Ольга Толмачева
Волшебное пение птицы
Алексей Иванович раскраснелся, щеки пылали, было жарко.
Он бежал по морозному скверу, и клубы пара тянулись следом. Тоненькой скрипкой пел под ногами снег.
Раннее утро. Над городом вставало солнце. Миллион искрящихся бусин рассыпалось по земле: снег сверкал.
Сердце ликовало. Билось в виски, разливалось сладкой негой по телу: тук-тук, тук-тук. Стремилось вон выпрыгнуть из Алексея Ивановича. Ему даже больно стало – так толкалось в груди. Он остановился. Перевел дух. Поправил под курткой жилетку, стараясь заглушить боль.
Деревья, скованные морозом, стояли, раскинув ветви. Застыли, закостенели на стуже. Но Алексей Иванович холода не чувствовал. Снял перчатки и провел рукой по серебряной – от инея – бороде.
Сердце пело. Были бы крылья, непременно взлетел.
Он скатал из хрустящего снега шарик и с громким криком: Ю-ля!!! – запустил высоко в небо снежок.
Вот уже целую неделю Алексей Иванович жил в радостном возбуждении.
Ждал, чувствовал, что должно что-то случиться – и непременно хорошее. То, от чего его пустая заплесневелая жизнь вновь разгонится, заиграет красками, вперед побежит. Наконец, обретет вкус.
Он не мог спокойно сидеть. То и дело вскакивал, нервно ходил по комнате, заглядывал в окна, в зимнюю темноту.
За суматохой нерешенных дел и скучных событий боялся пропустить важное, от чего в сладкой истоме замирало сердце – нечто восхитительное, головокружительное парило в воздухе…
А вдруг он не будет готов к встрече? Вдруг его отвлекут?
Чудное-чудное время – предвосхищение счастья. Ах, диву даешься: отчего так хорошо?!
Может, весна близко?
Да нееет, Алексей Иванович поправлял на окне занавеску. До весны еще ой как далеко…
Это сладкое ощущение радостных перемен в жизни – с кем не случалось?
Вроде бы, вокруг все знакомо-привычное: и малогабаритная трешка на окраине города, и сварливая жена в бигудях и старом халате, и привычный путь на работу, и сквер, и вахтер у лифта.
Но что-то неуловимо иное разлито по воздуху – нечто приятное в атмосфере витает, спать не дает…
Вот и сегодня Алексей Иванович полночи с боку на бок ворочался, жену попой будил.
Может, наконец, мечтал, надумает руководство его по заслугам отметить, должность ему повысить? Пора тебе, Алексей Иванович, скажет шеф, к новым горизонтам стремиться, сложные задачки тебе уже по плечу. Засиделся ты на своем стуле, заматерел. Вырос из своего кабинета в шесть метров, как из детских штанишек, коленки торчат.
И правда! Столько лет он в заместителях ходит! Давно пора! А то и перед коллегами стыдно: словно второгодник-растяпа, никак в старший класс не пойдет. И прибавка к зарплате солидная – немаловажно. Жена запилила: в центре города жить хочет, дочке в гимназию ближе ходить.
Алексей Иванович снова беспокойно повернулся в кровати, толкнул жену ногой.
И тогда он в новый – большой – кабинет переедет, служебную машину дадут…
Есть что-либо прекрасней ожидания праздника?
И серый безрадостный день вдруг покажется не лишенным прелести. «У природы нет плохой погоды» – так, кажется, известный режиссер говорил?
Может, именно в промозглый слякотный день и произойдет то самое, отчего так заходится сердце?
Чудесное время! В теле вдруг откроешь необыкновенную легкость!
Себе вдруг понравишься. Ах, собой восхитишься! Чувствуешь, как необычайно умен. Что ни скажешь – перл. Хоть книжку пиши!
И соседу Павлу, с которым обычно из-за места в подсобке вздорил – велосипедом, видите ли, тот загородил весь проход – и ему вдруг посочувствуешь. Крутится мужик день и ночь, вкалывает, а все никак у него дебет с кредитом не сойдутся. Голь перекатная, нищета. И жена досталась соседу нерасторопная, вредная. Так мужика пилит! Не повезло! Пусть уж постоит техника в коридоре-то, решил. Алексей Иванович мимо шагать будет, спиной к стенке прижмется. Прошмыгнет, велосипед не заденет.
