Царская невеста (Крылов-Толстикович) / Проза.ру

            глава I

            БЕДНАЯ КАТЯ
   Только в детстве каждый Новый год приносит радость. С возрастом приходит осознание довольно печальной истины, что ничего, кроме грядущих огорчений, проблем и невзгод смена даты на календаре не влечет. Большинство людей постепенно свыкается с этой мыслью, предпочитая вспоминать о былых новогодних застольях, нежели встречать очередной январь.    А два столетия назад Новый год и вовсе считался праздником, так сказать, второразрядным, затерянным между светлым Рождеством Христовым и Крещенским водоосвящением. И праздновали его, в оттепель, между рождественскими и крещенскими морозами, не крепко, чуть-чуть, с прохладцей, скорее по официозной обязанности, нежели по велению души.
Может, происходило это от того, что еще не слишком традиция прижилась на Руси - чуть более века прошло, как повелел веселиться в этот день великий, но взбалмошный Петр. А столетие для русского человека, что неделя для суетливого европейца.    Да, и начинался девятнадцатый век для жителей столицы российской империи совсем не просто. Шел четвертый год царствования государя императора Павла Петровича. Преисполненный добрыми намерениями сделать своих подданных счастливыми, Павел всегда стремился быть справедливым монархом. Увы, именно благим пожеланиям чаще всего приходится служить брусчаткой на дороге, ведущей в ад...
   Сумасбродный, подозрительный характер императора с годами становился все тяжелее, всюду мнились заговоры и непослушание. Царские указы регламентировали не только общественный порядок, но настырно вторгались в частную жизнь и обитателей дворцов вдоль Невского проспекта, и хилых лачуг Васильевского острова. Достаточно полистать тогдашние «Санкт-Петербургские ведомости», чтобы удостовериться: Павел скучать петербуржцам не давал:
«Воспрещается всем ношение фраков, позволяется иметь немецкое платье с одним стоящим воротником, шириною не менее как в три четверти вершка, обшлага же иметь того цвету, какого и воротник, а сюртуки, шинели и ливрейные слуг кафтаны остаются по настоящему их употреблению. Запрещается носить всякого рода жилеты, а вместо оных немецкие камзолы.
   - Не носить башмаков с лентами, а иметь оные с пряжками; также сапогов, ботинками именуемых, и коротких стягиваемых впереди шнурками и с отворотами.
   - Дозволяется употреблять здесь в городе для езды желающим дрожки.
   - Запрещается всем вообще употреблять шапки стеганные, тафтяные, или другой материи.
   - Запрещается танцевать вальс.
   - Чтоб малолетние дети на улицу из домов выпущаемы не были без
присмотру.
   - Чтоб те, кто желает иметь на окошках горшки с цветами, держали бы оные по внутреннюю сторону окон, но если по наружнюю, то не иначе, чтоб были решетки, и запрещается носить жабо. Чтоб никто не имел бакенбард"...
И так каждый божий день, все четыре года, четыре месяца и четыре дня царствования Павла I.
            ***
К великому счастью, в России строгие законы принимаются, приказы отдаются, но далеко не всегда они исполняются, и самые честолюбивые затеи власть предержащих не могут помешать простым людям испытывать маленькие житейские радости. Вот и для Александра Дмитриевича Максимова новый год начинался довольно удачно: 10 января 1800 года он, по предложению обер-прокурора Д. И.Хвостова, был определен Синодом в число канцелярских служителей.
Отныне Шура Максимов стал синодским регистратором, что соответствовало по Табеле о рангах офицерскому чину прапорщика. Так Шура Максимов стал «вашим благородием», доблестно заняв нижнюю ступеньку длинной иерархической лестницы чиновной России. Шансов высоко продвинуться в карьере у человека, происходившего как Максимов «из секретарских детей», было ничтожно мало, хотя дослужиться до коллежского асессора, получить Анну или даже Владимира, мог вполне. А это стоило дорогого: потомственного дворянства, определенного положения в обществе, возможности устроить детей на казенный счет в кадетский корпус или институт благородных девиц. Глянь, а спустя два-три поколения, потомки какого-нибудь Акакия Акакиевича уже блистают на придворных балах. Хотя, зная нашу историю, можно предположить, что блистали они недолго, сменив после октября 1917 года нездоровый петербургский климат, на парижские дождики или колымскую стужу...
Да и то сказать: очень редко внуки не только коллежских регистраторов, но даже титулярных советников становились светскими львами.
   Шуре Максимову было около двадцати трех лет, хотя назвать точную дату своего рождения он затруднялся из-за небрежности пьяного дьячка, умудрившегося поставить жирную кляксу на странице с датой крещения Шуры - то ли 25 октября, то ли 25 декабря 1777 года. Зато точно известно, что был он не без роду и племени, а происходил, как уже сказано, из «секретарских детей», то бишь его отец, а вероятно и дед, были достойными представителями могучего чиновничьего племя, издавна обитавшего в нашей державе.    Продолжая традиции предков, он уже успел послужить в Сенате, куда еще в отроческом возрасте его пристроил отец. Но три года назад по причине лености характера и отсутствие склонности к усидчивой работе, вышел в отставку. Отныне целыми днями Шура болтался по городу или удил рыбу в Неве. Однако смерть батюшки, скудность семейного бюджета и отсутствие жизненных перспектив заставили Шуру задуматься о хлебе насущном.
   Долго охаживала престарелая вдова Дарья Максимова обер-прокурора Хвостова, просила, умоляла в память заслуг покойного супруга, возвернуть неразумное дитя на государеву службу. Наконец, благодаря воспоминаниям о служебном рвении Максимова-старшего, его сына определили таки в штат Синода канцеляристом.
Шура был невысокий, упитанный блондин, обладавший довольно приятной внешностью. От природы довольно неглупый, в общение с товарищами по писарскому цеху, он приобрел характерную чиновничью нагловатую развязность и некоторую образованность: при случае Шура мог щегольнуть несколькими французскими словами, иногда посещал театр и переписывал в особую толстую тетрадь, именуемую альбомом, стихи тогдашних поэтических кумиров и всевозможные философские сентенции. Стихи он предпочитал серьезные, полные мрачных рассуждизмов, типа сумароковских баллад:
   Смертельного наполнен яда,
   В бедах младой мой век течет.
   Рвет сердце всякий день досада
   И скорбь за скорбью в грудь влечет,
   Подвержен я несчастья власти,
   Едва креплюсь, чтоб не пасти.
   Афоризмы и максимы, записанные канцеляристом, напротив, изобличали в нем некоторую склонность к легкой фривольности: «Союз истины и любви раждает премудрость» или «Люби, не влюбляйся; пей, не напивайся; играй, не отыгрывайся»... Но главную житейскую мудрость преподал юному Шуре покойный батюшка: «С сильным не дерись, с богатым - не судись».
Определившись на службу, Максимов первым делом решил устроить свой квартирный вопрос - в маленьком родительском домишке на Охте, кроме матушки обитали кроме пяти младшеньких братьев и сестер еще и материна сестра Пелагея Никифоровна, взятая в дом из сострадания; но после смерти старшего Максимова сделавшаяся настоящим семейным тираном.
Итак, после службы, завернувшись в видавшую виды темно-зеленую камплотовую шинельку и надвинув на глаза большой картуз из шляпного волокнистого плюша, Шура вечера посвятил походам по знакомым, сдающим квартиры. Однако его поиски кончались нечем: то хозяева требовали несусветно большую плату за плохонькую полутемную каморку, то вроде бы и сумма, на которой сторговались, была приемлема, да жилье находилось на дальней окраине столицы. Перспектива два раза в день тащиться через весь город в темноте, опасаясь бедовых людей, испугала Шуру и он больше не появился там, хотя с хозяином и ударили было по рукам.
Спустя несколько дней один из сослуживцев - Петруня Ершов, парень разбитной и хваткий, предложил Максимову привлекательный вариант:
- Слушай, брат, у меня есть один знакомый немец-портной, так он сдает тут недалеко очень сносную комнатку. Мало того, что до службы всего два шага, он тебе еще со скидкой пошьет мундир или еще что надобно будет. Да и жинка его - баба-огонь! Хоть и за немцем, да наша - русская, православная. Очень до чувств-с охочая; мужик ее в рогах, что твой лось. Моргнешь ей утром - вечером твоя будет! - соблазнял он Максимова.
   Дон-жуанские лавры не слишком прельщали Шуру, но близость квартиры портного и возможность примодниться на халяву, заставили канцеляриста в тот же день отправиться по адресу, который дал приятель. Право жаль, что покойный батюшка не успел ознакомить свое чадо с еще одним древним как хеопсова пирамида афоризмом, относительно бесплатного сыра...
   Шура остановился перед дверью, над которой висела вывеска с надписью: «Портной Иван Клокенберг - партикулярное платье и мундиры для господ офицеров». Глубоко вздохнув, он постучал. Это были удары в барабан Судьбы.
