Золотые часы

               
     Я хочу вас познакомить с одной семьей, гордо носящей фамилию Трейнс. Нельзя сказать, что они святейшие безгрешники; однако и не обреченные вечно скрести своими позвоночниками стены ада. И вот с ними приключилась удивительная история. Но все по порядку. Сначала немного о каждом члене семьи.

     Ренси Трейнс было 40 лет. Человек среднего роста, обладатель весьма невыразительного лица. Можно сказать, что в его внешности не было чего-то особенного, за что может сразу же зацепиться незнакомый глаз. Это что касается внешнего облика. Но его поведение было, безусловно, если не странное, то уж точно необычное. Он мог есть не только в столовой, но и в библиотеке, ванной комнате и даже в туалете. Нередко (и даже при семейном собрании!) клал свои ноги на стол. Иногда он посещал лавчонку мистера Лейнера, там покупал различные парики, накладные усы,  бороды, бакенбарды. Затем он мог запереться в ванной комнате и часа два-три экспериментировать с внешностью.

     Жену Ренси звали Энн. Она была младше своего мужа на 3 года. Невысокая, полная женщина с огромной грудью. Рыжие кудрявые волосы были похожи на мочалку. Энн постоянно жаловалась на головную боль мужу, свекру, детям, чем подвергала всех в уныние. Пожалуй, это все, что можно сказать об Энн.
 
Энн и Ренси имели троих детей – два сына и дочь. Юной мисс было тринадцать лет. Довольно высокая и очень худенькая белокурая девочка. Ее глаза так и напрашиваются на сравнение с чайными блюдцами, как по форме, так и по размеру. Когда она ходила, то едва касалась ногами земли. Фигура и походка придавали ей сходство со сказочной принцессой; и единственной частью тела, придававшей внешности Дарин дисбаланс, был тонкий, но очень длинный нос. Его кончик находился около верней губы, и расстояние от него до губ составляло всего несколько миллиметров. Сначала, увидев Дарин, вы, наверное, подумаете, что она уродлива. Но, как следует присмотревшись, вы скажете, что юная девушка весьма привлекательна, а нестандартный нос не портит ее лицо, а придает особый шарм.

     Среднему по возрасту ребенку было девять. Его звали Оливер. Он имел рыжие вьющиеся волосы и россыпь веснушек по  всему лицу. Талант Оливера – капризничать и вредничать. Он делал это практически всегда, чем выводил из себя всех членов семьи. Он мог забраться на стол прямо во время семейного завтрака и начать кричать, что его утренняя запеканка недостаточно мягка.

     Младшего пятилетнего сына звали Зив. Он совершенно не умел говорить, сильно косил глаза и только мычал. Доктора говорили в один голос, что малыш слабоумен, но мистер и миссис Трейнс не верили в это. Они считали странное поведение их сына лишь особенностью развития, но никак не болезнью. Сказать по правде, особыми методиками с сыном они не занимались, просто полагали, что он перерастет.

     Также в доме жили: сестра и брат Ренси – Эгги и Леонардо. Лео был на 10 минут старше своей сестры. Если говорить об их внешности – то она была совершенно обычно-невзрачная. Поведение тоже особо не выбивалось из принятых норм, не считая того, что Эгги имела обыкновение смеяться так заразительно за обеденным столом, что при этом действии куски пищи изо рта летели во все стороны.

     Леонардо был обычным рабочим человеком – подметал улицы в свободное время, привозил навоз на огороды, и ему это нравилось. Он не стремился к известности и огромным деньгам, в отличие от других взрослых членов семьи, которые мечтали иметь славу великих писателей, художников, музыкантов и политиков. Надо отметить, что только Леонардо имел собственные деньги и лишь частично  зависел от своего отца.

     Здесь же жила сестра Энн. Ее звали Лейли. Она попала под поезд, потеряла обе ноги и была прикована к постели. Ей повезло получать хороший уход, какой только можно было получить от этой замечательной семьи.

     И, наконец, еще один член семьи, которому стоит уделить особое внимание.
Мистер Трейнс-старший, имевший трое детей – Эгги, Леонардо и Ренси. Ему было около 70 лет. Он считал своих детей глупыми, жалкими, склочными и противными.
Но своих внуков очень любил. Часто мастерил поделки с Дарин, успокаивал бунтующего Оливера и постоянно покупал развивающие игры Зиву. По образованию он являлся художником и именно своими картинами заработал на этот огромный дом. В запасе у мистера Трейнса-старшего было несколько миллионов. Художник понимал, что он не вечен, и свои богатства он должен оставить потомкам. Но она не знал, как разделить деньги на своих троих детей, чтобы средства увидели и внуки... Он с ужасом представлял, как после его смерти его дети начнут сорить деньгами. "Если я поделю деньги на три части, то каждый из них быстро потратит свою часть впустую, – сокрушался мистер Трейнс-старший, – и что же мне предпринять? Я бы мог завещать все своим внукам, а их родители-опекуны могли бы тратить деньги, но в строго ограниченном количестве. Одна беда: дети были только у Ренси... День и ночь мистер Трейнс-старший не спал, обдумывал, выгадывал, на лбу от этих раздумий у него появилась глубокая морщина. И наконец, он решил, что ему делать.