Всех людей любишь, весь шар земной. Мучаешься, за каждого переживаешь.
– Что там в Ираке? – с тревогой поинтересуешься. – Опять война? Как люди страдают…
И сокрушенно головой покачаешь.
– Что людьми движет, какой такой интерес? – спросил риторически Алексей Иванович у Павла, не обращая внимания на велосипед в проходе.
Тот беспомощно руками развел.
– Вон и Северная Корея с Южной не договорятся… – соседу посочувствовал.
В чудное волшебное время становишься чрезвычайно сентиментальным. Присматриваешься, за всем наблюдаешь. Не просто глазеешь, что вокруг происходит, а многозначительно.
За завтраком Алексей Иванович изучал дочку – точно впервые увидел. Опустил голову в кашу, а сам из-под бровей украдкой девочку глазом буравил. Столько лет родные люди бок о бок трутся, в коридоре, на кухне толкутся, не мешало бы и познакомиться.
Крупная доченька получилась, сбитная. Считай, на полголовы выше отца вышла. Скользнул незаметно взглядом по дочке, глаз уткнулся в высокую пухлую грудь.
Вдруг поперхнулся Алексей Иванович, закашлялся.
Вот они, современные акселераты-тинейджеры…
Считай, перегнала девочка мамашу в размере…
От удивительного открытия Алексей Иванович вдруг растерялся.
Получается, в компании своих рослых жены и дочки он немного хиловат получился, словно не хватило подкормки растению. Или неплодородная почва попалась. Или сорняк заглушил. А может, в земле кто завелся – корни грыз. Не кустилась крона, искривлялся ствол!
Если дальше так дело пойдет… Алексей Иванович сокрушенно провел ладонью по жидкой макушке. Затеряться немудрено среди родственников! Хорошо, борода спасает.
Неделю назад это сравнение ввергло бы Алексея Ивановича в депрессию. Но только не сегодня, не сейчас.
На душе птицы пели, и даже гладкая лысина настраивала его на философский лад. Все течет, все изменяется – пантарей.
Дочь невозмутимо хлеб маслила, колбасой закусывала.
– Эля, ты бы масла поменьше… Холестерин - вредно… – робко посоветовал дочке.
Эля с удивлением на отца посмотрела – тоже заметила.
Вообще-то дочь звали Олей. Но жене всегда хотелось девочку как-нибудь выделить. Отделить от остальной массы одинаково сопливых детей. Что такое О-ля? Какое-то восклицание! А если заменить О на Э – совсем другая картина! Это уже не вопль бездумный – уже утверждение!
– Э-ля! – кричала мать с балкона, когда малышка с подружками во дворе гуляла. – Домой!
Одну букву переставила, а сколько внимания!
И хотя поначалу сам Алексей Иванович протестовал, продолжал упорно называть дочку Олей, но и он со временем смирился, привык. Так и прижилось, приклеилось к девочке имя Эля Смирнова.
– Пусть кушает, – вмешалась в разговор супруга. – Растет организм-то. Эля – еще ребенок.
– Эля еще не выросла? – испугался Алексей Иванович.
– До двадцати пяти организм зреет, еще лет десять тело кормить надо. Клетки формируются, системы: кровеносная, дыхательная.
Жена по образованию была биологом.
Ребенок вновь нацелился на бутерброд.
– В школе такие нагрузки! С ума там совсем посходили! Так детей задачками мучают!
Жена пододвинула к дочке тарелку.
– Нету на них управы!
Оттого, что вот уже неделю Алексей Иванович жил в предвосхищении сладостных перемен, он, робкий и застенчивый с домашними, вдруг решил внести в скучный семейный завтрак элемент дискуссии.
– А вот и не согласен! – воскликнул.
И удивился, услышав свой молодой, звонкий голос. Как крепкая пружина, упругий.
Ох, неслучайно! – Что-то ждет впереди!
– Не согласен! – повторил он, с вниманием прислушиваясь к самому себе. – Нужно нагружать голову! Если голову оставить порожней… – Алексей Иванович задумался. – Туда посторонние мысли проникнут, ненужные желания. Программа слетит.
В институте Алексей Иванович изучал компьютерные технологии.
– Это как вирус…
Дочка перестала жевать. Взглянула на отца с любопытством.
– Детство – благодатный период развивать ум, душу. Сен-зитивный период… – То есть самый чувствительный, – пояснил Эле. – Упустишь время – не догонишь.
