“О тех, кто уже не придет никогда, – помните!” (Р. Рождественский)
Недавно я написал мемуарный рассказ о раннем детстве, где центральной фигурой был мой отец (http://www.proza.ru/2014/12/29/2035). Собирался уже продолжить писать про примечательные жизненные случаи из своего отрочества, но мне что-то мешало. Я раз за разом в мыслях опять обращался к теме давних годов, вспоминал своих погибших и умерших предков. А недавно в старых документах нашел воспоминания моей матери, которые она написала по предложению Общества жителей блокадного Ленинграда. Она мне рассказывала, что писала это для Книги памяти, но было ли опубликовано, я не знаю. В общем, решился об этом написать, ставя в кавычки ее текст, добавляя свои комментарии и воспоминания.
Записи очень краткие. Вот как она описала свою семью перед войной.
«Папа работал на Октябрьской железной дороге, мама – домохозяйка, было пятеро детей: один брат, три сестры и я. Окончила Ленинградскую среднюю школу и поступила в Ленинградский станко-инструментальный институт в 1940 году, по окончании 1 курса еще во время сессии в июне месяце началась война.»
Напишу о семье подробнее. Моя мать, Кожина Татьяна Васильевна (девичья фамилия Логинова), родилась в 1921 году. Ее отец, Логинов Василий Андреевич, был, слышал, родом из г. Коврова, мать, Варвара Ивановна (урожденная Смирнова), родилась и до замужества проживала в Севастополе-Балаклаве. Мать отца - Евдокия Константиновна Рослова, была из семьи «благородных кровей», только это тогда не афишировалось. Среди моих тетушек - сестер матери, велись разговоры, что кто-то из далеких родственников по линии бабушки Евдокии воспитывал царских детей, был педагогом-гувернером. Об этом они узнали от своего двоюродного брата Дмитрия Заморского, который был ученым астрономом и работал в Пулковской обсерватории. Его отец умер во время ленинградской блокады. Моя мама также рассказывала, что их прабабушка по материнской линии была крымская гречанка.
Ее отец Василий Андреевич Логинов всю жизнь проработал на железной дороге. Когда-то он был начальником поезда и ездил в дальние города, например, Харбин. Поездки занимали месяц и более. Семья без него скучала, зато, когда он приезжал, устраивали настоящий праздник. По такому случаю моя бабушка Варвара варила пиво. Мама рассказывала, что всегда отец привозил подарки. Однажды он привез с собой из рейса японскую девушку, которая некоторое время у них жила и даже помогала по хозяйству. Естественно, бабушке такой подарок не понравился, и через какое-то время девушка уехала. Позже моего деда назначили начальником станции Поповка, что под С. Петербургом. Они и жили тогда в Поповке, в доме недалеко от станции. Многие родственники моего деда тоже жили недалеко: в Колпино и Саблино. Саблино – так называется железнодорожная станция, а городок называется Ульяновка. Там жил брат моего деда Дмитрий Андреевич с женой, я с ними встречался, когда мне было лет 14. Мы с мамой приезжали к ним в гости. Встречался я тогда и с тетей Дорой (Дарьей) – сестрой моего деда. Оказывается, во времена НЭПа она была капиталистом – владелицей щеточной фабрики, но это длилось столько же сколько и НЭП. К сожалению, я был слишком юн в то время, и мне не хватило ума расспросить обо всем подробнее. Дмитрий Андреевич замечательно играл на гитаре, в войну он потерял руку, играл одной рукой. Меня это тогда очень удивило, поэтому хорошо запомнилось. Его жена, тетя Таня, рассказывала, что его приглашали выступать в местных концертах.
В 1935 году семья моей матери переехала в Ленинград и поселилась рядом с Московским вокзалом. Вот что пишет моя мама про начало войны.
«На время каникул я поступила работать на Кожевенный завод им. Коминтерна, чтобы своим трудом помочь Родине, как и все Ленинградцы. С первых дней работы с группой работников завода была направлена на оборонительные работы по защите Ленинграда, рыли окопы, помню, где-то далеко за станцией и рекой Оредеж. Мы работали в течение почти 2-х месяцев, лопата была нашим оружием, нас бомбили и обстреливали с самолетов, потом вместе с отступающими войсками бежали до станции Оредеж, где нас посадили в поезда и мы вернулись домой в Ленинград».
Это отступление наших войск и позволило сомкнуть кольцо вокруг города. Я прочел, что в окружении Ленинграда принимали участие не только немецкие войска. Оказывается здесь были финские, испанские (Голубая дивизия), итальянские (военно-морские силы) и даже добровольцы из Северной Африки. Официальная дата начала блокады - 8 сентября 1941 года.
