о гадын иштя бак насыл бакыйор,
Авят, авят, о гадын иштя бак насыл сакыйор.
Адябиййат заводларымызда
верилян дярслярдян
– Молла дадаш, бир гял бизя!
Мяни дявят эдян мяним кёхня достларымын бири иди ки, адыны бурада
сёйлямяйи лазым гёрмюрям. Икинджи вя учюнджю дяфя кючядя раст гялиб,
достумдан хямин дявяти эшидяндян сонра бир гюн ахшам чагы гетдим
онлара.
Эвдя бир эв сахиби озю иди, бир арвады… ханым иди (адыны йазмырам);
бир да бёйюк оглу иди ки, техникум мяктябиндя дярс охуйур. Мян ги-
ряндя джямян дурдулар айага.
– Хош гялмисян, ахшамыныз хейр, буйур айляш.
– Йа Аллах!
Мян отурдум вя… ханым чыхды гетди. Айляшдийимиз отагда йухары
башда бир кичик китаб шкафы гойулмушду. Шкафын йухарысында бир лёвхя
гёзял джяли хятля йазылмышды-аряб алифбасы иля хятт нёвюдюр: «Анадили-шеир”; йяни шеир андяляри, йахуд
шеир андялибляри-бюлбюлляри.
Бу шкаф, – агяр дуруб хагг сёйлясяк, – эв сахибиня чох йарашан бир
шей иди; ондан отрю ки, вагеян мяним хямин достум бизим маариф гядри
билянлярин джяргясиндя сайылыр.
Шкафын гапысынын шюшясинин далында сялигя иля дюзюлмюш китаблар
ашкар буну дейирдиляр ки, “бах, шеир бюлбюлляри биздян ибарятдир”.
Мян дурдумм айага вя гялдим дайандым шкафын габагында. Эв
сахиби да дурду, джибиндян бир ачар чыхартды, гялди шкафын гапысыны ачды,
узюню мяня тутду вя деди:
– Гёрюрсян?..
Дедим:
– Бяли.
Достумун оглу да йавыг гялди. Мян истядим алими узадам вя
китаблардан бирисини чыхардам, бахам, эв сахиби мане олду вя узр истяди:
– Молла дадаш, мян олюм дайан!
Мян бир аз тяяджджюб элядим вя бу мяня беля деди:
– Мян бу китабларын хамысыны хазырам тёкям габагына, амма
гясдим о дейил. Мяним хяйалым сяня бир мюждя вермякди вя онунчун
да сяни зорнан бу гюн бура гятирмишям.
Дедим: – Ня мюждя?
Деди: – Ики гярибя китаб аля гятирмишям, амма муштулугуму
вермясян, гёстярмяйяджяйям.
Оглу гях-гях иля гюлдю вя мяня тяряф деди:
– Хы, Молла дайы, беляджя ишя дюшярсян ха!..
Мян эв сахибиня дедим:
– Муштулуг вермяк борджум. Сянин да борджун сюбута йетирмякди ки,
аля гятирдийин китаблар хягигятдя муштулуга мюстяхягдирляр.
Достум папиросуну йандырды вя чёндю стола тяряф ки, спичка чёпюню
кюлгабына гойсун. О вахт мян геня истядим алими узадам шкафа, дос-
тум озюню йетирди:
– Мян олюм, дайан, сябрини дяр. Башын учюн, муштулугуму вермя-
сян, гоймайаджагам алини китаблара вурасан.
Мян даха динмядим, амма гардашоглунун мяня дейясян йазыгы
гялди вя атасына деди:
– Дядя, сян Аллах Молла дайыны инджитмя, тязя китабларыны чыхарт
гёстяр.
Достум геня бир гядяр бахды узюмя вя папирос тюстюсю гёзлярини
аджыда-аджыда алини узатды ан йухары тябягядян бир кёхня джилдли китаб
чыхартды вя тутду габагыма. Мян да алдым гёрюм ня китабдыр.
Йарысы ал хятти иди вя кёхня асрлярдя дашдан чап олунмуша охшайыр-
ды. Бир-ики сяхифясиня гёз гяздирдим вя биринджи сяхифянин сярлёвхясиня
диггят йетирдим. Гарышыг-долашыг йазыларын ичиндя китабын адыны тапа бил-
мядим. Достум бурада мяним иджзими-аджизлийими дуйду, алини узатды китаба вя
гюля-гюля деди:
– Вер мяня! – Вя мяндян китабы алыб деди:
– Бу китаб гюдямайи-шюярайи-Азярбайджан Йелдаинин диваныдыр. Азярбайджанын гядим шаирляриндян.
Буну мян нечя илди ки, ахтарырдым.
Мян сорушдум ки, инди буну харадан тапыб; о да мяня беля джаваб
верди:
– Бу китаб шахзадя Бяхмян Мирзянин китабларынданды вя рявайят
эляйирляр ки, шахзадя Ирандан Гарабага гачанда бу китабы голтуг джи-
биндя сахлайырмыш. Ики ил бундан иряли бир дяллала мян хялвятджя бир гядяр
пул вермишдим ки, агяр о китабы тапыб гятирся, она бир махуд чуха да
верим. Гочаг китабы гятирди вя чуханы да мяндян алды.
Бурада мян китабы геня алдым алимя вя ачдым орта сяхифялярини вя-
ряглядим. Хяр йери нязм иди. Гёзлюйюмю тахыб, бир йериндян бу ибаряни
чятинликля охуйа билдим.
Мянарихяс абузи ки, бярг-нярг оладжагдыр,
Сита ки, хяшм нитахи…
Бурада дайандым вя далыны охуйа билмядим вя сёз йох ки, оху-
дугуму да баша дюшмядим. Китабын сахиби алимдян алды вя деди:
– Инди гялин айляшяк.
Айляшдим.
– Хы, харадан охуйурдун?
Мян айилдим вя нишан вердим. Джаван да китаба тяряф башыны айди.
Достум деди:
– Молла дадаш, гёрюкюр, бу джюр мятбуатын мюталиясини этийад этмя-
мисян (йяни; адят этмямисян). Гой мян охуйум, сян гулаг ас. Хя,
харадан охуйурдун?.. – Вя башлады охумага:
Нийарбяхш айури ки, тярг-бярг оладжагдыр,
Саки чешми нитафи-тю мехри-талеи-пюнхан.
Вя бу бейти охуйандан сонра достум бахды узюмя, бир гядяр
динмяди вя деди:
– Мян оз виджданыма анд ичя билярям ки, бир беля кялами-абядзин-
Дяни, олмяз сёзляри, индийядяк Азярбайджанын бяргюзидя шаирляринин хеч бири сяхнейи-
мятбуата чыхартмайыбдыр. Мярхяба, мярхяба! Сиз олясиниз, гийамят
эляйиб. Инди далына гулаг ас.
Бурада мян бир сёз данышмадым вя данышмамагымын сябяби бу иди
ки, агяр деся идим ки, бу “гийамят” шаирин абядзиндя кяламыны мян
баша дюшмядим, о вядя достум да вя оглу да мяни бисавад хесаб
едяджякдиляр; неджя ки, мин дяфялярля беля-беля тюрк мяджлисляриндя мин
дяфялярля эля беля-беля “гийамят” шаирлярин абядзиндя кяламы зикр
олунуб вя тюрк гулаг асанлары (йяни мюстямеинляри) о кяламдан бир
зярря гядяр ишаря да анламайыблар вя анламайанларын бир пара гуру
тяшяххюслюляри вя кямджурятлиляри мяним кими йаландан “бяли-бяли”
дейиб озлярини анлайана охшадыблар. Онун учюн да мян динмядим;
истямядим савадсыз олмагымы дуйалар.
Мян бу хяйалатда идим, бир касыб годжа арвад узундя йашмаг, чай
гятирди. Далынджа… ханым да гялди. Арвад стяканлары гойуб падносу
апаранда… ханым онун далынджа деди:
– Зейняб, самавары гёзля сойумасын.
Бу арвад гуллугчуйа охшайырды. Арвад гетди вя… ханым айляшди.
Достум башыны китабын устюндян галхызмайыб, саг алинин шяхадят
бармагыны мяня тяряф узатды вя башлады китабдан охумага:
Сима тюхяф, ня йяшанир, олубду хялхя дилбяр.
Умури-гярб зяраф ня кар-кур сяфихан.
Йяни: акярям мян бустанымда “гябр” гюлюню вя “гябрин”
гёнчяляри ачылыб мюяттяр-атирли олар вя мян о гюлдян дяриб апарарам о на-
зянин йарыма итхаф эдярям. Демяк, бурада “гябр” кялмяси “гайын”ын
фятхи иля соган габыгыны мяна эдир, “гайын”ын кясриля дявянин гуйру-
гунун уджуна дейир, “гайын”ын зямми иля хяман гюл агаджыдыр ки, шаир
онун гёнчялярини оз йарына эхда этмяк истяйир. Хядиййя этмяк, багышламаг. Инди далына гулаг ас:
ГЯЗЯЛ
Нигари-вясл шёвг-мютрюбю рягбят хизар олмаз,
Гюлю хяр ляхзейи-ашиг тяраби-хар-мар олмаз.
Агяр андишя хатирнак дястуру-мярадж этся,
О дилбяр ким, кявакиб эшги-гябзи-хакисар олмаз.
Сюхян бяр душ аджлафи-ряайа мязхяри эймян,
Дямадям назянин ол мярхями-мюлгят нисар олмаз.
Инди далына гулаг ас:

ГЯЗЯЛ
Хяр ки, мехри-чаки-дилхун сянги-барын гёрмясин,
Гяфляти-мярджан-хал ичря дийарын гёрмясин.
Чюн пяришан зюлфю джёвхяр дилбяри-баляли-ляб,
Гям кюдари-ряхнюма бир буся йарын гёрмясин.
Мян гяриб аслан нигяхбани-билади-мёхтяриз,
Та хядянги-навюк олса, хядди-харин гёрмясин.
Бурада… ханым асняди вя дурду айага. Оглу да йавашджа гюлюм-
сюндю. Чох истярдим сябябини билям, амма сорушса идим, йерсиз дюшяр-
ди; йяни биджа оларды. Огланын гязялпяряст атасы башыны геня хаман кита-
ба айиб вя геня шахадят бармагыны мяня тяряф узадыб башлады бялагят-
ля охумага:
Джямин джямал джюмули джялали-джул эляйибдир
Ки, хязми тахир дяфи хятаг тяхн мюгилан.
– Пях-пях!.. Ня гядяр мязиййят! Залым оглу гийамят эляйиб! Сян
бир мяхарятя бах ки, бир дяня “джим” хярфи иля ня бёйюк бир мянаны ифа-
да эдир, йяни анладыр.
– Пях-пях, пях!.. Гийамят эляйиб.
Догрудан да, достумун фясахятинин гялизлийиндян агзынын кёпюйю
стякан-нялбякийя сычрайырды. Ханым асняйя-асняйя истяди гедя вя
гедяндя бирджя буну деди:
– Хейиф ки, бир шей баша дюшмюрям. – Оглу да анасына тяряф данышды:
– Йяни, дядя, догрудан да о китаба ки, о гядяр пул верирсян, ахы ня
олар ки, бизи баша саласан гёряк о китабда йазылан сёзлярин мянасы нядир
вя ня демяк истяйир.
Мян да бурада истядим ана вя огула гюввят верям вя истядим ки,
агзымы ачам, амма эв сахиби гоймады вя мяндян сорушду:
– Молла дадаш, неджя гёрдюн Йелдаини? Гёрюрсян неджя гийамят
эляйир?
Мян геня утандым вя бирджя буну дейя билдим:
– Бяли…
Достум хаман китабы бюкдю гойду столун устя вя дурду гетди
шкафдан геня бир кёхня китаб чыхартды гятирди вя хаман китабы ики али иля
йухары галхызыб, шаираня бир шивя иля мяня деди:
– Бах, Молла дадаш, бу китабы да бир иранлы базарда доландырырды вя
хяр кяся ки, гёстяриб, бир кяс буна пул вермяк истямяйиб; чюнки окюз
ня билир гюлюн гядрини вя кюрд ня билир пюстянин гядрини?! Бу китаба
мян о гядяр пул вердим ки, китабын асил гиймятинин ондан бири дейил.
Мян буна отуз ики манат вердим вя веряндян сонра эля билдим ки,
кючядян тапдым. Бу надюрюл-вюджуд китаб, джахилиййя асринин гирян бяха
шаири Сягярюл-Гадиринин “Мяджмяюн-нябигя”сидир. Бир рявайятя гёря
Сягярюл-Гядири хиджрятдян 212 ил габаг Азярбайджанын “Данагырт” гя-
сябясиндя тявяллюд эдиб. Доггуз йаша гядяр орда игамятля, сонралар
Багдада мювасялят эдяряк, Бятабинюшшяджяри кими аазими-улямадян
тяхсили-улуми-вязню гафийя этмишдир ки, авахир аряб дилиндя шеир
йазмагла Арябистанын бяргюзидя шаирляринин силкиня мясляк олмушдур;
онунчун арябляр сяхвян вя гяфлятян ону оз шаири хесаб эдирляр. Ся-
гярюл-Гадири, – неджя ки, мялумдур, – “Мюяллягати-сябя”нин биринин
сахибидир; неджя ки, минлярджя ифайи-фяризейи-хядждж эдянляр мюрури-дюхур
онун зирайятиня мюшярряф олмагдадырлар. Иштя бу бир-ики бейт онун
джюмлейи-ашарындандыр.
Бягдю мягата тябярюл-зиджаня хяйаляк,
Матюл-кялабю латяшняба гюзаза.
Пях-пях, догрудан да залым оглунун неджя абдар кяламы вар! Вя
гёр неджя аряблярин ичиндя, бялкя ислам аляминдя биз азяри тюркляринин
башыны уджалдыб (йяни: гёр неджя “сярбюлянд” эляйиб). Вя буну да бурада
гейд эдя билярям ки, арябляр бундан башга геня бизим гейри бир нечя
шаирляримизи тясахюб эдирляр. Мясялян, “аглына ня гялир, кимди Хатями-
Таи? Мян нечя-нечя сянядляр вя мяхязлярля дярягейи-сюбута йетиря
билярям ки, Хатями-Таи Арар бу тайлы Хатям хан аганын няслиндян
иншигат эдиб, Арябистана хиджрят эдянлярдяндир ки, онун бимисл вя
манянд набигяси иля инди арябляр ифтихар эдирляр. Вя хятта, Молла дадаш,
мян “Мюяллягя” сахиби Имряял-Гейс барясиндя да чох шякдяйям.
Даха джаван тялябя бурада йохду. Йягин ки, дарыхды вя баш гётюрюб
гачды (чюнки мяджлисин ляззятини анламады).
Достум геня гёзюню дикмишди китаба вя охшуйурду ки, орадан
геня бир шей охумага хазырлашыр.
Мян бу бойнума алырам ки, бир аз йорулдум, анджаг эв сахибиндян
утандым вя йорулмагымы бюрузя вермяк истямядим вя хятта узя
галдым вя бир-ики дяфя “бяли-бяли” да дедим.
Амма бурада бир иш ваге олду ки, йорулмагым да гетди ишиня, утан-
магым да йаддан чыхды. Эля ки, достум агзыны ачырды китабдан охусун,
бурада электрик чыраглары бирдян сёндю вя биз галдыг гаранлыгда.
Достум хаман саат оглуну чагырды:
– Оглум, оглум, гадан алым, чыраглары йандыр.
… ханым алиндя бир йанан шам, гятирди бизим отага, гойду столун
устя. Оглу да чякидж, кялбятин вя мяфтил гырыглары гётюрюб гачды далана.
Шеир мяджнуну-дялиси да шамы чякди китабын йанына ки, охусун, амма на-
рын йазылары гёзю сечмяди вя башлады папирос чякмяйя.
О бири отагын гапысы ачыг иди вя гёрюрдюм вя эшидирдим ки, хаман
отагда... ханым айляшиб, йанында бир баладжа гыз ушагы отуруб вя Зейняб
арвад да йеря чёкюб ня ися нагыл эляйир вя …ханым да вя гызы да гулаг
асырлар. Зейняб арвад бир беля нагыл сёйляйирди:
– Ай ханым, бири вар иди, бири йох иди, бир падшах вар иди вя бир да о
падшахын бир вязири вар иди. Бу вязир да чох гочаг вязирмиш. Бир гюн
вязир оз эвиндя йатмышмыш. Геджя вахты гапы дёйюлюр, вязир айылыр вя
кёйнякджяк истийир чыха гапыйа. Бурада вязирин арвады дейир: – Ай вязир,
эля кёйнякджяк гапыйа чыхма, палтарыны гейин, йараг-асбабыны гётюр.
Йохса ола биляр ки, гапыдакы дюшмян ола.
Вязир да арвад дедийини эляйир вя йараг-асляхясини гейир, гедир
гапыны ачыр вя гёрюр ки, гапыны дёйян бир игиддир, белиндя хянджял, алиндя
тапанча. Вязири йараг-асляхяли гёряндя дейир:
– Гурбан оласан арвадына! Йохса мяним габагыма кёйнякджяк вя
али йалын чыхса идин, отуз доггуз игидин бойнуну вурмушам, сян да
гырхынджы оладжагдын.
Хюлася, гапыны дёйян вязиря дейир:
– Гял гедяк.
– Хара гедяк?
– Сяня бордж дейил, гял гедяк.
Хюлася, гедирляр, гедирляр, гедирляр вя бир гапыда дайанырлар. Игид
вязиря дейир:
– Сян дур бурада, мяни гёзля, агяр сясляндим, бил ки, басмышам,
онда гял мяним харайыма. Агяр сясим гялмяди, онда бил ки, мян
басылмышам; онда чых гет. Амма мяним гохум-агрябамдан хяр кяс
мяни сорушса, мябада дейясян игид басылды; дегинян билмирям харада
мян ону итирдим. Бах, йадында сахла, йадында сахла. Демяйясян ки,
игид басылды.
Бу йеря кими... ханым да ширин-ширин гулаг асырды вя мян да гулаг
асырдым. Бурада йанымдакы достум йадыма дюшдю, дедим бялкя геня
китабларына джумуб, онун учюн сяси чыхмыр. Чёндюм вя гёрдюм ки, бу
да джями хуш-гушуну Зейняб арвадын нагылына вериб гулаг асыр.
Ара гапы ортюлдю вя Зейнябин сясини даха эшитмядик. Вя бизим
отагда бу дягигя эля бир сакитлик амяля гялди вя мяним гялбимдя эля
бир тутгунлуг уз верди ки, отагымызда йанан шамы даха гёзюм гёрмюр-
дю. Вя бу гаранлыгын ичиндя бу дямдя мяним учюн Азярбайджан шаири
Йелдаи да йох иди, Сягярюл-Гадири да гаранлыга батды вя хятта досту-
мун бюлбюлляринин джями арябляшмиш шеирляри зюлмятин тяркиня дюшюб,
мяндян отрю хямишялик фотя гетдиляр.
Анджаг бу дямдя мяним учюн бирджя ишыг хаман тяк бир шамын ишыгы
иди ки, орадан Зейняб арвадын дилиндян ачыг вя ширин Азярбайджан нагы-
лыны эшидирдим.
Электрик чыраглары йанды вя мяни бу гаранлыг малхюлйасындан ойат-
ды. Электрик фяннинин тялябяси шад вя гюля-гюля гялди.
– Хы, дядя, ня олар ки, бир дяфя да бу чыраглары сянин о гярибя шаир-
лярин йандыралар?
Атасы да дилхошлугла оглуна бахырды вя гёрюрдюм ки, оглунун би-
лийиня гялбдян чох-чох фяхр эдир.
Эв сахибиндян узр истядим вя хазырлашдым гетмяйя. Джаван мяни
кючя гапысынадяк йола салды вя пиллякянляри йеня-йеня мяня беля
деди:
– Молла дайы, валлах, доггуз илди ки, мюсялман дярси охуйурам,
амма геня бу шаирлярин дилини ганмырам.
Бунун джавабында мян буна ал вериб айрыланда дедим:
– Сяня бир сёзюм вар; амма гяряк атан билмясин.
Джаван анд ичди вя мян она дедим:
– Сянин дядянин вя мяним азиз достумун о гярибя шаирляринин
дилини мян да ганмадым.
Джаван мат галды.

Джалил Мамедгулузаде
         Сон
     Умер Гаджи-Мирзали-ага. Приходился он дальним род-ственником нашей домашней, и мне пришлось пойти на его похороны и проводить покойника до самого кладбища, а вече-ром отправиться на поминки. Отправился сам и взял с собой нашу домашнюю.
       Мужчины собрались в первой комнате, и жена, войдя во двор, отделилась от меня и прошла во внутреннюю комнату (как родственница, она знала расположение комнат в доме).
       Я вошел к мужчинам, отдал общий поклон и сел. Двое молл в чалмах сидели на почетном месте у стены напротив входа. Когда я сел, один из них громко произнес "фатиха", и тогда все присутствующие, начав со слов "бисмиллах" или "алхам-дулиллах", стали читать про себя молитву, беззвучно шевеля губами. Посреди комнаты сидел, поджав под себя ноги, еще один молла без чалмы, возле него лежало несколько перепле-тенных книжек, и он читал одну из них, близко держа ее у глаз. Некоторые из сидевших тут мужчин держали в руках та-кие же книжки и читали, бормоча под нос.
       Книжки эти представляли собой отдельные части Корана, а их, этих частей, в Коране целых тридцать.
       Кебле-Таги, старший сын покойного, стоял удрученный, низ-ко опустив голову, у входных дверей. Каждый, кто входил в комнату, приветствовал собравшихся салямом и садился. Тог-да и Кебле-Таги медленно опускался на колени на том месте, где стоял. А когда кто-нибудь вставал уходить, Кебле-Таги то-же быстро поднимался на ноги. Уходивший обращался к ново-му хозяину дома со словами утешения и соболезнования. Одни говорили кратко:
       - Пусть благословит аллах память усопшего! Другие останавливались   подольше и   произносили несколь-ко дополнительных слов:
       - Не очень тужи, кербалай! Никто не останется вечно на этой земле. Мир этот - неверный и коварный мир. Каждый сотворенный имеет один конец - смерть. Такова воля аллаха. И нас это не должно волновать. Не огорчайся!
       Прочитав соответствующую молитву из корана, я тихо ска-зал:
       - Пусть благословит аллах память покойного!
       После того, как я сел, несколько минут царило молчание, никто не заговаривал. Вошел еще один посетитель и сел. Мол-ла опять провозгласил "фатиха", и опять все присутствующие вполголоса прочитали молитву, после чего опять стало тихо. Только сидевший налево от меня Мешади-Зульфугар обратился к моллам и сказал:
       - Ахунд Молла-Ахмед, кажется, этот месяц должен быть коротким.
       Молла поднял голову от корана и ответил:
       - Да, должен быть коротким.
       Я тоже повернулся к Мешади-Зульфугару и проговорил:
       - Да, должен быть коротким.
       Я попросил у моллы без чалмы одну из частей корана, от-крыл ее и начал читать.
       Я уже не помню, в какой части света я пребывал, когда увидел вдруг хозяина дома Кебле-Таги, который опустился пе-редо мной на корточки и будил меня ото сна.
       Оказалось, что я крепко заснул над Кораном. Посмотрел в книгу и понял, что прочитал-то я всего две страницы из нача-той мною части. С большим трудом я дочитал часть и произнес про себя "фатиха". Я повторил первую суру корана "хамд", поцеловал книгу, вернул молле без чалмы, встал, чтоб уходить.
       - Кебле-Таги, пусть уготовит аллах покойному лучшее место в своем раю и сохранит тебя, чтобы не погас очаг в его" доме!
       Мы вышли в прихожую, и Кебле-Таги громко сказал:
       - Скажите сестрице Бильгеис, что дядя Молла уходит. - Пусть идет.
       Бильгеис - имя матери моих детей. В прихожей зажгли мой ручной фонарь и дали мне в руки. Я спустился во двор и за-метил женщину в чадре, которая вышла из женской половины и, следуя за мной, пошла из ворот. И я пошел впереди с фона-рем в руке.
       Было не так уж темно и все же мой фонарь несколько ос-вещал дорогу. Мы миновали улицу Гаджи-Мурсала и вышла к мосту Алимурада. Тут я прошел через мост и вдруг заметил, что Бильгеис, закутавшись в чадру, стоит на месте и смотрит в мою сторону.
       Я удивился и немного даже рассердился.
       - Что ты  стоишь?   Гадаешь, что  ли?  Уже  поздно. Иди за мной!
       Жена стояла на том же месте без движения. Я позвал ее еще громче и произнес, кажется, несколько неприятных слов..
       А женщина продолжала стоять на том же месте. Удивление мое еще более усилилось и во мне вскипел гнев; я выругал жену:
       Дочь проклятого, шутишь со мной, что ли? Разве тут-место для шуток? Иди же за мной!
       Ба!.. Я был поражен, когда увидел, что женщина молча по-вернулась и пошла обратно.
       Мне захотелось поднять с земли камень, догнать женщину и разбить ей голову. Но я овладел собой и подумал: Бисмиллах! Может, я сплю и все это мне только снится?!"
       Так я услышал голос, который словно пробудил меня ото сна, издали мужской голос громко звал:
       - Бильгеис! Бильгеис!..
       Голос стал приближаться, и смотрю, братец Мешади-Джафар идет впереди нашей домашней, Бильгеис, а та покорно следует за ним.
       Тут все разъяснилось. Оказалось, что за мною пошла Биль-геис жена братца Мешади-Джафара, который, не найдя среди женщин свою Бильгеис, взял мою и привел, чтобы поручить мне и увести свою.
       Так он и сделал: своими ушами я слышал, как он отчиты-вал свою жену, уводя ее за собой; а моя Бильгеис пошла за мной; я тоже повел ее домой, сурово отчитывая и даже браня ее.
       Дети еще не спали. Маленькая Хаджар, увидя нас, сказала радостно:
       - Папочка, куда вы ходили? Я ответил в сердцах:
       - В ад ходили! К черту ходили! Девочка умолкла.
       1927

ЙУХУ
Хаджы Мирзяли ага вяфат этмишди. Чюн бизим эв адамына бир нёв го-
хумлугу чатырды, мярхумун дяфниня та гябр устя кими мян гетмяйя
мяджбур олдум вя хятта ахшам вахты сяр-сяламятиня да гетдим; мян
озюм да гетдим вя эв адамымызы да апардым.
Кишиляр габаг отага йыгышмышдылар вя оврят да хяйятя гиряндян
сонра мяндян айрылды, гетди ичяри отага (гохумлугу джяхятдян орайа
бяляд иди).
Мян гирдим кишилярин йанына вя салам вериб кечдим йухары вя ай-
ляшдим. Илк аммамяли молла йухары башда дизюстя айляшмишди. Вя мян
отуран кими бунларын бири уджадан фатихя деди вя джамаат да башлады кими
“бисмиллах” вя кими “ялхямдуллах” дейиб, оз-озюня йавашджа вирд эля-
мяйя. Отагын ортасында бир аммамясиз молладжыг да диз устя чёкюб,
габагында бир дястя джилдли китабча, алиндя бу китабчаларын бирини гёзю-
нюн йавугуна тутуб охуйурду. Айляшян кишилярин да бир нечяси, ал-
ляриндя бу китабчалардан, йавашджа мыртдана-мыртдана охуйурдулар. Бу
китабчалар Гуранын джюзляри иди ки, ибарят ола Гуранын отуз хиссясиндян.
Мярхумун бёйюк оглу Кябля Тагы башыашагы вя гямгин дурмушду
айагюстя, гапынын агзында. Хяр бир ичяри дахил олан салам вериб айля-
шяндян сонра Кябля Тагы да йавашджа дурдугу йердя чёкюрдю дизи устя
вя бириси дуруб гедяндя Кябля Тагы да дик галхырды айаг устя. Вя ге-
дян адам узюню эвин тязя сахибиня тутуб хяря бир джюр тясялли верирди.
Бири мюхтясярджя дейирди:
– Аллах ряхмят элясин.
Амма бири бир аз дайаныб бир-ики сёз да артыг дейирди:
– Кябляйи, хеч уряйини сыхма, бу дюнйада хеч кяс галмайаджаг; бу
дюнйа намярд дюнйадыр. Хяр йаранмышын ахыры олмякдир; бу бир Аллах
мясляхятидир. Бу ишлярин бизя дяхли йохдур; хеч уряйини сыхма.
Мян хямд суряни охуйуб гуртарандан сонра йавашджа дедим:
– Аллах ряхмят элясин.
Мян отурандан сонра бир-ики дягигя мяджлис сакит кечди, данышан
олмады. Анджаг бир адам да мяним кими гирди отага вя айляшди; буна
да фатихя дейиб вя геня мяджлис ахли хямд суря охудулар вя сонра геня
сакитлик амяля гялди. Анджаг мяним сол тяряфимдя айляшян Мяшяди
Зюлфюгар моллалара тяряф узюню тутуб сорушду:
– Ахунд Молла Ахмяд, бу ай гяряк кямйек ола. Йяни бир гюн аз ола.
Молла да башыны Гуранын джюзюндян галхызыб деди:
– Бяли, гяряк кямйек ола.
Мян да Мяшяди Зюлфюгара тяряф дёндюм вя дедим:
– Бяли, гяряк кямйек ола.
* * *
Гуранын бир джюзюню мян да аммамясиз молладжыгдан истядим вя
ачдым, башладым охумага.
Дяхи билмирям дюнйанын харасында идим ки, бир да гёрдюм эв сахи-
би Кябля Тагы гялиб чёкюб габагымда вя мяни йухудан ойадыр. Мя-
лум олду ки, мяни бурада ширин йуху тутуб. Бахдым ки, джюзюн алиф-лам-
мим сурясинин анджаг ики сяхифясини охумушам. Олюм-зюлюм джюзю гур-
тардым, оз кёнлюмдя фатихя вердим. Хямд суряни охудум вя Гуранын
хиссясини опдюм, вердим молладжыга вя дурдум айага.
– Кябля Тагы, Аллах оз бирлийи хатиряси учюн Мяшяди амоглуну бе-
хиштин ан йахшы йериндя айляшдирсин вя сянин вюджудун иля онун оджагыны
сёндюрмясин.
Чыхдыг далана вя Кябля Тагы уджадан чыгырды:
– Ай ушаг, Билгейис баджыйа дейин, Молла ами гедир, дурсун гялсин.
Билгейис оврят бизим ушагларын анасынын адыдыр. Фанусуму-фанарымы даланда йандырдылар, вердиляр алимя, йендим хяйятя вя гёрдюм ки, оврят
эвиндян бир чаршовлу оврят мяним далыма дюшдю вя далымджа чыхды кю-
чяйя вя мян да архайын фанар алимдя гедирям.
Хава чох да гаранлыг дейилди вя бунунла беля алимдяки фанар бир аз
да ишыг салырды. Хаджы Мюрсял кючясини кечдик, чатдыг Алимурад кёрпю-
сюня. Бурадан мян кечдим вя гёрдюм ки, Билгейис чаршава бярк-бярк
бюрюнюб, дуруб мяня тяряф бахыр. Тяяджджюб элядим вя бир аз да
аджыгландым вя дедим:
– Дяхи, ня истихаря элийирсян? Геджя кечибдир. Беля гял гедяк.
Арвад дурдугу йердя дуруб, дяхи бир йана хярякят элямирди. Мян
геня тякид элядим вя бу дяфя бир аз да уджадан буну чагырдым вя бил-
мирям агзыма гялян бир нечя аджыглы сёз да дедим.
Арвад тярпянмяк истямирди. Хями хейли тяяджджюб элядим вя хями
да няхайятсиз гейзляндим вя арвада тяряф беля сёйюш гёндярдим:
– Ай мялунун гызы, агяр мянля зарафатын вар, бура зарафат йери
дейил, гял гедяк.
Ба!.. Бу хейндя мяни хейрятя гятирян бу олду ки, гёрдюм арвад
динмяз-сёйлямяз гайыдыб гери гедир.
Истядим йердян бир даш гётюрям вя арвадын далыйджа гачам, вурам
баш-гёзю азилсин; амма бурада дайандым вя оз-озюмя дедим: Сюб-
ханаллах! Бялкя бу бир йухудур ки, мян гёрюрям.
Анджаг бурада бир сяс эшитдим вя йухудан айылдым. Узагдан бир киши
сяси “Билгейис” дейиб харайлайырды. Сяс йавыглашырды вя бахам ки, Мя-
шяди Джяфяр амоглу бизим эв адамымыз Билгейиси далына салыб гятирир.
Бурада иш ачылды. Демягинян далыма дюшюб гялян Мяшяди Джяфяр
амоглунун овряти Билгейис имиш вя Мяшяди Джяфяр амоглу да арвад-
ларын ичиндя оз Билгейисини тапмайыб, бизим Билгейиси гятириб ки, ону
мяня тапшырсын вя озюнюнкюню апарсын.
Хеля да эляди: оврятини гулагым эшидя-эшидя мязяммятля салды да-
лына вя апарды. Бизим Билгейис да дюшдю мяним далыма вя мян да буну
мязяммят эляйя-эляйя вя бялкя да сёйя-сёйя апардым эвимизя.
Ушаглар хяля йатмамышды. Баладжа Хяджяр бизи гёрян кими севинджяк
сорушду:
– Дядя, хара гетмишдиниз? – Мян аджыгла джаваб вердим:
– Джяхяннямя гетмишдик, гора гетмишдик!
Ушаг сясини кясди.

