Встретились два друга, давно не виделись, всего повидали, немало хлебнули, каждый шел своей дорогой, указанный судьбой. Стали друг другу жизнь по полочкам раскладывать, каждый прав по-своему, Иван больше молчал, Петр только сетовал.
- Скажи, Иван, почему Бог так часто наказывает, Он же Вселюбящий? С малых лет лямку тяну, не робею, по подставленной щеке били - терпел, научился щериться, боялись моего оскала. Шишки да тумаки, синяки и слезы, от Бога ноль благодарности, похвалил бы ради хохмы.
Разверзлась бездна подо мной, помощи нет, шел напролом, расталкивая локтями - без толку. Что касается нищих - они сами виноваты в нищете своей, хлюпики, терпят, дураки, бараны безмозглые, немы, яко овцы, их бьют - они молятся, нищету истреблять надо!
Нет, Иван, никак в толк не возьму, почему некоторым все, другим ничего? Хочу все сразу. Где справедливость, мне бы, как сыр в масле - препоны кругом, почему Христос прошел по морю, а мне нельзя?
Кипит бездна, словно черная ведьма судьба моя. Со школьной скамьи, нет, с садика верховодил, а то затопчут, в грязь вомнут. В этой жизни Бог мне не помощник, сам справлюсь.
Через головы шагал, поступая в институт, тут все средства хороши, переплачивал, от святых не ждал помощи, а есть ли вообще эти святые - покажи одного, где вы, ау! Молчишь? То-то, и ты не видел, и я про то же.
Была работа - не по душе, но выгодная, бизнес полетел к черту, женился по расчету, ребенок пожил всего три месяца, не жизнь - каторга. Была дача, машина, счастье унесло водой за высокие горы, дремучие леса, бабе-ёшке под лавку, давить козявки.
С Ленкой - второй женой, не ужился, эта серая мышка вечерами не выпускала из рук библию, за меня, непутевого просила, вот глупая баба! Чего просить, у кого - у воздуха, денежки-то кто приносит, с воздуха они не возьмутся - верно, братан?
Мотался из деревни в город и везде своя маета, вроде все есть - друзей с гулькин нос. Когда было что дать - вот они, нечего - и их нет. Вот что я усвоил из этого винегрета: человек по сути своей всегда одинок, сколько бы звезд вокруг него не крутилось, родился один, умрет один, но в небо пойдет с бесчисленной толпой.
Эх, Иван, Иван, черны дни мои, нечаю, когда кончатся - за что? Кому солнце в радость, мне тошно от его лучей. Болит душа, ломит кости, выкручивает суставы, дорогие лекарства без толку.
Кажется, кровоточит все тело, гноится язвами, лопаются вены, образуя язвы. Натянуты нервы, оголены раскаленным проводом. Разве я мало мытарил, мало потерял, для чего вообще родился?
Пусть в геенну канет тот день, лучше бы не встретились мои родители, в голове черти в барабаны бьют, вместо сна забытье, недалеко и до шестой палаты. Дни проходят без надежды, сгустились тучи над теменем моим и нет просвета.
Куда все делось, Иван, куда задор делся, почему жизнь кажется не такой бесконечной по сравнению с молодостью, разве нельзя человеку жить, как тогда? Мечтали, планы строили, на звезды смотрели. Неродные, Ленкины дети, не хотят признавать - чураются, но я же их растил? Померкли краски утра моего, встаешь с мыслью - опять в этом долбанном мире надо пыжится, чего-то доказывать.
Порой забит холодильник, а еда тленом пахнет, радости нет, Иван, вот такая колбаса получается, звук ужаса в ушах, нищие в небо глядят - мне некогда, как им удается, что можно там увидеть?
Где не пройду - одни развалины. Не в свой век скончаюсь, не расцвели ветки моего дерева - на мне усохнут. Тело покрыто червями, хочется скоблить до костей, опротивела жизнь - сам себе в тягость, если есть Бог - я не виновен перед Ним, пусть успокоится, искупил с лихвой. Если разит стрелой - то не меня, где он был, когда голодал и где теперь - когда вою.
