Серия : Драма в Миниатюре
БЮРОКРАТИЧЕСКИЙ ТРИЛЛЕР
(штрихи к постсоветскому пространству)
или
BTR
(Bureaucratic Thriller ou Bureau Tests Recherches)
комедия*
(в том же смысле, в каком Н.В.Гоголь считал комедией свой роман "Мертвые души")
«Что это, сумма взглядов
на предметные отношения или
выражение импульсов экзистенции?»
один из вопросов Карла Ясперса к Мартину Хайдеггеру
Всякое наслаждение хочет длиться вечно.
Фридрих Ницше
Primus in orbe deos fecit timor.
Стаций
Действующие лица :
Испытуемый
Дознаватель
Толпа
и другие персонажи, участвующие в инсталляциях**
Сцена 1
За столом, напротив друг друга, каждый – боком к зрителю, сидят двое чем-то неуловимо похожих мужчин примерно одного возраста***. У них одинаковые ботинки первоклассного качества, но разного цвета носки. На сидящем слева от зрителей – более тёмные. На нём рубашка в широкую полоску, отдалённо напоминающая арестантскую. В подвешенном над столом зеркале отражается поверхность стола с лежащим на нем белым листом анкеты (возможно листов несколько, но они аккуратно сложены в стопку). Зеркало имеет форму выпуклой линзы, так что в отражении лист бумаги кажется крупнее, чем фигуры склонившихся над ним людей. За спиной у Испытуемого (со стороны, приближенной к левым кулисам) болтается серый стяг с надписью крупными синими буквами на белом фоне : «Долой…» (далее неразборчиво из-за образовавшихся складок на полотнище, стекающих вниз вправо), похоже, что древко приткнули к окно демонстранты, оно тычется в середину рамы, скользит по стеклу вниз – это явно максимум, до которого несогласным удалось подняться. Все глуше слышны их по-праздничному веселые, но удаляющиеся голоса. Дознаватель, сидящий справа, стремительно разворачивает от себя лист анкеты к Испытуемому, чтобы он мог внимательно прочесть вопрос.
- Заполните теперь следующую строку: «Какой вид репрессий Вы предпочитаете»…
- Похоже, есть выбор…
- Да, из трех пунктов: первое, второе или третье.
- Не густо, однако. Как комплексный обед в фабричной столовой. Кстати, Вы знаете, что математики предпочитают называть его иначе? Они говорят компл;ксный, то есть, мнимый по сущности, лишенный воображения.
- Не умничайте, вы даже не представляете, как ужасно потерять такую возможность.
- Это Вы мне о воображении?
- Нет, о возможности выбора.
- Тогда кого Вы имеете в виду?
- Но здесь, насколько я понимаю, больше никого нет, кроме Вас.
- А вот и ошибаетесь! Здесь есть еще и Вы… по крайней мере, присутствуете, так мне кажется.
- …так вот, я остановился на том, что Вам было бы крайне неприятно напоследок лишиться еще и этой возможности, я имел в виду возможность выбора.
- Вы всерьез так полагаете?
- Что значит, полагаю?
- Ну, что это все – напоследок? Так Вы, кажется, изволили весьма вольно резюмировать мою жизнь.
- Какие уж тут шутки! Взгляните сами.
Освещается задний план сцены. Неспешно распахиваются две симметрично расположенные двери, за каждой из которых Испытуемый обнаруживает помещение, похожее на кабинет дантиста с совершенно идентичными креслами с удобными подлокотниками и сиденьями, обтянутыми белой клеенчатой тканью, и если бы не отблеск лампы, со скрипом раскачивающейся над столом Дознавателя, то издалека она напоминала бы элитное постельное белье.
- Ну, что я Вам говорил?! Вон в той, дальней от меня, находится детектор лжи. А здесь, совсем рядом – тестер страха!
- Что с Вами? Вы вдруг так внезапно побледнели. Вам страшно?
- А Вам разве нет?
- Не вижу повода. Совершенно одинаковые комнаты. Приятное освещение. Постойте-ка, даже бормашины нет!
- Сначала все так думают. Но комнаты такие же разные… как… как… как мы с вами.
- Какая наблюдательность! Вы – очень тонкий человек.
- Спасибо.
- Так в чем же разница?
- В виртуальных снах… или в разнице потенциалов, если вновь хотите отвлечься от гуманитарных наук. Однако Вам придется поверить мне на слово, сравнить Вы не сможете.
- А Вы, значит…
- Нет, нет, нет! Я представляю здесь аналитический отдел и только наблюдаю за реакцией со стороны, объективно и беспристрастно.
- То есть, наблюдаете за реакцией посторонних по отношению вашему отделу? Значит, сейчас Ваши слова устанавливают необходимую градацию между нами?
- Да. И вот что я Вам скажу: в дальней от меня комнате слышен только сигнал датчиков, а эта, ближняя, превращается иногда в настоящую камеру пыток. Скажу Вам по секрету, мне даже иногда хочется поменяться местами с сидящими напротив меня.
- Неужели?! Разве такое возможно?
- Ха, только чисто теоретически, разумеется!
- А я уж испугался. Мне казалось… судя, конечно, по слухам, что это место надо чем-то заслужить: крамольные выступления с кафедры, публикации, запрещенные политической цензурой и прочими «выходками». Я полагал, что беспристрастности в данном случае никак недостаточно.
- Да, Вы правы. Но теперь, понимаете ли, раз уж Вы уже здесь, исход всего Вашего Дела сводится к тому самому пункту анкеты, который Вам сейчас предстоит заполнить.
- Право, Вы говорите со мной, как заговорщик, как будто никто, кроме нас с Вами, никогда не слышал об Исходе Моисея!
- Прислушайтесь к моему Вам совету: если Вы будете искренни и проявите уважение к властям, то наша бюрократическая машина Вас нисколько не покалечит.
- О какой степени идет речь?
- Степени теперь не грают никакой роли.
- То есть?! Ученые степени для Вас – ничто более?!
- Не прикидывайтесь!
- Я и не думал, просто прикидывал характер возможного ущерба, какой Ваша бюрократическая машина способна нанести моей неповторимой личности.
- Гарантирую Вам практически стопроцентную цельность Вашей телесной оболочки.
- В обмен на такой же процент уважения?
- Ну, разумеется!
- Ха! Вот уж не думал, что здесь будет так весело!
- Рад, что Вы проявляете готовность к добровольному сотрудничеству.
- То есть, ваша компания гарантирует, что на вид я останусь таким же, как прежде, я Вас правильно понял?
- Ну, на какое-то время, да и еще раз ДА! Однако со временем все изнашивается, как Вы знаете; и как ни прискорбно мне сообщать об этом, но любой механизм, сколь совершенен бы он ни был, может искорежиться под ударами времени, даже если речь идет о самой идеальной конструкции.
- Значит, будут иметь место лишь гематомы внутренних органов и легкие деформации, простите, трансформации души? Или все-таки…
- Вы нас еще станете благодарить, уверяю Вас! Мы вдохнем в вас новую жизнь.
- А есть и такая комната?
- Эта комната здесь! Вы в ней находитесь.
- Да, простите, Вы, кажется, только что оговорились и назвали мое присутствие здесь «добровольным».
- Нам хотелось бы, чтобы Вы трактовали наши действия именно так.
- Но ведь еще сегодня утром я был совершенно свободен. До того, как попал сюда.
- Вы только послушайте, что Вы говорите! Сосредоточьтесь, Вы же философ, Вам ли не знать, что абсолютная свобода – не что иное, как иллюзия.
- Должен признаться, она на меня до сих пор вполне устраивала.
- Вам ли не знать, что этому слову пристала субординация.
- Прошу покорно простить мне мое невежество, но я совершенно не сведущ в военной терминологии.
- Хорошо, я так и быть, уточню: в словосочетаниях с существительным «свобода» обычно принято использовать второй элемент.
- То есть, Ваше руководство в данном случае рекомендует Вам использовать что-то вроде бормашины или синильной кислоты?
- Не юродствуйте, мне не хотелось опускаться до каламбуров, но по моим наблюдениям, слово «свобода» в ХХ веке окончательно утратило свою автономность, а вместе с этим и независимость: так что, теперь нам приходится иметь дело с чем-то вроде того, что понимается под «свободой воли», «свободой выбора», или «свободой слова».
- Но позвольте: Вы назвали три словосочетания, а показали мне только две комнаты. Как это следует понимать?
- Кстати говоря, если бы отсутствовало такое разнообразие смыслов, то можно было бы полагать, что это слово совершенно утратило свою самостоятельность.
- То есть, лишилось бы номинативной функции и крепко-накрепко вошло и состав сомнительных политических комбинаций?
- В данном случае я не это имел в виду. Пока Вы ни за чем подобным замечены не были. Ваше присутствие здесь должно носить профилактический характер.
- Тогда в данном случае Вы говорите о словосочетании как средстве номинации определенных философских понятий. Все перечисленные Вами словосочетания являются свободными, со слабой подчинительной связью, и каждый компонент в них сохраняет свое самостоятельное лексическое значение.
- Это, знаете ли, как посмотреть. Разве уже не чувствуется в них тенденция к слиянию, как в словах «вечнозеленый» или «долгоиграющий»?
- Я бы предпочел придерживаться традиционной точки зрения, и оставить все в прежнем виде, по крайней мере, пока не появятся более веские аргументы.
- Вы настаиваете? А нам кажется, вряд ли стоит ворошить прошлое. В особенности, Вам. Уж Вам-то там не за что ухватиться. Вас доставили сюда, не забывайтесь. Нам страшно представить, чего Вы лишали себя!
- Меня «доставили», как заказное письмо. Это Вы так об итогах всей моей жизни, в двух словах? Как Вы изволили выразиться: «лишили себя», а чего именно, чего я лишился?
- Я всего лишь настойчиво возвращаю Ваше внимание к пунктам анкеты, заполнение которой мне поручено. Мы остановились на том, что Вы опрометчиво лишали себя возможности выбора.
- Так Вам это поручено?! И у Вас, значит, в отличие от меня, выбора нет?
- Это и есть мой выбор. Заметьте себе, я его сделал, не дожидаясь, когда меня заподозрят, что я впадаю в старческий маразм!
- Наблюдать страх истязаемых, таков он, Ваш «выбор»? Или все-таки есть альтернатива?
- Страх, в особенности, чужой – это побочный эффект. В любой работе случается сбой, как мы выяснили.
- Про сбои в системе работы Ваших «внутренних органов» мы выяснили еще далеко не все.
- Возвращайтесь к заполнению анкеты. Пока я убедительно Вас прошу!!!
- Пожалуйста. Значит, если я поставлю в этой графе прочерк, это будет воспринято как сбой?
- Совершенно верно. Насколько нам известно, Ваши аналитические способности вполне могут позволить Вам судить о своих приоритетах.
- Так что же, есть еще и упрощенный вариант?
- Вы о способностях или о приоритетах?
- Я – об анкете.
- Наш отдел над ним работает. Мы никак не предвидели, что возникнет столько осложнений в самом начале нашего проекта. На данном этапе наш творческий потенциал несколько иссяк.
- Вот как?
- Да, представьте себе! Собственно потому-то нам и понадобились Вы со своей феерической теорией!
- Мы действительно думаем об одном и том же пункте анкеты? В нем было что-то насчет репрессий. Я всегда считал это слово архаизмом.
- То же мне, а еще доктор! Такую словарную статью еще никто не отменял!
- Значит, без приказа не посмеете?
- Увы!
- Что делать, в каждой профессии, как Вы заметили, наблюдаются побочные эффекты.
- Нет, но даже вы… Я хотел сказать, должны же Вы хоть что-то знать о себе, кроме того, что вы ничего не знаете. Что-то же доставляет вам удовольствие?
- Простите, мы о чем говорим, о свободе выбора или о методах репрессий?
- Нет-нет, выбор методов вы уж предоставьте нам! Это не входит в ваши компетенции!
- Значит, Ваши методы, по-Вашему, абсолютно не соотносятся с понятием удовольствия?
- Дилетанты не могут получать удовольствие от метода.
- Вы читали мои книги?