     В тот день, с которого я и веду свое повествование, скрипнула первая калитка, которая открывалась без ключа, и кто-то зашел. Все носители фамилии Трейнс, за исключением самого старшего, и Лейли, которая, впрочем, имела другую фамилию, занималась любимым делом, а именно лежали на мягких диванах на веранде после плотного ужина. Нужно, кстати, заметить, что имелась еще и вторая калитка, оснащенная всей современной техникой, обеспечивающей безопасность. Так вот, первая калитка была открыта, а на звонок, встроенный во вторую, так и не нажали. И это могло  означать только одно – почтальон опустил письмо в ящик, находившийся «между двумя мирами». До почтового ящика было очень легко добраться даже совершенно постороннему человеку. Хотя это вполне объяснимо – очень удобно прийти и просто положить листовку или подписной журнал, а важная документация попадает к мистеру Трейнсу-старшему другим способом.

– Почта, – сказала  Энн, потирая  свои маленькие глазки, – так кто принесет?
Присутствующие в течение полуминуты мигали глазами и пожимали плечами.
– Я возьму, – вскочила Дарин и побежала проверять почтовый ящик.
Она вернулась, держа самый простой белый самодельный конверт без марок.
– Наверное, это написала моя дальняя родственница из Калифорнии,  – зарделась Энн.
– А я думаю, что это письмо от моего друга по переписке из Германии, – протянула Эгги.
– Еще чего, – вспыхнул Ренси, – скорее всего это написала моя двоюродная тетка по линии матери из дома для пожилых людей. Видать, опять продукты будет клянчить.
     Что же, видимо отсутствие почтовой марки на конверте им ничего не говорило.  Ренси наконец разорвал конверт и вытащил оттуда листок.
– Принеси очки, – приказал он своей жене Энн.
     Когда очки заблестели у него на носу, и все присутствующие сели на пол по-турецки, образовав полукруг и договорившись, что кто бы ни был адресатом письма, оно будет прочитано вслух, Ренси начал читать, предварительно покашляв минут пять:
     «Мои любимые и дорогие родственники! Я знаю, как вы меня любите и вам, наверное, будет тяжело со мной прощаться (я, по крайней мере, не теряю на это надежды) и, конечно же, вы мои деньги любите не меньше. Я знаю, что должен написать завещание, в противном случае, деньги поделятся поровну между тремя моими великолепными детьми. И хоть это самый, казалось бы, разумный вариант, я решил, как азартный, хоть и старый, человек, организовать все иначе. Отныне вы лошадки! Я устраиваю так называемые скачки. Имеются четыре скаковые лошадки: Ренси, Леонардо, Энн и Эгги. Дети, понятное дело, в скачках не участвуют. И не беспокоитесь: если Ренси или Энн не придут в этих гонках первыми к финишу, своих внуков без содержания я не оставлю. Также прошу не переживать за Лейли: эта несчастная женщина не останется в нищете. На кону три четверти моих денег: двадцать один миллион долларов. Особняк к призу не относится. Он будет поделен между всеми членами семьи. Поровну. То есть лошадь, выигравшая скачки, урвет кусок и от этого пирога. Это письмо – первое и последнее. 
     Итак. Я не имею представления, где находятся мои золотые часы. Я уже стар и уверяю вас, что не прятал их, ползая на коленках. Часы большие – диаметр около трех дюймов. Круглые, кулонного типа, с цепочкой. Кто первым их найдет – получит три четверти моих денет. Пять миллионов наличными, остальные – в денежных чеках. Часы могут находиться как в особняке, так и за его пределами. Повторюсь, что это я и сам не ведаю».
               
                Джон Трейнс


     Ренси прочел письмо, и на веранде повисло длительное молчание. Энн в остервенении трясла волосами, Леонардо отвернулся к окну, Эгги ковырялась в носу ногтем мизинца, Ренси мял письмо, Дарин помогала  Зиву строить домик из кубиков, Оливер тер распухший глаз, который с каждой секундой краснел все больше, и икал.
– И что будем делать? – наконец подала голос Энн.
– Энн…  А ведь будет странно, если, например, ты найдешь эти деньги, ты ведь не дочь нашему папаше, – наконец отчетливо, словно отбивая слова молотком, произнесла Эгги.
– Мы живем одной семьей, – сказал Ренси, – я думаю, что жена поделится со мной деньгами.
– Дал маху, старый хрыч, – огрызнулась Эгги, – думаю, моя обожаемая невестка кинет братца-растяпу и своих огрызков, а сама  с миллионами куда-нибудь уедет, махая нам ручкой.
     Если бы Энн своими глазами могла метать огонь, то от Эгги осталась бы горстка пепла. Ренси часто заморгал.
– Хватит! – Леонардо наконец вступил в полемику и попытался разрядить обстановку, – я сейчас поднимусь на третий этаж к папаше в кабинет и скажу за всех, что мы такие игры не приветствуем. Пусть составляет завещание, как его душе угодно, но…
– Сядь, – приказала Эгги своему брату, с которым тридцать шесть лет назад она находилась в одной утробе, – я думаю, что меня поддержат Ренси и Энн, то есть большинство «ипподромных лошадок». Мы будем искать треклятые часы и начинаем с сегодняшнего дня!
     Наступила очередь Леонардо хлопать глазами.

