Теплый дальневосточный вечер был великолепен и упоителен, как всё в России. С моря дул легкий ветерок, пахнувший свежевымытыми водорослями, смолянистыми канатами и тем специфическим запахом, что присущ всем океанским и морским побережьям.
Корабли Приморской флотилии в бухте Абрек залива Стрелок тихо присосались к базовому пирсу, как молочные поросята к боку заботливой и любящей мамки-кормилицы. Створные знаки на Крымском перевале одобрительно качали морякам своими полосатыми бело-черными треугольниками и подмигивали красно-белыми проблесковыми огнями.
Авианосец «Новороссийск» после очередного пожара на борту, как сиротинка подремывал на внешнем рейде, не имея возможности из-за свой большой осадки подойти к причалу. Вымпела кораблей ничком висели на мачтах, словно усы у Командующего флотилией. На флоте наступило тихое райское время неги и нирваны.
На расстоянии взгляда от пирсов с кораблями, в базовом госпитале в поселке Промысловка была суббота. Госпиталь уютно раскинулся своими белыми корпусами у подножия самой высокой в округе сопки Иосиф, названной в честь Сталина. Наступило время посещения больных их родными друзьями и товарищами.
Одни болезные за день, намучившись до онемения в чреслах под трехведерными клизмами скипидара с патефонными иголками, потихоньку зализывали «раны», предвкушая встречу с родными людьми. Другие, сполна наглотавшись всевозможных таблеток до благородной отрыжки, как сомнамбулы бродили по госпитальной территории, считая ворон на деревьях. Садиться им на лавочки было больно - задницы были не казенные, а свои.
Классически размеченный госпитальный парк, напоминающий Елисейские поля, был весь в ленивой зелени и заботах больных. В центре его был засохший ржавый фонтанчик, к которому стекались тропинки, посыпанные битыми о головы больных красными кирпичами.
По углам этого парка были расположены четыре небольшие решетчатые деревянные беседки, замысловато обвитые лианами кудрявого плюща. Около забора с лукавой тайной прелестью притаился госпитальный морг. Деревянная избушка с амбарным замком на двери, покрашенная хлоркой наводила страх и тихий ужас на пациентов госпиталя.
Офицеры и мичмана, которые прятались в госпитале от своих командиров и беспорядочной семейной жизни думали, как бы сообразить «на троих». Выбирали, кого послать в этот раз «гонцом» за свежим портвейшком в базовый магазинчик.
Больше всего дню посещений радовались матросы, так как к офицерам и мичманом посетителей пускали в течение недели, а вот к ним только - по выходным.
Молодежь кучковалась около камбуза. Ребята как стайка хулиганистых воробьев, обсуждали, где и во что можно было бы переодеться и быстро-быстро тихо смыться после ужина до проверки в «самоход» - в базовый матросский клуб на танцы.
В первой терапии у окна рядом с туалетом сиротинкой стоял комендор носовой артустановки эсминца «Безумный» матрос Витя Жуков, однофамилец чеховского Ванюшки, который лежал в госпитале уже вторую неделю с банальной простудой. В его глазах была простая собачья тоска.
- Опять не навестили… - вздыхал паренек, поправляя белый воротничок на госпитальной, не по росту выданной пижаме.
У другого окна, в туалете главного корпуса на втором этаже тоже стоял служивый. Это был тридцатилетний старший лейтенант Трепарев по прозвищу Кобелино-Сукино. Серега - командир ПРСа, поста рейдовой службы залива Стрелок, где ночевали туманы тоже, как и матрос-салага курил, тосковал и ждал своих посетителей. Старлей был женат на бойкой продавщице поселкового магазинчика, но это не мешало ему иметь и «даму сердца».
Трепарев, влюбчивый, как воробей, не пропускал ни одной юбки в гарнизоне, просто считая, что лишний раз не переспать - значит не доесть! Женщины любили детей, дети - собак, собаки - Серегу, а он – женщин! В последовательном, а иногда и в параллельном порядке. Мучаясь сперматоксикозом, этот членоплет свое семя никак не мог без приключений донести до дома, не расплескав его где-нибудь по дороге.
