ABRAXAS
В юные годы с Петей Кавкиндом произошли два случая, поставившие его на край грехопадения, но оба раза все закончилось благополучно. Дело было так. Время от времени Петя с мамой бывали в гостях у маминой подруги тети Лины Боровицкой - мама дружила с тетей Линой еще с детских лет, а потом вместе с ней училась в Академии художеств. Как-то раз они приехали в гости к Боровицким вскоре после рождения у тети Нины дочки Наташи. Годовалая Наташа стояла в пижамке в своей детской кроватке, держась за перила, весело глядя на мир глазками-пуговками еще не совсем определенного цвета, а Петя - ему было уже семь лет - играл с малышкой, приставляя ладони себе к ушам и шевеля пальцами, что вызывало у маленькой девочки неудержимый смех. Время шло, визиты к тете Лине периодически повторялись, сменяясь ответными визитами. Как-то они приехали к тете Лине, когда Петя уже учился в седьмом классе. Мама с тетей Линой, по своему обыкновению, пошли болтать и пить чай в другую комнату, оставив Петю с Наташей вдвоем читать или рисовать, как им заблагорассудится.
Наташа, с коротко подстриженными волосами, с прямой ровной челкой на лбу, и давно уже ставшими карими глазами, в тот раз показавшимися Пете необычно задумчивыми, видимо, только что приняла ванну. Во всяком случае, она была в салатовой, с розовыми мячиками и желтыми мишками, пижамной паре, и таких же салатовых шлепанцах на босу ногу. Ввиду давней дружбы мамы Пети с тетей Линой они принимали друг друга запросто, совсем по-домашнему, как членов собственной семьи. Все в Наташе казалось Пете давно знакомым и привычным - круглое, свежее, чистенькое, как яичко, порозовевшее после горячей ванны личико с чуть вздернутым маленьким носом, крутым широким лбом под ровной каштановой челкой и широко расставленными карими глазами, большие, тонкие и будто прозрачные уши, по-детски крупный рот с чуть-чуть припухшими губами, маленький подбородок, плавный изгиб выглядывавшей из ворота застегнутой на все пуговицы пижамной куртки тонкой, словно стебель, белой шеи, для которой голова Наташи казалась несколько великоватой, хотя уже и не такой большой, как прежде...
Сидя рядышком за письменным столом (за такими низенькими, совсем маленькими столами делали уроки почти все тогдашние школьники - во всяком случае, в Москве), Петя и Наташа, молча, не сговариваясь, стали рисовать в одном альбоме, Наташа - на левой странице, а Петя - на правой. Рисовал, конечно, главным образом Петя, Наташа же лишь подражала ему, срисовывая Петины рисунки на свою - левую - страницу лежавшего перед ними на столе раскрытого альбома. Они сидели, тесно прижавшись друг к другу, вплотную к столу, доходившему Пете до паха, а Наташе, которая, в силу возраста и сложения, была, естественно, гораздо меньше ростом - до верхней части живота. Внезапно Петя безотчетно обнял девочку левой рукой за плечи и так же незаметно для себя коснулся носом ее мягких каштановых волос, пахнувших после ванны шампунем, медом, цветочной пыльцой и еще чем-то очень приятным, неожиданно взволновавшим его до глубины души. Этот запах свежести, казалось, разом наполнивший комнату, залитую ярким солнечным светом, заставил сердце Пети учащенно биться, а щеки - разрумяниться (он это, конечно, не видел, но чувствовал). Будто подчиняясь чьему-то безмолвному приказу, Петя осторожно снял левую руку с плеча Наташи и так же осторожно скользнул ею ниже, девочке подмышку. Она, сосредоточенно взирая на альбомный лист и продолжая водить по нему карандашом, зажатым в правой ручке, молча отвела свой левый локоть чуть-чуть в сторону, дав Петиной руке проникнуть беспрепятственно себе подмышку, так что он смог без помех прижать ставшую вдруг совсем горячей левую ладонь к левой части ее теплой и податливой груди, едва не задохнувшись от волнения. Тесно прижатой к худенькой груди Наташи левою рукой Петя ощутил становящиеся все более частыми удары сердца девочки. По-прежнему храня молчание, Наташа положила свою левую ладошку на