               
– Ты, – шептала Энн своему мужу, – будешь чертить карту нашего дома. Ренси послушно поплелся за карандашом и листами.
– Какие мысли? –  тем временем спрашивала Эгги у Леонардо.
– Все это глупости, – проворчал тот, – нельзя же так! Мы все близкие друг другу люди, а из-за денег готовы сожрать друг друга и кости выплюнуть! Я признаю, что на кону огромные деньги, но ведь моральная сторона намного дороже!
– Заткнись! – шикнула Эгги и взяла стакан, чтобы прослушать происходящее в соседней комнате.
«Все с ума посходили», – подумал Леонардо и склонил голову.
От него никакого толку! – Эгги бросила стакан, и кусочки стекла полетели в разные стороны, но женщина не придала этому никакого значения, – но все же я смогла понять, что задумала Энн. Гадкая невестка так визжит, что ее слышно за милю! Итак, быстро неси  бумагу и чернила.
– Зачем? – слабо воспротивился Леонардо
– Рисовать карту особняка будем, дурная ты башка!
«Легче подпрыгнуть и вцепиться в луну зубами, чем переубедить сестру» –  подумал Лео и пошел за необходимой канцелярией.
Когда Лео стал схематично рисовать веранду, плавно переходящую в гостиную комнату, Эгги опять стала ворчать, и как обычно, капельки слюны обрели разные траектории полета.
– Дурья башка! Ты совершенно не умеешь рисовать! Ни крупицы таланта у своего папашки не перенял! Навоз легче развозить, да?
Леонардо посчитал нужным не напоминать своей сестре, что талантливый художник Джон Трейнс является  и ее отцом.
– Сама и рисуй, – весьма неуверенно произнес он, на что получил такую огромную порцию негодования, что счел нужным продолжать делать схему дома, больше похожую на рисунок пятилетнего малыша.
               
– Оли, что случилось? – Дарин озабоченно смотрела на своего брата, который, вместо того, чтобы беситься и рушить все вокруг, что он делал целыми сутками напролет, сидел и тер подбородок правой рукой. Действия серьезного взрослого человека придавали несносному ребенку особую комичность.
– Ты что, не слышала? – Оливер прищурился, - письмо, гонка за деньгами! Пока ты играла с придурком, я делал вид, что задумался, но на самом-то деле я грел уши!
– Ты не имеешь права оскорблять Зива, – подбоченилась Дарин, – он очень милый и умный для своих лет!
– Ага, растопырь  свои карманы и лови в них правду! – усмехнулся Оливер, –  да по нему же видно, что он больной! Но сейчас не об этом, – осекся Оливер, увидев, что у старшей сестры от злости стали темнеть глаза, – мы должны первыми найти эти часы.
– Оливер, по-моему, ты спятил, – покачала головой Дарин, – мы всего лишь дети и ничего не найдем.
– Найдем, – шмыгнул носом Оли, – главное, в это верить. Нам просто нужно выработать стратегию!
– Стратегию?!
– Да, именно! Мать я за конкурента не признаю, ее мозг меньше рыбьего, своей рыжей мочалкой только трясти умеет, отец постоянно парики на свою голову  кладет, еще тот извращенец, Леонардо слишком добренький, постоянно что-то твердит о морали, Эгги будет рьяно искать часы, но она дура, и поэтому, –  подытожил Оливер, – у нас есть все шансы. Только я понимаю, что нам дед просто так не отдаст деньги.  Он говорил в своем письме, что дети в скачках не участвуют. Я думаю, что какая-то доля денег в любом случае будет юридически принадлежать нам, но полностью ими распоряжаться мы будем Бог весть когда. Я планирую заграбастать все средства, всеми правдами и неправдами, потом нанять нянек и рвануть, куда глаза глядят, но лучше туда, где теплее. Вопросы – как мы получим двадцать миллионов, каким образом мы будем бегать с этими деньгами и вообще как получим деньги по чекам –  не задавать, пока не придумал. Но обстоятельства нам в помощь, –  закончил Оливер и сладко потянулся.
Глаза Дарин стали еще больше. Таких рассуждений и подобной прыти от Оливера она никак не могла ожидать.
               
– Беги в гостиную, – шикнула Эгги своему брату, – и перерой там все!
– Ты думаешь, что будет так легко? – отмахивался Леонардо, – я вообще считаю, что папаша, несмотря на свои слова о потере, специально припрятал часы куда подальше. Он не будет прятать в главной комнате яблоко раздора, если, конечно, не считает нас полнейшими дураками. «Вполне возможно, что именно так он и оценивает наши умственные способности», – подумал Лео, но озвучивать это не стал. – Так вот, – продолжил он, – он мог спрятать часы где угодно, начиная от дома приятеля и заканчивая тем, что вовсе продал их на каком-нибудь аукционе и забыл. Последнее можно предположить, если он на самом деле нас не обманул и не прятал их специально. Но повторюсь, в честности слов в его письме я очень сомневаюсь.
Эгги несколько мгновений думала, хотя, возможно, ее лоб сморщился, а брови опустились чуть ли не до переносицы не от мыслительного процесса. Наконец она изрекла:
– Посмотри в гостиной, хорошо? Мало ли, может, часы там?
– Хорошо, я посмотрю, – вздохнул брат, а сам подумал, что все-таки хорошо было бы подняться в кабинет отца и аккуратно обо всем расспросить. Но, конечно, нужно сделать это осторожно и поразмышлять затем над каждым словом – Трейнс-старший любил говорить загадками. Лео обязательно ему скажет, что натравить друг на друга глупых, но очень упрямых людей была плохой идеей. Но для начала нужно устроить спектакль для одного зрителя под названием «Леонардо ищет золотые часы в гостиной».
               