В Троицу было так тошно, поехал к тетке поплакаться - аж затрясло всего, а она хуже меня в депрессии, ей семьдесят, болеет, давление. Обнялись, поговорили, домой ноги не несут, болтался, болтался по улицам, заводь, заросли, скамеечки нет. Сел на корточки, а тоска с ног валит, слезы, что у бабы, мимо люди проходят, и так захотелось их участия к себе, так было одиноко, и хоть бы кто подошел.
А может, я вешаться надумал, может, жалости хочу. Хорошую работу не найти теперь, только в дворники и то за троих пахать заставят. На пенсию туго, было время помогал, сейчас бы кто тыщенку дал, но и им туго. Выговориться не с кем, вот и мотаю сопли на кулак, люди наверно думают - наркоман.
Плечи ходуном ходят, траву глажу, дотоль никогда не гладил, смотрю, голубь поодаль ходит, глазом косит, ждет, когда трястись перестану. И вырвалось у меня: "Спасибо, что услышал". Может и вправду услышал, а, Иван? На голубе больше белых пятен, чем темных, черный только хвост, услышал Петра не верящего - друг?
- Наладится, Петруня, наладится, - ответил Иван. - А мне Бога гневить не за что, все есть, все живы-здоровы, есть кров, эта простая, земная обитель, небо Господь дал в усмотрение, оно доброе, чистое, гладкое словно блюдце, смотреть, не насмотришься. В нем отражаемся все мы, его дети со своими интересами, запросами и бзигами.
Небо посылает нам дожди и студеный ветер, напоминающий о нашей беспомощности и ничтожности. Перед ветром мы сгибаемся, как бы кланяясь, а то забыли, гордые очень, сам с усам, я готов на коленях ползти, раздирая их в кровь и этого будет мало.
Грешны мы, оторопь берет сколько грешу, а Он рядом, я Его частица - подумать только! Одними глазами на мир смотрим, одними думами мучаемся. Ты, Петр, везде побывал, а мне и клочка земли хватит, чтобы диву даваться, не знаю, как и благодарить Его за это.
Невообразимая красота! Это же надо так все продумать и названия дать, если прочувствуешь красоту сердцем - она всколыхнет тебя и снаружи, можно жить, не выезжая, клевер он и на севере клевер.
А еще я радуюсь за чужой успех, не завидовал чьей-то пятерке в школе, институтов не кончал, кому-то и на земле жить надо. Встану утречком - герань на окне "горит", ребятишки сопят, жена беспокойно ворочается. Нет, друг, не понять нам божьего промысла, не понять.
С молитвой встаю, с молитвой солнце провожаю, ты забыл, поди, как огород спозаранку пахнет, дух пускает, защемит сердце, того гляди лопнет от чувств. Бог с тобой, Петро я тебе не судья. А жена моя простая, всех приветит, добрая, терпеливая, жернова жизни все перемелют и любовный каравай выдадут. Ребятишки ко всему приучены, у каждого своя обязанность. Спасибо, боже, за семью, нам без Бога не вздохнуть, не охнуть.
Лежу на печи, шевельну пальцем руки - не болит, шевельну ногой - целая! Не дай Он мне ум, не поставил бы эту добротную избу, не сложил печь, не вырезал железных петухов на конек крыши.
Петро, не убивай душу, не замыкайся на плохих делах, обрати внимание на природу, ее умение стойко выносить наше извращение, насилие над ней, терпит молча, словно монах в уединении, ты тоже озлобился.
Задумавшись над этим, замечаю - в лютые дни зимы, на протянутую ладонь, Бог опускает свои солнечные ресницы, земное сливается с небесным, ветки деревьев выстреливают в небо энергию, она соединяется с танцующей белизной неба. Эти искорки - людские души, их больше, чем песчинок на берегу или капель в море. Прыгают, мельтешат, делают чего-то - все неразделимо. Смотрю, пролетела галка, каркнула, будто подтверждая и улетела - это знак, а ты говоришь все плохо.
- Да, плохо! Разве ты живешь - существуешь, вспомнить нечего, копаешься в навозе, как жук, дальше кучи ничего не видишь.
- Ты погодь, погодь, охолонь малехо, закипел, как медный самовар -как нечего, все помню, родительскую избу помню, зеленый, старинный комод, кровати с соломенными матрацами и подушками, на которые без табуретки не вскарабкаться. В избе по престольным праздникам на полу рассыпали траву, я спал на полатях, среди лука и мух. Приходя с поля, отец валился от зноя и усталости прямо в сапогах, одежде и тут же засыпал. На нем трава солома, васильки, густые заросли ноздрей шевелились, живот прыгал, смех нас просто давил, мы закрывали рты. Разве нечего вспомнить, как же, что ты!
