Сергея Александровича Малинина наши дворовые остряки - доминошники сразу окрестили "Есениным", едва узнали его полное имя - отчество и что родом он, как и великий поэт, из Рязани, вернее, из небольшой рязанской деревеньки, где его отец работал поселковым милиционером и откуда перевёлся в Ленинград в конце 20-х годов.
Он жил в соседнем переулке, частенько допоздна пропадал на работе и поэтому не всегда, по его словам, мог выгадать часок-другой, чтобы забить любимого "козла" в развесёлой, дружной компании наших мужиков, таких же, как и он сам, недавних фронтовиков, ныне ставших ветеранами войны.
Дядя Серёжа, или "Есенин", как беззлобно величали его теперь все в нашем дворе, был среднего роста, суховат, его худое, правильной формы лицо невольно привлекало внимание, благодаря высокому лбу и внимательному взгляду умных серых глаз за стёклами больших, довольно сильных очков в тёмно-коричневой пластмассовой оправе, перехваченной на переносице синей изоляционной лентой. При ходьбе он заметно хромал и потому не расставался с палкой, которую по прибытии умудрялся немедленно прятать куда-то, да так, что потом её с ворчанием и смехом искали все присутствующие, включая нас, пацанов.
Таким я и запомнил его, в потёртом рабочем пиджачке, старенькой аккуратной фланелевой рубашке, по-деревенски, до самого горла, застёгнутой на все пуговицы, гладко выбритого, расточавшего вокруг себя приятную смесь ароматов одеколона "Шипр" и свежей типографской краски и газетной бумаги.
По прибытии в Ленинград, Серёжа пошёл в школу и сразу же поразил учителей и одноклассников редким даром, которым исключительно щедро наградила его природа.
Признаюсь, что никогда больше я не встречал настолько необычных людей.
Простой деревенский мальчишка, не получивший никакого специального образования в семье, и, практически, не читавший книг, по прихоти творца был патологически грамотным!
Он не знал, что такое орфографическая ошибка, что такое - неправильно поставленная или пропущенная запятая или неверно обозначенная "Красная строка"!
Он писал, как типографский автомат, выдавая абсолютно безошибочные тексты, в которых учителю русского языка было просто нечего делать.
Ему начали ставить пятёрки с плюсом, начиная с самого первого урока, и до последнего звонка никаких других отметок по русскому языку Серёжа не знал.
А с началом изучения в пятом классе немецкого языка выяснилось, что его странный талант распространяется далеко за пределы родной речи, потому что по-немецки мальчик говорил и писал так же безошибочно, как и по-русски, не только ввергая в изумление преподавателей, но и немало удивляясь сам. На все вопросы как ему это удаётся, он смеялся и пожимал плечами. Он и в самом деле не знал, как всё это у него получается.
Интересно, что при этом писать самостоятельные тексты он не мог совершенно! Сочинение, в отличие от диктанта, было для него сущей пыткой. Фразы выходили сухие, безликие, пресные, как лепёшки без соли, но безукоризненно грамотные и безупречно расположенные на листе. По привычке ему ставили "пять", и всё продолжалось по-прежнему.
Неудивительно, что, закончив школу, Сергей не особенно мучался выбором профессии. Он пошёл в типографию им, Володарского, самую большую и самую известную в Ленинграде, и сразу же был принят на работу учеником корректора. Способности его были настолько очевидны, что никаких сомнений у начальства не возникло, хотя в те годы на корректорские позиции принимали очень осторожно, хорошо зная, к каким последствиям способна привести случайная ошибка на первой полосе или опечатка в газетной статье.
А хорошее знание немецкого языка открывало перед пареньком новые горизонты.
Всё начиналось просто отлично.
Но пришла война, и прежняя жизнь покатилась под откос.
Как многие тысячи его сверстников, Сергей получил повестку, на следующий день явился в военкомат а уже утром следующего дня оказался в штабе стрелкового полка дивизии, наспех сформированной из ополченцев, подавляющая часть которых скоро полегла в первом же бою, усеяв своими костями весь юго-западный фланг Невской Оперативной группы войск, непрерывно сжимавшейся и отступавшей всё ближе к городу под непрерывными ударами врага, рвавшегося в Ленинград, не считаясь ни с какими потерями.
В штабе Сергей Иванович оказался не случайно. Как только строгий военком на призывном пункте узнал о гражданской специальности новобранца и его знании немецкого языка, судьба молодого солдата оказалась решённой без всякого участия с его стороны.
И на все последующие просьбы направить его на передовую, как "всех нормальных людей", со стороны командира полка - хриплого, злого, как чёрт, майора следовал всегда один и тот же ответ:
- Рядовой Малинин! Отставить пререкания! Немедленно выполняйте предписание! Отправляйтесь на своё место! Сегодня переводчик для нас важнее любого бойца! На курок нажимать все могут! А вот уметь с фрицами толковать - это дело архиважное! Вам понятно? Тогда шагом - марш! И чтобы больше я этого не слышал!