– Не дом, а непонятно что, – проворчал Ренси, пытаясь закрыть дверь ванной комнаты. Сначала ему помешал это сделать конец махрового полотенца, затем жесткая мочалка, а потом кисть руки Зива. Ренси, не заметив детскую руку, из-за всех сил хлопнул дверью, раздраженно ругаясь сквозь зубы. В эту же секунду он услышал оглушительный вопль, плавно переходящий в плач. От неожиданности Ренси отпрянул и головой ударился об раковину.
– Заходи, – он открыл дверь своему младшему сыну, – Зив, прости меня, я случайно.
     И Ренси стал неумело дуть на прищемленную ручку. Плач-то затихал, то усиливался.
– Все-все, не плачь, – зашептал отец сыну.
     Зив немного успокоился, улыбнулся. По подбородку изо рта заструилась слюна. Затем он заморгал своими глазенками и стал мычать. Убедившись, что отец совершенно не понимает его язык, Зив стал мычать сильнее, при этом жестикулируя руками и работая мимикой лица.
– И когда ты уже заговоришь? – вздохнул Ренси, вытирая детские слюнки полотенцем, – но я верю, что когда-нибудь ты научишься формулировать членораздельно свои мысли, и из твоего ротика посыплются предложения.
Зив неожиданно пожал плечами и вздохнул. Ренси увидел определенный ум в его маленьких глазенках.
– Смотри, – Ренси надел парик черного цвета, – тебе нравится? – он повернулся к младшему сыну.
     От непривычного вида отца с иссиня-черной шевелюрой Зив разинул рот.
– А это как? – Ренси снял черный парик и нахлобучил на голову золотистые локоны.
По сдвинутым  бровкам и приоткрытому ротику было понятно, что Зив находится в замешательстве.
– Понятно, – вздохнул мужчина. Он нагнулся и вытащил из нижней полки белого шкафчика рыжий, довольно пыльный парик, отряхнул его, а затем  надел. –  Подожди, сейчас, – отец повернулся к большому зеркалу, обслюнявил кончик толстого коричневого карандаша и начал сыпать конопушки на свои щеки, нос, лоб, подбородок.
– Как? Нравится? – Ренси повернулся к сыну.
     У Зива задрожал подбородок. А потом он захохотал. Это был вполне здоровый детский заразительный смех. Он сжимал ручки в кулачки, закрывал ладошкой рот, набирал в щеки воздух. Когда почти утих, он вновь повернул головку к отцу и его вновь одолел приступ.
– Да что тут смешного?! – нарочито грозно спросил-воскликнул Ренси, хотя его самого начал одолевать хохот. Он еще раз повернулся к зеркалу и секундой позже сам лежал на полу и рыдал от веселья.
               
– Вычеркивай из списка гостиную, столовую, прихожую, ванную комнату, туалет, комнаты детей. Осталась спальня придурков и второй этаж, так?
– Да, коротко бросил Лео, – «И когда эти поиски уже закончатся, и мы заживем большой дружной семьей. Хотя вряд ли дочасовые взаимоотношения были полны любви и взаимопонимания. Но было намного лучше, чем сейчас», –  с грустью пронеслось у Леонардо в голове.
– Итак, ты выманиваешь Энн и Ренси, например, в столовую, я там постараюсь их заболтать, а ты тем временем перевернешь в комнате все вверх дном, понял? – продолжила Эгги.
– Они не такие дураки, какими ты их выставляешь, – слабо сопротивлялся Лео, –  я думаю, что они сразу раскусят этот «план». Да и свою комнату они перерыли в первую очередь, но о находке не заявили. Следовательно, там часов не было.
– А мне кажется, что ты их переоцениваешь, – отмахнулась Эгги, – и, даже предположим, что каждый из этих придурков имеет могучий головной мозг, и прячет его от нас, то родственнички, чисто теоретически могли найти уже часики, но не объявить это, а немного подождать. И спрятать на время их в своей комнате, например, в прикроватной тумбочке. Понимаешь, о чем я? – Эгги хотела подмигнуть брату левым глазом но, вопреки ее желанию, закрылись оба ока.
– Понял, – устало вздохнул Леонардо, – выманю и перерою.
Леонардо, между тем, все еще вынашивал план о воззвании к здравомыслию своего отца. Но, не имея единомышленников, идти один он трусил. И решил достучаться сначала до своего старшего брата Ренси, вселить возможными и невозможными путями, что поиски часов в конце концов ни к чему хорошему не приведут.
               
