Первое, что Юрик увидел, вылезая из насквозь пропыленного ГАЗ-66, - это радостную улыбку на высунувшейся из окна штабного вагончика физиономии Серёги, своего ротного.
Радости лицезреть эту добродушную веснушчатую морду Юрик был лишён больше месяца.
Более приятной заменой на это время, конечно, было личико медсестры Леночки, в которую он чуть не влюбился. Вовремя увидел, как она обнимается со здоровенным майором из политотдела бригады. Так обнимаются только после этого самого, как его… акта. Короче – полного контакта.
Юрку зацепило осколком во время первого обстрела первой же сопровождаемой колонны. Казалось бы, не повезло. Но осколок распорол ногу так, что ни кости, ни сухожилий не задел. Это, вроде как, повезло.
В медроте скучновато, но спокойно, не пыльно. Книжки, сладкий чаёк с печеньками. Главное, меньше думать, что ждёт потом.
Вернувшись, он не узнал своих солдатиков. И не всех досчитался. Двоих увезли. Одного – одним бортом, в Ташкентский госпиталь. Второго – другим бортом, двухсотым грузом. Один наступил на мину и уцелел. Второй шёл рядом – осколок снизу в голову. Навылет с частью мозгов.
Неуверенные и неуклюжие, сопливые пацаны стали другие. Не хотели говорить об операциях, в которых уже побывали. С ними вообще не получалось по-человечески поговорить. Они и друг на друга орали. Не говорили, только кричали. Или ржали. Но при этом не было никакого веселья.
Кричали и ржали, чтобы заглушить в себе страх. Не думая, что в этом есть что-то звериное и одновременно затравленное.
Серёга тоже никакого желания рассказывать не испытывал. Только сразу же предупредил, что личный состав требует усиленного внимания. Ставят брагу, достают коноплю. Лишь бы окосеть. Он всё время пытался шутить, а смотрел с какой-то тоской.
Серёга был на год старше Юрика. Двумя годами раньше выпустился из училища. Получил старшего лейтенанта и роту вместе с приказом «…направляется для оказания интернациональной помощи в составе ограниченного контингента…», короче – вместе с «путёвкой» в Афган.
Жена у него красивая. Такая же добродушная. И улыбается всегда, словно радуется встрече. Они как два сапога – пара.
Юре хотелось с ним поговорить по душам, но не получалось. Давящее, сосущее изнутри беспокойство он не расценивал как страх. Страх – это, к примеру, постыдные мысли, что нужно прятаться, падать на карачки при звуке выстрела. А то, что точит внутри при ожидании этого выстрела – это другое. Надо пообвыкнуться. Может, пройдёт.
В воскресенье он запланировал проставиться по случаю своего прибытия из госпиталя. Спирт у всех иссяк, пришлось мотануться в ближайший дукан, затариться бутылью кишмишовки*.
Но ещё затемно офицеров подняли и вызвали в штаб. Есть разведданные о перевалочной базе оружия в одном из кишлаков. Приказ – прочесать, при обнаружении – захватить, если будет сопротивление – бандитов ликвидировать.
В кишлак вошли с трёх сторон, на наиболее вероятном направлении отхода духов к двойному ущелью оставили засаду. Была полная тишина, никаких признаков жизни, даже следов в неизменной везде дорожной пыли почти не было. Разведка часто выдаёт желаемое за действительное, а жители предпочитают прятаться.
Юрик увидел вдалеке, через улицу, безучастно сидящего возле глинобитного дувала старика. А в узком окне ближайшего неказистого глиняного домика появился Серёга. На лице – его обычная улыбка.
Но вдруг глаза Серёги расширились, а улыбка становилась глупой, просто идиотской. И Серёга стал оседать вниз.
Потом – чьи-то крики и сразу – стрельба.
Юрик ничего не понимал. Автоматные очереди сливались в сплошной глухой грохот. Глушили взрывы. Без свиста, значит гранаты.
Как во сне, он увидел Мишку. Своего солдатика, который при отправке сюда, в Афган, плакал, потому что к нему ехала повидаться мама, а его уже отправляли. Отца у него не было.
Мишка, держа наперевес РПК**, зашёл за дувал во двор. Грохот выстрелов, крики. И снова крики, близкие взрывы.
Юрка понимал, что его солдаты убивают, убивают всех. Там есть женщины и дети. А они просто будут стрелять. Ни в кого. Но убивая всех. Не потому, что обкурились конопли. Не потому, что так хотели. Потому что не хотели, но есть страх. Убийцами становятся не от ненависти, не от злобы. От страха.
Так неправильно. Так не должно быть. Он не понимал, зачем это. Он был против этого.
