Менестрель

1.
- а розами выложить дорожку. От этой двери и во-он туда, - она показывает пальчиком в направлении улицы. Фонари уже зажглись над дорогой и тени наши сплетаются в причудливый узор. Я обнимаю свою малышку и улыбаюсь.
Мы часто мечтаем и в этой нашей игре мне открывается другая сторона моей забавной девчонки. Она превращается в своих грезах то в седую страху, окруженную толпой внучек и кур, то в мореплавательницу, покоряющую на своем плоту Северный Ледовитый океан. Но чаще всего она видит себя менестрелью, бредущей по свету в гордом одиночестве.
В понимании семилетней девочки, менестрель – это симбиоз человека-оркестра и свахи-тамады. И она бродит по свету, заходя в город и оставаясь в нем до тех пор, пока не найдет «две голодные души, которым нужно откусить друг у друга кусочек» да, это цитата такая.
она когда-то сказала, что её папа не с нами потому, что…
- … вы с ним – две голодные души, которым нужно было откусить друг у друга кусочек. Но вам не понравилось, выплюнули, и  вы разошлись… по домам.
Моя менестрель умудрилась чрезвычайно быстро вырасти и позабыть это точное определение любви, поэтому страдала она так же, как и все девушки, и нравились ей точно такие же мальчики, как и всем, а душа её кривлялась и выплевывала кусочки , то горькие, то приторно сладкие на вкус. Наступила пора моей осени, и наше лето, полное ягод и роз, осталось в прозрачно-синем небе.
2.
- друзья навек!
Капельки крови мы смешали палочкой. Ане было едва не тошно, мне – страшно, Игорю – весело. На заднем дворе нашего детского дома, на присядках, мы вершили нашу Судьбу.
Магических заклинаний я знала очень много, хотя меня никто им не учил. Эти бесконечные сиреньки по пять лепестков, заглядывания в зеркала, прыжки через костер. Мы, трое, были предоставлены Судьбе и растворились в ней, быть может поэтому нас не нашли наши непутёвые гены, такие же непутевые друзья-наркоманы. Мы как-то пролетели над тем, что готовила нам Жизнь, что увещевали нам преподы. Мы казались всем чудаками.
И вот я влюбилась.
На этом предложении можно ставить точку и закрывать книгу. Влюбилась. Точка. Все уходите.
Вы ещё тут?
Влюбилась в совершенно чужого человека.
Аня сказала, что завидует мне. Бурный роман детдомовки с сыном владельца магазина. Это было невероятно круто.
Игорь переживал за меня.
Я точно помню, как он подошёл ко мне и сказал, что мы всегда будем вместе. Втроем. Друзья навек.
3.
- расскажи мне об отце.
Услышав это, я пускалась в своё любимое турне – вдохновенную ложь. Я никогда не скупилась на подробности, точные описания внешности, характера и дурных привычек, – всегда разные.
Она больше не верит мне. Она больше не подходит к зеркалу, задирая, и без того курносый,  нос, не ищет в своих чертах нечто греческое, не храбрится, как потомок племени воинов(воинов-бурятов, чёрт знает почему!).
Она больше не верит мне.
В этот раз мне пришлось собраться. Собраться не уходить в мир, где любой придуманный мужчина может стать её отцом, где стираются временные рамки и границы государств, а реки и вовсе выходят из берегов.
Взрослые дети не верят.  И она больше не верит мне.
 4.
В церкви был спертый запах, сладкий и тошный, малышка была на удивление спокойной. Мне так хотелось пить. В голове звучало, как колокол, упрекающее «Как ты доверишь этой алкашке дочь?!»
Это означало конец. И все мои мысли были заняты этим. Конец нашим клятвам и тайнам, мы распались, нас больше не существует.
Но Игорь настоял на своём.
- зачем вообще это надо? – спросила я. Однако, когда крестили меня, точнее меня крестила баба Вера, как и других, поголовно, в счёт короткостриженых девчачьих голов, мне было дико интересно и таинственно. Мне понравилось всё, и вода, и крестик, такой маленький, на веревочке. Мне было легко и свободно.
Сейчас мне было тяжело и тошно. Быть может от того, что место на груди – пустовало. Рана в душе и вправду размером с Бога, и видимо, я не тем заполнила её.
Игорь ничего не ответил, но как он посмотрел на меня. Мне стало нещадно стыдно за свою слабость, трусость. Его взгляд говорил мне: «Так мы по-прежнему будем втроем, несмотря на то, кем ты стала.»
Анькин взгляд прожигал мне спину и я, и без того мокрая от пота, начала рыдать, пытаясь не всхлипывать по-детски. Мне было больно и обидно, но вместе с тем, я понимала, что на своих руках я держу ту, что связывает нас в плотный узел. Узел, который не разорвать, не разрезать.
5.
- а розами выложить дорожку. От этой двери и во-он туда, - она показывает пальчиком в направлении улицы. Фонари уже зажглись над дорогой и тени наши сплетаются в причудливый узор. Я обнимаю свою малышку и улыбаюсь.