- Я – Ваш бывший студент. Однако помните, не я, а Вы заполняете эту анкету.
- Ах, да, простите. Так чему же я успел Вас научить?
- Мне понравились Ваши размышления об онтологической сущности удовольствия. Я кое-что доработал на практике.
- А теперь, простите, Вы опять говорите про страх?
- Да, это метод.
- Метод репрессий?
- Нет, метод познания истины. Метод репрессий – не более чем инструментарий.
- Вы полагаете, что музыкальный термин уместен в данной связи?
- Не Вы ли нас учили, что каждый может почувствовать себя художником в своей профессии?
- Зайти настолько далеко мне не позволяло воображение.
- Но признайтесь, ведь надо идти до конца! Нельзя изменять собственной сущности! Если уж вы решили постичь истоки познания – черпайте воду из самого глубокого колодца!
- Вопрос возможности познания истины по-разному трактуется разными школами, но мне никогда прежде не приходилось слышать ничего подобного.
- Но Вы же любите риск. Вы написали об этом всего несколькими пунктами выше.
- Но там речь шла об экстремальных видах спорта. Я ответил «умеренно заинтересован», и то только для того, чтобы не показаться невежливым.
- Это уклончивая формулировка. Достаточно будет заметить, что Вы не ответили «нет»! Значит, этот и только этот ответ был бы противен Вашей сущности. «Умеренно» - это значит, Вы питаете склонность, проявляете интерес. Короче говоря, Вы находите в этом удовольствие.
- Определенное, да. Однако «да», которое я не отметил, должно быть, тоже что-то означает в Вашем методе?
- О, да! «Умеренно» - это неполноценное «да», полноценное «нет», но не однозначное «да». Ваше удовольствие пассивно. То есть, Вы в большей степени предпочитаете паразитировать на чужом страхе, при этом почти ничем не рискуя. Подменяете созерцанием соучастие и получаете от этого удовольствие.
- Значит, Вы этого не делаете? И Ваш риск оказаться в сомнительном положении тоже минимален?
- Я этого не делаю. Но мой риск, как понимает его мы, огромен. И он мне совершенно неинтересен в моих исследованиях.
- Неинтересен или непривлекателен?
- Не вижу разницы.
- Безусловно, есть школы, допускающие и такое толкование. Однако моя концепция удовольствия, молодой человек, существенно отличается от Вашей на понятийном уровне.
- Я уже говорил, что мне она известна. А известно ли Вам, что именно я предложил проверить мои методы на вас?
- Вы ждете благодарности?
- Не стоит.
- Вот видите, значит, я Вам интересен, хотя моя концепция отнюдь не кажется Вам привлекательной!
- Но при чем здесь удовольствие?
- Если Вы знакомы с моими работами… ах, да, простите, Вы, кажется, решили не затягивать удовольствие от пребывания в студенчестве. И все же, я рассматриваю удовольствие как намерение, как движущую силу, то есть, по моему убеждению, это и есть сама жизнь.
- Даже экзистенциальная? Отринувшая вместе с эмоциями вещизм?
- Никто об этом не говорил. Напротив, задумайтесь, разве так уж всем безразлично, какую именно пивную кружку видит перед собой Рокантен? Что это: потечная глазурь Людвига Хабиха, самая ранняя из мне известных, высокотемпературный обжиг 1900 года, с цинковой объемной фигуркой на крышке и имитацией подтеков пены на стенках? Или та, что повыше, не 23,4, а целых 35,5 см, Дармштадская школа, каменная масса с жестью в исполнении Альбина Мюллера? Разница в 10 см. Представляете, насколько по разному склонялся бы над ними Рокантен? Или, может, имелась в виду самая маленькая, Рихарда Римершмидта, 1904 года, из Мюнхена, через соляную глазурь которой проступают усеченные лабиринты, намеки на завихрения, напоминающие изломанные линии жизни? Заметьте, я выбираю только немецкие модели, они признанные знатоки в этом деле.
- Хотите приписать Рокантену тошноту от удовольствия?
- Перечитывая строки, посвященные ему, мне как-то трудно не думать о немецком модерне. У испанского, скажем, иные исторические предпосылки к удовольствию.
- Это Вы об инквизиции? Нашумевшей, но не достигшей и половины своих целей.
- Традиционно философские школы отталкивались от противоречивых понятий добра и зла. Однако они так и не смогли ни объяснить, ни сократить преступность.
- Вот видите, именно тогда Вы и пробудили во мне интерес к практической стороне, вытекающей из Ваших размышлений.
- Вы помните фразу или улавливаете мою мысль о методе познания?
- Конечно, я помню эту фразу. Именно она и побудила меня проверить на вас самих эффективность предложенных Вами мер.
- Молодой человек, я не предлагаю мер наказания или пресечения. Я лишь размышляю о жизни. Это, и только это – моя профессия.
- В отличие от большинства людей, Вы размышляете вслух. В этом ваша вина. Некоторые мысли и мнения следует держать при себе, чтобы не будоражить все остальное общество.
- Вас что, беспокоит стабильность выплаты налогов? Я участвую в социологическом опросе?
- Наши исследования финансируются правительством, судьба отдельных налогоплательщиков нам безразлична.
- Вы тоже только что высказали свои мысли вслух.
- Я здесь могу делать все, что угодно, если это поможет вам в заполнении следственных материалов.
- Простите, как Вы изволили выразиться? Следственных?
- Ну, разумеется. Если мы проводим исследование, то мы вынуждены собирать следственные материалы!
- Значит, потом вам придется их обрабатывать?
- Нет, в этом нет необходимости, у нас хорошее техническое оснащение, все делается сразу, автоматически, после обработки испытуемых.
- Теперь Вы говорите, как эпидемиолог. А представились моим учеником.
- Для такой работы подходят только люди с универсальными знаниями.
- А что, среди вас уже есть и такие? И что, все недоучившиеся, вроде Вас?
- От таких, как Вы, обычно мало проку в практических вопросах! Мы работаем с тем материалом, который есть, который добровольно дается нам в руки.
- Но вы же не можете свалить всю вину за недостатки их образования на меня?
- Вы отвлекаетесь. И не пытайтесь взвалить всю ответственность на себя. Насколько я помню, я уже говорил, что вопрос анализа мер – это наша работа.
- Что делать? Считайте это издержками воспитания. Всегда делал только то, что мне заблагорассудится. Позвольте, однако, заметить, что до сих пор Вы говорили только о методах, не упоминая или не уточняя мер.
- Вы видите разницу?
- Это же очевидно! Я ее, можно сказать, чувствую в смене интонаций Вашего голоса. Это все равно, что не различать terminus a quo & terminus ad quem!
- Видимо, Вы стали жертвой еще одной собственной теории. Пора привыкать к новым условиям нашего сотрудничества.
- Простите, мне не совсем ясно, Вы хотите дать мне чисто практический совет или высказываете свое мнение относительно моей концепции удовольствия?
- На мой взгляд, Вы находитесь в таком месте, где дальнейшие размышления в данном направлении лишены всякого смысла. И заметьте себе, это я поместил Вас сюда!
- Вы испытываете удовольствие от осознания собственной власти?
- Такого вопроса нет в Вашей анкете.
- А в Вашей был? Должны же Вы были заполнять какую-нибудь анкету при приеме сюда на работу.
- В нашем обществе, как Вам известно, шансы всех равны. Все начинают с одинаково чистого бланка той анкеты, что лежит сейчас перед Вами.
- То есть, Вы хотите сказать, что при правильном заполнении мною этой анкеты мы с Вами можем оказаться коллегами?!
- Думаю, что в Вашем случае шансы весьма невелики. Однако чисто теоретически такое продолжение не исключено.
- Но прецедентов, по крайней мере, не наблюдалось?
- Мною – нет. Я, конечно, уже не стажер. Однако это – мое первое самостоятельное расследование.
- Хотелось бы Вам помочь, но, честно говоря, мне, даже принужденному снять шляпу перед этими лапидарными строками, трудно выбросить из памяти все прочие исписанные мною листы, многолетняя работа над которыми доставляла мне подлинное удовольствие.
- Значит, Вы настаиваете? …на своих воспоминаниях?!
- Скажите, мы с Вашей помощью заполняем здесь вашу анкету или Вы намерены добиться от меня отказа от моих убеждений?
- Данный пункт допускает и такое толкование.
- На что же вы рассчитываете?
- Ваш случай практически ничем не выделяется из всех прочих, не выходит за их рамки, по крайней мере, пока. Давайте откровенность на откровенность: наш козырь – ваш страх испытать неудовольствие.
- То есть, вы ставите на страх Испытуемого перед неудовольствием, я Вас правильно понял?
- Видимо, да. Профессор ведь Вы, а не я! Моя работа – собирать заполненные анкеты, а что при этом о них говорят или думают в этих стенах, меня совершенно не интересует.
- Значит, Ваш интерес, согласно моей концепции описываемый термином «потенциальное удовольствие» заключается исключительно в постижении страха, проявление крайней степени которого Вам неприятно, хотя все рычаги контроля за методами и мерами находятся в ваших руках, как вам кажется. И, тем не менее, все ваши достижения в этом направлении ограничиваются варьированием диапазона гаммы ощущений, полученных от неудовольствия, от суженного до расширенного спектра, а в качестве компенсации вам достается только сомнительной природы удовольствие от обладания некоторой властью над людьми, которых после разговоров с вами, как правило, больше никто не видит, а стало быть, никто не может подтвердить, что вы пользовались преимуществами власти. То есть, вы даже не можете испытывать удовольствия от уверенности в обладании неким качеством, существенно отличающим вас от других. Весьма слабое утешение, не находите?
- Нет, не нахожу. Я не нахожу Вашу анкету заполненной, а это для Вас – самое главное.
- Тогда остается лишь одно объяснение.
- Не поделитесь?
- Пока нет. Давайте вернемся в вашей анкете. Мне предлагается выбрать между перечисленными вариантами, ни в одном из которых я не вижу ничего хорошего. Кажется, в своей концепции удовольствия я упустил один очень важный момент – я не связал ее с традиционными понятиями добра и зла.
- Вы можете прекратить думать о себе и своих книгах!
- Что толку в том, что я Вам это пообещаю? В любом случае Вы не смогли бы уличить меня во лжи, в этом Вы не властны, как мы только что выяснили. К тому же решение вопроса о свободе разума как форме материи сводится к вопросу о свободе личности как форме сознания и трактуется весьма неоднозначно. Однако у Вас уже, видимо, нет времени на разрешение этого дуализма отношений?
- Вы правы. Заполняйте анкету.
- Это последний вопрос?
- Разве я задал Вам вопрос? Или Вы спрашиваете меня о вопросе дуализма отношений?
- Нет, уже нет. Я просто поинтересовался, много ли еще вопросов в вашей анкете?
- Их количество и формулировки зависят от ваших ответов.
- Но Вы же говорили вначале о равенстве всех.
- Не путайте равенство с тождеством, профессор. Равенство существует потенциально, лишь пока перед вами лежит чистый бланк. Как только вы начинаете его заполнять, всё сразу меняется…
- Неужели все?
- Тождество стирается по мере того, как изгибы ваших букв вытесняют пустоту с листа бумаги. Примерно как архитектурные формы Гауди заполняют собой пространство Испании, если Вы предпочитаете в связи с упоминанием об изгибах проводить параллель с модерном.
- Но я не чувствую в себе никаких перемен.
- Ощущения обманчивы, профессор, Вам ли этого не знать? Вспомните, разве так уж часто Вы ощущали себя равным среди равных: скажем, в университете? Уточним: чаще пока учились, или когда начали преподавать?
- Вы взываете к моим воспоминаниям как к аргументу обоснования действенности своих мер? Я не ослышался? Несколько мгновений назад Вы говорили о беспочвенности моего прошлого.
- Беспочвенны только бесконтрольные эмоции, именно это имелось в виду.
- Так вам есть, что этому противопоставить?
- Даже Рокантену, по Вашим словам, удалось противопоставить себе кружку.