Повисла пауза. И жена перестала посудой греметь.
– Еще Лев Толстой–старик сказал, что от пятилетнего ребенка до него, глубокого старца, только один шаг. А от новорожденного – страшное расстояние: всему в детстве учиться следует.
По завороженному взгляду жены и дочки Алексей Иванович вдруг почувствовал, что он не только умен, но чрезвычайно красноречив.
– Вот школьники всему и обучаются: и ОБЖ – основам безопасности жизнедеятельности, и МХК – мировой художественной культуре, и биологии, и матану – математическому анализу. В восьмом классе – матан! Какая голова нагрузку выдержит? Только самая бестолковая, которой все равно, что ОБЖ, что МХК. Программу им не Лев Толстой составлял!
Вот всегда жена так! Поддержала бы мужа, согласилась с ним, а она все в противовес, наперекор ему, расстроился Алексей Иванович.
Впрочем, огорчился ненадолго – сердце-то ликовало, всех оправдывало. И на жену посмотрел со стороны, с сочувствием: бедная, умаялась без дела-то. Быт съел. А когда-то в пробирках растворы мешала, клеточную колонию выращивала…
– Не хочу больше есть. Не могу, – взмолилась Эля, отодвигая тарелку.
Откинулась на стуле. Задышала, как рыба на берегу.
– Смотри, проголодаешься до обеда! И чем вас в школьной столовой накормят? – Жена покачала головой, тревожно взглянула на дочь. – Мозгу питание требуется. Как голодной задачки решать? Может, еще чайку? – предложила.
Дочка устало головой мотнула, отказалась.
– Из-за стола нужно вставать с легким чувством голода, – посоветовал Алексей Иванович и вновь с сочувствием посмотрел. На Элю.
– Я и встаю с легким чувством… – Дочка отодвинула стул. – … Недомогания…
Они засмеялись. Надо же, умница Эля! С юмором! Вся в него! И жена по-доброму улыбнулась мужу.
На работу Алексей Иванович стал ходить, как на праздник. А вдруг по дороге на службу это – счастливое – произойдет?
К людям стал ближе, добродушнее, мягче: то из кабинета в коридор выглянет, то в курилку зайдет. Чем сотрудники дышат, чем живут – все ему интересно. Хотел с коллегами быть единой душой, стать лучше, чем есть.
Зашел как-то в отдел к финансистам. Хозяйским взглядом – и неравнодушно – осмотрел кабинет.
Шуршат компьютеры... Телефоны тренькают... Принтер пыхтит.
За стопками папок, колонками цифр пытался человеческую натуру распознать, выделить.
У кого рабочее место в идеальном порядке, сидит здесь, с уважением отметит, педант. Иной стол бумагами захламлен – это художественная натура. Творческая, но безалаберная! Этому сотруднику не баланс верстать – путь в самодеятельность.
В производственном отделе хорошо бы открыть дополнительные вакансии, подвигать людей, потасовать. Каждому должность подобрать по характеру, размечтался. Чтобы службой люди довольны были и отдел процветал.
На подоконнике сад кустится... Календари, плакаты висят... Мария Петровна фотографию внучки к стене прицепила. Цифры складывает, зарплату считает, а сама внучке подмигивает, умиляется.
Ирина Сергеевна в таблицу калорийности продуктов нос тычет. Компьютерной мышкой щелкает, чай с булкой пьет, калории добавляет.
Николай диплом аквалангиста в угол воткнул.
Веселенько в кабинете, уютно, как дома.
Ходит от стола к столу Алексей Иванович, настроением, здоровьем коллег интересуется. Марию Петровну про внучку спросил...
И несложно ему совсем, не утомительно меж людей повертеться.
И только на производственном совещании он по-прежнему строг, прямолинеен. Но и здесь нет-нет, а возьмет, да и улыбнется. Но сразу шутку прячет в усы – не положено.
Все его забавляло. Даже Аллочка – секретарша. Вчера, например, что придумала.
То ли накануне устала, то ли в погоде что переменилось, только пришла Аллочка на работу в легкомысленной – до пупка – кофте.
Увидев ее неприкрытый живот, и у Алексея Ивановича в боку засвербело. Скривилось лицо.
Секретарь – лицо компании! С оголенным пупком!