Приятель не обманул Шуру: в доме действительно жил и трудился портной Иван Карлович Клокенберг - пожилой, трудолюбивый немец, с раннего утра и до позднего вечера, не выпускавший иглу из рук. Кроме него, как и предупреждал Петруня Ершов, здесь обитала супружница портного - Катерина Филипповна, бойкая бабенка, недавно достигшая рокового возраста, когда женщина, согласно известной поговорке, вновь становится ягодкой. Другими словами, осенью ей сравнялось сорок пять. О своих годах она, понятное дело, говорить не любила, но пышная грудь под шалью и крепкие бедра доказывали, что осень действительно еще не застлала опавшей листвой ее душу. Более того, если говорить о популярности фирмы Клокенберга среди господ офицеров, то можно биться об заклад, что женские чары Катерины Филипповны способствовали успеху предприятия много эффективные, чем портняжье мастерство мужа. Среди обожателей пылкой дамы числились не только поручики, майоры и надворные советники. Поднимай планку выше: была Катерина Филипповна взыскана милостями отставного гоф-маршала князя Прокофия Васильевича Мещерского. А подобная честь дорогого стоит!    Екатерина Филипповна каждому новому знакомцу спешила доверительно сообщить, что она сама - не чета мужу-ремесленику: происхождения она благородного, не раз бывала при Дворе покойной государыни, а близкие люди ведали, что ее крестной матерью была сама императрица Елизавета Петровна. Последний факт, впрочем, документальных свидетельств не имел... Как бы то ни было, Екатерина Филипповна кое-какое воспитание получила, а принарядившись и напудрившись, вполне могла сойти за даму благородного происхождения. Хотя такая метаморфоза случалась с женой портного не часто. В день знакомства с Шурой хозяйка была в длинной кофте, носившей название карако, надетой поверх обтянутого нарядной материей корсажа. Праздничность добавляла короткая пелерина, отороченная кружевами. Кокетливый белый чепец придавал впечатление опрятности и смягчал легкую желтизну уже не молодого лица.
   Супруги имели единственную дочь Екатерину, названную так в честь собственной матери и популярной великомученицы, известной своими богословскими спорами с языческими философами и, чрез то, пострадавшую. Девице шел уж осемнадцатый год, была она в отца - высока, пригожа в мать, и ее руки уже просил один знакомый кузнец. Ответа ему не дали: слишком ответственное дело замужество, чтобы отдавать дочь первому посватавшемуся. Однако мать уже не раз испытывала нечто похожее на уколы ревности, когда гости мужеского пола бросали на дочь взоры явно не отеческого свойства...
   ****
В первое посещение квартиры Клокенбергов, Шура девушку встретить не довелось. Тогда портной скоро удалился в мастерскую, оставив жену сговариваться о цене и прочих деталях с Шурой. Условия сделки равно удовлетворили обе высокие договаривающиеся стороны: Шуре квартира и хозяева приглянулись сразу: мужик - непьющий, жена - обходительная и вежливая. Беды нет, что гуляет от мужа, зато везде чистые половички, занавески, ореховый шкаф, стол на точеных ножках, кровать с горой подушек, наводящей на сладкие мысли о путешествиях в царство Морфея. На стене картинка: мыши, провожающие в последний путь своего злейшего врага. Хитрюга-кот, лишь притворился мертвым, а сам прищурившись, выбирает на обед самую жирную мышь.
Катерине Филипповне Шура тоже понравился своей не юношеской рассудительностью и пригожим лицом. Расставались они лучшими друзьями. Прощаясь, она поцеловала его в лоб и проворковала что-то милое.
            * * *
На следующий день, а это было воскресенье, Максимов перевез свой нехитрый скарб на новое место жительства. Он перекладывал из сундучка вещи, когда в дверь постучали. Вошедшая симпатичная девушка, слегка зарумянившись, - что очень ей шло, сказала:
   - Матушка просит вас отобедать.
   - Премного благодарен, сейчас же иду!
Не даром Катерина Филипповна слыла среди соседей отменной хозяйкой: обед, данный хозяйкой по случаю Шуриного новоселья был обилен: щи с курятиной, студень с хреном, расстегаи, соленые грибы и дивные голубцы. Кроме того, в графинчике оказалась совершенно божественная настойка, которой Шура не замедлил оказать особое внимание. Выпив несколько рюмок, он внимал разговорам хозяйки, царившей за столом.
   - В соседнем доме Иван-цирюльник жил. По секрету скажу вам, почти двадцать лет к одной ходил, от детей ее опоражнивал. Такое свойство знал! Вот ведь в какие секреты проникал! Умер прошлым летом; уж как его все жалели - слов нет. А то другой госпоже он кровь, по совету немецкого дохтора, пущал на дом. А она вдовой была, так он, озорник, и гитару к тому для упоения брал... Перетрудился, видно бедняга...
Но мастер отменный был, тепереча таких не осталось: из уважения к усопшему, покойнику усы, бороду чесал и волосы клал, как в жизни. А вот священников стричь нельзя по положению и брить их цирюльникам неловко. Они дома, как бы никто не знал, сами через матушку прическу делают. Молодые даже завиваются против совести - совсем стыд забыли! Перед Рождеством, у нашего дьячка Никона иконку заказала. По совести просила: "Напиши мне святого Георгия на белом, беспременно белом коне". Мы тогда как раз белую лошадку прикупили, а Георгий-победоносец домашнюю скотину оберегает.
Так, знаете, что Никон учудил? Мышастую кобылу с чужого двора, вот ведь... Разве это конь, со своей бабы, что ли рисовал?
Разомлевший Шура, рассеянно внимал полету фантазии хозяйки, когда внизу раздался стук в дверь и с улицы послышались девичьи голоса, звавшие Катю.
- Это Настя с Аннушкой за мной. Мы в церковь вместе сговорились
пойти.
- Ступай к ним, мы тоже спустимся, а то припрутся сюда - натопчут,
мой пол за ними!
   Шура не совсем твердо направился к себе в комнату. На прощание он вновь был награжден поцелуем в лоб и удостоен звания «милого мальчика».
            ***
   Быстро перекрестив лоб и надев ночную рубашку, Шура юркнул под одеяло и скоро заснул. Но беспокоен был ночь сон синодского регистратора. Снились ему какие-то огромные - с корову - собаки диковинной масти - серые в яблоках. На собаке сидела нагая Катерина Филипповна и призывно зазывала Шуру проехаться по Невскому. Невыспанный, всклокоченный пошел он поутру на службу. Присутственный день начинался с раннего утра. Во всех канцеляриях и коллегиях уже горели свечи, сами сенаторы с восьми часов утра уже усаживались за красный стол.
   Странные сны виделись в ту ночь и тихому Ивану Карловичу: здоровенная рыжая баба хотела почему-то заказать себе мужские панталоны, причем непременно желтого, что твоя канарейка, цвета. Портной отговаривал даму, убеждал, что подобный наряд не свойственен дамскому полу, уж лучше юбку пошить, но та лишь сердилась, настаивала на своем желании, топала ногами и бранилась по-немецки и по-матерному.
   Катерине Филипповне напротив спала спокойно, нежно обняв супруга. Но, увы, не ему предназначались эти объятия: мелькали в ее сновидениях совсем иные мужские физиономии. И что удивительно: средь компании бравых гусар и артиллеристов, неизвестно каким образом затесался юный синодский секретарь Шура Максимов. К чему бы такие сны?
         ***
Счастье не часто гостило в девичьей Кати Клокенберг. А была она девушкой неглупой, унаследовав трудолюбие отца и сообразительность матери. Кроме русского, девушка могла сносно говорить и читать по-немецки, а от соседки-модистки научилась даже языку Вольтера и Руссо. В отличие от подруг, она читала книги - тогдашние сентиментальные романы, особенно упиваясь карамзиновской «Бедной Лизой». Заметим в скобках, что последнее обстоятельство имеет прямое отношение к нашему рассказу.
Отстояв вечерю в церкви во имя Симеона Богоприимца, что находилась на углу Моховой или по-прежнему Хамовой улицы, Катя вернулась домой, где все уже спали. Стараясь не скрипеть половицами, на цыпочках прошла в свою комнату. Разделась, присела перед большим зеркалом, распустила косу, расчесала длинные волосы, так что затрещали и полетели из-под гребня электрические искорки. Встав на колени перед иконой со строгим ликом Спасителя, истово крестилась, била земные поклоны, горячо шептала слова древней молитвы, обращенные к самому Господу:
- Господи и Владыко живота моего, дух праздности, уныния, любоначалия и празднословия не даждь ми.    Дух же целомудрия, смиренномудрия, терпения и любве даруй ми, рабе Твоея.