Главный принцип его жизни был – «Возбудить и бросить!» Мужик был убежден, что никому не изменяет, а любит - сравнивать! Как он разрывался между женой, любовницей и службой? Беспокойно и хлопотно!
Сложно было не перепутать во время экстаза имена жены и любовницы. Чтобы не путаться в именах, надо возлюбленных всегда называть универсально - Кисками или Зайками. Необходимо было также держать в голове массу пустяков и мелочей. Знать у кого какой размер блузок и чулок. Не забыть не только размер груди, но и пальцев для дешевеньких колечек. Кому из них, какие нравятся духи, вино и цветы. Постоянно придумывать жене уважительные предлоги отсутствия дома, а любовнице - причины отсутствия у нее.
Правда, надо заметить, что Серега был не совсем придурок и, чтобы не нервировать своих женщин, знакомить их друг с другом не спешил, свято помня флотскую аксиому - «Знания печалят!»
Трепарев «разводил» время их посещений в госпитале в разное время дня. Как правило: одну «принимал», как аспирин до обеда, другую, как десерт - после. Одну «любил» в кустах за моргом, зная, что туда никто не сунется, другую - в закутке под окнами операционной хирургического отделения, где окна были замазаны мелом. Трудно было быть одновременно хорошим мужем и хорошим любовником!
В послеобеденное время Серега с набрякшей промежностью выглядывал в окно с душой изнасилованного ежика и нетерпеливо ждал свою любовницу. Он планировал, как обычно утащить её в кусты сирени и быстро-быстро сделать с ней то, что сделал Адам с Евой. Половые инстинкты уже давно давили ему на кроличьи мозги. Насчет жены он был спокоен, как глиста. По его «разведданным» она сегодня должна была быть у подруги в соседнем поселке. Ей было назначено время посещения - воскресенье.
Трепарев лежал в госпитале уже третью неделю. Вы спросите - с чем? Просто, одним словом и не ответишь. В штабе базы он, сделав умное лицо, сказал, что простудился «фурункулярной ангиной» и загрипповал, чему все как олухи царя небесного и поверили. Любовнице ничего объяснять не стал, считая - перебьется. Дома же отмазался от жены, какими то «шумами» в большом любвеобильном сердце, которые нашел у него доктор в военной поликлинике.
На самом же деле Трепарев лежал в КВД (не путать с НКВД) - кожно-венерологическом диспансере госпиталя с банальным, как старый анекдот про Чукчу - триппером, вызванным резистентно-пенициллиновыми гонококками.
У военных - это самая веселая болезнь, особенно когда идешь в туалет-гальюн по «маленькому», а «гвардеец» начинает «плакать» горючими слезами о том что «его» никто не любит, и девочки не хотят с ним водиться. Между плачем «он» чешется и свербит, как у последнего дворового мартовского кота. На флоте это юморное состояние и болезнью-то не называют, а так себе – «насморк», который если лечить - проходит за неделю, а если не лечить - то за семь дней.
Где он поймал гонорею? А бог его знает. Имея «большое» сердце, не обремененное моральными предрассудками, он по пьянке махал своим «келдышем» где и с кем попало. «Мама, мама, я люблю, кого попало…». Это привело его к другой народной мудрости - «Любишь кататься - люби и саночки возить!»
Серега уже прошел полный круг первичных мучений и унижений. Стыдливо натягивая юбчонку на колени, с мазохизмом, письменно с множеством деепричастных оборотов и орфографических ошибок попытался объяснить не без чувства юмора начальнику отделения госпиталя капитану медицинской службы, молодой женщине с огненно-рыжими медными волосами «где, с кем, когда и как» он мог получить свою «простуду».
