Билет на юг

               

Ну, вот,   всё готово.  Сумку собрала. Ничего, вроде, не забыла. Спать легла пораньше. Но  сон так и не пришел.

Утром, как обычно, зашла перед работой дочь. Зацокала быстрыми каблуками, заскрипела дверями. Неужели только ради выгоды каждый день бегает?
Может, все-таки ошибается  Лёшечка, когда повторяет:
- Сначала, Сима, уколы неизвестно какие, ведь    непонятно,   что она тебе колет. Потом  справка о недееспособности. А как наследство отберут,  — в дом престарелых за государственный счет. Пенсия -то  у тебя копеечная.

Господи, дай мне разума! 
Беззвучно ложусь на спину лицом вверх. Задираю подбородок.  Руки скрещиваю поверх одеяла.
 Дочь проходит к окну, бодро раздвигает шторы:
- Доброе утро!

Не слыша обычного ворочанья и ворчанья,  повторяет:
- Доброе утро, мама.  Пора делать укол.

Затаившись, не шевелюсь.  Рот чуть приоткрываю. Сквозь прищуренные глаза вижу, как она   бросается к кровати. Не дышу.

Вскрикивает в ужасе:
- Мамочка! Мама! Что с тобой?
Тянется пальцами к моему лицу и снова кричит.

Устав дожидаться выражений радости по поводу наконец-то усопшей,  открываю глаза и подаю голос:
- Что случилось? Я сплю, а ты так кричишь.

Она  с трясущимися руками присаживается на постель. Наклонившись, дотрагивается губами до моего лба.
- Неужели, правда, испугалась? Да, нет. Не может быть.

Молчит, прокалывая восковую плоть  многострадальной старческой ягодицы.Конечно, поняла, что я притворилась.
Лежа на боку,  сквозь прищуренный глаз вижу, как она уносит поднос со шприцем,  пустую  ампулу  и ватку, резко пахнущую спиртом. По щеке её  катится горошиной слеза обиды и терпеливого укора.
Становится стыдно. Снова  сомневаюсь. Но, вспомнив о вчерашнем,  мстительно бросаю  в прямую спину:
- Этой толстозадой сиделки мне больше не нужно. Всё буду делать сама.

Она не возражает.  Через минуту слышу,  как звонит   Аришке:
- У бабушки что-то неважное настроение. Ты не сможешь приехать?

И в голове опять:
– Конечно, лицемерит. Какая забота? И внучку использует, как Лёшечка предупреждал не раз.  Она глупенькая и  не догадывается, что не в гости к бабке бегает, а следит  за ней.

Всё выходит по его словам. Переживала  бы  о матери по-настоящему,   взяла бы  к себе. Не в хрущевке  живет  — опять прав  Лёшечка. Но разве я ей  нужна? Она обо мне  по-другому «позаботилась»  -   наняла  приходящую  помощницу по хозяйству, а на самом деле, конечно,   надзирательницу.
Я эту дуру     не один день     терпела. Но    что делать, если она беспрестанно заглядывала в мою комнату и глазами зырк-зырк.  Я даже позвонить Лёшечке боялась.
На её дурацкие  вопросы, не нужно ли чего,    отрицательно мотала головой, и она снова уносилась на кухню — к оравшему телевизору и пакету с мармеладом. Но вчера   я  так  устала, что  прямо с кресла метнула в неё  тапок. А что?   Новый. Дочь  недавно  подарила.

Нет, Конечно, всем на меня наплевать. Все ждут, не дождутся моей смерти и моего имущества. Правильно мы с Лёшечкой   решили.  Мне без них лучше будет.
 
                ***
 
Муж мой  покойный большим начальником  был, и  жили  мы обеспеченно. Квартира - в  центре, машина.  Дачу в Подмосковье богатую построили.
И все  пятьдесят лет   я    была  при супруге ну, вроде рядового.  Постоянно -  режим и контроль.

И все по команде:
- Раз-два-три.  - Раз-два-три.
- Завтрак. Обед. Ужин. Отбой. - Завтрак. Обед. Ужин. Отбой.