– Что делаешь? – Лео сел возле старшего брата. Тот посмотрел на Леонардо мутными глазами.
– Сижу, думаю. Я не понимаю историю о часах. Мне это кажется неинтересным, и скорее бы все это закончилось, – проворчал Ренси, – если ты подошел, чтобы узнать, с чего поиск лучше начать, то тебе лучше обратиться к моей жене. Вот в ком великий военный стратег пропадает!
– Нет, – мягко улыбнулся Леонардо, – я хотел узнать твое мнение насчет очередной отцовской прихоти. Скачки! Подумать только!
– Мне все это кажется полнейшим бредом, – медленно проговаривал Ренси каждое слово, будто выдавливая слова из тюбика, который уже пора выбросить, – мне кажется, что папеньке скоро надоест эта игра, и он составит самое обычное завещание.
     Леонардо  после продолжительной паузы спросил:
– Ты видел отца после получения письма, три последних дня?
– Нет, но это неудивительно Он уже как полгода, как ему парализовало ноги, не бывает в общей столовой, Дарин приносит ему еду прямо в кабинет. Прямо скажу, что уже полмесяца в его кабинет я не заглядывал, а он меня через Дарин не спрашивал.
– Я подумал, что прийти к отцу после его письма и серьезно поговорить будет хорошей идеей. Я сегодня вечером к нему зайду. Знаешь, что удивительно? Три месяца назад отец уволил почти всех слуг, оставив лишь кухарку и одну поломойку. Мне кажется, что письмо и эти увольнения каким-то образом взаимосвязаны. А ты как считаешь?
Леонардо пристально посмотрел на Ренси и понял, что старший брат в эту минуту вообще ни о чем не думает. Как будто из его глазниц вытащили оба ока. Леонардо даже показалось, что оттуда потянуло сквозняком. Он поежился.
             
     Ренси, так ничего  не сказав, ушел, что-то бормоча себе под нос.
– Что за человек? – вслух сказал Леонардо, не настолько громко, что можно обратить на это внимание, находясь в паре миль, но рядом стоящий человек, вероятно, услышит эту реплику.
– Кто? Мой отец? – спросила Дарин, выходя из детской Зива, - да он довольно странный. Но знаешь, я его люблю. В нем есть что-то человеческое.
– Я тоже его люблю…  Никогда не забуду, как он играл со мной в песочнице, как мы вдвоем приводили в порядок сад втайне от отца. Это было нашим подарком отцу на пятидесятилетие. Ренси тогда было двадцать, а мне шестнадцать. Поработали мы тогда на славу! Правда, вместе с сорняками мы уничтожили и несколько видов очень полезных и редких растений, так что отец весьма низко оценил подарок. Помню еще, как твой отец отбивал меня от хулиганов. И в итоге мы оба получили по сотрясению и перелому руки. «Все пополам», – смеялся тогда Ренси. А еще… А еще ему можно доверять. Я часто рассказываю Ренси все, что у меня на душе. Он никак не реагирует, сказать по правде, и советов никаких не дает, только вздыхает и качает головой. Но мне становится легче. Эх, не знаю, зачем я все это рассказываю тринадцатилетней девчонке…
Дарин улыбнулась.
– Ты очень умная и красивая девочка.
– Спасибо. Только это неправда. Я часто совершаю неосмотрительные поступки, и мне потом за них стыдно. Поэтому я глупая. А еще у меня длиннющий нос. Поэтому я некрасивая.
– Глупость иногда помогает, – серьезно сказал Леонардо, – Да и посмотри на нашу семью. Мы все, за исключением твоего дедушки, ведем себя глупо и нечеловечно. А мы ведь тебя старше, и должны быть мудрее. Вот, например, мне кажется, что Зиву лучше спать с родителями. Но твоя мать так не считает.  Ренси не думает об этом вообще. А моя сестра сейчас что-то рассматривает в бинокль в своей комнате. Не глупо ли? Я хочу сходить к своему отцу и расспросить про письмо, переубедить его. Но я боюсь. И это глупее, чем вышесказанные поступки, вместе взятые. А форма и длина носа тебе очень идет, придает определенный шарм.
Дарин еще раз улыбнулась.
– Я к дедушке хочу пойти. Пойдем вместе? Даже Оли, и тот какой-то план разрабатывает, по получению львиной доли наследства. Не смешно ли? Если всерьез подумать о том, куда мы катимся, ставится страшно.
– Умная ты девочка, смышленая. Человечная,– Лео погладил свою племянницу по голове.
Они немного помолчали. Ни Леонардо, ни Дарин не знали, какой фразой можно продолжить разговор.

     Наконец Дарин произнесла:
– Ты не знаешь, кто сегодня ухаживал за тетей Лейли?
Лео пожал плечами.
– А вчера?
– У меня такое тревожное чувство, что после получения письма в комнате твоей тети никто не заходил.
У Дарин расширились зрачки.
– Как?! – воскликнула она, - она что, трое суток не ела, ее не мыли и за ней не убирали?!
Леонардо с Дарин еще раз переглянулись, а затем, не сговариваясь, бросились к лестнице.
                ***
     Тетя Лейли, как ты? – Дарин первой бросилась к несчастной.
– Нормально, – прошептала 26-летняя женщина без ног. Осунувшееся лицо и мешки под глазами позволяли выглядеть на 15 лет больше, чем ей было на самом деле.
– Ты ничего не ела три дня! – Дарин готова была заплакать.
– Все хорошо, – голос Лейли прерывался, – тут на столе лежали галеты, ранетки, есть вода. Я смогла до этого дотянуться.
– Не переживай, – трясла белокурыми волосами девочка, – мы с дядей Леонардо сейчас о тебе позаботимся.
– В доме что-то произошло. Я чувствую. Что-то гнетущее, –  шептала Лейли.
Леонардо с Дарин промолчали.
Дарин откинула одеяло, которое скрывало отсутствие ног Лейли, и вытащила из-под женщины почти полное судно с испражнениями.
В комнате Лейли была раковина и ванная за ширмой. Дарин тут же хорошенько промыла судно и вернула его на место.
– Я сейчас приду, – сказала девочка, – принесу из холодильника еды. Мама сегодня утром готовила. Очень вкусную курочку! Тебе понравится!
И Дарин убежала. Леонардо с наигранной улыбкой смотрел на Лейли, не зная, что сказать. Женщина тоже попыталась улыбнуться, но от слабости получилась жалкая гримаса.