Попросил за коробку каунасского «Ассорти» не сообщать домой и «по месту работы» о диагнозе. Лечащий врач, старый майор по прозвищу Ортопед с медицинским цинизмом заявил:
- Резать! Только ампутировать по самое «нехочу» или под трибунал за подрыв боевой готовности! Я тебе выскоблю мозги в яйцах, чтобы только от одного вида голой бабы тошнило! - и потребовал сдать сперму на анализ наличия гонококков.
Как Серега, похожий на потасканный угорь сдавал этот лихой «анализ» это отдельный разговор, но пол-отделения, таких как он сам «сифилитиков» описались кефиром, когда в палату зашла медсестра с никелированным медицинским подносом, резиновым катетером и стеклянной колбочкой для «анализа». Первое что она сказала с порога, как отрезала:
- Вставлять катетер будите сами, тут вам госпиталь, а не публичный дом! - но, после того как, увидев оголенный «келдыш» Сереги, тихо ойкнула и обессилено села на краешек больничной койки. - Все н-надо поместить в колбочку.
- А поласкать, не слабо? - спрашивает балда, тупо глядя на поднос.
- П-перебьетесь, не с-сорок первый год! - отвечает медсестра, еле-еле приходя в себя от увиденного. - Руки-то зачем носишь? Холить руками, дорогой, ручками.
- А на какую глубину вставлять?
- Пока самотеком не потечет!
- Э, нет подруга, самостоятельно у меня только прыщи вскакивают. Нужна апперация!
- Больной, не умничайте, вам это не идет! - парирует медсестра. - Может вам еще и резиновую женщину принести? – девчушка дает понять, что не чужда новинок сексиндустрии.
- А как же возбудиться? - спрашивает мужик, держа свой триппер над головой, как знамя.
- Возбуждаться на партсобрании будете при разборе вашего персонального дела!
- Сколько надо? - спрашивает Серега, выкладывая на поднос для всеобщего обозрения своё «хозяйство», представляющее ломаный перпендикуляр с распустившимся на конце бутоном.
- Не морочьте мне голову! - рубит с плеча медсестра, все еще с ужасом глядя на Серегин распухший «келдыш». - Сколько сможете.
- Смогу много!
- Ой, посмотрите на этого полового гиганта! Больной, не смешите «утку» под кроватью! Быстрее, мне некогда заниматься вашей порнографией!
Трепарев с красным прыщем на щеке, наводящим на мысль, что это и есть его пресловутый триппер, потея, начинает вошкаться со своим «енком». Вспоминает где-то прочитанные слова: «Имитировать оргазм легко, вот попробуй сымитировать эрекцию!»
- Больной, вы сперму сдавать будете? Или нет? - торопит медсестра, воротя голову в сторону.
- Так не лезет же! - в колбочку значит.
- Отрастил тут! - начинает с комментариями возмущаться девчушка. - Куда не надо у него «лезет», а тут «не лызе»… Боже мой! Какие все мужики бестолочи! В банку надо сперму, а не «хорька» своего...
- Я снайпер тебе что ли?
После сдачи «анализа», другие госпитальные процедуры Трепарев уже воспринимал по-философски стоически спокойно, успокаивая себя, что от триппера еще никто не умирал.
Чтобы не будоражить общественное мнение в лице жены и товарищей, он посетителей принимал не в пропахшем сифилисом ядовитом коридорчике венерологического отделения, а в уютном госпитальном парке, предварительно уточнив время прихода по телефону. Людской «поток» умело регулировался, и все было бы хорошо, но человек предполагает, а триппер - располагает.
- Трепарев! - глухо звучит в проеме двери палаты голос статной, как пожарная каланча постовой медсестры с повадками боцмана. - К вам пришла, - недовольно звякнув золотыми коронками, женщина зло добавляет, - очередная дуреха! - медсестра из-за женской солидарности всех мужиков считала кобелями и будь ее воля, она бы их кастрировала еще в младенческом возрасте. - Звонили снизу, - это значит с нижней вахты.
