Быличка, записана в селе Большой Камень, рассказчик - Иван Степанович Мохнов.
Иван Степанович Мохнов – пожилой, но еще крепкий мужчина, с деревней практически не связан. Окончил школу в соседнем поселке городского типа, потом работал на заводе в городе, вышел на пенсию мастером цеха и перебрался в деревню в родительский дом, чтобы, по его словам, освободить квартиру для семьи внука. Сказок и песен практически не знает, помнит отдельные истории, рассказанные его дедом, жившем в ныне не существующей деревне.
Зимы в наших краях долгие, суровые. Как засыплет в ноябре снегом, так до апреля и будет заметать. Людей живет здесь мало, не все выдерживают, но кто приживется, уже никогда не уедет. А потому все друг друга знают. Лет семьдесят тому назад, дед мой сказывал, появился у нас монах. Кто такой, не говорил, да у нас лишних вопросов задавать не принято. Пришел – так живи.
Народ тогда по-разному верил, и старообрядцы встречались, и православные, местные вообще божкам поклонялись, места у них заповедные были. А тут монах по весне пришел. Избушку поставил, из бревна лодку выдолбил, и стал один жить. Он к нам-то и не ходил, считай, от деревни до его избушки где-то день было пешком идти.
Церкви в нашей деревне не было, да и деревня сама – одно название – несколько домов по реке стояли. Если добираться куда, только по реке, летом на лодке, зимой, как река станет, по льду на санях. При старом режиме еще заезжали монахи, потом вообще ездить перестали. А этот монах пришел и живет. Рыбу ловит, на птицу силки ставит, ягоды собирал, орехи. Мальчишки деревенские к нему летом бегали. Он с ними и рыбу ловил, и ягоды собирал.
Так и шло год, другой, а на третье или четвертое лето заболел у Макарихи мужик. Пошла она к монаху просить, чтобы он молитвы почитал и какие надо требы совершил. Монах в избу ней зашел, мужика ее посмотрел и говорит: «Жить будет».
Порошки какие-то и травы давал. А к осени мужик и встал на ноги. Надо платить, а чем? У самих мал мала по лавкам, бедно они жили. Да и монах за труды брать ничего не хотел. Но пристала к нему Макариха, как только бабы приставать умеют. У нее тогда курица только цыплят вывела, не доглядела она, вот курица одна под осень и вывела цыплят. Так все ничего, а одна курочка хроменькая, тощенькая, ее-то монах себе и приглядел. А Макариха и рада, что дешево взял, все той курице не жить, такая уж ледащая, в чем только душа держалась.
Отнес монах курицу к себе, выкормил как-то, может, орешки давал, может еще чего. Только курица такой умной оказалась, все за ним ходит, глазом на него искоса посматривает, лишь не говорит. Жила она у него в избушке, за печкой, зачем для одной птицы загон делать, и монаху веселее, поговорить есть с кем. Не человек, конечно, ответить не может, а все Божья тварь. Утром он встанет, помолится и выпустит ее во двор, а сам ходи по хозяйству и курица при нем. Дед мой в ту пору совсем небольшой был, с другими ребятами к нему ходил и тоже полюбил эту курицу. Бывало мать не видит, он ей чуть зерна принесет. Курица, хоть и птица не самая умная, а его узнавать стала, с руки брала.
Жила еще в деревне, не совсем в деревне, скорее на отшибе, хутором как бы злая баба Еремеевна. Там тоже раньше деревня стояла, но кто ушел совсем, кто с империалистической не вернулся, какие дома разобрали. Муж у Еремеевны с японцем воевал и погиб там же, а дети в город ушли на заработки еще до революции. Еремеевна жадной до чужого добра была и завистливой. Ее у нас не любили. Да и за что любить, всегда ходит насупленная, спина широкая, руки лопатой, одна за двух мужиков работать могла.
Вот Еремеевне чем-то досадил монах. Они виделись, может, пару раз, а все ей не то. И стала баба к нему приставать, отдай курицу. «Тебе в пост яйца нельзя, монаху иметь свое хозяйство не пристало. А не отдашь добром, в город пойду, у меня там сын комиссаром, быстро разберет, твоя курица или нет.»
Так допекла его, что в один день пришел мой дед к монаху, а тот плачет. Вещички в чемоданчик сложил, а курице клетку из прутьев сплел и деду моему отдал. А сам пошел прочь и еще сказал напоследок «Что земное полюбишь, того и лишишься.»
Еремеевна же угрозу выполнила, с какой-то оказией сообщила о монахе сыну. Он кого-то из города прислал, но поздно, только пустую избушку и нашли. Зато узнали, что никакой он был не монах, а врач. Его обвинили безвинно в смерти человека, а виноват на самом деле его помощник был, не то лекарство дал. И чтобы спасти доброе имя жене и сыну, у него сынишка маленький остался, он как будто с собой покончил, оставил на берегу сапоги, фуражку, записку написал, а сам у беглого монаха рясу взял. Жена на беглом монахе мужнину одежду признала, он и рассказал, что поменялись они. А наш монах куда потом подался неизвестно, больше его здесь не встречали.