У меня было два друга. Два совершенно разных человека. Но в своих рассказах я называл их одинаково: друзья. Остальные в моём кругу были приятели или знакомые. Почему приятелей я называл приятелями. Было очевидно: с ними было приятно проводить время. Почему же эти двое были друзьями? Этим вопросом я задавался постоянно. Ведь и с ними было приятно проводить время.
Виделись мы не очень часто, но регулярно. Бывало, мы покидали друг друга во вздоре с красными лицами. С обидными выкриками в спину и трясущимися кулаками. Но при следующей встрече все зло сходило на юмор и смывалось третьей пинтой эля. Бывало, не могли разойтись до рассвета. В груди разжигало, и совсем не стыдно было проронить слезу в их компании. И каждый из нас ощущал то самое чувство, которое, не поддается словам. Наверное, именно поэтому я назвал их своими друзьями.
Эти двое были совершенно разные люди. Первого звали Генри. Из нас он был самым успешным. И к тому времени он уже был сложившимся карьеристом. Его стальной нрав и трудоголизм сделал из него человека большого ума. Генри был очень ироничен и дерзок в компании. И слишком близок и чувствителен наедине. Он всегда тонко обходил грубые высказывания. Но никогда не упускал возможности надсмеяться над безграмотностью или невежеством. Генри был адвокат. Рассмотрения его дел в суде часто заканчивались скандалами. Этим он и прославился в нашем маленьком городке. На любой судебный процесс с его участием забивался полный зал. Надо заметить, что никто не воспринимал его выходки как клоунаду. Генри выигрывал дела одно за другим, и люди его любили. Еще больше они любили его успех.
Второй друг, Вэнс, работал курьером на почте. Вэнси был обладателем живой мимики и доброго сердца. Это человек, которого любили просто так. Просто за то, что он есть. Но за любую добродетель нужно платить, и он был ужасно ленив и неаккуратен. Вэнс всегда хотел кому-нибудь помочь. Но перед тем как сделать доброе дело, он тягостно вздыхал. И зачастую находил тысячи оправданий своего бездействия. Влюблялся Вэнс часто. Он постоянно страдал несчастной любовью. Влюблялся в полную противоположность себе. В какую-нибудь журнальную красавицу, которая живет мужскими денежными выхлопами. А всех порядочных дам нашего окружения Вэнс воспринимал как подруг и лишь жаловался им.
Обычно мы собирались в баре «У Тони». Любили много выпить и позволяли себе всяческие выходки. Мы орали песни, перекрикивая проигрыватель, били посуду, кричали, стоя на столе, и не раз затевали драку. Все расходы всегда честно оплачивали и оставляли щедрые чаевые. Так что Тони никогда не держал на нас зла.
Генри приходил в бар обычно первым и уже ждал нас у стола. Он всегда жал руку и похлопывал по плечу. У Генри была исключительная память. Он помнил любые мелочи, которые ты ненароком рассказывал на прошлой неделе. Во время рукопожатия Генри задавал несколько коротких вопросов на темы, казалось бы, давно забытых. И это очень подкупало. Скорее всего, это было его профессиональное качество. Вэнси же часто опаздывал. Он заходил с несмелой улыбкой, протягивал руку и быстро кивал головой, в знак приветствия. Отшучивался и извинялся за опоздание.
Мы немного говорили о прошедшей неделе и работе. А после разговор принимал естественное русло, в котором большую часть времени забирали женщины. Мы все очень любили женщин. Генри медленно потягивал сигарету, важно откинувшись на спинку стула. А Вэнси сутуло сидел над бокалом пива, часто поправляя неугомонные взъерошенные волосы. Генри часто упрекал Вэнса в неправильном образе жизни. Давал шуточные советы и насмехался над ним. Вэнс в свою очередь пытался оправдываться и отшучиваться, и никогда не обижался. Это выглядело нелепо и забавно.
Сам я очень дотошный и наблюдательный человек. Всюду мне нужно докопаться до сути. Я сидел, смотрел на них и часто замечал, что в рассказах у Вэнси, что не человек, то обязательно друг. А Генри разборчиво рассказывал о коллегах, знакомых и прочих. Но нас частенько называл товарищами. Важно ли это? Наверное, нет. Просто очень уж я дотошный.