- Не понимаю, молодой человек, вы по-прежнему уверены, что учились где-нибудь, или, простите, кажется, Вы изволили обвинить в этом именно меня? Или Вы путаете себя с кем-то другим, как Рокантена с кружкой? Не исключено, что Вы склонны отождествлять свой опыт с чужим, принимая его за общечеловеческий.
- Опять Вы за свое!
- То есть, снова о себе? Все – о себе! О себе – все, в искусстве – как на духу, не то что в вашей анкете.
- Вот именно! Вы ошибочно принимаете свои ощущения за единственно верные.
- Да, именно все и о себе в первую очередь, ибо я просто уверен, нет, убежден! что единственное, что нас никогда не обманывает – это наши ощущения, поскольку они есть суть не что иное, как система заложенных в нас образованием концепций, включая эстетические, которые и формируют в нас понятие удовольствия.
- В данном случае Вы ошибаетесь. Вам не удастся вызвать во мне раздражение, даже своим упрямством.
- Данные обстоятельства ничем не лучше и не хуже всех прочих.
- Вы это серьезно?
- Да. Вполне.
- Несмотря на перспективу предстоящего выбора?
Дознаватель указывает рукой по направлению к распахнутым дверным проемам, в которых видны «стоматологические» кресла.
- В отличие от Вас я не вижу здесь ни перспективы, ни выбора. С точки зрения онтологии эти два натюрморта представляются мне абсолютно идентичными.
- Жаль, что я лишен возможности спорить с Вами.
- Странно слышать от Вас, что Вы чего-то лишены. Разве такое возможно?
- Да, власть и к нам беспощадна.
- Власть? Вы говорите о ней в такой безличной форме, впрочем, обществоведение никогда не входило в сферу моих интересов.
- Однако мы помним, что «интересы» понимаются Вами как «потенциальные удовольствия».
- Правильно, я не предвкушал и не испытывал удовольствия от изучения общества с точки зрения социологии.
- Тем более, мнение других, в особенности, Вам подобных, могло бы значить для Вас гораздо больше, чем мое собственное.
- Вы так полагаете? А мне кажется, нет ничего важнее мнения человека, который считает себя твоим учеником.
- Хотите знать мое мнение – заполняйте анкету!
- Итак, посмотрим, что здесь… ах, вот они, репрессии: «аналитические, затяжные или с преследованиями». Скажите, а бывает, что выбирают наугад?
- Случается, но тогда за этим почти всегда следуют аналитические репрессии, и их целесообразность выясняется, как правило, на тестере страха.
- Значит, аналитические репрессии – не затяжные?
- Нет, что Вы! В каждом из этих процессов время течет совершенно по-разному.
- Так Вы научились управлять временем?
- Это нам ни к чему. Мы лишь манипулируем понятием. Ощущение времени подчиняется страхам. Оно может либо ускоряться, либо затягиваться, как сердцебиение. Мы всего лишь управляем эмоциями, проецируя на них страхи. Большего не требуется. По сути для исполнителя достаточно квалификации фельдшера. Раз-два…
- Смерть, стало быть, настигает всех в одночасье?
- Так далеко наши исследования еще не продвинулись. Но мы над этим работаем.
- И эффективность ваших проекций зависит от степени нашей откровенности?
- Увы, да! Во всякой модели имеются несовершенства. Однако никто не может ограничить нас рамками добровольных признаний. Власти предоставляют вам право выбора.
Дознаватель вновь радушно указал на гостеприимно распахнутые двери.
- Да, теперь я вижу, мы действительно стали жить в свободном обществе!
- В этом пункте анкеты Вас не просят дать ему оценку.
- Я никогда не пытался связать понятие удовольствия с правом выбора. Право выбора казалось мне изначальной данностью, аксиомой.
- Теперь Вы склонны полагать, что ошибались?
- Теперь мне кажется, что я приблизился к кантианскому пониманию этого аспекта познания.
- Значит, прежде вы ошибались? Или заблуждались?
- В этой анкете нет такого вопроса. Вы импровизируете? Это не возбраняется?
- Нами предусматривается компромисс.
- Вы со мной откровенны, значит, по всей видимости, у меня никаких шансов.
- Кстати, если хотите знать, эффективность нашей работы, так сказать, ее коэффициент полезного действия, в большей степени зависит не от вашей откровенности, а от интенсивности провоцирующих страхи проекций.
- Это уже интересно. То есть, не испытывая доверия к нашей откровенности, а фактически из-за сопутствующего недоверию страха, вы отказали себе в удовольствии разнообразить проецируемые образы, ограничившись их минимальным набором? Вам урезали бюджет?
- Да, представьте себе, даже нас вынуждают экономить.
- Да, теперь я понимаю, вы действительно лишены возможности лишний раз продемонстрировать свою власть с тем, чтобы получить свою дозу сопряженного с этим удовольствия, и виной тому может стать простой отказ от добровольного сотрудничества.
- Ну а я Вам что говорю! Общение с Вам подобными – не такой уж мягкий кусок хлеба!
- Вы хотели сказать, не такой вкусный, как Вам первоначально казалось?
- Я сказал, что слышали! И не Вам меня обсуждать! Вы не в том положении, простите за откровенность.
- Однако Вам не кажется, что, проявись в вашем методе чрезмерная свобода образов, она могла бы сильно осложнить процесс?
- Скажу Вам по секрету, свобода в данных обстоятельствах могла бы оказаться непереносимой. Но не подумайте, не только для нас, но и для Испытуемых в ничуть не меньшей степени.
- Вы хотите сказать, вам не чуждо милосердие?
- Нет, не то!
- Вы испытываете удовольствие, проявляя стойкость и отказывая себе в удовольствии превзойти рамки дозволенного вам властью чувства меры?
- Видите ли, на этом этапе мы вновь становимся свидетелями скрепляющего наше общество чувства равенства.
- Надо же! Никогда бы не подумал, что ваше общество может укрепить какое-то чувство!
- Разве мы не люди? Кто дал Вам право…
- Тогда мы говорим не о равенстве, не о тождестве, а об одинаковой уязвимости человеческих существ как биологических организмов. Мы уже выяснили, что у нас с Вами нет достаточных знаний, чтобы поставить себя на место, чтобы отождествить себя с эпидемиологами. Мы лишь говорим о чувствах, практически в одинаковой степени доступных всем homo sapiens, а это подразумевает сопутствующее им удовольствие.
- Ваше Дело, кажется, принимает странный оборот.
- Что заставляет Вас так думать?
- Похоже, Вы отказываетесь заполнять остальные пункты анкеты.
- Я еще не решил, но при ответе на текущий вопрос я испытываю явные затруднения. Однако заметьте себе, что при этом я не испытываю никаких неудобств. То есть, моя, если угодно, неспособность выполнить предложенные вами условия не вызывает во мне чувство дискомфорта как признака неудовольствия. Напротив, я испытываю удовольствие от того, что могу так открыто Вам это сообщить, и я рад, что наше свободное общество предусмотрительно создало коммуникативные механизмы, позволяющие мне передавать вам свои знания и описывать, возможно, недоступные Вам ощущения.
- А знаете, мне тоже есть, что Вам сообщить. Мои обязанности не исключают некоторых свобод, хотя и весьма скромных. В данном случае я могу рекомендовать Вам вид репрессий применительно к особенностям Вашей личности. Тогда у Вас появится шанс на выбор подвида метода.
- Однако, насколько я понял, без моего ответа на этот вопрос анкеты вы не можете уточнить особенности моей личности?
- Любой Ваш выбор является ответом на наш вопрос.
- Даже мой отказ?
- Нет. Тогда выбор представится мне. К вашему удовольствию замечу, что моя квалификация признана пригодной для решения подобных вопросов.
- Вот и выяснилось, что мой выбор в ваших категориях – это не более чем ваша очередная иллюзия.
- Не стоит переоценивать скупость власти, так же как не стоит и недооценивать ее. Это – часть проведенных нами исследований. Подчас интенсивность куда важнее разнообразия. Она решает все, а вовсе не острота новых впечатлений, как традиционно принято думать.
- Не могу поверить вам на слово.
- Это и не требуется. Нам важно знать только Ваше собственное мнение о себе самом. Проверка и тестирование – наша задача.
- А разве недоверие, только что мною проявленное, ни о чем вам не говорит?
- Такие явления мы списываем на погрешность эксперимента.
- Простите, нельзя ли уточнить, что имеется в виду?
- Пожалуйста – мы игнорируем ваши реплики, если можем это себе позволить, таковы мои должностные инструкции.
- То есть, применяемый вами метод всегда один и тот же с разницей лишь в интенсивности внушаемых образов, и имя ему – принуждение. Вам не страшно? То есть, я имел в виду, вы хорошо понимаете, с чем вам предстоит иметь дело в подобном случае?
- Думаю, да. Это герметично закрытое помещение. В случае провала я спишу Вашу анкету в черновики…
Дознаватель ставит на стол корзину для бумаг, стоявшую все это время справа от него и прежде невидимую для зрителей, и демонстративно достает оттуда несколько скомканных листков, разворачивает их, показывает своему собеседнику заголовки с подписями; Испытуемый меняется в лице, видимо, имена оказались ему знакомы; Дознаватель тем временем продолжает:
- …а в случае успеха – я пойду на повышение!
- Значит, будущее принадлежит стойким к коррозии герметикам, называемым также высокорезистентными. Уподобимся же им, господа!
- Не забывайтесь! Вы на допросе, а не у себя на кафедре!
- Вы по-прежнему полагаете, что все происходящее не имеет отношения к моей теории или к моим книгам, как Вы изволили выразиться?
- Я уверен в этом как никогда!
- Посмотрите на себя, у Вас на лице заиграла довольная улыбка. Она может иметь разные оттенки вплоть до самодовольства, от которого обычно окружающие испытывают неудовольствие, то есть удовольствие с обратным знаком, как в математике.
- А Вы, говоря мне все это, разве не испытываете самодовольства? Здесь ведь нет аудитории, никто не конспектирует Ваши сентенции. Чего Вы добиваетесь своими разглагольствованиями?!
- Любой философ всегда занимается познанием истины.
- Только не сейчас!
- Всегда, то есть, и сейчас тоже. Я выбрал себе эту профессию.
- По крайне мере, это значит, что когда-то вы были в состоянии совершить над собой это усилие. Вспомните, что Вы чувствовали, и сделайте сейчас то же самое.
- Я чувствовал удовольствие от того, что совершаю подобный выбор. А глядя в вашу анкету, я не чувствую ничего, кроме досады и жалости к вам.
- Видите, я предупреждал, что в этих стенах Ваша концепция неуместна.
- Справедливость концепции, если она истинна, не зависит от местопребывания Испытуемого в пространстве.
- Вы уверены, что это пространство, пока еще не данное Вам в ощущениях, достойно подобного обобщения?
- А Вы сами как думаете?
- Я думаю, что это сложный вопрос. Куда проще заполнить нашу анкету!
- А я полагаю, что для описания искривленного пространства-времени надо внести некоторые корректировки в мою теорию, довольно стройную до недавних пор.
- Ха, так отрекитесь от нее, пока не поздно! Зачем Вам связывать себя ненужными обязательствами?
- Первое, что я пытаюсь донести до сознания моих слушателей – это знание того, что удовольствие не аморально, например, в тех случаях, когда мы получаем его, целиком и полностью отдаваясь своему профессиональному ремеслу, или искусству – кому как повезет.
- Вы, кажется, переходите границы своего «учения», …гуру! (бесшумно смеется своей шутке, втянув голову в плечи)
- Но не в такой степени, как вы, не находите?
- Я сражаюсь с Вашей теорией Вашими же методами, точнее, использую их в рамках доступного мне бюджета, а Вы привлекаете понятие из неродственных дисциплин. Вот скажите, какое отношение имеет к Вам философия морали?
- Ко мне лично?
- С какой стати Вы считаете себя в праве смешивать понятия из несопоставимых между собой разделов?
- А разве Вам не было бы интересно это узнать в иной обстановке, куда более приятной, более располагающей к удовольствию познания?
- Я прекратил распутывать Ваши логические цепочки, как только мне это надоело! Хотите вернуть меня за парту?!