Весть разлетелась по этажам со скоростью звука. И сразу всем Алексей Иванович нужен стал. Стайкой к начальнику потянулись люди – по разным поводам. Просто нашествие началось, так кабинет осаждать стали.
Одному – премия, другому – командировка. И вопрос с юбиляром назрел. А завхоз Корней Петрович ремонт актового зала обсудить вздумал! Николай занес карты морских глубин. Вы же, говорит, акваланг на фото смотрели…
Алексей Иванович выглянул в дверь и увидел в приемной толпу посетителей, схватился за голову. Сидят в креслах, его ждут, а сами на Аллочкин живот пялятся. Если каждому коллеге пять минут уделишь, считай, до обеденного перерыва в кабинете застрянешь, вздохнул.
С Корнеем Петровичем за пять минут не управишься – тот минут двадцать из пустого в порожнее переливать будет.
Алексей Иванович с досадой посмотрел на Аллочку. А ведь еще не все отделы в приемной представлены, не везде о пупке дошла весть!
Ему, как замруководителя, следовало бы Аллочке замечание сделать. О дресс-коде напомнить, о корпоративной этике. Проще говоря, попросить живот-то прикрыть: кофту купить или домой с глаз долой отправить.
Серьезная компания, солидные клиенты…
Опять же, должностная инструкция что гласит…
Страдает имидж – показатели падают… Показатели падают – не будет премии… Не будет премии – жена с дочкой не поедут на море … На море не поедут – считай, и у него из-за них отпуск испорчен…
Вот такая шарада.
В другое время Алексей Иванович бы рассердился, и Аллочку на вид бы поставил, но не теперь. Сейчас он и сам благодушен, как дитя малое. Глядишь, в рассеянности чего отчебучит. В таком состоянии он вдвойне собранным должен быть. И к человеческим проявлениям терпимым. Не роботы же – люди!
Ну, захотела Аллочка свой живот миру явить – что такого? Где ей, собственно, его показать?! До ночи дежурит в приемной – ненормированный рабочий день!
– Ю-ля! – бросил Алексей Иванович снежок в небо. – Ю-ля! – взволнованно прохрипел.
С Юленькой Алексей Иванович познакомился в книжном магазине.
Забежал в обеденный перерыв купить дочке географический атлас, в офис возвратиться спешил. И так из-за Аллочкиных причуд обед скомканным вышел. Корней Петрович в кабинете задержался: увлекся, чертежи подсовывал, насилу Алексей Иванович от завхоза отбился.
Не купит атлас, боялся, жена съест.
Временем дорожил, экономил. Летел в магазин что было духу, чтобы, не ровен час, не пропустить судьбоносную встречу. Зря что ли его сердце трепетало, перемен ждало?
В тиши помещения, окруженная книгами, Юленька незаметно у прилавка скучала.
Сначала торопливый взгляд Алексея Ивановича о книжки споткнулся.
Куприн…Чехов… Толстой… Тихая девушка, тонкая, томная… Как воздух, прозрачная... В тугом свитерке, юбке узкой. Стоит отрешенно, рукой по волосам водит…
И тут Алексею Ивановичу словно поддых дали. Он даже за стенку схватился – так повело.
Склонив голову, Юленька модный журнал листала, на посетителей вяло посматривала. И по Алексею Ивановичу глазом скользнула: что-то купить хочет мужчина или еще чем интересуется?
Он увидел глаза Юленьки – кроткие, безмятежные! Тысячи скрипок запели в душе. Его пронзила стрела Амура.
С тех пор Алексей Иванович стал частенько в магазин заглядывать. Потопчется у прилавка… Постоит у полки… Книжку полистает. Купит чего.
– Чем интересуетесь? – вежливо спросила Юля и отложила журнал. На обложке Бред Пит.
Боже мой, какая прелесть! Кто последний раз Алексея Ивановича спрашивал, чем он интересуется? От волнения он дар речи потерял.
– Ээ-э, а как вы к Плутарху относитесь? – вымолвил наконец.
Юленька посмотрела на Алексея Ивановича из-под пушистых ресниц, лобик от напряжения сморщила.
– Посмотрите в отделе астрономии и космонавтики. Там о планетах, – голосом нежным пропела.
Так они и познакомились.
И так все эти дни сердце Алексея Ивановича не на месте было, а теперь и вовсе укатилось в пятки. Проснется иной раз в ночи, рукой грудь держит – сердце ищет. А перед глазами Юленька – лобик морщит.