И Сергей, вздыхая, возвращался к своим бумагам, телефонограммам, картам и прочим текстам, которые во множестве накапливались в штабе каждый день.
Он составлял новые и переписывал старые донесения, переводил немецкие газеты и листовки, оформлял справки, отношения, правил тексты приказов и шифровок.
Так продолжалось довольно долгое время, пока однажды ему не повезло встретиться, наконец, со "своим немцем" - первым и последним на его военном пути.
Впрочем, везением эту встречу едва ли можно было назвать.
Дело было так.
На их участке со стороны Новолисино ожидался танковый прорыв. Сведения об этом, путаные и противоречивые, исходили от захваченного соседями немецкого солдата.
История взятия в плен этого ефрейтора заслуживала отдельного разговора.
Батальон штрафников, прикрывавших отступление основных сил от Красного Села, медленно, с боями, отступал к Пушкину и случайно наткнулся в придорожной роще на двух немцев в заглохшем мотоцикле, из-за чего те, видимо, отстали от своих. Осторожно выглянув из укрытия, бойцы увидели офицера, сидящего в коляске и солдата, копошащегося в моторе. Решение захватить немцев созрело мгновенно. Но офицер, заметив выступивших на узкую тропинку советских солдат, немедленно открыл по ним шквальный огонь из пулемёта, ранив несколько человек. Смышлёный ефрейтор успел пулей нырнуть в кусты, а бойцы, решив не искушать больше судьбу, кинули в мотоцикл гранату.
Граната оказалась противотанковой, поэтому обломки мотоцикла веером разлетелись на все четыре стороны, а окровавленные остатки немца повисли на ветвях окрестных деревьев.
После этого перепуганного ефрейтора извлекли из густых зарослей бузины и собрались было тут же пристрелить за ненадобностью, но тот взмолился, на ломаном русском языке объясняя, что он - обычный портовый грузчик из Гамбурга, такой же простой рабочий, как и они сами и что в армию его взяли без его разрешения и против его воли, как и многие тысячи других.
Почесав затылки, бойцы связали немцу руки, взяли его с собой и через пару дней сдали свой трофей в особый отдел. Солдат был на седьмом небе от счастья и беспрестанно лопотал, очевидно, благодаря своих спасителей, но толку от него оказалось немного.
Он не имел представления о том, где, и какими силами будет осуществлён этот прорыв! Не то в направлении Ям-Ижоры, не то - западнее, в обход Пушкина в общем направлении на Усть-Ижору, что было гораздо серьёзнее, потому что напрямую угрожало окружением значительному участку на юго-востоке Ленинградского Фронта. Бесполезного немца отправили дальше по этапу, а командование задумалось всерьёз.
В итоге было решено отправить группу разведчиков за новым языком, который, по приказу комдива, обязательно должен был быть офицером.
Учитывая остроту и неотложность ситуации, разведчиков собрали в путь быстро. Трое "волкодавов" - огромных, молчаливых морских пехотинцев, не говоря ни слова, кивнули, сдали свои медали и документы, обвешались гранатами и дополнительными магазинными рожками и исчезли сразу после полуночи, напоследок сказав, что либо вернутся к утру, либо не вернутся вообще.
Они не вернулись. Судя по вспышкам немецких прожекторов и выпущенным в небо осветительным ракетам, их засекли и, скорее всего, попытавшись захватить, уничтожили. Эти парни не оставляли врагу других шансов. Сдаваться в плен они не умели.
Вечером следующего дня была готова очередная группа.
Она тоже ушла ночью. И тоже не вернулась.
Майор неистовство ругался. Генерал, командир дивизии, орал на него по телефону, не жалея непечатных слов и клялся оторвать ему яйца и разжаловать в рядовые, если к утру наступающего дня, не позднее, задание не будет выполнено.
И новая группа из трёх смертников уже была готова шагнуть в вечность, выполняя неисполнимый приказ.
Командир группы, суровый старшина первой статьи, вручил провожающим документы свои и своих бойцов, попрыгал немного, проверяя, не бренчит ли что-нибудь на нём, и, обращаясь к майору, коротко бросил:
- Сделаем! Ждите!
- Имей в виду, умирать вам нельзя! "Язык" нужен, как воздух! Иначе - конец нам всем, ты понял?
Старшина кивнул, махнул рукой товарищам, и через минуту все трое исчезли в ночи.
До утра майор не сомкнул глаз, поминутно справляясь. не вернулись ли разведчики. Но никого не было, и настроение комполка ухудшалось с такой же скоростью, с какой наступал хмурый ноябрьский рассвет.