- Простите, но это же не я, а Вы вызвали меня на откровение.
- Во всем должна быть мера. Заметили, я больше не говорю о чувстве как о чувстве меры или наоборот. Вам не удастся запутать меня!
- Не забывайте, что Вы говорите о деле всей моей жизни. Впрочем, вам до нее, разумеется, нет дела.
- Нам с вами это уже известно. Я – функционер, я хорошо выполняю свои функции. В этом и заключаются мои достоинства.
- Однако, согласитесь, нам не удастся связать Ваши положительные качества с понятием добра как философской категории. Кажется, теперь мне удалось не смешать никаких известных Вам понятий?
- Послушайте, мы отдаляемся от цели нашей встречи, хотя должны были бы неизменно приближаться к ней.
- Мне показалось, что ваша цель – смерть, чья-нибудь, необязательно моя, даже непринципиально, чья именно. Признаться, это меня озадачило. Я хотел бы еще немного поразмышлять о происходящем прежде, чем перейду в иную форму жизни.
- Вы что, верите во всю эту чушь о реинкарнации?
- Вы заметили, что задали мне вопрос из области философии религии? Нет, мне просто интересно, Вы сделали это намеренно, чтобы обвинить меня в запутывании следствия или в оказании препятствия логическому мышлению Дознавателя?
- Зачем бы мне провоцировать Вас? Я уже и так наслушался того, от чего бежал из университета!
- Не стройте из себя невинность: это развязало бы Вам руки по части применения репрессий, и надобность в заполнении анкеты отпала бы сама собой.
- Это излишняя жестокость. Я не сторонник таких мер. Мы стараемся склонить к добровольному сотрудничеству. Вы же и так понимаете, при каком единственном условии Вы можете рассчитывать на свою полную реабилитацию и на возвращение в строй университетских преподавателей.
- Вот видите, если бы я исходил из позиций традиционных школ, мое сострадание к вам можно было бы трактовать как добро или зло, в зависимости от точки зрения. Тогда эта взаимосвязь могла бы доставить мне интеллектуальное удовольствие. А в отсутствии такового я вынужден признаться, что испытываю удовольствие от своего интеллектуального превосходства.
- Это как посмотреть.
- Не хочу Вас разочаровывать.
- Но от Вашей последней сентенции попахивает самодовольством, которое Вы чуть выше осудили с позиций философии морали.
- Вы правы, именно это меня и насторожило вначале.
- Только вначале? А потом, значит, ничего, сочли этот образ приятным или просто свыклись с ним?
- Я пытаюсь в точности констатировать факты. И у каждого из них есть предел: фактом определяется поле, в котором он имеет место, к которому он применим. По той же причине юридический закон – это непреложный факт, если он работает на деле. Для меня как для философа ощущение – это факт. И исходя из моей концепции, простите, вряд ли что-либо на свете заслуживает большего внимания. Ради этого я даже готов привлечь к сотрудничеству, как Вы выразились, смежные области философского знания. Мораль, например. Она многим не по карману.
- А для меня факт – это Ваша незаполненная анкета, и какие Вы при этом находите оправдания в своих ощущениях, для меня значения не имеет.
- Не может быть!
- Значит, в понятие «факт» мы с вами вкладываем разный смысл.
- Видимо, это не последнее открытие, которое нам с вами предстоит сделать. Попытаюсь конкретизировать свою мысль.
- Не стоит.
- И все-таки. У меня, надеюсь, есть право на последнее желание.
- Боюсь, что в Вашем случае – нет. Исполнение желаний – не моя компетенция.
- Надеюсь, по той причине, что Вы недоучились…
- Хотите сказать у Вас?!
- Могу и так сказать, я всюду представляю свой университет. До сих пор мне нечего было стыдиться.
- И что же произошло сейчас?
- Сейчас я встретился с человеком, которого предпочел бы не считать своим учеником.
- Вот как?
- Как видите, факты иногда бесстыдны. Однако, сделав подобное замечание, я попадаю в область этики.
- Ошибаетесь! Вы переходите к следующему пункту анкеты. Однако этика – это прекрасно! Она регламентирует удовольствия, подчиняет их чувству меры.
- Но Вы запретили мне говорить в этих стенах о мерах, считая их исключительно своей прерогативой!
- Да, Вы правы. Вот Вы, например, утратили это чувство, и проговорились относительно своей оценки своего собеседника.
- То есть, относительно Вас?
- Да, меня.
- Спасибо, а то уж я испугался, что мы теперь будем говорить о Вас в третьем лице.
- Видите ли, Ваши выпады я могу трактовать как раздражительность, а психологические характеристики для меня гораздо более значимы, чем философские, поэтому я имею право на применение крайних репрессивных мер, которые в данном случае будут трактоваться моей должностной инструкцией как средства самообороны.
- Почему Вы замолчали?
- Разве Вам нечего мне возразить? Обычно пытаются. Защититься. Умилостивить. Уговорить. Что-то же надо делать?
- Знаете, раз уж я так неожиданно ответил на следующий пункт вашей анкеты, давайте в предыдущем поставим прочерк. Я, по правде сказать, против репрессий, не предусмотренных уголовным кодексом.
- А как же цензура?
- Цензура не может осуществляться недоучившимися студентами.
- Я – психолог. Я стал им после переквалификации. Со мной училось еще несколько человек из Вашего семинара.
- И что, все они здесь? Подыскивают для меня подходящие репрессии?
- Нет, не стану скромничать, не всем так повезло.
- Значит, Вам, действительно, нравится то, что Вы делаете. Похоже, Вы и вправду не испытываете никаких сомнений. Вам неведомы колебания, муки совести.
- Мы подчиняемся приказу.
- Даже если… впрочем, этика – не моя специальность. Видимо, неправомерно было бы интересоваться у Вас, испытываете ли Вы удовольствия от своего добровольного повиновения.
- А кто говорит, что мы – добровольцы? Мы все прошли тесты, подобные вашим, я ведь это уже говорил Вам. Нас отобрали в зависимости от наших склонностей и возможностей, и мы подчинились приказу. Здесь нет того, что Вы ищете во всем. Нет повода для разговора об удовольствии или его отсутствии, как не всегда есть повод для разговора о добре или зле. Так вышло, и все!
- И все?
- Да! И я счастлив!
- Рад, что эта беседа доставляет Вам такое удовольствие. А удовольствие и этика находятся иногда в сложных взаимоотношениях.
- Вы писали об этом в последнем разделе своей последней книги.
- Вы не закончили курса, но прочли последний и самый сложный раздел? Чем обязан такому интересу?
- Ваши размышления вошли в область наших интересов.
- Вы говорите об этом так, как будто тело метеорита вспороло плодородные почвы, находящиеся в Вашей личной собственности.
- Не сгущайте краски, профессор. Делами Нечерноземья занимается другой отдел.
- И что? Там разве есть, над чем работать?! Земель, насколько мне известно, уже нет, работать на них некому, а раздел, занимающийся всем этим, есть: абсурд какой-то!
- Не забывайтесь, профессор, Ваша оценка наших действий нас не интересует ни в малейшей степени.
- Это что-то из раздела мер и весов? Вы из этого отдела? Вас оттуда прислали ко мне? Или Вас оттуда выставили, но по инерции Вы продолжаете работать в том направлении, на которое уже никто не рассчитывает?
- Опять щеголяете своим интеллектуальным превосходством?
- Вовсе нет. Уточняю факты. Вы же взвешиваете наши анкеты перед тем, как отправить тела в никуда. Очевидно, их вес не превышает вашего чувства меры.
- Крематории – это идеальное и практически безотходное производство, если Вы об этом. Вы не сможете ничего поставить нам в вину: у нас имеется добровольное согласие на подобный способ захоронения.
- Но ведь я правильно понимаю: добровольным будет считаться и тот, который будет «логически» вытекать из предложенной вами анкеты?
- Вы совершенно правильно все понимаете, профессор. Мы всегда действуем сообразно со всеми статьями закона. Наша деятельность легальна, как существование вашего университета.
- Значит, вы способны испытывать удовольствие от подчинения? пусть закону, однако, тем не менее, это ничего не меняет, с точки зрения моей теории.
- Нет, Вы заблуждаетесь! Мы испытываем неуязвимость, закон здесь совершенно ни при чем. Вот Ваш предшественник на Вашем сейчас стуле, он был юристом, с ним нам об этом не довелось поговорить, он слишком хорошо все понимал: заполнил всю анкету минуты за две, вышел и закрыл за собой дверь, он даже знал, какую именно Закон предложит ему.
- Боюсь, что в моем случае Вам потребуется кое-что прояснить для меня. Такой дальнозоркостью я явно не страдаю.
- Охотно разъясню, если это поможет Вам для наших совместных действий. Закон – это мы, разве Вы этого еще не поняли?
- Да-да, как же, припоминаю, когда-то я слышал нечто подобное, но всегда считал это неудачной шуткой.
- Понимаете теперь, как убого Ваше представление об удовольствии перед теми возможностями, которые открыл мне мой выбор?
- Признаться, с трудом. Все, что Вы говорите никак не соотносится с тем, над чем я работаю в последнее время. Очевидно, с возрастом мне становится все труднее отвлекаться от собственных мыслей, переключаться на другие темы, короче говоря, отключать сознание. Этому, наверняка, есть какое-то объяснение в Вашей психологии.
- Да, теперь я вижу, что Вы предпочитаете затяжные репрессии.
- Вам кажется, что я неоправданно затягиваю наш диалог?
- Нет, все дело в том, как именно Вы это делаете.
- И как же именно, по-вашему, я ЭТО делаю?
- Вы затягиваете петлю у себя на шее. Собственно, потому эти репрессии так и называются.
- Кроме образного, в это название вкладывается еще какой-то смысл?
- Только самими Испытуемыми. Отвечая на дальнейшие вопросы, вы устанавливаете свои приоритеты, и при применении затяжных репрессий вас по мере необходимости лишают кислорода, то есть, простите, возможностей заниматься тем или иным из указанных вами дел. Вас начинает мучить бессонница, вы лишаетесь отдушины для выхода энергии, и ваш неизрасходованный потенциал становится вашей удавкой. Для нас это – самый выгодный ваш выбор: нас никто не может ни в чем упрекнуть, даже самые въедливые посторонние или «независимые» наблюдатели, окажись они в нашей стране, не найдут возможности ни к чему подкопаться. Мы всегда можем распустить слух, что ваш талант исчерпал себя, вы исписались, что ваши семейные неурядицы отняли у вас добрую половину сил, вы не находите себе места и сходите со сцены этой «политической» борьбы!
- Да, ваше коварство превосходит все, что я о вас слышал! Можно сказать, что я заглянул на изнанку своей теории. Разумеется, я имел возможность удостовериться в ее истинности, но никогда и представить себе не мог, что эта истина достанется мне такой дорогой ценой!
- Значит, наша игра стоит ваших свеч? Ха-ха!
- Вы паразитируете на нашей науке. Напрасно я отнесся к шутке об эпидемиологах только как к шутке.
- Вы еще успеете пересмотреть не одну свою концепцию. Знаете, психология считает, что в такие минуты вся жизнь человека может мгновенно пронестись перед его внутренним взором. Но мы не возражаем, вы вольны в проявлении своих чувств, доставляют они вам радость, удовольствие или нет – нам все равно. Записать вы уже ничего не успеете. Это новое знание вам придется унести с собой в новую реальность, если вы верите в нее.
- А если нет?
- Вопросами веры занимается другое ведомство. Боюсь, в таком случае Вам придется заполнить еще одну анкету.
- Так мы ведь с этой еще не закончили.
- Да, Вы в общем-то правы. Однако предпочтение, отданное Вами затяжным репрессиям, многое упрощает. Для меня, разумеется, но не для Вас.
- Даже не верится, что вопрос веры для вас может иметь хоть какое-то значение. Теперь для меня очевидно, что трансформация нашего общества в этот переходный период, и правда, приобрела необратимые формы. Неужели вы, действительно, создали ведомство, занимающее вас вопросами веры? Наверное, это новая глава в вашей психиатрической теории.
- В любом случае, Вы не сможете оценить ее по достоинству.