Я сидел и смотрел на них. Почему же я этих людей называю друзьями? Дружба. Да, интересное слово. Что же имел в виду, тот человек, который придумал его? Уже и не докопаться до сути. Так много определений спуталось в голове. И между ними потерялись все стыки. А я вот в своей скромной жизни решил без особых причин называть именно этих двух людей друзьями.
_
В тот летний вечер после посиделки «У Тони», мы прогуливались по ночному городу. Из соседнего парка тянулся опьяняющий запах сирени. Подогретый за день асфальт настойчиво испускал тепло. Мы медленно плелись вдоль набережного канала.
- Мне кажется, это Вэнси отпугнул тех очаровательных дам своим примитивным юмором,- укорительно сказал Генри.
- Почему все неудачи списываются на меня? Любая порядочная девушка развернулась бы после столь нахального предложения переночевать вместе с нами,- ответил возмущенный Вэнси.- Я лишь смягчил накаленную ситуацию.
- А мне показалось, что именно после этой фразы они начали нас рассматривать с правильной стороны. А та в бирюзовом платье уже готова была провести эту ночь с нами. Но твое ничего не оправдывающее остроумие спугнуло их.
- Думаю, они еще задумаются об этом, когда они будут лежать в холодных кроватях,- вмешался я, чтобы свести всё к юмору.- Во рту давненько не было вина. Вы так не считаете?
Ребята согласились. И мы направились в ближайшую круглосуточную лавку, где приторговывал по ночам старый араб. По дороге Генри еще немного пилил Вэнса ради смеха. Тот уже устал оправдываться и совсем не замечал его насмешки.
- Я тут посижу, - сказал Вэнси, указав на скамью через дорогу от магазина.
- Только не спугни дам, которые будут заходить в магазин, - язвительно крикнул Генри, открывая дверь.
Мы долго стояли в очереди. Я сходил за еще одной бутылкой вина. Когда я вернулся, Генри уже успел не заладить с впередистоящим выпившим мужичком. Генри терпеть ненавидел хамоватых людей.
Из контекста перепалки я понял, что Генри вступился за продавца - араба, у которого мы частенько отоваривались по ночам. И всё бы могло сойти на нет, но Генри было уже не остановить:
- И если вы считаете, свою вонь изо рта за правило, то можете ударить меня по лицу для закрепления правды. К сожалению, я не смогу вам ответить тем же. Вы даже не достойны плевка в лицо. В вас не присутствует не грамма чести…
- Ах ты, аристократическая сволочь,- шипел он сквозь зубы. Глаза его были красными от гнева. Челюсть дрожала, казалось, сейчас польется слюна.- Я порву тебя, на чертовы мелкие кусочки. И каждым, клянусь, каждым подотру зад.- С каждым словом он подходил к Генри всё ближе и ближе, пока их носы чуть ли не касались друг друга.
Мне было ужасно не по себе. Генри перегибал палку. Но в этом был весь Генри. Я не вмешивался, но на всякий случай сильно сжал кулаки и был предельно готов.
- Сегодня без поцелуев. От Вас, милорд, жутко воняет.- Генри позвенел в своем кармане, достал пару монет и протянул красноглазому мужчине.- Это Вам. На мыло.
Мужик резко повернулся на продавца. Тот напряжено держал руки под прилавком. А что там, под прилавком могло быть, известно одному Богу. Но оно могло в любой момент появиться. Мужик с разъяренными красными глазами, резким движением схватил свою бутылку дешевого вина и быстро вышел, сильно хлопнув дверью.
Мы расплатились, араб поблагодарил за помощь, и мы направились на выход. Генри нес в руках вино, а я немного, замешкавшись, шел за ним с охапкой еды.
Когда я выходил из магазина, Генри направлялся через дорогу к отдаленной лавочке, где мирно покуривал Вэнси. Вдруг из-за угла магазина, прямо возле меня быстрым шагом пронесся тот неспокойный мужик. Он шел за Генри быстро и целенаправленно, крепко сжимая бутылку дешевого пойла. У меня непроизвольно выпала из рук еда, и я ринулся вслед за ним. Мужик замахнулся сзади на Генри, Вэнси что-то прокричал. Но я опередил его, ударив с разбега в затылок. Так что он обрушился всей массой на камень, служивший указателем, и рассёк висок. Бутылка с дребезгом разбилась об асфальт. Время немного замедлилось. Вены в руках стали пульсировать, косточки на кулаке стали печь, а слюна глоталась с особой горечью. Мы стояли ошеломленные. Какой-то парень шляпе появился из темноты. Присел на корточки и пощупал его шею пальцами.