Чтобы он не храпел, совали соломинку в нос, мы хрюкали, храп замедлялся до полной остановки, аж не по себе становилось, потом как захрапит - затыкай уши. Огромная рука то и дело спадала на пол, поднимем, она снова шлеп!
Из углового окна видна вся улица, мы наблюдали за соседями, что они ели, окрошку или щи, запомнился даже фартук на тете Марье. Все запомнилось - и это есть настоящая, без хитрости и обмана жизнь.
Березка между домами нашептывала какую-то тайну, песик охранял территорию, правда его никто не боялся, но он выполнял свою миссию, зарабатывая на еду, а лошадь, как щипала травку, так и щиплет, отмахиваясь от слепней. Навизжавшись, щенок ложился на лужке в тень, закрывая нос лапой, а ты говоришь...
- Иван, опомнись, в каком веке ты живешь? Не заметили, как исчезли империи, века, очнулись, в другой стране оказались, совсем в другой стране, снова кризис грянул, черт бы его побрал, и так жизни не видели, а он тут-как тут, зараза!
- Кризис, говоришь? - сощурил глаза Иван. - Эх, Петруня, для простых людей со времен соломенных крыш, лаптей, лебеды во щах и до ныне, бытует кризис, этого следовало ожидать.
Ворованных денег бездонная пропасть, зло, зависть, желание любым способом нажиться, раздули мыльный пузырь, он и лопнул! Людская мысль сфокусировалась на деньгах - о душе забыли. Никто не вспомнит, не заметит близких, живущих в суровом выживании одиночества, на пенсионные крохи. Кто всю жизнь мечтает разбогатеть, представится такая возможность, дастся узнать, что это такое, через кровь убитой матери, продажу на органы ребенка, но дастся, большие деньги трудом не заработать. Ты рвешься к богатству, а не подумал, почему все так плохо.
Ты, Петро, на меня не коси, не коси глазом-то, как курица - чудаком считаешь, а зря. Негатив сразу на лицах виден, любовь светится, такому человеку хочется весь мир обнять.
Ненужные вещи людям раздай, рады будут, бездомных много, положи аккуратненько на газетку - подберут. Чтобы жена была добрая - меняйся сам, заблестят глаза, появится румянец - вот тебе и богиня! По крупицам, от души к душе и кризис проскочит. А будем плевать матушке природе в лицо, будут рвать тело душевные и телесные недуги, утекать доходы, как вода в решете.
Во время перестройки я ожидал новых станков, рабочих мест, а в итоге? Лопнул пузырек-то не зря. Недаром лишние фирмы закрылись, слово-то какое - фирмы, конторы, они и есть конторы, сколько бездельников штаны протирало? Друг друга продают и покрывают, наляпали барахла в подвалах, девать некуда, лучше бы дома строили. Магазины в каждом доме, а купить не каждый может, да и зачем покупать-то, холодильник на всю жизнь почти, а их на складах сколько? Фуфайки тоже гниют, а мне одной хватит, а техники сколько, а мебель по какой цене из опилок?
Нет ориентира в потреблении, в трубу все, гонят, цены загибают - до каких пор, были уже мы миллионерами - надолго? Ну, наделали всего, забили склады, не останавливается конвейер - дальше что, все равно люд беднеет, а богачи богатеют.
Для меня духовные ценности важнее, жил без денег, не умер - и дальше проживу, так весь народ живет - на кровные не разбогатеешь.
Праздники забыли, нет радости по той же причины - все есть, а духовность отсутствует. Помню маму над швейной машинкой, как мы ждали обновки к праздникам, мальчишкам сатиновые шаровары, рубахи, девчонкам - ситцевое платье, пахнущее краской, аж хрустит, душа трепетала!
Присутствовал я в городе на праздниках - тоска и слезы, зима, масленица, музыка на всю округу, артисты стараются развеселить, все стоят, топчутся, мерзнут, ждут чего-то, ну я и пошел вприсядку! Ко мне боком, боком тетка, пьяный парень, молодуха с ребятенком, семейная пара - и пошло! Сидящих за столиками, завидки брали, ногами притопывали, а выйти стеснялись - во! На трезвую голову, а на площади места стало мало, масленицу справили, как в старинные времена, детей в круг ставили, блины из сумок доставали.