- Не смогу? Мне не хватит отведенного Вами времени. Но Вы же пообещали создать мне такие условия, при которых скорость восприятия окружающей меня ментальной реальности увеличивается!
- Мы не боги. И у Вас другая специальность.
- Была, Вы хотите сказать?
- Слушайте, Вам не стоит запутывать следствие, внося комментарии в мои реплики.
- Прошу прощения, но мне казалось, я распутываю тот морской узел на вашей удавке, которая уводит меня в тупик, как мустанга в стойло.
- Мустанги выродились.
- Мустанги истреблены. Но я бы не удивился, если бы выяснилось, что для вас это – одно и то же.
- Значит, Вы не против?
- А я разве смею возражать.
- Видите ли, этот пункт, который я Вам назвал, и который Вы, с моей точки зрения, выбрали, предполагает самые жестокие меры репрессий.
- И какое же мне до этого дело, если меры – ваша прерогатива, как Вы изволили выразиться.
- Однако я не могу переходить к ним, пока не получу Вашего письменного согласия. Отметьте, пожалуйста, своей рукой этот пункт в анкете.
- То есть, без моего формального согласия Ваши действия могут быть признаны незаконными?
- Мое начальство, разумеется, понимает, в каких условиях мы вынуждены работать: отсутствие нормальной вентиляции – это еще цветочки…
- Стало быть, мне известны еще не все ваши ягодные места?
- Я Вас по-человечески прошу. Мне хотелось бы к вечеру быть дома.
- У Вас есть любящая жена? Она испытывает удовольствие от Вашего возвращения с этой работы?
- Не стоит переходить на личности.
- Но Вы же первым упомянули про моих близких, когда говорили, что я исписался.
- Я не это имел в виду.
- А я – именно это. Хочу еще немного раздвинуть границы моей теории.
- Это безнадежно. О ней уже все равно никто не узнает, кроме меня, разумеется. Но я предпочел психологию, так что Ваши размышления мне, собственно, ни к чему. Не будем тратить времени.
- Значит, когда мое время ускоряется в постижении ментального уровня нашего пост-пространства, ваше течет как ни в чем не бывало?
- Это не противоречит теории относительности.
- Она здесь тоже над чем-то работает?
- Да, мы признательны физикам, эти умельцы обеспечили нас основным необходимым нам оборудованием.
- Здесь намечается явное противопоставление этики убеждения и этики ответственности.
- Да, мы хотели сначала засекретить от них некоторую часть проекта, но они не проявили никакой заинтересованности вопросами психологической этики.
- Видимо, ваша школа?
- Да, правильные ребята. Кстати, мой руководитель – специалист по этике. Так что, я на Вашем месте поостерегся бы разбрасываться здесь этими понятиями.
- Да, я, собственно говоря, сею лишь то, что могу и пожать.
- А Вы себя, случаем, не переоцениваете?
- Нет, этика – не мой хлеб. Однако, как и в случае занятия музыкой: чтобы признать свою непригодность, надо уже уметь играть профессионально. В противном случае нельзя избежать обвинений в дилетантизме. Это трагедия. Кстати, самая короткая из всех мне известных.
- Поставьте вот здесь свою подпись, если Вас это не затруднит.
- Вы говорите о своей анкете, как о бланке на приемку товара. Моей подписи не может быть на складской ведомости.
- Вы все правильно поняли. Ваши подписи подтверждают наше могущество. Однако это, последнее, никуда не денется все зависимости от того, дадите вы тому документальное свидетельство или нет.
- Однако Вы все-таки хотите подстраховаться, заручившись ею.
- Это – пустая формальность. Ваше исчезновение не будет замечено практически никем.
- Близких вы в расчет не берете?
- Нет. Это ни к чему. Много шума им наделать все равно не удастся.
- Вы боитесь шума? Значит, вашим герметикам не хватает приличной рекламы? Поэтому они не получили широкого распространения?
- Не юродствуйте, я уже просил Вас об этом.
- И не подумаю! Могу напомнить одно из положений этики, если угодно, надеюсь, первоисточник Вам хорошо известен: бывают ситуации, которые характеризует отсутствие полной внутренней адекватности, то есть, когда невозможность содействовать злу еще не влечет за собой благо; я называю это несоответствием, не имеющим ничего общего с понятием удовольствия для себя.
- К чему Вы клоните?
- Я разговариваю с Вами на языке этики, если Вы утверждаете, что он Вам понятен: в данном случае невозможность содействия злу может принимать образ абсурдности, а при отказе поставить подпись в положенном месте акции может быть приписана интенция к суицидальности. Однако я нахожу здесь удовольствие в другом. Возможно, именно по этой причине чистая теория философии морали описывается (например, Адорно) как несостоятельная.
- Не вижу ничего удивительного!
- Кстати, в продолжение учения об антиномиях Канта можно добавить не уступающий (иногда не уступающий) по силе конфликт между чувством (и чувством прекрасного, в частности) и метафизической устремленностью спасения.
- На каком материале Вы все это строите?!
- Ван Гог, Врубель, если Вы понимаете, о чем я, - это нивелировка данного конфликта. На Вашем языке это означало бы «освобождение от страхов».
- По-вашему, безумие – это что: нивелировка конфликта, освобождение? К тому же Кант, насколько мне было известно, пока я учился у Вас, не апеллировал понятием чувств.
- Разум, к которому взывает Кант, оценивает чувства, и в некоторых случаях классифицирует их сообразно заложенным в него представлениям (возможно, практического характера) о добре и зле, что служит устремленности спасения, нисколько при этом не вступая в противоречие разума с самим собой.
- Вы рассматриваете разум как средство постижения чувств?
- Удовольствие рассматривается как одно из проявлений чувств, и оно, как следствие, – разумно, поскольку взывает к разуму, которому лучше других ведомо, что именно может доставить ему удовольствие. Например, если речь идет о созерцании живописи.
- Живопись – слишком умозрительная концепция в данном интерьере.
- Не более, чем любая другая. Страх, например. Кстати говоря, я опускаю тот случай, когда овладение собственным разумом приносит человеку подлинное удовольствие в связи с его явной очевидностью, граничащей с простотой.
- И больше Вы ничего не опускаете?
- Нет, но потенциально конфликтная пара «красота – удовольствие» отвергается, так как красота рассматривается как немотивированное понятие. Красивы ли абстрактные картины Пикассо – вопрос абсурден. Доставляют ли они удовольствие – да, определенное.
- Вы исходите из соображений формальной этики, и только!
- Нет, я предлагаю Вам этику формы. Единение понятий в потенциальном противоречии нашли сюрреалисты, как их принято называть: «форма одного города» Жюльена Грака как форма государственного устройства по Платону настолько же взывает к морали, как «форма одной девочки» Андре Бретона – к эстетике (и к чему угодно еще, как это водится у сюрреалистов типа Дали). Формальное различие же этих двух фраз заключено в одной единственной букве: “la forme d’une ville” et la “forme d’une fille”. F или V – эстетика или мораль?
- Ваши доводы безумны!
- Это всего лишь доводы формальной логики, не более того.
- Ваше «не более того» звучит как «не менее того», по крайней мере, для меня!
- Вас это пугает? Или Вы получаете граничащее с экстазом удовольствие от нашей беседы? Или для Вас это одно и то же?
- Так Вы специально выбрали эту тему, чтобы запугать меня? Думаете, если я не знаю языка, на котором Вы говорите…
- Нет, постойте-ка, тему, насколько мне помнится, выбрали именно Вы. Мне достался лишь выбор способа аргументации. Если Вам не нравится этот, я могу выбрать какой-нибудь другой.
- Например?
- Можем обратиться к религии: Дюрер считал поиск следов утраченной совершенной формы моральным действием, вкладывая в это понятие религиозный смысл. Однако этот причинно-следственный ряд в настоящее время оборвался. Приходится констатировать это как непреложный факт, который, тем не менее, не отрицает ничего из моих прежних выводов: мы по-прежнему воспринимаем форму как феномен (например, как феномен эстетический, однако, не обязательно, не это является необходимым условием, а конфронтация с этим понятием). А раз так, значит, мы по-прежнему находимся на позициях «критического критицизма», по Канту.
- Вы предлагаете Канта как исходный пункт своих рассуждений?
- Исходный пункт – это следующая сентенция: искусство – это наука об удовольствии в чистом виде, поскольку любая техника или ее видоизменение, поиски нового стиля, любая новая волна в искусстве – это способ получения удовольствия в самой острой, я бы сказал, в неопосредованной форме.
- В данном своем рассуждении Вы, кажется, отказываетесь воспринимать форму как феномен? Значит ли это, что Вы удаляетесь от позиций Канта?
- Формально – да! и меня это не пугает. Я могу Вам показать, что красота – это категория вне морали.
- Даже не представляю, как Вам это удастся здесь сделать. Здесь практически ничто не воспроизводит необходимых Вам форм.
- Кант считал свободу понятием, выпадающим из причинно следственных связей и определяющуюся исключительно произволом. Воспользовавшись любезно предоставленным Вами мне шансом, я совершу такой произвол и на примере двух, возможно, известных Вам произведений вербального искусства, если Вы не желаете злоупотреблять визуальными формами, скажем, на примере романов «Шпиль» и «Теода» , авторы готовы показать Вам тип женской красоты, которая в некоторых обстоятельствах может восприниматься как аморальная. Однако, на мой взгляд, красота, если угодно, это произвол воображения в той же степени, в какой свобода – произвол действия.
- Ваша логика то и дело хромает: Вы опять использовали Канта!
- Да, но лишь за тем, чтобы удалиться от него, как Вы не так давно выразились, поскольку в данном случае понятие красоты воспринимается как антиномия, если мы вовремя вспомним о Бэконе, для которого красота была, прежде всего, выражением моральных идеалов.
- Уж не хотите ли вы сказать, что семнадцатый век испытывал удовольствие от созданных им моральных идеалов?! Поэтическая красота для Декарта – лишь порочная сладость, не достигающая уровня строгого логического идеала.
- Вы ошибаетесь, сам Декарт, несмотря на просьбы Марсенна, так и не дал или не нашел подходящего определения для этой «сладости». Так что его этическая позиция в отношении понятия удовольствия до сих пор неясна. В отличие от Канта, кстати говоря!
- Кстати…
- Да, если вспомнить, что сфера морали рассматривается им как сфера абсолютной реальности разума, располагающего, помимо всего прочего, еще и центром, отвечающим на удовольствия.
- Это слишком вольная интерпретация Канта!
- Однако и Декарт имел все основания считать, что влекущая его сладость не вредна, правда, с тем единственным условием, если стимул, его вызывающий, размерен и пропорционален. Однако ваша система, похоже, готова с ним поспорить.
- Полагаете, это возможно спустя три столетия?
- В Вашем вопросе мне слышится безмерная гордыня от осознания своих беспредельных возможностей, или я ошибаюсь?
- А что, Ваша эстетическая программа вновь натолкнулась на этический комплекс, как волна на волнорез?
- Просто считаю уместным напомнить, что не следует огорчать себя слишком тщеславными вопросами, в особенности в той области, где они начинают представляться как неразрешимые. Опять Кант, Вы уж извините. Вы правы, я озабочен его теорией разума, поскольку мне представляется, что она исключает счастье, что есть суть удовольствия, однако, напрямую не противоречит понятию удовольствия как его понимали во времена Аристотеля.
- Это, по меньшей мере, парадоксально.
- Видимо, простое удовольствие от нашей беседы вы не находите столь уж невинным, если Вы лично не пожалели нескольких лет жизни чтобы перенести его из частично закрытого от общества заведения, каким представляется массовому сознанию университет, в это относительно герметично закрытое помещение. Скажите, Вы получаете удовольствие от того, что все Ваши усилия увенчались тем, что Вы спустя годы перекочевали с одной парты на другую?
- Вопросы здесь задаю Я! И Я повторяю свой вопрос! Вы уклоняетесь!
- Уклоняюсь ли я? Это и есть Ваш вопрос? Мне казалось, что я всегда был последователен, по крайней мере, старался быть именно таким.
