Женский вопрос
По-своему раскрываются характеры героев романа по отношению к своим близким, в первую очередь, к жёнам.
Вот как относится к своей жене Нержин:
“... Мысль о Наде была сейчас высшая, поглощающая мысль...”
Но, далее:
“Ему казалось - лучшей жены не может быть для него на всей земле, и вместе с тем - вряд ли он любил её...”
Длительные сроки заключения и невероятно далёкая, почти невозможная, перспектива освобождения заставляли заключённых сдерживать, гасить свои лучшие чувства.
Тем не менее, Нержин перед расставанием отказывает в ласке влюблённой в него “вольной” девушке-лейтенанту МГБ: один час тюремного свидания с женой перевесил для него многомесячное соседство с Симочкой, которая в его описании выглядела как “очень маленькая девушка со строгим беленьким лицом”.
Вот какой описывает Л. Копелев Анну Васильевну Исаеву, прообраз Симочки (в романе - влюблённой в Солженицына):
“Маленькая Анечка, худосочная, серовато-русая, длиннолицая, бледная, с тоненьким угреватым носиком, была застенчивой дурнушкой, но, улыбаясь, иногда становилась пригожа. На шарашку она пришла в 1949 году сразу после окончания института связи. Первые недели робела, сжималась. Но постепенно привыкла к нам и в часы вечерних дежурств участливо разговаривала”.
А не выдумал ли Солженицын эту влюблённость девушки - в художественном, так сказать, плане? Может, ничего между ними и не было?
Как считают некоторые критики романа, работницы в систему МГБ подбирались очень тщательно, ни одна из них не пошла бы на амурную связь с “зэком”, а если такое и случалось, то соглашалась она на это, скорее всего, только по заданию “кума” (оперуполномоченного).
И будто бы не Нержин соблазнил Симочку, а она сама строила ему глазки, дабы вскружить голову “голодному" мужчине с некоторой, только ей и “куму” известной целью; скорее всего, с целью завербовать в “стукачи” или дать какое-либо, особо грязное, задание.
Но вот что Копелев сообщает читателю:
“Некоторое время она была помощницей Солженицына — бригадиром артикулянтов и дикторшей. И, разумеется, влюбилась в него. Когда его увезли, она еще долго была печальной. В часы вечерних дежурств подсаживалась ко мне, расспрашивала о нем и жаловалась, едва не плача:
— Ах, он такой упрямый, такой упрямый! Сколько раз я его предостерегала, что Антон Михайлович будет недоволен, очень недоволен!
Мы читаем в романе описание свидания Глеба Нержина с женой. Но в действительности свидания в этот раз, скорее всего не было, поскольку жена Солженицына, Наталья Алексеевна Решетовская, год назад заочно развелась с мужем (они снова соединились браком в 1957 г.). По воспоминаниям Решетовской, она встречалась с мужем 20 июня 1948 г.
Не думаю, что МГБ могло дать разрешение на свидание разведённой женщине. И, уж тем более, вряд ли нужно было это свидание самой Решетовской, поскольку ей для выживания было крайне необходимо иметь чистую анкету, не запятнанную сведениями о муже-заключённом.
Солженицын пишет в романе, что он был не только согласен на развод, но и сам предлагал жене пойти на это - ради её собственного благополучия.
Конечно, и Наталья, его жена, всячески противилась этому, и сам Александр вовсе не хотел развода с женой...
Но жизнь требовала этого!.. Однако, и развод не помог Решетовской, и к осени 1949 г. она была вынуждена уволиться из МГУ и вернуться в Ростов, где устроилась в Рязанский сельскохозяйственный институт.
Панин.
А вот что рассказывает Сологдин о своей супруге в беседе с вольнонаёмной (тоже офицером МГБ) Ларисой Еминой:
“Жена у меня есть, но так, что как будто её и нет. Даже писем я ей теперь писать не могу... Уже много лет жена не видела меня, не чувствовала на себе моей руки. Письма - единственная связь, через которую я держу её вот уже двенадцать лет”.
И буквально через несколько минут изменяет жене со своей надзирательницей. Вот тебе и христианин! “Нерукотворный Спас!”