     Нельзя сказать, что Леонардо любил Лейли. Сестру жены своего брата – свояченицу – он уважал и, конечно же, жалел.
– Леонардо, – наконец зашептала Лейли,  –  я очень смущаюсь тебя просить, но… помоги мне, пожалуйста. Подними меня чуть-чуть, моему позвоночнику что-то мешает. Уже как несколько дней, – женщина вздохнула, сглотнув слюну.
Леонардо подошел к Лейли, обхватил ее плечи и слегка подвинул.
– Больно, – взмолилась она, – посмотри, что мне так мешает.
Леонардо аккуратно перевернул Лейли на бок и увидел… большие круглые часы с крышкой. На крышке была выгравирована буква «Z».  Он сразу понял, что это именно их в письме упоминал Джон Трейнс, ради них члены семьи бьются, обнажая улыбку, похожую на оскал. Именно так улыбаются гиены.
      
               
    Дарин принесла поднос. На нем была тарелка с несколькими кусочками куриного мяса,  вазочка с конфетами, четыре печеных яблока и стакан апельсинового сока. Леонардо перенял у девочки еду, сбросил прямо на пол засохшие галеты, два яблочных огрызка, убрал грязный стакан, и аккуратно поставил поднос.
– Не съедай все сразу, – предупредил Леонардо Лейли, – немножко поешь, мы тебя приведем в порядок, зачем можешь немного съесть вновь.
Хорошо, – кивнула женщина и тонкими пальцами обхватила стакан с соком.
– Давай выйдем, – шепнул Леонардо Дарин, – есть серьезный разговор.
Та отрицательно помотала головой, давая понять, что останется в комнате Лейли до позднего вечера.

     Леонардо сел в кресло, находящееся возле окна, Дарин принесла маленький стул из другого конца комнаты и села возле своего дяди. Леонардо молчал, заставляя Дарин испытывать большое любопытство. Лейли тем временем съела один кусочек мясо, несколько конфет, пол-яблока, сделала пару глотков сока и уже успела задремать. Леонардо вытащил из большого нагрудного кармана рубашки часы. У Дарин участилось сердцебиение.
– Это они? – шепотом спросила она.
– Думаю, да, – кивнул Лео.
– И… что мы теперь будем делать?
– Я пойду к тому, кто заварил эту кашу. Надо только обдумать каждое слово, а то одним разговором можно испортить абсолютно все, что портится.
               
– Отец, к тебе можно? – Леонардо постучался в кабинет Трейнса-старшего.
– Заходи, –  бодрым голосом ответил Джон Трейнс. Он перебирал небольшие по размеру картины-пейзажи.
– Ты, наверное, знаешь, о чем пойдет разговор? – спросил Леонардо. Голос стал заметно дрожать.
– Примерно знаю. Эх, кажется, я потерял Z-раздел. Это очень важный раздел! Не завершу я до смерти задуманную работу.
– Отложи, пожалуйста, свою работу. Разговор серьезный.
– Хорошо, – согласился мистер Трейнс-старший, – сейчас поговорим. Он  положил кипу картин в пластиковую черную коробку, ее засунул в нижний ящик стола. –  Говори.
– Отец, почему ты уволил слуг?
– Энн хорошо готовит, Дарин убирается, приносит еду и ухаживает за мной. Мне кажется, вам пора было начать учиться самостоятельности. Но мне кажется, вы так ничему не научились.
– Научились, – Леонардо вытащил часы. – На четвертый день. Но лучше поздно, чем никогда.
– Да, я немного приврал о потере, как же без этого, – усмехнулся Трейнс-старший, – я хотел проверить вашу человечность. Признаться, Леонардо, ты хоть и несмелый малый, но ты меня удивил. Приятно удивил. Я был о тебе худшего мнения.
– Я положу часы под кресло в комнате Лели, пусть ищут, отец. Там посмотрим, что будет дальше.
 
     Происходящее в доме напоминало комическое театральное представление. Фарс. Эгги ходила по саду, периодически опускаясь на колени и рассматривая зеленую биомассу через лупу, Энн собирала свои вещи, вещи Ренси и детей. Она уже купила билеты на поезд, так как ее светлую головку посетила мысль, что часы свекра  могут быть на их загородной даче. Энн часто сидела за столиком, думая, как  уже ее миллионы посредством вкладов в недвижимость, уголь и нефть превращаются в миллиарды, как она головокружительно тратит проценты от прибыли, сохраняя при этом первоначальную сумму. Она даже в мечтах создала банк, в который можно положить крупную сумму под триста процентов годовых. Для Энн ежесуточное время летело быстро. Она даже похудела на четыре-пять фунтов, постоянно забывая есть ужин, который она сама же и готовила для семьи.
     Эгги мечтала о том, что она переедет в какое-нибудь холодное местечко и между живописными скалами со снежными покровами возведет дворец. Женщина уже видела стены, расписанные ее портретами, дубовые полы, дорогие серебряные зеркала. Как она ест самые вкусные и дорогие деликатесы мира. При этих представлениях слюни так и текли из ее рта.
Ренси мечтал об одном – спокойствии. Ему надоели визги жены насчет наследства. Хотя Ренси бы не отказался от денег. Только ему нужны были всего несколько долларов на тот момент: в лавке мистера Лейнера он видел симпатичный парик – «шатен с проседью». Ренси был уверен, что этот парик придаст ему некую солидность.
     Оливер мечтал не посещал не посещать гимназию, хотел, чтобы его дом был завален игрушками и интересными книгами – Оли любил читать – и, конечно же, вкусная еда и цикличный отдых в экзотических местах.
А Леонард и Дарин мечтали о дочасовом периоде. Тогда было куда лучше.
Никто не знал, о чем мечтал Зив, играя со старшей сестрой и дядей Лео в развивающие игры.