   Ей, Господи Царю, Даруй ми зрети моя прогрешения и не осуждати матери моея, яко благословен еся во веки веков. Аминь.
   Помолившись, быстро достала две свечи и небольшое зеркальце в черепашьей рамке. Заметив дремавшую на стуле кошку, Катя осторожно взяла ее за шкирку и вынесла из комнаты: каждому ведомо, что кошачьи глаза могут сглазить самое правильное гадание. Потом прислонила зеркальце на столе как раз напротив большого, что висело у нее в комнате на стене.    Зажгла, заранее припасенные свечи. Ох, узнала бы маменька о подобном баловстве - досталось бы дочке на орехи! Да и батюшка не одобрил бы подобное мотовство: впустую жечь свечи по ночам.
   Катя села на стул и принялась вглядываться в бесконечно длинный зеркальный коридор, где мерцало, волновалось пламя свеч. Тихо в доме, только скребется где-то мышь, да стучат часы, отсчитывая шаги по дороге времени. Далеко заполночь стало казаться замирающей от страха и жажды любви Кате, что в глубине зеркала появился смутный силуэт будущего суженного. А может ничего она и не видела, просто задремала девушка и снился ей сладкий сон про будущее счастье...
   Вырвалась на мгновение из разорванных ветром облаков луна, взглянула на спящий город и тотчас спряталась от скуки и серости человеческой жизни.
            ***
   Не прошло и месяца со дня поселения Шуры в квартире Клокенбергов, как охмурила его Катерина Филипповна, вовлекла парня в грех блуда и сладострастия. Поначалу Шура не знал куда глаза девать при встрече с портным, но потом, видя что тому дела нет до любовных утех жены, взбодрился и даже попросил сшить ему к Пасхе новый сюртук. Обнова пришлась по душе, однако сомнения продолжали одолевать Максимова. Любовные ласки перезрелой матроны быстро опостылели и Шура все чаще подумывал о том, что пора бы съехать с квартиры Клокенбергов.
      - Не хорошо, Катерина Филипповна, получается. Совестно мне перед Иваном Карловичем, глаза от стыда поднять не могу, - пытался объясниться Шура.
   - Полно чепуху молоть, дурачок, - отвечала мужняя жена, прижимаясь к парню. Не спорила, не убеждала - поцелуями усмиряла бунтовские речи, волокла за собой в дальнюю комнату.    Слаб человек... И Шура все откладывал и откладывал свой отъезд. После общения с матерью, дочь казалась ему много умнее и тоньше. Они теперь часто болтали. Ему было приятно рассказывать Катерине о разных пустяках, случившихся в городе, потешать рассказами о службе в канцелярии. Ко дню рождения даже подарил тоненькое золотое колечко. Просто так - на память.
   Однажды в воскресенье Шура валялся на кровати, лениво перебирая струны гитары. Заметив через приоткрытую дверь Катерину, позвал ее:
   - Катерина Ивановна, зашли бы ко мне в гости. Я вам стихи принес переписать, мне товарищ из департамента принес.
   - Благодарю вас, Александр Дмитриевич, но матушка недовольна бывает, когда меня у вас видит. Неприлично, говорит, девице к мужчине заходить.
   - Охота ей пустяки всякие сказывать. Я вот хочу попросить ее, чтобы отпустила вас со мной на представление в театр. Пьеса рано начинается, так что до темна домой вернемся.
И в самом деле, хоть и не рада вовсе была Катерина Филипповна, но отпустила дочь с Шурой в Большой театр, главное зрелищное заведение столицы, громоздившееся близ двухъярусного собора Николы Морского, на пустой булыжной площади. Давали «Пролог», также именуемый «Аполлон с музами» - шумное действо с хорами и балетом.    Если Шура слыл записным театралом, видел не одно представление, то для Кати это была первая встреча с волшебным миром Мельпомены.
Девушке все казалось чудесным: и то как пели и танцевали актеры, и декорации, разрисованные самим Пьетро Гоонзаго, и публика, заполнившая кресла партера и лож. Она восторженно хлопала в ладоши, часто оглядывалась на своего спутника, а в глазах девушки внимательный наблюдатель мог увидеть верные симптомы всем известного недуга - первой любви.
      С того дня Катерина Филипповна потеряла покой. Злая спутница любви - ревность отныне поселилась в ее душе. Странное дело, если раньше она воспринимала Шуру как очередного любовника, не слишком умелого и страстного - видали мы, мол, и не таких, то теперь она ощутила чувство пса, у которого отнимают честно заработанную кость.
Уязвленное самолюбие, жалость к себе заставили забыть о материнском чувстве, наверное, последователи Зигмунда Фрейда смогли бы найти в ее поведении изумительные иллюстрации к теоретическим постулатам отца психоанализа.
   Ступив на тропу войны, Катерина Филипповна разработала стратегический план кампании. В союзники была определена кухарка Нюрка, мужу же отводилась роль нейтральной стороны, с помощью которой можно было вносить в противный лагерь разного рода дезинформации. При том, особых иллюзий в отношении своих партнеров Катерина Филипповна не имела: побеждать предстояло ей самой.
   Поначалу она предприняла лихую кавалерийскую атаку, два вечера подряд внезапно появляясь в Шуриной комнате. Но шум и вздохи, сопровождающие подобные свидания, могли в конце концов дойти до ушей обычно ничего не слышавшего и не видевшего Ивана Карловича, а семейный скандал никак не вписывался в планы Катерины Филипповны.    Кате, под угрозой самых страшных материнских проклятий, запрещались любые встречи с Максимовым. В выражениях Катерина Филипповна себя не сдерживала:
   - Ах ты, дрянь! Я не посмотрю, что каланча такая вымахала, отхлещу по мерзкой твоей роже! Чего затеяла - любовника ей, видите ли, захотелось. Из-за тебя бесстыжей, жилец сбежать с квартиры хочет, видно совсем ты его достала своими заигрываниями.
   Но очень скоро стало очевидно, что быстрой виктории не предвидится: Шура старательно избегал встреч, домой со службы стал приходить много позже, а дверь на ночь в свою комнату стал запирать на ключ, в чем раньше никогда замечен не был.
   Катерина Филипповна в задумчивости пила кофе, когда появление кухарки Нюрки в корне изменило ход событий.
   - Тут вот дочка твоя письмо просит передать квартиранту. Чего делать-то, может сговариваются сбежать куда?
   Хозяйка вырвала из кухаркиных рук письмо и разорвала конверт с нарисованным голубком. Глазами Катерины Филипповны наполнились слезами праведного гнева, когда она начала читать дочерино письмо:
      Милостивый государь мой, Александр Дмитриевич,    прослышала я от маменьки моей, что вы непременное имеете намерение переменить квартиру. Мысли о предстоящей горькой разлуке отныне не дает покоя, ночью сна нет. Душа окромя слабости теперь ничего не чувствует, все думаю, как без тебя скучно жить мне будет и поговорить не с кем теперь. Хоть не забывай и напиши мне когда-нибудь письмишко, как раньше писал, а чтобы матушка не сердилась, то передай его через нашу кухарку Нюру. Теперь я поняла, Александр Дмитриевич, что подарок ваш - милое колечко, последняя память о вас, чтобы глядя на него, вспоминала я о любви своей к вам. Клянусь носить его до самой смерти своей, не снимаючи.    Прощайте, с Богом, всегда твоя Катерина.
   Конечно, не письмо Татьяны Лариной, не перл эпистолярного жанра, но чувства влюбленной девушки понятны и без лишних слов, во все времена.    Стилистические особенности послания ни с какой стороны не беспокоили Катерину Филипповну, куда больнее задели случайные «ты», но особенно сильно расстроили ее слова о Шурином подарке. Первым желанием было немедленно выкинуть максимовские вещи прочь из квартиры и задать хорошую взбучку дочери, однако, чуть поостыв, решила действовать более тонко.
   Воспользовавшись моментом, когда дома никого не осталось, она провела тщательный обыск в катиной комнате. Результат превзошел ее ожидания: в кармане жакета у дочери она хранилось три письма Максимова. Правда, характера они оказались самого невинного: в одном - какие-то вирши, в двух других содержалось толкование снов и верных примет.
   Теперь, имея на руках свидетельство тайной переписки, она размышляла, как поступить дальше. К чести Катерины Филипповны, должно заметить, что ни разу она даже не подумала ввести в курс дела мужа, переложить бремя ответственности на его плечи.
- Ну его к черту! Что такое толковое он сможет посоветовать, чем поможет. Только еще заподозрит про нас с Шуркой, чего ему и знать не следует, - решила она. Никакого резона выселять Максимова тоже не было: - Уйдет молодец и ищи ветра в поле. Раз уж так дело повернулось, пусть хоть какой прок от него будет - женю его на Катьке. А там видно будет!, - думала Катерина Филипповна.