С осени у студентов возобновились занятия в институте, вот что пишет мать.
«В Ленинграде я продолжала учебу в институте на 2-м курсе и участвовала в обороне Ленинграда. Мальчиков почти всех забрали в Армию, с преподавателями мы дежурили по институту, тушили зажигалки на крыше института и очаги пожара, ведь линия фронта была очень близка (за Кировским заводом) от Нарвских ворот, где находился наш институт. Позднее после войны он вошел в состав Политехнического института.»
Следующий отрывок из воспоминаний читается больнее всего.
«Жила я тогда на Лиговской улице д.10, ком. 247 и ходила пешком в институт к Нарвским воротам мимо развалин и трупов. Было очень тяжелое время: не было тепла, в день только 125 грамм хлеба, не было воды, растапливали снег или ходили на Неву за водой. Заболела мама и младшая сестра Лида, они лежали дома, умер папа, шел по платформе на работу, упал и умер. Пришлось нам с сестрой Ниной (она была на 2 года старше меня) его хоронить. Отвезли на саночках в Александро-Невскую Лавру, где лежали все трупы, там и оставили, как все, позднее их всех захоронили на Пискаревском кладбище.
Больную сестру, младшую, положили в туберкулезный диспансер – осложнение после кори. Умер брат в 1942 г., он работал машинистом на железной дороге, поезда тогда ходили только до Колпино, стояли в тупике, без еды, приехал домой и умер.»
Про Колпино я уже упоминал. Это был последний железнодорожный узел, не занятый тогда немцами. Получается, что брат матери не мог покинуть поезд и несколько дней простоял совсем без еды, ведь его дневную порцию хлеба, вероятно, получила его жена, но передать не было возможности. Запасов не было никаких.
Благодаря интернету я смог найти немного информации. Вот что записано в книге “Блокада 1941-1944, Ленинград: Книга Памяти” об отце и брате моей матери:
"Логинов Василий Андреевич, 1881 г. р. Место проживания: Лиговская ул., д. 10, комн. 247. Дата смерти: январь 1942. Место захоронения: Пискаревское клад." (Блокада, т. 18)
"Логинов Василий Васильевич, 1912 г. р. Место проживания: Лиговская ул., д. 10, комн. 247. Дата смерти: март 1942. Место захоронения: Пискаревское клад." (Блокада, т. 18)
Жили они до войны всей семьей в одной комнате в большом доме, где сейчас гостиница «Октябрьская», а улица Лиговская теперь называется Лиговским проспектом.
Мать говорила, что выжили только те, кто, несмотря на слабость, ежедневно ходил. Те, кто ложился, обычно уже не вставали. Она и ее сестра Нина старались активно участвовать в жизни осажденного города. Вот еще отрывок из ее воспоминаний.
«Потом был клич: кто может хоть немножко ходить, нужно помочь выгружать вагоны, которые иногда проскакивали в город и привозили продукты для блокадников. Так мы с сестрой и др. людьми ходили на выгрузку. Не забуду, как 6 – 10 человек вытаскивали мешок какой-нибудь крупы или тушу мяса, или еще что-нибудь и волоком тащили в склад. Люди были голодные, так что ели крупинки, падающие на снег. С наступлением весны участвовали на уборке города.»
Еще я помню, мама рассказывала, как однажды из вагона на снег просыпалась клюква. То ли мешок порвался, то ли плохо был завязан. Люди стали эту клюкву собирать, но есть ее было сложно, замороженная. Выносить нельзя. Мать положила немного клюквы в свои сапожки в надежде принести домой больным сестре и матери. Идти вначале было тяжело, попробуйте положить твердые камушки в сапоги и идти. Потом стало легче, клюква растаяла, но дома оказалось, что ничего кроме промокших носков уже не осталось.
Выживать было очень сложно. У моей бабушки была швейная машинка «Зингер», она хорошо шила. Мама вспоминала, как за шитье с ней рассчитывались картофельными очистками, их мыли и отваривали, это был праздник для семьи. А машинка эта до сих пор у нас хранится.
Однажды она услышала очень серьезный разговор ее матери со старшим братом Василием. Оказывается, он был в компании, где ему предложили попробовать человеческое мясо. Он отказался, но рассказал об этом случае матери. Та была очень возмущена, сказала не сметь связываться с теми людьми. Уверяла, что, те кто вкусит человечину, неминуемо погибнут.