В девятом часу утра караульный в одном из передовых окопов скорее почувствовал, чем увидел, какое-то движение где-то далеко впереди. Он срочно поднял по тревоге отделение, и несколько человек поползли навстречу шороху и кряхтению у самой границы нейтральной полосы.
А ещё час спустя в окоп с шумом свалились покрытый грязью с головы до ног суровый старшина и спелёнутый, как ребёнок, немецкий обер-лейтенант, во рту которого торчала накрепко забитая туда портянка.
Старшина был единственным из разведчиков, кто остался в живых. Двое остальных погибли, прикрывая его отход. Старшина рывком, как щенка, поднял немца, валявшегося на полу окопа, поставил его на ноги, а сам устало опустился на землю, обхватив голову руками. На осторожное предложение закурить он только отрицательно покачал головой, не отрывая от лица огромных ладоней.
Пленного немецкого офицера развязали и не без труда извлекли изо рта крепко вколоченный кляп. Немец закашлялся, потом несколько раз с отвращением сплюнул, оглядел собравшихся ненавидящим взглядом и знаком показал, что хочет пить.
Ему протянули фляжку с водой и крышку от солдатского котелка, в которой заманчиво плескался спирт. Немец спокойно, как лимонад, выпил содержимое, не спеша, запил водой из фляжки, поблагодарил кивком и отрицательно, с издевательской улыбкой покачал головой, как бы говоря, что ни на какие вопросы отвечать не будет.
Именно в этот момент к ним подошёл срочно вызванный из своего штаба Сергей.
Обер-лейтенант выглядел, как типичный ариец. Он был среднего роста, с аккуратно выбритым, чуть удлинённым лицом и со светлыми, зачёсанными назад волосами, которые слегка шевелил холодный северный ветер. Не смотря на свой полностью измазанный глиной и грязью мундир, он держался с достоинством, равнодушно-презрительным взглядом окидывая сгрудившихся вокруг бойцов, измождённых, небритых, в старых ватниках и линялых шинелях. Солдаты, большинство из которых видело немца впервые в жизни, не сводили с него любопытствующих глаз.
С минуты на минуту сюда же должен быть подойти измученный ожиданием больше других, командир полка, который отстал от Сергея, пoтому что как раз в этот момент отвечал на очередной звонок из штаба дивизии, машинально повторяя одно и то же всякий раз, как слышал неизменный вопрос комдива о "языке":
- Нет, пока не вернулись, товарищ генерал! Ждём! Я помню, товарищ генерал! Сразу доложу, товарищ генерал!
Ожидая прихода начальства, Сергей по-немецки сообщил пленному, что его допрос начнётся в штабе полка через несколько минут и выжидательно уставился на обер-лейтенанта.
Тот, услышав родную речь, вздрогнул, поднял на молодого переводчика водянистые бесцветные глаза и вдруг сказал:
- Мы можем поговорить без посторонних?
- Не положено! - ответил Сергей и добавил:
- Они нам не помешают, они не говорят по-немецки.
- Тогда пусть отойдут на несколько шагов! - потребовал немец.
Сергей перевёл.
Солдаты, недовольно поворчав, отошли от них на некоторое расстояние, и тогда пленный офицер, опасливо взглянув по сторонам, обратился к нему со следующими словами:
- Всё это - напрасно, вам конец. Наши танки будут в Ленинграде не позднее Нового года. Это все знают и все понимают, даже ваше командование. Вы проиграли войну, молодой человек. Не усугубляйте своё положение. Это безумие! Дайте мне уйти, и я запомню это на будущее, обещаю вам!
Сергей подумал, что ослышался и не нашёлся, что ответить, глядя на немца изумлёнными глазами. Но тот расценил его молчание, как колебание, и, видимо, решив подтолкнуть юношу, прибавил:
- К тому же, это будет не бесплатно! Я хорошо заплачу вам! Хотите?
И осторожно, так, чтобы не было заметно со стороны наблюдающим за ними солдатам, извлёк из кармана своих перепачканных галифе небольшую металлическую круглую коробку, похожую на те, в которых до войны продавали в кондитерских магазинах вкусные разноцветные леденцы"Монпасье".
Немец осторожно открыл коробку, потом аккуратно развернул салфетку, и потрясённый Сергей, увидел несколько пар простеньких золотых серёжек, маленьких, с крохотным красным камушком в тонюсенькой оправе. Такие серёжки в их рязанской деревне матери издавна, собственноручно надевали своим дочерям, а те - своим, так, что уже никто не мог точно вспомнить, сколько лет этим древним украшениям и кто был первым, кто передал их по наследству.
Точно такие же маленькие красненькие серёжки Сергей с самого своего рождения видел в ушах своей бабки, оставшейся в деревне, к этому времени занятой немцами. Теперь там, вдоль плетня, по пыльной, заросшей лопухами дороге, наверное, прогуливались вот такие, как этот обер-лейтенант.