- Он всё.- И снял шляпу.
Я сел на бордюр и потерялся в своей голове. Генри постоянно что-то быстро и нервно говорил. Говорил о том, что он позаботится, чтобы всё обошлось. Я его совсем не слышал. Вэнси курил одну за другой. Ветер навевал запах дешевого вина от разбитой бутылки. Картинка стала словно пластмассовой. Цвета приобрели вычурные оттенки. Продавец стоял на крыльце возле раскиданной еды. Вскоре появилась полиция. Они что-то писали, что-то спрашивали. Я отвечал незамысловатыми правдивыми фразами. Люди вылезли из своих окон. Генри что-то кричал. После меня забрали и увезли в участок.
Там я сидел в клетке с непонятными грязными людьми. Пытался отвлечься. Смотрел на извилистые волокна дерева скамейки, на которой мы сидели. Но всё перебивала одна и та же мысль: «Я убил человека». Я проигрывал эту ситуацию в голове раз за разом. И всё больше убеждался, если бы мне дали шанс пережить этот момент еще раз, я поступил бы точно так же. Почему у меня не было других вариантов? Я убил человека. И неважно кем он был и что он хотел сделать. Хотя нет то, что он хотел сделать, было очень важно. Я гладил одертые косточки правой руки. И сильно сжимал царпины, но не чувствовал боли, ничего не чувствовал. Кроме огромного непонимания. Почему у меня совсем не было вариантов? Да и какая собственно уже разница.
Через пару дней начался судебный процесс. Генри через свои влиятельные связи добился права стать помощником моей защиты. День изо дня зал был полон людей. Очевидно, все приходили посмотреть на Генри. Но он совсем не так вел это дело, как все предыдущие. Глаза его были стеклянные. Вид потрепанный. Я первый раз видел долю неаккуратности во внешнем виде Генри. Под глазами свисали огромные мешки от недосыпа. Вел он себя суетно, запинался. Когда, обвинение заговорило об умышленном убийстве, Генри закричал так, что из его рта брызгала слюна. Глаза расширились настолько, что если бы мне показали бы такой снимок, я вряд ли бы узнал бы его. А после он нервно дышал, а глаза моргали как передатчик азбуки Морзе.
В зале сидела моя мать по её щекам то и дело спускались струйки. А мне так было обидно за мать. Это такой удар по семейной репутации. Да, что там репутации, по ее здоровью. А ведь я не мог поступить по-другому. Меня только успокаивала мысль, что Генри с таким нездоровым видом мечется по залу, мечется потому что живой. Значит, всё не зря. Рядом с мамой сидел Вэнс. Сидел с опертыми локтями на колени, а руками закрывал рот. Он смотрел постоянно мне в глаза. И мне кажется, я слышал стук его сердца. Иногда только, когда моя мать всхлипывала и закрывала лицо платком, он брал ее за руку и что-то говорил ей на ухо.
День за днем было одно и то же. К трибуне выходили по несколько раз продавец-араб, тот паренек в черной шляпе, Генри, Вэнс и семья убитого, клявшая уничтожавшими меня словами. И я чувствовал свою вину. Я видел маленькую дочь убитого. Она смотрела на меня заплаканными ненавистными глазами. Видел его сестру, которая угрожала мне кулаком. А после заверяла зал, что я тот самый человек, который заслуживает смертную казнь. Я отчетливо понимал, кем бы он ни был, я убил живого человека. С семьей. Генри меня корил на ухо, когда, я не оправдываясь, принимал все обвинения.
- Дружище, ты мне спас жизнь. И если кто-то там и должен быть, то точно не ты. Это я заварил эту ссору. Я должен там сидеть. Ты должен остаться рядом с нами. Помоги мне вытащить тебя.
Я его прекрасно понимал, но ничего с собой не мог поделать. Моё лицо никогда не менялось. Я часто смотрел в пол.
