11
– Нет, так нельзя, – сказала себе Александра Адамовна, глядя на отобранную стопку дневников. – Нужно всё разложить по годам. – Она задумалась. – Когда же они спелись?
«Ну почему – спелись?» – подумала раздраженно. Что это с нею? Ведь теперь нужно успокоиться, раз стало понятно, что не собиралась Машка выходить замуж за Артема! Он просто влюбился, бывает…
Она распределила дневники по датам, с сожалением обнаружив, что относятся они только к студенческим годам. Неужели Маша перестала их вести? Или дети с собою увезли, оставив то, что им казалось давним и неинтересным?
Александра Адамовна вдруг вспомнила такую непростую свою соседку, оказавшуюся профессоршей. Может, Маша отдала ей дневники перед смертью? Но почему – не все? почему не все?
Нет, что-то не сходилось. «Надо будет расспросить, – решила Александра Адамовна. – И даже признаюсь, что вот это все прочитала. Пусть думает обо мне, что хочет!»
Наведя порядок в дневниках, она взялась за старый, недочитанный, чтобы не сбиваться с хронологии событий. Не любила все-таки хаоса – ни в мыслях, ни в событиях.
Правда, в Машиных дневниках время тоже перетекало из одного в другое, невольно заставляя Александру Адамовну быть соучастницей тех событий, которые ее не волновали совсем. Не нужен ей был Илюша с драматической судьбой, замужество тети Лиды, чем-то напоминающей тетю Валю, словно они были сестрами. Обе хотели замуж, походили внешне, если верить описаниям Маши. И на Машиных подруг ей было наплевать, потому что она, Саша, в молодости их просто не имела, как теперь стало понятно. Были однокурсники, жила под боком простодушная Любаша, но не было ровни ей, Саше, – по развитию. Так она считала тогда.
Вообще-то, умниц в их группе хватало, если честно говорить, однако все они оказались самовлюбленными эгоистками. Закончив университет, никто из них даже не позвонил, точно не было у них комсорга Саши Ташковской, которая считалась на курсе звездой. Погасла звезда! А ведь она и в аспирантуру попала сразу же, и две диссертации защитила – одну за другой, и кафедрой заведовала! Но к ней ни разу не обратились за помощью! А она могла бы помочь при поступлении в университет. У всех были дети, внуки, и конкурс на филфак зашкаливал. Да один ее звонок любую проблему мог решить!
К другим обращались, а к ней – нет. Боялись, что не поможет? Стыдились, что сами не достигли такой карьеры, как она? Не хотели унижаться перед нею – гордячкой и «карьеристкой»? Ну и черт с ними! Меньше было хлопот.
Александра Адамовна открыла дневник за 1957 год, потому что предыдущий неожиданно обрывался размашистым словом «Конец». Дальше шли чистые листы…
« 18 декабря.
Не знаю, дотяну ли я до сессии, так мне плохо. Каждый день у меня рвота, да еще с кровью. А желудок болит так, что я с трудом высиживаю занятия до конца. Уже после второй ленты приходится удирать, вернее – уползать, чтобы все вокруг не видели, как мне паршиво.
Тетя Лида в панике как-то решила:
– Все, раз не хочешь ложиться в больницу, я вызываю твою мамочку. Пусть она отвечает за тебя!
– Нет! – крикнула я. – Лучше я в больницу лягу!
С меня хватит лета, когда мама приезжала с моим братцем, Севкой, и мы все вместе ездили в Крым. В дом отдыха, под Ялтой. Потом туда приехал мой «папа» Даня. Я чуть не расхохоталась, когда он мне, большой девице, предложил так его называть – папой Даней. Чтобы я не перепутала его с моим папой…
Не буду описывать, как мы отдохнули. Внешне – хорошо. Они для меня ничего не жалели. Братец оказался капризным ребенком. Никаких родственных чувств между нами не возникло. Но это ерунда. Меня больше убивало то, как ведет себя мама. Словно я племянница, а не дочь, и потому нужно со мною быть предельно вежливой и осторожной. В детстве, я ведь помню, она меня по попе шлепала, обнаружив, что я нашкодила. Покрикивала, потом бросалась целовать и даже извинялась:
– Я, доця, такая нервная… из-за папы.