Она растет невероятной чудачкой. Чего стоят её выдумки про семь ключей или босого торговца. Я не знаю, что в глубине этого колодца скрыто, но боюсь, что там сидит склочная бабка и дожидается её. Она скажет: «Всё поёшь и пляшешь, ягодка… давай-ка ты посидишь тут за меня» И уйдёт, старая карга, не вернется. И ты будешь стареть на её месте, кто знает, найдётся ли тебе замена.
Сейчас ты придумываешь, как мы оформим к торжеству наш дом, занимающий три квартала. Внутри дома куча дорог, у нас вечно гости, приёмы, беседы. А у тебя, похоже, новый кавалер, не чета прежним, красавец и умница, лет шесть от роду. А такие мужья на дороге не валяются. И ты решаешься на этот ответственный шаг, а он тоже не пасует, и вы такие все в переливчатом идёте по главной дорожке, от кухни к гостиной, где стоит кальян, а ты почему-то путаешь его со словом алтарь. А священник смотрит на вас, великолепных в переливчатом, и ничего не может супротив вас поделать. Вы теперь скреплены брачными вузами (ты именно так и говоришь), а его машинки теперь в нашем гараже, рядом с лошадью и слоном, правда последний – наполовину на веранде, ну ничего, с кем не бывает.
Ты просишь меня послушать ночную сказку, наверняка ты единственный ребенок в мире, рассказывающий сказки на ночь. И я с удовольствием соглашаюсь на это путешествие. И в этот раз мы ночуем в гроте, как Смумрикмумрик, знала бы ты, чего мне стоила твоя небольшая библиотека, битком забитая существами и тайнами, твоя тысяча и одна дверь.
6.
Моя квартира, а именно то, что мне досталось, маленькая и сырая, напоминала подвал. Но была она не под землей, а высоко снаружи, доставала верхушки тополей, торчащих из балконных перил. Кухня радовала меня пестротой занавешенных кем-то штор, а я и знать не знала, что этот кто-то появится в моей жизни.
Письмо пришло в январе, когда я ехала в трамвае, пустом и звенящем как этот день, его положили в мой ящик набитым движением руки.
«стой, - говорило оно, - не открывай конверт!»
Но я ослушалась. Саму себя.
«Здравствуй, новый обитатель моего жилища! Я знаю, ты там, и меньше всего хочу, чтобы ты ушёл. Или ушла, кто ты там. Я вижу свет в моём окне, как раньше сам включал его, я даже не снял мамины занавески, они такие домашние. Я приду, если ты захочешь, а я только об этом и мыслю, разреши же мне прийти!»
Без подписи.
Так в мою жизнь нагрянул Он. Весельчак, с кем можно было бегать до пристани и назад, через весь город, лишь бы встретить рассвет или корабль. Но когда он исчез, а он исчез, в моей душе будто бы стало не хватать кусочка, приличного такого куска, и я покинула дом, не меняя занавесок, однако и не присылая писем.
В надежде встретить его снова.
7.
- … с Игорем.
То, что было сказано до этих слов не имело ни малейшей ценности для меня, обычный Анькин рассказ об очередном окрученном парне, бедный малый, серьезно, у неё ведь те ещё запросы.
Но эти слова, этот заговорческий взгляд - всё говорило о том, что речь идёт не о поцелуе и очередном походе в кино, не о букете и плюшевом медведе.  А главное речь идёт о нашем друге.
«предатели, - подумала я, - ногами вытерлись о нашу дружбу, вот и всё»
И чем ближе становились они, а события развивались ох, (!) как стремительно, тем дальше была я, ныкаясь по углам с книгами, уходя в другие миры, закрываясь.
Я не пришла ни на их свадьбу. Специально нашла работу подальше от наших домов, а расселили нас рядом, на моё счастье они переехали. Я не пришла на их новоселье.
Не знаю для чего, но два пригласительных, нарисованных Игорем, одно с голубями, а другое с домиком, я храню в самом потайном кармане моей души, в глубине моего сердца, помня каждое слово, написанное на них, картинки, размер и даже запах, царящий в коридоре, когда я доставала их из щели в своей двери.
И вот они, спустя столько лет, пережившие своих отправителей, лежат на моих коленях, вместе с кленовыми листами, которые мы вкладывали в книги, и  двумя цветками сирени с пятью лепестками. Я зажмуриваюсь, загадываю желание и проглатываю один.
8.
Выпивать, а точнее выразиться  «бухать», я начала на работе, в магазине, с так называемыми коллегами. Моя голова катилась под откос, равно как и вся наша страна в те годы, и меня не остановило ни то, что работу я вовсе потеряла, ни то, что я стала крёстной матерью для годовалой малышки.
Я продала всё: квартирёнку, швейную машинку, книги, вещи. И если бы не то известие, настигнувшее меня в начале марта, так и летела бы я вниз.