В завершении всего судебного процесса мне дали последнее слово. Я совсем не готовился. У меня даже появилась мысль, отказаться от него. Была гробовая тишина. Генри смотрел на меня умоляющим взглядом. Я встал и сказал:
- Я убил человека ради жизни другого человека. И я не мог поступить иначе. В тот день мог погибнуть мой друг. Я выступил в роли Бога и решил, кто должен жить, а кто - нет. Но это не отменяет того факта, что я убил человека. Судите меня по справедливости и закону.- Я вдохнул полной грудью и закончил,- если бы я смог оказаться в тоже время на том же месте, я бы поступил точно так же, - и сел.
Жена умершего начала что-то кричать. Все в зале принялись очень громко шептаться. Судья нервно бил своим деревянным молоточком, а Генри разочарованно обхватил голову и смотрел вниз.
Когда Судья вернулся и начал читать приговор. Я ничего не слышал. Кроме фразы «… лишения свободы сроком на пять лет в местах….». Она зашла в меня с прерывистым вдохом и выдохом. Я остолбенел, в ушах начало пищать. Сердце резко закололо так, что перебило весь шум. Я был готов ко всему, но организм повел себя как-то по-своему. Мама громко рыдала. Вэнс ладонями закрыл нос и рот и, не веря, шатал головой в отрицательной форме. Генри прикрыл глаза рукой одной рукой. Когда он приоткрыл руку, глаза были мокрые, а на губах читалось «Почему?».
Меня увели, и вскоре я оказался в другом мире. Тут было совсем не так, как я представлял. Совсем не так, как я читал в книгах о заключенных. Тут были свои законы, но они были вполне логичны. Люди были разные. Можно было даже найти собеседников. Большинство времени я проводил в библиотеке. Читал все, что только можно. Научился резать по дереву. Собрал целую полку деревянных кораблей. Один из них хотел подарить маме. Ко мне тут относились неплохо. Еда съестная. Только вот понедельник похож на вторник, а вторник на среду…. В общем, семь понедельников в неделю. Иногда бывало очень тяжело. Жизнь разбавляли только письма. Ждал их каждый день. С каждым письмом я вдыхал немного воли. Ребята, видимо, сговорились и начинали каждое письмо со слов «Мой милый друг». Перечитывал каждое, наверное, по восемь раз, а после аккуратно складывал в стопочку. В ответных писал только о прочтенных книгах, особо и написать не о чем было. Но так страшно прервать переписку. Выдавливал из себя хоть что-нибудь интересное.
Когда разрешили свидания, мама и ребята ходили по мере возможности. Ребята рассказывали, что там «У Тони». Рассказывали о женщинах. Казалось, я уже о них перестал помнить, даже как они выглядят. Генри иногда приходил сам, у него были какие-то связи с управляющим тюрьмы. И он мог приходить чаще. Обычно просил прощения и благодарил за спасенную жизнь. Про жизнь «за забором» я всегда отшучивался, мол, тут даже лучше. Хоть книги есть, когда читать. Мне казалось, Генри от этого становилось немного легче.
Так прошел год. За ним проходил еще год. Генри и Вэнс стали реже появляться, но писали стабильно. Генри всё так же был лучшим адвокатом. А Вэнси впервые влюбился в порядочную девушку из отделения почты, где он был курьером. Я так был рад это читать, но всё никак не мог представить его с постоянной женщиной. Этого ленивого и неаккуратного парнишку. Ребята помогали моей маме по хозяйству и ухаживали по очереди за ней, когда она болела.
На третий год Генри повысили, и он зашел перед отъездом в столицу, чтобы попрощаться. Как всегда долго благодарил за свою жизнь и клялся, что будет мне писать. Как-то всё уже очень свыклось, и я забыл, каково это там за стеной. В течение года Генри писал письма о выигранных делах. Как его полюбили там и приняли в высшие круги. Писал о некотором Людовике. Рассказывал, какой замечательный человек и что у него память еще лучше, чем у него. Я только и удивлялся, что такие люди существуют. Обещал меня с ним познакомить. Вэнс писал реже. За год приходил на свидание несколько раз. Рассказывал как он с Мэри, с той порядочной девушкой, ездил на море на пару месяцев. Лицо у него было неимоверно счастливое. Я составлял список того, что я первым делом сделаю на воле. И он пополнился после его рассказа еще пунктом «Море».