Серега, радостный и счастливый, как сто татар вместе взятых, внутренне прислушиваясь к собственному организму, где жил и капал своей жизнью триппер, хватает с вешалки офицерскую фуражку. Не попадая в госпитальные тапочки, закапанные гонококками шнуром летит на крыльях гонореи в приемное отделение, куда приходили все посетители.
В госпитальной не по его размеру пижаме он был похож на цаплю. Высокий, худой, «хлесткий» - как бы определили женщины, но не орел мужчина. С руками, выглядывающими из коротких рукавов и штанами, из-под которых виднелись синебелесые застиранные носки, он походил на ветряную мельницу. Если бы не фуражка (была в госпитале такая неписаная традиция, что к пижаме все офицеры носили обязательно офицерскую фуражку), его можно было бы принять за матроса.
В приемном отделении была как бы прихожая, имеющая ряд стульев вдоль стен, где ждали жены, дети и друзья болезных мужичков. Пол был забит баулами и сетками с домашней снедью. Со стороны все выглядело как в зале переполненного железнодорожного вокзала времен Гражданской войны. Плакали маленькие дети. Не хватало только живых гусей, выглядывающих из корзин и холерных вагонов за окном на фоне старинных пакгаузов.
Радостно влетев в приемное отделение, где разместились все посетители, наш Серега отпрыгивает от косяка двери и застывает, будто проглатывает лом. На стульях у стены отчужденно рядом плечо к плечу сидели… его жена и любовница. Было видно, что две, еще не знавшие друг друга женщины понуро думали свои разные нелегкие думы...
Если бы Трепарев был хорошим психологом-физиономистом, то он смог бы прочитать на лице своей жены мысль - «Врет, наверное, все Серега про свою ангину. У него глотка, что мартен, глотающий жареные гвозди и неразбавленный спирт, а он мне - болею гриппом. Да и что-то подозрительно, в последнее время начал стирать свои носки и подмываться, как ложиться спать. Странно! За пять лет семейной жизни я так и не приучила его это делать, а сейчас нате вам, вошь лобковая, пожалуйста - Где у нас горячая вода и почему нет детского мыла? Видимо какая-то баба научила!»
На лице «дамы сердца» тоскливо читалось - «Когда же он разведется со своей кикиморой? Когда я устрою свою жизнь, как у обычных женщин? Перед сынишкой стыдно, которому в однокомнатной квартире приходится спать на кухне за газовой плитой. Надоел запах убегающего мужчины, быстротечные, в служебное время, встречи, когда постоянно смотришь на часы. Ни подмыться тебе, ни кайф словить. Прямо как на вокзале, перед отходом поезда…»
В бесовых мозгах Трепарева, увидевшего любовный дуэт своих дам, в мгновение ока пролетают мысли, как пулеметная лента. Звенят пустые гильзы страха и ужаса - «Этого не может быть! Ну, просто не может быть, екарный бабай! Надо же, так наступить на грабли!» Из ступора его выводят женские вскрики, прозвучавшие чуть ли не одновременно.
- Серый! - жена, приподнявшись со стула, не спрашивая о самочувствии, с места начинает вливание Кобелино-сукину скипидара с патефонными иголками. - Долго я буду ждать? Где тебя носит, звереныш? Полчаса жду, как у моря погоду - уже все молоко скисло, а тебе всё по улице метель!
- Сереженька! Ненаглядный мой! - любовница, увидев своего возлюбленного, тоже привстает, пока не замечая свою соседку по скамейке и начинает ворковать горлицей. - Как я по тебе соскучилась, милый мой!!! Как твое горлышко?
После этого наступает пауза. Как говорят - всем паузам пауза. Женщины в первое мгновение сами не понимают, что брякнули, где и что произошло. Кто и как здесь почему? Они непонимающе смотрят друг на друга. Потом на Трепарева, застывшего в дверях надгробным памятником. Не понятно кому и кем он здесь приходится.