прижатую к ее груди Петину руку. Петя испуганно подумал, что Наташа хочет убрать его руку со своей груди, но она только сильнее прижала своей ручкой его руку к гулко бьющемуся сердцу. Царившая в комнате тишина казалась Пете оглушительно-звенящей. Кровь стучала у него в висках. Сердце Наташи билось часто-часто - мама Пети сказала бы, "словно телячий хвостик". Осторожно положив карандаш на свой - правый - лист альбома, Петя, прижавшись губами к темени Наташи, будто опьяненный запахом ее свежевымытых волос, стал, затаив дыхание, на ощупь, медленно-медленно, расстегивать одну за другой пуговицы ее пижамы - сначала самую верхнюю, расстегнув ворот салатовой пижамной курточки, затем - другую, что пониже, затем - третью, скользя рукою сверху вниз. Не убирая ручки с Петиной руки, расстегивающей ее пижаму, девочка, все так же молча, опустив казавшуюся чересчур большой для тонкой длинной шеи голову, не отводя ее от Петиных горячих губ, прижатых к ее темени, и не отрывая глаз от своего альбомного листа, все продолжала медленно водить по нему карандашиком, зажатым в правой ручке. Правая Петина рука скользнула под расстегнутую мальчиком Наташину пижаму. Затаив дыхание от страшного волнения и в то же время - от граничившего с острой болью, не испытанного им еще ни разу прежде, не сравнимого ни с чем восторга, Петя, оглушенный стуком собственного сердца, наконец нащупал - осторожно-осторожно - на мальчишеской груди Наташи две чуть набухшие припухлости с мягкими, почти не ощутимыми, сосками, нежными, точно цветы, согретые весенним солнцем, которых он осмелился коснуться поначалу лишь слегка и очень-очень бережно. Наташа все еще не поднимала глаз от своего альбомного листа и не снимала огненной ладошки с Петиной руки, робко, но все смелее и увереннее шарившей по ее трепещущей от его неумелых ласк груди. Как казалось Пете, она даже направляла его руку. Так мальчику впервые приоткрылись те тончайшие, неисчерпаемые радости, которое нам дарит нежное, всегда готовое ответить нам на наши ласки, свежее девичье тело, пусть еще по-детски ровное, прямое, словно столбик, плоское и гладкое, без ямочек, изгибов и округлостей, которые нас начинают привлекать и волновать обычно позже, хотя у всех это бывает, разумеется, по-разному. Охваченный неудержимым, пламенным порывом, он одним рывком, мгновенно, посадил Наташу себе на дрожащие колени. Встретившись глазами с показавшимся ему тревожным, но одновременно преисполненным какого-то нетерпеливого и радостного любопытства взором ее карих глаз, Петя заметил, как раскрылись в трепетном глубоком вздохе детские губы Наташи. В следующее мгновение он притянул ее к себе, прижавшись неумелыми, но жадными губами к нежнейшим лепесткам ее раскрывшихся покорно розовых, чуть-чуть припухших губ. И тут же понял, или, если быть точнее, ощутил, что делает что-то не то или не так, напрасно прижимаясь сжатыми губами к уже не раскрытым, а плотно сжатым губам закрывшей глаза девочки. Будто следуя чьей-то подсказке, Петя кончиком языка разжал чуть-чуть припухлые губы Наташи, коснувшись ее языка своим горячим языком. Несколько мгновений Наташа словно бы противилась, пытаясь его оттолкнуть, как показалось Пете. Он обнял девочку еще крепче, и вдруг ее дотоле напряженное, такое узкое в плечах и бедрах, тело мягко поддалось, прильнув к нему, большая голова с закрытыми глазами медленно запрокинулась назад, влажные губы наконец раскрылись, став мгновенно из холодных огненно-горячими. На всю оставшуюся жизнь запомнил Петя нежные прикосновения маленьких, робких поначалу, ручек девочки, испытанную им ни с чем на свете не сравнимую, неописуемую радость от ее детских, быстрых, неумелых и неловких поцелуев, от легкого и свежего, словно весенний ветерок, дыхания Наташи, тепла, упругости и в то же время твердости почти не ощутимых и едва заметных, но таких желанных, вожделенных для него припухлостей с мягкими, бледно-розовыми сосками на плоской, как у мальчика, груди его подружки.
