Один из важнейших, на мой взгляд, человеческих документов в русской литературе - это то, что можно было бы назвать кодексом (молодого) Пушкина, который был изложен по-французски в письме его брату Льву в сентябре-октябре 1822 г., когда поэт проживал в Кишиневе (http://pushkin.niv.ru/pushkin/pisma/037.htm ):
"Ты в том возрасте, когда следует подумать о выборе карьеры; я уже изложил тебе причины, по которым военная служба кажется мне предпочтительнее всякой другой. Во всяком случае твое поведение надолго определит твою репутацию и, быть может, твое благополучие.
Тебе придется иметь дело с людьми, которых ты еще не знаешь. С самого начала думай о них всё самое плохое, что только можно вообразить: ты не слишком сильно ошибешься. Не суди о людях по собственному сердцу, которое, я уверен, благородно и отзывчиво и, сверх того, еще молодо; презирай их самым вежливым образом: это — средство оградить себя от мелких предрассудков и мелких страстей, которые будут причинять тебе неприятности при вступлении твоем в свет.
Будь холоден со всеми; фамильярность всегда вредит; особенно же остерегайся допускать ее в обращении с начальниками, как бы они ни были любезны с тобой. Они скоро бросают нас и рады унизить, когда мы меньше всего этого ожидаем.
Не проявляй услужливости и обуздывай сердечное расположение, если оно будет тобой овладевать; люди этого не понимают и охотно принимают за угодливость, ибо всегда рады судить о других по себе.
Никогда не принимай одолжений. Одолжение чаще всего — предательство.— Избегай покровительства, потому что это порабощает и унижает.
Я хотел бы предостеречь тебя от обольщений дружбы, но у меня не хватает решимости ожесточить тебе душу в пору наиболее сладких иллюзий. То, что я могу сказать тебе о женщинах, было бы совершенно бесполезно. Замечу только, что чем меньше любим мы женщину, тем вернее можем овладеть ею. Однако забава эта достойна старой обезьяны XVIII столетия. Что касается той женщины, которую ты полюбишь, от всего сердца желаю тебе обладать ею.
Никогда не забывай умышленной обиды,— будь немногословен или вовсе смолчи и никогда не отвечай оскорблением на оскорбление.
Если средства или обстоятельства не позволяют тебе блистать, не старайся скрывать лишений; скорее избери другую крайность: цинизм своей резкостью импонирует суетному мнению света, между тем как мелочные ухищрения тщеславия делают человека смешным и достойным презрения.
Никогда не делай долгов; лучше терпи нужду; поверь, она не так ужасна, как кажется, и во всяком случае она лучше неизбежности вдруг оказаться бесчестным или прослыть таковым.
Правила, которые я тебе предлагаю, приобретены мною ценой горького опыта. Хорошо, если бы ты мог их усвоить, не будучи к тому вынужден. Они могут избавить тебя от дней тоски и бешенства. Когда-нибудь ты услышишь мою исповедь; она дорого будет стоить моему самолюбию, но меня это не остановит, если дело идет о счастии твоей жизни".
Впечатляющее, на мой взгляд, собрание афоризмов житейской мудрости, под которыми подписался бы и Шопенгауэр. Я назвал бы их "максимы лишнего человека". Вскоре после написания письма Пушкин начал "Онегина" - понятно, что именно этого рода опыт приобрел его лирический герой, когда по сюжету удалился в деревню. Жаль, что Лев Пушкин не оставил записи об обещанной исповеди Пушкина, и жаль, что Пушкин не изобразил своих нравственных исканий в автобиографических романах...
Но кое-что подобное появилось в литературе - исповедь Печорина в "Герое нашего времени" Лермонтова:
"Да, такова была моя участь с самого детства. Все читали на моем лице признаки дурных чувств, которых не было; но их предполагали - и они родились. Я был скромен - меня обвиняли в лукавстве: я стал скрытен. Я глубоко чувствовал добро и зло; никто меня не ласкал, все оскорбляли: я стал злопамятен; я был угрюм, - другие дети веселы и болтливы; я чувствовал себя выше их, - меня ставили ниже. Я сделался завистлив. Я был готов любить весь мир, - меня никто не понял: и я выучился ненавидеть. Моя бесцветная молодость протекала в борьбе с собой и светом; лучшие мои чувства, боясь насмешки, я хоронил в глубине сердца: они там и умерли. Я говорил правду - мне не верили: я начал обманывать; узнав хорошо свет и пружины общества, я стал искусен в науке жизни и видел, как другие без искусства счастливы, пользуясь даром теми выгодами, которых я так неутомимо добивался. И тогда в груди моей родилось отчаяние - не то отчаяние, которое лечат дулом пистолета, но холодное, бессильное отчаяние, прикрытое любезностью и добродушной улыбкой. Я сделался нравственным калекой: одна половина души моей не существовала, она высохла, испарилась, умерла, я ее отрезал и бросил, - тогда как другая шевелилась и жила к услугам каждого, и этого никто не заметил, потому что никто не знал о существовании погибшей ее половины; но вы теперь во мне разбудили воспоминание о ней, и я вам прочел ее эпитафию".
Это гениальная - добавим - эпитафия, из которой родилась "Странная история д-ра Джекилла и м-ра Хайда" - Стивенсон, тоже шотландских кровей, был знатоком и ценителем своего старшего коллеги. Печорин и есть мистер Хайд, хотя и менее утрированный. Куда же делся Лермонтовский Джекилл? Эту тайну Михаил Юрьевич унес в могилу.
Мне кажется, и максимы Пушкина и исповедь Печорина - тема вечная и актуальная во все времена. И в наше время тоже. Бывает трудно не презирать себя (не перед людьми, а выше), не стыдиться каждой минуты своего существования - если вспомнить как мало сделано из должного и как много сделано неправильно. Я слышал тех, кто говорит, что если бы мог начать по-новой, прожил бы так же. Я не знал бы что ответить - мне с детства стыдно за каждый эпизод моей жизни, обычный заурядный эпизод, каких много в жизни каждого, но я не стал бы в этом каяться перед людьми.
Однако само мысленное упражнение, которое делает Печорин - очень продуктивно. Это часть важной медитативной практики, которую создавал Лермонтов. Здесь ключ к той позитивной половинке, подлинному герою нашего времени, которая осталась за скобками повествования. Наверное, Лермонтов только готовился к тому, чтобы описать ее - но был немилосердно убит на пути к своему замыслу.
Но главное нравственное содержание его романа именно здесь - найти утраченную половинку, это и есть задание для героя - не для того ли он стал изгоем, не оттого ли сам себе опротивел настолько, что ушел от людей в неизвестность?
Какими бы мы могли быть, если бы - вопреки Печорину - все было бы благоприятно, если бы все читали на наших лицах признаки добрых чувств, даже если бы их не было; "но их предполагали - и они родились"? Мы были лукавы - нас признавали скромными. Мы были мнительны и злопамятны (как молодой Пушкин), но нас любили и такими, прощали наши дерзости, и мы научились различать добро и зло и т.д. по тексту... Тогда бы выжила добрая половинка личности, Джекилл, а Хайд испарился - без таинственных препаратов Стивенсона.
Увидеть в себе, как увидел Печорин, торжество дурной половинки, отвергнуть пассивные оправдания и найти то, что было потеряно - вот предложенный им путь.