    Тетка Фатьма
    Джалил Мамедгулузаде
    ТЕТКА ФАТЬМА
    Многие женщины на свете теряли свои башмаки: и во время верховой езды, и из повозки или фаэтона, и даже на железной дороге.
    Один мой приятель рассказывал как-то, что несколько лет назад, когда он ездил с женой в Хорасан на поклонение гробни-це святого, тридцать четыре раза падали башмаки с ног его жены из фаэтона, двадцать один раз - во время поездки по же-лезной дороге, когда его жена спускалась или поднималась по лесенке вагона, и сто сорок шесть раз - в Иране, когда они ехали верхом на лошадях.
    Этот мой приятель и сейчас уверяет, что при одном упоми-нании о хорасанской поездке он сразу вспоминает крик жены:
    - Ай киши, башмак упал!
    Другой мой приятель часто говорит мне, что за всю свою жизнь он ни разу не выезжал с женой куда-нибудь, даже со двора на улицу не выходил. Когда я спрашиваю почему, он от-вечает:
    - Потому, что боюсь услышать ее крик: "Ай киши, башмак упал!"
    Одним словом, у многих женщин на свете падали башмаки с ног. И в самом деле, что тут особенного, если с ноги женщины упал башмак? Дело простое, упал башмак, крикнешь: "Ай ки-ши, башмак упал", и муж остановит фаэтон, если вы едете на "фаэтоне, и принесет тебе твой башмак; если вы едете на арбе, остановит арбу, а если едете в поезде, то остановит поезд (впрочем, извозчики на этих проклятых железных дорогах никогда не слушают, что им говорят).
    Итак, у многих женщин на свете падали башмаки с ног, но клянусь аллахом, никто еще так сильно не пострадал от этого, как тетка Фатьма.
    Муж тетки Фатьмы, житель города Пуганый Мул Кербалай-Халыгверди, как-то купил лошадь в деревне Кизячное. Ло-шадь была хорошая, но с одним недостатком: при каждом удобном случае она покидала двор своего нового хозяина и бежала прямехонько в селение Кизячное, к своему старому хо-зяину Мешади-Нурали. И Кербалай-Халыгверди приходилось бегать за ней в Кизячное и приводить обратно.
    Однажды тетка Фатьма обратилась к Кербалай-Халыгвер-ди с такою просьбой:
    - Ай киши, будь милостив, повези меня в святое место Гейдарли. Теперь, слава богу, ты купил лошадь и не придется идти пешком.
    Сперва Кербалай-Халыгверди ответил:
    - Ради аллаха, отстань, жена!
    Но потом согласился.
    Город Пуганый Мул находится в двух часах пути от свято-го места Гейдарли. Дорога, идущая от города к реке Квакуш-ки, ведет далее в селение Кизячное, но, если перейти через реку, попадешь в селение Заячий Гон и через час езды будешь в свя-том месте Гейдарли.
    Святое место Гейдарли славится своими чудесами, и о них можно было бы рассказать много интересного, но, не желая обидеть шемахинцев, мы этого не делаем.
    Кербалай-Халыгверди вывел лошадь, посадил тетку Фатьму позади себя и поехал.
    Муж и жена ехали, мирно беседуя.
    - Фатьма, - говорил муж, - кажется, лошадь немного хро-мает. - Я думаю, кузнец Уста-Али загнал гвоздь в мякоть. А жена отвечала:
    - Ай киши, объясни мне, ради аллаха, как эти кузнецы камень им на голову, не боятся вбивать гвозди в копыта лоша-ди? А если вдруг лошадь лягнет?!
    На это Кербалай-Халыгверди ответил, что береженого бог бережет.
    Беседуя таким образом, они ехали себе спокойно, как вдруг раздался крик тетки Фатьмы:
    - Ай киши, башмак упал!
    Кербалай-Халыгверди остановил лошадь и, обернувшись, стал вглядываться в дорогу, но ничего не увидел. Тогда он со-скочил с лошади и сказал жене:
    - Ты возьми повод и придержи лошадь, а я пойду поищу башмак.
    При этих словах тетка Фатьма испуганно вскрикнула:
    - Нет, нет, ради алаха, я боюсь! Я не дотронусь до повода!
    Кербалай-Халыгверди перебросил повод через шею лошади и сказал жене:
    - Ладно, если будешь сидеть тихо, лошадь не двинется.
    И пошел по дороге обратно искать башмак. Лошадь постоя-ла немного и сделала шаг вперед. Тетка Фатьма крикнула:
    - Ай аман!
    Лошадь сделала еще один шаг. Тетка Фатьма снова крик-нула:
    - Ай аман!  - Лошадь шагнула еще раз, и тетка Фатьма опять крикнула:
    - Ай аман!
    Тогда лошадь пошла медленно вперед. Вскоре расстояние между лошадью и Халыгверди настолько увеличилось, что кри-ки жены уже перестали доходить до его слуха.
    Вспомнив о своем старом стойле у прежнего хозяина, ло-шадь вскоре скакала к деревне Кизячное. Бедная тетка Фать-ма, в ужасе воздев обе руки к небу, неистово вопила:
    - Ай аман!..
    ***
    Покуда лошадь мчит тетку Фатьму, мы перенесемся в селение Кизячное.
    Прежний хозяин лошади Мешади-Нурали сидел на улице возле ворот своего дома и беседовал с сельским Молла-Гурбангулу. Кроме них, были тут еще несколько сельчан, которые слушали, что говорил им Молла-Гурбангулу. А он говорил:
    - Как смеет женщина выходить за ворота дома? Попада-ются даже такие бесстыжие мусульмане, что берут с собой жен и отправляются в гости к родственникам.
    - Молла, - сказал один из крестьян, - клянусь единым творцом, создавшим нас всех, что я никуда не водил, извините за такое слово, мать нашего Джафара.
    Другие сельчане тоже поклялись, что в жизни не совершали подобного греха.
    И Молла-Гурбангулу продолжал:
    - Женщину следует загнать в комнату и запереть дверь на замок.
    Тогда   к   Молла-Гурбангулу   обратился   Мешади-Нурали   и сказал:
    - Молла, правильно изволишь говорить, но, если понадо-бится, к примеру, чтобы женщина пошла к роднику за водой, как же она пойдет, к примеру, если дверь заперта на замок; она же не сможет выйти, к примеру, чтобы сходить по воду.
    - Сразу видно, что за глупые слова денег не платил,- сердито вскричал Молла-Гурбангулу. - Что это за женщина, если она будет показываться на улице и ходить по воду? Воду надо таскать тебе самому, милейший! Как можно доверять женщине настолько, чтобы выпускать ее на улицу?! Жену надо держать взаперти и ключ иметь в кармане.
    Поговорив еще таким манером, Молла-Гурбангулу спросил у Мешади-Нурали:
    - Мешади-Нурали, кому ты продал лошадь?
    Тот ответил, что продал лошадь Кербалай-Халыгверди из города Пуганый Мул. Услышав имя Кербалай-Халыгверди, Молла-Гурбангулу принялся расхваливать его:
    - Вот о ком ничего плохого не скажешь! Это настоящий му-сульманин. Я давно знаю Кербалай-Халыгверди и всегда оста-навливаюсь у него, когда бываю в городе Пуганый Мул. Это настоящий раб аллаха. Не было еще случая, чтобы я услышал голос его жены или видел ее рост. Добро тебе, Мешади-Нура-ли, хорошему человеку продал ты свою лошадь.
    Мешади-Нурали подтвердил слова Молла-Гурбангулу и от себя добавил, что Кербалай-Халыгверди и в самом деле чело-век очень набожный и честный.
    Крестьяне заняты были этой беседой, когда послышался вдруг топот копыт. Они все обернулись к дороге и увидели ска-чущую верхом женщину-мусульманку.
    - Проклятье тебе, слепой шайтан! - воскликнули крестьяне в один голос.
    - Астагфурулла! - произнес Молла-Гурбангулу.
    На лошади скакала наша тетка Фатьма. Бедная женщина вцепилась обеими руками в луку седла и поэтому не могла за-крыть лицо чадрой.
    При виде мужчин бедная женщина со стыда зарделась вся и виновато оглядела крестьян и моллу.
    Лошадь влетела через раскрытые ворота во двор Мешади-Нурали.
    В полном недоумении поглядел Молла-Гурбангулу вслед лошади, сплюнул и промолвил:
    - Пусть проклянет вас аллах, женщины! Пусть уничтожит аллах ваше семя на земле! Из-за вас, бесстыжих, исчезнут на свете добродетель и благочестие!
    Другие крестьяне тоже послали в адрес тетки Фатьмы тыся-чу проклятий и разошлись.
    А лошадь тем временем подбежала во дворе к своей старой кормушке под навесом и принялась подбирать сено и солому.
    Прибежала потом жена Мешади-Нурали и вместе с несколь-кими другими женщинами кое-как спустила с лошади онемев-шую от ужаса тетку Фатьму.
    Через полчаса подоспел и Кербалай-Халыгверди.
    Бедная тетка Фатьма!..

ФАТМА ХАЛА
Дюнйада чох арвадларын башмаглары дюшюб, хах ат устя гедян вахт,
хах арабадан йа файтондан, хах дямир йол иля гедяндя.
Мяним бир достум вар, нагыл эдир ки, бир нечя ил бундан габаг ов-
рятля Хорасана гедян вахт оврятинин башмаглары отуз дёрд дяфя файтон-
дан дюшдю, ийирми бир дяфя дямир йолда гедян заман пилляканлары эниб-
чыханда дюшдю вя йюз гырх алты дяфя Иранда ат йолу иля гедяндя дюшдю.
Инди да хаман достум дейир ки, бириси Хорасан сяфяринин адыны чя-
кян кими оврятимин “А киши, гойма башмагым дюшдю” чыгыртысы дюшяр
йадыма.
Мяним бир озгя достум вар, бу да хямишя мяня дейяр: мян ом-
рюмдя оврятим иля бирджя дяфя да няинки сяфяря, бялкя хяйятдян кючяйя
да чыхмамышам.
Сорушурам нийя, дейир-мяхз ондан отрю ки, горхурам арвадым бир-
дян чыгыра “А киши, гойма башмагым дюшдю”.
Хюлася дюнйада чох арвадларын башмаглары дюшюб. Йяни вагиян баш-
магын дюшмяйи ня бир эля бёйюк эйиб йа бядбяхтликдир? Башмагды дюш-
дю, дейярсян “А киши, гойма башмагым дюшдю”, киши да файтон олса
файтону сахлар, дямир йол гатары олса дямир йол гатарыны сахлар (хярчянд
бу эви хараб дямир йолу сюрянляр хеч сёзя бахан адам дейилляр).
Бяли, дюнйада чох арвадларын башмагы дюшюб, амма валлахы, биллахы
башмагын дюшмяйиндян хеч бир кясин башына о гядяр мюсибят гялмяйиб,
ня гядяр ки, Фатма халанын башына гялиб.
Фатма халанын ари Гатыр уркюдян шяхяринин сакини Кярбялайы Халыг-
верди Тязякли кяндиндян бир ат алмышды. Ат гёзял ат иди, амма бирджя эйби
вар иди: хямишя фюрсят тапан кими тязя сахибин эвиндян чыхыб дюз гедиб
чыхарды Тязякли кяндиня – кёхня сахиби Мяшяди Нурялинин эвиня. Сонра
Кярбялайы Халыгверди гедиб дюбаря Тязяклидян аты гятирярди эвиня.
Бир гюн Фатма хала узюню Кярбялайы Халыгвердийя тутуб деди: а киши,
сян Аллах, мяни бир апар Хейдяряли пириня, инди Аллаха шюкюр ат алмысан,
пийада ки гетмяйяджяксян. Аввял Кярбялайы Халыгверди джаваб верди, ай
арвад сян Аллах ал чяк, амма ахырда разы олду.
Гатырлы шяхяри иля Хейдярли пиринин арасы ики саатлыг йолдур.
Шяхярдян чыханда Гурбагалы чайына кими Тязякли кяндинин йолудур,
сонра чайы кечиб Довшантутан кяндиня тяряф бир саат гядяринджя йол гедиб
Хейдярли пириня чатыр.
Хейдярли пири чох кярамятли пирди. Бу пирин барясиндя чох сёз да-
нышмаг оларды, амма шамахылыларын хатиряси учюн данышмырыг.
Кярбялайы Халыгверди аты чякди кючяйя вя арвады Фатма халаны
тяркиня алыб дюшдю йола.
Ар вя оврят сёхбят эдя-эдя гедирдиляр. Ар мясялян беля сёхбят эдир-
ди: Фатма, дейясян ат бир аз ахсайыр, мян эля билирям ки, налбянд уста Али
аты мыха салыб.
Оврят беля сёхбят эдирди: а киши, сян Аллах бир мяня де гёрюм, бу
башыдашлы налбяндляр неджя горхмуйур атын гычларына мых вурурлар: бялкя
бирдян ат тяпик атды?
Кярбялайы Халыгверди джаваб верди ки, Аллах адамы сахласа адама хеч
зад олмаз.
Бир гядяр бу джюр сёхбят эдя-эдя гетмякдя идиляр ки, бирдян нагафил
Фатма чыгырды: А киши, гойма, башмагым дюшдю. Кярбялайы Халыгверди аты
сахлайыб чёндю йола бахды, амма бир шей гёрмяди. Атдан йеря дюшюб
оврятиня деди ки, сян йапыш джиловдан аты сахла, мян башмагы ахтарым.
Фатма хала бу сёзляри эшитджяк тез джаваб верди: йох, йох башына до-
ланым, мян гялят эдярям, мян алими джилова вура билмярям. Киши джилову
атын бойнуна салыб деди: эйби йохду, сян тярпянмясян, ат дурар. Вя озю
гери гайыдыб башлады башмагы ахтармага. Ат бир гядяр дуруб бир гядям
гётюрдю. Фатма хала чыгырды: “Ай аман!”. Ат бир гядям да гётюрдю. Фат-
ма хала гышгырды: “Ай аман”. Сонра ат башлады йаваш-йаваш габага хяря-
кят элямяйя. Бир аз да кечяндян сонра Кярбялайы Халыгверди оврятиндян
о гядяр узаг дюшдю ки, Фатма халанын багыртысы дяхи онун гулагларына
чатмады.
Хейван кёхня вятяндяки ахуруну йадына салыб бир баш Тязякли кян-
диня чапмагда иди. Йазыг Фатма хала хяр ики аллярини йухары галдырыб “ай
аман” дейя-дейя няря чякирди.
Ат Фатма халаны гётюрюб гачмагда олсун, гяляк Тязякли кяндиня.
Атын кёхня сахиби Мяшяди Нуряли отурмушду кючядя оз гапысынын
габагында вя кянд молласы Молла Гурбангулу иля сёхбят эдирди. Бунлар-
дан савайы бурада мяхялля ахлиндян геня бир нечя кяндли отуруб молла-
нын сёхбятиня гулаг верирдиляр. Молла Гурбангулу беля данышырды:
– Арвад няди, хяйятдян кючяйя чыхды няди, хяля бир пара бинамус
мюсялманлар оврятлярини йанларына салыб апарырлар гохум-гардаш эвиня.
Кяндлилярин бири узюню Молла Гурбангулуйа тутуб деди: – А молла,
анд олсун бизи йарадан мяхлугя, мян бирджя дяфя да, айыб олмасын сиздян
да, Джяфярин анасыны хеч бир йеря апармамышам. О бири кяндлиляр да анд
ичдиляр ки, бир беля гюнах иш гёрмяйибляр.
Молла Гурбангулу башлады:
– Оврятинки одур ки, гатасан эвя, гапысыны гыфыллайасан.
Мяшяди Нуряли узюню тутду моллайа вя деди “а молла, йахшы фярмайиш
арз эдирсян, бялкя лазым олду, мясялян, арвад гедиб чешмядян су дашы-
сын, онда пяс гапыны гыфыллайандан сонра ахы арвад дяхи эшийя чыха билмяз
ки, мясялян гедиб су гятирсин”.
Молла Гурбангулу уджадан джаваб верди: пях, ахмаг-ахмаг даныш-
мага пул вермямисян? Оврят няди, кючяйя чыхыб су гятирди няди. Суйу
джанын чыхсын озюн дашы. Оврятя да этибар вар ки гойасан чыха кючяйя?
Оврятинки одур ки, гатасан дама, гапысына гыфыл вуруб ачарыны гойасан
джибиня.
Бир гядяр да сёхбятдян сонра Молла Гурбангулу Мяшяди Нурялидян
сорушду: Мяшяди Нуряли, аты кимя сатдын? Мяшяди Нуряли джаваб верди ки,
аты Гатыр улкюдянли Кярбялайы Халыгвердийя сатыбдыр. Молла Гурбангулу
Кярбялайы Халыгвердинин адыны эшитджяк башлады ону бу джюр тярифлямяйя:
– Бах ня демишям, асил мюсялман Кярбялайы Халыгвердидир. Мян о
кишини чохдан таныйырам вя Гатыр улкюдяня гедяндя да хямишя
Кярбялайы Халыгвердийя гонаг оларам. Киши догрудан да Аллах
бяндясидир. Хеч бир дяфя да олмайыб ки, мян онун оврятинин йа бир сясини
ешидим, йа бойуну гёрям. Ай Мяшяди Нуряли, халал олсун о аты ки,
Кярбялайы Халыгвердийя сатыбсан.
Молланын бу сёзлярини Мяшяди Нуряли да тясдиг эляди вя деди ки,
вагиян Кярбялайы Халыгверди чох диндар вя намуслу адамдыр.
Кяндлиляр бу сёхбятдя идиляр, гёрдюляр ки, ат таппылтысы гялир. Йола
тяряф бахыб гёрдюляр ки, бир мюсялман овряти ат устя отуруб чапыр.
Кяндлиляр хамысы бирдян деди: “Няхлят сяня кор шейтан”. Молла
Гурбангулу деди: Астафюрулла.
Атын устюндяки оврят бизим Фатма хала иди. Йазыг оврят горха-горха
икиялли йапышмышды йяхярин гашындан вя бу сябябдян узюню ортя билмирди.
Кяндлиляря йавуглашыб бичаря оврят утана-утана бир бахды кяндлилярин
узюня вя гызара-гызара, бахды молланын узюня.
Ат, Мяшяди Нурялинин гапысына йетишиб озюню сохду хяйятя, Молла
Гурбангулу бир гядяр мат-мат бахыр хяйятя гириб гетди башыны сохду
чардагын алтындакы оз ахырына вя дарашды от вя саман чёплярини ахтарыб
йемяйя.
Сонра Мяшяди Нурялинин овряти вя бир нечя саир оврятляриндян йыгышыб
бир тёвр Фатма халаны атдан йендирдиляр.
Йарым саатдан сонра Кярбялайы Халыгверди да гялиб чыхды.
Йазыг Фатма хала!!!
Лаглагы
“Молла Нясряддин”, 29 сентйабр, 6 октйабр
1906, №26–27

    Уста Зейнал
    Джалил Мамедгулузаде
    УСТА ЗЕЙНАЛ
    Армянский купец Мугдуси-Акоп получил от сына телеграм-му, что тот выезжает из Тифлиса. Четыре с половиной года юноша учился в Москве и, окончив университет, ехал теперь на родину. За все четыре с половиной года, проведенные им в Москве, он лишь один раз, три года назад, был на каникулах у родителей.
    Телеграмма очень обрадовала Мугдуси-Акопа, его жену и младшего сына. Действительно, какое счастье: после трехлетней разлуки встретить сына, окончившего курс в университете.
    Взяв жену за руку, Мугдуси-Акоп стал обходить комнаты своей квартиры. Осмотрев все, супруги решили в маленькой комнате поставить кровать и превратить ее в спальню для дорогого гостя, в смежную с ней большую комнату внести пись-менный стол и устроить ему кабинет, самую большую комнату убрать коврами и превратить в гостиную, четвертую отвести под столовую, пятую занять самим, а шестую предоставить младшему сыну.
    Комнаты были в полном порядке, обои еще свежи, полы крашены недавно. Только в зале надо было заштукатурить часть потолка, обрушившегося во время недавнего ливня.
    Мугдуси-Акоп с женой решили позвать какого-нибудь шту-катура, чтобы заделать потолок.
    Мугдуси-Акоп не ждал сына так скоро. Выезжая из Москвы, сын телеграфировал, что погостит недели две в Тифлисе у дяди.
    Поэтому Мугдуси-Акоп не торопился с ремонтом, ожидая, чтобы просох отсыревший от дождя потолок. Знай он, что сын не задержится в Тифлисе, он, конечно, не стал бы откладывать ремонт и своевременно привел бы все в "порядок.
    На проезд из Тифлиса потребуется три дня, и Мугдуси-Акоп с женой решили сейчас же позвать мастера, чтобы успеть за два дня произвести ремонт и убрать комнаты.
    Мугдуси-Акоп знал, что по соседству с ним живет толковый и опытный штукатур по имени Уста-Джафар. Купец пошел к мастеру. На стук вышла босая женщина и сказала, что Уста-Джафар работает в доме Мамедаги и вернется только к вечеру.
    Это огорчило Мугдуси-Акопа. Он не надеялся, что найдет свободного штукатура, откладывать же работу до следующего дня не хотелось: вряд ли за оставшийся день можно было заде-лать потолок, вычистить и убрать комнату после ремонта.
    Отправившись в свой магазин, он рассказал об этой неудаче соседу Гаджи-Расулу. Тот расхвалил Уста-Зейнала, недавно приехавшего из Ирана.
    Позвали Уста-Зейнала и договорились, что он сегодня же начнет работу, к вечеру следующего дня заделает потолок и уберет сор. За это Мугдуси-Акоп должен был уплатить ему по два рубля в день. Сверх того, купец обещал мастеру еще шесть аршин полусукна, если тот закончит работу в срок.
    Через час Уста-Зейнал с учеником Курбаном был уже в доме Мугдуси-Акопа. Оставив хурджин на балконе, мастер вошел в комнату, посмотрел на потолок и сказал:
    - Хозяин, боюсь, что к завтрашнему вечеру те поспеем.
    Мугдуси-Акоп стал убеждать его, что работа не бог весть какая и ее можно закончить: в срок. Мастер еще раз взглянул на потолок и начал возражать:
    - Сегодня до вечера едва ли успеем просеять и приготовить известь, принести лестницу, сколотить помост, приготовить посуду, да мало ли дел... На все это уйдет уйма времени.
    Мугдуси-Акоп не соглашался, утверждая, что это можно сделать за час, и просил мастера постараться ради него и на-лечь на работу.
    Дав Курбану денег и послав его за известью, купец с женой и младшим сыном принялись выполнять распоряжения мастера, который, удобно расположившись на балконе, закурил трубку. Мугдуси-Акоп с сыном притащили со двора и установили в ком-нате лестницу. Жена Мугдуси-Акопа положила перед штукату-ром пачку папирос и спички. Затем отец и сын принесли не-сколько досок и по требованию Уста-Зейнала заняли у соседей еще одну лестницу.
    Через час во двор вошел нагруженный осел. Весь выпачкан-ный в извести хозяин осла с помощью Курбана снял мешки, внес в комнату и высыпал известь на пол.
    Пустые мешки были брошены на осла, и погонщик, подбод-ряя животное палкой, покинул двор.
    Докурив трубку, мастер выколотил ее, снял с себя поношен-ную чуху из полусукна, свернул, положил в сторонку и попро-сил у жены Мугдуси-Акопа сито. Когда сито было принесено, Курбан сел в углу залы и стал просеивать известь. Уста-Зейнал с Мугдуси-Акопом принялись устанавливать помост; одну из лестниц они приставили к одной стене, другую - к противопо-ложной; Уста-Зейнал выбрал самую длинную и прочную доску и уложил ее концы на верхних ступенях лестниц.
    Приладив доску, Уста-Зейнал вышел на балкон взять папиросу.
    - Хозяин, - сказал  он, закуривая, - кто строил  этот дом?
    Мугдуси-Акоп ответил, что дом был построен еще его отцом, но какой мастер строил его, он не знает.
    Уста-Зейнал снял папаху, надел на плешивую голову грязную ермолку и, поставив папаху на подоконник, снова обратился к Мугдуси-Акопу с вопросом:
    - Хозяин, сколько лет твоему сыну, что едет из России?
    Мугдуси-Акоп удовлетворил его любопытство, сказав, что сыну двадцать четыре года, и еще раз попросил поторопиться с работой.
    - Будь покоен, хозяин, чего ты тревожишься? Как бы мед-ленно я ни работал, завтра  к полудню все же кончу. Подумав немного, Уста-Зейнал крикнул Курбану:
    - Курбан, сейчас только вспомнил! Сбегай живо домой, принеси глиняный кувшин, бадью и кружку.
        Призвав на помощь аллаха, Курбан встал, отряхнул одежду, обулся и медленно зашагал к выходу. Мугдуси-Акоп сказал
    Уста-Зейналу, что это все имеется дома и не для чего тратить
    время и посылать ученика.
    Не зная, что ответить,    Уста-Зейнал   потушил   папиросу о подоконник и начал успокаивать купца:
            -Хозяин, Курбан живо вернется, ты не волнуйся.
            Затем высунулся из окна и, оглядев двор, спросил:
          - Хозяин, а проточная вода во дворе есть?
    Мугдуси-Акоп ответил, что имеется канава, в которой посто-янно течет вода.
    - Это хорошо! - сказал Уста-Зейнал и начал развязывать кушак.
    Мугдуси-Акоп ушел к жене.
    - Что делают мастера? - спросила она.
    Мугдуси-Акоп ответил, что мастера не внушают ему ника-кого доверия, потому что уж очень медленно поворачиваются.
    Часа через полтора Курбан вернулся с кувшином, бадьей и кружкой. Уста-Зейнал послал его за водой для замеса извести. Курбан вышел на балкон и, взяв кувшин, спустился во двор, набрал из арыка воды и, принеся наверх, налил ее в бадью и начал возиться с известью. Уста-Зейнал снял архалук, акку-ратно свернув, положил на подоконник, потом вышел на балкон, достал из хурджина лопату и, вернувшись, медленно стал подыматься на помост.
    - Помоги, святой Али!..
    Размешав известь, Курбан так же неторопливо поднялся на четыре ступеньки лестницы, поставил бадью на доску и спу-стился вниз.
    - Бисмиллах! - сказал Уста-Зейнал, зачерпнул левой рукой известь и, положив ее на лопату, начал замазывать потолок.
    Увидев, что мастер принялся наконец за работу, Мугдуси-Акоп несколько успокоился, а жена с радости предложила Уста-Зейналу чаю.
    Тот от чая отказался, но попросил передать ему папиросы и спички, так как у Курбана руки в извести. Мугдуси-Акоп протянул папиросы и спички, и Уста-Зейнал, закурив, продол-жал заделывать потолок.
    - Хозяин, сколько лет учился твой сын? - спросил он через минуту.
    Мугдуси-Акоп ответил, что сын учился четырнадцать лет.
    - Машаллах, машаллах! Значит, много он прочел книг?
    - Конечно, много.
    - Машаллах, машаллах! В таком случае, у неге и почерк должен быть хороший?
    - Какой почерк?- переспросил Мугдуси-Акоп, не поняв.
    - Ну, письмо... как он пишет?
    - Конечно, хорошо пишет.
    Уста-Зейнал положил лопату на доску, зажег потухшую папиросу и присел на корточки.
    - Я думаю, хозяин, что, как бы он хорошо ни писал, все же не напишет, как наши образованные мусульмане. Клянусь аллахом, создавшим и тебя и меня, есть на родине у моего брата сын лет тринадцати-четырнадцати. Нельзя сказать, чтобы он много учился... Ходил в школу при мечети лет семь-восемь, по "Гюлистану" прошел только первую главу. Но как он пишет, какой почерк! Да благословит его аллах, да благословит и сохранит аллах и твоего сына!
    Чтобы не дать Уста-Зейналу повода продолжать болтовню, Мугдуси-Акоп ничего не ответил.
    Тут Курбан сообразил, что известь в бадье высохла и уже не годится, он поднялся по лестнице, сняв бадью, выскоблил ее и начал замешивать новую порцию раствора.
    Уста-Зейнал затушил папиросу в растворе, отчего она заши-пела, и принялся за работу.
    - Хозяин, почему у вас нет падишаха? - спросил он.
    Но Мугдуси-Акоп вышел из комнаты, не ответив. Вернув-шись через полчаса, он увидел, что Уста-Зейнал сошел с по-моста, Курбан льет воду, а мастер моет руки над бадьей.
    Мугдуси-Акоп спросил, - почему Уста-Зейнал прекратил ра-боту. Тот ответил, что должен сходить домой помолиться, так как настал час полуденной молитвы, и что затем он вернется и продолжит работу.
    Вернувшись часа через полтора, Уста-Зейнал поднялся на помост, а Курбан начал готовить раствор. Мугдуси-Акоп сел в соседней комнате, чтобы Уста-Зейнал не отвлекался разгово-рами, и углубился в расписание поездов, прикидывая, каким поездом мог выехать сын и когда он будет дома.
    - Готовь   раствор,     Курбан! - послышался   из   зала    голос
    Уста-Зейнала.
    "Если поезд выйдет из Тифлиса завтра в пять утра, то к вечеру уже будет на станции Алмалы", - прикидывал Мугдуси-Акоп.
    - Курбан, в какого муджтехида ты веруешь? - донесся голос Уста-Зейнала.
    Ответа от Курбана не последовало.
    "Завтра вечером поезд будет на станции Куртляр, значит, послезавтра к девяти часам утра сын должен быть уже здесь",- продолжал рассуждать Мугдуси-Акоп.
    - Пусть будет проклят мой отец, - разглагольствовал Уста-Зейнал,- если ваши здешние мусульмане хоть на волосок по-хожи на мусульман. Возьми хотя бы этого бессовестного Ага-Садыха, у которого я работал на прошлой неделе. Ведь у этого проклятого - несметное богатство! "Ага-Садых, - говорю ему,- брат мой, для чего ты накопил столько денег и почему не по-едешь в Кербелу на поклонение могилам святых?" Так он, бес-совестный, начал клясться двенадцатью имамами, что не имеет возможности... Как это не имеешь возможности? Небось, дом строить имеешь возможность? Держать лошадь, суконную чуху носить, трех жен кормить, небось, можешь? Чем же ты после этого отличаешься от армянина? Нет, Курбан, совсем лишились благочестия наши мусульмане... Дай-ка раствор.
    А Курбан, подымаясь по лестнице за пустой бадьей, говорил:
    - Да благословит аллах прах твоего отца, мастер! Ага-Са-дых ни в чем не виноват. Что ему делать, если тень имама не призывает его? А когда тень имама не призывает человека, как может он ехать на поклонение?..
    - Не болтай глупостей, - сердито отвечал Уста-Зейнал.- Что значит - тень имама? Очень нужно тени имама призывать вероотступника, если в сердце его нет любви к имаму! С какой стати станет имам призывать всяких бездельников, вроде Ага-Садыха?
    - Мастер, - отвечал Курбан, подымая на лестницу бадью со свежим раствором, - что ни говори, а пока имам не призо-вет правоверного, нельзя ехать на богомолье.
    Уста-Зейнал посмотрел сердито на Курбана, присел на кор-точки, закурил папиросу и стал говорить, размахивая руками:
    - Вот видишь меня? Как есть бедняк... Кроме лопаты и хурджина, ничего у меня нет, потому что сызмальства не имел я никакой склонности к земным благам: ведь земные блага на земле и останутся. Всемогущий аллах сказал в своем Коране, что мир никому не останется. Да благословит аллах память и твоих усопших, покойный мой родитель Гаджи-Гейдар был одним из самых почетных людей в Зангяне и имел хорошее состояние. Когда он умер, мне было двенадцать лет, и решили меня женить. Больше всего старался мой дядя Кербалай-Гуламали, который хотел выдать за меня свою дочь. А дочь у него была совсем еще ребенок. Возьми бадью, приготовь раствор... Ей было лет шесть или семь. Но я им сказал, что, если бы мне грозила даже петля, я и тогда не женюсь, пока не поеду на поклонение могилам святых. К тому же и девочка еще мала. Дядя не был против моего паломничества, но хотел сначала женить меня и потом уже отпустить в святой город. Но я зауп-рямился: "Хоть убейте, хоть морите голодом, все равно поеду!"
    Мугдуси-Акоп вошел в зал и, видя что Уста-Зейнал, сидя на корточках, услаждает себя беседой, нахмурился и, подняв к потолку обе руки, сердито сказал:
    - Уста-Зейнал, ради аллаха, займись своим делом, чтобы завтра к вечеру кончить: если не управишься за завтрашний день, придется бросить работу на половине, потому что после-завтра рано утром приезжает сын.
    Уста-Зейнал встал, потрогал уже затвердевшую известь и, велев Курбану замешать свежую, обратился к Мугдуси-Акопу:
    - Но что мне делать, хозяин, когда такие вот бездельники сводят человека с ума, не дают спокойно заниматься делом?!
    -'Милые мои! - сказал раздраженно Мугдуси-Акоп. - Вы сюда зачем пришли работать или спорить? Если вы станете заниматься спорами, кто же дело-то будет делать?
    Уста-Зейнал повернулся к Мугдуси-Акопу и, дважды ударив себя в грудь лопатой, воскликнул:
    - Я буду делать, я, я! Чего ты беспокоишься, хозяин? Будь уверен! Да и что за работа, чтобы я ее к завтрему не кон-чил? Умер я, что ли, чтоб твоя работа осталась недоделанной? Я не возьму с тебя ни копейки, если к сроку не кончу.
    - Хорошо, допустим, ты не возьмешь с меня ни копейки, мне-то какая от этого польза? Ведь потолок-то останется неош-тукатуренным, и придется поместить гостя в такую комнату!
    - Не беспокойся, хозяин. Аллах велик! Возложи все надеж-ды на аллаха, который из ничего сотворил и землю и небо. Чего ты волнуешься? Если аллах поможет, не то что такую вот работу, я и в десять раз большую закончу в один миг. А если не поможет - я не виноват!.. Курбан, дай раствор!..
    До вечера оставался еще час, когда мастера прекратили ра-боту и стали мыть руки. Едва была заделана одна шестая об-валившейся части потолка. Когда Уста-Зейнал уходил, Мугду-си-Акоп настоятельно просил его явиться утром на работу как можно раньше.
    - Не беспокойся, хозяин, аллах милостив!.. - обнадежил его мастер.
    На другой день, на рассвете, Уста-Зейнал и Курбан шли к Мугдуси-Акопу на работу. По дороге Уста-Зейнал говорил подмастерью:
    - Знаешь, Курбан, я нарочно позвал тебя так рано, чтобы пораньше начать и закончить работу к сроку. Если мы не спра-вимся с ней, будет срам и стыд... Во-первых, человек ждет сына, у него будут гости, а во-вторых, мы дали слово. Мужчина должен быть хозяином своего слова. Наконец, и перед Гаджи-Расулом неудобно, все же он здесь считается почетным лицом.
    Курбан промолчал. Спустя некоторое время он спросил:
    - Мастер, ты взял эту работу с условием закончить ее се-годня к вечеру. Ну, а вдруг не справишься, тогда как? Не сба-вит ли нам хозяин плату?
    - Что ты болтаешь? Ради святого Аббаса, не говори глупостей! Такие вещи говоришь, курам на смех! Как это не за-кончим? Подумаешь, какая работа, чтобы не справиться!
    - Да нет же, мастер, я не говорю, что ты не кончишь, я так, на всякий случай, вдруг не поспеешь.
    - О имам Гусейн! Не смеши меня, этого не может случиться.
    Мастера подошли к дому Мугдуси-Акопа. Не прошло и получаса, как Уста-Зейнал уже возился на подмостках, а Кур-бан, размешивая известь, говорил:
    - Мастер, кажется, наш хозяин хороший человек?
    - Что сказать! Да приведет его аллах на истинный путь! Человек он хороший, - отвечал Уста-Зейнал, забирая раствор правой рукой. - А что толку?
    - Мастер, я одного не понимаю. Неужели армяне не видят такой ясной, очевидной вещи? Почему они не принимают ис-лама?
    Уста-Зейнал уже начал замазывать потолок.
    - Это-тайна, Курбан. Такие вещи нельзя объяснить. Это ведомо одному аллаху. Допустим на минуту, что все армяне переменили веру и стали мусульманами. Зачем тогда аллаху было создавать ад, и кого бы он туда посылал? На все имеются непостижимые причины... А так армяне отлично знают, что наша вера лучше их веры. Всемогущий аллах...
    - Прости, мастер, что я перебиваю тебя. Ну, пусть не пере-ходят в нашу веру, но как им не противно есть свинину?
    Уста-Зейнал положил лопату на доску, и, набивая трубку, задумчиво ответил:
    - Мне кажется, армяне отлично разбираются в том, что свинина никакого вкуса не имеет. Но из упрямства не хотят отка-заться от нее. Что им, несчастным, делать? Человеческая пища - человеку, а такая - им. К тому же все это предопределено ал-лахом... Возьми бадью, размешай известь.
    Курбан поднялся на лестницу за бадьей
    - Да! - сказал он. - То-то будет зрелище, когда они пой-дут по волосинке над геенной огненной.5
    - Знаешь что, Курбан? - начал Уста-Зейнал, попыхивая трубкой. - Все дело в том, чтобы найти истинный путь. Если человек нашел истинный путь, если аллах, создатель миров...
    В это время в зал вошел Мугдуси-Акоп и молча уставился на мастера.
    - Хозяин, - обратился к нему Уста-Зейнал, - заклинаю тебя евангелием, скажи на милость, какой вы находите вкус в этой дряни, что едите ее?
    Мугдуси-Акоп вышел из себя и стал кричать, потрясая ру-ками:
    - Послушай, скажи на милость, тебя для проповедей сюда позвали, что ли?
    - Хозяин, да приму все твои болезни, чего сердишься? Я спросил просто так. Дай-ка раствор, Курбан...
    Мугдуси-Акоп промолчал.
    Положив трубку на доску, Уста-Зейнал взял лопату и при-нялся за работу.
    Мугдуси-Акоп хотел было прервать работу, рассчитаться с мастерами и прогнать их, но жена отговорила его:
    - Где ты сейчас найдешь нового мастера, который бы до вечера закончил работу? Не надо было начинать ремонта, а раз начали, надо довести до конца.
    Супруги решили, что Мугдуси-Акоп пойдет к Гаджи-Расулу и, пожаловавшись на Уста-Зейнала, попросит, чтобы Гаджи-Расул или сам пришел вразумить мастера, или через другого передал ему настойчивую просьбу обязательно закончить ре-монт к вечеру. Мугдуси-Акоп обещал прибавить в этом случае мастерам еще рубль.
    Купец отправился к Гаджи-Расулу и рассказал ему обо всем. Тот был возмущен поведением Уста-Зейнала и тотчас же послал к нему сына сказать "такому-то сыну", что если сегодня к вечеру он не закончит работу, то не получит ни копейки и впредь его не будут никому рекомендовать.
    Вернувшись через полчаса, сын Гаджи-Расула сообщил, что Уста-Зейнал клялся прахом отца, уверяя, что Гаджи-Расулу нечего беспокоиться; если будет благоволение аллаха, он кон-чит работу сегодня к вечеру. Если же не кончит, пусть ему не заплатят ни копейки.
    Мугдуси-Акоп ничего на это не ответил и, опустив голову, собрался уходить, но Гаджи-Расул остановил его:
    - Куда торопишься, кум Мугдуси? Посиди со мной, расска-жи, какие новости, что слышно о войне?..
    Остановившись в дверях лавки, Мугдуси-Акоп взглянул на часы и сказал:
    - У меня дела, гаджи, да и домой надо торопиться, посмот-реть, что делают мастера.
    - Да оставь ты это! Заклинаю тебя твоей верой, не беспо-койся. Или ты, кум Мугдуси, не придаешь значения моим сло-вам? Раз я сказал, и раз Уста-Зейнал обещал, значит, он обяза-тельно выполнит. Уж будь покоен. Посиди со мной, побеседуем.
    - Откровенно говоря, гаджи, я не верю мастерам и очень боюсь, что они не доведут работу до конца.
    - Мугдуси, заклинаю тебя твоей верой, не говори этого. Садись. Садись...
    Сын Гаджи-Расула подал Мугдуси-Акопу стул, и тот сел. Гаджи-Расул принялся опять клясться и уверять Мугдуси-Ако-па, что Уста-Зейнал крепко держит данное слово и хорошо из-вестен ему как человек благочестивый, преданный аллаху, честный, искренний, трудолюбивый, дельный, умный, в высшей степени надежный; и не было случая, чтобы он пропустил время молитвы.
    А в это самое время Уста-Зейнал говорил Курбану:
    - Курбан, теперь ты раскусил этих армян? Им хоть тысячу раз клянись пророком и имамом, ни за что тебе не поверят. Сказать бы гяуру: какая тут работа, что ты мне не доверяешь и напускаешь на меня Гаджи-Расула?! Возьми бадью, дай раствор...
    - Мастер, - отвечал Курбан, подымаясь за бадьей, - если человек отвернулся от аллаха, стал безбожником и ни во что не верит, его трудно в чем-нибудь убедить.
    Взяв кувшин, чтобы налить воды в бадью, Курбан заметил, что кувшин пуст и что вся вода вытекла на пол. Осмотрев его со всех сторон, он обнаружил в нем трещину.
    - Мастер, - сказал он, - ваш кувшин был надтреснут или треснул здесь?
    - Нет, - отвечал  Уста-Зейнал, - кувшин  был  цел.    Видно, ты его стукнул.   Он слез с помоста и начал осматривать кувшин.
    - Курбан, это не наш кувшин. Наш старее и немного боль-ше...
    Подумав немного, Курбан вышел на балкон и принес оттуда другой кувшин. Уста-Зейнал взял его из рук Курбана, осмотрел и, повернувшись к Курбану, сказал со вздохом:
    - Да поразит тебя аллах, Курбан!
    После этих слов Уста-Зейнал еще раз взглянул на ученика с укором, тот не сводил с него глаз.
    - Курбан, да поразит тебя аллах! Ты принес воду в кувшине гяура6 армянина и все осквернил. Проклятье аллаха на твою голову!
    Курбан смущенно смотрел на мастера и молчал. Уста-Зейнал, поморщившись, дважды плюнул на пол, потом в лицо Курбану и, выйдя во двор, присел у арыка мыть руки. Вернувшись, он велел Курбану собрать инструмент, сгреб с подоконника свое .платье и, еще раз плюнув в лицо Курбану, вышел. Смущен-ный Курбан взял хурджин с инструментом и, опустив голову, побрел за ним.
    Жена Мугдуси-Акопа подумала, что мастера пошли на обед.
    В это самое время Гаджи-Расул беседовал в лавке с Мугдуси-Акопом и уверял его, что Уста-Зейнал давно известен ему как человек благочестивый, праведный, старательный, верный, дельный, умный, в высшей степени порядочный и что до сих пор не было случая, чтобы он пропустил время молитвы.
    В этот день Мугдуси-Акоп с женой и младшим сыном до вечера были заняты тем, что таскали из комнаты лестницы, доски, известь и мыли полы.
    Поглядывая на незаконченный потолок, Мугдуси-Акоп вспоминал Уста-Зейнала.
    А жена Уста-Зейнала до вечера была занята тем, что сти-рала и сушила белье мужа, который сидел в комнате голышом и ждал, когда просохнет одежда, чтобы пойти в баню и смыть с себя скверну.
    На другой день в девять часов утра приехал сын Мугдуси-Акопа.
    1905