Правда, так описано в романе. Сам же Панин пишет в воспоминаниях, что у него с этой женщиной были “шутливо-влюбленные, но абсолютно платонические отношения”.
А с женой он встречался два года назад, в 1947 году - в воркутинском лагере, и свидание продолжалось не час и не два - целых восемь суток провёл Панин в отдельном домике со своей супругой, без вывода на работу!
Такая поблажка была дана руководством комбината “Воркутуголь” зэку Панину за его ценный вклад в работу и осталась незамеченной начальством Воркутлага. Панин, благодаря своим незаурядным способностям, был принят в конструкторское бюро комбината, где находился у технического руководства на хорошем счету.
Копелев пишет:
“Он работал в конструкторском бюро (на “шарашке”), где было несколько женщин. Иные заигрывали с таинственным, сумрачным красавцем-арестантом. Но он запрещал себе даже глядеть на них. И если случайно взглядывал и не опускал, не отводил глаз, то сам же себя неумолимо осуждал.
В такой день он отдавал кому-нибудь из нас обеденный компот или запеканку за ужином.
— Возьми! Я сегодня согрешил. Два — или даже три — мгновения смотрел на одну.... Вот и наложил на себя епитимью
Таким образом, Александр Исаевич выставил себя в более лучшем, благородном свете, нежели своего друга. Мелочь, а приятно.
Копелев
Лев Копелев был женат, имел двух дочерей. Кроме того, на “шарашке” в течение полугода он имел интимную связь с вольнонаёмной 30-летней женщиной, муж которой, полковник МГБ, не проявлял к ней никакого интереса; эта женщина даже сделала от Копелева аборт.
Позднее она была переведена на другой участок, где так же находила среди заключённых объекты для своего женского внимания.
На самом деле, как пишет Копелев, связи женщин-надзирательниц с заключёнными были нередки. Те из надзирательниц, которые “держались недотрогами”, довольно легко вступали в связь тогда, когда встречали мужчин-заключённых, которые им особенно нравились.
А запреты для того и существуют, чтобы их обходить. Это как - быть у воды и не напиться? Нашли дураков! Ни один, самый суровый закон на Руси не выполнялся в точности! На том стоим!
Законы в России с давних пор были суровы и бесчеловечны. Но, как пишет Солженицын, “по трагическому противоречию между идеальным совершенством государственных устройств и жалким несовершенством человека”, люди, как могли, старались обойти эти антигуманные законы.
На этот случай у Панина была заповедь зэка № 7: “Мораль рабов — чекистам”. То есть, поскольку власть жестоко и бессовестно эксплуатирует трудовой народ, то, в свою очередь, со стороны угнетённых людей по отношению к этой власти не действительны никакие нормы общечеловеческой морали.
Как аукнется, так и откликнется. Если они - лютые волки, то и мы далеко не кролики. Раб оставляет за собой полное право обманывать власть, “сачковать”, “филонить”, воровать, нарушать дисциплину и оказывать этой власти неповиновение в любой, доступной ему, форме.
Но если жизнь простой женщины в те годы была очень тяжела, то ещё хуже приходилось тем женщинам, которые имели несчастье по какой-либо причине угодить в тюрьму. Панин вспоминает:
“На пересылке (в Воркуте) скопились дивчины с Украины, где тогда был очередной голод. На вопрос «за что?» мы получали стандартный ответ: «за колоски». За сорванные на колхозном поле колосья их осуждали на десять лет. Нам было ясно, что как только их распихают по шахтам, они попадут в лапы блатарей и пройдут через все муки унижений” (а при ужасном, кровавом царском режиме за колоски отродясь не сажали... Для чего тогда и делалась Революция? Для того, чтобы садиться в тюрьму, на верную смерть, за унесённые детям колоски и рассказанные вслух анекдоты?!)
В шахтах же этих женщин ожидал каторжный, за мизерную пайку, убивающий труд по 12-14 часов в день. Женская смертность в лагерях была катастрофически высокой.
Продолжение см.
http://www.proza.ru/2015/01/16/509