Суровый он был в семье человек и в любви     сдержанный.  Даже    подруг мне не разрешал заводить. Нечего, мол, бабьими сплетнями заниматься.
А Лёшечка — совсем другой. Вежливый. Нежный. Как он тогда несмело на лавочку в парке  присел.
Я читаю вроде, а сбоку на него незаметно  посматриваю. Приятный мужчина. Только вот без женского ухода - сразу видно. Рубашечка несвежая. Туфли давно нечищеные.
Зато в руках — томик Чехова.
До того  удивилась, что  сама   и разговор  завела:
- Надо же, молодой человек, Вы тоже Антона Павловича любите?
 
 Он застеснялся так мило:
Да  какой же я молодой — уж пятьдесят пять. Вот Вы — прекрасно выглядите.

Как же приятно мне стало. Не привыкла я к комплиментам.

Он шляпу приподнял:
- Разрешите представиться. Алексей — страховой агент. Устроил сегодня себе выходной. Всё равно клиентов нет. Пришел в парк, чтобы  душой отдохнуть.

Слово за слово,   познакомились. И встречаться стали.
Вскоре как-то случилось, что  Лёшечка ухаживать за мной стал. Осторожно так, бережно. Погладит руку мою... А потом поцелует  ласково.
Раз  в кино сидели, а он вдруг   раскашлялся. Да, так сильно, что остановиться не смог.  Пришлось даже  из зала выйти. Тогда  и признался, что необходим ему южный климат. Здоровьишко слабое. Из-за этого его жена пять лет назад бросила. Один он теперь. На всем белом свете. На съемной квартире мается.
Жалко мне его стало. Все звала к себе.  Но он ни разу даже в гости  не зашел.  Ссылался, что неудобно.
       Постепенно  я к нему и  душой, и сердцем  присохла.  Уже  дня не могла без встречи прожить. Он всегда для меня время находил.  Не то, что родная доченька. И о чем только мы  не беседовали. 

Я, надо сказать,   мало с кем беседую  - теперь  люди по-человечески не умеют разговаривать.  Слова  выплевывают быстро. Да, и слова  какие-то дикие. Короткие. Противные. Слова-враги.
Внучка моя Ариша это тоже понимает. Умница. Вся в меня.  За то и люблю.   
Она  обычно  мне читает. Вслух. Старательно выговаривает  вкусные русские  слова, а я от восторга  часто плАчу. Стала бабка  слезлива.   А что?  В этом году семьдесят два  стукнуло. 
И внучку я сегодня тоже испытаю. А дальше уж как сложится...
 
Аринка вбежала, словно солнечный зайчик в окошко брызнул:
- Привет, бабуль. Опять буянишь? Давай лучше позавтракаем. А то я голодная.

Я елозила ложкой в миске с овсянкой. Ничего, вкусно. Она туда изюмчику посыпала, чтобы  распарился — как раз мне по зубам - и медку ложечку добавила.
Сама  свой жуткий «бутер» многоэтажный жует и кофе сварила — мне с молоком, себе - антрацитово черный. Хорошо сидим. Насматриваюсь на неё напоследок.

А потом набираюсь духу и говорю:
- Ты,  Аришенька, отдыхай. Не   станем пока читать. Что-то спала   я ночь плохо.
Подремлю пойду.

После паузы, будто вспоминаю:
-  Да,  ведь у тебя послезавтра день рождения. Я тут припасла тебе.

Сунулась в карман халата. Вытащила оранжевую пятитысячную.

У неё глазенки заблестели, а брать совестится:
- Что ты, бабуль! Много ведь.
- Бери, бери. Ты невеста теперь. А мне зачем?  Единственная ты у меня любимая.

Она сжала пальцами купюру и, конечно, слышу именно то, о чем Лёшечка, дорогой мой человек,  предупреждал:
- Бабуль, а давай, пока ты отдыхаешь, я добегу   до магазина. Там   такое платье!
Только    ничего   не   включай и   не зажигай,   пока меня не будет. Я быстро. И вкусненького тебе принесу.   Хочешь булочек заварных? Или мороженого? Коктейль сделаю. Как ты любишь. Банановый.