УСТА ЗЕЙНАЛ
Мугдуси Акоп адлы эрмянийя бёйюк оглундан телеграф гялди ки,
Тифлисдян чыхды. Бу джаван Москванын дарюлфюнунунда дёрд ил йарым
тяхсил эдиб, дярсини итмама йетириб, вятяня гялирди вя хямин дёрд ил
йарымын мюддятиндя анджаг уч ил бундан агдям бир дяфя валидейнини
гёрмяйя гялмишди.
Бу хябяр Мугдуси Акопу, оврятини, хырда оглуну артыг дяряджядя
шад этди: уч илин айрылыгындан сонра университет дярсини гуртаран овладла
гёрюшмяк хошбяхтликдир.
Мугдуси Акоп оврятинин алиндян йапышыб, башлады отаглары гяз-
мяйя, ар вя арвад мясляхяти бу йеря гойдулар ки, хырда отагда азиз го-
наг учюн крават гойсунлар ки, бу отаг йатмаг отагы олсун; хаман отага
йапышыглы кичик отага йазы столу гойсунлар, азиз гонагын йазы отагы ол-
сун; бёйюк отага фярш салыб зал вя гонаг отагы элясинляр; дёрдюнджю отаг
нахар отагы олсун; бешинджи отагы озляри учюн йатмаг отагы элясинляр вя
алтынджы отагы кичик огланларына тяйин этдиляр.
Отагларын бир гюсуру йох иди; чюнки диварларын кагызы тязя вя тямиз
иди, тахта фяршляр тязя ширлянмишдиляр. Вя лакин бир нечя гюн бундан иряли
чох шиддятли йагышдан зал отагынын сягфинин бир парча гяджи лампа асылан
чянгялин бир тяряфиндян акошкайа сямт учуб тёкюлмюшдю.
Мугдуси Акоп вя оврят мясляхят этдиляр ки, бир бянна чагырсынлар
вя данышсынлар ки, сягфин учан йерини гяджля сувайыб дюзялтсин.
Мугдуси оглунун бу тезликля гялмяйини гёзлямирди. О сябябя ки,
оглу Москвадан чыхан заман йазмышды ки, Тифлисдя ики хяфтя дайысы
эвиндя гонаг оладжаг.
Йагышын рютубяти сягфин учан йериндян чякилмямишди вя Мугдуси
Акоп фикриндя гоймушду ки, сягф гуруйандан сонра тямир этдирсин вя
илла оглунун бу тезликля гялмяйини бился иди, тяхир этмяйиб сягфи пиш аз
вягт гайытдырарды.
Тифлисдян бурайа уч гюнлюк йолду. Акоп овряти иля мясляхяти бу
йеря гойдулар ки, ня гядяр мюмкюн ися, тезликля уста чагырыб, ики гюнюн
мюддятиндя сягфи тямир этдириб гуртарсынлар.
Мугдуси чохдан билирди ки, онун гоншулугунда Уста Джяфяр адлы
мяхарятли бянна вя сялигяли гядж чякян вар. Мугдуси, Уста Джяфярин эви-
ня гедиб вя гапысыны дёйюб устаны сорушду. Айагйалын бир арвад гапыйа
чыхды вя джаваб верди ки:
– Уста Джяфяр гедиб Мяхяммяд Аганын эвиндя ишлямяйя вя ахшам
гяляджяк.
Мугдуси бир аз бикеф олду; чюнки дяхи умиди йох иди ки, бекар уста
тапа вя сабаха кими да гёзлямяк истямирди: бир гюнюн ичиндя сягфи тя-
мир этмяк вя сонра отагын тоз-торпагыны тямизлямяк мюмкюн олмазды.
Мугдуси Акоп гедиб дюкан гоншусу Хаджы Рясула дярдини сёйля-
йяндян сонра Хаджы Рясул тязя Ирандан гялян Уста Зейналы Мугдусийя
тяриф этди.
Адам гёндярдиляр, Уста Зейнал гялди вя бойнуна чякди гюню ики
маната Мугдуси Акопун сягфини тямир этсин; бу шяртля ки, бу гюн баш-
лайыб, сабах ахшама кими ишини тамам эдиб, отагын гяджини вя торпагыны
тямизляйиб гуртарсын. Мугдуси Акоп ахд эляди ки, агяр Уста Зейнал бу
шярти вахтында амяля гятирся, устайа даха алты аршын йарым махуд версин.
Бир саатдан сонра Уста Зейнал шяйирди Гурбанла Мугдуси Акопун
эвиндя хазыр олду вя алиндяки хурджуну балкона гойуб гирди отага вя
башыны йухары галхызыб, узюню тутду Мугдуси Акопа:
– Хозейин, горхурам сабах ахшама кими баша гятиря билмийим.
Мугдуси Акоп джаваб верди ки, бурада ня бир о гядяр иш вар ки, сабах
ахшама кими гуртармайа. Уста геня диггятля сягфя бахыб башлады ки:
– Бу гюн ахшама кими анджаг гядж аляниб хазыр ола, пиллякан гяля,
тахта баглана, габ-гашыг гятириля… Бунлар хамысы узун ишди.
Мугдуси Акоп сёз верди ки, бу ишляр бир саатын ишидир вя Уста Зей-
налдан чох артыг тявяггя этди ки, бир аз сяй эдиб тяхиря салмасын.
Мугдуси Акоп Гурбана пул вериб гёндярди, бир йюк йахшы гядж алыб
гятирсин вя озю, овряти вя хырда оглу башладылар устанын фярмайишлярини
бирбябир амяля гятирмяйя. Уста Зейнал балконда айляшиб чыхартды чу-
бугуну вя башлады чякмяйи. Мугдуси Акоп кичик оглу иля хяйятдян
нярдибаны гятириб гойду отага, Мугдусинин арвады отагдан бир пачка
папирос вя бир гуту спичка гятириб гойду Уста Зейналын габагына. Муг-
дуси оглу иля хяйятдян бир нечя бёйюк вя кичик тахта гятириб гойду ота-
га. Уста Зейналын буйурмагына гёря Мугдуси оглу иля гедиб гоншудан
бир нярдибан да алыб гятирдиляр.
Бир саатдан сонра хяйятя бир йюклю улаг гирди. Устю-башы гяджля тоз-
ланмыш улагчы, устанын шяйирди, хяряси бир тяряфдян йюкюн чувалларыны
гуджаглайыб, улагын устюндян гётюрюб, гятирдиляр отага вя гяджи бошалт-
дылар йеря. Улагчы чуваллары улагын устюня атыб, хейванын омбасындан
бир дяйяняк йендириб хяйятдян чыхды.
Уста Зейнал чубугу чякиб кюлюню бошалтды вя дурду айага, йарым
махуддан тикилмиш кёхня геймясини чыхардыб бюкдю вя гойду бир
сямтя вя Мугдусинин арвадындан аляк истяди. Арвад аляйи гятиряндян
сонра Гурбан отурду отагын бир кюнджюндя вя башлады гяджи алямяйя.
Мугдуси Акоп, Уста Зейналла кёмякляшиб нярдибанын бирини дайадылар
отагын бир диварына, о бирини дайадылар мюгабилдяки дивара вя Уста Зей-
нал тахталарын бир узунуну вя мёхкямини гётюрюб гойду нярдибанларын
уджа пилляляринин устюня вя чыхыб, балкондан бир папиросла спичка гуту-
суну гётюрюб, папиросуну йандырды, узюню тутду Мугдуси Акопа:
– Хозейин, бу отаглары хансы уста тикиб? – Мугдуси Акоп джаваб
верди ки, билмир хансы уста тикиб; чюнки бу отаглары онун атасы тикдириб вя
билмир хансы устайа тикдириб.
Уста Зейнал бёркюню башындан гётюрюб ичиндян чиркли-арахчыныны
чыхарды, гойду кечял башына, бёркюню гойду акошканын ичиня вя Муг-
дуси Акопдан сорушду:
– Хозейин, Урусетдян гялян оглун нечя йашында олар? – Мугдуси
Акоп джаваб верди ки, Урусетдян гялян оглу ийирми дёрд йашындадыр вя
Уста Зейналдан тявяггя эляди ки, бир аз аджяля этсин. Джялд олсун, тяляссин.
– Хозейин, хеч нарахат олма, нийя уряйини сыхырсан? Мян олю да
олсам, гюнортайа кими гуртаррам.
Сонра Уста Зейнал бир гядяр фикирляшиб узюню тутду Гурбана:
– Гурбан, бир шей йадыма дюшдю, тез дур айага. Дур, отурма. Гет
биздя сахсы ляйян вар, кюпя вар, онлары вя бир парч да гётюр гял.
Гурбан “йа Аллах” дейиб дурду айага вя атякляринин гяджини силкиб
башмагларыны гейди вя йаваш-йаваш уз гойду гетмяйя. Мугдуси Акоп,
Уста Зейнала деди ки:
– Бу шейлярин джямиси бурада вар. Даха ня лазым зяхмят чякмяк вя
вахты итирмяк?
Уста Зейнал аввял билмяди ки, ня джаваб версин вя алиндяки папиросу
акошканын кюнджюня басыб кечирдиб деди:
– Хозейин, хеч эйби йохду, ня эйби вар? Бу саат Гурбан шейляри
гятиряр. Ня эйби вар?
Бу сёзляри дейяндян сонра Уста Зейнал акошканын ичиня айилиб,
башлады диггятля хяйятя бахмага вя Мугдусидян сорушду:
– Хозейин, хяйятдя ахар су вар?
Мугдуси Акоп джаваб верди ки:
– Хаман гёрюкян архын суйу хямишя ахыр. – Уста Зейнал “чох
аджяб” дейиб башлады шалыны ачмага. Мугдуси Акоп чыхды гетди
арвадынын йанына. Арвады бундан сорушду ки:
– Усталар ня ишдядирляр? – Мугдуси Акоп джаваб верди ки, усталардан
гёзю су ичмир; чюнки чох йаваш тярпяширляр.
Саат йарымдан сонра Гурбан гялди; кюпяни, ляйяни, парчы вя бир
люляйин гятирди. Уста Зейнал башлады шалыны ачмага вя Гурбана деди ки,
дурмасын, тез су гятирсин вя гядж гайырсын. Гурбан чыхды балкона вя
кюпяни гётюрюб йенди хяйятя, архдан кюпяни долдуруб гятирди, ляйяня
су тёкдю вя гядждян овуджлайыб, башлады ляйяня тёкмяйя. Уста Зейнал
архалыгыны чыхардыб бюкдю гойду акошканын ичиня, чыхды балкона,
хурджундан маланы чыхардыб гятирди отага вя “Йа Али” дейиб нярдибанла
чыхды тахтанын устюня. Гурбан гяджи гарышдырыб чыхды нярдибанын дёрдюн-
джю пиллясиня вя ляйяни тахтанын устюня гойуб йенди ашагы. Уста Зейнал
“Бисмиллах” дейиб, сол алиля гяджи гётюрюб гойду маланын учтюня вя
сягфя вуруб башлады сувамагы.
Мугдуси Акоп гёрдю ки, иш башланды, бир гядяр рахат олду. Хятта
овряти шадлыгындан Уста Зейнала чай тяклиф этди. Уста Зейнал чай
барясиндя разылыг эдиб анджаг тявяггя эляди ки, зяхмят чякиб она бир
папиросла, бир спичка версинляр; чюнки Гурбанын алляри гяджли иди. Муг-
дуси Акоп папиросу вя спичканы узатды Уста Зейнала. Уста папиросу да-
магына салыб, башлады ишини вя деди:
– Хозейин, оглун нечя ил дярс охуйуб?
Мугдуси джаваб верди ки:
– Он дёрд ил охуйуб.
– Машаллах, машаллах. Элядя, хозейин, гяряк чох китаб охумуш ола.
– Ня сёз, чох охуйуб.
– Машаллах, машаллах. Элядя, хозейин, гяряк хятти да йахшы ола.
Мугдуси Акоп сорушду:
– Неджя хятти?
– Йяни йазмагы, гялями.
– Сёз йох, йахшыды.
Уста Зейнал, маланы гойду тахтанын устюня вя кечмиш папиросуну
йандырыб чёмбялди тахтанын устюндя вя башлады:
– Хозейин, ня гядяр йахчы олса, мян анд ичя билярям ки, бизим
охуйанларын хятти кими ола билмяз. Анд олсун хяр икимизи йарадана, вя-
тяндя мяним гардашымын бир оглу вар, олар 13-14 йашында. Йяни дейя-
сян чох да дярс охуйуб? Хейр. Аввял-ахыр йедди-сяккиз ил мясджидя
гедиб, “Гюлюстан”ын анджаг икинджи бабына кими мятнини охуйуб. Амма
ди гял хяттиня, Аллах багышласын, Аллах оз джялалы хатириня сянин да
овладынын дагыны сяня гёстярмясин, йазыгсан.
Мугдуси Акоп динмяди ки, Уста Зейнал сёхбяти мюхтясяр этсин вя
ишиня мяшгул олсун.
Гурбан билди ки, ляйяндяки гядж гуруйуб, зай олуб, нярдибана гал-
хыб, ляйяни йендириб башлады гяджи гашыйыб йеря тёкмяйя вя тязя гядж га-
йырыб галхды нярдибана. Уста Зейнал папиросун башыны гяджя басыб, джызылты
иля кечирди вя башлады сувамагы вя бу сёхбяти:
– Хозейин, нийя сизин падшахууз йохду?
Мугдуси Акоп джаваб вермяди вя отагдан чыхды. Йарым саатдан
сонра Мугдуси Акоп усталарын йанына гялиб гёрдю ки, Уста Зейнал
йениб ашагы. Гурбан парчла су тёкюр, уста аллярини йуйур ляйянин ичиня.
Мугдуси Уста Зейналдан сорушду ки, нийя бяс ишлямир? Уста джаваб
верди ки, гюнорта намазынын вахты кечир; бу саат гедиб намаз гылыб гялиб
ишляйяджяк.
Саат йарымдан сонра Уста Зейнал чыхды тахтанын устюня вя Гурбан
башлады гядж гайырмагы. Мугдуси гёрдю ки, усталар ишлямяйи башладылар,
бунларын йанына гялмяйиб, отурду габаг отагда ки, бялкя Уста Зейнал
сёхбятя мяшгул олмайыб ширин ишлясин. Мугдуси гязетин вярягини гё-
тюрюб, дямир йолун бу тяряфя хярякят этмяйинин хесабыны ойрянирди ки,
гёрсюн оглу хансы гатарла чыха биляр вя вятяня ня вахт гяля биляр.
– Гурбан, гядж гайыр… – Уста Зейналын беля сяси гялди.
Мугдуси беля хесаб эдирди: дямир йол гатары Тифлисдян агяр сюбх
саат бешдя чыхмыш олса, ахшам йетишяр “Алмалы” мянзилиня.
– Гурбан, тяглидин кимядир?.. – Уста Зейналын сяси гялди.
Гурбандан джаваб чыхмады. Мугдуси хесаб эдир: сабах ахшам
дямир йол гатары йетишяр “Гурдлар” мянзилиня. Бу хесабла сабах йох,
бири гюн сюбх саат доггузда гялян машынла гёзлямяк олар.
Уста Зейнал беля сёхбят эдирди:
– Сизин вилайятин мюсялманлары агяр мюсялмана бир тюк гядяри
охшуйурларса, мяним атама лянят! Гёрюрсян сизин о бинамус Ага
Садыгы? Кечян хяфтя оларда ишляйирдим. Мялунун дёвляти хяддян ашыб.
Дейирям, Ага Садыг, гардаш, бу дёвляти нядян отрю джям эдибсян? Нийя
бир Кярбяла зийарятиня гетмирсян? Хяйасыз оглу хяйасыз он ики имама
анд ичир ки, мюмкюн элийя билмирям. Нийя мюмкюн элийя билмирсян, эй
лявянд? Нийя бяс имарят гайытдырмагы мюмкюн элийирсян? Нийя бяс ат
сахламагы, махыт чуха геймяйи, уч арвад алмагы мюмкюн элийирсян?
Даха сянин эрмянидян няйин артыгдыр? Гяряз, Гурбан, сизин вилайятин
мюсялманлары чох бигейрятдиляр. Гядж вер!..
Гурбан пилляляри чыха-чыха башлады:
– Уста, Аллах атана ряхмят элясин. Ага Садыгын хеч тахсыры йохдур.
Ага Садыг нейлясин? Имам озю гяряк адамы истяйя; агяр имам
истямяся, ня джюр зийарятя гетмяк олар?
Уста Зейнал хирсли кими уджадан сёйляди:
– А киши, гет ишиня сян Аллах, ахмаг-ахмаг данышма! Неджя гяряк,
имам истийя? Агяр адамда имам мяхяббяти олмаса, дяхи имамын ня
веджиня о джюр мялуну истясин? Имама чох лазымдыр ки, Ага Садыг кими
ахмаглар онун зийарятиня гетди, йа йох?
Гурбан гядж ляйянини йухары галхыза-галхыза башлады:
– Уста, хяр ня дейирсян де, амма имам адамы истямяйинджя зийа-
рятя гетмяк олмаз.
Уста Зейнал аджыглы бахды Гурбанын узюня, тахтанын устюндян
чёмбялиб башлады папиросуну йандырмага вя ал-голуну ата-ата деди:
– Бах, мяни гёрюрсян, бир касыб бяннялярин бирийям. Бир мала вя
бир хурджундан савай озгя бир мал-дёвлятим йохду; чюнки аввялдян
мян дюнйа малы фикриндя олмамышам. Чюнки дюнйа малы дюнйада га-
ладжаг. Аллах-таала озю гурани-мяджидиндя буйуруб: “Джахан, эй бярадяр,
няманяд бя-кяс…” Тярджюмяси: Эй гардаш, дюнйа хеч кяся галмайаджаг. Аллах сянин да олянляриня ряхмят элясин, ряхмятлик атам зянганлы Хаджы Хейдяр, Зянганда мётябяр адамларын бири иди вя озюня гёря йахшы дёвлят газанмышды. Эля ки, атам вяфат этди, онда мян он ики йашында идим. Мяни истядиляр эвляндирсинляр. Хамыдан артыг бу фикирдя амим Кярбялайы Гуламяли иди ки, гызыны версин мяня.
Гызы да хяля бир аз ушаг иди. Гял ляйяни гётюр, гядж гайыр… Гызы оларды
алты, йедди йашында; мян дедим ки, агяр мяни дар агаджындан ассаныз да,
чяхардях мясуму зийарят этмяйинджя эвлянмяням; чахардях мясум – мяхяммяд Пейгямбяр, гызы Фатимейи-Зехра вя он ики имам чюнки гыз да
хяля бир аз ушаг иди. Хярчянд амимин зийарятя гетмяйимя бир сёзю йох
иди; амма мян гёрюрдюм ки, амимин хахиши аввял мяни эвляндирмяк,
сонра зийарятя йолламагдыр. Дедим валлахы вя биллахы истийирсиз мяни
олдюрюн, истийирсиз адж гойун, анджаг гедяджяйям.
Мугдуси Акоп гирди ичяри вя гёрдю ки, Уста Зейнал тахтанын
устюндя чёмбялиб сёхбят эдир. Мугдуси гаш-габаглы башыны галхызды
Уста Зейнала тяряф вя хяр ики алини йухары тутуб деди:
– Ай Уста Зейнал, сян Аллах, ишиня мяшгул ол, бялкя сабах ахшама
кими гуртарасан. Йохса сабах гуртармасан, гяряк иши йарымчыг гойаг,
чюнки бири гюн тездян гонаглар гяляджяк.
Уста Зейнал дурду айага вя маланы гётюрюб, алини вурду бяркимиш
гяджя вя Гурбана деди:
– Гурбан, гядж гайыр.
Вя сонра узюню чёндярди Мугдуси Акопа:
– Ай хозейин, ахы мян башыма ня даш салым? Бу джюр ахмаглар
адамы дяли-диваня эляйир. Гойурлар ки, адам башыны салыб ашагы, ишиня
мяшгул олсун?
Мугдуси Акоп гаш-габаглы узюню тутду Уста Зейнала:
– Ай ряхмятлик огланлары, ахы сиз бурайа ишлямяйя гялибсиниз, йа
давайа? Бяс сиз дава элийяджяксиниз, иши ким гёряджяк?
Уста Зейнал Мугдусийя тяряф чёнюб алиндяки маланы ики дяфя оз
дёшюня вуруб деди:
– Иши мян гёряджяйям, мян! Уряйюви нийя сыхырсан, хозейин? Джанын
саг олсун. Бу ня ишди ки, мян сабаха гуртара билмийим? Мян олмями-
шям ки, сянин ишин йарымчыг галсын. Агяр мян сянин ишини сабах гуртар-
масам, мян сяндян бир гяпик да истямирям.
– Йахшы, Уста Зейнал, тутаг ки, сян мяндян бир гяпик истямядин;
бяс мяним хейрим няди ки, иш йарымчыг галсын вя гонаглар гялиб эви бу
шякилдя гёрсюнляр?
– Хеч уряйюви сыхма, хозейин. Аллах кяримди. Умидюви бир Аллаха
багла ки, йери-гёйю йох йердян хялг эдибди. Уряйюви нийя сыхырсан?
Агяр Аллахын илтифаты олса, беля иш олмасын ки, он беля иш олсун, бир дяги-
гядя гуртаррам; агяр олмаса, дяхи мяним гюнахым няди?.. Гурбан,
гядж вер.
Ахшама бир саат галырды, усталар аллярини йуйуб ишдян чыхдылар. Сяг-
фин алты хиссядян анджаг бир хиссяси гайрылмышды. Усталар гедяндя Муг-
дуси Акоп онлардан анджаг буну тявяггя эляди ки, сяхяр ишя тез гялсин-
ляр. Уста Зейналын Мугдусийя вердийи джаваб бу олду:
– Уряйюви сыхма, хозейин, Аллах кяримди.
Сюбх тязя ишыгланырды. Уста Зейнал вя Гурбан уз гоймушдулар
Мугдуси Акопун эвиня ишлямяйя вя Уста Зейнал шяйирдиня бу сёзляри
дейирди:
– Гурбан, мян гясдян сяни бу тезликдя чагырдым. Гардаш, бир аз тез
гедяк, о кишинин ишини гуртараг; чюнки ишди, агяр гуртармасаг, хяджалятлик
чякярик. Аввялян будур ки, кишинин оглу гялир, гонагы-зады оладжаг;
икинджи будур ки, ахы, сёз вермишик; киши одур ки, вердийи сёзя амял эля-
син. Вя бир да Хаджы Рясулдан да айыбды, о киши да вилайятдя озюня гёря
бир адамды.
Гурбан бир сёз сёйлямяди вя бир гядяр кечяндян сонра сорушду:
– Йахчы, уста, инди сян бу иши подрата гётюрмюсян ки, бу гюн ахшама
кими гуртарасан. Инди беля тутаг ки, гуртармадын, бяс неджя оладжаг?
Пулдан йана эрмяни бизи инджитмяйя?
– А киши, сян хязрят Аббас, бош-бош данышма! Эля сёз данышырсан ки,
пишмиш тойугун гюлмяйи гялир. Киши, неджя гуртармасан? О ня ишди ки,
гуртармыйам?
– Ахы, ай уста, мян демирям ки, гуртармайаджагсан; анджаг дейирям
ки, ишди, гуртармасан?
– А киши, сян Имам Хюсейн, озюню дясгаха гойма.
Усталар йетишдиляр Мугдуси Акопун эвиня вя йарым саатдан сонра
Уста Зейнал чыхды тахтанын устюня. Гурбан башлады гядж гайырмагы вя
сёхбяти.
– Уста, бизим хозейин йахшы адама охшуйур.
Уста Зейнал гяджи ляйяндя саг али иля гётюрюб джаваб верди:
– Йахшы адам олмагына йахшы адамды, Аллах диня гятирсин; амма
ня файда?!
– Уста, мян бир шейя мат галырам. Йахчы, эрмяниляр бу ашкарлыгда
зады гёрмюлляр? Бунлар нийя бяс дёнюб мусурман олмуллар?
Уста Зейнал гяджи мала иля сягфя вуруб деди:
– Гурбан, бу ишляр хамысы сиррдир. Бунлары хеч баша дюшмяк олмаз.
Бунлар хамысы Аллах йанындадыр; чюнки беля фярз эля, эрмянилярин
хамысы чёнюб мюсялман олду, – онда джяхяннями Аллах кимдян отрю
хялг эдиб вя кими ора гёндяряджяк? Бу ишлярин хамысынын бир сябяби вар;
йохса эрмяниляр чох йахчы билирляр ки, бизим мяссябимиз оларынкындан
йахчыды. Хюдайи-азз вя джялл… Аллах азиз вя джялаллыдыр
– Уста, сёзюню да кясирям, хяля дейяк ки, мусурман олмасынлар.
Мян билмирям бунлар хяля неджя донуз атиндян иргянмирляр?
Уста Зейнал маланы гойду тахтанын устюня; чубугу гётюрюб башлады
долдурмага вя алчаг сясля деди:
– Мян дейирям ки, эрмяниляр озляри да гёрюрляр ки, донуз атиндя бир
ляззят йохду; амма бойунларына дюшюб, та ал чякя билмирляр… Нейля-
синляр йазыглар? Адамын адам хёряйи олар, хейванын да хейван хёряйи.
Вя бир да бунлар хамысы Аллахдандыр. Гял ляйяни гётюр, гядж гайыр.
Гурбан чыхды нярдибана вя башлады:
– Бяли, гыл кёрпюдян кечяндяди тамаша!..
Уста Зейнал чубугуну тюстюлядиб башлады:
– Гурбан, билирсян ня вар? Ишин асли, хагг йолу танымагдадыр; инсан
ки, хагг йолу тапды, инсан ки, хюдайи-тааланын…
Мугдуси Акоп ичяри гириб, динмяз-сёйлямяз бахды Уста Зейналын
узюня. Уста Зейнал узюню Мугдусийя тутуб сорушду:
– Ай хозейин, сяни анд верирям Инджиля, бир мяня де гёрюм, о зях-
римарда ня ляззят гёрюбсюнюз ки, йейирсиз?
Мугдуси Акоп хирсляниб, ики алини йухары галхызыб гайымдан деди:
– А киши, бир мяня де гёрюм, сян бура моллалыга ки, гялмямисян?
– Хозейин, гадан алым, та нийя хирслянирсян? Бир сёздю агзыма
гялди сорушдум. Гурбан, гядж гайыр!
Мугдуси динмяди. Уста Зейнал чубугу тахтанын устя гойуб гётюр-
дю маланы вя башлады ишлямяйи.
Мугдуси аввял истяди ки, иши йарымчыг гойуб, усталарын хесабыны
кясиб, рядд этсин; амма овряти разы олмады вя деди ки:
– Даха бундан сонра харадан озгя уста тапылыб сягфи ахшама кими
гуртара биляджяк. Даха иши натамам гоймаг олмаз. Йа лазым иди тямиря
хеч башламамаг; инди ки, башланыб, – гуртармаг лазымдыр.
Ар вя арвад мясляхяти бу йеря гойдулар ки, Мугдуси Акоп гедиб
хаджы Рясула ахвалаты сёйлясин ки, хаджы Рясул йа озю гялсин вя йа бир
адам гёндярсин Уста Зейналын йанына вя тякид этсин ки, шярт олунан
хаггындан бир манат да артыг алыб, Уста Зейнал ахшама кими албяття
ишини тамам этсин.
Мугдуси Акоп гетди хаджы Рясулун йанына вя дярди-дилини она сёй-
ляди. Хаджы Рясул захирян Уста Зейналын ряфтарындан няхайят дяряджядя
наразы галыб, оглуна деди ки, дурмайыб гетсин вя флан-флан шюдяйя десин
ки: “Агяр бу гюн ахшама кими ишини тамам этмяся, ня онун хаггы
йетишяджяк вя ня да даха бундан сонра ону бир озгясиня тяриф эдяджяк”.
Хаджынын оглу йарым саатдан сонра гайыдыб гялди вя джаваб гятирди ки,
Уста Зейнал атасынын гябриня анд ичиб ки, хаджы ага хеч уряйини сыхмасын;
агяр Аллахын илтиматы олса, бу гюн ахшама кими сягфи тамам эдяджяк вя
агяр этмяся, бир гяпик да хагг истямяйяджяк.
Мугдуси Акоп бу сёзлярин габагында даха бир сёз сёйлямяди вя
башыны ашагы айиб, истяди дюкандан чыхыб гедя. Хаджы Рясул Мугдусини
чагырыб она бу сёзляри деди:
– Хара гедирсян, Мугдуси кирвя? Гял бир аз сёхбят эля гёряк ня
вар, ня йох? Давадан-заддан ня данышырлар?
Мугдуси дюканын гапысында дуруб, бир джаваб вермяди вя сааты
чыхардыб вя джибиня гойуб деди:
– Хаджы, гяряк гедям базара, бир аз ишим вар. Эвя да гяряк гедям,
гёрюм усталар ня гайырырлар.
– А киши, сян мяссябин, бошла гойсун гетсин. Мугдуси кирвя, гёрю-
кюр ки, мяним сёзлярими зарафат хесаб элийирсян. Мян ки, Уста Зейнала
сифариш элядим, о ки, мяня сёз верди, элийя билмяз сёзюня амял элямя-
син. Лап архайын ол вя гял отур, бир аз сёхбят элийяк.
– Догрусу, хаджы, мяним усталардан гёзюм су ичмир, горхурам иши
йарымчыг гойалар.
– Ай Мугдуси, сяни динин, бош-бош данышма, гял отур гёряк.
Хаджы Рясулун оглу, Мугдуси Акопа бир стул тяклиф этди. Мугдуси
отурду вя хаджы Рясул геня башлады анд ичиб Мугдусини инандырмага ки,
Уста Зейнал сёзюнюн устюндя мёхкям адамдыр; Уста Зейналы о чох-
дан таныйыр ки, Уста Зейнал мёминдир, Аллах бяндясидир, гейрятлидир, са-
дигдир, иш гёряндир, зирякдир, агыллыдыр, артыг дяряджядя вяфалыдыр вя ин-
дийя кими бир дяфя да намазыны гязайа гоймайыбдыр.
Уста Зейнал хаман вахт Гурбанла беля сёхбят эдирди:
– Гурбан, гёрюрсян бу эрмяни миллятини. Истийирсян йюз мин дяфя
имама, пейгямбяря анд ич, гясям эля, хеч вахт сянин сёзюня инанма-
йаджаг. Де ки, ай кафир оглу кафир, бурда ня бир о гядяр иш вар ки, сян мя-
ним сёзюмя инанмайыб, хаджы Рясулу илтимасчы салырсан? Гял ляйяни
гётюр, гядж гайыр!
Гурбан нярдибана галха-галха башлады:
– Уста, бириси Аллахы данды, ламязхяб олду, хеч бир шейя гайыллыгы
олмады, чятинди ону инандырмаг.
Гурбан кюпяни гётюрдю ки, ляйяня су тёкюб гядж гайырсын вя гёрдю
ки, кюпянин суйу гуртарыб вя бир аз диггят эдяндян сонра гёрдю ки, су
ахыб тёкюлюб йеря. Кюпянин о тяряфиня-бу тяряфиня диггятля бахыб гёр-
дю: кюпя бир тяряфдян чатлайыб. Гурбан узюню Уста Зейнала тутуб
сорушду:
– Уста, кюпяниз ирялидян чатдаг иди, йа тязяликдя сыныб?
Уста Зейнал джаваб верди:
– Йох, бизим кюпя сыныг дейил, йохса сян сындырмысан?
Уста Зейнал башлады ашагы йенмяйи вя кюпяни алиня гётюрюб узюню
тутду Гурбана:
– Гурбан, бу кюпя бизим дейил, бизимки кёхняди вя бир аз бундан
йекяди.
Гурбан бир аз фикир эдиб чыхды балкона вя алиндя бир кюпя гятирди.
Уста Зейнал хаман кюпяни Гурбанын алиндян алыб, мат-мат бахды
Гурбанын узюня вя дярин ах чякиб деди:
– Гурбан, Аллах сяня лянят элясин!
Бу сёзляри дейиб, Уста Зейнал геня мат-мат бахды Гурбанын
узюня. Гурбан да хабеля динмяз-сёйлямяз бахырды Уста Зейналын
узюня. Уста Зейнал бир ах чякиб деди:
– Гурбан, Аллах сяня лянят элясин! Эрмянинин кюпясиндя су гятириб
гядж гайырдын вя дюнйа-алями мырдар элядин. Аллах сяня лянят элясин!
Гурбан динмяйиб мат-мат бахырды Уста Зейналын узюня. Уста
Зейнал узюню туршудуб ики дяфя тюпюрдю йеря, бир дяфя Гурбанын узюня
вя хяйятя чыхыб гетди отурду архын кянарында вя башлады аллярини йумагы
вя сонра отага гялиб Гурбана деди ки, шейляри йыгышдырсын. Вя акошканын
ичиндян палтарыны гётюрюб, геня Гурбанын узюня бир дяфя тюпюрдю вя уз
гойду чыхыб гетмяйя. Гурбан да кор-пешман башыны салды ашагы вя
хурджуну гётюрюб, дюшдю устанын далына. Мугдусинин арвады эля билди ки,
усталар чёряйя чыхырлар.
Хаман дягигя хаджы Рясул дюканда Мугдуси иля сёхбят эдирди вя
Мугдусини инандырырды ки, Уста Зейналы о чохдан таныйыр ки, Уста Зейнал
мёминдир, Аллах бяндясидир, гейрятлидир, садигдир, иш гёряндир, зирякдир,
агыллыдыр, няхайят дяряджядя вяфалыдыр вя индийя кими бир дяфя да
намазыны гязайа гоймайыб.
***
Бу гюн ахшама кими Мугдуси Акоп, овряти вя кичик оглу отагда
нярдибанлары, тахталары вя гяджи эшийя дашыйыб, отагы тямизлямяйя
мяшгул олдулар. Мугдуси хярдянбир йарымчыг сягфя бахыб Уста Зейналы
йад эдирди.
Бу гюн ахшама кими Уста Зейналын арвады аринин палтарларыны йуйуб
гурутмага мяшгул олду. Уста Зейнал чылпаг отурмушду эвиндя вя
гёзляйирди ки, палтарлары гуруйандан сонра гетсин хамама вя
тямизлянсин.
Сюбх саат доггузда дямир йол иля Мугдуси Акопун оглу гялди
вятяня.
Ийул 1905-джи ил, Тифлис