За несколько лет перед тем Петя с мамой гостили у тети Лины на даче в Абрамцево, и теперь он вспомнил, как в тот раз маленькая Наташа бегала по дачному участку в одних трусиках, тоже салатовых, почти в цвет ее теперешней пижамки. Впрочем, тогда, на даче, на Наташе была еще круглая белая панамка, но она свалилась с головы у девочки, без устали, как будто шаловливый маленький мальчишка-сорванец, носившейся с Петей наперегонки, играя с ним в салочки. Подпуская Петю поближе, Наташа, заливаясь звонким смехом, бросалась бежать со всех ног, огибая кусты смородины и крыжовника и ловко перепрыгивая на бегу через старые корневища. Догнать Наташу, чья мальчишеская фигурка мелькала далеко впереди между деревьями дачного сада, Пете при желании было бы совсем не трудно. Однако он, как старший, делал вид, что никак не может догнать звонко смеявшуюся Наташу, то и дело задорно оглядывавшуюся на него через плечо. Но наконец он, малость подустав, решил, что хватит бегать на сегодня, и в следующее мгновение шутя, двумя прыжками, перегнал Наташу - правда, совсем ненамного, всего лишь на длину стопы. Проворная девочка тут же отскочила в сторону, снова залившись смехом, и бросилась было бежать в другом направлении. Но Петя одним прыжком снова настиг Наташу и, вытянув вперед правую руку, коснулся ее плеча. Запыхавшись, Наташа замедлила бег. Петя одним рывком повернул радостно взвизгнувшую девочку к себе, весело и в то же время покровительственно глядя на Наташу сверху вниз. Вид ее детского тела, тогда еще совсем прямого, ровного, как столбик, плоского, совсем без грудок, с бледными, почти не различимыми, как пара прыщиков, сосочками и втянутым пупком, узкими и по-мальчишески прямыми плечиками, выпирающими костлявыми ключицами, казавшимися слишком длинными для хрупкого, худого тельца тонкими, словно макаронины (как сказала бы Петина мама), ножками, сильно выпирающими коленками и розовыми крупными ступнями, взволновал его, что было неожиданным для Пети - ведь ему приходилось видеть дочку тети Лины Боровицкой в одних трусиках и раньше, и не раз, когда они ходили с мамами на Ворю загорать, купаться, играть в мяч и бадминтон... Запрокинув раскрасневшееся личико, Наташа, в приливе охватившего ее неудержимого восторга, крепко обняла Петю длинными худыми ручками за талию и прижалась горячей щекой к его животу, прильнув к Пете всем своим хрупким и худеньким тельцем. Ее часто бившемуся сердцу было тесно в узкой по-мальчишески груди. Казалось, оно вот-вот вырвется из плена грудной клетки и вылетит наружу, словно маленькая птичка. Во всяком случае, Петя тогда почему-то так подумал. Внезапно ощутив к так самозабвенно и доверчиво прижавшейся к нему девчушке такую огромную нежность, какой никогда ни к кому не испытывал (разве что к маме), он подхватил показавшуюся ему легкой, как перышко, Наташу на руки, прижал ее к груди, а потом стал подбрасывать Наташу высоко в воздух - как ей, наверно, казалось, под самые облака, ловя ее в нескольких сантиметрах от земли. Ликующая девочка восторженно визжала, заливаясь радостным, счастливым смехом, крича: "Еще! Хочу еще!". И вот теперь...
Они с Наташей целовались неумело, но так упоенно, страстно и самозабвенно, как целуются лишь настоящие влюбленные. И тем не менее, сами не отдавая себе в том отчета, но понимая подсознательно, что делают нечто, хоть и несказанно прекрасное, но все же запретное, что наверняка не понравится мамам, даже не услышав, а скорее уловив каким-то шестым чувством, что в комнату сейчас войдут, мгновенно разжали объятия. Наташа молниеносно соскользнула с Петиных колен и мгновенно приняла прежнее положение на своем стуле, взяв в правую ручку карандаш и начав водить им по шершавому альбомному листу, а левой быстро застегнув все пуговки пижамы, которую Петя расстегивал перед тем так мучительно долго. Щеки у них все еще пылали, сердце бешено стучали в унисон, но вошедшие через пару мгновений в комнату мама и тетя Лина, пришедшие звать детей пить чай, кажется, ничего и не заметили. В тот раз грехопадения так и не произошло.
Примерно года через полтора мама опять взяла с собой Петю в гости к тете Лине. Они опять болтали, пили чай и ели торт - кажется, "Птичье молоко" (немалый дефицит и шик по тем далеким временам). Заметно вытянувшаяся - теперь она была Пете уже по плечо - Наташа, одетая на этот раз уже не в пижамную пару, а в белую блузку, клетчатую юбку-шотландку чуть выше сильно выступающих по-прежнему коленок, белые гольфы и черные лакированные туфельки на низком каблуке, но по-прежнему коротко подстриженная, с той же прямой и ровной челкой, что и в прошлый раз, усердно помогала маме накрывать на стол, резала торт и разливала чай, время от времени украдкой бросая на Петю быстрые взгляды исподлобья. Ее большие карие глаза, как показалось Пете, смотрели на него так же тревожно и задумчиво, как в прошлый раз. После чая мамы, как это ни странно, снова предложили детям пойти в другую комнату порисовать, чтобы самим беспрепятственно и вволю поболтать, так сказать о своем, о женском. Петя узнавал Наташу - и в то же время словно и не узнавал ее.