            ***
   Александр Дмитриевич Максимов возвращался из канцелярии в самом радушном настроении: стоял теплый июльский вечер, с Невы дул легкий ветерок, высоко в небе кувыркались голуби и во след им воспарялась и пела Шурина душа. Верный друган Петруня Ершов обещал завтра договориться о жилье с одной знакомой майоршей. По этому поводу, не удержались, опрокинули пару стопок водочки под грибочки да селедочку - а какой в том грех, кто осудит русского человека, с устатку после трудового дня, принявшего на грудь грамм стопятьдесят-двести национального эликсира? Веселие Руси - есть питие...
Но переменчива погода в Петербурге, не успел Шура дойти до дому Клокенбергов, как закапал дождик, тотчас обернувшийся знатным ливнем. Промокший до нитки регистратор святейшего синода, прыгая по лужам, наконец добрался до своего жилья. Радуясь, что не встретил никого из хозяев, Шура быстро взбежал на второй этаж и открыл дверь в свою комнату. Навстречу ему со стула медленно поднялась Катерина Филипповна.
- Заждалась тебя, сударь мой. Разговор к тебе сурьезный имею. Так-то ты за мою любовь, да гостеприимство отблагодарил. Я же тебя перед всем городом ославлю, к начальству пойду - расскажу, как Бог свят, что ты дочку обрюхатил! Ишь чего выдумал: Катьке кольцо подарил. А мне за все время, за все мои заботы хоть бы что приятное сделал! И деньги за последний месяц не отдал, дармоед проклятый...
Шура не был бойцом, но подобное обхождение с ним - чиновником, государственным лицом, пусть даже четырнадцатого класса возмутило. Пригодился и опыт общения с разного рода просителями в канцелярии - он выгнул грудь:
   - Попрошу не орать на меня, не на базаре! Я вообще не пойму вздор, который вы несете, Катерина Филипповна... Если про то, что мы с Катей в театр ходили, так то с вашего же согласия. Мне удовольствие хотелось доставить девице. А более, никаких между нами отношений не было и не могло быть, не вам будет сказано. И не вам меня срамить: сама, как есть - форменная ****ь! Как в церковь пойдете, не забудьте, Катерина Филипповна, для избавления от блудной страсти свечку поставить преподобному Мартемьяну...
Шура разошелся не на шутку:
- И нечего меня попрекать куском хлеба. Коль не по нраву пришелся,ттак я сейчас же и съеду. Деньги вам потом перешлю - подавитесь ими!
Больше Шуре сказать ничего не удалось: Катерина Филипповна со всего размаху влепила ему увесистую оплеуху, потом долго с остервенением таскала за волосы. Устав, она присела на кровать, и сквозь зубы пригрозила:
- До государя дойду, но своего добьюсь: пойдешь в Сибирь, в каторгу...
Шуру не раз лупили в жизни: в детстве - мальчишки и отец; в отрочестве - разные озорники; потом старшие товарищи озадачивали доброй оплеухой, но женщина била его в первый раз, и Шура струсил... Жалкий, мокрый, побитый он присел рядом с Катериной Филипповной и заплакал.
- Так-то лучше будет, а то гонор решил свой высказать. Сидел бы лучше и помалкивал! - удовлетворенно произнесла Катерина Филипповна, покидая поле битвы.
Аппетит приходит во время еды, а вкус победы требует продолжения войны. Следующей жертвой Катерины Филипповна стала дочь. Разгоряченная схваткой с Шурой, мать долго ругалась, стегала девушку розгами, била по щекам. Только, пришедший к вечеру отец, смог остановить экзекуцию.
***
«Сердце мое обливается кровью в сию минуту. Я забываю человека в Эрасте - готов проклинать его - но язык мой не движется - смотрю на небо, и слеза катится по лицу. Ах! Для чего пишу не роман, а печальную быль?», - восклицал когда-то Николай Михайлович Карамзин, скорбя о своей героине. Спустя столетия, разделяю чувства замечательного писателя и историографа к обидчикам очаровательных девиц...
***
Катя не помнила как очутилась на улице; только, когда стало смеркаться, она очнулась на набережной Мойки. «Теперь мне нельзя жить, - думала Катя, - нельзя!.. Домой я не могу возвратиться, маменька все равно прибьет меня. О, если бы упало на меня небо! Если бы земля поглотила бедную!.. Нет! Небо не падает; земля не колеблется! Горе мне!», - подчас в тяжелую минуту человек начинает думать и говорить словами своих героев. Так и Кате в эти горькие минуты на ум сами собой пришли слова бедной Лизы. Не отдавая себе отчета, что делает, она взошла на мост и бросилась в мутные воды реки Мойки.
Но, очевидно, у Кати был более расторопный ангел-хранитель, чем у карамзинской Лизы: проходившие мимо полицейские чины без особого для себя риска извлекли тонущую девушку и препроводили ее «в 1-й адмиралтейской части в частный суд, откуда по отобрании от нее частным приставом ея о причине намерения объяснения, отдана родителям ея с подтверждением им, чтобы они впредь с нею так строго не поступали».
Несмотря на незаурядную дерзость, Катерина Филипповна изрядно испугалась, увидав плачущую дочь в мокром платье. Частный пристав не шутя грозил выслать Клокенбергов из Петербурга, дабы подобные скандалы на его участке более не повторялись. Время терять было никак нельзя. Кое как обласкав дочь, она велела мужу напоить ее чаем с горячим ромом, а сама быстро сочинила записку князю Мещерскому с слезной жалобой на Шуру, обманувшего ее дочь, умоляя помочь несчастной матери в ее беде. Престарелый князь уважил просьбу своей давней пассии и в тот же день переговорил о происшедшем скандале с военным губернатором Петербурга графом Паленом. Петр Алексеевич Пален, пользовался репутацией человека, который никогда ни о ком не говорил прямо чего-либо дурного, но никогда он не был и защитником честного человека; чаще всего предпочитал отделаться язвительной репликой, казавшейся остроумной, но на самом деле гораздо более опасной, так как в свете все смешное и неловкое прощается труднее, нежели самый тяжкий порок. Просьба старого ловеласа и записного театромана Мещерского помочь дочери какого-то портного обрести семейное счастье показалась графу Палену забавной - он обещал помочь князю:
   - Но, право, дорогой Прокофий Васильевич, как утверждает господин Бомарше: "Из всех серьезных вещей брак самая шутовская". Я полностью согласен с этой глубокой мыслью, - не смог удержаться от сарказма граф Пален.
            Глава II
ГАМЛЕТ НА ПРЕСТОЛЕ
   Петербург - город особый: столица империи, резиденция царя, место пребывания двора, министерств. Искусственно созданный муравейник, в котором непрерывно снуют, суетятся толпы муравьев: чиновники всех рангов, морские и гвардейские офицеры, камергеры, пожарные, курьеры, светские львицы и уличные проститутки и еще несметное число тех, кого зовут нижними чинами, городскими обывателями, рабочими фабрик, лицами свободных профессий.
   Лихая затея Петра, на деле мало оправдываемая стратегическими или экономическими нуждами нищей страны. В самом деле: окраqная столица, не связанная дорогами с крупными городами, построенная в пору изнурительной войны, в опасной близости от надменного соседа, она всю свою историю продолжала жить под постоянной угрозой вражеской интервенции. Но ни вековые традиции, ни существование исконной первопрестольной столицы - ничто не имело значения для первого российского императора. Десятки, а то и сотни тысяч человеческих жизней, загубленных при возведение города, огромные средства, затраченные на строительство дворцов и храмов, обуздание непокорной Невы, которая, несмотря на гранит набережных, с завидным постоянством продолжала заливать дома и улицы Петербурга - не лучшие доказательства прозорливости великих дум царя Петра.
Нездоровые миазмы болот, на которых построена Северная Пальмира, вечный мрак промозглой зимы и противоестественный для коренных русаков свет белых ночей, неминуемо сокращал дни жизни ее обитателей, сеяли в душе неуверенность, нервозность, тревогу, страх. Не от того ли так часто жители новой столицы накладывали на себя руки, кончали жизнь самоубийством. Набережные Невы, ее многочисленные притоки, красавцы-мосты, выгнувшие спины над рекой, стали излюбленным местом для горожан, желавших добровольно расстаться с жизнью. Отчаявшиеся, опустившиеся люди, несчастные влюбленные, лихие головы, одурманенные алкоголем, бросались в воду с мостов, тихо тонули напротив Петропавловки и Зимнего дворца, ныряли в проруби на Фонтанке.
Власти никогда не жаловали самоубийц: им было отказано даже в христианском погребение, а духовное завещание признавалось не действительным. Сам Петр требовал, чтобы мертвое тело несчастного было осквернено: труп вешали за ноги или палач попросту волок его на «бесчестное место» и там закапывал. Солдаты и матросы, покушавшиеся на самоубийство из «подлых» мотивов, подлежали смертной казни - так им предстояло дважды умереть в одной-единственной жизни...