Мамедгулузаде Джалил
 Цирюльник
 Джалил Мамедгулузаде
 ЦИРЮЛЬНИК
 У Мамед-Вели, десятилетнего сына дяди Садыха, болели глаза. Однажды мальчик сказал матери:
 - Мама, у Ахмеда, сына Кербалай-Гасыма, тоже болели глаза. Вчера мы играли с Ахмедом возле канавы. Ахмед сунул в нос колючую травку, и у него пошла кровь из носа. Покапало немного, и сразу поправились глаза.
 - Дитя мое, ступай и ты, выпусти кровь из носа, - посове-товала мать Мамед-Вели.
 Мамед-Вели пошёл к канавке, нашел среди трав ту самую колючую травку, левой рукой сунул травку себе в ноздрю, а правой ударил под локоть левой. Из носа Мамед-Вели закапала кровь.
 Кровь текла с полчаса. Тогда Мамед-Вели зажал пальцами кончик носа, чтобы остановить кровь, но кровь все текла. О" позвал мать, но и та никак не могла остановить кровь.
 В это время дядя Садых принес с базара мясо в корзине, Жена позвала его:
 - Поди-ка сюда! Мы ничем не можем остановить кровь, Может, ты что-нибудь придумаешь.
 Дядя Садых поспешил к сыну и, крепко зажав между паль-цами правой руки кончик носа Мамед-Вели, остановил крово-течение. Но кровь, накопившаяся в ноздре, все-таки нашла себе выход и снова закапала.
 - Беги на базар, - встревожилась жена. - Скорей беги к Уста-Гусейну. Он знает толк во врачевании. Скорей беги к нему, не то ребенок изойдет кровью, и обрушится мой дом! Не мешкай, беги скорей!
 Дядя Садых смыл в арыке кровь с рук и пошел со двора, Он подошел к лавочке Уста-Гусейна в тот момент, когда ци-рюльник, кончив брить голову своего клиента, прикладывал к порезам кусочки ваты.
 Остановившись в дверях, дядя Садых поздоровался. Уста-Гусейн оглянулся и, приняв его за нового клиента, вынул из бокового кармана зеркальце и подержал перед дядей Садыхом. Дядя Садых взял зеркальце и, зажмурив глаза, произнес салават, потом поднес зеркальце к правому плечу, затем к левому,, рукой поглаживая свою красную бороду. Еще раз, повторив молитву - салават, дядя Садых протянул зеркальце Уста-Гу-сейну и сказал:
 - Уста-Гусейн, у нашего Мамед-Вели пошла кровь носом, и мы никак не можем остановить ее. Жена послала просить у тебя помощи.
 Приняв от него зеркальце, Уста-Гусейн прежде всего пред-ложил ему войти в лавку и сесть на нары. После того как дядя Садых вошел и сел, Уста-Гусейн подошел к нему и приподнял его шапку. Дядя Садых молча смотрел на него снизу вверх.
 - Ах, ах! Вай, вай! - начал Уста-Гусейн, покачав головой.- Мне жаль тебя, дядя Садых. Не знаю даже, какой конец ожи-дает тебя. Послушай: или назовись армянином, чтобы весь на-род знал, что ты не мусульманин, или раз хочешь быть мусуль-манином, так будь им! Братец мой, какой же мусульманин по-ступает так, как ты? И не совестно тебе так обрастать и не бриться? Да еще не стесняешься говорить, что у Мамед-Вели: кровь из носа не останавливается. Это аллах на тебя гневается, вот что! Иначе, где это видано, чтобы кровь из носа не останав-ливалась? Таких мусульман, как ты, постигнут еще не такие беды.
 Говоря так, Уста-Гусейн налил в медную чашу холодной воды и стал обеими ладонями растирать голову дяди Садыха, чтобы смягчить волосы. А дядя Садых сидел молча с опущен-ной головой. Уста-Гусейн вытер руки о свою полу, взял бритву и начал править ее сначала на камне, а затем на ремне. Потом он принялся брить голову дяди Садыха, читая при этом пропо-ведь:
 - Дядя Садых, тяжелы, очень тяжелы установления нашей веры. Мало кто способен соблюсти их все до единого. Знаешь ли ты, какой большой грех оставлять волосы на голове? Во-первых, у тех, кто вовремя не бреет голову, не будет никакого достатка в доме. Во-вторых, такого человека постигают все-возможные беды. Я готов поклясться, чем хочешь, что у сына твоего не останавливается кровь из носа только потому, что великий творец решил наказать тебя за твои грехи. Мой тебе совет: впредь не допускай таких оплошностей, пожалей себя, бедный человек! Иначе свалится на тебя такое бедствие, что никаким раскаяньем не поможешь!..
 Уста-Гусейн кончил брить голову дяди Садыха. Дядя Садых надел шапку, достал две копейки и, протянув Уста-Гусейну,
 сказал:
 -Уста, пусть благословит аллах память твоего родителя! Взяв деньги, Уста-Гусейн ответил:
 - Пусть благословит аллах и твоего родителя!
 И дядя Садых направился к своему дому.
 Войдя во двор, дядя Садых увидел, что у сына кровотечение из носа давно прекратилось. Из длинной хворостинки Мамед-Вели сделал себе лошадку и верхом на ней с гиканьем и ржань-ем носился по двору.
 1906

ДЯЛЛЯК
Садыг кишинин он йашында оглу Мяммядвялинин гёзляри агрыйырды.
Бир гюн ушаг анасына деди:
– Ахы, Кярбялайы Гасымын оглу Ахмядин да гёзляри агрыйырды. Дю-
нян Ахмяднян архын кянарында ойнуйурдуг. Ахмяд бурун ганадан
отнан бурнуну ганатды. Эля бурнундан бир аз ган ахан кими, Ахмядин
гёзляри йахшы олду.
– Бала, гет сян да бурнуну ганат! – анасы Мяммядвялийя деди.
Мяммядвяли гетди, отларын ичиндян хаман тиканлы оту тапды, сол али
иля оту сохду бурнунун дешикляриня, саг али иля йумругуну дюйюб вурду
сол алинин алтындан вя Мяммядвялинин бурнундан ган башлады ахмага.
Йарым саат гядяринджя ган ахды. Мяммядвяли бармаглары иля бур-
нунун дешиклярини тутду ки, бялкя ган кясиля, амма ган кясилмяк бил-
мяди. Ахыры анасыны чагырды. Анасы дяхи ганын кясилмяйиня бир чаря тап-
мады. Бу хейндя Садыг киши алиндя ат сябяти базардан эвя ат гятирди.
Оврят узюню тутду Садыг кишийя:
– А киши, гял гёр, Мяммядвялинин бурнунун ганына ня чаря элийирик
– кясилмир; гял бялкя сян бир чаря тапасан.
Садыг киши оглунун йанына йетишиб, саг алинин бармаглары иля йапышды
Мяммядвялинин бурнунун уджундан вя гоймады ган ахсын. Амма ган
бурнунун ичиндя шишиб, геня йол тапыб башлады ахмага.
– А киши, гач базара-овряти башлады уджа сясля Садыг кишийя демяйя.
– Гач тез Уста Хюсейнин йанына. Онун хякимликдя сяриштяси чохду. Тез
гач Уста Хюсейня де. Йохса ушагы ган апарар, эвин йыхылар. Тез дурма
гач вя тез хябяр гятир.
Садыг киши алляринин ганыны архда йуйуб, уз гойду хяйятдян чых-
мага. Садыг киши о вахт Уста Хюсейнин дюканына йетишди ки, уста бир
мюштяринин башыны гырхыб гуртарыб, ганатдыгы йерляря памбыг дюзюрдю.
Садыг киши дюканын габагында дуруб салам верди. Уста Хюсейн
кишини гёрджяк ону мюштяри хесаб этди вя голтуг джибиндян айнаны чы-
хардыб тутду Садыг кишинин габагына. Садыг киши айнаны алыб вя гёзлярини
йумуб бир салават зикр этди вя айнаны аввял саг чийнинин, сонра сол
чийнинин габагына апарыб тутду узюнюн мюгабилиндя вя гёзлярини ачыб
сол али иля башлады гырмызы саггалыны тумарламага вя бир дяфя да салават
чевириб, айнаны гайтарды Уста Хюсейня вя деди:
– Ай Уста Хюсейн, бизим Мяммядвялинин бурну ганыйыб. Ня аладж
эдирик ган кясилмяк билмир. Арвад мяни йалвара-йалвара сянин йанына
гёндяриб, бялкя сян бир чаря тапасан.
Уста Хюсейн Садыг кишидян айнаны алыб аввял она тяклиф этди ки,
гирсин дюкана вя отурсун сякинин устюндя. Садыг киши дюкана гириб
отурандан сонра, Уста Хюсейн онун йавыгына йерийиб саг алини узатды вя
Садыг кишинин бёркюню гётюрюб говзады йухары. Садыг киши алтдан-йухары
бахырды Уста Хюсейнин узюня. Уста башыны булайа-булайа деди:
– Ах, ах, вай, вай! Йазыгым гялир гюнюня, ай Садыг киши! Билмирям
сянин ахырын ня гюня галаджаг! Ай киши, йа адыны эрмяни гой, халг билсин
ки, сян мюсялман дейилсян, йохса агяр мюсялман олмаг истяйирсян,
гардаш, бу мюсялманчылыг дейил ки, сян элийирсян. Киши, утанмырсан
башувун тюкюню бу гядяр узадыб гырхдырмырсан? Хяля хяджалят
чякмяйиб дейирсян ки, Мяммядвялинин бурнунун ганы кясилмир? О
Аллахын гязябидир ки, сяни тутуб. Йохса харда гёрсянян шейдир ки, бур-
нунун ганы кясилмяйя? Сянин тяк мюсялманлар бундан да артыг бялайа
гирифтар оладжаглар!
Бу сёзляри дейя-дейя Уста Хюсейн баладжа мис габа сойуг су
тёкюб, Садыг кишинин башыны хяр ики алляри иля овурду ки, тюкляри
йумшалсын. Садыг киши динмяз-сёйлямяз отуруб башыны аймишди ашагы.
Уста Хюсейн аллярини атякляриня силиб гётюрдю улгюджю вя башлады дашын
устя чякиб итилямяйя вя сонра бир нечя дяфя да гайыша чякиб, Садыг
кишинин башыны гырхмага мяшгул олду вя Садыг кишийя беля моизя эляди:
– Садыг ами! Мюсялманчылыгын шяртляри чох агырдыр. Аз бир адам бу
шяртлярин хамысыны амяля гятиря биляр. Мясялян, башы тюклю сахламаг хеч
билирсян ки, неджя бёйюк гюнахларын биридир? Аввяла будур ки, башыны
вахтындан-вахтына гырхдырмыйанын эвиндя хеч хейир-бярякят олмаз.
Икинджи будур ки, инсана нёвбянёв бядбяхтликляр уз веряр. Мян няйя
дейирсян анд ичим ки, оглувун ганынын кясилмямяйи мяхз тянбехдир ки,
худавянди-алям бу гюнахларын габагында сяня гёндяриб. Мяндян сяня
вясиййят: бир да беля гялятляри элямя; йазыгсан, фагырсан. Йохса бир
озгя джюр бядбяхтлик уз веряр, дяхи сонра пешманлыг бир йеря чатмаз.
Уста Хюсейн, Садыг кишинин башыны гырхыб гуртарды. Садыг киши бёр-
кюню гойду башына, ики гяпик чыхарыб узатды Уста Хюсейня вя деди:
– Уста, Аллах атана ряхмят элясин.
Вя Уста Хюсейн пулу алыб джаваб верди:
– Аллах сянин да атана ряхмят элясин.
Садыг киши уз гойду эвиня гетмяйя.
Хяйятя гириб Садыг киши гёрдю ки, оглунун ганы чохдан кясилиб.
Мяммядвяли бир узун агадждан ат гайырыб минмишди, хяйяти о тяряфя
чапырды, бу тяряфя чапырды вя хярдянбир ат кими кишняйирди.

    Четки хана
    Джалил Мамедгулузаде
    Четки хана
    Со станции Евлах, расположенной между Тифлисом и Баку, шоссейная дорога идет через Барду в Агдам и оттуда подыма-ется к городу Шуше. Из Агдама шоссе заворачивает налево, к Карабулаху, или, как называют его по-русски, Карягино. Отсюда оно идет к Джебраилу, и наконец выходит на берег Аракса, к известному Худаферинскому мосту, по которому переходят в Иран.
    Несколько лет назад мне привелось перейти через этот са-мый мост и подняться в иранские горы. Здесь начинается Карадагская провинция, простирающаяся до самого Тебриза. Влево от нее живут шахсеваны, вправо, по берегу Аракса, тянется граница кавказского Азербайджана.
    Было начало лета. Стояла нестерпимая жара. Перейдя мост, мы поднялись в горы и переночевали в деревне Лавлжан, у Кили-хана, наутро продолжали подъем. Чем выше, тем про-хладнее становился воздух и живописнее горы.
    После двухдневного путешествия мы дошли до известного селения Келейбер и, проведя здесь два дня, собирались дви-нуться через город Эхер к Тебризу. Но правитель этой про-винции Назарали-хан Икрам-уд-Довле прислал за нами трех вестовых с приглашением погостить у него на эйлаге. Отказать хану было неудобно, и мы отправились к нему.
    Господин Икрам-уд-Довле проводил лето в селении Керме-Чатах, которое в месте со всеми окрестными селениями состав-ляло собственность хана и находилось от селения Келейбер на расстоянии двух-трех часов пути верхом. Это селение, распо-ложенное на склоне самой высокой горы, левее селения Мерзенли, представляло собой небольшую прекрасную дачу.
    Жителей было всего человек около двухсот. Чудесная клю-чевая вода и богатые пастбища делают это место особенно при-влекательным для летнего отдыха. Но частые столкновения между отдельными ханами не дают, к сожалению, возможно-сти населению спокойно пользоваться щедро рассыпанными бо-гатствами природы.
    Мало того, несколько лет назад здесь свирепствовали тиф и голод, погибла половина или даже больше половины населе-ния, все пришло в запустение и ветхость, и на каждом шагу попадались полуразрушенные пустые строения, зиявшие чер-ными провалами окон и дверей.
    Одним словом...
    Господин Икрам-уд-Довле проявил к нам исключительное гостеприимство. Мне кажется, что едва ли можно встретить где-нибудь такое гостеприимство, как в Иране.
    По распоряжению хана, нам был отведен дом, на плоской крыше которого для нас разбили две вместительные и удобные палатки, чтобы мы могли расположиться свободнее.
    Среди карадагских ханов Назарали-хан Икрам-уд-Довле был известен своей добротой и обходительностью; среди под-данных хана, с которыми мы разговаривали, не было ни одного, кто бы хоть капельку был недоволен ханом.
    И в то же время, наблюдая, как он обращается с населени-ем, мы убеждались, что трудно представить себе более бесче-ловечное и жестокое обращение с людьми, хотя внешне как будто не было ни явной жестокости, ни тем более бесчеловеч-ности, и населению, можно сказать, жилось привольно.
    Установленного правопорядка в крае не существовало, не было также ничего такого, что напоминало бы правительство. Полномочным представителем власти являлся Назарали-хан. С административными центрами иранского государства Тебризом и Тегераном - не было никакой связи. И Назарали-хан был неограниченным властителем провинции, мог казнить и миловать по своему усмотрению. Он был и судья, и власть, и закон.
    В каждом селе был старшина, который и правил селом. А всеми старшинами распоряжался непосредственно Икрам-уд-Довле. Вот и все.
    Визирей Назарали-хана заменял отряд фаррашей, которые обходили дома и дворы и, щелкая бичом, объявляли населению волю хана.
    Главным визирем при хане считался Мирза-Садых Мунши, известный среди крестьян просто как Молла-Садых.
    Обоим, и Назарали-хану, и Мирза-Садыху Мунши, было лет по шестьдесят, а может быть, и все шестьдесят пять.
    Назарали-хан казался добряком, в личном его обращении с населением мы не заметили никакой жестокости, но фарраши были грозой крестьян. После всего виденного в этом селении за несколько дней у меня составилось убеждение, что нет на свете более злых и бездушных людей, чем фарраши карадагского хана.
    Утром, едва проснувшись, мы слышали неистовые крики, доносившиеся из какого-нибудь крестьянского дома.
    Выяснилось, что один из фаррашей, по имени Али-Джафар, явился к крестьянину Кербалай-Мусе за двумя фунтами све-жего коровьего масла для ханского стола. Хозяина не было дома, а жена, призвав в свидетели всех святых, клялась, что молоко выпили дети и масла она не сбивала.
    Обругав женщину, фарраш Али-Джафар уходит и вскоре возвращается с четками хана. Теперь у крестьянки уже нет выхода... Хоть из-под земли, а надо достать масло и сдать фаррашу. Ибо четкам хана нельзя отказывать.
    Посылая через кого-нибудь поручение, в древние времена обычно подкрепляли его каким-нибудь вещественным знаком. Особенно это бывало и бывает необходимо, когда посылающий или получающий поручение не знают грамоты. Например, по-сылая кого-нибудь к себе домой с поручением, хозяин дома снабжает посыльного своим карманным ножиком или каким-нибудь ключом, чтобы рассеять всякие сомнения насчет его полномочий.
    Назарали-хан Икрам-уд-Довле установил у себя такой по-рядок: в первый раз с тем или иным требованием к крестьяни-ну должен был обращаться фарраш. Если его требование ис-полнялось; то все обходилось благополучно, если же нет, то он наносил отказчику несколько ударов плетью и уходил с тем, чтобы вернуться с четками хана. Теперь уж требование должно было быть исполнено во что бы то ни стало, иначе фарраш имел право поступить с непокорным, как ему заблагорассудит-ся, если бы он вынул кинжал и отрубил голову тому, кто не подчинился воле повелителя, я не знаю, что произошло бы, вернее всего, ничего бы не произошло.
    Однажды я был очевидцем магического действия четок.
    К одному крестьянину явился фарраш и потребовал для ха-на барана. У крестьянина барана не было. Фарраш Али-Джа-фар ушел и вернулся с четками. В ту же минуту крестьянин обменял у соседа единственную свою скотину - осла - на барана и козу и передал барана фаррашу, а козу пустил во двор пастись.
    Четки хана состояли из небольших черных зерен, нанизан-ных на красную шелковую нитку и ничем особенным не отли-чались, если не считать того, что они были атрибутом власти господина Назарали-хана Икрам-уд-Довле.
    Дом, отведенный нам, принадлежал вдове Кербалай Гейдара, у которой было несколько ребятишек. Звали эту женщину Пери. Мы занимали сени и крышу дома, а Пери с детьми юти-лась в задней комнате, где помещалась также скотина, так как из-за воров даже летом было рискованно держать скотину во дворе или в поле.
    Все благосостояние бедной женщины составляли осел, ко-рова, несколько овец и коз.
    Иногда по утрам, когда Пери, подоив корову, садилась на корточки у очага варить для детей кашу, я заходил к ней. Зак-рыв рот платком и помешивая кипевшее молоко, она расска-зывала мне о местных делах.
    Я с большим интересом слушал ее бесхитростные рассказы. Пери было пятьдесят, но она хорошо сохранилась: смуглоли-цая, высокая, стройная, здоровая, она не отличалась красотой, но и дурнушкой ее назвать было нельзя.
    Однажды утром я застал у очага Пери Мирза-Садыха Мунши, который беседовал с ней, покуривая трубку.
    Вскоре я увидел его там же вторично: он так же курил трубку и разговаривал с вдовой. Заметив меня, он на этот раз поманил меня рукой, я подошел и приветствовал его селямом.
    Пери положила на пол для меня старый детский тюфячок, и по приглашению Мирза-Садыха я сел.
    - Господин Молла-Насреддин! - начал Мирза-Садых Мунши, попыхивая трубкой. - Я пригласил тебя сюда как благочестивого и богобоязненного мусульманина, чтобы ты своими ушами слышал мои справедливые речи и по возвра-щении к себе на родину не писал о том, что в Карадаге ханы и визири притесняют население. Вот я при тебе обращаюсь к этой женщине, не имеющей мужа, и предлагаю ей по всем законам шариата вступить со мной в сийга, чтобы я мог иног-да приходить сюда и со спокойной совестью предаваться бесе-дам с тобой, чтобы и ты, как приезжий, не испытывал скуки одиночества.
    Не успел Мирза-Садых Мунши произнести слово "сийга", как Пери подскочила на месте, словно наступила на горячие угли.
    - Мирза-Садых Мунши! - вскричала она, размахивая руками. - Мирза-Садых Мунши! Не говори этого! Не гово-ри этого!
    Я вскочил с места и хотел бежать отсюда... Я не убежал, но потихоньку вышел из комнаты.
    За мной молча последовал Мирза-Садых Мунши.
    Но спустя некоторое время Мирза-Садых вернулся в со-провождении фарраша Али-Джафара, который, став у ворот, начал звать Пери. Когда она показалась в дверях, фарраш Али-Джафар высоко поднял четки хана и громко    и    вырази-тельно произнес:
    - Пери, Пери, Пери! По жалобе Мирза-Садыха Мунши, хан прислал показать тебе свои четки. Смотри на них... Смотри хорошенько. Это те самые четки, которые два года назад сбро-сили с высокой скалы мельника Мехти, того самого, который не подчинился приказу хана, да так сбросили, что дети мель-ника не смогли найти даже его труп. Это те самые четки, ко-торые сожгли дом Оруджали и обрушили его стены на головы его детей. Смотри хорошенько, те ли самые это четки, или нет?
    Пери, у которой нижняя часть лица была закрыта платком, стояла у порога и молча, внимательно смотрела на четки. Тут же, столпившись, стояли соседи.
    Никто не проронил ни слова: ни женщина, ни Мирза-Са-дых, ни соседи. Выслушав фарраша, все молча разошлись.
    После этого я несколько раз видел, как Мирза-Садых Мун-ши приходит к Пери и, сев на тюфячок у очага, мирно бесе-дует с ней.
    Перед самым отъездом он встретил меня и сказал:
    - Молла! Наша Пери обещала сварить сегодня молочный плов. Если будет угодно, прошу пожаловать на обед.
    Но я почему-то не смог воспользоваться любезным пригла-шением главного визиря.
    1923