Да ладно… Хуже другое: я ее забыла! Оказалось, что моя мама – все-таки Лида, которая всегда рядом и любит искренне.
– Какая у тебя мать хорошая, – сказала мне тетя Лида, когда я вернулась. – Денег нам оставила. Больше, чем раньше присылала. А какие тебе шмотки купила! Ты не рада?
Я так поняла: у мамы все хорошо, кроме одного. Это одно – я. Ее все-таки совесть мучит. И пусть мама Лида не внушает мне, что мама Катя – хорошая. Да, когда на расстоянии. А когда рядом – чужая. Правда, время от времени она меня бросалась обнимать и целовать. Наверное, это были припадки совести».
Александра Адамовна перевернула страницу, но там уже была запись за другое число.
«23 декабря.
Такое случилось, такое, что мне не описывать это хочется, а вопить от радости!
Нет, беру себя в руки и – по порядку.
Первое – я в больнице. Рентген показал, что у меня язва двенадцатиперстной кишки, готовая к прободению! От операции мы отказались, наслушавшись от других в палате, какие «радости» меня ожидают после нее. Тетя Лида заказала международный разговор по телефону, и мама переполошилась тоже, но пообещала приехать и привезти какое-то замечательное лекарство, импортное. Или передать его «с оказией», если окажется, что с приездом не получится.
– Нет, Катька какой была…такой и осталась! – не выдержала мама Лида.
– А какой была? – поинтересовалась я.
– А не твое дело. Вырвалось. Не бери в голову.
Неохота рассказывать, как меня лечат и как терзают диетой номер 1. Пичкают таблетками, делают уколы и разные физпроцедуры. Мне даже стало легче (боль сняли).
И палату, где лежит 8 женщин разного возраста, тоже не буду описывать, хотя это как раз интересно: все такие разные!
Потому что хочу писать о главном.
Но сначала лирическое отступление.
Когда умерла тетя Фира, Илюше было почти десять лет. Она умерла от туберкулеза каких-то органов, но не легких. От детей скрывали подробности. Тетю Фиру укладывали в тубдиспансер, лечили, а Илюша жил у нас. Теперь уже знаю, что болезнь была запущена, так как ей ставили другой диагноз. Ведь не находили туберкулезных палочек.
Я помню, как она умерла – уже дома, а не в больнице. И обнаружил это Илья, с криком прибежал к нам рано утром…
Ужасные были дни… Тетя Фира лежала на столе в окружении соседок, все плакали, гладили Илюшу по голове, тетя Лида прогоняла его то поспать, то поесть у нас, а он смотрел своими чудесными оленьими глазами куда-то в пространство и словно никого не слышал и не узнавал…
Зато меня узнавал! И плакал, не стесняясь, когда мы оставались наедине. А я его даже целовала в худые щечки и обнимала, как девочка девочку. Он и был для меня подружкой или младшим братом, и я его любила как братика.
Буквально через две недели приехал Илюшин дядя, брат его погибшего отца, о котором мы ничего не знали до сих пор. Он так быстро оформил опекунство, что всем стало понятно: у него «связи». Или он «большой человек», как считали соседи.
А потом Илюшу увезли, не сказав – куда. И я рыдала, словно похоронила своего дружка! У меня была истерика, первая в жизни.
Когда я устала от криков и слез, которые тетя Лида стоически выдерживала, даже не предложив валерьянки, она успокоила меня по-своему:
– Чего плачешь, дурочка? Илюшка не умер, а перешел в другую семью. Дядя-то родной! Это лучше, чем детдом. Он будет жить в достатке, не то что с больной матерью. Да еще и немного тронутой. Я тебе не говорила, что Фирину семью фашисты расстреляли, а она чудом спаслась? Тогда и тронулась.
– Неправда, она была нормальная! – возмутилась я. – И хорошая, добрая!
Про семью я уже знала.
–Только вроде как подкошенная горем. Это видно невооруженным глазом. И кто не свихнется, если сначала семью расстреляли, а потом еще муж погиб? Наверное, потому и болела.
– А дядя? Куда он его увез?
– Говорит: пристрою мальчика в Суворовское училище и сообщу вам. Адрес дала ему, наш.