С этого момента все изменилось у Алексея Ивановича в жизни! Если неделю назад он за все переживать начал, то теперь и вовсе чувствительным стал. Нет, нет, да навернутся на глаза слезы, защемит в душе.
Смотрит на жену в бигудях, а у самого сердце рыдает, кровью сочится.
Сколько лет она неприбранной дурехой по квартире бродит! Дом охраняет, кастрюльками гремит. Вспомнилась жена молодой, игривой. Огонь, вихрь!
Прослезившись, вздохнул.
И себя почувствовал не в тарелке: ведь если женщина так изменилась, и не в ту сторону, кто виноват?
Он, Алексей Иванович.
Не уделял внимания – заросла пылью…
Может, дело какое супруге придумать… В производственный отдел пристроить жену…
И дочка дерзит — растет, как колючка. Включит музыку громко, окна дрожат.
Выходит, опять виноват: не приучил девочку классику слушать.
А сам Алексей Иванович внезапно Бахом увлекся. Точно впервые классика услышал! Оказывается, все уже сказано. Каждая нотка – на месте. Столько веков назад! А он словно прозрел!
Погрузится в волшебные звуки, слушает... Вдруг ввысь улетит…
Вернется обратно, и так на душе скверно... Ни красоты вокруг, ни гармонии. Столько людей с ним рядом, а пустота… Пустыня.
Печально поймет: мир несовершенен. А он – одинок.
Зато на производстве в нем благоприятные перемены отметили.
Готовься, шеф говорит, к новому назначению.
Жена руками всплеснула, квартиру новую подбирать кинулась. И дочка от уважения к отцу ревущую музыку в приемнике глушит, в наушниках слушает, как громыхает металл.
И только один Алексей Иванович знал цену чудесам. Это все она, Юля! Она волшебница. Будоражила ум, просветляла сознание. Горячую кровь по жилам толкала. Алексей Иванович и ходить-то не мог спокойно. Как вихрь, по лестнице мчался, дирижировал в такт сердцу руками. Не двигался, а летел.
В пятьдесят лет – открыть Баха! Не чудо ли? А сколько неизведанного его ждало впереди! И не только в музыке!
Платон, Аристотель – философы… «Платон, ты мне друг, но истина дороже…», – как верно мудрец сказал! От восторга Алексей Иванович потирал руки. Вот дружба, вот отношения…
Макиавелли – государственный трактат – тоже давно изучить собирался. Может, про устройство общества, наконец, что поймет. А то вечерами новости смотрит, мельтешение лиц на экране зрит, а кто за кем, в чем ждать подвоха и где искать виноватых – без Макиавелли не разберешься. Темно без мыслителя – то. «Зри в корень», – опять же философ сказал…
Алексей Иванович вдруг почувствовал, что он и не жил вовсе. Жизнь вроде как мимо него прошла. То есть они с жизнью параллельно шагали, друг друга не обнаруживая.
А теперь…
С трепетом взглянув на Юлю, Алексей Иванович снял с полки Сенеку. Полистал. Словно ему в утешенье, мудрец прошептал, что «никогда число прожитых дней не заставит признать, что мы прожили достаточно». Одним словом, все еще впереди, обрадовался Алексей Иванович.
– А вы Сенекой интересуетесь? – переминаясь с ноги на ногу, спросил у Юли.
– Сенека за двести рублей в мягком переплете. Избранное. А здесь – полное собрание. Это дороже, – указала девушка на полку и в журнал отвлеклась.
Биографию Кристины Агилеры изучала.
Ах, Юленька! Ах, проказница! В ее присутствии Алексей Иванович был по-прежнему робок, но чувствовал себя свежо и молодо. Все время хотелось острить. Не всегда, к слову сказать, смешить получалось – из-за робости. Но возможности имелись, в себе был уверен. Потенциал был.
Их встречи были непродолжительны, мимолетны, но Алексей Иванович не оставлял надежду привлечь и чем-нибудь удивить Юленьку – и не только глубокомысленной фразой, заимствованной у классиков. Хотелось выпрыгнуть из повседневной рутины и громко заявить о себе в общечеловеческом, мировом масштабе.
Стал бы он, мечтал, очень известным – и не только у себя в городе. Пусть бы о нем написали в газете. Или по телевизору в новостях показали. Что-нибудь спросят, к примеру, а он со знанием дела ответ даст… Почему не ответить?