   Неудавшихся самоубийц вылавливали, отдавали под церковный суд, заставляющий сполна ответить за покушение на богопротивный поступок. Так, что Катерине Клокенберг предстояло заплатить за свою любовь по большому счету.
            ***
Послеобеденный отдых император Павел Петрович по обыкновению проводил в покойном кресле, подле раскрытого по причине жаркой погоды окна. В это время все в округе замирало, даже птицы, казалось, боялись нарушить сон императора.    Но вот в природе что-то зашевелилось, по небу поползли тучки, где-то, поперхнувшись, прокукарекал петух, вслед за ним бестолково залаяла собака. В открытое окно пахнуло запахом скошенной травы, забилась, застучала о стекло невесть откуда прилетевшая жирная муха с черно-зеленым глянцевым брюхом.    Павел открыл глаза, несколько мгновений он приходил в себя, затем быстро встал и попытался поймать муху рукой, но та заложила крутой вираж, и с испугу верно угадав направление, громко вылетела на свободу. Павел крякнул от досады и выпил стакан лимонада со льдом. Камер-лакей внес в кабинет поднос с кофейником, молочником и маленькой чашкой. После кофе император продолжал трудовой день: он читал доклады, вершил скорый, далеко не всегда справедливый, суд.
   Стояла жара - царь любил прохладу. Он подошел к стене, где висел градусник в позолоченной резной раме. На шкале были обозначены не только градусы Реомюра, но и Дедиля - ныне совершенно забытая система исчисления температуры, основанная на том, что 0 находился в точке кипения и 150 градусов в точке замерзания. Павел требовал, чтобы температура в его кабинете постоянно должна была равняться 14 градусам, за чем сам тщательно наблюдал перед сном. Камердинеры пускались на самые изощренные ухищрения: бедный термометр летом натирали льдом, а зимой искусственно нагревали, усердно дыша на него. Павел знал о подобных проделках слуг, но притворялся довольным, лишь бы ртутный столбик стоял на положенном делении.
   Император направился к огромному письменному столу, замечательно тонкой работы: он стоял на колоннах из слоновой кости с бронзовыми капителями, два подсвечника также слоновой кости, на кубах из янтаря, стояли по бокам столешницы. Здесь же помещались портреты самого императора, императрицы, великих князей. Бронзовые часы и тонкой работы чернильница в память Чесменского боя довершали письменный прибор.    Безмолвный адъютант, выверенными движениями, подавал бумаги. Император хмурился, посапывал, но большого гнева до времени не обнаруживал - документы казались в порядке.    Но вскоре его внимание привлек рапорт, в котором петербургский градоначальник граф Петр Алексеевич Пален сообщал о попытке девицы Клокенберг утопиться в Мойке. Далее он подробно рассказывал о причинах, толкнувших девушку на самоубийство, в докладе упоминался синодский регистратор Александр Максимов, бывший по мнению Палена, основной, хоть и невольной причиной поступка Катерины. Кроме того, довольно живописно были представлены истязания, которым подверглась девица от матери за свою любовь.
Романтичный и рыцарственный император всегда требовал уважительного отношения к дамам. В рапорте же Палена речь однозначно шла об обиде, нанесенной бедной девушке.
   ...Павел в задумчивости почесал гусиным пером лоб, потом размашисто написал: «Господин генерал от кавалерии, граф фон-дер-Пален.Я усмотрел из сегодняшнего вашего рапорта, что дочь портного Клокенберга из любви к регистратору Максимову хотела утопиться, и как я в обвенчании ея ничего противного не вижу, то предоставляю вам оное совершить; пребываю в прочем вам доброжелательным. Павел.    Петергоф. Июля 10-го дня 1800 года».
   ***
   Итак, единым росчерком пера император казалось навсегда определил жизненные маршруты Шуры Максимова и Кати Клокенберг.    Ранним утром 11 июля 1800 года, когда Шура собирался отправиться на службу, в дом к Клокенбергам прибыл сам столичный обер-полицеймейстер Рачинский с двумя адъютантами и приставом. Не мундиры собирались шить у Ивана Карловича важные господа. Приказав обескураженным домочадцам соблюдать порядок, Рачинский велел привести к нему Максимова. При виде столь высокого начальства у бедного Шуры закружилась голова и стало сухо во рту.
   - Хорош, нечего сказать: девица из-за него едва грех на душу не приняла, - сурово произнес обер-полицеймейстер, разглядывая бледную физиономию регистратора. - Выпороть бы мерзавца, да государь милостив, жалует тебя по своей доброте прощением. На читай!
   Невидящими глазами Шура уставился в копию царского приказа. Прочитать бумагу он не успел, пристав грубо подталкивая, повел Максимова к карете, где уже сидела его новоявленная невеста.
Что может изобразить робкое перо сочинителя, в сравнение с сухим архивным документом, описанием исторического события, сделанное пером очевидца? Хотя тотчас возникает естественный вопрос: а насколько вообще может быть объективным непосредственный участник исторического события? Более того, возьмем смелость утверждать: подобные свидетельства заведомо субъективны. Но разве не за эту человеческую слабость, умный читатель предпочитает мемуары детективам. Ведь только в них, дневниках, письмах, можно встретить людей, живших на этой земле много лет назад. Вновь они, бесплотные тени, вызванные из небытия, обретают плоть и страсти, становясь веселыми или грустными, добрыми или коварными. Благодаря таланту, наблюдательности рассказчика, история перестает быть столбцом скучных дат и клише официозных документов, а оживает перед потомками, глазами, слухом, обонянием очевидца - в стоне толпы на Ходынке, свисте картечи и храпе раненных лошадей на Бородинском поле, в победном гуле колоколов Ивана Великого.
Так и отчет священника церкви Рождества Пресвятой Богородицы Стефана Михайлова в Санкт-Петербургскую духовную консисторию о необычном бракосочетании, стоит иного исторического романа:
«Сего июля 11-го числа по полуночи в половине 9-го часа призван я был в вышеозначенную церковь его превосходительством господином тайным советником, с.-петербургским обер-полицейместером и кавалером Рачинским, который, вруча сне копию с высочайшего его императорского величества указа, последовавшего сего июля 10-го дня на имя его сиятельства господина генерала от кавалерии, с.-петербургского военного губернатора и кавалера, графа Павла Алексеевича фон-дер-Палена, со изъявлением высочайшей воли о совершении обвенчания регистратора Максимова с дочерью портного Клокенберга; и требовал он, господин обер-полицейместер, немедленно таковое исполнить, о чем я тот же час сделал отношение оной церкви протоиерею и кавалеру Федору Семивскому, а между тем объяснил его превосходительству, что на таков случай потребно учинить обыск, но на сие получил отзыв, что должно исполнить высочайшую волю без малейшего промедления, и потому не смел долее останавливаться, имея от вышеупомянутого протоиерея позволение, по церковному чиноположению венчание того числа в присутствии господина обер-полицейместера мною совершено, при чем объявлены со стороны жениха Максимова и со стороны невесты Екатерины на таковое бракосочетание согласия, представляю при сем и вышеозначенную врученную мне от его превосходительства, господина обер-полицейместера и кавалера, с высочайшего именного повеления копию.
            Священник Стефан Михайлов»
Конечно, браки совершаются на небесах, и отец Стефан, скрепивший таинством обряда супружеский союз Максимова и Кати Клокенберг, без сомнений, являлся надежным проводником с нашей грешной земли на твердь небесную. «Плодитесь и размножайтесь», - неплохой совет для влюбленных. Но что делать, ежели муж и жена вовсе и не влюблены, или, хуже того - один любит, а второй - ненавидит? Сколько трагедий, комедий, анекдотов сочинено по поводу неудачных браков, обманутых жен и рогатых мужей... Один афоризм создателя бессмертного Фигаро, так полюбившийся графу Палену, чего стоит! «Из всех серьезных вещей брак - самая шутовская»...
Когда молодые подъехали к дому, навстречу им вышли родители.
- Поздравляю, зятек! - обняла Шуру теща.
            Глава III
            РАЗВОД ПО-РУССКИ
Прошло чуть более полугода после свадьбы синодского регистратора Александра Максимова, как его августейший сват, неудачливый Павел I, был зверски убит в собственной спальне группой полупьяных заговорщиков.
- Батюшка скончался апоплексическим ударом. Все при мне будет, как при бабушке!, - объявил новый император Александр Павлович.