Все вытянувшееся, худое тело так неуловимо изменившейся Наташи будто ожило, приобрело какую-то не свойственную ему прежде мягкость, грацию в движениях, хотя и скрытую под все еще заметной скованностью и неуклюжестью, присущей всякой девочке-подростку. От взора Пети не укрылось, что на груди Наташи выросли два бугорка, маленьких, но явственно проступающих через тонкую белую блузку. Подойдя к письменному столу, Наташа, как показалось Пете, пару секунд помедлила в нерешительности, но затем придвинула к столу два стула - те же самые, что и в прошлый раз - раскрыла альбом и достала два простых карандаша из лежавшего на столе пенала. Сидя рядом с Наташей, тесно прижавшись бедром к ее по-прежнему худому и все же тоже изменившемуся стройному бедру, Петя слышал громкий, неумолчный стук их трепетных сердец - своего, бившегося сильными, резкими рывками, и Наташиного, колотившегося часто-часто, словно пойманная рыбка. Снова - теперь уже осознанно - обняв ее левой рукой за плечи и прижавшись щекой к горячей щечке девочки, Петя стал потихоньку целовать Наташу в щеку, шею, висок, затылок, ухо (тут девочка заметно задрожала). Просунув руку ей подмышку (Наташа, как и в прошлый раз, послушно помогла ему, молча отведя локоть в сторону с такой готовностью, будто только того и ждала), Петя бережно коснулся налившихся припухлостей на девичьей груди, и догадался, что теперь Наташа носит лифчик, словно взрослая. Это тоже было чем-то новым, о чем Петя как-то не подумал, и с чем он еще никогда не сталкивался. Чуть поколебавшись, он, опять на ощупь, как тогда - пижаму, расстегнул белую блузку Наташи и так же на ощупь задрал ее лифчик, выпустив разом маленькие грудки девочки на волю. Они, казалось, вздрогнули от его бережных прикосновений, затрепетали, очень скоро став тугими, словно два теннисных мячика, и встав торчком на хрупком тельце. Чуткой ладонью Петя ощутил, что с момента их последней встречи припухлости на худенькой груди Наташи обрели большую твердость и упругость, ее соски и потемневшие круглые выпуклости вокруг них стали более явными, а от его прикосновений на них появились мелкие пупырышки. Будто следуя чьей-то подсказке, Петя стал ласкать Наташе маленький круглый лепесток соска с набухшим крошечным бутоном в середине, перетирая его между подушечками пальцев, сперва едва касаясь, а затем сжимая и сдавливая его все сильней и сильней, чувствуя, как сосок Наташи постепенно каменеет и вытягивается, а потом, решившись, повернул девочку к себе, встретившись глазами со взором ее расширившихся, превратившихся из карих в непроглядно-черные и показавшихся ему огромными глаз, жадно припадая пересохшими от страшного волнения губами к ставшим совсем твердыми, свежим, словно ягоды, и заострившимся от его неумелых ласк соскам готовых лопнуть от впервые в жизни охватившего Наташу возбуждения, упругих, словно мячики, выпуклостей на девичьей груди, которые ему хотелось бесконечно долго целовать, сосать, ласкать губами, сдавливать, терзать и тискать. Наташа, тяжело дыша, схватив Петю обеими руками за затылок и с неистовой, недетской силой прижимая его голову к своим малюсеньким, тугим, всего мгновение назад прохладным, а теперь пылающим, как пламя, грудкам, опьяняя Петю их ни с чем на свете не сравнимым ароматом, оглушая друга своих детских игр стуком бешено колотящегося сердца, часто, все еще по-детски неумело и неловко, целовала Петю в голову, как прежде он - ее, и эти поцелуи были похожи на укусы. Кровь пульсировала и бурлила в них от каждого прикосновения друг друга.
Внезапно им что-то почудилось. Отпрянув друг от друга, как и в прошлый раз - им удалось сделать это быстрее, чем тогда, потому что Петя не успел усадить Наташу себе на колени - словно ошпаренные, они тотчас же стали приводить себя в порядок. А когда одновременно повернули головы в сторону двери, то увидели застывшую в дверном проеме с совершенно непроницаемым лицом тетю Лину, из-за плеча которой смотрела на них с таким же непроницаемым лицом Петина мама.
Мамы им ничего не сказали, а, как обычно, позвали пить чай. Петя так и не понял, застали ли мамы их врасплох, или нет, видели или слышали ли они что-нибудь, догадались ли они о чем. Хотя почему-то с тех пор мама Пети ездила в гости к тете Лине Боровицкой одна, без сына. Как бы то ни было, Петино грехопадение не произошло и на этот раз.