     И вот, наконец, в середине июля Энн, Эгги и Оливер подумали об одном и том же. Сложно сказать, кто был первым получателем посылки с этой мыслью, однако пришла эта идея всем троим «гоночным лошадкам» в один тот же день, час и даже, возможно, минуту.

     Мысль была очень простой. Действовать поодиночке. Эгги решила больше ничего не говорить о своих планах Леонарду, Энн решила отказаться от бесценной помощи Ренси в поисках часов, а Оливер предпочел действовать без Дарин. Намного приятнее делиться холерой, чем деньгами.               
Ночью Энн встала с постели, перелезла через сопящего Ренси и на цыпочках подошла к двери. Она хотела еще раз поискать часы в особняке. Энн толкнула дверь, которая неожиданно громко скрипнула. Ренси стал причмокивать губами, а затем перевернулся на другой бок. Энн выдохнула, хотя знала, что даже если ее муж проснется, то любопытничать не станет.
     Она стала подниматься на третий этаж, но затем подумала, что недостаточно поискала на втором этаже. Она оглядела там всего две крайних комнатушки, ныне принадлежавшие прислугам. Оставалась еще пустая комната с парой свернутых матрацев, комната Лейли и комната-сад, там было очень много растений и поддерживались определенные температура и влажность. Обшарив матрацы, Энн решила, что искать больше негде, и пошла дальше. Стоя в коридоре, Энн вспомнила о своей сестре, у нее защемило сердце. С момента, когда она заходила к ней последний раз, минуло как уже пять дней…
«Так, – подумала Энн, – успокойся, дорогая. Никто о ней не забыл. Все хорошо. Семья большая. Дарин наверняка приносила ей еду». Но все. Сожаление и раскаяние прочно поселились у Энн в душе. Женщина закусила губу, чтоб не расплакаться. Она опустила фонарик. Неожиданно луч света ударил прямо ей по лицу. Энн направила и свой фонарик.
Эгги выглядела довольно комично: серая пижама с безнадежно короткими брюками и синий ночной колпак.
     Как ни грустно было в тот момент Энн, она прыснула со смеху. Но Эгги не разделила ее веселости.
– Что ты здесь делаешь? – сухо и с вызовом спросила она.
Но Энн в тот момент не хотелось вступать ни в какую перепалку.
– Отдыхаю, – коротко ответила она.
– Ага, в коридоре на втором этаже, – Эгги уперла руки в бока, – я знаю, что ты здесь искала.
– То же самое, что и ты.
     Повисла пауза, которая завершилась вздохом Эгги. Затем она неожиданно произнесла:
– На третьем этаже нет. Я осмотрела две комнаты отдыха, и библиотеку. Остался только кабинет папеньки, но было бы абсурдом, если часы находились бы там.
Женщины помолчали несколько секунд.
– Я пойду, осмотрю комнату своей сестры, – наконец прошептала Энн.
Эгги поплелась за ней.
               