ХАНЫН ТЯСБЕХИ
Бакы иля Тифлисин арасында дямир йолунун Йевлах стансийасындан
шоссе йолу гедир Бярдяйя, сонра Агдама, бурадан баш йухары гедир Шу-
ша галасы шяхяриня. Агдамдан сол тяряфя шоссе йолу гедир чыхыр Гара-
булаг шяхяриня, бурадан Джябрайыла, Джябрайылдан йол гедиб чыхыр Араз
гырагына.
Мяшхур Худафярин кёрпюсю хямин бурададыр.
Бир нечя ил бундан агдям мян хямин бу кёрпюню кечдим, галхдым
Иранын дагларына. Бурадан Гарадаг вилайяти башланыр, та гедиб чыхыр
Тябризя. Сол тяряф Шахсевян элляри, саг тяряф Русийа торпагынын Авар
сярхядди.
Йайын габаг айы иди. Аразын бу тяряфиндя исти чох шиддят эдирди.
Кёрпюню кечиб галдыг чайын о тяряфиндя, бир дагын атяйиндя. Сюбх тез-
дян галхдыг Ларджан кяндиня; Гулу хана гонаг олдуг. Уч гюн бурада
галандан сонра, баш йухары даглары галха-галха дяхи да сярин вя дяхи
да сяфалы Иран дагларына галхдыг.
Ики гюн йол гедиб йетишдик мяшхур Кялейбяр гярйясиня. Бурада да
ики гюн галандан сонра истядик гедяк Ахяр шяхяриня ки, сонра да орадан
Тябризя йолланаг; амма хаман вилайятин мяшхур ханларындан Нязяряли
хан Икрамюддёвля габагымыза уч няфяр атлы гёндяриб, бизи оз кяндиня
гонаг чагырды. Биз да гетмяйя билмяздик вя гетдик.
Агайи-Икрамюддёвля Гярмя-чатаг кяндиндя олурду ки, хямин
кянд да вя гейри атраф кяндлярин да джюмляси ханын оз амлакындан иди.
Гярмя-чатаг кянди Кялейбярдян да дяхи уджа олан дагларын атяйиндя
Мярзянли гярйясинин сол сямтиндя сяфалы, баладжа бир йайлагдыр.
Кяндин ахалисинин мигдары олар тягрибян ики йюз няфяр. Йахшы сярин
сулары, гёзял отланаджаглар… Амма хейиф вя сяд хейиф, ханларын арасын-
да нечя илдя бир дяфя ваге олан тоггушма нятиджясиндя кянд ахалиси ма-
джал тапа билмир оз мяишятини эля хала йетирсин ки, асудяликдя беля гёзял
йердя рахат йашайа билсин. Бир тяряфдян да нечя ил бундан габаг орада
уз верян йаталаг азары вя аджлыгын сябябиндян джамаатын йарысы вя бялкя
да йарысындан чоху гырылыб гуртарыбдыр. Одур, чох йерляр бош вя сахибсиз
эвляр, гапы вя пянджярясиз биналар гёзя саташмагдадыр.
Хюлася.
Икрамюддёвлядян няхайят мехрибанчылыг гёрдюк. Вагеян Иранын
мехманнявазлыгынын мислини гейри йердя, зянн эдирям, гёрмяк олмаз.
Ханын амриня гёря Гярмя-чатаг кяндиндя бизя бир мяхсуси кянд
эви бошалдыб вермишдиляр вя бундан алавя хаман эвин дамынын устюндя
ханын хидмятчиляри ики алачыг гурмушдулар ки, истясяк хаман алачыг-
ларда, истясяк бизя верилян эйванда галаг.
Нязяряли хан Икрамюддёвля Гарадаг ханларынын ан инсаниййятли вя
ан тярбийяли ханларындан хесаб олунарды вя ханын ряиййятлярини данышды-
ранда да бир кяс тапыла билмяз ки, хандан бир зярря гядяр инджимиш олсун.
Бунунла бярабяр ханын ряиййятляриня нисбят ряфтарына баханда
бизим кимиляря чох гярибя гялирди. Бир нязяр иля баханда хаман ряфтар
башдан-ахыра кими зюлм вя ситямдян ибарят иди. Амма бир тяряфя
баханда бурада ня бир зюлм, ня да ситям гёрсянирди. Бир сурятдя да ки,
хяля бялкя демяк олар ки, ряиййятляр асудя истирахятля доланырдылар.
Мямлякятдя бир мюяййян ганун гёрсянмирди. Хёкумятя охшар бир
идаря йох иди. Мямлякят хямин Икрамюддёвлядян башга хеч бир гейри
хёкумят танымырды. Тябриздян вя Техрандан бир хябяр вя алагя йох вя
Нязяряли хан хяр бир кяси асыб кяся да билярди, афв эдиб хяр бир
бяндянин омрюню она багышлайа да билярди.
Мяхкямя да озю иди, гязават да озю иди, шярият да озю иди.
Хяр бир кяндин бир кяндхудасы кянди идаря эдирди, джями кяндху-
далары да Икрамюддёвля идаря эдирди. Вяссалам.
Вя хямин Нязяряли ханын атрафындакы вязирляр ибарят идиляр бир дястя
фяррашдан ки, алляриндя шаллаг кючя-баджаны гязиб, ханын амрини ряиййятя
йетирирди.
Вя лакин Нязяряли ханын тяк бирджя няфяр баш вязири вар иди ки, бунун
ады Мирзя Садыг Мюнши джянабларыдыр ки, кяндли арасында Молла Садыг ады
иля да мяшхур иди.
Нязяряли хан да, хямин Мирзя Садыг Мюнши да – хяр икиси оларды
алтмыш, бялкя да алтмыш беш синдя.
Хан озю да чох хошхасиййят нязяря гялирди ки, ряиййятлярля бунун
арасында хеч бир сахталыг, бядмяджазлыг мян гёрмядим. Амма фяр-
рашлара гялдикдя буну абядян сёйлямяк олмаз. Вя орада гёрдюкля-
римдян буну йадымда сахладым ки, дюнйада зюлм вя инджитмяк ибарят
имиш Гарадагда хан фяррашларынын ряиййят барясиндя тутдуглары ряфтар-
ларындан.
Сюбх тездян йухудан ойанан кими эшидирдик ки, ряиййятин биринин
эвиндян гилю-гал сяси гялир. Мялум оларды ки, фярраш Али Джяфяр, ханын
эви учюн Кярбялайы Мусадан ики гирвянкя йаг истяйир. Киши эвдя
йохдур. Арвад анд ичир ки, йаг йохду. Фярраш Али Джяфяр арвады сёйюб
йаманлайандан сонра гайыдыб гедир вя дюбаря гайыдыб ханын тясбехини
гятирир. Ди чаря йох, йер дешийиндян да олмуш олса, Кярбялайы Мусанын
арвады йагы тапыб фяррашы йола салыр.
Чюнки ханын тясбехи гяряк бош гайытмайа.
ТЯСБЕХ БАРЯСИНДЯ БИР НЕЧЯ СЁЗ
Бир йана сифариш эляйяндя бир нишаня гёндярмяк гядим адятлярин
биридир. Нишаня гёндярмяк о вядяляр лазым олуб вя олур ки, сифариш эля-
йян, йа сифариш алан савадсыз ола. Бириси оз эвиня адам гёндяриб бир шей
истяйяндя бычагыны гёндярир вя гейри бириси бир йеря сифариш эдя, ачар
гёндярир.
Нязяряли хан Икрамюддёвля беля бир гайда гоймушду: габагджа
фярраш гялиб ряиййятдян бир шей истярди. Агяр ряиййят верди, вериб, агяр
вермяди, фярраш бир-ики шаллаг чякиб гайыдарды ханын устюня вя икинджи
дяфя ханын тясбехини гятирярди. Бу дяфя агяр о хёкмя амял олунду,
олунуб, олунмады – дяхи фярраш ихтийар сахибидир; йяни о гядяр ихтийар
сахибидир ки, агяр хянджярин чыхардыб “йох” дейянин бойнуну вурса,
дяхи билмирям ня олар вя йягин да хеч бир шей олмаз.
Мян бир дяфя хаман тясбехи гёрдюм. Фярраш бир кяндлидян геня
ханын эвиня бир гойун истяйирди. Гойун да йох иди. Фярраш гайыдыб икинджи
дяфя ханын тясбехини гятирди. Кяндли фори улагыны верди гоншусуна, бир
кечи иля бир гойун алды, гойуну гёндярди Нязяряли хана, кечини отюрдю
отламага. Тез, дярхал.
Хаман тясбех гара, нарын дяняли вя гырмызы ипяк сапа дюзюлмюш
тясбех иди вя гейри бир фязяляти да йох иди, савайы ондан ки, Нязяряли
ханын тясбехи иди.
Биз олдугумуз эв Кярбялайы Гурбанын йетимляринин эви иди. Эвин
сахиби йетимлярин анасы Пяри арвад иди. Биз эйванда вя дамын устюндя
вахтымызы кечирирдик. Пяри арвад да уч-дёрд йетимляриля ичяри эвиндя
бир-ики баш хейванлары иля олурду; бир улаг иди, бир иняк иди, бир-ики да го-
йун-кечи иди. Сяхярляр Пяри арвад сюд сагыб ушаглара биширяндя мян да
хярдянбир гедярдим. Пяри арвад агзында йашмаг ораларын кечяджяйиндян
нагыл эдярди. Арвадын йашы аллини вя бялкя алли беши кечмишди, амма
озю мяртуб-кёк, долу, сифяти гарашын, хюндюр вя саламат бир арвад иди. Алахиддя
бир гёзяллийи да йох иди; амма беляджя бабат иди.
Мян бирджя дяфя гёрдюм ки, Мирзя Садыг Мюнши сюбх тездян Пя-
ринин оджагынын башында отуруб чубуг чякир вя Пяри иля данышырды. Икинджи
дяфя да гёрдюм ки, Мирзя Садыг Мюнши геня хаман оджаг башында оту-
руб чубуг чякир; амма бу дяфя мяни гёрджяк ишаря иля мяни чагырды.
Мян да гетдим вя Пяри адвад мяним да алтыма бир кёхня ушаг дёшяк-
джяси салды. Мирзя Садыг мяня айляшмяйи тяклиф этди. Отурдум.
Мирзя Садыг узюню мяня тутуб деди:
– Джянаб Молла Нясряддин, мян сяни бир Аллах бяндяси хесаб эдиб
бу мяджлися дявят этдим ки, мяним хагг сёзляримя шахид оласан. Мян
бу саат сяндян габаг бу Пяри арвада тяклиф этдим ки, мювафиг гайда
Аллах-таала гёстярдийи йол иля мяня сигя олсун.
Эляджя Мирзя Садыгын агзындан бу сёз бялкя хяля чыхыб гуртарма-
мышды, Пяри арвад эля атылды герийя, гуйа айагларына од басдылар.
– Молла Садыг Мюнши, Молла Садыг Мюнши, о сёзю данышма. О сёзю
данышма, о сёзю данышма!..
Вагеян Пяри арвад бу сёзляри эля бир ал-гол ата-ата деди ки, мян дик
атылдым ки, истядим гачам. Хярчянд гачмадым, амма йавашджа чыхдым
гетдим. Мяним далымджа да Мирзя Садыг Мюнши чыхды вя дюз, динмяз-
сёйлямяз чыхды гетди.
Амма бир аздан сонра хаман Мирзя Садыг, йаныйджа фярраш Али
Джяфяр гялиб дурдулар Пяринин хяйят гапысынын агзында. Фярраш Пяри ар-
вады харайлады. Арвад чыхды гапынын агзына вя фярраш ханын тясбехини
йухары галдырыб, башлады ан уджа сясля демяйя:
– Пяри, Пяри, Пяри! Ахунд Садыг Мюншинин шикайятиня гёря хан бу
тясбехи гёндярди ки, сяня нишан верим. Йахшы бах бу тясбехя. Бу
хаман тясбехдир ки, ики ил бундан габаг ханын фярмайишиня аг олан да-
йирманчы Мехдини, бах, хаман гайадан дяряйя эля туллады ки, ушаглары
хеч олюсюню да тапмадылар. Бу хаман тясбехдир ки, Оруджялинин эвини
йандырды, ушагларыны чёля дагытды. Ач гёзлярини, гёр хаман тясбехдир, йа
йох…
Пяри арвад астанада агзыны йашмагла бюкюб, дяхи динмяз-сёй-
лямяз гулаг асырды… Гоншулар да гулаг асырды.
О да бир сёз демяди, Мирзя Садыг да бир сёз демяди, фярраш да дяхи
бундан артыг данышмады вя хамы дагылды.
Бундан сонра бир нечя гюн мян гёрярдим ки, Мюнши Ахунд Мирзя
Садыг гялир гирир Пяри арвадын эвиня вя орада оджаг башында отуруб сёх-
бят эдир.
Мян дяхи ора гетмяздим вя мяни ора хеч чагыран да олмазды.
Бундан сонра ай йарым да Гярмя-чатагда галдым, сонра чыхдым
гетдим Ахяр шяхяриня.

    Школа селения Данабаш
    Джалил Мамедгулузаде
    ШКОЛА СЕЛЕНИЯ ДАНАБАШ
    События, о которых я собираюсь рассказать, - дела давно минувших лет. Правда, не могу сказать определенно, сколько минуло, но одно помню хорошо, что событие это произошло спустя семь лет после взятия русскими Карса. Вот и считай, сколько тому годов!
    Эх, дни-то приходят и уходят! Где те времена, где тот день, ;когда русские взяли Каре? А будто все это было вчера. Хоть и был я тогда мал, но помню все подробности. Помню даже то, что было самое начало молотьбы, то есть самая страда.
    Я не знаю, как в других деревнях, но у нас в Данабаше в это время года никого в деревне не найдешь: все население бывает в поле. В деревне остаются лишь женщины и собаки, потому что им-то в поле нечего делать.
    В тот день, когда произошло все это, я и сам был на току. Сказали, что приехали в село начальник, кази, следователь, врач, мировой судья и ушкол1. И принес это известие не кто-нибудь, а наш сосед по току Кербалай-Мирзали. И если бы принес это известие один Кербалай-Мирзали, то мы, может, и не поверили бы, потому что трудно поверить, чтобы в село приехало сразу столько народу. К чему? Зачем? Не разорять же село! Что за важное дело случилось, чтобы понаехало столь-ко людей в один и тот же день?
    Я говорю совершенно серьезно, что в начале мы не сразу по-верили Кербалай-Мнрзали, но потом и другие подтвердили его слова. И не только подтвердили, но еще дополнили новыми подробностями. Так, после Кербалай-Мирзали пришел дядя Гасым. Покойный отец (да благословит аллах память и ваших дорогих покойников) стал расспрашивать его, и дядя Гасым поклялся аллахом и начал перечислять тех, кто прибыл в село: начальник, его помощник, казачий офицер, следователь и миро-вой судья.
    За дядей Гасымом прибежал Мешади-Ярмамед. Этот на-звал приехавших в село совсем иначе. Мешади-Ярмамед поклял-ся аллахом и даже пророком, что в село приехали начальник, губернатор, шейх-уль-ислам, секретарь, лекарь, ушкол.
    Одним словом, многое я позабыл, но мне помнится, что он называл всех возможных начальников, которые только су-ществуют на земле.
    Это сообщение совсем сбило нас с толку. Мало того, оста-новило нашу работу. Мы молотили на досках. Услышав о при-езде начальства, мы забыли о волах, запряженных в молотиль-ные доски, и занялись разговорами и пересудами. А волы при-нялись пожирать разбросанные на току колосья.
    За короткое время собралось возле нас человек шесть или семь, потому что каждый, кто приходил с новыми известиями, опускался тут же на корточки в тени навеса, а мы все собира-лись вокруг него, чтобы послушать.
    Несколько раз пересчитав приехавших по пальцам, кресть-яне перевели разговор на другое: а для чего, собственно, при-ехали все эти начальники в наше село? Это не легкий вопрос. Кто может сказать, по какому делу приехали в село началь-ник, кази, ушкол, казак, стражник и прочие начальники? Сколько у нас в селении пожилых людей ни один из них за всю жизнь не видел такого события и не слышал о чем-нибудь по-добном.
    Правда, приезжали к нам и начальник, и следователь, и лекарь, и кази, и даже губернатор приезжал, но не все сразу. Вот поэтому-то, сколько ни судили, ни рядили Кербалай-Мир-зали, дядя Гасым, Мешади-Ярмамед, покойный мой отец (пусть благословит аллах память и ваших дорогих покойников!), так ни к чему и не могли прийти.
    Что до Мешади-Ярмамеда, так тот полагал, что все эти на-чальники понаехали в деревню, чтобы набрать солдат. Однако другие с ним не соглашались, говоря, что, если все эти начальники приехали из-за солдат, то для чего приехал кази? Ну ладно, допустим, что его привез начальник, чтобы уговорил наших крестьян, помог провести это дело миром, без шума, пусть так, тогда зачем приехал ушкол, зачем мировой судья приехал? А покойный мой отец высказывал такое соображение, что на-чальники приехали в наше селение выяснить, спокойно ли в крае, посмотреть, мирно ли живет народ.
    Короче говоря, крестьяне были заняты этими разговорами, когда из деревни выехал всадник и поскакал прямо к нам. Все мы сильно перепугались; впрочем, насчет других не знаю, но сам я испугался здорово. Однако аллах пожалел нас, и всад-ник повернул в сторону. Мы стали следить за ним, чтобы уз-нать, куда он едет. Всадник мчался во всю мочь, и мы заклю-чили, что дело тут не простое, есть нечто важное.
    Долго мы следили за всадником, не спуская с него глаз, по-ка тот, проехав много участков, перемахнув через несколько арыков, достиг наконец тока Гаджи-Намазали. Не задержива-ясь там ни минуты, он повернул обратно, но был уже не один, а вел кого-то за собой. Хотя они были на порядочном расстоя-нии, но и по фигуре и по высоте шапки мы узнали в пешем Гаджи-Намазали.
    - Да, пропал бедняга, пусть накажет аллах лиходеев! - подумали мы и глубоко вздохнули.
    Если за всю жизнь я дважды был поражен сильнейшим стра-хом, то первый раз это произошло именно в тот день, когда всадник увел Гаджи-Намазали с его тока к начальнику. Да, в тот день ужас, меня охвативший, достиг высшей точки. Я пом-ню даже, что как-то собака наша разрыла скирду с теневой стороны и устроила себе нечто вроде логова. Днем она спаса-лась там от невыносимой жары. И вот, когда всадник уводил Гаджи-Намазали, я перепугался настолько, что побежал и спрятался в этой норе. Но не успел я расположиться там, как мужчины на нашем току перешли на теневую сторону. В пер-вую минуту мне показалось, что они ищут меня. Однако все они прекрасно меня видели, но никто даже не спросил, зачем я влез в собачью конуру.
    В то время я еще не понимал, слишком был мал, но теперь не сомневаюсь, что они сами тоже боялись. Хорошо помню, как Кербалай-Мирзали высовывал голову из-за снопов, точно нашкодивший кот, и поглядывал на дорогу, чтобы увидеть, добрались до деревни стражник и Гаджи-Намазали или нет.
    Теперь меня одно удивляет. Меня удивляет то, что я тогда был мал и, если боялся, то имел какое-то оправдание. Но я и тогда не понимал, и теперь не понимаю, чего же боялись эти взрослые мужчины? Прекрасно помню, что и Кербалай-Мирза-ли боялся, и дядя Гасым боялся, и покойный мой отец боялся. Были там еще два-три молодых, и они тоже боялись.
    До тех пор, пока всадник и Гаджи-Намазали не вошли в деревню, Кербалай-Мирзали, как я уже докладывал вам, стоял, согнувшись в три погибели и оперевшись руками о свои коле-ни, опасливо и внимательно смотрел на дорогу. Только тогда, когда всадник и Гаджи-Намазали скрылись в деревне, Керба-лай-Мирзали выпрямился, сделал два шага вперед и произнес:
    - Да поможет аллах!..
    Крестьяне, что собрались у нас на току, стояли растерянные и, как ни старались, ничего не могли понять. Споры затянулись. Больше всех говорили Кербалай-Мирзали и покойный мой отец, а меньше всех дядя Гасым и молодые крестьяне. Пуще всех перепугались я, дядя Гасым и молодые сельчане. Больше всех недоумевали я и Кербалай-Мирзали; бедняга то и дело беспо-мощно разводил руками.
    Нет слов, всякие сомнения были бы быстро рассеяны, если бы кто-нибудь из собравшихся на току крестьян сбегал в се-ление и, выяснив положение, принес верные сведения. Не могу припомнить, почему никто не соглашался идти в село. В памяти сохранилось только, что покойный мой отец предло-жил дяде Гасыму сходить в село и разузнать в чем дело, но на это дядя Гасым ответил тем, что замотал головой и, отойдя в сторону, опустился на корточки в тени скирды.
    В моей памяти наиболее решительным из всех оказался все-таки мой покойный отец. Я могу поклясться, что не будь отец занят молотьбой, он никогда не обратился бы к дяде Гасыму с просьбой сходить за верными сведениями. Если бы отец пошел в деревню сам, то работа бы на току остановилась, и волы ос-тались бы без присмотра, а мы без дела. Вот сущая правда, что я говорю.
    Отец выкурил трубку, постучал ею об землю, вытряхнул пепел и, заткнув ее за кушак, поднялся и сердито крикнул на меня, чтобы я вылез из собачьей ямы и стал на молотильную доску. Я вылез из своего убежища, а крестьяне поднялись, чтобы пойти каждый по своему делу.
    Я побежал и, став на молотильную доску, погнал волов по разбросанным на току колосьям, направляя их тростинкой. Отец вытер полой пот с лица, поднял вилы и принялся пере-ворачивать колосья. Волы сделали всего три или четыре круга по току, когда из-за нашей скирды внезапно появился весто-вой нашего главы Джалил-бек. Я страшно испугался, тотчас сообразив, что Джалил-бек явился за моим отцом, чтобы отвес-ти его к начальнику.
    В конце концов так и оказалось. Джалил-бек двинулся к моему отцу и высоко поднял свою плетку, но не опустил ее, вернее говоря, не смог опустить. Потому что, как только он под-нял свою плетку, отец мой быстро вытянул правую руку и ух-ватился за ручку плетки, а левой обнял Джалил-бека и стал просить его объяснить, в чем он, то есть мой отец, виноват. О виновности моего отца Джалил-бек ничего не сказал, только приказал ему взять меня и сейчас же отправляться к началь-нику.
    Услышав это, я совсем растерялся и уже не помню, что слу-жилось дальше. Опомнился я тогда, когда увидел, что отец мой крепко держит меня за правую руку и тащит в сторону деревни.
    Я был очень испуган. И как было мне не испугаться. Только теперь я стал понимать, что если человек будет поступать    по закону, то начальник ничего с ним не сделает. А тогда, идя за отцом, я все твердил ему, чтобы он не водил меня к начальни-ку, что начальник мне голову оторвет.
    Еще одно: не будь моего отца, я бы не так уж боялся на-чальника. Что я боялся за себя, это само собой, но еще боль-ше пугал меня отец. То есть, не то чтобы нарочно нагонял на меня страх, нет, он и не понимал, что пугает меня. Когда он вел меня за руку в деревню, я, не переставая, спрашивал его, по-чему меня требует начальник, а отец в ответ на это начал обвинять меня, что, может, я подрался с сыном главы, а тот пожа-ловался начальнику.
    Словом, добрались мы до площадки Гаджи-Намазали. Сколь-ко было народу в селе, весь был здесь. А начальник вместе с приехавшими с ним гостями был, оказывается, в доме Гаджи-Намазали.
    Я еще не понимал, в чем дело, не знал, что будет дальше, и не мог набраться смелости, чтобы спросить кого-нибудь, что тут происходит. Раза два я порывался спросить отца, крестьяне вокруг так галдели, что ни отец не мог услышать моего воп-роса, ни я его ответа. Наконец мы кое-как пробились через плотную толпу крестьян и вышли к середине площади.
    Кто-то сказал, что идет начальник. Словно в болото с ля-гушками кинули камень. Все повернулись к воротам Гаджи-На-мазали, и стало совсем тихо. Ворота отворились, и вышел оттуда сам Гаджи-Намазали. Бросая людям: "Расступись, рас-ступись!" - он прошел вперед и остановился в стороне.
    За ним вышел какой-то мужчина; он был в краской шапке и белой чохе, и я решил, что это и есть начальник, ко после мне разъяснили, что то был помощник начальника. За помощником появился вестовой главы Джалил-бек. И он со словами: "По-сторонитесь, посторонитесь!" - и, размахивая плеткой во все стороны, прошел вперед и стал в стороне.
    После этого вышел глава Пирверди-бек и, расталкивая людей и повторяя: "Отойдите, отойдите!" - прошел вперед и остановился там.
    За главой появился какой-то русский начальник, за ним другой. Потом еще один и еще. После них вышел молла, за ним второй молла, а после этого второго моллы наш молла селения Данабаш Молла-Хазратгулу. Позже мне рассказали, что один из молл был кази. После молл со двора Гаджи-Намазали вышли еще разные люди. Но все мое внимание было приковано к русским начальникам, поэтому я уж не запомнил, кто вышел со двора Гаджи-Намазали после молл.
    Все эти господа, перечисленные мною, перешли на середину площадки и стали в один ряд. Перед ними стоял стол, покрытый скатертью. Первым выступил вперед кази, положил на стол какую-то книгу в ветхом переплете и обратился к толпе кре-стьян:
    - Эй, жители селения Данабаш! Слушайте, что я вам ска-жу. Внимательно слушайте!
    После этих слов кази, оба моллы воскликнули:
    - Аминь творцу вселенной!
    - Люди! - продолжал кази. - Знаете ли вы, по какому поводу сегодня пожаловал в селение Данабаш господин    на-чальник? Дошло до слуха господина начальника, что вы, то есть жители селения Данабаш, все еще пребываете во мраке неве-жества. Поэтому господину начальнику стало жаль вас, и он, взяв на себя огромный труд, пожаловал    сегодня    в    селение Данабаш с целью открыть здесь школу, дабы этим путем как-нибудь вызволить  вас из мира  темноты  и ввести  в мир света. И знаете, сколько ни создал господь бог городов и весей, сколько ни создал он иных краев, все они до единого вышли в светлый мир. Осталось лишь одно-единственное селение Данабаш. Иншаллах, по изволению аллаха, сегодня    господин    начальник откроет школу и здесь, дабы и вы испили шербет просвещения! Оба других моллы опять произнесли "аминь", после    чего кази вынул из кармана и нацепил на нос очки, поднял обеими руками Коран, поцеловал его, приложил ко лбу, и открыв на какой-то странице, принялся громко читать.
    Прочитав из Корана несколько заповедей,, кази закрыл кни-гу и, когда оба моллы воскликнули: "Аминь творцу вселен-ной!" - положил Коран на стол и опять обратился к кре-стьянам:
    - Люди! Да не онемеют уста, произнесшие "аминь"!
    После этого обращения кази первыми воскликнули: "аминь" оба моллы; затем несколько крестьян, вторя им, тоже произ-несли "аминь". Тогда кази поднял обе руки вверх и, держа их перед своим лицом, начал молить аллаха о ниспослании благо-дати, во-первых, обожаемому монарху, а затем его августей-шей супруге и всем членам царской семьи.
    Все собравшиеся, вторя друг другу, произнесли: "аминь". И кази перешел к начальнику. Он стал расхваливать его, пере-числяя все имеющиеся на арабском языке похвальные слова. Потом он снова принялся молиться за господина начальника. Одним словом, кази долго говорил, говорил, говорил без конца и заключил свою речь словами:
    - Эй, жители селения Данабаш! Нам всем надлежит ден-но и нощно во время молитвы благодарить господа бога за то, что он даровал нам великое счастье, послав в наш край такого правителя, как наш господин начальник. Это не что иное, как благоволение и милость великого творца к нам, его греш-ным рабам! Аминь!
    Собравшиеся, вторя кази, воскликнули: "аминь!" Когда кази кончил свою речь, один из русских начальников, невысокого роста и с седеющей бородой, выступил вперед и, повернувшись к крестьянам, начал говорить что-то на своем языке. После мы узнали, что это и был начальник. Когда на-чальник кончил свою речь, вперед выступил еще один русский начальник и обернулся к крестьянам. Все враз воскликнули:
    - Да продлит аллах жизнь господину!
    - Жители селения Данабаш! Понимаете ли вы, что изво-лил сказать вам господин начальник? Хорошие слова он говорит, очень хорошие слова. Откройте уши и слушайте, ибо не часто доводится человеку слышать подобные умные наставления. Господин начальник изволит сказать, что он очень доброжела-тельно относится к жителям селения Данабаш. Но изволит сказать и то, что он сочувствует этим людям, ибо это очень тем-ные, тупые люди. Я тоже подтверждаю, что в этом отношении господин начальник совершенно прав. Я и сам вижу, что вы темные, забитые люди, совсем как животные. И то, что вы тем-ные люди и подобны животным, доказывается тем, что вы ни-чего не поняли из того, что изволил сказать господин началь-ник, и мне приходится объяснить вам. Итак, господин началь-ник изволил сказать, что ему очень жаль жителей селения Да-набаш, которые очень отстали и пребывают в темноте. Поэтому сегодня господин начальник изволил пожаловать к вам, в ваше селение, чтобы открыть здесь школу и таким образом сделать вас счастливыми.
    - Да продлит аллах жизнь господина! - крикнули вдруг крестьяне.
    Затем начальник достал какую-то бумагу и начал читать. Читал, читал, а потом обратился к русскому чиновнику, кото-рый только что говорил по-нашему. И тот, по-прежнему обра-тившись к народу, начал:
    - Жители селения Данабаш!..
    Но я так и не узнал, о чем и что он говорил дальше. Не узнал потому, что очутился в стороне от толпы, а получилось это вот как. Я слушал русских начальников, когда кто-то сзади потя-нул меня за полу. Сперва мне подумалось, что за полу потянул меня мой отец, но, повернувшись назад, я понял, что тянет меня не отец, а кто-то другой и, не то что другой, а наш сосед Кербалай-Исмаил. Он схватил меня за плечо и потянул с такой силой, что, опомнившись, я увидел себя уже вне толпы.
    Я хотел было вырваться и подойти к отцу, но Кербалай-Исмаил не пустил. Оттащив меня на некоторое расстояние от толпы, Кербалай-Исмаил строго крикнул на меня, чтобы я шел за ним и не болтал много. Я ему ничего не ответил на это, потому что и сам был рад, что ушел из толпы, не попадусь на глаза русскому начальнику, и ничего он мне не сделает.
    Мы пошли дальше и пришли к дому Кербалай-Исмаила. Ворота были на запоре. Кербалай-Исмаил постучал, и ворота тотчас отворились. Войдя во двор, я обомлел от удивления, по-тому что тут было целое сборище. Приглядевшись, я заметил, что большинство собравшихся здесь наши же люди. Например, находился тут и дядя мой Гаджи-Муртуза, был здесь и двою-родный брат мой Мешади-Фараджулла, был и внук моей тети Кербалай-Гасангулу. Увидел я тут даже моего отца. Каким-то образом и он оказался здесь. Остальные все были наши соседи и знакомые.
    Все, что происходило вокруг, казалось мне сном.
    При виде меня все собравшиеся окружили меня, а отец взял меня за руку и отвел в другой конец двора. Остальные шли за ним. Двор был окружен невысокой стеной. Отец мой вска-рабкался на стену и протянул мне обе руки. Кто-то из собрав-шихся подхватил меня сзади под мышки и, сказав: "не бойся!", призвал на помощь аллаха и поднял меня на стену. Отец мой тоже сказал: "не бойся!" и, взяв меня под мышки, осторожно спустил со стены на. другую сторону.
    Это был двор дяди Мамедали. Никого здесь не было, но слышались какие-то голоса. Это были не мужские голоса, а скорее голоса женщин или детей. До этого момента я только удивлялся тому, что видел вокруг, а теперь, после того, как незнакомый мужчина, поднявший меня на стену, и мой собст-венный отец сказали мне "не бойся!", я начал уже бояться.
    В дальнем углу двора дяди Мамедали стояла большая куча кизяка, сложенная в виде высокой башни. Отец взял меня за руку и потащил к этой башне. Входная дыра в этой башне, была обращена к стене. И когда мы приблизились к этой дыре, я окончательно уверился в том, что все виденное мною не явь, а сон.
    Тут сидели четыре женщины. Вначале я не узнал их, пото-му что все они сидели, просунув головы в дыру. Когда мы по-дошли, отец сказал им, чтобы они отодвинулись, и все четверо подняли головы и повернулись к нам. Хотя они, увидев моего отца, тотчас же закрылись чадрой, но я узнал их всех. Одна из них была тетя Шараф, жена Кербалай-Исмаила; вторая сест-рица Сакина, невестка дяди Гаджи-Муртузы и жена двоюрод-ного моего брата Мешади-Фараджуллы; третья была тетя Са-кина, жена хозяина этого двора дяди Мамедали; наконец, чет-вертая была тетя Пери, жена нашего соседа дяди Гусейнали.
    Все четверо женщин уважили моего отца, так что отошли в сторону, повернулись к нам задом и подняли свои чадры еще выше, от чего обнажились их ноги. В это время из отверстия в башне показалась голова мальчика, оказавшегося Джафаром, сыном хозяина этого двора дяди Мамедали. Увидев меня, Джафар воскликнул радостно:
    - Ого, Гусейнгулу тоже приволокли!..
    Когда он сказал это, из башни высунулась еще одна голова.. Это был Гасым, внук дяди Гаджи-Муртузы и сын моего двою-родного брата Мешади-Фараджуллы. При виде меня и он об-радовался и громко крикнул:
    - Эге, братец, и ты пришел?
    Не успел он сказать это, как из башни показалась еще голо-ва. А это был Керимгулу, сын Кербалай-Исмаила. Он тоже встре-тил меня с восторгом:
    - Гусейнгулу, тебя тоже привели?
    Повремени мы еще, наверно, из башни высунулось бы еще много голов, но отец мой торопился. Он прикрикнул на высу-нувшихся мальчиков и, когда они скрылись в башне, велел и мне лезть туда.
    Откровенно говоря, я уже мечтал об этом и, как только отец сказал мне, чтобы я спрятался в башню, я нагнулся и ловко пролез в отверстие. Кроме троих мальчиков, которых мы уже видели, тут оказались еще трое. Вместе со мной нас стало семеро ребят.
    Те трое тоже оказались нашими соседями. Один - Гасан, сын Ярмамеда, второй - Наджафали, сын дяди Кербалай-Курбана, третий Юсиф, сын нашего соседа дяди Гусейнали.
    Как только я вступил внутрь башни, внук моего дяди Га-сым схватил меня за ворот и потянул к себе, чтобы я сел ря-дом с ним. Я исполнил желание Гасыма, то есть сел около него.
    После того, как я скрылся в башне из кизяков, отец мой просунул голову внутрь и крепко-накрепко наказал нам ни в коем случае не выходить из башни и никуда не отлучаться и еще несколько раз повторил нам, чтобы мы сидели смирно, не болтали и не шумели. Ни я, ни мои товарищи ничего не отве-тили. Только Наджафали, сын дяди Кербалай-Курбана, вдруг прижал к глазам ладони тыльной стороной и начал плакать.
    - Ну чего плачешь, дурачок ты этакий! - сказал ему мой отец.
    Не переставая плакать и покачиваясь всем телом то вправо, то влево, кривляясь и ноя, Наджафали начал звать свою мать..
    Отец мой отошел от нас, и мы его больше не видели. Тогда подошли опять те четыре женщины, просунули головы в от-верстие и принялись нас утешать. Вначале женщины заговори-ли каждая со своим сыном. Так, например, тетя Шараф обра-тилась к Керимгулу, тетя Сакина к Джафару, тетя Пери к Юсифу, сестрица Сакина к Гасыму.
    Немного поговорив с нами, женщины замолчали и собрались
    было уходить, когда Джафар, как давеча Наджафали, приставил обе ладони тыльной стороной к глазам и начал реветь. Его мать, тетя Сакина, повернулась к башне, чтобы успокоить мальчика, но в это время, вторя ему, захныкал и Юсиф. За ним начал реветь Керимгулу. Потом начал Гасым. Наконец за-ревел и Гасан. Поглядев на них, стал плакать и бедняга Наджафали.
    Вначале я крепился, чтобы не расплакаться, и не распла-кался бы, но посмотрел на плачущих ребят, услышал, как жа-лобно говорят они своим матерям:
    - Вай, мама, меня в солдаты возьмут!..
    Послушал я такое, и тоже не удержался, заплакал.
    За несколько месяцев до этих событий было получено рас-поряжение правительства о том, чтобы в Эриванской губернии были открыты три школы. Расходы по их содержанию прави-тельство брало на себя. Кроме того, было указано, что они были открыты не в городах, а в сельских местностях. Открывая такие школы, власти преследовали цель - распространить гра-мотность среди сельского населения и приобщить его к раз-личным наукам с тем, чтобы крестьяне, прозрев, стали на путь прогресса, устроили разумно свою земную жизнь, а также, пользуясь плодами усвоенных наук и знаний, радели в молит-вах и добивались близости к господу богу.
    На содержание каждой из этих школ было предусмотрено отпускать две тысячи сто пятьдесят рублей в год. При таком значительном расходе высшими властями было предложено открыть эти школы в селах крупных, густонаселенных или име-ющих хорошее сообщение с окрестными селами, с тем, чтобы школу могло посещать большее количество учащихся и чтобы были оправданы столь крупные расходы, принятые на себя государством.
    По этим соображениям одну из намеченных школ было ре-шено открыть в селении Чархлы, наверное потому, что это се-ление либо крупное, либо же имеет хорошее сообщение. Вторую школу решили открыть в селении Махмуд, очевидно, по той же причине большой населенности или удобного сообщения. Третью школу наметили открыть в селении Данабаш. Хотя это селение не имеет удобного сообщения с другими селами, но за-то очень большое село. Лет тринадцать тому назад во время переписи в селении Данабаш было зарегистрировано ровно шестьсот пятьдесят два дома, к тому же много домов было скрыто. И потом, за прошедшие тринадцать лет число домов должно было увеличиться по крайней мере на сотню.
    Об этом решении писал губернатор уездному начальнику, а тот вызвал данабашского главу Пирверди-бека, чтобы сооб-щить ему и устно приказать безотлагательно подготовить подходящее под школу помещение. Далее начальник спросил главу о числе учащихся, которых пошлет в школу население Данабаша. На это Пирверди-бек ответил, что помещений для школы в селении Данабаш можно отвести сколько угодно. Насчет числа учащихся он также заверил начальника, что селение Данабаш может послать в школу по меньшей мере шестьсот детей.
    Вернувшись в село, глава сообщил крестьянам о распо-ряжении господина начальника и предложил им отвести поме-щение под школу и наметить шестьсот детей.
    На другой день из селения Данабаш пришли к господину начальнику двести человек, выразили ему свою покорность и попросили объяснить им, в чем они провинились перед госпо-дином губернатором и господином начальником и какое преда-тельство совершили они перед высшими властями, что падишах обрушил на селение Данабаш свой гнев и подверг его столь суровому наказанию?
    В ответ на эти слова начальник принялся увещевать кресть-ян, говоря, что первоначально для школы совсем не надо шести-сот детей, а вполне достаточно и ста человек. Затем начальник объяснил им, что данное решение исходит не от него, началь-ника, а от высших властей.
    После этих слов начальник приказал крестьянам вернуться домой и добавил, что через несколько дней сам приедет в село. Выпроводив крестьян, начальник особым предписанием вызвал к себе четырех человек из селения Данабаш: главу Пирверди-бека, приходского моллу Молла-Хазратгулу, Гаджи-Намазали и Мирза-Гасана. В тот же день эти четверо господ отправились в канцелярию начальника. Начальник принял их в своем кабинете и попросил их добром, чтобы они уговорили крестьян селения Данабаш насчет школы и сами проявили усердие для беспрепятственного открытия школы.
    Почтительно выслушав господина начальника, все четверо в один голос ответили ему:
    - Пусть продлит аллах жизнь господина начальника! Мы готовы душой и сердцем служить господину начальнику.
    Начальник остался очень доволен таким ответом. Он побла-годарил этих господ и попросил вернуться в село и успокоить крестьян. При этом он обещал через несколько дней лично при-быть в селение Данабаш.
    О том, что начальник приехал в селение Данабаш, нам уже известно. Известно нам также, что и начальник и приехавшие с ним гости остановились у Гаджи-Намазали. Мы не знаем толь-ко гостей, которые приехали с ним. Один из них был кази, это уже известно. Другой был инспектором городской школы, третий учителем той же городской школы; далее переводчик началь-ника, пристав этого участка, еще один учитель, помощник на-чальника и затем стражники и вестовые.
    Итак, мы дошли до событий того дня, когда всадник при-мчался на ток к Гаджи-Намазали и увел его в деревню.
    Теперь припомним по порядку события того памятного дня. Итак, в тот день все население Данабаша собралось на площадке перед домом Гаджи-Намазали. Начальник с гостями, прибывшими вместе с ним, вышел к крестьянам. Первым высту-пил кази с проповедью и молитвами во здравие представителей власти. Затем начальник произнес речь, которую перевел его переводчик. После этого начальник взял какую-то бумажку и начал читать, а переводчик, обратившись к собравшимся, ска-зал:
    - Жители селения Данабаш!.. Мы остановились на этом.
    - Жители селения Данабаш! Господин начальник изволит говорить, что иной раз до слуха его доходят удручающие и огорчительные вести. По-видимому, в крае у нас немало людей злонамеренных, смутьянов. Не дай бог, если попадет мне в ру-ки один из подобных злоумышленников, велю шкуру спустить с него. Господин начальник изволит говорить, что люди такого пошиба, сошедшие с пути господа бога, вечно думают только об одном, как бы совратить и других, обречь их на страдания и муки, сделать их подобными себе. Такого рода зловредные эле-менты неизвестно с какой целью внушили жителям селения Да-набаш, чтобы они ни в коем случае не отдавали детей в школу. Будто бы учащимся в школе поголовно будет преподаваться военное дело, их вымуштруют и пошлют в Россию с тем, чтобы умножить русское войско. Всякий, кто имеет ум, не станет мо-лоть такой вздор.
    - Нет, не станет! - раздалось множество голосов из тол-пы. - Пусть продлит аллах жизнь господина.
    - Господин начальник изволит говорить, что по совету четырех человек, а именно, Молла-Хазратгулу, Гаджи-Намаза-ли, Мирза-Гасана и главы Пирверди-бека, составлен список, в который занесены имена всех жителей селения Данабаш, имею-щих детей школьного возраста.
    - Так точно! - опять хором ответила толпа. - Пусть про-длит аллах жизнь господина!
    Тогда начальник передал бумагу своему переводчику, и тот продолжал:
    - Люди! Слушайте внимательно, и тот, чье имя я прочту, пусть выйдет из толпы и подойдет к господину начальнику.
    - Пусть продлит аллах жизнь господина! - ответила толпа.. Переводчик принялся читать список:
    - Кербалай-Имамгулу Кербалай-Али оглы.
    Из толпы вышел человек высокого роста, с седой бородой, в высокой шапке, белых широких штанах и архалуке из темной бязи. Он подошел близко к начальнику и, сложив обе руки на животе, сначала откинул голову назад, потом низко поклонил-ся, выпрямился и уставился на начальника. Тот сказал ему несколько слов по-русски, и переводчик перевел так:
    - Ступай сейчас же и приведи к начальнику твоего сына Зейнала!
    Кербалай-Имамгулу повернулся и с опущенной головой скрылся в толпе. Переводчик поднял бумажку и прочел:
    - Кербалай-Гейдар Кербалай-Зульфугар оглы!
    Раздвигая толпу, вышел крестьянин лет сорока-сорока пяти, согнулся перед начальником в три погибели, потом выпрямился и сказал:
    - Господин, позволь доложить!
    Переводчик не захотел позволить Кербалай-Гейдару доло-жить. Он не перевел его слов начальнику и не хотел даже слу-шать.
    - Много не разговаривай! - прервал он крестьянина. - Сейчас не до того, и начальнику некогда выслушивать твою болтовню и задерживать тут народ. Отложи напоследок свой разговор, а сейчас ступай и приведи к начальнику твоего сына Сулеймана.
    Кербалай-Гейдар еще раз посмотрел на начальника, потом опустил голову и нехотя ушел в толпу.
    - Ярмамед-Кербалай-Набатали оглы! - вызвал перевод-чик.
    Расталкивая людей, вышел из толпы крестьянин лет сорока пяти-пятидесяти. Одет он был в старый архалук из темной бязи и грязные широкие штаны, с мохнатой папахой на голове, босой и без пояса. Ярмамед низко поклонился начальнику, потом обратился к переводчику:
    - Ага, мой сын болен и лежит сейчас при смерти. Если не веришь, сейчас же давай пойдем: посмотри своими глазами и убедись, что я не вру. И зачем мне в мои-то годы врать? Нет, нет! И ради чего мне обманывать? Если захочу обмануть, раз-ве мало других людей? Неужели не нашлось никого другого, стану ли я обманывать тебя? Клянусь аллахом, что...
    Переводчик не вытерпел и прервал Ярмамеда:
    - Не болтай впустую и не надоедай нам, - сказал он. - Ступай сейчас же и приведи своего сына Гасана к началь-нику.
    Ярмамед поднял обе руки к небу, посмотрел на начальника, потом перевел взгляд на переводчика и открыл рот, чтобы сказать еще что-то, но переводчик одернул его:
    - Говорят тебе, не рассказывай нам сказки, ступай и при-веди сына к начальнику! Без разговоров!..
    В толпе начали смеяться, послышались голоса. Сельчане расшумелись было, но Пирверди-бек врезался в их гущу и восстановил тишину. В это время из толпы вышел какой-то ста-рик и, подойдя к начальнику, заговорил тихим голосом, погля-дывая то на начальника, то на переводчика:
    - Господин начальник, позволь сказать! Господин начальник, этот Ярмамед мой сосед, у нас с ним общая стена! И не приведи аллах, чтобы я при моей седой бороде стал обманы-вать господина начальника. Потому что врать и обманывать боль-шой грех. И потом, знаете ли, если я начну врать да обманы-вать...
    Переводчик не дал старику договорить и сказал:
    - Послушай, как много оказалось болтунов в селении Данабаш! Надо говорить кратко. Скорей скажи, что хочешь, и сту-пай отсюда.
    Старик начал снова, поглядывая то на начальника, то на переводчика:
    - Если хочешь, я поклянусь на Коране, что сын этого чело-века, то есть сын Ярмамеда Гасан сию минуту находится в по-стели. Потому что вчера прибегала к нам домашняя Ярмамеда и сказала вашей служанке, когда придет домой Кербалай-Сафар, пусть зайдет посмотреть нашего мальчика. А я как-никак сосед... Нехорошо ведь... Потому что...
    Переводчик окончательно потерял терпение и, повернувшись влево, подозвал главу, чтобы тот увел старика. Глава ткнул того кулаком по затылку и втолкнул в толпу. Снова поднялся шум. Пирверди-бек опять вошел в толпу и быстро прекратил шум и разговоры.
    Переводчик продолжал читать по списку:
    - Мешади-Фараджулла Гаджи-Муртуза оглы.
    Люди в толпе начали оглядываться. Никто не появлялся.
    - Мешади-Фараджулла Гаджи-Муртуза оглы! - позвал переводчик громче.
    Снова люди в толпе стали оглядываться то направо, то на-лево, и снова никто не вышел на зов переводчика. Но слева подошел к переводчику глава, поклонился и сказал:
    - Ага! Мешади-Фараджулла очень бедный человек и зани-мается извозом. Мне так кажется, что Мешади-Фараджулла сегодня не должен быть в селении, потому что у него всего два-три осла, а сам он очень беден и, может быть, как раз сегодня, он повез на ослах чей-нибудь груз...
    После этих слов Пирверди-бека шум в толпе усилился, отовсюду доносились голоса и каждый что-то говорил. Одни кричали из толпы, что Мешади-Фараджулла сейчас в деревне и никуда не уезжал; другие, напротив, утверждали, что это вранье, что Мешади-Фараджуллы нет в деревне. Крестьяне затеяли перебранку. Началась толкотня. Люди кричали, раз-махивали руками, задние рвались вперед; под их напором пе-редние заполнили свободное место, отделявшее их от началь-ника, и очутились перед ним.
    И как ни старался Пирверди-бек, ему не удалось восстано-вить порядок. Тогда начальник вызвал стражников, чтобы от-теснить крестьян назад. Шум прекратился, и в этот момент пе-ред начальником возник высокий пожилой крестьянин. Стало совсем тихо. Это был уже знакомый нам Гаджи-Намазали. Он положил правую руку ладонью себе на грудь, положил на правую руку левую, низко поклонился и начал:
    - Пусть удлинит аллах жизнь господина начальника, все, что было здесь сказано, неправда. Тебе самому хорошо извест-но, что при тебе я не позволю себе говорить неправду и лгать. Этот самый человек по имени Мешади-Фараджулла, которого только что вызвал господин переводчик, этот человек никогда не занимался извозом и не был погонщиком ослов. Он из из-вестного рода. Его покойный дед Гаджи-Исфандияр был по-четным человеком в селении Данабаш. Короче говоря, кто ут-верждает, что Мешади-Фараджулла погонщик ослов? Кто го-ворит, что его нет сегодня в деревне? Нет, все это выдумки! Клянусь аллахом, Мешади-Фараджулла живет припеваючи и сейчас находите в деревне. Только...
    Сказав слово "только", Гаджи-Намазали повернулся, по-смотрел налево, а потом направо.
    Послушав Гаджи-Намазали и понаблюдав за его поведени-ем, переводчик подошел к начальнику и сказал ему что-то, и тогда начальник громко позвал к себе Пирверди-бека и начал кричать на него. Переводчик перевел: господин начальник приказывает сейчас же найти и привести сюда Мешади-Фара-джуллу.
    - Слушаюсь! - проговорил Пирверди-бек и стал пробивать-ся сквозь толпу.
    Секретарь продолжал вызывать людей по списку:
    - Кербалай-Джебраил Кербалай-Наджафгулу оглы!
    От толпы отделился крестьянин лет тридцати-тридцати пяти, поклонился и уставился на начальника. Переводчик при-казал этому крестьянину, немедля, пойти и привести к начальнику своего сына Халила. Сказав "повинуюсь", Керба-лай-Джебраил еще раз низко поклонился и скрылся в толпе.
    После Кербалай-Джебраила были вызваны еще четверо: Мешади-Юсиф Кербалай-Мухтар оглы, Кербалай-Заман Ме-шади-Али оглы, Мешади-Уммат Кербалай-Оруджали оглы, Ма-медали Джафар оглы. Трое из вызванных вышли вперед, и переводчик послал их, чтобы каждый без всяких разговоров не-медленно привел своего сына к начальнику... Но Мамедали Джафар оглы не явился на вызов и переводчик позвал второй раз:
    - Мамедали Джафар оглы!!..
    Вытянув шеи, крестьяне начали озираться вокруг, но Ма-медали не было. Тогда из толпы вышло несколько человек; они приблизились к переводчику и стали божиться, что Мамедали нет в деревне, что он пошел в степь собрать для продажи кен-гиз2 на топку. Но тут вышли вперед столько же или даже по-больше крестьян, которые начали еще усерднее божиться, что Мамедали отроду ни разу не ходил за кенгизом, потому что Мамедали лавочник    и собиранием кенгиза никогда не   зани-мался.
    Снова в толпе поднялся шум. Всяк твердил свое. Одни кри-чали, что Мамедали в деревне, другие клялись, что Мамедали пошел за кенгизом. После того, как стражники начальника силою своих плетей кое-как восстановили порядок и тишину, тот же Гаджи-Намазали опять сделал несколько шагов вперед, сложил руки на груди, низко поклонился и со смирением и кро-тостью обратился к начальнику:
    - Ага! Разреши мне сказать!
    Начальник разрешил, и тогда Гаджи-Намазали начал:
    - Ага, клянусь создателем земли и неба, клянусь святы-ми мучениками, клянусь двенадцатью имамами, клянусь Исусом и Мухамедом, те люди, которых некоторые крестьяне пря-чут и говорят, что их нет в деревне, все эти люди находятся сейчас в селении Данабаш, как я доложил раньше, все это просто уловка...
    Не успел Гаджи-Намазали окончить свою речь, как слева появился, приложив левую руку к груди, Пирверди-бек с пле-тью в правой руке. За Пирверди-беком показался невысокого роста крестьянин в большой черной папахе, в коротком арха-луке из темной бязи и белых штанах. На ногах у него были чарыхи. С большой кизиловой палкой в руке он вышел впе-ред и остановился перед переводчиком. Обратившись лицом к начальнику, Пирверди-бек протянул плеть в сторону при-шедшего с ним крестьянина и начал:
    - Пусть аллах удлинит жизнь господина начальника, только я подошел к воротам Мешади-Фараджуллы, смотрю, идет с той стороны сам Мешади-Фараджулла и погоняет не-сколько навьюченных ослов, везет груз из Яйджи. Потому что орех и сушеный абрикос в хорошей цене в эриванских краях, и погонщики не сидят без дела.
    После этих слов главы толпа опять загудела, опять засвис-тели нагайки стражников. Тогда опять вышел вперед Гаджи-Намазали, стал перед начальником и, вытянув левую руку к Мешади-Фараджулле, правой взялся за кончик своей бороды.
    - Ага, - проговорил он, -теперь ты убедился в искренности моих слов? Видишь, что все это было уловкой? Ведь только что говорили, будто Мешади-Фараджуллы нет в деревне? И что же?
    Затем Гаджи-Намазали повернулся к толпе крестьян, вы-соко поднял обе руки и сказал громко и внушительно...
* Повесть недописана. Ее сюжет Джалил Мамедкулизаде использовал в пьесе "Школа селения Данабаш".