- Даже не пытайтесь сбить меня с толку! Это бесполезно!
- Бесполезно что? Что именно так пугает Вас? Знание само по себе, или его объем, неосвоенный Вами лично?
- Вы заговорили об объеме? Можно подумать, в вас присутствует чувство меры?! Будь это так, наш департамент можно было бы распустить!
- А вы попробуйте, вдруг вам понравится. Получите удовольствие, по меньшей мере.
- В ваших словах мне слышится угроза. Возможно, я ослышался.
- Нет-нет, я подразумевал меру наказания и рад, что Вы меня правильно поняли.
Транспаранты, слабо раскачивавшиеся за окном во время всего разговора, начинают раскачиваться оживленнее, звуки голосов усиливаются, ясно доносится слово «Долой!», шум нарастает, однако, Дознаватель ведет себя так, как будто все происходящее – не более, чем радиоволны; происходящее на телеэкране воспринималось бы им с большим непосредственным интересом; Испытуемый внимательно следит за выражением мимических складок его лица
- Надеюсь, шум Вам не повредит?
- Мне нет, а вам?
- Шутите?! Наша система пережила уже столько потрясений, что я бы счел за благо воспринимать эти телодвижения как бесполезные.
- Как знать…
- Не смешите меня!
- Это занятие находится вне рамок моих профессиональных интересов.
- А я уж было подумал, что Вы не знаете границ ни в чем.
- Да, Вы очень кстати вспомнили о границах! Я бы назвал сопряженную с этим понятием проблему этической, однако а-эстетической…
- То есть, вы опять…
- Да, я опять о свободном выборе, открывающемся перед счастливыми обладателями свободных профессий: эмигрировать или мутировать. Заметьте себе, эта дилемма и по сей день остается открытой: никто никогда не знал, что хуже, то есть, точнее, что аморальнее, исходя из рамок обсуждаемых категорий, однако, чего не сделаешь ради профессиональных интересов. Заметьте, мне удалось избежать тавтологии, расширив при этом линейное понятие границы…
- Думаю, это повод вернуться к нашей анкете, не откладывая на «потом».
- Вы совершенно правы! Формат листа бумаги, на котором выразилась ваша анкета совпадает с абрисом дверного проема, каким он видится мне с отведенного мне вами пространства…
Вытягивает вперед правую руку с зажатым в ней листом бумаги, пытаясь подогнать формат бумаги под проекцию размеров двери. Со стороны, постороннему, могло бы показаться, что он пытается заслониться от яркого света барокамеры. Давление света из этой двери постепенно усиливалось на протяжении нескольких последних реплик Испытуемого. Однако он продолжает :
- И это и есть весь доступный моему восприятию мир на данный момент, исключительно благодаря вашим усилиям. Видимо, Вы лично должны были бы испытывать удовольствие…
- Нет, ни малейшего. Ваш лист чист, так что здесь даже графологам делать нечего, не то что мне… извините…
Последнее слово Дознаватель произносит сквозь зубы, как будто оно сорвалось с языка помимо его воли. Взгляды скрещиваются, как шпаги фехтовальщиков. Профессор безошибочно угадывает причину замешательства своего бывшего ученика :
- Значит, издержки образования рано или поздно все-таки дают о себе знать. Искривление пространства-времени налицо! Но думаю, Эйнштейну этот пример не понравился бы. Он, наверное, остался бы индифферентен к чувству удовольствия, как и к отсутствию такового, поскольку для него лично этот факт был с некоторых пор очевиден и без нашего с вами вмешательства.
- Давайте хотя бы Эйнштейна оставим на «потом», сделайте милость!
- Пожалуйста: математическая теория находится вне категорий этики и морали, чего не скажешь о ее применении. Выходит, что в данном случае «дети» как бы ответственны за «родителей», но только потом…
- Хотите сказать, что я…
- По-моему, это Вы хотели мне это сказать еще в самом начале нашей, с позволения сказать, беседы… Помните, я тогда отложил на «потом» объяснение Вашей сущности?
- Даже если бы я забыл, наш разговор записывается, мы потом бы напомнили Вам, если бы посчитали это необходимым.
- По моему глубокому убеждению, Вам доставляет удовольствие мысль о том, что не Вы сидите на моем месте. И должен Вам заметить, Ваши ощущения в данном случае в высшей степени неэтичны. То есть, Ваше удовольствие в некотором смысле аморально.
- И меня это не смущает! А Вас? Профессор?
Внезапно гаснет свет, лампочка над столом продолжает, поскрипывая, раскачиваться, задавая пространственные ориентиры. За кулисами слышен громкий голос «Опять у них пробки перегорели!»
Толпа снаружи ликует. Древко, на котором крепился транспарант «Долой…», разбивает окно. Слышен скрежет подъезжающих гусениц. Лязгают захлопывающиеся дверцы. Внезапно все смолкает.
Сцена 2
Зажигается свет. Дознаватель, стоя на столе спиной к зрителям, вворачивает лампочку в лампу с абажуром, висящую над столом. Теперь хорошо видно, что его брюки не слишком удачно сшиты, и носки, к сожалению, лучше сочетаются с ними, чем с ботинками. Испытуемый сидит на месте Дознавателя. Его рубашка вывернута наизнанку, теперь она почти такого же цвета, как рубашка Дознавателя, но видны грубо сделанные швы. Поправив абажур, Дознаватель слезает со стола, занимает свободный стул, но, взглянув на слабо, слабее, чем в прошлой сцене, освещенные проемы дверей, понимает, что лишился своего места. Такое ощущение, что они обменялись ботинками, однако, только Дознаватель чувствует себя явно не в своей тарелке. Испытуемый решительно поворачивает к нему лист анкеты. Дознаватель, не веря своим глазам, читает про себя, едва шевеля губами. Испытуемый озвучивает по памяти :
- «Какой вид познания истины Вы предпочитаете? Просьба дать ответ сообразно с понятием удовольствия.» Вам понятен мой вопрос?
- Не уверен.
- Знаете, бросили бы Вы это язвительное наклонение: оно не только не идет Вам, но еще и не эстетично, в самом деле!
- А разве я…
- А разве нет?
- Вы меня пародируете, я протестую!
- Я уже говорил Вам, однако, повторюсь, если Вы настаиваете: это серьезное занятие не вписывается в сферу моих профессиональных интересов.
- Послушайте, мне действительно хотелось бы пощадить Ваше самолюбие, однако, я слишком давно знаю Вас, я помню Вас, думаю о Вас, и я ничего не забыл.
- Как, Вам и это не удалось?! А мне, признаться, до сих пор казалось, что поступление в университет было Вашим единственным промахом. Извините!
- Да, представьте себе, благодаря этому промаху я давно догадываюсь о Вашем возрасте, так что, несмотря на Вашу всегдашнюю гримасу удовольствия, Вам не удастся скрыть от меня потерю волос или зубов.
- Полагаете, мой фасад утрачивает свои оборонительные функции?
- С незапамятных времён. Я чувствую это на уровне инстинктов.
- Требования Ваших инстинктов, несомненно, могут доставить Вам определённое удовольствие. Однако имейте в виду, что именно в этот момент Вы утрачиваете свободу. Вспомните работу Теодора Жерико.
- Это еще зачем?
- «Плот «Медузы» - прекрасное полотно, во всей полноте отражающее мои профессиональные интересы .
- Неужели Вы оправдываете удовольствие каннибализма?!
- Если Вы об искусстве быть съеденным по всем правилам современной эстетики, то Вам следует посещать курсы политкорректности, а не тратить время на беседы со мной.
- Хотите меня выставить?
- Выставить? Разве я когда-нибудь…
- Выставить кого-нибудь идиотом, разве не ради этого «работает» весь ваш университет?
- Уточняю. Террор, в частности политический, с моей точки зрения, есть не что иное, как извращенная форма каннибализма. Хотя террор на бытовом уровне представляется мне значительно более опасным, как бы кощунственно это ни прозвучало. Однако я предупредил Вас, что далёк в своём знании и сознании от соображений политической корректности.
- Значит, Вы решили переключить своё внимание на нечто иное, на отвращение, вместо того чтобы и в новой сцене искать повод для удовольствия?
- Тирания, возведённая в степень власти, – это квадратура патологии, которая может являться объектом удовольствия для не менее патологичной и а-моральной личности. Если бы она подпадала под простое определение каннибализма, клянусь Вам, я лично испытал бы удовольствие даже в том случае, если бы Вы одновременно со мной испытывали отвращение на чисто физиологическом уровне.
- Я не располагаю настолько безмерной властью. Мне вряд ли даже когда-нибудь удастся приблизиться к ней.
- Несмотря на всё Ваше усердие?
- Представьте себе.
- Значит, я не ошибся с выбором примера. Ваше сознание может свободно постичь то различие, которое усматривается между моей теорией удовольствия и логикой Канта, взывающей исключительно к разуму. И я готов продемонстрировать вам её слабое место. А именно: несомненно, гораздо разумнее подчиниться тому желанию, которое доставляет нам, на наш взгляд, наибольшее из возможных удовольствий. Заметьте себе, мы при этом ничем не рискуем. И не вступаем ни в малейшее противоречие с его философией морали: если, подчинившись инстинктам, мы утрачиваем способность испытывать удовольствие от осознания свободы собственной воли, то наш разум упрекнёт нас в неразумности утраты удовольствия от обладания им. Настало время выбирать приоритеты. Вот лозунг нашего времени, а вовсе не то, что вы можете видеть безвольно болтающимся за окном!
- Вы проповедуете какую-то ментальную эротику.
- Мне не чужда мысль о том, что нравственное поведение способно доставлять удовольствие.
- Я, однако, могу сослаться на Кьеркегора, согласно которому нравственное поведение должно быть независимо от человеческого счастья.
- И всё-таки даже его «долг быть счастливым» демонстрирует некоторую терпимость философии к миру человеческих чувств.
- Это смотря что Вы называете терпимостью…
- Мой ответ на Ваш вопрос может оказаться еще более болезненным, чем Ваше колкое замечание.
- Надеетесь ранить меня теперь чем-нибудь, выходящим за рамки мира разума в мир чувств?
- Помните еще мой пример полотна Жерико? Когда-то оно прямо-таки потрясло меня. И, как легко догадаться, не только столкновением проблемы суши и моря.
- Скорее, проблема заключалась в элементарном отсутствии суши.
- Для очевидцев тех печальных событий этот плот был последним оплотом суши на море. С этого затерянного в океане островка им открылось их подлинное лицо. Они неделю за неделей обозревали мир, лишённый обстоятельствами всех нравственных законов и мук, сопряженных с их восприятием. Своей кожей они осязали свободу от всех одежд и этикета. Однако они не были счастливы. Но удивительнее всего то, что и нам это не кажется странным.
- Хотите сказать, они не испытывали удовольствия от увиденного там, в океане?
- Хочу сказать, что для них стёрлись все подобные понятия. Они как бы имели возможность вернуться в праисторические времена, когда философия еще не была изобретена, а живопись имела лишь ритуальную функцию. Если они и испытывали какое-то иное удовольствие, кроме того, что им на время удавалось успокоить постоянно требующий новой пищи желудок, то это удовольствие могло бы называться физическим выживанием. На мой взгляд, вся ваша система отношений имела ту же цель. Надо сказать, что умственный голод некоторой части населения вам так и не удалось утолить.
- Но они об этом не узнали.
- Вы так всерьёз думаете?
- О чём?
- Ну, что они так и умерли голодными? Как те герои с полотна Жерико, которым так и не удалось увидеть сушу?
- И что Вы надеетесь услышать от меня в ответ? Вы сами объяснили сейчас, почему оказались в этом застенке. Кстати, Вы сели не на свой стул.
- Возможно, Вы тоже. Признаться, мне было бы интересно узнать, какое из удовольствий сам Жерико ставил выше всего?
- А сколько их, по-вашему, было в его распоряжении?
- В образной форме он рассказал правду о кошмаре. Он мог испытывать и моральное удовольствие, и чисто эстетическое.
- Думаете, ему удалось разделить два эти понятия?