– Но ты же мне говорила, что он точно в Суворовском! Откуда ты это взяла?
– А чтоб ты не приставала. Сама подумай: что ему с Илюшкой делать, если у него свои дети есть? А туда берут сирот. Тех, у кого отец на фронте погиб. Он спешил, ведь туда с десяти лет принимают. И в Суворовском, кстати, замечательное воспитание. Там даже бальные танцы преподают. И языки иностранные. Будет твой Илюша полиглотом, танцором.
– Он музыку любил, ты забыла? Он хотел на фно научиться играть!
– Вот-вот! Как раз этому и научат в Суворовском училище. Будет офицер образованный, а не какое-то быдло. Когда закончит, вернется! – оптимистично пообещала тетя Лида.
Только почему уже выросший Илюша ни разу не написал нам, не позвонил? Неужели все забыл? И наши игры, и то, как вместе слушали музыку? И как мы вместе книжки читали, как умничали, рассуждая о взрослых?
Потом мы с тетей Лидой перестали говорить об Илье. Только закрытая дверь его комнаты соседям тоже напоминала о нем. Те удивлялись, почему туда никого не подселяют?
– Да потому, что комната – за Ильей! Он там прописан, глупые вы люди! – объясняла тетя Лида, у которой хранился ключ от этой комнаты.
Я долго не знала, что она и платила за нее все эти годы, получая «до востребования» деньга от дяди Илюши!
Вот на этом и держался тетин оптимизм.
А сегодня я узнала и причину, по которой от меня все скрывалось.
Ладно, опять ушла в сторону. Сначала о вчерашнем дне.
…Итак, вчера в шесть часов вечера я нацепила поверх халата еще один – бушлат, в котором можно гулять во дворе, и пошла в холодный вестибюль встречать тетю Лиду. Она всегда приходит после работы именно в это время.
Но бушлат – один на всю палату. И я подумала, что нужно его назад отнести, вдруг кому-то понадобится…
Вернулась в палату, повесила бушлат на вешалку возле двери… И в этот момент, пока я копалась в поисках свободного крючка, дверь открылась, и раздался голос тети Лиды – как в громкоговоритель на демонстрации:
– Машка, принимай гостей!
Я из-за вешалки выглядываю: рядом с тетей – кто-то высоченный, в белом халате поверх кожаной куртки, кудрявый, темноглазый, смеется и тянет ко мне руки…Илья!
У меня ноги подкосились! Разве это Илья? Худенький кузнечик чуть выше меня, с грустными глазищами в шикарных ресничках, как у девочки? У этого дяди – плечи, не обхватить руками! К его голове не дотянуться!
Но у меня и мыслей таких не было. У меня вообще в голове была пустота, а в сердце переполох.
А он не стал меня разглядывать – просто облапил всю, стиснул, поцеловал (поцеловал!!!) в губы ( в губы!!!) и сказал незнакомым баритоном:
– Машка, Машка, как ты выросла! Как похорошела! Как я соскучился!
И снова поцеловал, но уже в обе щеки. И слава Богу, мне полегчало от этих родственных поцелуев. Потому что к этому верзиле я не привыкла еще…
Палата с удовольствием смотрела это кино. Уже когда тетя Лида в четыре руки с Ильей выложили на мою тумбочку и кровать все, что притащили, и я снова нацепила бушлат, услышали, выходя:
– А говорила – нету парня. У такой девки – да чтобы не было парня?
Потом мы сидели в вестибюле на раздолбанных скрипучих стульях. Вокруг было много людей, но каждый занимался своим.
О чем мы только не говорили, перебивая друг друга! Им хотелось – о моем здоровье, а мне – об Илюше.
Закончил он Суворовское училище, потом поступил в военно-медицинскую академию там же, в Ленинграде. Сейчас учится на третьем курсе, хочет быть военным хирургом, именно эту специальность и изучает.
Вот тут и открылась ложь, которую организовали наши родные тети-дяди. Моя тетя молчала о ключе и деньгах за квартиру, прекрасно зная, где учится Илья.
– Но зачем?! Я же волновалась!
– Степан Николаевич просил. Я тебе потом расскажу, не приставай! – как-то путано ответила тетя Лида, пряча глаза.