ДАНАБАШ КЯНДИНИН МЯКТЯБИ
1
Бу ахвалат ки, инди истяйирям нагыл эляйим, чохданын сёзюдю.
Валлах, йягин дейя билмярям нечя ил ола, амма орасыны йахшы билирям
ки, бу ахвалат рус Карсы аландан йедди ил сонра ваге олубду. Инди бах
гёр нечя ил эляйир.
Эх, гюндюр гялир кечир! Ханы о гюнляр, ханы рус Карсы алан ил? Амма
дейясян ки, дюнян иди. Хярчянд о вядя мян ушаг идим, амма тяфсилат
лап йахшы йадымдады. Хятта бурасы да йадымдады ки, хярмянляр тязя
дёйюлюрдю; йяни ишин лап гызгын вахты иди. Озгя кяндляри билмирям, илин
бу фясли бизим Данабаш кяндиндя бир адам тапылмаз; джямиси чёлдя,
байырда олар. Кянддя галар мяхз оврятляр вя итляр; чюнки бунлар чёл
ишиндя асла лазым дейилляр. Хаман гюню ки, бу гязиййя башланыр, мян
озюм да хярмяндя идим. Хябяр гялди ки, нячярник, газы, силистчи,
хаким, миравой суд вя ушкол гялибляр кяндя.
Бу хябяри гятирян да бизим хярмян гоншумуз Кярбялайы Мирзяли
иди. Агяр бу хябяри тяк бирджя Кярбялайы Мирзяли гятирмиш олсайды, ола
билярди бирдян-биря инанмайаг; чюнки агла сыгмаз ки, бу гядяр адам
бирдян гялсин кяндя. Нийя? Ня сябябя? Кянди чапыб таламайаджаглар
ки? Вя бир да ня беля ваджиб иш иттифаг дюшюбдю ки, бу гядяр адам эля
хамысы бирдян гялибляр кяндя?
Хягигят сёз арз эляйирям ки, Кярбялайы Мирзялинин сёзюню аввял
дяфя биз хеч баша дюшмядик; амма сонра хяр гялян тясдиг эляди. Хяля
няинки тясдиг эляди, бялкя бир нечясини да устя гойду; мясялян:
Кярбялайы Мирзялидян сонра Гасым ами гялди. Ряхмятлик дадашым
(Аллах азизляринизя ряхмят элясин) ахвалпюрсан оландан сонра Гасым
ами Аллаха анд ичиб башлады кяндя гялянляри саймагы: нячярник,
кёмякчи, газы, газаг, силистчи вя миравой суд.
Гасым амидян сонра Мяшяди Йармяммяд гялди. Бу киши
гялянлярин адларыны дяхи да озгя джюр сёйляди. Мяшяди Йармяммяд
Аллаха да анд ичди, бялкя пейгямбяря да анд ичди ки, кяндя гялянляр
нячярникди, гобурнатды, шейхюл-исламды, сеглядарды, лигярди-русджа “катиб” мянасында олан “секретарг” вя “хяким” мянасында
олан “лекарг” сёзляринин халг дилиндя ишлядилян шяклидир, уч
айагды, уч голду… Гяряз, чоху йадымдан чыхыб, мян дейирям ки, ня
гядяр йер узюндя бёйюк вар иди, хамысыны сайды.
Бу сяда бизи лап мютяхяййир эляди-хейрятляндирди. Хяля бундан алавя бизи
ишимиздян авара эляди. Маллар гям-вял сюрюрдюляр. Бу хябяри эшидяндян
сонра маллары бошладыг, мяшгул олдуг хябяр гятирянлярин сёхбятиня.
Маллар да дарашды кюляши йемяйя. Бир аз вахтда бизим йанымыза алты-
йедди адам джям олду; чюнки хябяр гятирянляр чёмбялдиляр чардагын
кёлгясиндя, биз да бунларын башына йыгышыб гулаг асырдыг. Бир гядяр да
кяндлиляр кяндя гялянляри бармаглары иля сайыб, сёхбяти чёндярдиляр
озгя сямтя ки, айа, гёряк пяс бу бёйюкляр ня сябябя гялибляр кяндя.
Бу мясяля асан мясяля дейил. Ким дейя биляр нядян отрю нячярник,
газы, ушкол, газаг, атлы вя гейриляри гялибляр кяндя? Бизим кянддя ня
гядяр мюсинн адам вар, хеч бири бютюн омрюндя бу джюр ахвалат ня
гёрюбдю вя ня да эшидибдир.
Догруду, кяндя нячярник да гялиб, силистчи да гялиб, лигяр да гялиб,
газы да гялиб, бялкя гобурнат да гялибди; амма няинки хамысы бирдян.
Одур ки, Кярбялайы Мирзяли, Гасым ами, Мяшяди Йармяммяд, рях-
мятлик дадашым (Аллах азизляринизя ряхмят элясин) ня гядяр фикир-
ляшдиляр, бир йана чыхарда билмядиляр. О ки Мяшяди Йармяммядди, о
беля гюман эляйирди: бу адамларын кяндя гялмякдян гясдляри салдат
тутмаг иди; амма бу ряйя гейриляри шярик олмадылар. О сябябя ки, агяр
бёйюкляр салдат тутмагдан отрю бу гюн гялибляр кяндя, пяс даха газы
нийя гялибди? Бяли, тутаг ки, газыны нячярник гятириб кяндлиляримизя
нясихят элясин ки, бялкя бу амр йумшаглыг иля йерийя, игтишаш олмайа.
Бу беля.
Пяс ушкол нийя гялиб, мировой суд нийя гялиб?
Ряхмятлик дадашымын мюлахизясиня гёря бёйюкляр кяндя ондан
отрю гялмиш имишляр ки, гёрсюнляр вилайят динджликдирми? Халг бир-бири иля
неджя йола гедир?
Гяряз, кяндлиляр бу джюр сёхбятдя иди ки, бир атлы чапараг кяндин
ичиндян чыхыб кёвшяня сямт гетмякдя иди. Биз хамымыз бир аз хоф
элядик; озгяляри билмирям, мян чох горхдум. Амма Аллах раст салды
ки, атлы кечди, биз бир гядяр дикляндик атлыны гёздян итирмяйяк, гёряк
хара гедир. Атлынын беля чапараг гетмяйиндян биз йягин элядик бу иш
бош иш дейил, бурда, албяття, бир амял вар. Бахдыг, бахдыг та о гядяр ки,
атлы зямиляри кечиб вя архлары сычрайыб дюз гетди, чыхды Хаджы Намаза-
лынын хярмяниня. Эля йетишмяйя бянд иди, хаман дягигядя гайытды гери;
амма тяк гайытмады, бир адам да йанынджа гятирирди. Хярчянд фасиля
узаг иди, амма йердя гялянин бойундан вя бёркюнюн уджалыгындан биз
сечдик ки, атлынын йанынджа гялян эля Хаджы Намазалы озюдюр. “Бяли,
кишинин эви йыхылды, Аллах баисин эвини йыхсын!” – Биз хамымыз ах чякиб,
беля баша дюшдюк.
Мян тамам омрюмдя агяр ики дяфя бярк хофа дюшмюшям, эля бири
хаман гюню иди ки, атлы Хаджы Намазалыны хярмяндян гялиб апарды
нячярникин йанына. Бяли, о гюню мяним горхум интиха-сон, ахыр мяртябядя иди.
Хятта бу да йадымдады ки, тайамызын дал тяряфиндян итимиз йувайа
нисбят бир дешик гайырмышды. Гюндюзляр истинин дярдиндян хаман дялийя
гириб кёлгялянирди. Хаджы Намазалыны атлы гятиряндя мян о дяряджядя
горхдум ки, гачыб озюмю сохдум хаман итин йувасына.
Эля мян дахмайа гирмякдя, хярмянимиздя кишиляр да тайанын
далына кечмякдя. Мян аввял эля баша дюшдюм бунлар мяни ахтарырлар.
Амма бунларын хамысы мяни гёрдюляр, хеч сорушмадылар да ки, мян бу
дахмайа ня сябябя гирмишям. О вядя бу ишляри баша дюшмюрдюм,
аглым кясмирди, амма инди йягин эдирям ки, эля онлар да горхурдулар.
Бу йахшы йадымдады ки, Кярбялайы Мирзяли тез-тез огру пишик кими
кюляшин йанындан башыны узадыб, йола тяряф бахырды ки, гёрсюн атлы вя
Хаджы Намазалы гирдиляр кяндя, йа йох.
Инди мян бир шейя тяяджджюб галырам. Мян она тяяджджюб галырам ки,
агяр мян горхурдум, мян ушаг идим, мяня мязяммят йапышмазды.
Мян буну ня о вядя баша дюшдюм, ня да инди баша дюшюрям ки, хяля
бу йекяликдя кишиляр ня сябябя горхурдулар.
Мяним йахшы йадымдадыр ки, Кярбялайы Мирзяли да горхурду.
Гасым ами да горхурду, ряхмятлик дадашым да горхурду, бир-ики джахыл-
джухул вар иди, онлар да горхурдулар. Ня гядяр ки, атлы вя Хаджы Намазалы
хяля кяндин ичиня гирмямишдиляр, Кярбялайы Мирзяли неджя ки, арз
элядим, аллярини гычларына сёйкяйиб вя белини икигат эляйиб, диггятля вя
эхтийатла йола бахмагда иди; та о гядяр ки, атлы вя Хаджы Намазалы
гирдиляр кяндя вя Кярбялайы Мирзяли дюзялиб бир-ики гядям габага
йерийиб сёйляди: “Аллах ахырын хейир элясин”.
Йанымыздакы кяндлиляр индики халятдя галдылар лап мат вя мяяттял
вя мятляби хяр йана чёндярдиляр, хеч бир нятиджя багышламады. Гюфтгу-сёхбят чох узанды вя хамыдан чох данышан ряхмятлик дадашым иля Кярбялайы
Мирзяли иди; хамыдан да аз данышан Гасым ами вя гейри джахыл-джухул иди.
Хамыдан чох горхан мян идим. Хамыдан артыг тяяджджюб галан мян идим
вя Мирзяли иди; йазыг киши аллярини ойза бурурду, буйза бурурду.
Сёз йох, шяк дюйюню оз-озюня ачыларды агяр ки, хярмянимиздяки
кяндлилярин бири кянд ичиня гедиб вя ахвалаты ойряниб, бир догру хябяр
гятиряйди. Дяхи о гядяр йадыма гялмир ня сябябя хеч кяс кяндя
гетмяк истямирди. Мяхз бу йадымда галыбды ки, ряхмятлик дадашым Га-
сым амийя деди ки, бялкя о гедиб хябяр гятиря; амма бу барядя Гасым
аминин джавабы бу олду ки, бир гядяр башыны булайыб, чякилиб чёмбялди
тайанын кёлгясиндя.
Мяним зехнимя гёря бу адамларын хамысындан джюрятли геня рях-
мятлик дадашым иди. Мян анд ичя билярям ки, агяр дадашымын иши олма-
сайды, хеч Гасым амийя уз тутмазды ки, гедиб гёрсюн ня вар, ня йох.
Амма дадашым агяр кяндя озю гетсяйди хярмян, маллар башына
галарды вя ишдян авара олардыг. Сёзюн сядагяти будур ки, арз эляйирям.
II
Дадашым чубугу чякиб тапдады йеря, кюлюню бошалдыб тахты белиня,
дурду айага вя мяним устюмя аджыгланыб буйурду ки, итин йувасындан
чыхыб вя гедим миним гямя. Мян дадашымын буйурдугуну амяля
гятирдим вя кяндлиляр да дурдулар айага ки, хяря гетсин оз ишиня. Мян
гачдым миндим гямя вя чубуг иля башладым маллары сюрмяйи, дадашым
да атяйи иля алнынын тярини силиб шананы гётюрдю вя башлады кюляши чевир-
мяйя. Маллар уч йа дёрд баш анджаг доланмышды ки, кянд сямтиндян гла-
ванын гизири Джялил бяй тайанын далындан нагафыл чыхыб хазыр олду. Гизир – ашагы рютбяли полис хидмятчиси. Мян чох горхдум; чюнки алюстю йягин элядим ки, Джялил бяй гялиб дадашымы апарсын нячярникин йанына.
Ахырда эля мян дедийим олду. Джялил бяй дадашымын тяряфиня йери-
йиб, татарыны галдырды гёйя, амма йендирмяди; йяни догрусу будур ки,
йендиря билмяди. О сябябя ки, татары гёйя галхан кими дадашым джялд саг
алини атды йапышды татарынын сапындан вя сол али иля Джялил бяйи гуджаглайыб
башлады йалвармага ки, десин гёряк дадашымын тягсири нядир. Джялил бяй
дадашымын тягсири барясиндя бир сёз демяди. Анджаг тякид иля буйурду
ки, дадашым мяни да гётюрюб гетсин нячярникин йанына.
Бу сёзляри эшитджяк мян озюмю итирдим. Дяхи биля билмирям сонра ня
олду, ня олмады. Анджаг бир да гёрдюм ки, дадашым йапышыб мяним саг
алимдян, чякя-чякя апарыр кяндя.
Чох горхурдум вя нийя да горхмайайдым? Мян анджаг инди баша
дюшмюшям ки, шяхс дюз йолу иля гедя, нячярник она хеч бир шей элямяз.
Амма о вядя йолда гедя-гедя дадашыма дейирдим ки, валлах, дадаш,
нячярник мяним башымы кясяр; апарма мяни нячярникин йанына.
Бир да ки, агяр дадашым олмасайды, мян о гядяр горхмаздым. Ня
гядяр ки, мян оз-озлюйюмдя горхурдум, бир о гядяр да дадашым мяни
горхудурду; йяни о ряхмятлик да гясд иля элямирди, биля-биля мяни
горхутмурду. Анджаг о озю да баша дюшмюрдю ки, мяни горхудур. Дик
йолда кянд ичиндя мяни апаранда мян эля ха сорушурдум дадашымдан
ки, ахыр ня сябябя нячярник мяни истяйибдир? Бунун джавабында дадашым
мяни мюгяссир тутду ки, бялкя мян главанын оглу иля савашмышам, о да
нячярникя шикайят эляйиб.
Мюхтясяр, гялдик йетишдик Хаджы Намазалынын мейданына. Кянддя
ня гядяр адам вар, хамысы бурада джям иди. Нячярник да йениджя гялян
гонаглары иля Хаджы Намазалынын эвиндя имишляр.
Хяля ки, мяним ишдян хябярим йохду, билмирям ня оладжаг, ня
олмайаджаг. Хеч кясдян да джюрят элямирям сорушум ки, ня вар, ня йох,
бу ня мярякяди? Бир-ики дяфя чянями дадашыма сямт галхыздым ки,
бялкя ондан бир зад ойряним; амма кяндлилярин гийлю-галы о гядяр иди
ки, дадашым ня мяним суалымы эшидя билди, ня да ки, бир джаваб веря
билди. Ахыры бир тёвр иля адамлары аралайыб, озюмюзю сохдуг мейданын
ортасына.
Хябяр гялди ки, нячярник гялир. Гуйа ки, гурбага гёлюня даш
атдылар; хамы узюню чёндярди Хаджы Намазалынын гапысына сямт вя сяс-
сяда лап кясилди. Гапы ачылды вя хяйятдян аввял Хаджы Намазалы озю
чыхды вя адамлара “чякил-чякил” дейя-дейя озю да гялиб дурду бир
тяряфдян. Сонра бир киши чыхды. Чюнки бунун бёркю гырмызы вя чухасы аг
иди, мян эля гюман элядим ки, бу нячярник озюдю; амма сонра мяня
дедиляр ки, бу нячярникин вякилиди. Вякилдян сонра главанын гизири Джялил
бяй чыхды. Бу да “чякил-чякил” дейиб татарыны ойза товлады, буйза
товлады, ахыры озю да чякилиб дурду бир сямтдян. Бунлардан сонра глава
Пирверди бяй чыхды. Бу да габагджа гялян шяхсляр кими адамлары “чякил-
чякил” дейя-дейя аралайыб, чякилиб дурду бир сямтдя. Главадан сонра
бир урус бёйюйю чыхды. Бунун далынджа бир айрысы чыхды. Онун далынджа бири да чыхды, геня бир айрысы чыхды. Бунлардан сонра бир молла чыхды, бу
молладан сонра бир айры молла чыхды; о молладан да сонра бизим
Данабаш кяндинин молласы Молла Хязрятгулу чыхды. Сонра мяня дедиляр
ки, бу моллаларын бири газыды. Моллалардан сонра Хаджы Намазалынын
хяйятиндян геня адам чыхды. Амма, чюнки мяним нязярим чоху рус
бёйюкляриндя иди, дяхи йадымда галмады Хаджы Намазалынын хяйятиндян
ким чыхды моллалардан сонра.
Бу хамы арз элядийим хязярат гялдиляр мейданын ортасына вя сяф
чякиб дюзюлдюляр бир-биринин йанына. Габагда бир стол гойулмушду,
столун устюня бир ортюк салынмышды. Хамыдан аввял газы йериди габага,
столун устя бир кёхня джилдли китаб гойуб, узюню тутду джамаата вя
башлады:
– Эй Данабаш кяндинин джамааты! Гулаг асын гёрюн ня дейирям,
йахшы гулаг асын.
Газы бу сёзляри деджяк, хяр ики молла джаваб верди:
– Амин, йа ряббюл-алямин! – Сонра газы, геня башлады:
– Джамаат, билирсиниз, бу гюн ня сябябя джянаб нячярник тяшриф
гятириб Данабаш кяндиня? Джянаб нячярник эшидиб ки, хяля сиз, йяни
Данабаш кяндинин ахли хяля индийя кими гаранлыгда галмысыныз. Одур
ки, джянаб нячярникин сизляря ряхми гялиб вя бу гясд иля бу гюн хядсиз
зяхмятляр чякиб вя Данабаш кяндиня тяшрифляр гятириб ки, бурада бу гюн
бир ушкол ача вя сизляри бялкя бир тёврнян гаранлыг аляминдян чыхарыб,
дахил элийя ишыглыг аляминя. Вя бир да буну билин ки, йер узюндя ня
гядяр ки, пярвярдигари-алям шяхяр вя кянд хялг эдиб, хяр ня гядяр ки,
вилайят йарадыбдыр, олар джямиси чохдан ишыглыг аляминя чыхыблар; мяхз
галыб Данабаш кянди. Иншаллах агяр Аллах-таала аджялдян аман веряр,
бурада да бу гюн нячярник ага бир ушкол ачар, та бялкя сизляр да ишыглыг
шярбятини ичясиниз.
Хяр ики молла “амин” дейяндян сонра газы джибиндян эйняйи чыхарыб
гейдирди бурнунун устюня, Гураны хяр ики али иля галхызыб опдю вя басды
алнына; бир йериндян ачды вя башлады уджадан охумагы.
Газы Гурандан бир нечя айя охуйуб Гураны бюкдю вя хяр ики молла
“амин, йа ряббюл-алямин” дейяндян сонра газы Гураны гойду столун
устюня вя узюню тутду джамаата.
– Джамаат, “амин” дейян дилляр лал олмасын.
Газынын бу сёзляриндян сонра аввял хяр ики молла “амин” дедиляр,
кяндлилярдян да бир нечяси моллалара бахыб “амин” дедиляр; сонра газы
джифт алини газийюлхаджата узадыб башлады дуа-сяна элямяйи: аввял
падишахи-мехрибанимизя, онун хатуни-кяримясиня вя джями хянядани-
басядятиня.
Джамаат сяс-сяся вериб уджадан дедиляр: “амин”.
Сонра газы башлады нячярникдян. Аввял тяриф эляди вя ня гядяр ки,
аряб дилиндя али-шан лягябляр вя сифятляр вар иди, хамысыны сайды, сонра
геня башлады дуа-сяна элямяйя. Гяряз, газы бу барядя чох данышды,
деди, деди вя ахыр сёзляри бу олду:
– Эй джямаяти-Данабаш! Бизя хамылыгнан лазымдыр ки, хяр гюн вя
хяр геджя ибадят вахтында бари-пярвярдигара хямд элийяк ки, биз ня
гядяр хошбяхт бяндяйик ки, бизим вилайятимизя беля хаким гёндярибляр
ки, ибарят олсун бизим джянаб нячярник агадан. Бу озгя бир шей дейил,
мягяр Аллах-тааланын бизляря лютфю вя мярхямяти, амин!
Джамаат да газыйа бахыб сяслянди: “амин”.
Газыдан сонра бир урус бёйюйю – алчаг бой вя аз саггал – йериди
иряли вя узюню джамаата тутуб, башлады оз дилиндя уджадан данышмага.
Сонра биз билдик ки, бу данышан нячярник имиш. Нячярник сёзюню дейиб
гуртарандан сонра бир айры рус бёйюйю габага йерийиб геня узюню тутду
джамаатын тяряфиня. Джамаат бирдян деди:
– Аллах агайа омюр версин!
– Эй Данабаш кяндинин джамааты! Хеч аннырсыныз-анлайырсыныз ки, нячярник ага
сизя ня дейир? Йахшы сёзляр дейир, чох гёзял сёзляр дейир. Ачын
гулагынызы вя эшидин; чюнки хямявягт мюмкюн олмаз шяхся бу джюр
нясихятляри эшитмяк. Джянаб нячярник буйурур ки, мян Данабаш
кяндинин ахлини чох дост тутурам. Амма буну да буйурур ки, мяним
бу джамаата йазыгым гялир; чох авам джамаатды, чох бимяна джамаатды.
Мян озюм йягин эляйирям ки, джянаб нячярник ага бу барядя хилаф
фярмайиш элямир. Мян озюм гёрюрям ки, сиз авам адамсыныз, йазыг
адамсыныз, хейван адамсыныз вя сизин авамлыгыныз вя хейванлыгыныз
бурдан исбат олунур ки, нячярник буйураны баша дюшмядиниз, лазым гялди
ки, мян сизляри баша салам. Бяли, нячярник ага буйурур ки, мяним
Данабаш кяндинин ахлиня йазыгым гялир, бунлар чох далда галыблар,
гаранлыгда галыблар. Одур ки, нячярник ага бу гюн бу ниййят иля сизин
кяндя оз мюбаряк гядямини басыб ки, бу гюн бир ушкол ачсын вя бу
тёврнян сизляри хошбяхт элясин.
Джамаат бирдян сяслянди:
– Аллах агайа омюр версин.
Сонра нячярник бир кагыз алды алиня вя башлады охумагы; охуду вя
узюню тутду инди мюсялманджа данышан рус бёйюйюня. Бу да ирялики кими
узюню джамаата тутуб башлады:
– Эй ахли-гярйейи-Данабаш…
Дяхи мян биля билмядим ки, бу шяхс ня деди вя ня демяди. Ондан
отрю биля билмядим ки, мян джамаатын ичиндян кянар олдум. Кянар
олмагым да бу тёвр олду ки, рус бёйюкляриня гулаг асмагда идим ки,
гёрдюм далдан бириси мяним атяйими чякир. Мян аввял эля баша дюш-
дюм ки, мяним атяйими чякян дадашымды, амма чёндюм дала вя гёр-
дюм ки, дадашым дейил, озгясиди. Йяни озгяси да дейил иди, бизим гон-
шумуз Кярбялайы Исмайыл иди. Мян чёндюм вя истядим сорушам ки,
мяни нейляйир Кярбялайы Исмайыл? Амма бу киши алини атды мяним чий-
нимя вя бир эля гюввятля мяни чякди ки, бир да гёрдюм ки, мян дяхи
джамаатын ичиндя дейилям.
Мян геня истядим гетмяйям вя гайыдыб дадашыма дейям; амма
Кярбялайы Исмайыл гоймады. Бир гядяр мяни чякя-чякя апарыб,
Кярбялайы Исмайыл мяня тякид эляди ки, бир аз айаг гётюрюм вя артыг-
аскик данышмайым. Мян бу барядя хеч бир сёз демядим; чюнки разы
идим ки, джамаатын ичиндян чыхым, бялкя рус бёйюкляриндян хилас олум
вя йахам нячярникин алиндян гуртарсын.
Бир гядяр гялдик, ахыры йетишдик Кярбялайы Исмайылын кючя гапысына.
Гапы баглы иди. Кярбялайы Исмайыл гапыны дёйдю вя гапы алюстю ачылды.
Хяйятя гирян кими мян мат галдым; чюнки хяйятдя бир йекя джямиййят
вар иди. Адамлара бир гядяр диггят салыб бахдым гёрдюм ки, бу адам-
ларын чохусу эля оз адамларымызды; мясялян: дайым Хаджы Муртуза да
бурда иди, дайы оглум Мяшяди Фяряджулла да бурда иди, халам нявяси
Кярбялайы Хясянгулу да бурда. Хятта гёзюм бирдян дадашыма да
саташды. Бахдым, гёрдюм ки, эля дадашым да бурда имиш. Галанлар да
гоншу вя ряфигляримиз иди.
Бу ишлярин хамысы мяня вагия кими гёрюндю.
Мяни гёрджяк бу адамларын хамысы гялиб джям олдулар башыма вя
дадашым алимдян йапышыб мяни чякя-чякя апарды хяйятин дибиня.
Адамлар да бизим далымызджа гялдиляр. Хяйятин диварлары алчаг идиляр.
Дадашым джялд чыхды диварын устя вя хяр ики алини узатды мяня. Адам-
ларын билмирям хансы аллярини мяним голтугума салыб аввял мяня деди,
“горхма” вя сонра “йа Аллах” дейиб мяни галхызды диварын устя. Да-
дашым да хямчинин мяня “горхма” дейиб вя ики алини голтугума салыб
йендирди о тяряфя.
Бура Мяхяммядяли аминин хяйяти иди. Хяйятдя хеч ким йох иди.
Амма бир сяс гялирди. Сяс киши сяси дейилди, оврят-ушаг сяси иди. Мян
индийя кими бу ишляря тяяджджюб галырдым; амма инди мяни диварын устя
говзайан киши вя дадашым мяня “горхма” дейяндян сонра башладым
горхмага.
Мяхяммядяли аминин хяйятинин ашагы тяряфиндя бир йекя кярмя
галагы вар иди. Дадашым алимдян йапышыб чякя-чякя апарды хаман
галагын йанына. Галагын агзы дивара сямт иди. Эля ки кечдик галагын агыз
тяряфиня, мян йягин элядим ки, бу гёзлядиклярим хамысы хягигят дейил,
йухуду.
Бурада дёрд оврят отурмуш иди. Аввял дяфя бу оврятляри мян таныйа
билмядим; чюнки бунларын дёрдю да башларыны узатмышдылар галагын ичиня.
Амма биз йетишяндян сонра дадашым бунлара деди “чякилин” вя
бунларын дёрдю да башларыны чыхардылар вя узлярини чёндярдиляр бизя
сямт. Хярчянд бу оврятляр дадашымы гёрян кими узлярини ортдюляр,
амма мян бунларын хамысыны таныдым. Бунларын бири Шяряф хала иди ки,
олсун Кярбялайы Исмайылын овряти, бири Сякиня гялин баджым иди ки, олсун
Хаджы Муртуза дайымын гялини вя Мяшяди Фяряджуллах дайы оглумун
овряти, бири Сякиня хала иди ки, олсун хаман хяйятин вя хаман галагын
сахиби Мяхяммядяли аминин овряти, бири да гоншумуз Хюсейняли
аминин овряти Пяри хала иди.
Бу оврятлярин дёрдю да дадашыма хёрмят гойдулар; чюнки
чякилдиляр кянара, далларыны чевирдиляр бизя вя чадраларыны да бир гядяр
галхыздылар йухары; беля ки, гычлары галды ачыг. Бу хейндя галагын
ичиндян бир ушаг башы чыхды эшийя. Бу ушаг хаман галагын сахиби
Мяхяммядяли аминин оглу Джяфяр иди. Джяфяр мяни гёрджяк севинджяк вя
уджадан деди:
– Буй, Хюсейнгулуну да гятирдиляр!
Джяфяр бу сёзляри дейян кими галагын ичиндян бир баш да чыхды эшийя.
Бу да дайым Хаджы Муртузанын нявяси вя дайы оглум Мяшяди Фя-
ряджулланын оглу Гасым иди. Гасым да мяни гёрджяк севинджяк вя уджадан
деди:
– Буй, биби оглу, сян да гялдин?
Гасым бу сёзляри хяля дейиб гуртармамышды ки, геня галагын
ичиндян бир баш да чыхды. Бу да Кярбялайы Исмайылын оглу Кяримгулу
иди. Бу да мяни гёрджяк севинджяк вя уджадан деди:
– Буй, Хюсейнгулу, сяни гятирдиляр?
Сёз йох, биз дуруб гёзятлясяйдик, йягин ки, галагын ичиндян чох
баш геня чыхаджаг имиш; амма дадашым гоймады вя ушагларын устя
чыгырыб бунлары сохду геня галагын ичиня вя узюню тутду мяня ки, мян
да гирим ора.
Мян, догрусу, беля иши Аллахдан истяйирдим; дадашым дейян кими
башымы айиб озюмю сохдум галагын ичиня. Бурда биз гёрдюйюмюз уч
ушагдан савайы геня уч ушаг вар имиш ки, хамысы олсун алты; мян гирдим,
олдуг йедди ушаг.
Галан уч ушаг да бизим гоншуларымыз иди. Бири Хясян иди – Йар-
мяммядин оглу. Бири Няджяфяли иди – Кярбялайы Гурбан аминин оглу.
Бири да гоншумуз Хюсейняли аминин оглу Йусиф иди.
Мян галагын ичиня гирян кими дайым нявяси Гасым йапышды
йахамдан вя чякди озюня тяряф ки, мян гедиб онун йанында отурум.
Мян Гасымын хахишини амяля гятирдим, йяни гедиб отурдум онун
йанында. Дадашым мяни галагын ичиня сохандан сонра, озю да башыны
узатды ичяри вя бяркдян-бярк бизя деди ки, мябада-мябада биз
бурадан чыхаг гедяк озгя йана вя буну да бир нечя дяфя тякрар эляди
ки, биз, албяття, сакит вя сакит дуруб, ня данышаг вя ня да сяс эляйяк.
Ня мян дадашымын джавабында бир сёз дедим, ня да йолдашларым
данышдылар. Анджаг йазыг Кярбялайы Гурбан аминин оглу Няджяфяли хяр
ики алинин дал сямтини апарыб басды гёзляринин устюня вя башлады
агламага. Дадашым узюню чёндярди Няджяфялинин тяряфиня вя деди:
– Сяфех оглу сяфех, нийя аглайырсан?
Няджяфяли аглайа-аглайа вя бядянини саг вя сола бура-бура, азиля-
язиля, мызылдайа-мызылдайа башлады анасыны чагырмага. Дадашым башыны
галагын ичиндян чыхардыб чякилди дурду айага вя йох олду. Хаман дёрд
оврят геня башларыны галагын ичиня узадыб башладылар бизя тяскинлик
вермяйя. Аввял оврятляр узлярини тутдулар оз огланларына; мясялян,
Шяряф хала узюню тутду Кяримгулуйа. Сякиня гялинбаджы Гасыма, Пяри
хала Йусифя, Сякиня хала Джяфяря. Оврятляр аздан-чохдан дедиляр вя
сакит олдулар; истяйирдиляр чыхыб гетсинляр ки, Джяфяр, Няджяфяли кими, хяр
ики алинин дал тяряфини говзады басды гёзляринин устя вя башлады
агламагы. Анасы Сякиня хала истяди галага сямт гайыдыб оглуну сакит
элясин. Джяфяря бахыб Йусиф да онун кими башлады зырынпаны. Йусифдян
сонра Кяримгулу башлады агламагы. Гасым да башлады агламагы. Йазыг
Няджяфяли да бунлара бахыб башлады агламагы. Мян аввял истядим
уряйими бярк тутум вя агламайым вя агламаздым да; амма бахдым
гёрдюм ки, ушагларын бир нечяси аглайа-аглайа дейир ки:
– Вай, ана, бизи салдат апараджаглар.
Бу сёзляри эшидян кими мян да башладым агламагы.