Я сидела у Маринки, присматривала за её бабкой, как в дверь постучались. На пороге стоял взмыленный Татаркин, никогда не могла запомнить Вадим он или Влад, и кричал мне прямо в лицо, плюясь при этом , в свойственной ему манере:
- Красновы … - он кашлянул в кулак, - …разбились
А я уже не слышала его слов, опускаясь всё ниже по дверному косяку, и все последующие пару дней ходила как призрак, в тщетных попытках осознать своё сиротство и  полное отчаяние. И пусть я не общалась с ними, потому что  Аня была против моего перегара и грязных волос, и пусть я дарила своей крестнице не лучшие подарки, а так, конфеты, которые она ещё не могла есть, но теперь я осталась одна, одна на всём белом свете.
Маленькая Вика жила в доме малютки, и мне было больно знать, что она будет расти одна, но что я могла сделать, разве что украсть её под покровом ночи, да и то, чем мне кормить её и где нам жить?
9.
В истории человечества это был не первый фиктивный брак и не последний.  Мне казалось, что все, кто стоят в коридоре, все эти невесты тоже фальшивые, подставные лица, на которые регистрируют фирмы или записывают приёмных детей. Так было в нашем случае. Баш на баш.
Виктория Глебовна Вернадская – вот ради чего я пошла на это.
У нас с ней не было ни просторного дома, ни денег. Дальше  - больше. На меня повесили долги фирмы, Вернадский исчез, а я чуть не сошла с ума. И в этой катавасии  мне оставалось одно – снова начать пить, как раньше, но денег не было, а Вика росла необыкновенной фантазеркой, ей нужно было шить одежду из моих тряпок, которые протерлись до дыр, и читать книги, копеечных на рынке было хоть опой кушай.
Не думаю, что стоит перебивать аппетит историей про мою работу в Турции, но Вику на год мне пришлось оставить, передавая из рук в руки, но чаще всего она жила у Маринкиной бабки, и та научила её вязать и крючком, и спицами. И вообще интереснейшая была старуха, и самая лучшая няня, мало ли что парализованная на левую половину, зато с ясным умом и тонким слухом. Поразительная женщина.
Марине я привезла шмоток, бабуле урвали где-то инвалидное кресло, появились деньги и свой крошечный угол, появились книги, а потом было ещё одно рисковое предприятие, не прогоревшее, в отличии от Глебового. А тут и он нарисовался, прынц, захотел долю, но я могла только познакомить его с Катериной Анатольевной, чтоб он тоже съездил за границу, к морю, проветрился.
Так закончился наш брак, такой бракованный, что никому и не нужен. А  в этой новой очереди, из разводившихся, мне наконец-таки начали попадаться на глаза настоящие люди, то сонные, то с синяками, то с перегаром, то нервные, то растерянные, но все…  настоящие.

10.
- расскажи мне об отце, - просит Вика, не зная, что это грустная история, ну вот, что я говорила, сидим теперь и рыдаем.
Я ничего не утаила от неё, от нашей клятвы на крови, до моих перипетий. Я достала большой конверт, из него два фото – общее из детского дома, вожу по нему пальцем, показываю её родителей, и самое дорогое – мы втроем, лет по 12, Игорь в середине, Аня справа. И, никогда не замечала, он смотрит на меня, а Аня – на него. А я одна, кто смотрит четко в объектив.
Я достала два пригласительных, наши кленовые листы и ещё один конверт.
- а от кого это письмо? – вертит его в руках Вика. Обратного адреса нет.
И я рассказываю ей то, что уже знаете вы. Про бывшего владельца моей первой квартиры.
И отчего-то сердце моё неспокойно трепыхается внутри, как не положено сердцу солидной женщины средних лет. Но я то знаю, что я – не она.
- а помнишь, ты говорила, что ты – менестрель?
Вика утирает слёзы рукой, кивает, говорит долго, не прекращая, что больше всего на свете хотела увидеть своего отца, как у других девчонок есть папы, а у нее нет. Она верила каждому моему слову, но сейчас прощает меня. И ворошит кучку тонких кленовых листов, а потом находит сирень с пятью лепестками, и не спрашивая, глотает его. А я вспоминаю, что загадала тогда, много лет назад, простое «пусть моя менестрель будет счастлива» И от того, что сейчас, ровно как тогда, мне вспомнилось одно и тоже, эта её роль, одна из тысячи иных, я улыбаюсь и я счастлива.

Эпилог.
С завязанными глазами подниматься  по лестнице, равно как и ехать в машине, - не самое приятное в жизни. Вика томит меня ожиданием, приказывает считать до десяти медленно, а потом снять повязку. Я слышу звук её отдаляющихся шагов и мне страшно. Кажется, чернота поглотит меня и никогда не закончится.
Однако наступает цифра десять, о как я её ждала!
Я снимаю повязку и вижу перед собой дверь за которой, я знаю, Он. Курит, волнуется, стоя на кухне с пестрыми занавесками. Моя пропущенная любовь, ты ни капли не постарел, я знаю, ты всё время был тут, и вот я здесь и иду к тебе.

Менестрель уже вышла из города.