Люди никогда не бывают довольны существующим правительством или государем, легкомысленно забывая, что каждый последующий властитель непременно становится хуже предыдущего. Исключения, только подтверждают правило. Вступивший на престол Александр I, казался именно таким редким исключением, и подобное умозаключение к нему вроде бы и не относится: новый император, в отличие от отца, был молод, благолепен видом и доброжелателен сердцем.    Народ ликовал при известие о смерти бывшего монарха, как при сообщении о победе над грозным супостатом. Немедленно на улицах явились дотоле бывшие в запрете цилиндры, фраки, сапоги с отворотами; незнакомые люди обнимались и поздравляли друг друга с новым царем. Казалось, что раньше положенного наступил день Светлого Воскресенья. Один из убийц царя, Платон Зубов, на другой вечер после покушения устроил в своем доме попойку, на которой объявился во всем запрещенном: во фраке и жилете из трехцветной материи. Вдрызг пьяный, иссиня-бледный, он сквернословил, похваляясь собственной доблестью, с которой нанес роковой удар золотой табакеркой в висок своему императору.
Но были и другие настроения. Князь Кочубей делился в приватном письме переживаниями: «Желать перемены было каждому естественно, и никто оной более меня не желал, но насилие такого роду, каковое сказывают, было должно быть как гнусно, так и опасно для переду». Жаль, что здравомыслящие люди всегда, во все времена, оказываются в меньшинстве и не у дел...
            ***
   Шура Максимов известие о смерти императора Павла встретил апатично: он не выбежал на Невский во фраке, не надел цилиндр, не поздравил тестя Ивана Карловича с новым государем. Для всего этого существовали свои причины: фрак и цилиндр у него не водились отроду, а на Невский попусту было лень тащиться; с тестем не то, чтобы поздравляться - говорить не хотелось. Да, что тесть - вот теща, любезная Катерина Филипповна!
Жизнь Шуры за последние полгода превратилась в настоящую каторгу. Нет, к жене он претензий не имел: Катя, после случившегося, стала совсем тихой, замкнутой в себе, частенько на ее глазах навертывались слезы, и она целыми днями молча шила или хлопотала по хозяйству. Зато Катерина Филипповна молчать не любила. Ее зычный голос, приобретший после триумфальной победы над Шурой мажорные нотки полковой музыки, гремел в доме с раннего утра и до позднего вечера. Она уже не воспринимала Максимова за любовника, не тащила его в заветную комнату, не тревожила влажными поцелуями, но при каждом удобном случае шпыняла и унижала как могла. Куда подевалась сердечность и радушие, с которым Катерина Филипповна прежде потчевала и привечала своего жильца. Если раньше,- греха не утаишь, - Шура не слишком аккуратно расплачивался за жилье и кормежку, что прощала ему Катерина Филипповна легко, даже с некоторой приятностью, то теперь, она попросту отбирала у него все трудом праведным заработанные копейки, нещадно попрекая при этом непотребными словами: дармоед, мол, бездельник и лентяй. Согласимся, действительно, был Максимов не из бойких малых, любил понежиться в постели, рыбку половить в Неве, да водочки выпить. Не горела у него душа о чинах и наградах, первым делом хотелось душевного покоя, чтоб не докучали на службе начальники, просители; чтоб дома ластилась супруга, а не лаялась опостылевшая теща.
И в тоже время, товарищи любили Шуру за доброту, готовность в любой момент оказать ту или другую услугу, умение поддержать веселую компанию, славно играть на гитаре.    Но в последние месяцы Максимову было не до веселия и песен. От горестей и семейных огорчений стал Шура крепко выпивать, да таскаться с закадычным своим дружком Петруней Ершовым по разным злачным местам, откуда не раз приводим был домой побитым и облеванным. Жена только молча оттирала влажным полотенцем его пьяную морду, лепила подорожники на ссадины и поутру подносила стопку водки и кислый квас. Зато Катерина Филипповна спуску не давала:
- И за что моей несчастной дочурке-кровиночке такой урод в мужья достался? Мой, хоть дурак дураком, но работящий, а этот только водку жрать мастер! Грех на душу брать не хочется, иначе удавила бы, паразита поганого, собственными руками.
   В брани Катерина Филипповна была изобретательна, широко импровизировала, поднимая самые глубокие пласты шуриных изъянов и пороков. Доставалось и покойному Шурину батюшке, и матери, и тетке, и всей родне до третьего колена, которых честила теща самыми последними словами. Шура не пытался перечить, только норовил поскорее сбежать из дому и попозже вернуться обратно. А возвращаясь, он видел над дверью вывеску портного Ивана Клокенберга, и проклинал день, когда впервые пришел в эти сени.
            ***
   В таких злоключениях прошло еще некоторое время. Дождливым апрельским днем в трактире Трофима Поцелуева, что находился на Моховой, сидели два старинных дружка Шура Максимов и Петруня Ершов. Вот уже второй день они занимались в высшей степени достойным делом: обмывали чин губернского секретаря, полученный Петруней под Пасху.
   - Ежели бы ты, Петруня по военной части пошел, то теперь подпоручиком уж был. Дозволь выпить за твое здоровье? Честь имею, Ваше Благородие!, - Шура привычным движением опрокинул чарку и продолжал:
   - Завидую тебя, Петруня. Мне бы твое счастье, но только я человек конченный. Конечно, при государе Павле Петровиче все иначе было: никто супротив меня слова вымолвить не смел; завидки брали - как Максимову повезло - сам государь-император сватом стал. А нынче смеются, канальи. Даже маменька дураком ругает, что ни приданного не взял, ни порядка в семье не завел. Какой такой порядок может быть, коль всем проклятая Клокенбериха заправляет? Своего немца в бараний рог скрутила, теперь за меня взялась. Катьку-то мою из Мойки вытащили; видно мой черед в реке топиться пришел. Все один конец - не выдержу я долго такой жизни: или тещу порешу, или на себя руки наложу...
   - Полно тебе, брат, чушь нести! Давай лучше выпьем еще по одной, и послушай, что я тебе скажу. Дай бабе перебеситься, а то слюной изойдет. Ты ее потешь: мол, слушаю... Сопли себе под носом утюгом вытри, не расстраивайся. И все тут... Нужно умение вежливо с женщиной обойтись.
   - Складно ты говоришь; да только она не женщина - ведьма-блудливая! Твое здоровье, Петр Гаврилович!
   Выпили еще по одной и оба надолго замолчали. Каждый думал о своем - Шура о безрадостном будущем; Петруня - как помочь приятелю. Он первым и продолжил разговор:
   - Правильно, Шуры ты сказал, что сватом у тебя царь Павел был.Он тебя и заставил своей монаршей волей жениться. стало быть, надо к новому государю Александру Павловичу прошение подать: помимо моей воли, мол, свадьбу учинили, жена - нелюба, житья никакого нет.
   - И про тещу надо написать, про гадюку! - взбодрился Максимов.
   - А вот про тещу, как раз, и не к чему. Можно подумать, только и делов у государя, чтобы про твою тещу сказки читать.
   Шура, казалось ожил, он сбегал к Поцелуеву, взял у него чернильницу, перо и листок бумаги.
   - Давай сначала черновичок набросаем, а потом на службе ты его аккуратненько выправишь. Расстарайся, друг мой Шура! Ты не чернилами прощение государю пиши: кровь со слезьми замещай покруче в сердце своем, опосля перо очини как следует, и окунай его прямо в сердце-то. Тогда только дело выйдет, - поучал Петруня.
   Вними, читатель, спустя два века, вопль души синодского секретаря, оцени жемчужины красноречия в шедевре писарского искусства, коим возможно упивался твой пращур!    Итак, прошение Шуры Максимова императору Александру Павловичу, писаное им в кабаке Трофима Поцелуева, под диктовку губернского секретаря Петра Ершова:
         Всеавгустейший монарх!
            Всемилостивейший государь!
   Правосудие и милость твои облегчат несчастную судьбу мою, свершенную против моего желания, а чрез что оставлен влачить жизнь в бедности и отчаянии.    Прошлого 1800-го года июля 10-го числа по именному покойного государя императора указу обвенчан против моей воли господином обер-полицеймейстером Рачинским на дочери немца портного мастера Клокенберга, по показанию ея, будто бы она от любви ко мне хотела утонуть, в этом убеждена была от своей матери, а не от жестокого ей от нее наказания.    Я ж, не имея склонности любить ее, к тому и состояния, чтоб содержать жену, беднее еще и себя, едва и сам нахожу средства к своему пропитанию!
Всемилостивейщий государь!
   Повергая пред священным твоим престолом, где царствует вкупе суд и милость, молю: Простри милосердный и чадолюбивый взор свой на погруженнаго в отчаяние, повели сей брак, яко не пожеланию совершенный, развести, ибо какое благополучие может быть в том супружестве, где нет согласия и по нищете обоих жизнь горестную влачащих, с позволением мне вступить в другой по воле моей брак, а она может по разводе безпрепятственно вступить в согласную и счастливейшую чету. Великий государь! Оживи щедротами своими отчаянием и совершенною бедностью гонимого.
Всеавгустейший монарх,    Всемилостивейший государь!
         Вашего императорского величества верноподданный
         регистратор Александр Максимов.