Город оставался в блокадном кольце до января 1944 г. Но семью моей матери вывезли летом 1942 через Ладогу. Вот что она об этом пишет:
«Мы были при смерти, очень истощены, и нас эвакуировали из Ленинграда 3 июля 1942 года с дистрофией, перевозили на катерах по дороге жизни через Ладожское озеро. Не все катера дошли, бомбили с самолетов, нам повезло. Маму и сестру младшую в г. Горьком положили в больницу, там они и умерли. А мы с сестрой попали в Гороховецкий район деревню Старково, сначала болели, а потом 2 ноября 1942 г. я устроилась работать в воинскую часть. Там в 1944 г. вышла замуж, муж Кожин Павел Иванович. В том же году вернулись в Ленинград переводом с частью, где мы с мужем продолжали работать. В 1945 г. в сентябре уволилась на учебу в институт.»
Ее сестра Нина тоже устроилась в ту же воинскую часть экономистом. Она к этому времени окончила три курса экономического института. А до войны Нину не хотели принимать в институт, два или три раза в конце 30-х годов она пыталась поступать, но у нее даже не брали документы на поступление, так как было не рабоче-крестьянское происхождение. Все же потом она поступила, а после войны окончила институт, стала экономистом. Много лет проработала на Ленинградском (потом уже С. Петербургском) заводе «Электропульт», долгое время была начальником планового отдела этого завода.
А моей матери закончить институт так и не удалось. Сначала в 1946 году родился я, затем в 1948 г. моя сестра Наталия. Потом мы много разъезжали по Союзу, ведь отец был военным.
Когда я спрашивал маму, как же вам все же удалось выжить в таких нечеловеческих условиях, она отвечала: “Мы верили! Мы верили в скорое освобождение, мечтали о мирной жизни, говорили – надо терпеть”. Многих поддерживали радио-передачи. Рупором блокадников была поэтесса Ольга Берггольц, сама она потеряла мужа, детей, но ее жизнеутверждающие стихи в замерзшем, голодном, блокадном Ленинграде помогали многим. Я недавно прочел, что и сама она однажды поздним вечером зимой упала на улице, в темноте споткнувшись о замерзший труп. Она была настолько слаба, что не могла встать, ведь и ее дневная норма была как у всех – 125 грамм хлеба. Подумала, вот и все, и для нее наступает конец. Но вдруг из уличного репродуктора услышала свой бодрый голос со стихами. Это поддержало и ее, она нашла в себе силы встать и уйти. И после войны она написала много стихов и поэм на тему блокады. Именно ей принадлежат слова, выбитые на камне Пискаревского кладбища: “Никто не забыт и ничто не забыто”. Еще меня трогают строки Сергея Давыдова: "Ленинградец душой и родом, болен я сорок первым годом: Пискаревка во мне живет. Здесь лежит половина города и не знает, что дождь идет.”
Наверное поэтому я и написал этот рассказ.
Моя мама прожила довольно долгую жизнь – 87 лет. Она более, чем на 27 лет пережила моего отца. И это несмотря на то, что всю жизнь она страдала болезнью печени, придерживалась строгой диеты. Алкоголь не употребляла совсем, хотя отец по праздникам и выходным любил, чтоб на столе было что выпить. Она чокалась, но не пила. Никогда она не была полной, всю жизнь примерно в одном весе. Могла довольствоваться малым, бережно относилась к еде, никогда не выбрасывала продукты, даже сухие корки хлеба складывала в полотняный мешочек.
Видимо, все же Бог дал ей силы пройти испытания блокадой. Не все это выдержали. Выжили люди, одаренные здоровьем и сильным характером. В городе вымерла почти половина населения. Есть разные цифры потерь. Если перед началом блокады в городе проживало 2,9 миллиона человек, то после освобождения в 1944 г. осталось около полумиллиона. Часть людей вывезли по “дороге жизни” по льду Ладожского озера или водным путем, как мою мать. Но все же большая часть погибла. Только на Пискаревском кладбище похоронено почти полмиллиона человек. Есть и на других кладбищах. А ведь многие из тех, которых вывезли и пытались спасти на “Большой Земле”, тоже не выжили. Они умерли от дистрофии и болезней, как моя бабушка и тетя.
Вот такая получилась грустная история о времени уже далеком. Больше 70 лет прошло. Кто-то скажет, зачем ворошить прошлое. Но эти люди жили, размышляли, верили, любили, мечтали… Не их вина, что пришлось такое пережить. Но им не в чем себя упрекнуть. Они достойны, чтоб мы о них помнили. А нам надо знать свою историю, историю семьи, историю страны... Да и времена сегодня такие, что многое может повториться. Дай Бог, чтоб нас миновала чаша сия.
На фото наша семья, 1953 г., Ленинград