На четвертый год. Я начал забывать, как выглядит Генри, и средь очень редкой переписки, попросил его выслать его свою фотографию. Он ответил только через три месяца. Писал, что ужасно был занят, и не получалось сразу ответить. На снимке он был с тем самым Людовиком. Сам Генри сильно поправился и отпустил усы. Совсем не был похож на того парня, с которым мы сидели « У Тони» и орали песни. До конца года он мне больше не писал. Да и мне как-то было неудобно отрывать его от важных дел. В душе я искренне радовался, что знаю такого примечательного человека из столицы. Вэнси написал, что они с Мэри сыграли свадьбу. Я несколько месяцев конструировал им открытку на свадьбу. Очень волновался, чтобы им понравилось. А в конце года Вэнс сообщил о рождении его сына Сэма. Я почему-то почувствовал себя немного виноватым, что пропустил столько важных моментов из жизни Вэнса.
Последний год тянулся ужасно долго. Ребята перестали писать. Я понимал их всецело. Генри, наверное, занимает уже слишком высокий пост. Очевидно, у него едва времени хватает поесть. Вэнс нянчится с ребенком. Эти грязные подгузники и прочее. Только мама исправно приходила все время как по расписанию, раз в два месяца. И постоянно она не знала, что мне рассказывать. Волновалась и пересказывала мне какие-то новости. За пять лет она набрала морщин, которые рассекли кожу ее лица. Почти пять лет, когда приходила мама, по окончанию свидания я говорил ей «Спасибо». И у нее слезились глаза.
В тот самый день, когда мне вернули вещи. Я вышел за ворота. Они закрылись. А мир мне показался большой пастью хищной рыбы. Стало очень страшно. Когда я добрался домой. Мы с мамой долго стояли и обнимались. Я даже пролил несколько слез. Но быстро подобрал, чтобы она не заметила, и перевел все в шутку.
На следующий день я пошел к Вэнсу. Когда мы поздоровались, я все никак не мог сомкнуть глупую улыбку. Он всё так же неуклюже поздоровался, но взгляд стал совсем взрослый. Мы немного прошлись по парку. Пытались нелепо вспоминать какие-то старые забавные истории. Но они уже утратили свою энергию. А новых тем не находилось.
- Мне, наверное, нужно уже домой,- как-то неуверенно сказал Вэнс.- Ты сам понимаешь маленький ребенок всё-таки. Был рад тебя повидать. Мы еще как-нибудь обязательно вместе пообедаем.- Он смотрел на меня виноватым взглядом.
Я его провел к его дому. У меня как-то рот не открылся, чтобы напроситься зайти к нему и познакомиться с Мэри и малышом. Было жутко интересно, какая она. Но мы попрощались. Это был уже не тот Вэнс. Глаза его были чужие. Мне не хотелось мешать им, жить. Хотелось услышать его собственное приглашение. Мне казалось, если я попрошусь сам, он не откажет. Но сделает это из сочувствия и жалости. Мне этого не нужно было.
Я зашел домой и взял весьма внушительную сумму денег, которые откладывал в прошлом на мотоцикл. Вышел прогуляться по городу. Пристально рассматривал его изменения. Чувствовал себя таким жалким и неправильным. Словно клякса на белом холсте. Как-то всё было не по- настоящему. И люди другие стали. Мода в одежде поменялась. И музыка другая играла. Я достал из внутреннего кармана пиджака свернутый листик. На нем я писал свои желания, которые выполню на воле. Раскрыл. Первым номером был пункт «мороженое». Я так мечтал там, «за забором», об этой белой мякоти, которая тает во рту. В нашей тюремной лавочке мороженого не было. Я подошел к маленькому киоску. Купил сразу два. Пока открывал упаковку, понимал: кого я обманываю, я совсем не хочу мороженое. Единственное чего я хочу это вернуть то время, пять лет назад. Когда мы сидели «У Тони». Когда играла совсем другая музыка. А я, Вэнси и Генри могли встречать вместе рассветы.
Я надкусил мороженое. И выплюнул. Даже мороженое не такое. Перебросил его через забор на снесенное здание. А второе отдал мальчишке с палкой, который носился вокруг дома.
Сел на лавочку. Открыл еще раз тот листок, пробежался несколько раз по нему глазами. Все волшебство каждого пункта стало пустым. Эти пункты не нужны мне были на воле. Они нужны были, чтобы воображать их там, «за забором». Достал огрызок карандаша из нагрудного кармана и дописал большими неровными буквами снизу «Вэнс и Генри. «У Тони». Рассветы». Прослезился. Скомкал его и кинул в урну. Так глупо внутри стало. Захотелось вернуться обратно «за забор». И помнить этих ребят, теми, что сидели со мной за столом «У Тони». Этот эмоциональный всплеск со временем набирал какой-то смысл. Я начал оправдывать эту идею и искать плюсы жизни «за забором». Находил ее стабильной и безопасной. По крайней мере, та жизнь меня не разочаровывала.