            ***
У меня есть веские основания полагать, что в отечественной истории Шуре Максимову отведена совершенно оригинальная, может быть, феноменальная роль. Судите сами: иной горемыка годами ждет ответа из какой-нибудь губернской канцелярии по совершенно пустяковому дельцу; ходит, обивает пороги, униженно кланяется, пытается ненароком сунуть смятую трешку в широкую как лопата руку делопроизводителя. И счастлив, когда спустя месяца, а то и годы, вырвется наконец из постылевших чиновничьих паутин на свободу, заметно опорожнив при том свой карман, сполна познав нравы отечественных крючкотворцев, но так и не дождавшись положительного решения своей просьбы.
   Шура никуда не ходил и взяток не давал - отнес прошение в Дворцовую Канцелярию и загрустил пуще прежнего. Но в том его исключительность и заключается, что не миновало и недели, как произошло новое эпохальное событие в его жизни: прошение синодского регистратора дошло до августейшего адресата - императора и самодержца Всероссийского, царя Польского, Великого князя Финляндского и прочая, и прочая, и прочая... По высочайшему повелению статс-секретарь М.Н.Муравьев 18 апреля 1801 года перепроводил прошение регистратора Максимова к обер-прокурору Святейшего Синода для рассмотрения его по существу дела.. И закрутился маховик огромной бюрократической машины. Целую неделю, с 22 по 29 апреля, Святейший Синод рассматривал просьбу своего же собственного чиновника. Предложенная задача поставила господ членов Синода в форменный тупик: воля государя, само-собой, должна быть уважена, но дерзкого регистратора, подавшего прошения через голову начальства, никак поощрять нельзя, тем паче, что развод - дело небогоугодное. Раз повенчан, так и живи до смерти.
Но хитромудры члены Святейшего Синода! Титаническое умственное напряжение разрешилось оригинальным определением: «Как об оном браке его Максимова с помянутой Клокенберговою, когда он с нею венчан, где и кем, и в какой силе последовал упоминаемый одним им, Максимовым, именной покойного государя императора указ, никакого в святейшем синоде сведений нет, а без того оному к рассмотрению сего дела приступить не можно; для того к синодальному члену преосвященному Амвросию, митрополиту новгородскому и с.-петербургскому и кавалеру, послать указ и велеть с.-петербургской консистории: учиня о всем том надлежащую справку и исследование, а при том отобрав от той жены его Максимова письменное показание, имела ли она с ним супружеское сожитие и желает ли оное продолжать впредь, представить в Святейший Синод».
            ***
   Митрополит Амвросий, хоть и не рад был возложенному на него щекотливому делу, но исполнил требуемое быстро: он разыскал указ императора Павла о женитьбе Максимова и рапорт отца Стефана о совершенном бракосочетании. Проповеди Амвросия, не отличавшиеся блистательными метафорами или свободным течением речи, надолго запоминались пастве благодаря силе мысли архиерея и чистоте природного русского языка. Именно, исходя из здравого смысла, высокопреосвященный владыка заявил в Синоде: «Рассмотрев сие дело, признаю достаточным к решению просьбы Максимова».
   В конце мая 1801 года Синод вновь вернулся к обсуждению Шуриного вопроса. Сегодня, современному человеку, сложно понять, почему два века назад высшие иерархи православной церкви оказались столь привержены букве закона о незыблемости брачного союза, тем паче что большинство из них, согласно монашескому чину блюло строгое воздержание, и разбираться в супружеских отношениях могло чисто умозрительно. Вердикт синода был крайне огорчителен для Шуры Максимова: «Никаких относящихся к разводу его, Максимова, с нею, Клокенберговою, причин, кроме несклонности его к люблению ея и неимению состояния к содержанию, не показано, следовательно по одному сему онаго брака, яко совершившегося по церковному чиноположению, расторгать по слову Божию, у евангелиста Матфея главы 19-й, в стихе 6-м изображенному, не следует, для того означенный его, Максимова с нею, Екатериною Клокенберговою, брак не расторгая утвердить в своей силе, о чем ему и объявить в канцелярии святейшего синода по надлежащему».
На всякий случай, для тех кто забыл, напомню шестой стих 19 главы Евангелия от Матфея: «Итак, что Бог сочетал, того человек да не разлучает». Стоит вспомнить и девятый стих той же главы: «Но я говорю вам: кто разведется с женою своею не за прелюбодеяние и женится на другой, тот прелюбодействует; и женившийся на разведенной прелюбодействует».
Вот так: знай, сверчок, свой версток! Одна фраза о «несклонности его к люблению» - чего стоит... Обратите внимание, гнев на своего зарвавшегося мелкого чиновника перевесил у высших сановников Синода страх перед самим императором!
   О состоявшемся решении Святейший Синод поручил обер-прокурору Д.И.Хвостому,- тому самому, который ходатайствовал о приеме на службу Масимова, - довести до сведения государя императора, что и было немедленно исполнено. Об этом свидетельствует папка с делом № 313 Святейшего Синода за 1801 год.
            ***
Новое царствование проживало еще только первые деньки и месяцы... Государь император Александр Павлович еще желает, чтобы все было как при бабушке: без скоропалительных, обидных решений, без обиженных, без огорченных. Юности позволительны благостные миражи, ничего общего с реальной жизнью не имеющих. Это потом, на склоне лет, Александр I Благословенный, станет мрачным мистиком, истовым богомольцем, неприкаянным странником, бегущим от жутких воспоминаний о мартовской ночи 1801 года, когда с его - наследника престола - молчаливого согласия, был задушен, растерзан его отец.
Но пока молодой и благообразный император Александр пытался искупить душевные терзания стремлением стать справедливым и добрым монархом. Узнав об отрицательном решении Синода, он высказал крайнее неудовольствие и приказал обер-прокурору представить подробную записку по делу Максимова. Кроме того, к выяснению обстоятельств дела был подключен генерал-прокурор, член Государственного Совета Дмитрий Прокофьевич Трощинский.
Генерал-прокурор долго беседовал с митрополитом Амвросием.
   - Владыка, я понимаю всю затруднительность ситуации, - степенно покашливая, со знанием дела рассуждал Дмитрий Прокофьевич: он еще в далекой юности закончил курс в киевской духовной академии. - С одной стороны, Святейший Синод, признавая совершение брака сообразным церковному чиноположению, не может приступить к его расторжению. Но, согласитесь, что с другой стороны, все обстоятельства брака регистратора Максимова, ясно доказывают, что парень просто не мог отказаться. Ведь участие полиции в сватовстве есть, между прочим, такой признак принуждения, который ничем не возможно опровергнуть. Он один составляет уже серьезное обстоятельство против твердости сего брака. Но заявляя о незаконности своего брака, Максимов упустил то весьма важное в данном случае обстоятельство, что он с самого венчания и до подачи прошения пользовался всеми правами мужа...
Чтобы не занимать более Ваше драгоценное время, скажу лишь, что - Государь повелел просить Ваше Высокопреосвященство, чтобы по долгу архипастырскому, вы пригласили к себе Максимова с супругой и наставили их к лучшему и удобнейшему расположению их жизни.
   Не даром митрополита уважали за ясность мысли и четкость речи:
   - Я совершенно разделяю ваше мнение,уважаемый Дмитрий Прокофьевич. Брак, не имевший взаимного согласия, есть принуждение, а потому в силу законов может быть расторгнут. Однако, предугадав желание государя, я вызывал к себе регистратора Максимова с его женой и подробнейшим образом их допросил. Она расторжения сего супружеского союза не желает, не предвидя для себя иного брака и не имея надежды на свое прокормление, ибо с родителями у нее отношения скверные. Признаюсь, я очень тревожусь, как бы она не могла прийти в совершеннейшее отчаяние и не сделала бы с собой подобного прежнему пагубное насилие.
   Трощинский поднялся с кресла и задумчиво прошелся по кабинету, внимательно посмотрев в газа митрополиту, он сказал:
   - Согласитесь, глупом положении! Максимов желает развестись; его супруга готова вновь в реку, лишь бы сохранить муженька; Синод брак не расторгает, аж на евангелиста Матфея ссылаются, а государь требует поскорее разобраться в сем крайне запутанном деле и, по возможности, супругов развести. Что будем делать, владыка?
- Полагаю, Ваше Превосходительство, есть достаточно простое решение сей каверзной задачи. Примечаю, что Максимов не хочет продолжать супружество более от неимения чем себя с женой содержать и нежелания жить вместе с ее матерью и отцом. Последняя причина, едва ли не главная, но на свой дом у регистратора конечно нет средств.
   - Доложите, Дмитрий Прокофьевич, Его Императорскому Величеству,
не будет ли благоугодно государю из Высочайшего милосердия пожаловать единовременно некоторую сумму с обнадеживанием Максимова определить к выгоднейшей должности, нежели каковая у него нынче. А с него подпись возьмем, что добровольно будет продолжать жить с супругой, а иначе деньги ей отдадим, дабы она могла или удобнее выйти за другого или без оного безбедно себя содержать. Пусть живет без уныния и не устраивая впредь на себя покушение.    Думаю, Святейший Синод также будет доволен подобным исходом сего дела...