Илюша при этом смотрел на свои колени, тоже странно усмехаясь.
Я поняла, что правды она мне сейчас не скажет… Ладно, подождем до завтра…
– Но ты почему не писал? – прошептала я, трогая его руку.
Илюша вдруг схватил мою кисть, сжал ее двумя руками и поцеловал! Потом прижался щекой к моей руке, пообещал:
– Завтра, завтра все расскажу. И пусть наши родственники обижаются, сколько им влезет!
Сказано было нарочито мягко, вроде бы шутливо, но тетя Лида надулась. Потом вскочила:
– Я пойду прогуляюсь, а вы тут поворкуйте!
– Нет, лучше вы тут поговорите, а я пройдусь, – сказал Илья, тоже вставая. – А я приду завтра, один, и с Машей поворкуем. А то… какое воркование втроем?
Он по-дружески обнял меня и пошел, не оглядываясь.
Тетя Лида с побитым видом уселась на его место.
Когда Илья вышел, я повернулась к ней, молча спрашивая ее глазами. Она помялась, потом вздохнула:
– По-моему, его дядя не хотел возвращения Ильи в наш город.
– Ладно, с ним ясно, это Илья объяснит. А ты… почему ты молчала?
Тетя Лида сначала оглянулась на тех, кто нас окружал, а потом уже шепнула:
– Ты помнишь, как погибла семья Фиры? Тебе нужны эти проблемы?
Я не понимала, о чем она.
– Ты знаешь, что у евреев национальность определяется по матери, а не по отцу? И значит – Илья еврей.
– Ну и что? – опять не поняла я.
– Ты совсем дура, или притворяешься? Тебе зачем эти проблемы?
Доходило до меня медленно. В нашей семье антисемитизмом и не пахло. Почти все подруги Тети Лиды были евреями. Она говорила, что ценит чувство юмора в своих верных подружках. И чувство семьи, которого многие «наши» лишены.
– То есть, ты хочешь сказать, – медленно начала я, уставясь в ее растерянное лицо, – что ты боялась, а вдруг я влюблюсь в Илюшу, а он в меня, и мы захотим пожениться, то…
– Если бы боялась, не притащила бы его сюда! – И уже без перехода пошла в наступление: – У них судьба такая, у евреев, трагическая! Им трудно поступить в институт! На физтех, например, невозможно! Как же – считается, что еврей не достоин знать все секреты о ракетостроении! Словно они могут сразу побежать в проклятую Америку и сдать эти секреты!
Она такое молола, что я уже ничего не понимала!
– При чем тут физтех? – наконец перебила ее, рассердившись.
– Я говорю вообще! Связать себя браком с евреем, это значит – бедными будут твои дети. Я работала в приемной комиссии, ты помнишь? Так вот…
– Тетя Лида, ты хочешь сказать, что все это время скрывала, что знаешь, где учится Илья и почему не появляется? Ты переписывалась с его дядечкой? Вам обоим так хотелось нас развести? Но мы же не парочка влюбленная, а детьми были?! И никто мне не предлагает замуж! И дружить нельзя? Ты совсем запуталась! А ему, Илье, что дядька этот противный говорил обо мне? Я, ребенок, ему так не понравилась?
– Да он просто не хотел, чтобы Илья возвращался в Украину. Они же русские оба. Короче, тебе завтра сам Илюша все расскажет. Где жил, куда летом ездил отдыхать – с семьей дяди, и вообще…И не надо меня в чем-то обвинять. Я не имею никаких предрассудков. И лучшего мужа, чем Илья, тебе не найти. И если он тебя сам нашел, хотя ему говорили, что мы уже не живем в этом городе, а куда уехали, неизвестно, то…
Она что-то лепетала, оправдываясь, а я сидела как пришибленная.
Прощаясь с нею, я сказала:
– Мама Лида, утешься. Мне никто руку и сердце не предлагает. Тем более – он далеко живет, еще учится, не имеет своих денег. Как и я. Но знай: стоит ему меня позвать – и я улечу к нему на край света.
Она молча меня чмокнула и ушла. А мне стало ее жаль. До чего эти взрослые напуганы! И как заврались…
Продолжение http://www.proza.ru/2015/01/21/2060