Посетительницы с нескрываемым удивлением вновь оглядывают друг друга. Челки на головах у них медленно начинают нервно шевелиться и переводиться из положения «повседневное» в положение «боевое». Воздух в приемной сразу же начинает густеть, густеть и застывать, как бетон. По стенам пробегает статическое электричество. Начинает пахнуть изменой, которая окутывает присутствующих словно туман. Все удивленно поворачивают головы к непонятному треугольнику с немыми вопросами - «Что случилось? Скоро драка или как?»
Серега же мгновенно вспотевает позвоночником между лопаток холодной изморозью. Главный орган в организме, как пишет Михаил Веллер - «Мошонка, потому что иначе яички пришлось бы носить в кармане», втягивается и как бы пропадает. Перед мысленным взором мужика в мгновение пролетает вся его непутевая семейная жизнь. Вспоминаются слова матери - «Не женись рано!», и отца - «Не можешь срать - не мучай попу!»
Мужик, с видом, будто только что задушил свою тещу, почесав свои серебряные феберже, начинает понимать, что сейчас его, наверное, будут раскладывать в меркаторской проекции, то есть убивать. И не быстро - ножичком по горлу, а медленно-медленно разрезать на маленькие кусочки острыми ноготками и развешивать «портянки» его тела на госпитальном заборе. Ему сразу же хочется стать маленьким мотыльком и вылететь сквозняком из тесной приемной, на худой конец - превратиться тараканом и спрятаться за плинтус.
Триппер Сергея сразу же испуганно прячется и затихает тихой мышкой где-то у пятки. Пропадает ощущение ног. Они как бы есть, и их как бы нет.
Наступив на свой енк, мужик берет себя в руки, хватает под руки обеих обаятельных молодых женщин, предупреждая битву при Бородино и ходко выводит их в госпитальный парк. Спешит на свежий воздух, которого сам не чувствует, так как его яйца втянутые в живот своей массой залепливают горло - ни вздохнуть, ни пукнуть.
Женщины, вертя головами, как божьи овечки послушно следуют за Кобелино-сукиным, продолжая тащить нагруженные сетки с домашней снедью. До них постепенно начинает доходить банальная жизненная ситуация о которой они читали в женских романах, а может быть догадывались. Но, что она может случиться с ними, не верили, думая, что она может быть с кем угодно, только не с ними.
- Ну-с, - лязгнув ресницами на стальных глазах, первой из шока выходит жена со сразу похудевшими щеками и заостренными скулами. - Что это значит? Что это за стерва?
У любовницы падает сердце, позвоночник осыпается в узенькие трусики в красный горошек. Она, с глазами по шесть советских копеек с ужасом смотрит на жену своего кобелино и тоже думает - «У кого сейчас выцарапают глазки? У неё или у Сереги?»
- Дорогая! - начинает тетеревом токовать Трепарев. - Ты всё не правильно поняла. Это сослуживец по работе. Мы вместе служим! Просто она решила навестить това...
- Только не надо меня лечить, кобелище!!! Где и каким «местом» вы вместе служите, хотела бы я знать? - не унимается жена, свирепо вращая карими очами, а сама в туне думает - «Вот, тля! Мужики, как кофе, только отвернешься - сразу готовы убежать!»
Ей хочется всех послать в эротическое путешествие, стоя и без хлеба. Начинает пахнуть Анной Карениной.
- Мы же взрослые люди, товарищи! Нам шума и скандала не нужно! Давайте поговорим, как интеллигентные люди... - любовница ставит сетки на землю и, отойдя от первого шока, начинает щебетать сквозь нервно сжатые искусанные губы.
- Я тебе, выдра крашенная, поговорю! Я тебе объясню сейчас, как на чужих мужиков падать! Глазки-то сейчас повыцарапываю, волосенки-то повыдергиваю. Ты змеюка подколодная, на всю жизнь запомнишь, как мужей от законных жен уводить!
- Дорогая, давайте переговорим без свидетелей, с глазу на глаз, - с придыхом говорит любовница и взглядом показывает на лавочку у не работающего фонтанчика. - Нам, простым русским женщинам, есть чем поделиться друг с другом!