   - Действительно, так было бы славно... И овцы целы, и волки сыты! Я непременно доложу Государю о вашем воистину соломоновом решение, - довольно потирая руки, сказал Трощинский. - Благословите, владыка.
            ***
   Все эти дни Шура пребывал в предвкушении счастья, которое непременно должно свалиться ему на голову. На службе на него даже начальство поглядывало уважительно, Катерина после разговора с митрополитом, казалось, успокоилась и отношения между супругами сделались почти нежными, даже теща и та притихла, не пытаясь более давить на зятя. Митрополит Амвросий потребовал и ее на беседу. С Катериной Филипповной владыка был строг, грозил суровыми карами за издевательства над дочерью, но потом, по доброте душевной, смилостивился и даже благословил на прощание.    Спустя еще неделю к митрополиту Амвросию пришло официальное уведомление от генерал-прокурора по делу Максимова:
Высокопреосвященный Владыко!
   Его Императорское Ввеличество, приняв в уважение представленные Вашим Высокопреосвященством обстоятельства, Высочайше повелеть соизволил доставить к Вашему Высокопреосвященству из кабинета тысячу рублей с тем, чтобы, согласно мнению вашему, выдать их в помощь состоянию мужа, если согласиться он продолжать супружество с настоящею его женою; если же на сие согласен не будет, то употребить деньги сие на вспоможение и в возмездие одной жене его. При чем высочайшая его Императорского Величества воля есть, чтобы означенный Максимов, буде останется он в согласном сожитии с женою, помещен был со временем и на выгоднейший оклад по усмотрению господина обер-прокурора Святейшего Синода.
   11 июня, в день апостолов Варфломея и Варнавы, когда православные чествуют икону Божией Матери, именуемую «Достойно есть», Шура Максимов с женою был вновь вызван к Амвросию.
Когда Шура входил в кабинет митрополита, во рту у него пересохло и явственно ощущался вкус, будто он долго лизал алтын или накануне засиделся с Петруней Ершовым, хотя ни того, ни другого с ним не приключалось. Взглянув на строгий лик седобородого Амвросия, Максимов оробел еще больше. Катерина, напротив, была бледна, но казалась совершенно спокойной. Митрополит внимательно оглядел молодых людей и, выдержав внушительную паузу, сказал:
   - Позвал я вас, чадо мои, чтобы сегодня порешить окончательно с вашим делом. Но прежде, откровенно скажи мне, Катерина Ивановна: желаешь ли ты теперь, когда испытала столько сраму и горя через свой брак, продолжать далее супружество с мужем. Неволить тебя никто не будет, сама решай как поступить: хочешь за другого пойти - ступай, или одна жить будешь, перечить тебе в том никто не в праве. Ежели при муже говорить не хочешь, я его из комнаты вышлю.
      - Нет, милостивый владыка, не выгоняйте Александра Дмитриевича, у меня от него секретов нет! Скажу, как думаю, как чувствую. Если он не любит меня, не нужна ему, то лучше нам не жить вместе - ведь помимо его воли нас обвенчали по государеву указу. Я сама от страха не помню, что тогда говорила, как венчание прошло. Что ж Шуру винить - я сама во всем виновата... Себя в грех ввергла от стыда и страха перед маменькой, смерти легкой захотелось. Прости меня, Господь, грешную!
   - Господь милосерден, простит он твой грех, если дальше жить станешь праведно. Кто из нас безгрешен... Примечаю: чистая у тебя душа - отмолишь грех свой. Ладно, давай с тобой теперь поговорим, друг любезный, - митрополит повернулся к Шуре, - Что мыслишь, как жить будешь? Должен сказать, что государь недоволен твоим упорством в сем деле.
Шура, чувствуя, что еще немного, и от волнений он лишится чувств, был готов на все. Вздумалось бы Амвросию женить его на теще - Шура не стал бы сопротивляться.
   - Да я что? Я никогда и не отказывался жить вместе с ней. Скудность одолела, я ведь еще в прошлый раз, когда был у Вашего Преосвященства, докладывал, что через ту крайнюю нужду просил расторгнуть наш брак. Прокормить супругу не могу, а не то, что будущих детишек, коли их Бог пошлет. Жить негде - тяжко мне с ее родителями... Много от них огорчения, а на квартиру или домишко какой, денег нет.
   - Ишь ты,- востер... Бог вон сколько тварей бессловесных и людей разных племен и стран кормит, одному тебе ничего не достается, - усмехнулся Амвросий, но продолжал уже с хмурением бровей:
   - Ты не юли, отвечай по делу: будешь впредь жить с супругой или продолжаешь упорствовать на разводе? Люба она тебе или не люба?
   - Нет не упорствую... Люба мне моя Катюша. Словом никогда не обижу, угождать впредь во всех ее желаниях буду!
   - Ну раз так решили полюбовно, одобряю! Пиши, любезный, обязательство жить в согласии с женой своей.
   - Слушаюсь, ваше высокопреосвященство, только вы бы мне подсказали, как правильно написать. Сам, боюсь, не сумею.
   - Ладно, бери бумагу и перо.
   Так Шура получил второй урок правописания важных документов. Митрополит диктовал не спеша, поглаживая окладистую седую бороду:
- Имев счастье выслушать Именное Его Императорского Величества
высочайшее соизволение и внимая милосердного монарха, презирающего
с высоты престола к верноподданному своему снисхождение, коему
повинуюся, яко гласу с небеси от Бога, остаюсь согласным продолжать
брак мой, совершенный в 1800 году июля 10-го числа, с дочерью немца
Клокенберга Катериною Ивановою, безразрывно навсегда, если ею,
Катериною, оной брак по точности правил святых отцов будет соблюден.
О чем сие утверждая, дал сию своеручную подписку регистратор
Александр Максимов. Июня 11-го дня 1801 года. Написал? Подписывайся,
и подай мне расписку.
   Амвросий прочитал Шурино творение, аккуратно сложил листок.
   - Теперь, чада мои, я должен сделать вам подарок. Государь Император пожаловал вам тысячу рублей на обзаведение хозяйством. Тебе же, Александр, следует служить примерно и, как только место выйдет, получишь повышение. Ступайте домой и живите в мире. С Богом!
   На этом счастливом моменте и поставить бы точку в нашем рассказе, прибавив разве, что впредь жили они дружно и померли в один день... Но скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается.
            ***
      Прошло еще два года... Умер портной Иван Карлович Клокенберг. Вдова недолго горевала и вскоре вышла замуж за отставного майора, добившись, таким образом, на закате своих дней заветного желания зваться дворянкой. Давнишний приятель Катерины Филипповны князь Мещерский почувствовал в себе драматический талант, перевел с французского и поставил несколько пьес и даже попробовал себя в качестве драматического артиста.
   Язвительный граф Пален, отстраненный за участие в заговоре против Павла I от всех должностей, находился в ссылке.    Владыка Амвросий продолжал свою архиерейскую службу, а генерал-прокурор Трощинский был назначен министром уделов.    Петруня Ершов неожиданно сделал карьеру, получил титулярного советника и служил отныне чиновником особых поручений при архангелогородском губернаторе.
   Тысяча рублей и высочайшее повеление относительно улучшения служебного положения регистратора Максимова явилось для него немалым утешением. Максимовы сняли неплохую квартиру, обзавелись кое-каким хозяйством. К сожалению, Шуре не пришлось долго пользоваться им. Летом 1803 года обер-прокурор получил из Москвы от прокурора тамошней синоидальной конторы уведомление о смерти секретаря духовной консистории и решил было воспользоваться этим обстоятельством для того, чтобы устроить туда Шуру Максимова. Обер-прокурор вошел с предложением в Синод, в котором рекомендовал Максимова, "яко достойного и способного к отправлению сей должности и тем паче, что именным высочайшим указом в прошлом 1801 году повелено его, Максимова, иметь в в особенном внимании".
   Сверх ожидания, Святейший Синод отклонил предложение обер-прокурора, ссылаясь на то, что еще не получено официальное уведомление о смерти московского чиновника. Шура, прослышав об этой каверзной отписке, впал в совершеннейшую меланхолию, напился вдрызг, и в пьяном состоянии отправился купаться. Спустя два дня полицейские выловили его тело из Невы.
   ... Катерина с маленькой дочкой переехала на другую, более дешевую квартиру, куда к ней изредка захаживала в гости Катерина Филипповна. Года через три Катерина вышла замуж за одного хорошего человека и уехала с ним в дальний уездный городок, где тот служил почтмейстером. Говорят, во втором браке она была почти счастлива...