Усмехнулась я про себя:
- И этой, выходит,  на бабку наплевать. Тряпка - какая-то дороже.
 
А вслух говорю:
- Конечно, беги. Можем и завтра почитать.
- Да, нет. Не завтра. Не завтра. Я мигом.

 Чмокнула меня в нос. Упорхнула.

Прослезилась я от обиды и Лёшечкиной правоты. А после опять как-то засомневалась.
Может, любит она меня?  Просто доверилась  бабке - стрекоза беззаботная. Да, нет. Вон как бросилась бежать — и не оглянулась. Но я все-таки  для порядка погодила немного — вдруг вернется. Да, куда там!

Что же. Значит, так и должно быть.  Обратного ходу нет. Взяла  сумку. Оделась не спеша.  Присела на дорожку. Дверь захлопнула крепко, чтобы не ругали. Ключи не взяла — на что они теперь?
До нотариуса  доехала на трамвае. Там и Лёшечка с покупателем.  Подписала бумаги. Деньги   Лёшечка    долго   считал  да    в портфельчик складывал — много получилось.  Мне как-то грустно было — вот и дача стала  чужая.
А он  радуется. Смеется даже:
- Ну,   теперь -  на юг. Я уж созвонился с продавцом. Домик хороший. У моря. Жить будем припеваючи. Я вылечусь. Оба сил наберемся и здоровья. Гулять будем. Читать. Разговаривать.
И мне от его радости и обещаний  нашей будущей счастливой  жизни сразу тоже стало  хорошо.               
Билеты он заранее купил. Не в плацкарт - в купе.
- Шиканем, говорит,- Симочка, отметим наш первый день вместе.

И цветы мне выбрал в киоске — розы чайные — семь штук. На девиц нежных похожие.  Или на балерин в Большом театре.
Зашли в вагон.  Устроились в купе.  Он  пальто на вешалку повесил. А сам вышел:
- Пойду, - говорит, - вазу для роз у проводницы попрошу.
Портфельчик с собой прихватил. Так, мол, сохранней будет. Пять минут — его нет.  Десять-нет... Тут и поезд тронулся.
Я закричала, заохала. Сразу прибежала проводница.   Чаю мне принесла в меру горячего. С лимоном.
И «успокоила» меня  горемычную:
- Ваш сынок, бабушка, предупредил,  что вы нервная. Можете, что угодно придумать, лишь бы с поезда сойти. Просил за Вами в дороге присмотреть. И завтра на конечной  станции  высадить.
-Там, -  сказал, - должны встретить.  Даже  сто рублей  заплатил.  Да, я и  без денег не оставила  бы  старушку. И у меня мать есть.

Я не поверила ей сначала. Только вдруг, словно,  током меня пронзило — в  купе-то, если меня считать,  все  четыре места  заняты. Выходит, один билет Лёшечка  купил. Мне.
Застыла  от ужаса.  Как же теперь? Я же даже ни Лёшечкиной фамилии не знаю, ни адреса. Что же будет?

А она опять:
- Чаек-то пейте, бабуля. Остывает.

Девчушка с места напротив меня конфетой угостила. По телевизору  в стенке прямо "Джентльменов удачи" включили. Так и ехали спокойно.  Только мужчина с верхней полки ночью храпел сильно. Но я  всё равно  глаз не сомкнула.

      На  станции  меня, конечно,  никто не ждал. Да, я уж и не надеялась вовсе.
На вокзале ночь долгая, стала всё обдумывать не спеша.
Домой дороги нет. Как можно? Запозорит меня дочка, засрамит. Когда наследство оформляли,  она настояла на меня дачу полностью записать.   А я что натворила...