Не грусти, Петруня, наверстаешь, оживешь, я тебе байку расскажу, от детей подслушал, выдумщики - беда, эту байку я от взрослых в детстве слыхал, да забыл.
Поехали в Москву две бабы Кланя да Маня за обновками, гостинцами всякими в ГУМ, народу видимо-невидимо, живая река, растащили их по разным сторонам, дышать нечем, приходилось головы вверх задирать для воздуха, ну вот.
С боку мужик, сзади мужик, трутся о мягкие места - аж вспотели, пот со лба, красные, как нужду справляют, а купить надо? Все норовят токо туда, обратно ходу нет, нет, хоть ты тресни, стой, где стоишь, а то хуже будет.
Увидала Клашка у одного на шее фотоаппарат, которых в деревне отродясь не было, в интерес вошла и говорит: "Милок, дай бог нам отседова живыми выползти, ты цай, утцублуц меня в стояцку, у белой-ти березки, в новых-ти колошах, а то у нас некому и нецем. Свому мужику покажу - пусть завидоват, пусь слюни пускат".
А народ прет и прет, надо же спросить, сколько материалу надо, Кланька и орет: "Мань сколь нады на кальсоны-ти, ты где-ко, тута жарко, как в Пизе, лежу на спинах наклонена, куды вынесут - не знай. Будь там, у выхода встретимся, пускай ба Семен мой потискался, а то мне да мне, взопрешь тут по-неволе!"
Ну, Маня в ответ: "Если клин в ж..., два с цетвертью, а так двух хватит, живы вылезем - палтусовых голов купим, люблю я, грешница, головку пососать!"
На том и порешили, вышли на улицу, утцублуцил, как полагается, в стояцку и у белой березке.
Петр молчал, молчал, да как зайдется смехом, с бревен покатился в лужок и Иван туда же, дружка поддержать.
-Ха-ха, головку пососать, ну ты, даешь, умора!
- А хошь, байку еще одну расскажу, ребятишки сидят в малиннике и придумывают, я подслушал, надо же знать, что меж собой говорят, не было бы плохого.
-Чегой-то ты подслушиваешь, шпион что ли, заложив руки за голову, спросил Петр.
- Шпион, не шпион, а изнанку знать надо, вовремя спасти, направить, слушай смысл-то, вот фантазеры!
На окраине речного поселка, в точке пересечения времен, господин случай поставил на прикол старую лодку, проходя мимо, человек не скажет - она живая. Жарясь на солнце, врастала она в песок, давая пристанище другим существам.
Ее квартирантами являлись жуки, червячки, куры, собаки. Во сне будоражат лодку волны, чистое дно, прилипалы-ракушки, надоедливая тина, рыбешки, плывущие наперегонки.
Последнее время она часто вздыхала, скрипел пересохший корпус, образовывая новые щели. Поодаль стояла липа, беспокойно наблюдавшая за сном лодки, в душе таился страх - не хочется так просто превращаться в сухие доски, из живого, в неживое.
- Привет, лодочка, - как можно бодрее сказала липа, - проснулась, смотрю. ворочалась, вздрагивала - кошмары снились?
- А, липа, доброго утреца! Да, жара действует, приснилось что-то, душа сохнет и живая я, и неживая.
- у всех она сохнет, - успокаивала липа. - Надо жить, терпеть, пока в труху не превратились. "А из трухи что будет?"
- Из трухи? Новая жизнь - вот что, личинки, бабочки, жучки всякие. Полетим мы с тобой по небу летать, мир осматривать - много узнаем. Нет, мы не зря живем, жизнь отдаем, вон сколько около тебя живности: куры семя щиплют, собаки тень присвоили.
- Это так, так, под днищем нет солнца, бледная трава, кишит жизнь, значит. пользу приношу, разве может червячок из трухи родиться?
- Еще как может, - вступил в полемику червяк, - еще как!
-А кто личинки в мой корпус вложил, - спросила лодка.
- Наверно ветер или дождь,- утвердительно заявил червяк, - в кору липы тоже кладут, а, понял кто - родители и не дождь, и не ветер.