     Энн первой зашла в комнату Лейли. Она покрутила перед лицом Лейли фонариком, на что та ответила шевелением губ и скрежетом зубов. Эгги же не стала включать свой фонарь. Она вытащила из кармана длинную спичку и чиркнула ей о коробок. Так они ходили и бродили около получаса. Наконец первой выдохлась Эгги, истратив около десятка спичек и задымив все помещение.
– Энн, пошли. Видно, часы и впрямь не в особняке находятся.
Энн горестно кивнула.
– Идем, – вздохнула она.
Дверь неожиданно скрипнула, и в комнату вошел Ренси.
– Что ты здесь делаешь? – он обратился к своей жене.
– Часы ищу, – пожала та плечами, – а ты чего проснулся?
– Организму не прикажешь, – просто ответил он. – Тебя рядом не было, и я пошел тебя искать.
Лейли застонала, потянула руки и открыла глаза. Увидев тусклый свет фонарика Энн, она взвизгнула.
– Все хорошо, – зашептала Энн, – мы сейчас уйдем.
     Но в комнату мчался Леонардо, а за ним и Дарин.
– Что такое?! – выпалил Лео на ходу.
– Все хорошо, – вздохнула еще раз Энн, – мы просто искали сам знаешь что – ей не хотелось говорить при сестре о часах – и Лейли проснулась. Закричала, видимо, от неожиданности.
– Кстати, закричала она не так громко, чтобы все услышали, будучи крепко спящими, – нахмурилась Эгги.
– Я сидел в столовой, курил, потому что никак не мог заснуть. Дарин была со мной, ей тоже не спалось. Столовая находится как раз под этой комнатой, был отчетливо слышен крик. Вот мы и прибежали.
– Пойдемте, – подала голос Дарин, – тете Лейли нужно спать.
В дверях показалась последняя «ипподромная лошадка». Оливер очень любил читать и сидел в библиотеке на третьем этаже, читая книгу со свечкой. Услышав крик на втором этаже, а потом возню и громкие голоса, он спустился.
– Вы что-то нашли? – голос Оли срывался.
– Оли, – повысила голос Энн, – марш в кровать! Три часа после полуночи!
Эгги тем временем зажгла двенадцатую спичку, а фонарь Энн уже не горел.
– Мам, – заныл Оливер, – не кричи на меня. Вы сами устроили тут столпотворение, и отыгрываетесь на самом младшем!
– Перебудили всех, – стал ворчать Ренси на Энн и Эгги. – Осталось, чтоб еще сюда пришел Зив и отец. Полный семейный сбор!
– Мы уже собирались уходить, но тут пришел ты! – надрывалась Эгги.
Лейли зарыдала, Дарин кинулась ее успокаивать, Леонардо молчал, опершись на дверной косяк, Ренси было пошел в  свою спальню, но был остановлен своей сестрой, Энн кричала на своего сына.
     Неизвестно, чем бы закончилась вся эта потасовка, но тут  произошла весьма неприятная ситуация, а если бы Ренси не принял меры, то это могло бы закончиться бедой. Эгги уронила горящую спичку на пол, та попала на маску из бумаги, наполовину торчавшую из-под кровати, непонятно как оказавшуюся в комнате Лейли. Ренси, стоявший возле кресла, сдернул с него покрывало и кинул на горящую бумагу. Когда Ренси поднял покрывало, остался только дым, устремившийся в потолок. Повисло молчание, прерываемое только рыданием Лейли. Дарин дрожала, Энн и Эгги судорожно хватали губами воздух, Оливер уперся глазами в одну точку, оказавшейся серединкой одного из цветков на теперь уже ничем не покрытом кресле. Мальчик подошел поближе и при свете своей свечки заметил цепочку.
     «Золотая, – подумал он, – наверное, мать потеряла. Или тетя Эгги. Сейчас я ее вытащу, а потом отдам. Разумеется за вознаграждение».
Оливер боком направился к креслу. Но осторожность была излишней, в этом хаосе на ребенка никто не обращал внимания. Оли схватил эту цепочку и потянул. Что-то помешало. Он стал дергать ее с усилием. Пару секунд Оли глубоко дышал, затем взвизгнул так, что чуть не уронил свою свечку. Все вздрогнули и обернулись. ЧАСЫ!
Первой обрела дар речи Энн.
– Оли, молодец. Отдай часики мамочке…
– Еще чего, – маска Оливера сгорела точно с такой же скоростью, как секундами раньше бумажная, – я нашел!
– А вы уверены, что это они, – подал голос Ренси, но на него никто  не обратил внимания.
– Отдай! – еще раз взвизгнула Энн и укусила Оливера за большой палец руки. Оливер закричал и выпустил часы. Энн наклонилась, чтобы их поднять, но Эгги ребром ладони ударила Энн по внутренней стороне колена. Энн присела и заохала, Эгги схватила часы за цепочку и взмахнула ей. Часы отлетели в другую сторону, цепочка же осталась же в руках Эгги. Часы упали прямехонько под ноги Ренси. Он быстро поднял их и засунул в карман. При этом он посмотрел на Леонардо. Младший брат кивнул.
     В спальню к Трейсу-старшему можно было попасть только через его кабинет.  Постучались, затем Ренси толкнул дверь, но она была отчего-то заперта. Хотя домочадцы в первый раз шли в кабинет к Трейнсу-старшему в такое время, вполне возможно, что он каждый день закрывал дверь на ключ. Ренси пошел вниз за связкой. Царило удивительное молчание.

     Кабинет был открыт, пару секунд все мялись на пороге, не решаясь зайти. Оливер трясся от обуревавшего его непонятного чувства.

     Наконец семья вошла в кабинет Джона Трейнса. Ренси уже было стал подбирать ключи из связки от отцовской спальни, но заметил, что Трейнс-старший сидел в своем кабинете за столом. Эгги подошла к рубильнику. Все озарилось ярким светом.
     Леонардо взял уже холодную руку своего отца.
Ренси молча поднял бумагу с его стола, лежавшую прямо по центру. Это было завещание. В нем было сказано, что все движимое и недвижимое имущество, которое имел Джон Трейнс, после смерти делится на равных 8 частей. Между Ренси, Леонардо, Энн, Эгги, Оливером, Дарин, Зивом и Лейли. Последним четверым назначаются опекуны: детям – мать, Лейли – ее сестра Энн.
Здесь же были подробно расписаны суммы, банковские вклады, картины, недвижимое имущество, обязательство опекунов и прочее.  Подпись нотариуса и позавчерашняя дата.
     Пока Ренси читал завещание, женщины и дети стояли бледные и притихшие, Леонардо открыл нижний ящик стола и достал большую пластиковую коробку. Она была поделена на 26 отсеков. В 25 лежали небольшие эскизы природы. Раздел «Z» пустовал. Лео приладил на место цепочку от часов, и они обрели свое законное место.