Об остальном Сергей изо всех сил старался не думать.
Такие же точно серёжки носила и его мать, упрямо не признавая никаких других.
Но кроме них, в коробке было что-то ещё. И, приглядевшись, не веря своим глазам, Сергей узнал в блестящих жёлтых предметах зубные коронки и обручальные кольца.
- Хотите? - повторил немец, многозначительно показывая на содержимое коробки и понимающе подмигивая Сергею.
И тогда произошло то, что произошло.
- Понимаете, ребята, я впал в какой-то ступор! - рассказывал эту историю Сергей Александрович нашим дворовым доминошникам, виновато улыбаясь и часто моргая за стёклами очков.
- Я, клянусь, сам не знаю, откуда у меня в руке пистолет появился! Не помню, хоть убей! Как чёрт какой-то подкинул! Ну, я ему этот пистолет прямо ко лбу приставил и - всё! Разлетелась черепушка на мелкие кусочки! Аж меня самого забрызгало мозгами!
Солдаты, увидавшие оружие в руке молодого человека, мгновенно поняли, что сейчас произойдёт, но не успели его остановить и в ужасе замерли, не сводя глаз с трупа немца, лежащего на земле с разможжённым черепом.
Kак раз в эту минуту к ним подбежал майор, с перекошенным яростью лицом, изрыгая на Сергея такие проклятия, которые только можно было вообразить.
Закончив с проклятиями, майор потянулся к кобуре. Он был вне себя.
- Ты что наделал, долбо..б??? Ты хоть понимаешь, что ты натворил?? Да ты у меня сам сейчас рядом с ним ляжешь, сука!
Парня чудом спас в последнюю минуту взявшийся неизвестно откуда особист. Как потом понял Сергей, тот увидел валявшуюся под ногами убитого немца железную круглую коробочку и сразу же догадался, что произошло.
Он буквально повис на руке комполка с криком:
- Отставить, майор! Приказываю! Он пойдёт под трибунал! По закону! Но самосуда я не позволю!
Тяжело дыша, майор сплюнул, ещё раз обозвал Сергея всеми доступными ему словами и, не обернувшись, ушёл.
Сергея тут же арестовали, заперли, а через два или три дня судили дивизионным военно-полевым судом.
Как он сам потом рассказывал, процесс занял не более 15-20 минут.
Узнав о проклятой коробочке, председатель суда, пожилой военный юрист с тремя шпалами подполковника в петлицах, смягчился немного и заменил парню неминуемый расстрел на штрафную роту.
Через неделю в первом же бою незадачливый переводчик подорвался на мине и в бессознательном состоянии был чудом вытащен с поля боя и доставлен в медсанбат.
Его левая нога от лодыжки и до бедра была буквально раздроблена на несколько больших и малых обломков, часть которых, проткнув штанину, торчала наружу острыми, как иглы, концами.
Ногу должны были ампутировать, но хирург, сжалившись над мальчишкой, произвёл какие-то манипуляции, как он сам объяснил, законсервировал ранение и посоветовал юноше перебраться в тыл, в стационарный госпиталь, где шансы на то, что ему сохранят ногу, были, по словам врача, гораздо выше, чем здесь, в походных условиях.
- Так что - собирайтесь, молодой человек, машина уже готова, только вас ждут! - сказал он Сергею, как только тот пришёл в себя после операции.
Повинуясь непонятному чувству, сам не отдавая себе отчёта, Сергей наотрез отказался от эвакуации, не смотря на все уговоры врача.
Машина, гружённая под завязку тяжелораненными, ушла без него.
Полуторка с огромными красными крестами на крыше и бортах с усилием вырулила на дорогу и почти сразу угодила под авиационный налёт.
Прямое попадание бомбы разнесло в щепки утлый фургон, от которого не осталось ничего, кроме чадящих посреди дороги старых, истёртых покрышек..
Вот так, вторично чудом уцелевший, Сергей опять оказался в руках своего знакомого хирурга. И на этот раз тот, не уставая удивляться капризам военной судьбы своего любопытного пациента, взялся за дело всерьёз. Сделав несколько операций, он сотворил своё маленькое чудо. Ампутации удалось избежать. И Сергей, хотя и сильно прихрамывая и опираясь на на две палки сразу, в итоге всё же встал на ноги.
Вот так закончилась война для рядового "Есенина".
Он оказался надолго прикованным к костылям и потому вскоре был комиссован по ранению и отпущен домой, в Ленинград, где и прослужил всю блокаду в редакции фронтовой газеты "На страже Родины". А с окончанием войны вернулся в своё издательство, где проработал до самого выхода на пенсию.
Видеть немцев с тех пор ему уже не приходилось. Но наш "Есенин" не особенно об этом жалел.
Того, самого первого и последнего в его солдатской жизни фрица ему хватило с избытком.