- Мне думается, еще кто-то есть главный, главнее всех, положил личинку и улетел, он хитрый, нет бы спросить моего разрешения, - буркнула лодка.
- Песок тоже живой, - выдала липа, - в нем тоже соки есть, сила, нет - силища! все может засыпать - не отвертишься, в горы превращается. Интересно - кто песчинками движет, зачем это движение? Ползет, куда вздумается, а мы на приколе - несправедливо, я тоже хочу по земле двигаться, к речке спуститься.
- Липа, разве ты по земле не ходишь, - удивилась лодка, - твои побеги семена к реке спускаются, что толку я по реке ходила - миг один, и в землю носом. Червяк и то веселее живет, вон как в корпус вгрызается, насквозь проходы делает, а мне и с места не сдвинуться.
- Не горюй, лодочка, - успокаивала липа, - мне легко? В страхе живу у дороги, трактора, дым, листья летом желтеют, того и гляди, сгину. Не такой была крона, поры забиты, раньше пчелы кружили, нет медового аромата, брюзжу, постарела - счастьем это не назовешь. Бывало, играют ребятишки, навешают на ветки рубашек, я же не вешалка? Гоняют мяч, топают по доске с дюжиной палочек и с визгом в рассыпную, скотину от меня отгоняли.
Захочет бык бока почесать, они хрясь палкой! Выросли, разлетелись птенцы, долю мыкать, заступиться некому. Тянусь вверх, чтобы листья не объели, чахну, тонкая словно стропила, одно хорошо - все солнце мое!
- Меня успокаиваешь, а сама? - съязвила лодка. - Ты молодец, пользу приносишь, не то сгореть бы мне на солнцепеке, от дождя, стужи прячешь - спасибо.
- Ну, вот и договорились, аж слезы прошибли от чувств, - встрепенулся червяк. - Все мы друг от друга зависим, пользу приносим, я землю рыхлю, кислородом питаю, липа цветом и медом простуду лечит, чай после бани, а лодка бездомным собакам приют дает. А еще, еще, она людей рыбой кормила - вот! С берега на берег в половодье перевозила, родных сближала, бабу Нюру с козой на укол к ветеринару возила. Лодка всех больше пользы сделала, вот вам и неживая, живая ты, что ни на есть живая.
- Тише, тише, друзья, человек, говоришь? - испугалась липа, - легок на помине, с топором идет, к кому из нас, узнать бы...
-Этто зза мной, - обреченно насупилась лодка, - выходит, последнюю службу сослужу ему - на дрова, пришел черед дань платить, хотя и так послужила, можно бы меня подлатать - некому, одни старухи остались, это промою душу идет.
- Спокойно, без паники, - выкрикнул червяк, - а если не сюда, за хворостом, например, бревна на баню зачистить - бывает? Эй, вы, курочки-царапки, зашвыряйте опилками нашу лодочку, пройдет, не заметит - это у вас здорово получается.
- Ветер, - взмолилась липа, - возьми мои листья, укрой от беды, песок, живой бегунок, насыпь гору, рано ей на дрова - вместе мы сила!
Закружилось-завертелось, песок человеку в глаза лезет, мимо прошел - так и спаслись.
- Вот такую байку-небылицу придумали мои сорванцы, Петруня. Теперь не страшно за них - не пустая душа, заполненная состраданием, взаимовыручкой и добротой.
- Считаешь, ты только такой умный, - плюнул в сторону Петр, - мне тоже есть че сказать, тоже заумничать могу, например о Елене, жене моей, она увлекалась реставрацией икон, работала ночами, на улицу выходила мало, такую работу я считал за баловство.
Родом с Украины, ежегодно ездит, прошлый год решила заехать в среднюю полосу, слушай, какая петрушка вышла.
Обняла она постель и начала причитать: "Постелюшка моя мягкая, земное сокровище, родной уголок, прибежище и колыбель снов - спасибо. Подущки-добрушки, хранители дум и тайн - обнимаю вас, дайте еще раз прочувствую теплоту и мягкость, вдали от дома мне будет не хватать вас.
Одеяльце, укрой, обволоки блаженным теплом, огради от страха и дорожного волнения, суеты, лишних хлопот, как хорошо дома -вот рай земной! Родненькая постелька, чует сердце недоброе, плохая будет дорога, не хочется ехать, но надо - пока живы родители. Одолевает беспокойство, я обязательно вернусь".