- Господи, - в сердце кольнуло, - ведь Лешечка про квартиру тоже спрашивал.  Мол, застраховать бы. А когда узнал, что   я на внучку дарственную оформила, вздохнул тяжело и разговор на что-то другое перевёл. Нет. Домой нельзя. Надо как-то самой устраиваться.
Пенсия мне на сберкнижку идет. Правда, маленькая. Я всё при муже и дочке была —  десять лет только  в библиотеке проработала. Снимать деньги -то можно что ли в другом городе?  Нет, лучше, наверное, подождать.   Вдруг искать будут? ... Вот уж успокоятся.
Деньги у меня на первое время есть. Я рубли, что дома были, перед самым отъездом на доллары поменяла. Зять всё говорил, что выгодно. Получила  десять бумажек по сто долларов каждая. И аккуратно их разместила под обложкой   книжки для нашего с Лёшечкой чтения.
Ничего. С утра  начну жилье искать. Потом, может, и работу какую.

    Только не пришлось мне ни о чем хлопотать. Всё само устроилось.    Кольнуло сердце ещё раз,  а дальше ничего не помню. В больнице очнулась.
Как оклемалась немного, сумочки хватилась. Смотрю, стоит милая на стульчике. И книжка сверху лежит. Документов, конечно, нет. Ни паспорта. Ни сберкнижки. Да, и   кошелек с малыми деньгами пропал. Зато  Чехов  доллары   мои сохранил. Не взяли книжку. Даже к обложке не присмотрелись.   Не любят  теперь у нас читать.
Врачам я сказала, что помню только своё имя - Сима. А больше ничего.   Подлечили меня и в местный дом престарелых отправили. За государственный счет. Как Лёшечка и предсказывал.
Доллары поменяла и купила себе, что одеть и обуть.   Ещё телевизор подержанный  у медсестры  Манечки   взяла,  чтобы   в комнате смотреть. А то соседки по комнате сердились, когда меня третьей к ним подселили. Хотя женщины они ничего,  хорошие. Одна —   совсем лежачая.
Меня к ней сиделкой определили. Я не возражала. Пока силы есть, можно подработать  немного. Оформили по трудовой книжке врачихиной дочки, чтобы стаж ей шел. Платят, конечно,  немного.  Но на сладенькое хватает. И библиотека здесь хорошая. И гулять разрешают в садике.
 
Так что ничего. Только тоскую очень. С каждым днем все больше. Особенно по Арише. Как обидит кто или взгрустнется,   начинаю ей письмо писать. Или Антона Павловича  перечитываю — книжица- то  всегда при мне. «Ваньку  Жукова» так    почти наизусть  выучила. Часто повторяю про себя. То  поплачу, то  посмеюсь.
Вот и я раньше хорошо жила. Была  барыней - женой важного начальника. И достаток был. Когда овдовела, дочка  с внучкой остались. Добрые. Заботливые. А теперь — за лежачей старухой судно выношу. От пролежней её протираю.
Чтобы сериалы  дебильные, что соседкам нравятся, с утра до ночи не смотреть и не слушать, отворачиваюсь  и уши затыкаю.  Или с  книжкой  в коридор бреду, только темно там читать.
Выволочки мне от медсестры и санитарки  тоже бывают. И суп с кашей зачастую в рот не вломишь.  Правда, тогда не голодаю -   пью чаек с купленным самой  пряничком.

Да, нет. Я Лёшечку не виню. Я даже благодарна ему за такую  красивую и нежную мою любовь. Сама-то, конечно, - дура безмозглая. Но не встреться мне Лёшечка,  и вспоминать  было бы не о чем. Мне даже  дачи для него не жалко.  Плохо только, что  дочке с внучкой не досталась. 
               
       Время идет потихоньку.  Скоро уж год, как я здесь.
Как   доллары кончатся, и работать сил не будет,  допишу Аришке письмо. Повинюсь. Прощения у неё и дочки попрошу. Пусть   заберут  меня отсюда Христа ради. Приедут и увезут домой. А иначе зачем мне эта  пропащая жизнь?
Я теперь их слушать стану.  И молиться за них  буду денно и нощно.
Здесь, в отдельной палате, маленькая часовенка есть. Батюшка раз в неделю и по праздникам службы проводит. Я  молюсь и свечки ставлю. За упокой мужа моего. И за здравие дочери, внучки и Лёшечки — друга моего сердечного.

Пусть и мертвым, и живым будет хорошо.