- О чем с тобой можно говорить, крашенная выхухоль? О камасутре? - слова слетают с губ жены, как птицы с ветки.
Трепарев хочется выпить водки и забыться. Его оттирают от живописной женской компании, и он остается стоять с граблями во лбу. Молча берет сетки, оставленные женщинами и понуро плетется в одну из беседок. Взобравшись на деревянный парапет, как кот на завалинку чувствует, что сидит «на двух стульях» и скоро наступит момент, когда брякнется и расколет в дребезги-пополам себе задницу. Воистину не «люби» где болеешь и не «болей» где любишь!
Слазит, достает домашние пирожки, испеченные любовницей, молоко жены и начинает на корточках с аппетитом поедать все это, не замечая вкуса. На флоте правильно говорят: «Война - войною, а рубон - по распорядку дня!»
С «наблюдательного пункта» Трепарева на дистанции вытянутого плевка, было не слышно, о чем говорили женщины, но видно - «встреча века» без бюстгальтеров проходила эмоционально, с крепкими выражениями и эпитетами.
Обе женщины, встав друг против друга в «позицию номер семь» - ноги на ширине почек, руки сжатые в кулачки, грудь на уровне подбородка, готовы были броситься с криком «банзай» друг на друга. «Будет ли сражение за Любовь?» - спрашивал себя Серега и терпеливо ждал «ответа» на свой вопрос.
Любовница, нервно закурив болгарскую сигарету, решительно указывая руками в сторону Трепарева, как бы говорила - «Вон до чего довела мужика семейная жизнь - весь бедненький, похудел и поседел От добра добра не ишут!»
Жена видимо в долгу не оставалась - «Этот кобелище еще тот фрукт! Ни одной бабы в поселке не пропустит, чтобы не упасть к ней в постель! Не обольщайся - этот подлец из твоей постели переберется в другую!»
В позе «похорон Великой Любви» она тыкала пальцем в любовницу, как бы говоря – «Что он в тебе нашел? Ни попы, ни сисек! Одна тоска». Плюясь злобой и желчью, пыталась своим бешеным взглядом вцепиться в смоляные кудри любовницы и вырвать у нее глазки - «Не твое - не хапай!» Драки пока не было, а так хотелось.
С обвисшими плечами Кобелино-сукино, сидя одиноким, как венок на ограждении могилки с юмором, которого никогда не терял, смотрел на женщин и думал - «Хороши все таки у меня женщины, что ни говори, хороши, хотя Маринка со строевой части, наверное, попав в такую ситуацию, с женой бы не разбиралась, а, испугавшись - убежала. А вот моя Милка, молодец, не робкого десятка! «Удар» умеет держать!»
Мужика одолевали мучительные вопросы - «Как решить возникшую жизненную головоломку и выпутаться из этой ситуации? Чем же все это закончится? Сговорятся ли женщины между собой или нет? Не набьют ли прямо сейчас ему морду лица?
Может, обойдется и пронесет, как вчера в гальюне на толчке? Что делать? Как теперь жить? С кем ложиться в постель? Возвращаться ли «на цырлах» к жене или после выписки из госпиталя ехать прямо к Людмиле?»
Серега, скорбя душой и телом, не мог понять - «Чей он? Кого любит больше? С кем хотел бы прожить до старости, разделив радости, горести и геморрой?»
В туне он рассуждал просто - «И та и другая на первый взгляд симпатичные и нормальные молодые женщины. С одной связывает семья, совместно нажитое барахло. С другой… он пока и сам не знал что. Может, одна из них любит его, а другая, так себе - есть, и, слава богу, не выбрасывать же на помойку? Куда пойти, куда податься, к кому пойти, кому отдаться? Может той кто «победит» в споре, а значит - кому он нужен?
Для ответа на эти вопросы ему надо было понять, кого он больше любит - жену или любовницу и определить, кому и с кем он все-таки изменял. Вопросы, вопросы, ответов на которые у мужика не было, потому что, наверное, только мертвые знают ответы на все вопросы.