Но это происходило, а он ничего сделать не мог. Не мог это остановить, не знал как. Отдать приказ не стрелять? Но голос в грохоте никто не услышит. Он закричал и не услышал своего крика.
Из этого кошмарного сна невозможно было выйти, проснувшись.
Он машинально двинулся за Мишкой и наткнулся на чьё-то тело, привалившееся к дувалу и корчившееся . Чьё – неизвестно. Лица не было. Вместо лица было кровавое месиво. Уже выгоревшая на солнце «зелёнка» до пояса стала бурой от крови. Тошнотный запах крови, пороховых газов, тротила.
Свой боец. Нет, уже не боец… Это был не Мишка. Тот с РПК, а этот держал за цевьё судорожной рукой «калаш».
Юрик, цепляясь дрожащими пальцами, вытащил и вскрыл аптечку, вколол изуродованному парню промедол.
В этот момент захрипела рация, – рядом с ним, споткнувшись, завалился стрелок-радист.
Не соображая, Юрик схватил микрофон и закричал:
- Всё, бля!!! Прекратите!!! Здесь раненые!!!
И бросив микрофон, но продолжая что-то кричать, побежал к дувалу, где видел Серёгу.
Серёга лежал на боку, как спал. Юрик упал на колени, пытаясь поймать у друга пульс. Услышал, что сзади кто-то ввалился, дёрнулся к «калашу», обернулся и услышал:
- Его первого. Ножом сзади. А с виду старикашки… Лопочут: дусты, дусты***… Сссуки гнойные…
Юрик не разглядел под слоем пыли, но по картавому голосу узнал Колоскова, помкома второго взвода. Колосок, - так его звали, потому что худой и светловолосый.
- Ну всё, лейтенант. Всё. Сейчас санитары… Вон - уже таблетка****… Сссу-у-у-ки…
Но это было ещё не всё. Их продержали там целый день, ждали военную прокуратуру и особистов. Те отчего-то так и не доехали. Преревалочной базы оружия не было. В доме, где убили Серёгу, нашли пакеты с героином.
Сидели там, где была тень - под оставшимся целым высоким дувалом, под кустами. Не оборачивались к соделанному. Там собиралось вороньё и зудели мухи. Трясло. Заснуть никто не мог. Курили.
Юра поймал взгляд Мишки. Взгляд – не то слово. В глазах была пустота. А губы кривились, как в усмешке. Это было страшно.
Назад ехали молча. Насрав на все инструкции, сверху на броне. Чувствительности не стало. Исчезло давящее ощущение опасности. Осталась только боль.
Боль не в ранах и ушибах. Боль в душе. Которую уже ничего не заглушит.
Для них всё это, казавшееся кошмарным сном, потом будет приходить с ночными кошмарами.
Жили себе совсем ещё пацаны, хоть и служивые. Грустившие о маме и об оставленной дома девчонке.
Жили другие, пусть по нашей мерке отсталые, но простые люди. Жили, как умели. На своей земле. Кормились, чем могли.
Почему, за что тем и другим умирать? Что вообще нам здесь надо? Пусть разбираются между собой те, кто за одних хозяев, с теми, кто за других. Они, по крайней мере, не станут случайно убивать детей и женщин. При чём здесь какой-то интернационал? Нам вся их жизнь зачем?
Зачем все их разборки ставшему «грузом двести» Толику, который хотел, как отец, стать строителем, получить квартиру и родить со своей подругой Танькой сына? Мечтал купить ВАЗовскую «жучку», ездить на ней с друзьями и сыном на рыбалку и потом сообща чинить машину в гараже?
Нам всем это зачем? Не опухает наш народ от величия, из-за которого он якобы должен всем, кто вякнул о социалистическом выборе, помогать. Вообще никогда не могло возникнуть таких высоких идей у Таньки или у мамы Толика. Все их высокие мысли – всего лишь о счастье для всех, о детях и внуках.
Кто же свёл всех здесь, на этой паскудной войне? Кто или что, если не страх тех, кто нашими судьбами вершит. И определяет за нас, что нам хорошо, а что нам плохо.
В их душах бывает боль? А во сне – кошмары?
P.S. Все персонажи вымышленные.
Странен людской суд. Тех, кто осудил себя сам, он пинает и мордует. Потому как считает самоосуждение субъективным.
А тех, кто из субъективных соображений посылает убивать и умирать, людской суд не трогает. Или не достаёт.
Нести блага своей веры и свои «ценности» на острие меча, штыка, пули, а теперь ещё и ракеты испокон веков стало «доброй» традицией.
* самогон местного производства, его ещё называли «шароп»
** ручной пулемёт Калашникова
*** означает «друзья»
**** медицинский бронетранспортёр