- Думаю, ему пришлось это сделать, если они изначально не были для него одним целым. Его самого ведь не было на плоту. Хотя он и проявил терпимость и попытался со всей достоверностью воссоздать его в студии.
- Всё, как у Канта?! Хотите внушить мне мысль, что их судьбы повторились, как если бы философия была таким же продуктом своего времени, ориентированным на заказчика, как и живопись?
- Возьмите другой пример – Сальвадора Дали.
- Это не философ, тут Вы меня не проведёте! Это даже не поэт!
- Искусство есть искусство…
- Только больное общество могло потреблять подобное извращение!
- Или рафинированное.
- Эта фраза годится только для гурманов от науки, вроде Вас.
- А Вы лично испытываете удовольствие от живописи?
- От живописи вообще или от картины Жерико?
- И то, и другое.
- Это не совсем одно и то же.
- Рад, что Вы это понимаете.
- Полагаете, что я хоть что-то понимаю в происходящем кошмаре?
- Но Вы же говорили, что читали мои книги? Я пытался помочь.
- Да, но… одно дело книги…
- …а совсем другое – собственное мнение, хотите сказать?
- Спросите меня что-нибудь…
- Полегче? Вы поэтому недоучились?
- Отчасти, да. Но только отчасти. Это – не главное…
- Правильно, главным для Вас в тот момент было ожидание удовольствия от последствий физического выживания, как и для них, на плоту «Медузы».
- К чему Вы клоните?
- Я хочу, чтобы за декорациями Вы научились видеть суть. Скажем, всё, что имеет отношение к «Плоту Медузы», можно с лёгкостью применить к сказке про Золушку, точнее, про её мачеху. Образ Золушки – это, по-моему, только декорация к настоящей сказке.
- Признаться, я теряю нить нашего разговора. Наверное, причиной тому посторонние шумы, то и дело доносящиеся с улицы. Похоже, мы стали заложниками. Теперь нас будут насильно удерживать взаперти. Это просто возмутительно!
- Представьте себе женщину, которая еще не утратила привлекательности, когда следующее поколение уже способно пустить свои корни.
- Неужели теперь мы станем говорить о рассаде?
- Мачеха Золушки тоже оказалась в каком-то смысле выброшенной в океан чувств Принца , где все её разумные теории существования утратили свои социальные функции.
- То есть, Принц своим появлением просто высадил её на необитаемый остров. На плот, ха-ха!
- Наконец-то Вы немного разрядили мой монолог. Я испытываю некоторое удовольствие, если Вас это интересует.
- Нет.
- Однако Ваш смех говорит мне нечто иное.
- И что же?
- Это одна из форм выражения удовольствия. Разумеется, мне не хотелось бы всё упрощать.
- Так и не делайте этого.
- А как насчёт смеха?
- Насчёт чего, простите?
- Смех вы рассматриваете как форму неопосредованного воздействия на сознание?
- Едва ли.
- Но ведь вы не станете возражать, что смех является формой выражения удовольствия, хотя, разумеется, у него могут быть и иные функции, не исключающие это понятие?
- Вполне возможно.
- А что если природа смеха – садизм, злоба и чудовищный эгоизм? Тогда мы имеем дело со смехом, будящим самые низменные инстинкты… с целью возбуждения опосредованного удовольствия. Что с Вами? Вам стало страшно? Вы испугались, что выбрали не ту профессию? Или Вам не доставляет удовольствия отвечать на подобные вопросы?
- Вы задаете слишком много вопросов сразу. Насколько я помню, в Вашей анкете был только один. Давайте придерживаться правил.
- Здесь правил не существует. Все правила продиктованы мною.
- Тогда нельзя ли по порядку?
- Можете отвечать в любом порядке, не нарушая принципов логики. Это – главное!
- Логика?! Я что, должен сдавать еще и этот предмет?
- Возможно, если у Вас по нему задолженность, но в любом случае – не мне. В рамках моего курса предполагается, что логику Вы знаете и руководствуетесь этим инструментом, как аксиомой.
- А если нет?
- То есть?!
- Если для меня аксиома – и не инструмент вовсе?
- Но Вы же просили начать с самого простого! Проще аксиомы у меня для Вас ничего нет, Вы уж извините!
- И что же мне тогда делать?
- Тогда можете выбрать любой вопрос, но оценка будет весьма посредственной. А если Вы и этого не сделаете, то Вам вообще не место в этих стенах.
- То есть, я ничего не теряю, только если иду на риск.
- В Вашем случае, к сожалению.
- А Вы бы, разумеется, предпочли, чтобы я все потерял.
- Разумеется. К Вашему же благу.
- Откуда Вам это знать, если Вы не соотносите свою теорию с рамками добра и зла?
- В прошлом цикле моего семинара я уже начал над этим работать.
- Значит, я – подопытный?
- Только в некотором роде. Вы – экзаменуемый, и мы выяснили, что Вы слабо ориентируетесь в теме курса.
- Нет-нет, я хочу выбрать!
- Наугад?
- Давайте по теме, про удовольствия.
- Значит, Вы выбираете третий вопрос? И как же Вы обоснуете свое удовольствие отвечать на мои вопросы?
- Мне кажется, если мы будем говорить про удовольствия, то мне будет не так страшно.
- Значит, концепция удовольствия представляется Вам не способом познания реальности, а своего рода амулетом, оберегом, так сказать? Что ж, это путь древних, бесписьменных рас, и никто не может помешать Вам представлять здесь их точку зрения. Вопрос только в степени тождества, Вас с ними. Как Вы себе это представляете? Заметьте, я не говорю о равенстве, это было бы неэтично.
- Нельзя ли поточнее?
- А-этично, это будет точнее.
- Вынужден с Вами согласиться.
- И что же Вас к тому принуждает?
- Ваш бесспорный авторитет в вопросах этики. Хотя знаете, почему я бросил Ваш семинар?
- Это, можно сказать, основная цель нашей беседы. Я получил бы огромное удовольствие…
- Мне всегда казалось, что когда Вы говорите о Канте, у Вас из-за плеча выглядывает Спиноза.
- Вы имели в виду меня лично или Канта?
- Опять? Ну, Он-то здесь причем?
- Знаете, мне пришла в голову одна шутка. Неуместная только потому, что смешная. Знаете ли, ревность рассматривалась Кантом и Спинозой по-разному. Для одного – это вопрос чести, а для другого, как для сенсуалиста, это, ну, сами понимаете, игра слов: l’honeur или l’odeur . Ха-ха-ха! Если быть кратким, то оба, каждый на свой манер, в эти образы включали понятие удовольствия.
- А мне вдруг вспомнилась фраза из одного популярного романа. О том, что современники могут простить вам что угодно, если вы вовремя признаетесь, что с самого начала испытывали удовольствие, издеваясь над ними.
- Думаю, что я тоже читал этот роман, но упомянутая Вами фраза, насколько мне помнится, приводится там в прямо противоположном смысле .
- Этот спор заведёт нас слишком далеко.
- Думаю, там с нами ничего не случится. Именно там мы будем в полной безопасности.
- Так Вам тоже страшно?
- Говоря о Спинозе, стоит обратить внимание на Лоренса. Я даже выучил наизусть фразу из его романа. «Твои чувства вторичны, и это намного аморальнее самого закоснелого интеллектуализма. Тебе хочется познать страсть и инстинкты, пропустив их через разум.»
- На мой взгляд, Вы злоупотребляете игрой понятий.
- В игре, по Хёйзингу, нет ни добра, ни зла. Значит, ею нельзя злоупотребить.
- Я помню, его игра – вне этики.
- Отлично. Зато он считает, что её связи с красотой прочны и многообразны. Однако проблема заключена в том, что он готов рассматривать игру с точки зрения одной только эстетики, а я – нет. И в данный момент я не склонен вдаваться в подробности.
- Странное дело! А я-то полагал, что подыгрываю Вам.
- Ничуть не бывало. Я признаю игрой маскарад и турнир, однако, далёк от мысли, что в игре мы свободны.
- Вам, наверняка, мешает Кант.
- Кант, извините, может мешать только таким, как Вы.
- Однако Вы отклонились, профессор. Чувства, или сенсуализм, если угодно, взывают к биологической природе человека. В то время как упомянутые Вами маскарад или турнир – к искусственным формообразованиям.
- Вы невнимательны. Уже Хёйзинг указал на дуализм понятия игры, хотя и не придал этому должного смысла. С одной стороны, к игре побуждает инстинкт, если речь идёт о детях или детёнышах животных. Взрослый человек, обращаясь к игре, проявляет свои избирательные способности. В любом случае цель заключается в получении удовольствия.
- Однако эти избирательные способности, как Вы выразились, есть суть закрепившегося многократно сделанного выбора как в инстинктивном, так и в поощряемом процессе игры.
- Да, в точности как и чувства, которые тоже требуют развития. Или же они могут быть прекращены при столкновении, скажем, с аморальным объектом. В данном случае понятие внутренней свободы может быть искусственно ограничено.
- Лоренс вообще поставил слишком сложные для своего времени вопросы. Не удивлюсь, если окажется, что он умер так и не будучи понятым.
- Лоренс всего лишь отсылает нас к Антонио Розмини, к критике сенсуализма и кантианского априоризма заодно.
- Каким же это образом?
- Характер рассматриваемой им свободы в игре превращает её из украшения природного процесса Хёйзинга в его антипод.
- Это Вы о маскараде? Такое явление наблюдается и в природе. Растения и животные приспосабливают свою окраску в зависимости от условий среды.
- Вы сами указали на слабое место Канта. Кстати, если помните, со Спинозой связано и понятие переоценки веры.
- Я тоже помню одну цитату. «Понятие игры – вне таких интеллектуальных форм, в которых можно выразить структуру духовной или общественной жизни.»
- Так Вам небезразличны вопросы религии?
- Скорее, в связи с проблемой атеизма, не более того.
- Значит, это для вас проблема. Приятно слышать !
- Получили удовольствие ?
- В прошлой половине нашего курса мы рассматривали понятие удовольствия исключительно из практических соображений, что, вообще говоря, выходит за рамки философии как науки. Сейчас мне хотелось бы внести некоторую ясность в этот вопрос.
- Но при чем здесь я?!
- Вам придется дослушать брошенный Вами курс до конца. Без этого Вам не выйти отсюда: как видите, я вовремя перехватил инициативу дознания, и теперь Вы станете жертвой моего принуждения ради Вашего же блага, как оно понимается мной. Я просто убежден, что беда, подлинное бедствие нашего общества в этот переходный период заключается в изобилии недоучек, лишь формально владеющих поверхностным слоем всякого знания. Поэтому я вижу свою задачу в том, чтобы насаждать добросовестность в постижении истины.
- Это репрессия. Я протестую. Вам никто не позволит насиловать человека онтологической сущностью.
- А разве я нуждаюсь в чьем-то одобрении моих действий? Разве не Вы клялись мне в прошлом в абсолютной герметичности нашего концептуального поля? Так что, кричите – не кричите, общественность останется глуха к Вашим воплям о моем произволе. К тому же, знаете, у меня такая репутация, что Вам никто не поверит, если дело дойдет до суда общественности надо мной. Ваше слово – против моего. А Вы кто? Недоучка?
- Я Вам уже говорил, я – психолог, и моя профессия для меня полезнее Вашей.
- Не путайте, не так давно Вы утверждали, что она прибыльнее, или выгоднее Вам в эмоциональном плане, потому что открывает перед Вам новые перспективы, мысль о которых доставляет Вам удовольствие.
- Вы выворачиваете наизнанку любую мою мысль! Я чувствую себя бессильным перед Вашим произволом!
- То ли еще будет! Если малая толика теоретического знания сделала из вас такого извращенца, то, вполне возможно, что остальная его часть, отвергнутая Вами, способна исцелить Вас. Не исключено, что Вы просто потакаете своим дурным наклонностям, отвергая стройную систему классического образования. Доступность столь легко постигаемых приемов посеяла в Вас иллюзию вседозволенности. Вы заблуждаетесь, если полагаете, что можете сами контролировать ситуацию. Уверяю Вас, вам не удержать власть, профанируя науку.