– Что думаете вы, Алексей Иванович, про мировой финансовый кризис? – попросят прокомментировать.
Или:
– Как вы относитесь к испытаниям коллайдера – не приведет ли это к гибели планеты?
Юленька вечером МТV включит, а в заставках после рекламы Алексея Ивановича обнаружит… Увидит умную картинку, восхитится: он – этот странный мужчина к ним в магазин приходил, про Сенеку расспрашивал… Какой известный, рейтинговый…
Переключит внимание от Бреда на него, Алексея Ивановича. Пит далеко, в Америке. А он совсем рядом, офис на соседней улице.
Одна незадача: пока не придумал Алексей Иванович, как бы внимание к себе привлечь, чем бы этаким общественности поразить, чтобы папарацци за ним бегать устали. Может, голодающему населению Гаити помочь? Кроме него – точно! – некому позаботиться о несчастных. И Юля оценит.
Надевая шапку, Алексей Иванович критично осмотрел себя в зеркале. Если ума и легкости в теле ему доставало, то своим внешним видом в целом он недоволен остался. Мало того, что дочка переросла, высокомерно сверху вниз на отца смотрит – цвет лица ему свой не понравился…
С таким цветом лица рядом с ангелом Юлей стоять? Плутарха цитировать?
Глаз, вроде, горит и выражение приветливое. Но все остальное… Алексей Иванович поморщился.
От полученного открытия долго не мог оправиться.
Червь сомнения грызть начал. Понял, что и с самооценкой у него проблемы. Комплекс неполноценности, словно горб, вырастал, когда зеркало с укором его отражало.
Решил, что нельзя дело на самотек пускать, противостоять возрасту нужно. Подумать о здоровом питании. Есть на завтрак не кашу манную – мюсли. И жене, и дочке полезно. Витамины включить в рацион. Больше двигаться.
Не мешкая, записался в спортзал. По морозу трусцой начал бегать. Потому как – опять же классик сказал – все в человеке должно быть приятным: и мысли, и шапка на голове, и лица цвет. А к классике Алексей Иванович стал очень чувствительным.
В лепешку хотел разбиться, но поразить Юленьку. Быть ей другом, наставником. Растолковать девушке, как жизнь сложно устроена. Поддержать, предостеречь от опасностей. Кто еще предостережет?
Он, Алексей Иванович.
А однажды пришел к закрытию магазина и вызвался проводить Юлю домой.
Был дивный вечер, тихо падал снег. Город сиял огнями.
Они шли по набережной и в свете фонарей любовались причудливым белым танцем. Юля подставила ладошку, и пушистые снежинки медленно спустились на варежку. Она протянула руку, с удивлением показывая, как красив узор ледяных звездочек – ни одной похожей, и от радости засмеялась.
А Алексей Иванович на ее удивление с жаром ответил, что нет ничего совершеннее природы. Смена времен года и есть дыхание жизни. Течение вод, смена красок дня, движение планет – лишь это заслуживает внимания, прекраснее и «трогательней, чем наряда перемена у подруги», – процитировал полюбившегося Бродского.
И еще хотелось Алексею Ивановичу поведать Юле, как он счастлив идти с ней по забеленному городу, слышать ее беззаботный смех, держать руку в варежке и что она, Юленька – дитя природы… чудо.
– А я лето люблю, – сказала вдруг Юля и поежилась. – Летом тепло.
Чтобы согреться, они зашли в ресторанчик. Юля оживилась.
Не отрывая глаз, с умилением смотрел Алексей Иванович, как бойко Юленька орудует приборами, режет шницель, салат, отламывает на тарелке хлеб и поочередно отправляет еду в милый ротик. Энергично, живо двигает челюстями. С удовольствием, аппетитно ест – проголодалась.
– За вас, Юленька! – поднял Алексей Иванович бокал.
Чудо природы – Юля на миг отвлеклась. Машинально ткнула хрусталь в хрусталь. Он огорчился: протягивая руку, надеялся поймать нежный девичий взгляд – навстречу его восторженному признанию – не удалось. Юля-дитя вино пригубила, фужер отставила и вернулась к тарелке.
– Вы не поверите, Юля. Я недавно открыл для себя Бродского, – немного робея, поделился с ней Алексей Иванович. – И вы знаете, он меня потряс… Вы читали что-то у Бродского?
