Она сидела на краешке стула в поликлинике и не отрывая взгляда смотрела в окно, на серый ряд домов, на поток машин, которые как лемминги, с фанатичным упорством, хвост в хвост, неслись в пропасть, в город, поглощающий и растворяющий их в своей утробе.
И думала, чем она больна: отчаянием или отвагой? Почему так больно, так беспросветно грустно жить в полном разладе с самим собой? Думала, что за природа тела её, когда с детства болит там, где у многих, при тех же условиях, не болит?
Как ель, возможно, чувствует кончики иголок, так кончики своих нервов она ощущала везде – болели искусанные пальцы, истерзанные десны, расчесанные уши, усталые корни волос, отказывающиеся смотреть глаза, уж не говоря про сердце... Причем болели всю жизнь, не давая ощутить легкость и гармонию бытия, радость от возможности жить в ладу с самим собой. Иногда ей казалось, что душа никогда не избавится от страданий и постоянного страха.
Пугало всё: зло и доброта, красота и уродство, молчание и разговор по душам, лес и море, дети и взрослые, болезнь и лечение, люди чужие и родные, зима и лето, сон и пробуждение... всё, всё, всё. Сколько времени душа может пребывать в страхе и отчаянии? Сорок, пятьдесят лет? И сколько ещё? Сколько? Болит душа, узелок, куда сходятся кончики всех нервов, а голова, как командир посылающий армию победить или умереть, снова командует: «Отставить переживания. Вперёд!»
Вперёд? К счастью? Ей казалось – свались вдруг счастье, так и не будет знать, что с ним делать. Как бедняк одетый в дорогую шубу, не будет знать, как ступить, как распорядиться и все будет казаться, что другие смотрят и думают – уж не ворованное ли богатство?
Она встала, кинула взгляд на очередь больных, упорно ожидающих вызова в надежде получить ответ на свои изнуряющие вопросы, подала руку инвалиду, входящему в дверь и вышла.
Уже на улице, подняв лицо к яркому весеннему солнцу, она вдруг поняла, что силы у неё ещё есть, да и забот много, а лучшего доктора, чем она сама, ей не найти.
С-Петербург
10.2005