- Смеялся я над ней, Иван, думал, с дубу рухнула баба а вышло по ее...
Ленкина сестра Дарья живет в районном городке, у нее слепой муж на много старше ее, она с ним расписалась ради жилья, как опекун и как жена стала - у него однокомнатная. Готовить не любила, наутро даже не задержала, скорее бы от нее съехала, спать негде. А в двадцати километров у нее дачный домик, вот туда моя и отправилась.
Ленка хотела пожить там месяц, все есть, живи, не хочу, но через пять дней сбежала, как ошалелая. все дни чувствовала в доме тревогу, дом что-то хотел сказать, страх просто парализовал, спала с включенным телевизором, не помогало.
Черный ковер с ромбовым орнаментом, запульсировал голубой энергией, проявилось лицо умершей хозяйки дома. Ленка мысленно спрашивала, в чем дело, что надо сделать, идет по избе тревога и баста, от страха внутрь себя не спрячешься.
Чтобы отвлечься, целыми днями ходила с молотком и гвоздями, ремонтировала, с покойной говорила, просила разрешения похозяйничать, дому нужны руки, на кладбище ходила - не помогло.
Я потом додул, когда домой вернулась, слушай, друг, слушай, я тоже не дурак. Покойная-то сделала у себя молельный дом, дочь родилась немой, рукодельница, вышивала, красивые варежки вязала, все выскоблено добела, иконы, свечи, выросла девка - замуж за немого вышла, двойняшки родились языкастые.
Как это - родители немые, дети разговаривают? Бабка Наташа из староверов, как и большинство на села, ни радио, ни телевизора. Моя сопливой была, маленькой то есть, тетка даже и близко в брюках к дому не подпускала, с макияжем, приедут внучки, зайдут к соседям, а то и в баню, умоются, наденут юбки, тогда и заходят, или из бочки дождевой водой.
Слушай дальше, отвлекся я. У Ленкиной сестры есть бесшабашная дочь, работать не хочет, гуляет, курит, ругается, как заедет в дом тети Наташи, ну, к той, умершей, так шалман. Какой дом выдержит? Поэтому в доме и увидела Ленка сгусток энергии, Наташина душа мечется, ведь ее никто не слышит, а моя чует - понял, где собака зарыта? Не зря дома не находила места, с постелью разговаривала.
- Дальше-то что, - оживился Иван, - тянешь кота за хвост.
- Погодь, не торопи события, надо исподволь, по порядочку, а то чего забуду, гонишь, как собаки русака. Утром проснулась и услышала голос: "съзжай отсюда немедленно". Только затарила холодильник на месяц, а тут не помня себя собрала манатки и деру, к Дарье, в город, билет домой купила, сказала всем - вызывают на работу. Поверишь тут в самого черта.
Приехала перепуганная, молчит, из дома не выходит, в потолок смотрит - испортили бабу! Потом прорвало, тетка через нее заговорила, заешь, как трясло, сколько слез - сам испугался...
Тетка Наташа рассказывала, как тяжело видеть срам в своем доме, надругались, греха наделали, очистить надо огнем. Дарья тоже говорила, тяжесть там чувствует, водой святой брызгала - не помогает. Иван, как огнем-то, не спалить ведь?
- Не спалить, Петя, не спалить - выжечь огнем надо, на самом деле выжечь, чтобы смраду и в помине не было, чтоб прах по ветру, поэтому тревожится душа усопшей. Поскольку на самом деле ни к чему - мнимо надо, молитвой, чистым помыслом, добрыми делами, греха не заносить.
- Вот оно что, - покачал головой Петр. - Еще вот что расскажу. На Украине, в поселковой церкви, Ленка ежегодно реставрировала иконы, за это батюшка подарил ей венок, самый сильный оберег с креста.
Закончился отпуск, венок положила сверху в сумку, попрощалась с больным отцом, сказавшим: "я тебя больше не увижу", так и вышло, только отъехала, звонок, его не стало. В поезде сидела женщина-паломник, читающая святое писание, дети, неприятный мужчина. Ленка попросила почитать молитвенник, потом отодвинула со словами - мне он больше не нужен, в это самое время умер отец.