III
Бу ахвалатдан бир нечя ай агдям-аввял дёвлят тяряфиндян хёкм
чыхмышды ки, Иряван губернийасында уч ушкол ачылсын. Бу ушколларын хярджи
дёвлят хязинясинин охдясиндя иди. Вя бир да ки, бу ушколларын учю да
гярардадын мязмунуна гёря лазым иди кяндлярдя тяйин олунсун, няинки
шяхярдя. Бу джюр мяктябляри бина элямякдян дёвлятин мурады-мягсяди бу иди
ки, дяхат ахлиня-кянд ахлиня савад ойрядиб вя бир пара элмляр тялим эдиб, бир
тёвр гёзюню ачсын, та бялкя джамаат мюрурнан тярягги тапыб, хями бу
дюнйада оз мяишятини кечирдя, хями да ахз элядийи элм вя адяб
сябябиня ибадятини дюрюст амяля гятириб Аллаха йавыглыг эляйя.
Бу ушколларын хяр биринин иллик хярджи ики мин йюз алли манат мюлахизя
олунмушду. Бу гядяр хярджин мюгабилиндя дёвлят тяряфиндян мясляхят
гёрюлмюшдю ки, мязкур ушколлары бёйюк вя тяряддюдлю-ахалиси, гедиш-гялиши чох олан кяндлярдя ачсынлар ки, мяктябя чох ушагын йолу олсун вя мясряф олунан пуллар
пуча чыхмасын. Одур ки, бу уч ушколун бирини тяйин элядиляр Чархлы
кяндиндя; албят о сябябя ки, бу кянд йа чох йекя кяндди, йа да ки,
тяряддюдлю йерди. Бирини тяйин элядиляр Махмуд кяндиндя; сёз йох,
албят бу кянд да йа тяряддюдлю кяндди, йа чох бёйюк кяндди. Бирини да
тяйин элядиляр Данабаш кяндиндя, хярчянд Данабаш кянди тяряддюдлю
дейил, амма чох йекя кяндди. Он уч ил бундан иряли эвляри йазанда
Данабаш кяндинин тюстю чыханы дюз алты йюз алли икийя чатмышдыр. Хяля о
вядя эвлярдян чох гизлятмишдиляр. Вя бир да ки, бу он уч илин арзиндя
азындан гяряк йюз эв артмыш ола.
Ахвалаты губернатор йазмышды нячярникя, нячярник да Данабаш
главасы Пирверди бяйи чагырыб хябяр вермишди вя хабеля главайа дил
джавабы хёкм элямишди ки, аввялян битяхир мяктябдян отрю сямтли дам
мюхяййа олунсун. Хазырлансын. Вя санийян нячярник главадан сорушмушду,
чох ушагмы Данабаш ахли ушкола гёндяряр? Пирверди бяй нячярникя бу
барядя джаваб верир ки, ушколдан отрю ня гядяр имарят лазым олса,
мюмкюндюр тапмаг, ушагдан да йана нячярники архайын элямишди ки,
Данабаш кяндиндян азындан ушкола алты йюз ушаг гёндярярляр.
Глава кяндя гайыдыб Данабаш ахлиня хябяр верир ки, нячярник ага
беля буйурубду вя джамаата тяклиф эляйир ки, аввялян ушколдан отрю бир
дам вя алты йюз ушаг хазыр элясинляр.
Хаман гюнюн сабахы Данабаш кяндиндян нячярникин йанына ики
йюз адам тёкюлюр вя нячярникя арз-бяндячилик эляйиб мютявягге
олурлар ки, нячярник ага онлары баша салсын гёрсюнляр, айа Данабаш ахли-
нин дёвлят йанында [ня] хяйаняти мюшахидя олунуб вя джянаб гу-
бернатын вя ага нячярникин гуллугунда онлардан ня гюнах баш вериб ки,
падшах тяряфиндян Данабаш кяндиня беля шиддятли гязяб садир олубдур?
Нячярник джамаатын сёзюнюн джавабында башлайыр кяндлиляря бир
гядяр нясихят эляйир ки, аввялян, ушколдан отрю алты йюз ушаг лазым
дейил; анджаг хялялик йюзю да кифайят эляр. Вя бир да нячярник джамааты
баша салыр ки, бу гярардад дёвлят тяряфиндяндир, няинки нячярникин оз
хахишидир.
Бу сёзляри дейяндян сонра нячярник джамаата хёкм эляйир дагылыб
гетсинляр кяндя вя хябяр верир ки, бир нечя гюндян сонра озю гяляджяк
Данабаш кяндиня. Джамаат дагыландан сонра нячярник хёкм йазыб
Данабаш кяндиндян дёрд адам истяйир шяхяр диванханасына; глава
Пирверди бяйи, приход молласы-мяхялля молласы молла Хязрятгулуну, Хаджы Намазалыны
вя Мирзя Хясяни. Хаман гюню бу ашхасын дёрдю да диванханада хазыр
олур вя нячярник бунлары оз отагына апарыб аввялян тявяггя йолу иля
бунлара дейир ки, Данабаш джамаатыны ипя-сапа гятириб йумшалтсынлар вя
ушкол ишиндян йана сяй-тялаш элясинляр, та бялкя ушкол бир тёвр иля
Данабаш кяндиндя бина тута. Нячярник сёзюню дейиб гуртарандан сонра
бу ашхасын дёрдю да бирдян дейир:
– Аллах нячярник агайа омюр версин! Биз джан-дил иля хазырыг
нячярник агайа гуллуг элямяйя.
Нячярник бунларын бу джюр джавабларындан хошхал олуб, артыг разычылыг
эляйяндян сонра бунлара хябяр верир ки, гетсинляр кяндя вя джамаата
дялил-нясихят элясинляр; о озю да, йяни нячярник, бир нечя гюндян сонра
гяляджяк кяндя.
Нячярникин кяндя гялмяйи бизя мялумду. Вя бу да бизя мя-
лумду ки, нячярник йанынджа гялян гонаглары иля дюшмюшдюляр Хаджы
Намазалынын эвиндя. Анджаг буну билмирик ки, оннан гялян гонаглар
ким имишляр. Бири газы иди, бу хяля мялумду. Бири хаман шяхярин пад-
шах мяктябханасынын ряиси иди. Бири хаман шяхярин мяктябханасынын
мюяллими иди. Бири оз дилманджы иди. Бири хаман махалын приставы иди.
Бири бир озгя мюяллим иди. Бири оз вякили иди. Галанлар да йасавул вя
атлылар иди.
Пяс гялиб чыхдыг хаман гюнюн ахвалатына ки, атлы чапараг Хаджы
Намазалыны гялиб хярмяндян гятирди кяндин ичиня. Салаг йадымыза
хаман гюнюн ахвалатыны.
IV
Бяли, хаман гюню Данабаш кяндинин джамааты джям олдулар Хаджы
Намазалынын мейданына. Нячярник оз гонаглары иля чыхды джамаатын
ичиня. Газы аввял башлады нясихяти вя хейир-дуасыны, сонра нячярник озю
башлайыб бир хитабя охуду, дилманджы тярджюмя эляди вя дюбаря нячярник
алиня бир кагыз алыб башлады охумагы, дилманджы узюню джамаата тутуб
башлады:
– Эй ахли-гярйейи-Данабаш!..
Биз байаг бурада галмышдыг.
– Эй ахли-гярйейи-Данабаш! Нячярник ага буйурур ки, хярдянбир
мяним гулагыма бязи уряксыхан вя гям артыран хябярляр гялиб чатыр.
Беля гёрюкюр ки, вилайятимиздя надиндж адам, шейтан адам чохду.
Худанякярдя, агяр бу джюр адамларын бири дюшся мяним алимя, йягин
ки, мян онун дярисини дири-дири сойдуррам! Нячярник ага буйурур ки, бу
гисим адамлар чюнки озляри да Аллах-тааланын йолундан чыхыблар,
хямишя бу фикирдя оларлар ки, озгяляри да дюз йолдан аздырыб, зяхмятя
вя зиллятя салыб озляриня тай элясинляр. Бу джюр мязяррятли-зярярли адамлар хеч
да мялум дейил ня гясд иля Данабаш ахлини баша салыблар ки, абяда
ушкола ушаг гёндярмясинляр. Гуйа ки, ушколда охуйан ушагларын
хамысына ики илин арзиндя гошун мяшги вериб вя дава тялими ойрядиб
гёндяряджякляр Русиййятя ки, рус дёвлятинин гошуну чохалсын, вагеян
бу сёзляри агыл сахиби хеч агзына алыб данышар?..
Джамаат бирдян сяслянди:
– Хейр, данышмаз! Аллах агайа омюр версин!
– Нячярник ага буйурур ки, мян дёрд шяхсин мясляхяти иля, – ки
олсунлар Молла Хязрятгулунун, Хаджы Намазалынын, Мирзя Хясянин вя
глава Пирвердинин, – бунларын мясляхяти иля бир сийахи тутмушам вя хяр
кясин ки, ушкола гёндярилмяли ушагы вар, онларын хамысынын адлары бу
сийахыдядир.
Джамаат бирдян сяслянди:
– Бяли, белядир. Аллах агайа омюр версин!
Сонра нячярник алиндяки кагызы верди дилманджына вя дилманджы геня
башлады:
– Джамаат! Гулаг верин вя хяр кясин адыны мян бу кагызда охусам,
адамларын ичиндян чыхыб гялсин джянаб нячярникин хюзуруна.
Джамаат сяслянди:
– Аллах агайа омюр версин!
Дилмандж башлады:
– Кярбялайы Имамгулу Кярбялайы Али оглу.
Джамаатын ичиндян бир адам чыхды габага: уджабой, агсаггал,
башында уджа таскюлах, айниндя гядяк архалыг вя аг ген дизлик. Бу шяхс
йериди нячярникин габагына вя хяр ики алини гарнынын устя гойуб аввял
бир башыны атды дал тяряфя, сонра икигат олду, дюзялди вя гёзлярини диряди
нячярникин узюня. Нячярник буна русджа бир нечя сёз деди вя дилмандж
бу джюр тярджюмя эляди:
– Киши, гет бу саат Зейнал оглуву гятир гял нячярникин йанына.
Кярбялайы Имамгулу башыны ашагы салыб озюню верди адамларын
ичиня. Дилмандж алиндяки кагызы йухары говзуйуб башлады охумага:
– Кярбялайы Хейдяр Кярбялайы Зюлфюгар оглу.
Адамлары аралайыб гырх-гырх беш йашында бир кяндли хазыр олду вя
узюню нячярникя тутуб икигат оландан сонра башлады:
– Ага, мяним арзим вар.
Дилмандж разы олмады Кярбялайы арзини элясин; вя онун сёзюню
нячярникя тярджюмя эляди, ня да она гулаг верди. Вя онун сёзюню бу
джюр рядд эляди:
– Артыг-аскик данышма. Инди та эля вахт дейил, джянаб нячярникин
вахты йохду нагыл-хекайятя гулаг асыб озюню да, джамааты да мяяттял
элясин. Гой арзин галсын сонрайа вя бу саат гет оглун Сюлейманы гятир
нячярникин гуллугуна.
Кярбялайы Хейдяр геня бир нячярникин узюня бахыб башыны салды
ашагы вя кор-пешман озюню сохду джамаатын ичиня. Дилмандж чагырды:
– Йармяммяд Кярбялайы Набатяли оглу.
Адамлары аралайа-аралайа орталыга гырх беш-алли йашында бир кяндли
чыхды, башында йекя папаг, айниндя кёхня гядяк архалыг, айагында
чиркли вя ген дизлик, айагйалын вя бели ачыг. Йармяммяд икигат олуб
дюзялди вя узюню тутду дилманджа тяряф:
– Ага, мяним оглум нахошду, бу саат олюм халятиндяди. Хяйя
инанмырсан, гял эля бу саат гедяк оз гёзляринля да гёр ки, мян йалан
демирям. Нийя, мяня ня олуб синнимин бу вахтында йалан дейим?
Хейр. Вя бир да ки, йалан нийя дейирям? Агяр йалан десям, адам башы-
ма гяхятди? Бир адам тапа билмирям, гяряк эля гялиб сяни товлайам?
Аллаха анд олсун…
Дилмандж дяхи сябр элямяди вя гоймады Йармяммяд сёзю узатсын.
– Артыг-аскик данышма вя бизи башдан, бейиндян элямя! Тез гет
оглун Хясяни гятир нячярникин хюзуруна.
Йармяммяд хяр ики алини гёйя галхызыб узюню гах нячярникя, гах
дилманджа тутуб истяди агзыны ача, амма дилмандж гоймады вя уджадан
деди:
– Сяня мян дейирям нагыл-хекайят охума, тез оглуну гятир нячя-
рникин хюзуруна бигюфти-гу!
Адамларын бязиси башлады гюлмяйя вя бязиси данышмага. Джамаатын
сяси истяди уджалсын. Амма глава Пирверди бяй озюню кяндлилярин ичиня
вериб, халгы бир тяхяр сакит эляди. Бу хейндя орталыга бир годжа киши йериди
вя узюню гах нячярникя, гах дилманджа тутуб, алчаг сясля башлады:
– Нячярник ага, арзим вар. Нячярник ага, бу киши Йармяммяд
мяним туфарбатуфар гоншумду. Мян да ки, Аллах элямясин синнимин бу
вахтында нячярник аганын гуллугунда йалан данышам; чюнки йалан
данышмаглыг чох пис ишди. Вя бир да ки, гёрюрсюнюз мян агяр дуруб
йалан-йалан данышам…
Дилмандж годжа кишинин сёзюню кясиб деди:
– Ай киши, Данабаш кяндиндя ня чох лаглагы вар имиш! Адам сёзю
гыса дейяр. Тез ол сёзюню де вя чых, гой, гет!
Годжа киши узюню гах нячярникя вя гах дилманджа тутуб башлады:
– Мян дейирсян Гурана ал басым ки, бу кишинин оглу, йяни Йар-
мяммядин оглу Хясян эля бу саат йорган-дёшяк ичиндя йатыбды. Чюнки
дюнян Йармяммядин эв адамы гялмишди бизя, гарабашува демишди ки,
Кярбялайы Сяфяр эвя гялся, она бир де гялсин бизим ушага бахсын. Мян
да, ахыр геня гоншуду, адам… йахшы олмаз, чюнки…
Дяхи дилманджын сябри чатмады вя узюню сол сямтя чёндяриб главаны
чагырды ки, годжа кишини аралыгдан рядд элясин. Глава хаман годжа кишинин
пейсяриндян бир йумруг йендириб сохду адамларын ичиня. Джамаатын
гийлю-галы геня галхды. Пирверди бяй геня озюню джамаатын ичиня вериб,
бир гядяр сяс-сяданы сакит эляди вя дилмандж башлады кагызы охумагы:
– Мяшяди Фяряджуллах Хаджы Муртуза оглу.
Адамлар башлады бойланмага вя орталыга хеч кяс чыхмады.
Дилмандж дяхи уджадан чыгырды:
– Мяшяди Фяряджуллах Хаджы Муртуза оглу.
Геня адамлар башладылар сага-сола бахмага, орталыга хеч кяс
гялмяди. Амма глава Пирверди бяй сол сямтдян дилманджын йанына
йерийиб баш айди вя деди:
– Ага, Мяшяди Фяряджуллах озю чох касыб адамды вя сяняти да
чарвадарлыгды. Мян беля хяйал эляйирям ки, Мяшяди Фяряджуллах бу гюн
кянддя олмуйа; чюнки бир-ики улагы вар вя озю да касыб адамды, ола
биляр ки, бу гюн киря апармыш олалар.
Пирверди бяйин сёзюндян сонра джамаатын сяси башлады уджалмага, хяр
йандан бир сяс гялирди вя хяр агыздан бир сёз чыхырды. Бир тяряфдян
джамаат башлады чыгырмага ки, Мяшяди Фяряджуллах бу гюн кянддяди,
озгя йана гетмяйиб; гейри тяряфдян да адамлар бу сёзлярин аксини де-
диляр ки, хейр, йаландыр, Мяшяди Фяряджуллах бу гюн кянддя дейил.
Кяндлиляр сяс вериб башладылар мярякяни. Аралыга басхабас дюшдю, бу
ону-о буну тяканлайыр, бири данышыр, бири чыгырыр, далдакы адамлар истя-
йирляр озлярини сохсунлар габага вя габагдакылар да дяхи иряли йерийиб,
гялиб чыхыблар бёйюклярин габагына.
Пирверди бяй чох сяй эляди, амма джамаааты бир гайдайа сала
билмяди. Ахыр нячярник атлылара чагырыб хёкм эляди джамааты версинляр
далы. Бир гядяр сяс-сяда йатды вя нячярникин мюгабилиндя бир мюсинн
вя уджабой кяндли хазыр олду. Гийлю-гал дяхи да сакитляшди. Хаман шяхс
хаман Хаджы Намазалы иди ки, биз габагда ашина олмушуг. Хаджы
Намазалы саг алинин кяфясини синясинин устя вя сол алинин кяфясини саг
алинин устя гойуб икигат олуб башлады:
– Нячярник саг олсун, бу сёзляр хамысы ки, бурада дейилди, бу сёзляр
хилаф сёздю. Сян озюн билирсян ки, сянин арзиндя хилаф гуллуглар элямя-
рям, йалан сёзляр дилимя гятирмярям. О шяхс ки, олсун Мяшяди Фяря-
джуллах ки, инди дилмандж ага чагырды о, аввял будур ки, хеч аслиндя чар-
вадар дейил. Онлар озляри бир оджагдылар. Онун ряхмятлик бабасы
Исфяндийар Данабаш кяндинин рюкню иди. Мюхтясяр, баш агрысы олмасын,
ким дейир ки, Мяшяди Фяряджуллах чарвадарды? Ким дейир ки, о бу гюн
Данабаш кяндиндя дейил? Хейр, булар хамысы иштух сёздю. Аллаха анд
олсун Мяшяди Фяряджуллах бу гюн бурдады да вя озляри да йахшы гюзяран
сахибидирляр. Анджаг…
“Анджаг” сёзюню дейяндян сонра Хаджы Намазалы узюню чёндярди
аввял сол сямтя, сонра да саг сямтя.
Дилмандж хаджынын хярякятиндян бир зад баша дюшюб, йериди ня-
чярникин йанына вя ня деди, ня демяди ки, нячярник уджа сясля Пирверди
бяйи чагырыб, башлады онун устюня чыгырмагы вя дилмандж тярджюмя эляди
ки, нячярник ага буйурур бу саат Мяшяди Фяряджуллахы тапыб гятирсин
бурайа.
Глава баш устя дейиб озюню сохду адамларын ичиня. Дилмандж геня
башлады алиндяки кагызы охумагы:
– Кярбялайы Джябрайыл Кярбялайы Няджяфгулу оглу.
Адамларын ичиндян отуз-отуз беш йашында бир кяндли чыхыб гялди
орталыга, баш айиб гёзлярини дикди нячярникин узюня. Дилмандж хаман
кяндлийя буйурду ки, йубанмайыб гетсин вя оглу Хялили гятирсин нячя-
рникин йанына. Кярбялайы Джябрайыл баш устя дейиб, икигат оландан сонра
озюню сохду адамларын ичиня.
Кярбялайы Джябрайылдан сонра дёрд адам ады чагрылды; Мяшяди Йусиф
Кярбялайы Мухтар оглу, Кярбялайы Заман Мяшяди Али оглу, Мяшяди
Уммят Кярбялайы Оруджяли оглу, Мяхяммядяли Джяфяр оглу.
Бу кяндлилярин учю да джамаатын ичиндян чыхыб гялдиляр габага. Дил-
мандж бунлары гёндярди ки, хяря оз оглуну динмяз-сёйлямяз гятирсин
нячярникин хюзуруна. Амма Мяхяммядяли Джяфяр оглу гялмяди
аралыга. Дилмандж бир да чагырды:
– Мяхяммядяли Джяфяр оглу.
Кяндлиляр башларыны дикялдиб, башладылар о тяряф-бу тяряфя бой-
ланмагы. Амма Мяхяммядяли тапылмады.
Джамаатын ичиндян бир дястя дилманджын йанына йерийиб башлады анд
ичмяйи ки, Мяхяммядяли кянддя дейил, гедиб чёлдян кянгиз гятириб
сатсын. Кёкю йанаджаг учюн ишлядилян битки. Амма бир бу гядяр, бялкя бунлардан да артыг адам орталыга
гялиб башладылар дяхи да бярк анд ичмяйи ки, Мяхяммядяли анадан
олан гюндян индики гюня кими бир дяфя да кянгизя гетмяйибдир; о ся-
бябя ки, Мяхяммядялинин сяняти дюканчылыгды, няинки кянгизчилик.
Джамаатын сяси геня ирялики кими башлады уджалмага. Хяр тяряфдян бяр
сяда гялирди: бири дейирди Мяхяммядяли кянддяди, бири дейирди хейр,
кянддя дейил, гедиб кянгизя. Нячярникин атлылары татары гюджю иля бир
тяхяр гилю-галы йатырдандан сонра хаман Хаджы Намазалы геня бир-ики
гядям орталыга гойуб, баш айиб, хяр ики али синясинин устя, хягир вя
мязлум, узюн нячярникя тутуб башлады:
– Ага, арзим вар.
Нячярник изн веряндян сонра Хаджы Намазалы башлады:
– Ага, анд олсун йерин вя гёйлярин халигиня, анд олсун сеййиди-
шюхядайя, анд олсун он ики имама, анд олсун Иса вя Мяхяммядя, о
адамлар ки, джамаатын бир парасы гизлядиб дейир ки, гуйа кянддя дейил, о
адамлар хамы эля бу дягигя Данабаш кяндиндядиляр; неджя ки, габагджа
арз элямишям, бу ишлярин хамысы фянд-фелди.
Хаджы Намазалы бу сёзю дейиб гуртаран кими сол сямтдя глава
Пирверди бяй хазыр олду, саг алиндя татары, сол али синясинин устя. Пирверди
бяйин далынджа бир алчагбой, йекя гара папаг, гыса архалыг вя аг туман
кяндли, алиндя узун зогал агаджы вя айагларында чарыг, йерийиб дурду дил-
манджын габагында. Глава узюню нячярникя тутуб вя татарыны йанынджа
гялян кяндлийя сямт узадыб, уджа сясля башлады:
– Нячярник саг олсун, мян Мяшяди Фяряджуллахгилин гапысына тязя
йетишмишдим ки, гёрдюм о уздян Аллах раст салды ки, Мяшяди Фяряджуллахы
гёрдюм ки, габагында бир-ики йюклю улагы, Йайынджыдан йюк гятирир.
Чюнки бу овгат чевиз вя арик гурусу Иряван сямтиндя йахшы пула гедир,
оду ки, чарвадарлар бу саат бикар дейилляр.
Глава бу сёзляри дейяндян сонра геня джамаатын сяси уджалды, геня
атлыларын татарылары шаппылдады. Хаджы Намазалы геня бир нечя гядям
нячярникин габагына йавыглашыб, сол алини Мяшяди Фяряджуллаха тутуб вя
саг али иля оз саггалынын уджундан йапышыб башлады:
– Ага, инди бир сына мяним сёзлярими. Гёрдюн ки, бу ишлярин хамысы
хийляди? Пяс байаг дейирдиляр Мяшяди Фяряджуллах кянддя дейил? Пяс
неджя олду?
Сонра Хаджы Намазалы джамаата сямт чёнюб, хяр ики алини говзайыб,
уджа сясля вя урякдян деди…