Юля стала медленнее жевать. Молчаливо смотрела, как «ребенок, … не понимая ничего, как мотылек колотится о лампу»*. Наконец, и он понял, как неловок. Как бестактен.
– Сегодня в магазин Бродского завезли. Завтра купить можно будет, – сказала Юля со знанием дела. – Вкусно здесь готовят, – добавила.
Отхлебнула вина.
Он кивнул, прозревая.
Попытался завести разговор с иной стороны – узнать: а что Юленьке в жизни волнует.
– А кто ваш кумир, Юля? Я видел журнал с… – Алексей Иванович силился вспомнить имя яркой девицы на обложке. – Кристина…Кристина…
– Агилера…
– Кристина Агилера? Она вам нравится?
– Прикольная!
– Вы знаете, Юленька, с высоты прожитых лет я считаю…
Он осекся. Смутился. Про прожитые лета – это слишком… Это он лишку хватил.
Наевшись, Юля с любопытством посмотрела по сторонам. Полезла в сумочку за телефоном. Алексей Иванович понял, что сегодня беседовать о высоком Юленька не настроена.
Почему-то вспомнил Льва Толстого – про пропасть, отделяющую мудреца от ребенка. Дочке цитировал, а сам-то не понял, с грустью отметил.
Он желал философствовать, декламировать стихи, а Юленька есть хотела. Она жить спешила, жадно глотая шницель, а он, увы… наелся.
А тут еще незадача – у выхода из ресторана они столкнулись с… Аллочкой, секретаршей.
Увидев шефа, Аллочка охнула. Осветилась в улыбке. На ней была все та же легкомысленная кофточка.
– Как приятно, Алексей Иванович, сегодня вас снова увидеть, – сказала секретарь.
И добавила, чтобы и Алексею Ивановичу было приятно:
– Какая красивая у вас… дочка.
С интересом стала рассматривать, как у зеркала Юля рот красит.
– Вот что, Аллочка… Давно хотел вам сказать… – Алексей Иванович подбирал выражения. – В этой безобразном наряде, – он дотронулся до рукава, – на работу не приходите. Выбросите! Отвратительная на вас кофта!
Поздно вечером по заснеженному белому городу возвращался Алексей Иванович домой. Ловил губами снег, кутался в воротник, отворачивал лицо от леденящего ветра. Снежинки вдруг стали колючими, больно засыпали глаза. Он чувствовал, как продрог.
Ночью поднялась температура.
Болезнь долго не отпускала. Ломала жаром, крушила ознобом, кашлем. Вцепилась в горло, сковывая дыхание, больно ударяла в грудь, в виски. Изнуряла и издевалась. Словно хохоча над Алексеем Ивановичем, складывала перед ним причудливый хоровод лиц, событий.
В бреду сердился Корней Петрович, размахивал перед лицом чертежами. Старик Лев Толстой недовольно качал косматой головой, а Аллочка с оголенным животом сидела за компьютером и, что было силы, колотила длинными пальцами, казалось, шефу по макушке – по клавиатуре, не попадая маникюром в буквы.
А еще Бродский про бренность жизни пел.
Алексей Иванович хрипел, стонал, падал в бездну, задыхался. Судорожно хватал воздух. Душа билась в измученном теле, как птица в клетке, собиралась вспорхнуть.
Потом его накрыла тихая грусть. Спустилась с небес, поглотила без остатка.
Алексей Иванович осознал: пока жизнь откладывается, она проходит…
Обидно, что только в пятьдесят лет Алексей Иванович эту истину понял – да и то подглядел у Сенеки…
Болезнь отступила, когда в воздухе запахло весной.
Шатаясь от слабости, Алексей Иванович вышел на балкон. В природе от весеннего солнца было разлито что-то неуловимо щемящее, сладкое. Сердце стукнуло, побежало.
Он прислушался… Где-то тихо играла музыка.
Соловей?
Удивился, как спокойно на птичье пение откликнулось сердце – стучало радостно, но ритмично. Выходит, трель соловья – всего лишь волшебное пение птицы?
Видимо, окреп. За время болезни иммунитет привился.
Видимо, в правду, выздоровел.
Алексей Иванович приоткрыл дверь.
Комната наполнилась нежными звуками.
Эля Брамса слушала.
Москва, 2009