Потом плюнул отчего-то на асфальт, залез рукой по локоть в урну и достал скомканный листик. Еще раз прошелся глазами и положил его в карман.
Вечером я привел себя в порядок. Сходил в душ, надел лучшие свои вещи. Узкий красный свитер под горло и клетчатые брюки клеш. Стоял перед зеркалом и зачесывал волосы назад с лаком. Никто уже так давно не ходит, подумалось мне. Я выбился из колеи этого мира. Моя внешность почти не поменялась за эти годы. Да и мысли. Я остался в прошлом, а все убежали далеко вперед. Мне за ними не угнаться.
Купил букет цветов, небольшую мягкую игрушку и пару бутылок пива. Подошел к тому дому, куда проводил Вэнса. Покрутился у калитки, поправил волосы. Широко открыл рот и сделал большую искусственную улыбку. Хотелось сразу понравиться Мэри и Сэму, семье Вэнса. Я прошел по тротуарной дорожке вдоль дома. Остановился у одного окна, в котором горел свет. Там было застолье. На столе стояло множество бутылок. Все увлеченно разговаривали, попеременно раскатываясь хохотом. Сложно описать, что я испытал. Казалось, к какому-то отсеку перекрыли воздух. Во рту всё пересохло и онемело. Я стал различать вечерние звуки и запахи. Пока я шел, лоб мой намок от мыслей и спешки. А сейчас всё будто бы остановилось. Зазвенели сверчки. Запахло цветущей сиренью. А из другого конца дома слышался плач малыша. Я прищурился. Положил цветы и игрушку у окна. Всё остановилось. Бежать было некуда. Сегодня я понял: « Все унеслось слишком далеко. Ничего не вернуть».
Осужденных не хотели брать на приличную работу, даже с оконченным на «отлично» колледжем. В ближайшем времени устроился на стройку. По вечерам заходил к Тони. Садился один за наш столик и пил сколько мог. Приходил домой и засыпал. Матушка что-то кричала в мои пустые глаза, но я был совсем не тут. Нашел новых друзей, они тоже были часто «У Тони». Я постоянно им рассказывал про Вэнси и Генри, про чудные времена и ставил выпивку за свой счет. Они слушали, пока было, что пить.
Через полгода матушка серьезно заболела и на этот раз не выкарабкалась. Я рыдал каждый день, заливая горе дешевым гадким пойлом. Перестал ходить на работу – уволили. Продавал мебель, чтобы хватало на алкоголь.
Когда прошел месяц, слезы уже не могли идти. Глаза стали как два больших камня. Я сидел на ковре и перечитывал письма, которые присылали мне Вэнс, Генри и матушка.
Не помню, что мной управляло в тот день. Я долго сидел в старом плаще по той еще моде на скамье напротив магазина старого араба. Тут моя жизнь когда-то помяла русло. Тут судьба сорвала мой парус и выкинула мою лодку в море. Я чувствовал сильную энергию, которую хранило это место. Только тут может всё поменяться, решил я.
Я зашел в магазин. Араб сидел у прилавка и что-то читал. Не помню, что мной управляло. Я подошел к нему, стиснул зубы, выдавил «Извини» и ударил со всей силы по лицу. Глаза его помутнели, я вытянул его за рубашку на прилавок и хладнокровно ударил еще три раза. Кровь растеклась по его лицу. Он почти не двигался и только изредка стонал. Моментально вспухли глаза, и выскочило пару шишек.
Я прихватил пару бутылок вина, как в тот вечер. Вышел на улицу и вызвал в ближайшей телефонной будке скорую и полицию. Присел на тротуар напротив магазина. Пока они приехали, успел выкурить две сигареты и почти осушить бутылку вина.
Через пару недель я вернулся «за забор». Воздух тут был настоящий. Я снова принялся вырезать корабли из дерева. Казалось, что мама меня так и ждет дома. А ребята еще обязательно напишут, они просто пока заняты.
Я достал клочок бумаги, прочитал первый пункт, и очень захотелось мороженого.