Джалил Мамедгулузаде
       Лёд
       Мне было лет четырнадцать или чуть больше, когда захво-рала моя тетка. К ней пригласили врача Гаджи-Мирза-Сатта-ра. Я решил, что тетка больна не очень тяжело. И сделал я та-кой вывод вот почему.
       В те времена, то есть лет сорок тому назад, в нашем городе практиковали два мусульманских врача: Гаджи-Мирза-Саттар и Мешади-Нурмамед. Слыли они мусульманскими врачами не потому, что были мусульманами. Их называли так потому, что медицинское образование они получили в мусульманских стра-нах: Гаджи-Мирза-Саттар получил образование в Тебризе, а Мешади-Нурмамед изучил медицину, не выезжая из нашего города. Он прочитал пару-другую старых лечебников и набил руку на практике. Все врачевание их заключалось в том, что они щупали у больного пульс и назначали хину или слабитель-ные пилюли, которые тут же извлекали из кармана.
       Кроме них, в городе были еще два русских врача. Называли их русскими врачами потому, что они получили образование в России или в каком-то европейском городе.
       Обыватели были убеждены, что в медицинских науках рус-ские врачи сильнее, чем мусульманские, и лучше умеют рас-познавать и лечить болезни. И потому их обычно приглашали к тяжелобольным. Этой возможности, конечно, были лишены бедняки, которые не могли позволить себе роскошь платить со-рок копеек за извозчика, рубль за визит врачу, да еще пол-тинник за лекарства в аптеке. И как бы тяжело не был болен неимущий человек, он обращался к Гаджи-Мирза-Саттару или Мешади-Нурмамеду, визит которых, считая и лекарства, обхо-дился не дороже двадцати пяти, тридцати копеек.
       Выходило так: если состоятельные люди приглашали к боль-ному мусульманского врача, значит, болезнь не опасна. Если же вызывался русский, значит, больной в очень тяжелом сос-тоянии.
       Спустя полчаса после того, как Гаджи-Мирза-Саттар, осмот-рев больную, ушел, к дому подъехал старый фаэтон, в котором сидели муж тетки Мешади-Зульфугар и какой-то русский в шляпе. Это был доктор. Тогда я сразу понял, что дела тетки плохи.
       Стоя в сторонке, я наблюдал, как врач осматривал больную. Кончив свой осмотр, он что-то сказал дяде и пошел к поджи-давшему его фаэтону. Дядя подозвал меня, и, дав копейку, сказал:
       - Беги живо на базар, купи льда и принеси домой! Только не задерживайся, милый, лед нужен сейчас же... Беги, как можно быстрее!
       Потом, что-то шепнув моей матери и взяв два пустых пу-зырька, сел в фаэтон напротив врача. Уже отъехав, он высу-нулся из фаэтона и крикнул нам:
       - Смотрите, не забудьте насчет льда!..
       Фаэтон скрылся, мать скинула чадру и напустилась на меня:
       - Ну, чего ты стал? Сказано тебе, беги за льдом.
       Оказалось, что русский врач велел положить больной на сердце лед и держать его до тех пор, пока она не почувствует облегчения.
       Я отправился на базар.
       - Эй, Муса! - крикнула вдогонку мать. - Ради аллаха,
       поторапливайся и нигде не задерживайся! Скорее принеси лед.
       Говоря по совести, я не очень спешил, хотя и помнил, как тетка, взглянув на меня запавшими    глазами, с трудом    про-шептала:
       - Милый мой мальчик, сердце разорваться готово, принеси
       лед поскорее!
       Я зашагал к базару.
       Когда я проходил мимо ворот дома Гаджи-Байрама, во дво-ре залаяла собака. Вооружившись двумя увесистыми камнями, я благополучно миновал ворота. Собака не выскочила на улицу и продолжала лениво тявкать во дворе, не показывался и Ширали. Перестав обращать внимание на собачий лай и вспом-нив молящие глаза тетки, я почувствовал к ней жалость и уско-рил шаги.
       Придя на базар, я протянул продавцу льда Кербалай-Фараджу свою копейку.
       Тот вытащил из накрытой листьями и соломой ямы большой кусок грязного льда, взвесил его на руке и, разломив на два куска, бросил один обратно, в яму, а другой завернул в капуст-ный лист и протянул мне.
       Кусок был фунтов пять. Взяв его, я вышел из прохлады крытого бакалейного ряда на солнцепек. Был разгар лета. Сто-яла невыносимая жара. Если бы полуденное солнце чудом сор-валось с неба, оно упало бы как раз мне на голову. Я изнывал от зноя. С лица крупными каплями струился пет, лед в руке таял. Взяв чистый камень, я стал откалывать кусочки льда и глотать.
       Когда я снова подошел к воротам дома Гаджи-Байрама, собака уже не лаяла. Ширали по-прежнему не было видно. У ворот я остановился, зачем - и сам не знаю. Улица была пус-та. По-видимому, все спасались от страшной жары в тени.
       Привычка - упорная вещь. Всегда случалось так, что у этих ворот мне попадался пес или я встречал Ширали. Я бросал в собаку камни, ругался, а то и дрался с Ширали. А на этот раз я не знал, как быть.
       Недолго думая, я поднял два круглых камня и, отойдя на несколько шагов от ворот поближе к своему дому, чтоб успеть в случае чего удрать, кинул камень в ворота Гаджи-Байрама и отбежал. Собака залаяла и нехотя вылезла из ворот, продолжая лаять лениво, точно по обязанности.
       Я запустил в собаку второй камень.
       Он пролетел над ней и с треском ударился в ворота. Пес, видно, обозлившись, кинулся к камню, потом повернулся и по-бежал за мной. Я пустился наутек. Обернувшись, я увидел Шир-али, который бежал за собакой.
       Не подумайте, что я хоть чуточку боялся их. Ничуть не бывало!.. Я знал, что собака стара и беззуба, а что касается Ширали, я мог без труда с ним справиться.
       Положив на землю уже порядком растаявший лед и набрав камней, я стал швырять их в Ширали^ который отвечал мне тем же. Собака бестолково бегала вокруг, бросаясь за кам-нями, которые кидал я, и не оказывала никакой помощи своему хозяину.
       Швыряясь камнями, мы громко переругивались, вспоминая и мать, и сестру, и всю родню.
       Наконец я выругал Ширали такими обидными словами, что он даже расплакался и вне себя от злости повторил руга-тельство. В это время в воротах показался его отец, Гаджи-Байрам, вероятно, услышавший ругань. Он подозвал Ширали, взял его за ухо, отвел домой, потом, вернувшись, крикнул мне:
       - Ты чего, подлец, не идешь своей дорогой?
       Ничего не отвечая, я присел на землю у стены. У меня так пересохло в горле, что я готов был схватить лед и сунуть его целиком в рот. А лед все продолжал таять Наконец я не выдержал: отколов от него большой кусок, начал жадно сосать его.
       Остался кусок не больше яблока. Я хотел опять положить его на землю, но тут вспомнил больную тетку, вскочил, чтобы бежать домой и донести хотя бы остаток льда.
       В это время из ворот вышел Ширали и стал смотреть на меня. Я отвернулся и зашагал домой. Но Ширали кинул мне вслед такое оскорбление, что я не стерпел и остановился, что-бы ответить ему. Он крикнул:
       - Ага, струсил, собака!..
       Велик аллах! Какие обидные слова! Я не отозвался бы ни на какое другое обидное слово и донес бы злополучный кусок льда моей бедной тетке: все же я несколько побаивался мужа тетки, немного боялся матери и в известной степени жалел тетку... Но как было мне поступить? Ведь слова Ширали были слишком оскорбительны! Он не должен был произносить их.
       Я обернулся и крикнул:
       - Ах ты сукин сын, не тебя ли я боюсь?
       - Сам ты сукин сын и собачий сын!
       Мы двинулись друг на друга. Я собирался снова положить лед на землю, но, разжав пальцы, обнаружил, что вместо льда у меня на ладони лишь несколько капель холодной воды. Стало быть, льда уже не было.
       Я и Ширали сближались, обмениваясь самыми замысловаты-ми ругательствами. Сойдясь вплотную, мы схватились вруко-пашную.
       Мы стали царапать и тузить друг друга и вошли в такой азарт, что не заметили, как вокруг нас собралась толпа. Я очутился в объятиях какого-то старика. Женщина в чадре и двое парней тащили Ширали к воротам.
       Я силился вырваться из рук старика, чтобы снова вцепить-ся в противника, как вдруг сильный удар в спину заставил ме-ня остановиться. Я оглянулся: то был мой дядя Мешади-Зульфугар. Он занес кулак, чтобы вторично опустить его на мою спину, но я увернулся и бросился бежать домой. Мешади-Зульфугар не стал меня догонять. Видимо, он отправился на базар, Позже я узнал, что он пошел за льдом.
       Я не смел со стыда показаться на глаза тетке. Мать напус-тилась на меня, крича еще издали:
       - Чтоб тебе сожгло нутро, как жжет у бедной больной! Тетка очень любила меня, и, оказывается, даже упрекнула мать за эти резкие слова:
       - Шахрабану, заклинаю тебя Хазрат-Аббасом, не прокли-най мальчика, жалко его!
       Через несколько дней тетка скончалась. Как и все племян-ники, у которых умирают тетки, в тот день я не очень плакал и не слишком горевал.
       Но об одном я не мог забыть и, вероятно, никогда не забу-ду... про лед.
       В знойное лето, когда при нашем климате жажда мучает не только больных, но и самых здоровых людей, я всегда вспо-минаю про лед.
       Когда в томительную жару вижу, как везут на повозках: прозрачные, холодные глыбы льда, мне вспоминается моя бед-ная тетка, и я говорю про себя:
       "Каким счастливцам достанется этот лед? Мороженое, хо-лодный лимонад, замороженное шампанское, - кто-то будет ими наслаждаться? А моя бедная тетка за два дня до смерти, изнемогая от сжигающей ее лихорадки, не могла дождаться даже маленького кусочка льда, чтобы облегчить страдания. А по чьей вине? Увы, по моей! Или, может быть, виноват не я, а кто-то другой? Но кто он, этот другой?"
       Я не ищу ответа на эти вопросы и не выдвигаю никаких проблем детского воспитания...
       Этих целей я не преследую.
       Но в жаркие летние дни, видя нагруженные льдом повозки, я думаю о тех счастливых людях, жажду которых щедро уто-лит этот лед.
       И вспоминаю то далекое время, когда я, четырнадцатилет-ний драчун, оставил безо льда умирающую тетку.
       Пока я был мал и не понимал всего этого.
       А теперь эта история со льдом стала для меня самым горестным воспоминанием.
       1926

БУЗ
Мян он йашында, йа бялкя бир гядяр да артыг олардым. Халам азар-
ламышды. Хаджы Мирзя Сяттар хякими гятирмишдиляр ки, бахсын вя мюалиджя
элясин. Демяк, халамын хястялийи о гядяр да агыр дейилди вя буну мян
ондан отрю дейирям ки, о вядяляр, йяни гырх ил бундан габаг бизим
шяхярдя ики няфяр мюсялман хякими вар иди: бири Хаджы Мирзя Сяттар иди
вя дигяри Мяшяди Нурмяммяд иди.
Мюсялман хякими дедикдя о дейил ки, бунлар мюсялман идиляр. Бу
ики няфяря онунчун мюсялман хякими дейирдиляр ки, бунлар хякимлик
тяхсиллярини мюсялман мямлякятляриндя алмышдылар. Мирзя Сяттар Тяб-
риздя охумушду; Мяшяди Нурмяммяд да эля бизим оз шяхяримиздя
нюсхябянд китабларынын мюталияси иля вя тяджрюбя иля хякимлийи ойрян-
мишди. Бунларын да мюалиджяси бир мюхтясярджя нябзя бахандан сонра
джибляриндян хястяйя киня, хяб вя ишлятмя вермякдян ибарят иди.
Бу мюсялман хякимляриндян савайы шяхяримиздя рус хякимляри да
вар иди. Рус хякими бунлара о сябябя дейирлярди ки, бунлар Русийада вя
бялкя Авропада тяхсил тапмышларды. Вя чюн бизим джамаатын арасында бу
этигад вар иди ки, “рус хякимляри” мюсялман хякимляриндян артыг тяхсил
гёрмюш вя тяджрюбя хасил этмишдиляр, онунчун да агыр хястялик иттифаг
дюшяндя хямишя рус хякимлярини хазиг-чох биликли, чох махир хесаб эдиб онлары дявят эдяр-
диляр; савайы касыб-кусубдан. Бунлар ики аббасы файтон пулунун, бир
манат рус хякиминин хягги-зяхмятиндян вя йарым манат аптек хяр-
джиндян гачмаг бабятиндян Хаджы Мирзя Сяттара, йа Мяшяди Нурмям-
мядя гане олуб, беш-алты шахы иля хякими да вя дава-дярманы да отюш-
дюрярдиляр.
Демяк, мюсялман хяким чагырмаг истяйяндя, бурадан билмяк
оларды азарлынын азары йюнгюлдюр. Амма “рус хякими” гятирянлярин да
мянасы бу иди ки, хястянин халы горхулудур.
Хаджы Мирзя Сяттар халама бахыб гедяндян бир саат сонра гёрдюм
ки, халамын ари Мяшяди Зюлфюгар бир кёхня файтонда бир рус папаглы киши
иля гялиб йендиляр. Бу рус папаглы киши рус хякими имиш. Бурадан мян
анладым ки, халамын иши харабдыр. Мян да узагда дуруб, хякимин ха-
лама бахмагына тамаша эдирдим.
Хюлася, бахды гуртарды вя билмирям ня деди, ня демяди вя хяким
файтона миниб гедяндя халамын ари тялясик мяня бир гяпик верди вя
деди:
– Бала, тез ол, дурма, тез, тез бир гяпиклик буз ал гятир, вер эвя…
хяким дейирди.
Вя халамын ари бу сёзляри бир да тякид эдяндян сонра анама хял-
вятджя няся деди. Эвдян бир дяня бош дава шюшясини алиня алыб минди
файтона, хякимин йанына вя сюрюб гетдиляр. Вя файтон истяйирди узаг-
лаша, атам эвимизя тяряф уджадан деди:
– Ай ушаг, бузу йаддан чыхартмайын.
Бунлар гедяндян сонра анам да хяким гяляндя ортдюйю чаршафы
йеря туллайыб, чёкдю халамын йанына вя бу да мяня тякид эляди ки,
дурмайым, тез гачым базара бузун далыйджа; чюнки мялум олду ки,
хяким тапшырыб ки, халамын уряйинин устюня албяття буз гойсунлар вя
уряйи сакит олмайынджа бузу гётюрмясинляр.
Мян уз гойдум базара тяряф. Хяйалымда гоймушдум гедям дюз
баггал чаршысына вя бузу алам гятирям. Вя шяхярдя орадан савайы бил-
мирдим харада буз сатырлар.
Эвимиздян айрыланда чох да тялясмирдим, амма халамын йалвар-
магы йадыма дюшяндя бир гядяр айаг гётюрдюм; чюнки йазыг халам
дярин гёзлярини гюджля мяня тяряф чёндяриб беля йалварырды:
– Гурбан олсун сяня халан, уряйим пёршялянди, бузу тез гятир.
Хаджы Байрамын кючя гапысынын габагындан кечяндя итляри хяйятдян
башлады хюрмяйя. Мян алимя эхтийат учюн ики даш алдым, гапыны ортдюм,
кечдим. Ит кючяйя чыхмады вя хяйятдян итин йоргун “хов, хов” сяси
гялирди. Бу ит хярчянд чох годжа бир ит иди вя йол иля отюб кечянляр иля да
чох бир аджыгы йох иди вя олмазды. Хаджы Байрамын оглу, мяним кючя
йолдашым Ширяли, мян хямишя онларын гапысындан отяндя хаман годжа
кёпяйи чагырарды кючяйя вя итини кюшкюрярди устюмя вя озю да, ити да
[мяни] бир гядяр говалардылар, амма тута билмяздиляр; чюнки ит о гядяр
годжа иди ки, бир аз мяня тяряф хюджумдан сонра тез йоруларды, дурарды вя
анджаг гюджсюз вя аладжсыз дурдугу йердя “хов, хов” эдярди. Вя мяня
хош гялян о иди ки, итин бу хасиййятиня Ширялинин эля бярк аджыгы тутарды ки,
мяни бошлайыб башларды йазыг годжа ити дашлайыб инджитмяйя.
Бу да мяня няхайят хош гялярди. Беля оланда Ширяли итин аджыгыны дё-
нюб истярди мяндян алсын вя чох вахт оларды ки, биз бир-биримизля сёйю-
шярдик вя чох вахт да эля савашардыг ки, йол адамлары бизи гялиб аралар-
дылар.
Чюнки дяхи Ширяли гапыда гёрсянмяди, мян да итин хюрмяйиня гулаг
вермядим вя халамы да мюлахизя элядим; йяни бир нёв йазыгым гялди
вя кечдим гетдим.
Баггал чаршысына йетишдим вя бир гяпийи узатдым вердим буз сатана.
Бу да бир чухур йеря алини узатды, йарпагларын вя саманын алтындан бир
йекя буз парчасы чыхартды, мяним бир гяпийимя бахды вя буза бахды,
бузу ики бёлдю вя йекясини бир кялям йарпагына бюкдю, верди мяня.
Бузун агырлыгы оларды тяхминян беш гирвянкя. Бузу алдым алимя вя
сярин баггал растасындан чыхдым гюнюн габагына. Хава шиддятли исти иди.
Йайын орта айы иди вя башымын устюндяки нисфюнняхарын-гюнортанын гюню агяр бир имам мёджюзю иля гёйдян йеря дюшя билсяйди, дюз мяним кяллямя дюшярди. Мян истидян ган-тярин ичиндя идим вя бир йандан алнымын тяри дамджы-дамджы ахырды вя бир йандан да буз шиддятнян арийиб сюзялянирди.
Йердян бир тямиз даш гётюрмюшдюм, хярдянбир бузун бёйрюня вуруб
азирдим вя басырдым агзыма вя алныма.
Гялдим чатдым Хаджы Байрамын гапысына. Итин сяси гялмирди. Ширяли
геня гёрсянмирди. Хаджы Байрамын дарвазасынын габагына йетишяндя
озюм да дейя билмярям ки, нийя дайандым. Итин геня сяси гялмир. Хеч
кяс ня гапыда, ня кючянин бир йанында гёрюкмюр; йягин ки, истинин зяр-
биндян хяря бир кёлгя йеря пянах гятириб.
Адяткярдя олмаг йаман имиш вя мяним да адятим буна иди ки, бир-
джя гюн олмайыб ки, бу дарвазанын габагындан отюб кечяндя йа ит мя-
ним габагыма чыхмасын, йа Ширяли чыхмасын. Вя мялум ки, бунларын да
бири чыханда мяним учюн бурада мяшгулиййят олмасын, йа ити дашла-
майым, йа Ширялийля сёйюшмяйим вя хярдянбир да онунла далашмайым.
Пяс нейляйим? Бир чарям буна галды ки, йердян ики дяня гывраг даш
гётюрдюм, оз эвимизя тяряф бир гядяр да узаглашдым ки, бир хянгамя
тёряся, мяня али чатан олмасын. Вя гери чёнюб дашын бирини тулладым
Хаджы Байрамын дарвазасына вя гачдым, даха да узаглашдым.
Далдан кёпяйин сясини эшидирдим. Годжа ит хахи-няхахи, истяр-истямяз, чыхмышды гапыйа вя хахи-няхахи оз вязифясини ифа эдирди.
Алимдяки о бири дашы да тулладым. Даш итин башынын устюндян отюб
гетди шаггылты иля дяйди Хаджы Байрамын дарвазасына. Бурада кёпяк де-
йясян аджыга дюшдю; чюнки мяня тяряф башлады хюрмяйя. Мян горхум-
дан гачдым, бир гядяр узаглашдым вя чёнюб гери баханда гёрдюм ки,
итин далыйджа Ширяли да мяня тяряф хюджум эдир.
Сиз эля билмяйин ки, мян онлардан эхтийат эляйирдим; бир зярряджя
элямирдим. Чюнки билирдим ки, кёпяйин ня диши вар мяни тутсун, ня
тагяти вар мяня гюдж гялсин. О ки, Ширяли иди, онун охдясиндян хяр халда
гяля билярдим.
Бузу гойдум йеря, гёрдюм ки, од кими исти торпага буз джызылты иля
йапышыб аз галды хавайа учсун. Суйу аха-аха бузу тез торпагын ичиндян
гётюрдюм тулладым диварын кёлгясиня вя гачдым йердяки дашлара тяряф
вя габагыма гялян дашлары йердян гапыб башладым Ширялийя тяряф тул-
ламага. Бу да мяня бахыб, дурду мяни даша басмага. Кёпяк да анджаг
мян атдыгым дашлара озюню чырпырды вя бундан башга сахибинин оглуна
бир гейри кёмяк гёстяря билмирди. Биз хями бир-биримизи дашлайырдыг,
хями бир-биримизи сёйюрдюк. Сёйюшляримиз бу гябилдян иди: “Ай сянин
ананы… флан вя флан”, “Ай сянин баджыны… флан вя флан”, “Кёпяк оглу
вя ит оглу” сёйюшляри бурада о гядяр ведж вермирди; сябяб бу ки, тоггуш-
мамыз ади бир тоггушмалардан дейилди ки, сёйюшляр да ади олсунлар.
Хятта мян она бурада хирсимдян эля бир сёйюш гёндярдим ки, Ширяли
гейзиндян аглады вя хаман сёйюшю аглайа-аглайа мяня гери гайта-
ранда оз атасы Хаджы Байрам хяйятдян эшитдими, эшитмядими, анджаг гёр-
дюм ки, киши дюз гялди йапышды оглунун гулагындан вя чякя-чякя апарды
хяйятиня вя дюбаря хяйятдян чыхды, мяня тяряф сяслянди:
– Адя, вялядюззина, дюз йолуннан чыхыб гедя билмирсян?
Мян динмядим вя отурдум диварын дибиндя. Уряйим эля йанырды, аз
галырдым йердяки бузу гётюрям сохам богазыма. Буз да оз ишиндя,
аримякдя иди. Геня озюмю сахлашдыра билмядим вя алимдяки дашнан
бузун бир тяряфини аздим басдым агзыма вя бир алма йекяликдя галан
бузу истядим гойам йеря. Анджаг бурада халам йадыма дюшдю вя
истядим дурам гачам эвя вя галан бузу йетирям азарлыйа. Вя бурада
бахдым ки, Ширяли дуруб дарвазасынын агзында вя мяня тяряф бахыр. Мян
да динмядим вя дюшдюм йола, эвимизя тяряф. Бурада Ширялидян эля бир
сёз эшитдим ки, дяхи мяджбур олдум дайанам вя она джаваб верям.
Ширяли узагдан мяни харайлайырды:
– Хя, беляджя ит кими горхуб гачарсан ха!
Аллахю-акбяр… Ахы бу сёз йахшы сёз олмады. Бурада Ширяли мяня
хяр ня деся иди, геня гулаг ардына вуруб озюмю йетирярдим эвя; чюнки
халамын ариндян да горхурдум вя бир аз да анамдан горхурдум.
Амма ахы, Аллах гёрюр ки, Ширяли нахаг сёз данышды; чюнки мян онун
няйиндян горхдум ки!.. Инди гедирям эвя.
Мян чёндюм дайандым вя Ширялийя беля сёз гайтардым:
– Адя, кёпяк оглу кёпяк, мян сянин няйиндян горхурдум?
– Кёпяк оглусан да, ит оглусан да!
Биз башладыг бир-биримизя йавыг гялмяйя. Эхтийат учюн буз тикясини
геня гойдум диварын дибиня вя о мяня, мян она йавыг гялдик вя бир-
биримизя сёйя-сёйя йетишдик, чатышдыг вя дюшдюк йумруг дёйюшюня вя
сонра албяйаха олдуг.
Бир аз бир-биримизи джырмаглайандан вя кётякляйяндян сонра бир да
гёрдюм ки, бир годжа кишинин гуджагындайам. Бир няфяр да чаршафлы арвад
вя бир-ики да огул-ушаг Ширялини чякя-чякя апардылар эвляриня тяряф.
Мян истядим годжа кишинин алиндян дартыныб чыхам, хярифин устюня хю-
джум эдям, бурада мян бирдян айылдым, сакит олдум. Куряйимдян на-
гафил бир бярк йумругу хисс эдян кими башымы галхыздым.
Мяни вуран халамын ари иди. Бурада онун хирси хяля сойумады;
йумругуну галхызмышды геня йендирсин, гойуб гачдым эвя тяряф.
Халамын арини далымджан гялян гёрмядим, йягин ки, о да базара тя-
ряф гетди. Сонра билдим ки, гялиб эвдя мяни базардан гялмиш гёрмяйиб
гайыдыб базара ки, бузу озю алыб гятирсин.
Утандыгымдан азарлынын йанына гетмядим; анджаг анам узагдан
мяни гёряндя бирджя буну деди:
– А балам, сянин гёрюм джийярин йансын! Неджя ки, йазыг азарлы
арвадын джийярини йандырдын.
Халам мяни чох истярди; онунчун да сонра мян билдим анам мяня
бу гаргышы эляйяндя халам анама беля дейиб:
– Ай гыз, Сара, сян Хязрят Аббас, ушага эля гаргыш элямя!
Бир нечя гюндян сонра халам вяфат этди. Мян о гюню ня агладым,
ня да дярд элядим, неджя ки, джями мяним кими баджы ушагы халасынын олю-
мюня ня аглар вя ня дярд эдяр.
Бунунла беля бирджя шей йадымдан чыхмады вя индийя кими мяни
гахдан бир нарахат этмякдядир.
Няди о? – Онун ады “буз”дур.
Хюсусян йай фясилляри ки, бир тяряфдян бизим исти иглимдя ки, йайын
истисинин шиддятиндян няинки хястяляр, бялкя саламат адамын да вахт
олур ки, джийяри йаныр.
Вя йай фясли арабаларда дашынан аг вя тямиз дуру буз кярпиджлярини
гёряндя халам йадыма дюшюр вя оз-озюмя дейирям: о хошбяхт ки, инди
онун уряйи йаныр, бу бузу апарыб она веряджякляр ки, уряйи сяринлянсин.
Вя чох-чох даха да хошбяхт адамлар вар ки, бу бузлар онларын лязиз йе-
мякляри вя марожналарына сярф олунур. Амма мяним халам одлу
гыздырманын ичиндя уряйи йанмагда олдугу халда, бирджя тикясиня хясрят
галды вя ики гюн сонра олюб гетди.
Кимин гюсуру уджундан? Мянимми, йа йох? Кимдядир тахсыр?
Мяндядирми ки, итляр иля далашмага мяшгул олуб, халамын бузуну одлу
торпагын ичиндя аритдим? Йа бялкя гюнахкар тябиятдир ки, даш кими бярк
бир бузу истидян суйа дёндярир? Йа бялкя гюнах хеч биримиздя дейил?
Ондан отрю ки, мян тяк тярбийя гёрмяйян он йашында бир ушагын хямин
ряфтары чох тябиидир, неджя ки, бузун гюн габагында аримяйи тябиидир.
Мягсяд суаллара джаваб вермяк вя беля-беля фянни мясяляляри
ачмаг дейил. Вя хеч бир мягсяд йохдур.
Анджаг хяр бир йай фясли кючялярдя арабаларда буз салларыны гёряндя,
бир тяряфдян о бузу шампанскиляря вя ляззятли марожналара ишлядян хош-
бяхтляр гёзюмюн габагына гялир вя эйни заманда халамын “джийяринин
йанмагы” йадыма дюшюр.
Ня гядяр ки, ушаг идим, йадыма дюшмязди, эля ки, йекялиб аглым
кясди, буз ахвалаты мяня хяр бир йери дюшяндя дярд олур. Бир тяряфдян
да он дёрд йаншында олдугум вахт олюмджюл азарлы халамы бир гяпиклик
буза хясрят гоймагым йадыма дюшюр.