Довелось мне сегодня побывать на одном весьма любопытном представлении. На параде уродов, в цирке слабоумных крикунов, что из-за скудоумия своего уверены, что выпрыгнут из своих штанов выше, чем их сосед за столиком. Грубо, может быть. Но так и было. Конечно, не возьмусь ровнять всех под одну гребёнку, но большинство выигрывало и большинство было именно таким.
А оказался я там по приглашению моего товарища, который должен был в этом месте читать свои стихи, в месте, где этим гадам наливали, и они были счастливы. Ощущение, что большинство скрывались там от мира, что казался им слишком честным, слишком, видимо, циничным.
Слава Богу, Тихон был не одним из них.
- Ты часто здесь бываешь? - спросил я Тихона, смотря на бюст Ленина на бар-ной стойке.
- Нет, черт возьми.
Я склонен был верить ему. Он даже не готовил программу и не переживал за свои голосовые связки, как остальные ораторы. Мы сидели за стойкой и тихо пили бурбон, пытаясь не впитывать весь антураж. Мы были слишком просты для этого места, и мы сами это понимали.
Место называлось «Мастерская». Некое убежище непризнанных и довольных собой поэтов и вообще гениев. Тусовка литераторов, художников и всепогло-щающее желание быть ячейкой богемы манили сюда всех, кто, выходя из до-ма, подолгу завязывает шелковый шарфик, не смотря на повышение ртути за оконной рамой.
Мы встретились в метро. Поднялись на Лубянскую площадь, и в течение одной сигареты оказались у дверей этого «храма». Поскользнувшись у входа, мы шагнули в мир пафоса и, порой, ущербности.
Нет, ради всего святого, если людям что-то помогает жить и выживать, то пусть делают все что угодно. Пусть даже «переходят в положенном месте асфальт». Да, прав был поэт.
Нас встретила лестница и пустой гардероб с табличкой «нет мест», прибитая ржавым гвоздем к стене.
Постояв с секунду, мы поднялись наверх. На втором этаже было людно. Где-то в глубине зала слышался фальшивый смех. Впрочем, все было фальшиво.
Какая-то компания пьяных мужчин спорила с охранниками.
- Я есть в списке! Смотри внимательнее, человек. Моя фамилия Петров!
Мы прошли без сканирования. Кивок головы был нашей строчкой в списке приглашенных.
Сев за барную стойку, я тут же почувствовал, что я проигрываю в овертайме, и мне вряд ли посчастливится отыграться, и по сему мне хотелось как можно скорее покинуть матч.
Так вот. Мы сидели за стойкой и пили. Тихон ждал, когда его объявят, а я без мыслей глядел на Ильича.
Зачем люди так себя ведут? Зачем они себя обманывают? Загадка.
Стоял гул. Какой-то человек читал свои стихи. Пианино тоскливо стояло в дали зала. Официанты с надменными лицами кружились вокруг столов. «Липкий самоанализ порезал о солнце палец», долетели до меня слова чтеца.
- Как думаешь, старик, он понимает сам, что говорит?
- Вряд ли. Самое интересное, что его кто-то слушает, и кто-то будет аплодиро-вать.
Такое было ощущение, что мы попали в больницу. В какую-то общую палату, где у каждого один на всех кризис, одно на всех расстройство, один на всех ди-агноз.
Как будто все были в глубоком запое. Врачи, ассистенты, санитары, уборщики, вахтерши… все без исключений. И, конечно же, сами больные, страдающие в первую очередь. Запой, да, именно.
Тихона все не объявляли. И тут на меня обрушился шквал вопросов.
- Простите. Можно вас потревожить? Вы не возражаете? Я вам не помешаю? Не сочтите за грубость. Это не очень бестактно?
Какой-то бедолага просто хотел заказать у бармена выпивку, и я стоял, вернее, сидел на его пути. Мне показалось, что я могу ударить его по лицу.
Не дождавшись моего ответа, он протиснулся к стойке и заказал две стопки водки, причем самой дешёвой. Я сидел рядом и не мог не слышать, о чем он беседует со своим приятелем.
- Что-то тебя давно не было видно, ВиктОр! – говорил заказывающий.
- Ох, как же ты прав. Я давно потерял время, и бытие уже не любо мне. Я странствовал. Последний месяц я жил в Петербурге. Снимал комнату у очень приятной пожилой дамы. Она цитировала мне вечерами Шекспира в оригинале.
- Ну и как там Нева?
- Она не при чем, друг мой. Я гулял по аллеям. Гулял вдоль вековых окон и, шурша листвой, думал о вдохновении. Спал в парках. Накрывшись пледом и читая с чужих мест чужие книги…
- Последний раз в Петербурге я забыл в парке Фолкнера.
- Не простил бы себе этого…
Они пропали в толпе, и их голоса вонзились в массу звуков.
Объявили Тихона, и он, уронив 50 грамм бурбона, растворился в зале. Я попросил бармена повторить. Бросив локти на барную стойку, я начал вглядываться в бутылки.
Людей становилось все больше. Смех оглушал. Кто-то спорил, кто-то уже почти дрался. Запой переходил в зависимость от себя. Я обернулся в зал. Что движет этими людьми, подумал я.
Публика была что надо. Меню было стандартное. Сигареты были не у всех. Когда мы пришли, на столиках стояла сангрия, в закуски употребляли персики и клубнику и возмущались отсутствием вешалок. Сейчас же разливали «Журавли» и скидывали верхнюю одежду куда попало.
«Бродский был не прав!» орали рядом. «Поэзия конца 20-ого века виновна… Пошел на хрен! Если не писать, то смерть!.. Завтра жду всех у себя!.. Еще сто моему другу!.. Нобелевская лекция Набокова-фарс!.. Литература наш герой!..» Последнее, что я услышал, расставило на миг все точки над проклятой И. Градус повышался, и нервы присутствующих трещали как заборы в мороз.
Литература. Я все понял. Эти люди пьяны ею. Это на самом деле запой. Литературный запой. Они не прочувствовали нектар на все сто и провозгласили себя уже ценителями. Это их промах. Сначала надо попробовать, распробовать, понять, так сказать, смак, понять нить, структуру, выработать для себя несколько «ритуалов», что ли, потребления. И конечно надо со временем отработать чувство меры… Чертовы слабаки.
Меня кто-то ударил по плечу. Это был Тихон.
- Ну что? Как все прошло?
- А пес его знает… Пошли отсюда.
- Зачем ты вообще это делаешь?
От тоски, сказал Тихон. Я не пытался его понять. Я поднял стакан и обнаружил, что под ним нацарапано следующее: «пошел на хрен». Это говорило, что мы точно были не на своем поле. И мы ушли.