Всю дорогу Ленка учила детей рисовать, мужик ерзал, злился, оскорблял, девочка лет пяти, как ангел заступник, клала голову на грудь Ленки, смотрела в глаза дядьки, тому просто не по себе было, ругал власть, правительство, друзей, пассажиров. Ленка возьми и скажи: "Мужчина, вы кого-нибудь любите, у вас есть хоть один хороший друг, знакомый?" Он зашипел: "А ты вообще замолчи, гнилая, как ты мне надоела!"
Как он узнал о ее болезни, действительно ее беспокоила киста по женской части, еле выжила. Ну, вот, время выходить с поезда, стали укладывать сумки, у мужика сумок не было, он схватил Ленкину сумку и, как кинет на пол, брезгливо вытерев руки.
Дома только до нее доперло - в сумке-то святой венок, а у него порча, в нем дьявол бесился - понятно? Вот она и прощалась с постелью, одно за другое цеплялось.
- Да-а, Пертунь, ты на судьбу жаловался, а я все о своем, мне Бога гневить не за что, Господи, говорю, ты мой помощник, Спаситель и друг, слышишь, переживаешь, спасибо.
Что можно сделать на расстоянии, когда невидим? Я с руками и ногами, а пьянице брату помочь не могу, не хочет он ни какой помощи, удобный вариант выбрал - не надо работать, в автобусе давиться, не надо заботиться о брошенных детях, мать по первому зову "сдыхаю", несет опохмел, курево и еду, постирает, приберется, пострижет - живи и царствуй!
Сколько выплакала, сердце рвала, раз пять кодировали, на работу устраивали, как с дитем нянькались - не хочет. И вот я, Петр, говорю себе - родственники не могут, не имеют в судьбу вмешиваться, которую Бог дал, зачем такая свобода выбора нам, не знаем, что с этим делать, лезем в самое губительное пекло, можем только указывать на ошибки, направлять, остальное дело хозяина судьбы.
Укажу тебе на другой нюанс - убийца, наркоман, растлеватель детских душ. В тюрьме они таскают бревна, строят храм, зарабатывают досрочное освобождение, становятся философами.
Стоит убивец перед иконой, плачет горькими слезами уливается, плечи дрожат, лицо руками закрывает - страшно перед иконой стоять, это по телевизору видел. И я с ним плачу, не знаю, кого жаль его, раскаянию ли рад, или загубленные души.
Ужасаюсь всему сразу, зверя и то жаль. Откуда в нас это зверство, разве хотели родители такой судьбы своему дитя? Можно ли отвести руку убийцы от жертвы, мысленно, вырвать иглу у наркомана, оружие убийцы? Рожают по-пьяни, вот и получается монстр, не мечтают о цвете глаз ребенка, характере, кем будет.
Господь все продумал до мелочей, каждой травинки изгиб, мыслью Его сотворен, каждый цветочек, нас, животных, камни - в них душу вложил, место свое преднарек, а мы зачинаем на страсти.
Если бы я помог брату, если бы каждый из нас на долю секунды пожелал врагу: солнечной души, разума, любви, созидания, добра, если бы мысленно вырвать шприц из рук, а, Петрунь? на долю секунды вручить им в руки цветы, любовь, солнце, опомнится убивец, выпадет из руг его нож, занесенный над жертвой, заплачет и к Богу придет. Поздно в тюрьме каяться - сделано дело.
Ангелам не сладко, бьются за каждого, низкий им поклон до земли. Не правда, что душа с куриное яйцо, она необъятна! Всюду борьба, трудно Богу, мы помогать должны, стоит среди нас и страдает...
***
И так, мы познакомились с двумя разными характерами, в них узнаём себя. Сидят на бревнышках, каждый силен своей правдой. К ним подошла старая собака, с глазами полными понимания, послушав, опустила морду и отошла в сторону.
На плечо Ивана села бабочка, Петр замер раскрыв рот, сидел так, пока не улетела, у нег неожиданно вырвалось: "Умные не гоняются за иллюзиями, они пользуются тем, что у них есть".
- А премудрость божия, - добавил Иван, - сокрыта в тайне, а тайна хранится в многочисленных народах, их языках, народы через языки хранят секрет своей культуры. Вот до чего мы договорились, пойдем-ка в избу, жахнем кваску холодненького, ядреного, как сама жизнь.
2009г.