- Однако до сих пор же удавалось!
- Просто вы даже не представляете себе, чего вы лишились! Представьте себе, что вместо того, чтобы быть завсегдатаем у подлинного маэстро от кулинарии в его знаменитом на весь мир ресторане, вы, нет, лично Вы, всю жизнь питались на помойке студенческого общежития – вот Вам ваша усеченная модель познания с культивируемой вами цензурой.
- Бросьте, профессор, Вы тоже не были завсегдатаем у этого маэстро.
- Не был, но не по своей вине, а из-за вас. Это Вы лишили меня удовольствия от вкусного ужина. Меня! Сторонника теории удовольствия.
- Так вот почему Вы предпочли работать именно над этой темой?!
- Опять профанируете, сужая до минимума мои интересы!
- Однако Ваша теория так же далека от подлинного реального удовольствия, как философия морали от моральной жизни.
- Вот видите, я в Вас не ошибся: я редко ошибаюсь, когда беру студентов в свой семинар. Что-то, безусловно, должно было быть в тот момент в Вашей светлой голове! Вы помните суть, Вы не можете быть столь испорченным мракобесом, каким прикидывались столько времени!
- Но, профессор, прошло уже лет десять, как я оставил ваш университет.
- Время, в отличие от понятия удовольствия, не имеет значения.
Движение транспарантов за окном замедляется, как во время просмотра фильма в замедленном темпе, рокот Толпы возрастает и слышен урывками, как будто кто-то время от времени ставит звуковую дорожку на паузу. Испытуемый и Дознаватель продолжают, как ни в чем не бывало:
- А как же это другие понятия? Которые могли соблазнить меня своей стройностью за это время ?
- Нет ничего привлекательнее истины, друг мой. Скоро Вы вспомните и это.
- Я бы на Вашем месте не был в этом столь уверен. Я, между прочим, отчитываюсь о заполнении анкеты.
- Значит, в Ваших же интересах ускорить процесс перцепции знаний, иначе Ваша медлительность станет губительной для Вашей карьеры.
- И что же, по-вашему, я должен освоить немедленно?
- Парадоксальность сущности удовольствия. Собственно говоря, к этому и сводился по небрежению и нерадивости пропущенный Вами курс, из которого Вы выхватили лишь начало и конец.
- Я весь внимание.
- Тогда начнем… с конца, дабы приблизить его к началу. Итак, в одной из частей своей последней статьи «Жизнь как одна из форм удовольствия» я для ясности, или, если угодно, для простоты (в существовании которой у меня все еще есть основания сомневаться) свожу свою «идею удовольствия» к понятию «чистого субъективного разума»…
- По Канту?
- Вы и это еще помните?! Теперь, похоже, имя этого величайшего философа не вызывает у Вас прежнего отвращения. Тогда Вы далеко не так безнадежны, как мне представлялось!
- Покорно благодарю.
- Вот так примерно Жерико и превратил факт каннибализма в «виньетку», по его словам, чем и вызвал похвалу монарха.
- Даже в его так называемом поступке нет того кощунства, которое сквозит сквозь каждое Ваше слово, брошенное даже вскользь.
- …Итак, удовольствие и субъективно, и разумно одновременно, поскольку существует, и чисто, извините за этот несколько бюрократический термин, иначе оно перестанет выполнять свою основную функцию.
- И какова же она, «функция удовольствия»? Гипербола или парабола?
- Я бы назвал ее асимптотической, если использовать математический термин. Да, и в этом случае моя «идея удовольствия» становится проявлением «высшей формы морали» по Канту. Заметьте себе, не этики, а именно морали, и это, несомненное открытие!
- Боюсь, потребуются некоторые пояснения.
- Пожалуйста: доказано, что идея удовольствия – это продукт деятельности чистого субъективного разума, то есть, он сам.
- Это я уже успел законспектировать.
- Удовольствие от последовательного подчинения нормам нравственного поведения как целиком основанного на разуме не идет у Канта ни в какое сравнение с отказом от удовольствия подчиняться инстинктам ради некомпенсируемого социумом «баланса жизни» по Шопенгауэру. То есть, удовольствие, получаемое индивидом от разумной деятельности, не связано ни с его счастьем, ни с благосостоянием общества. Кант, если помните, отказался рассматривать человечество как конечную цель разума. Я бы резюмировал его вывод тем, что разум испытывает удовольствие только от процесса своей деятельности, если он (процесс) не разочаровывает его (разум).
- Это невозможно! Разум не может функционировать постоянно и одновременно безошибочно!
- То есть, мы видим, что понятие удовольствия двойственно. Как одно из проявлений внутренней свободы – это этическое понятие, и одновременно с этим, как было показано выше, – моральное. Однако мы помним, что противоречия, по Канту, разрушительны.
- Так Вы не усматриваете в данном обстоятельстве никаких противоречий?
- Я? А Вы? Если речь идет о чисто субъективном разуме, то любой разум можно взять за эталон, из практических соображений.
- Мне кажется, для Ваших целей Вам необходим искусственный разум, потому что мой явно отказывается с Вами сотрудничать.
- Хорошая постановка вопроса – природа или искусство. Дуализм проявляется в тот момент, когда нам предстоит сделать выбор, какому из удовольствий отдается предпочтение. И природа – это чрезвычайно запутанное Кантом обстоятельство места и действия. К тому же неясно как именно следует относиться к пейзажу и пейзажной живописи, то есть, что именно следует считать первичным.
- Неужели даже на этот счет Вы не можете предложить ничего определенного?
- Мои возможности в этом плане весьма ограничены.
- И всё-таки?
- Начну от противного. Неудачное в любом смысле произведение искусства – то, что не остается в истории искусства, но позволяет отмечать подлинные шедевры.
- Хотите проанализировать ощущение удовольствия, вызываемого негативными эмоциями?
- Это ни с чем не сравнимое разочарование от неудовольствия. Оно настолько глубоко ранит истинного ценителя прекрасного, что носит, как я уже говорил, не эстетическую, а этическую функцию. Ошибка при неправильном употреблении разума, где разум выступает средством и целью и потому является и причиной, и жертвой одновременно, поскольку современный человек в современном мире – это искусственное формообразование в той индивидуальной степени, в какой он является продуктом искусства, согласившись первоначально лишь на то, чтобы стать его потребителем. Это своего рода нарушение общественного договора.
- Вы, на мой взгляд, уже приходили к точно такому же выводу, исходя из совершенно иных соображений.
- Тогда я обращался к проблеме формы и ее концепции. Даже про Дали нельзя со всей уверенностью сказать, что он, создавая свои формы, исходил только из соображений внутренней свободы. Такое заключение, как видите, не вытекает ниоткуда, кроме моей концепции удовольствия.
Шум толпы заглушает разговор. Однако и Дознаватель и Испытуемый продолжают обмениваться репликами, не обращая внимание на шум.
- На что Вы жалуетесь? Вы только что сказали, что Вам понятен мой вопрос.
- Я жалуюсь! Жалуюсь! …на то, что мне не на что пожаловаться!
Разговор вновь утопает в звуках, теперь похожих на пьяное ликование.
- Помните слова сэра Тома, приписанные им нашему, да, судя по всему, и вашему соотечественнику Герцену?
- Не слишком ли много цитат для одной лекции, чтобы претендовать на авторские права?
- И все-таки, я не удержусь и напомню: «Мне не ясно, каким образом общество достигнет благополучия, если все только и делают, что приносят себя в жертву и никто не получает удовольствия от жизни.» И мы, образованное большинство, не можем не получать удовольствие от столь ясно выраженного тонкого наблюдения.
Часть реплики Студента неразборчива.
- Мы занимаемся методами неопосредованного воздействия на сознание с целью достижения максимальных результатов усвоения любого тестового материала.
- Ну, вот и чудесно. Так что теперь самое время и Вам перейти к тестированию своих же инноваций. Прошу, пишите тест. Но имейте в виду, что это – экзаменационная работа, так что в самом неблагоприятном случае, не побоюсь этого слова, Вы не сможете рассчитывать, что я стану ходатайствовать о выдаче Вам диплома.
Сцена 3
Свет на основном плане медленно гаснет, и одновременно все ярче становится освещение помещений за дверными проемами. Они почти ничем не отличаются друг от друга, но только с виду. Два больших осциллографа вычерчивают диаметрально противоположные осциллограммы цвета электро. Все тихо, только снаружи доносятся сдавленные стоны. Освещается передний план. Дознаватель и Испытуемый прислушиваются к звукам толпы : Испытуемый – с надеждой на спасение, Дознаватель – как будто надеется услышать подсказку на экзамене, грозящем обернуться провалом.
Внезапно в помещение, которое до сих пор считалось предельно герметично закрытым, врывается Толпа и стремительно заполняет все обозримое пространство. Вновь прибывшие массы, все как один, одеты в серые бесформенные одежды, однако, не в лохмотья. Они все похожи на летучих мышей. Красно-коричневый цвет стенных перегородок, отгораживающих помещение от кулис, постепенно становится таким же серым от неизвестно как попавших туда полных энтузиазма тел. Некоторые взбираются по веревке или приставным лестницам через разбитое окно, выходящее к правым кулисам. Очень скоро энтузиасты перестроечного движения загораживают весь оконный проем, почти герметично препятствуя доступу света снаружи. Теперь особенно хорошо видны светящиеся кривые осциллографов через дверные проемы, напротив которых все остерегаются стоять. Они похожи на два квадратных от ужаса кошачьих глаза, в которых отражаются громы и молнии. Кто-то начинает подсвечивать фонариками. Лучи этих спонтанно возникших маяков натыкаются на склонившиеся над анкетой головы Дознавателя и Испытуемого, практически неразличимых между собой. Внезапно Профессор поднимает голову, и его весёлый смех разрезает наступившее после воцарения масс молчание.
- Красота по Бэкону и Декарту ! Так вы еще скажете, что и чтение уголовного кодекса не доставляет вам удовольствия !
- Так и скажу, если не обнаружу, что преступность имеет все потенциальные шансы быть разоблачённой и объективно наказанной. В этом я усматриваю моральное удовольствие. Эстетическая его составляющая будет заключаться в безукоризненной организации судебного процесса. То есть, в данном положении моральная и эстетическая эпистемы удовольствия совпадают, хотя и не отождествляются, заметьте себе.
- «Мы ради собственного удовольствия можем приручать собак наряду с другими животным. Однако крайне неразумно было бы, потакая им во всём, отдать им еще и власть над собой.» Похоже, Вы действительно преодолели этот рубеж двух миров. Я счастлив за Вас !
Толпа наседает на этот дискуссионный клуб с обеих сторон кулис. Стол и стулья поглощаются ею, как сэндвичи. Обе стороны дознания оказываются приперты друг к другу практически лбами, они продолжают беззвучно открывать рты, однако, их реплики не слышны серой массе, обступающей их. Их позе не хватает только объятия и поцелуя. В этот момент толпа мгновенно отстраняется от них. «Съеденный» прежде стол трансформируется в подобие коромысла и одновременно ключа ручного зажигания первых ЗИЛ-ов, его размещают горизонтально над головами участников закрытого дискуссионного клуба.
Затем толпа вновь окружает эти два инородных ей тела, приспускает брюки, они оказываются в кальсонах – тот, что справа, оказывается в светло-бежевом цвете, похожем на телесный; тот, что слева, в стальном, темно-сером, почти не отличающемся от цвета его брюк. Их тут же подвешивает на коромысле, усовершенствованном в результате проведенных реформ, и снимают с них ботинки, которые не по размеру ни одному из примеряющих их «серых» и, кажется, не по вкусу.
Толпа выкладывает восьмеркой листы бумаги под свисающими телами и удаляется. Свет прожекторов падает на два выписанных бумажными листами центра, куда «стекает» сначала тело левого «повешенного», потом правого. Они садятся напротив друг друга, обувают свои ботинки и, поправляя на ходу одежду, удаляются по направлению к окнам, чтобы спуститься по оставленным для них приставным лестницам из расформированного офиса.
Дознаватель спускается справа, за правые кулисы, а Испытуемый – слева, на свободу.
ЗАНАВЕС